Глава 10. ТРИ СМЕРТИ

Пассажир, вошедший в вагон в Кенсингтоне, открыл дверцу в купе и отскочил назад. Кондуктор и встревоженный начальник станции прибежали, распахнули дверь, и острый миндальный запах наполнил станцию.

Небольшая кучка пассажиров, собралась около них и, заглядывая друг другу через плечи, расспрашивала, что случилось. Вызвали доктора и полицейского с соседней улицы.

Из купе вынесли мертвого человека и положили на перроне.

— В купе ничего не нашли? — спросил полицейский.

— Золотой и разбитую бутылку.

Полицейский принялся обыскивать карманы мертвого.

— Не думаю, чтобы на нем были какие-либо бумаги… Вот билет первого класса… Вот карточка… По всей вероятности, самоубийство.

Он поднес карточку к глазам, прочел и изменился в лице. Отдав короткие приказания, поднялся и стрелой помчался на телеграф.

Инспектор Фальмут, урвавший несколько часов для сна на Даунинг-стрит, встал с тяжелой головой и неприятным предчувствием, что, несмотря на принятые меры, день кончится плохо. Не успел он как следует одеться, как ему доложили о приходе начальника полиции.

— Я получил ваш рапорт, Фальмут, — сказал начальник. — Вы поступили совершенно правильно, отпустив Маркса… Вы имеете от него какие-либо сведения?

— Нет.

— Гм, — задумался начальник полиции. — Хотел бы я…

Вдруг он спросил:

— Думали ли вы о том, что Четверка заподозрила опасность и, вероятно, приняла свои меры?

— Конечно, сэр.

— Не приходило вам в голову, что они могут изменить свой план?

— Н-нет… Может быть, впрочем, они решат бежать из Англии.

— А, может быть, в то время, как Маркс следит за ними, они сами следят за Марксом?

— Билли ловкий парень, — с гримасой ответил инспектор.

— Они тоже не промах. Думаю, вам следует разыскать Маркса и приставить к нему двух лучших ваших людей.

— Пожалуй, — согласился Фальмут, — Жалею, что сразу этого не сделал.

— Пойду к сэру Филиппу, — сказал начальник полиции. — Хочу немного его попугать.

— Зачем?

— Чтобы он обратно взял свой законопроект. Вы читали утренние газеты?

— Нет.

— Все единодушно требуют, чтобы законопроект был снят… Они говорят, что дело не заслуживает такого риска. Кроме того, мол, вся страна не едина во мнении относительно проведения закона о выдаче иностранцев. Понятно, они боятся, чтобы настойчивость и упорство Рамона не создали трагических последствий. Вот я и хочу немножко попугать его.

Он поднялся по лестнице. По пути его несколько раз останавливали подчиненные. Эта система была введена после случая с переодетым инспектором. Теперь министр иностранных дел был словно за каменной стеной. Чтобы пройти к нему, нужно было знать «пароль» и, во избежание повторных случаев с переодеванием, были приняты специальные меры: без «пароля» не пропустили бы самого начальника полиции, Фальмута — тоже.

Начальник полиции хотел постучать в дверь, как вдруг почувствовал, что его схватили за руку. Он обернулся и увидел Фальмута — бледного, с выпученными от ужаса глазами.

— Они убили Маркса. Его нашли мертвым в вагоне на Кенсингтонском вокзале.

Начальник полиции свистнул сквозь зубы.

— Чем они его убили?

— Газом. Это ученые люди. Ради Бога, уговорите Рамона взять обратно проклятый билль. Мы не можем спасти его. Я чувствую, что он погиб.

— Чепуха! — резко остановил его полковник. — У вас разыгрались нервы. Вы плохо спали, мой друг. Все это не похоже на вас, Фальмут… Мы должны спасти его.

Он отвернулся от инспектора и пальцем поманил к себе одного из полицейских, дежуривших в коридоре.

— Сержант, передайте инспектору Коллинсу, чтобы он немедленно вызвал все резервы полиции. Мы построим на сегодняшний день вокруг Рамона живую стену так, чтобы ни один человек не мог проникнуть сквозь нее.

Через час Лондон стал свидетелем зрелища, какого столица не видела за всю свою историю. Из всех городских районов были двинуты армии полицейских. Они наполнили трамваи, поезда, автобусы, коляски, телеги, грузовики, все средства передвижения столичного города. Потоками лились со станций подземной железной дороги, по широким и узким улицам…

Уайтхолл переполнился до отказа. Сен-Джемс-Парк был черен от полицейских. Уличное движение на Уайтхолле, Чарльз-стрит, Бердидж-Уоке и восточной части Мэлл было остановлено плотными рядами конных констеблей. Сен-Джордж-стрит также была наводнена полицией. На крыше каждого дома стояло по человеку в черном мундире. Все дома, окна которых выходили на резиденцию министра иностранных дел, были тщательно осмотрены и обысканы. Создавалось впечатление, будто столица была на осадном положении, и, действительно, двум гвардейским полкам ведено было находиться под ружьем. В кабинете сэра Филиппа начальник полиции и Фальмут предпринимали последнюю попытку спасти человека, жизни которого грозила неотвратимая опасность.

— Говорю вам, сэр, — убеждал начальник полиции, — что мы сделали все, что в наших силах, и все-таки я не могу быть спокоен. Эти люди обладают какими-то сверхъестественными возможностями. Мне все время кажется, что мы что-то упустили, и что они с дьявольской изобретательностью этим воспользуются. Убийство Маркса окончательно смутило меня. Эта Четверка состоит из вездесущих и всемогущих людей. Прошу вас, сэр, ради Бога, хорошо подумайте, прежде чем принимать окончательное решение. Неужели так необходимо проведение этого законопроекта? — Он немного помолчал. — Вы убеждены, что ради него стоит рисковать вашей жизнью?

Это было сказано так прямо и резко, что сэру Филиппу стало не по себе.

— Я не изменю решения. При создавшихся обстоятельствах я не считаю возможным снять законопроект с обсуждения.

— Я зашел слишком далеко, — продолжал он, жестом останавливая Фальмута, собиравшегося возразить. — Я уже пережил страх и недовольство собой. Теперь передо мной стоит вопрос принципа. Прав ли я, проводя закон об освобождении нашей страны от опасных преступников, которые, пользуясь безнаказанностью, толкают невежественных людей на насилия и предательство?

Если я прав, то не правы Четыре Справедливых Человека. Но, может быть, проводимый мной закон несправедлив, является варварским и тираническим актом, пережитком средневековья? В таком случае они правы, а я не прав. Так или иначе, я хочу довести это дело до конца. Я не могу понимать право и справедливость иначе, чем я понимаю…

Он говорил уверенно и спокойно.

— Вы сделали все, что было в вашей власти, — закончил он. — Было бы глупо, если бы я против этого возражал…

— Нам придется еще усилить меры предосторожности, — сказал начальник полиции. — Между шестью часами и половиной девятого вы никого не должны видеть… даже меня и Фальмута. Все это время вы должны оставаться здесь, в этой комнате, с наглухо запертыми дверями. Впрочем, если вы хотите, чтобы кто-нибудь из нас остался рядом…

— Благодарю, — возразил министр. — После вчерашнего случая я предпочел бы оставаться один.

Начальник полиции был того же мнения.

— В эту комнату невозможно проникнуть, — ответил он, осматривая кабинет внимательным взглядом. — Всю ночь мы готовили ее, исследовали все стены, потолок и приладили к окнам железные ставни.

Каждая мелочь в этой комнате была ему знакома. Вдруг взгляд его остановился на вазе с роскошными цветами.

— Этого здесь раньше не было, — сказал он, наклоняясь и нюхая цветы.

— Точно, — подтвердил Рамон. — Мне их прислали сегодня утром из Херфордского имения.

Начальник полиции оторвал лепесток и смял между пальцами.

— Они выглядят так естественно, что кажется, будто они искусственно изготовлены.

Он медленно опустился по мраморной лестнице, где на каждой второй ступеньке стоял полицейский, и заметил, обращаясь к Фальмуту:

— Его нельзя осуждать за принятое решение. Я преклоняюсь перед ним. Но… я боюсь…

Фальмут ничего не ответил, и начальник продолжал:

— В записной книжке ничего нет, кроме маршрута, который сэр Филипп мог бы избрать, чтобы задними улицами доехать до Даунинг-стрит. Это так наивно, а эти люди в то же время так умны, что, вероятно, этот перечень улиц должен изображать нечто другое. Мы чего-то в нем не поняли…

Он вышел на улицу и с трудом протиснулся сквозь толпу полицейских. Необычные меры предосторожности на Даунинг-стрит привлекли внимание народа, не знавшего, что произошло в резиденции министра. Репортерам был запрещен вход за пределы магического круга, и газеты, особенно вечерние, должны были довольствоваться скудными сведениями, неохотно сообщавшимися из Склотленд-Ярда.

«Мегафон», считавший себя особенно близко связанным с делом Четырех Справедливых, делал невозможное, чтобы получить последние новости. С наступлением решительного дня возбуждение и напряжение нервов достигло предела: каждое новое издание расхватывалось жадными читателями, едва появлялось на улицах. В них было слишком мало сведений, но газеты старались дать все, что могли. Описания дома 44 на Даунинг-стрит, портреты министра, план окрестностей министерства иностранных дел, диаграммы и картограммы принятых полицией мер охраны наполняли печатные столбцы и сопровождались повторением в сотый раз подробностей о преступлениях таинственной Четверки.

В этой напряженной и возбужденной атмосфере известие о смерти Маркса произвело впечатление разорвавшейся бомбы.

Дело о «самоубийстве на железной дороге» сразу приняло внушительные размеры. Через час после нахождения трупа печать сообщила о событии правильно, по существу, но с кучей фантастических подробностей. Загадка предвосхищала другую загадку. Кто был этот плохо одетый человек, какую роль играл он в этом деле, почему и как умер? — взволнованно спрашивали друг у друга на улицах незнакомые люди. Мало-помалу, при помощи догадок и предположений воссоздалась истинная картина происшествия. Одновременно разнеслась весть о шествии полицейских армий на Даунинг-стрит. Несомненно, положение было гораздо серьезнее, чем об этом до сих пор говорили власти.

«С моего наблюдательного пункта, — писал Смит в „Мегафоне“, — я хорошо видел всю длину Уайтхолла. Передо мной колыхалось безбрежное море черных полицейских шлемов. Все окрестные улицы были наводнены полицией: на улицах, в парке полицейские стояли живой стеной, через которую невозможно проникнуть ни одному смертному».

Толпа, окружавшая Уайтхолл, стала быстро расти, едва по городу разнеслась весть об убийстве Билли Маркса. Около двух часов дня, по приказу начальника полиции, Вестминстерский мост был закрыт для конного и пешеходного движения, а набережная между Вестминстерским и Хенгерфордским мостами была очищена от посторонних. В три часа полиция заняла Нортумберленд-авеню, и все улицы радиусом в пятьсот ярдов от резиденции министра иностранных дел заполнились представителями закона в черных мундирах. Члены парламента, направлявшиеся в Палату, сопровождались конными констеблями: толпа приветствовала их шумными криками. В течение всего дня сотни тысяч человек терпеливо ждали, глядя на здание министерства иностранных дел и ничего не видя, кроме шпилей и башен Матери Парламентов и однообразных фасадов правительственных зданий. Лондон терпеливо ждал, ничего не зная, но жадно наслаждаясь близостью к месту, где должна была разыграться трагедия. Иностранец, прибывший в этот день в Лондон, с удивлением спросил, увидев суматоху:

— Что случилось?

Человек из толпы, вынув изо рта трубку и показав ею в сторону Даунинг-стрит, уверенно ответил:

— Ждем, убьют или не убьют Рамона.

В толпе бойко торговали газетчики. С рук на руки, над головами передавались истрепанные и зачитанные листки. Каждые полчаса выходило новое издание, новые предположения, новые описания событий. Очищение набережной от посторонних вызвало появление специального издания. После закрытия Вестминстерского моста появилось новое издание. Когда на Трафальгар-сквер арестовали социалиста, пожелавшего воспользоваться скоплением народа и произнести агитационную речь, ему также немедленно было посвящено особое издание. Малейшее событие немедленно расписывалось на страницах газет и жадно проглатывалось толпой.

Весь день толпа ждала, рассуждая, жестикулируя, споря, волнуясь, глядя на стрелки больших парламентских часов, медленно отсчитывающих минуты.

— Еще два часа, — разнеслось, когда часы пробили шесть. Эти слова, особенно тон, каким они произносились, лучше всего свидетельствовали о настроениях и чувствах толпы, этого жестокого бессердечного животного, не знающего жалости.

Пробило семь часов, и говор в толпе стих. Лондон ждал молча, с затаившимся дыханием, с остановившимся сердцем, с волнением и страхом, следя за часовыми стрелками, в последний раз обегавшими циферблат.

На Даунинг-стрит произошли некоторые изменения в установленном распорядке, и сэр Филипп, открыв в семь часов дверь своего кабинета, подозвал начальника полиции и Фальмута. Они подошли и остановились в нескольких шагах от порога.

Министр был бледен. Черты лица приняли странное и незнакомое выражение. Но рука его, державшая печатный лист бумаги, не дрожала, и голос звучал твердо и спокойно.

— Сейчас я запру дверь. Вам удалось осуществить все задуманные меры?

— Да, сэр.

Помолчав, сэр Филипп пробормотал, словно про себя:

— Во всяком случае, совесть моя спокойна. Чтобы ни случилось, я выполнил мой долг до конца. Что это?

— Это народ выражает вам свое сочувствие, — ответил Фальмут, только что вернувшийся после обхода полицейских постов.

Губы министра презрительно скривились:

— Они будут сильно разочарованы, если ничего не случится. Спаси меня, Боже, от народного сочувствия, от народного одобрения, от народной жалости!

Он повернулся, закрыл за собой дверь, и оставшиеся в коридоре начальник полиции и Фальмут услышали щелкание ключа, повернутого в замке.

— Сорок минут, — сказал Фальмут, взглянув на часы.

Четверо стояли в темноте.

— Скоро время, — произнес голос Манфреда.

Сери нагнулся и пошарил рукой, ища что-то на полу.

— Разрешите зажечь спичку?

— Нет!

Гонзалес быстро наклонился и ощупал пальцами пол.

Он нашел конец проволоки и сунул в руку Сери. Затем снова нагнулся, нашел второй конец, и Сери связал оба конца вместе.

— Пора? — нетерпеливо спросил Сери.

— Подождите.

Манфред смотрел на светившийся в темноте циферблат часов. В молчании текли минуты.

— Пора, — сказал Манфред, и Сери протянул руку.

Протянул руку, тяжело застонал и… упал.

Трое слышали стон, скорее почувствовали, чем увидели искаженное от боли лицо испанца, и услышали тяжелое падение тела на пол.

— Что случилось? — тревожно спросил Гонзалес.

Манфред наклонился к телу Сери и расстегивал рубаху.

— Сери напутал и расплатился за свою ошибку, — пробормотал он.

— А Рамон?

— Увидим, — ответил Манфред, ощупывая сердце безжизненного испанца.

Эти сорок минут были самыми долгими в жизни Фальмута. Он старался убить мучительно тянувшееся время, рассказывая нескольким слушателям об опасных приключениях, в которых ему прежде приходилось участвовать. Но язык плохо повиновался ему. Речь становилась все более несвязной и прерывистой. Он, наконец, умолк, и в коридоре установилась тишина, изредка прерывавшаяся шепотом полицейских.

Чтобы отвлечь мысли, Фальмут отправился в обход полицейских постов. Все было в порядке. Все двери были открыты настежь, и с каждого полицейского поста был виден соседний пост. В кабинете секретаря Хэмильтона, который в это время должен был быть в Палате, он задержался и в двадцатый раз прошептал, обращаясь к начальнику:

— Не могу себе представить, что может случиться. Эти люди не могут выполнить своей угрозы… Это совершенно невозможно…

— Дело не в этом, — возразил начальник полиции, — дело в том, откажутся ли они вообще от ее выполнения, если не выполнят сегодня. Одно ясно: если Рамон сегодня останется жив, билль об иностранцах пройдет в Палате без единого возражения.

Он взглянул на часы, которые не выпускал из рук с той минуты, когда сэр Филипп запер за собой дверь кабинета.

— Еще пять минут…

Оба подошли к дверям министра и прислушались.

— Ничего не слышно…

Пять минут текли одна медленней другой.

— Ровно восемь. Мы…

Донесся далекий бой больших парламентских часов.

— Раз!

— Два, — пробормотал Фальмут, отсчитывая удары.

— Три.

— Четыре.

— Пять… Что это?

— Я ничего не слышал… Ах! Да, я слышу что-то. — Начальник полиции опустил голову и приложил ухо к замочной скважине. — Что это? Что…

В кабинете за дверью вдруг раздался резкий крик и шум от падения человеческого тела.

— Скорее… люди, сюда! — крикнул Фальмут, наваливаясь на дверь.

Крепкая дубовая дверь не уступила.

— Сюда! Скорее! Ломайте дверь!

Три здоровых полицейских разом налегли и высадили дверь.

Фальмут и начальник полиции вбежали в кабинет.

— Боже мой!

Поперек письменного стола лежало тело министра иностранных дел.

Бумаги, обычно в порядке лежавшие на столе, были разбросаны по полу.

Начальник полиции подбежал к телу и поднял его. Одного взгляда было достаточно:

— Мертв!

Он осмотрелся вокруг — в комнате, кроме мертвого и толпы полицейских, никого не было.

Глава 11. ВЫРЕЗКА ИЗ ГАЗЕТЫ

Судебный зал был переполнен публикой, так как сегодня предстояло заслушать показания начальника полиции и сэра Френсиса Кэтлинга, знаменитого врача.

Прежде чем открыть заседание, коронер сообщил, что на его имя поступило большое количество писем от разных лиц со всевозможными предположениями относительно причин смерти сэра Филиппа Рамона.

— Полиция просила меня пересылать ей все такие письма, и она будет благодарна каждому, кто пожелает поделиться с ней своими заключениями.

Начальник полиции допрашивался первым и подробно изложил все обстоятельства дела, предшествовавшие смерти министра иностранных дел. Он тщательно описал рабочий кабинет, в котором умер сэр Филипп. Две стены кабинета были уставлены книжными шкафами, третья, юго-западная, имела три окна, а четвертая была занята географическими картами, подвешенными на катушках.

— Окна были заперты?

— Да.

— И были как следует защищены?

— Да… деревянными ставнями со стальными скрепами.

— Никаких признаков взлома не обнаружено?

— Никаких.

— Вы обыскали кабинет?

— Да.

Старшина присяжных: — Тотчас?

— Да. Как только тело было вынесено из кабинета, мы пересмотрели все, всю мебель, сняли ковры, исследовали стены и потолок.

— И ничего не обнаружили?

— Ничего.

— В кабинете есть камин?

— Да.

— Возможно каким-либо способом проникнуть в комнату через камин?

— Невозможно.

— Вы читали сегодняшние газеты?

— Да… некоторые.

— Вы обратили внимание, что газеты высказывают предположение, что в комнату мог быть введен ядовитый газ?

— Да.

— Вы полагаете, это возможно?

— По-моему, нет.

Старшина присяжных: — Вы не нашли ничего, при помощи чего мог быть введен в комнату газ?

(Свидетель колеблется). — Нет, если не считать старого газопровода около письменного стола. (В зале движение).

— Но вы не обнаружили никакого присутствия газа в комнате?

— Нет.

— Никакого запаха?

— Но ведь существуют смертельные газы без всякого запаха… Например, угольная кислота?

— Вы не производили исследований, не было ли в воздухе следов такого газа?

— Нет, но я вошел в комнату раньше, чем газ мог рассеяться. Я несомненно сам на себе испытал бы его присутствие в воздухе.

— В комнате не было беспорядка?

— Кроме письменного стола, все было в порядке.

— Вы обнаружили, что письменный стол был в беспорядке?

— Да.

— Можете описать, как выглядел письменный стол?

— Только два или три тяжелых предмета, вроде серебряного канделябра, не были сдвинуты со стола. На полу валялись бумаги, чернильница, перья и (здесь свидетель вынул из бумажника темный смятый предмет) разбитая цветочная ваза.

— В руках трупа вы ничего не нашли?

— В руке я нашел вот это.

Начальник полиции протянул смятую розу, и судебный зал содрогнулся.

— Розу?

— Да.

Коронер справился в письменном показании начальника полиции.

— На руке трупа вы не заметили ничего особенного?

— На ладони, в которой был зажат цветок, было круглое черное пятно. (Движение в зале).

— Вы можете объяснить происхождение этого пятна?

— Нет.

Старшина присяжных: — Что вы предприняли после того, как обнаружили все это?

— Я тщательно собрал все цветы и при помощи промокательной бумаги собрал возможно большее количество воды, в которой стояли цветы и которая разлилась по полу из разбитой вазы. Все это я отправил в министерство внутренних дел для химического анализа.

— Что обнаружил химический анализ?

— Насколько я знаю, ничего.

— Вы отдали на анализ также лепестки той розы, которую держите в руках?

— Да.

Начальник полиции рассказал затем о мерах охраны, принятых полицией в тот день. Он категорически утверждал, что постороннему человеку было невозможно проникнуть в дом 44 на Даунинг-стрит. Тотчас же после убийства все полицейские получили приказание оставаться на своих постах непрерывно двадцать шесть часов, пока не пришла смена.

Дальнейшие показания начальника полиции вызвали в зале сенсацию. Коронер несколько раз заглядывал в письменные показания свидетеля и, наконец, спросил:

— Вам известен человек по имени Сери?

— Да.

— Он принадлежал к шайке «Четырех Справедливых Человек»?

— По-видимому.

— За его поимку была объявлена награда?

— Да.

— Его подозревали в участии покушения на сэра Филиппа Рамона?

— Да.

— Полиция нашла его?

— Да.

Этот спокойный и лаконичный ответ вызвал в зале единодушный крик изумления.

— Когда полиция нашла его?

— Сегодня утром.

— Где?

— В Ромнейском болоте.

— Мертвым?

— Да. (Шум и движение в зале).

— При осмотре тела не было найдено ничего подозрительного?

(Зал ждал ответа с затаенным дыханием).

— На правой ладони было обнаружено пятно, похожее на пятно на руке сэра Филиппа Рамона!

(В зале вздох ужаса…)

— В руке также была роза?

— Нет.

Старшина присяжных: — Полиция обнаружила, каким образом Сери попал на это место?

— Нет.

Свидетель прибавил, что на трупе не было обнаружено никаких бумаг.

Следующим давал показания сэр Фрэнсис Кэтлинг.

С него взяли присягу и разрешили оставаться за адвокатским столом, на котором он разложил груду бумаг и заметок.

В течение получаса продолжался технический доклад о подробностях врачебного исследования. Смерть, по заключению врача, могла быть вызвана тремя причинами: прежде всего, она могла быть естественной, так как сердечная деятельность сэра Филиппа Рамона была чрезвычайно ослаблена; во-вторых, смерть могла последовать от удушья; и, в-третьих, — от внешнего повреждения или удара, не оставившего на теле следов.