Просто уму непостижимо, до чего эти педики обожают лизаться. Они целуются при встрече; целуются расставаясь, пусть даже на самое короткое время, чтобы увидившись, поцеловаться снова; целуются за столом во время разговора, во время еды, целуются взасос, даже не прожевав как следует и не проглотив свою поганую жрачку. Вряд ли в такой обстановке даже самые изысканные блюда могли показаться аппетитнее, чем дрянной кофе с липкой английской булочкой, которая комом застревает в горле, словно язык любвеобильного партнера.
      Единственное, что утешало Джона - отведенный ему Эдельсоном участок для фланирования находился достаточно далеко от его родного квартала и случайно столкнуться здесь со знакомыми было менее вероятно, чем на остальных участках, которые прочесывались такими же "подсадками", как и он сам. В первый же день Джон рано утром покинул свою меблированную комнату в районе западных двадцатых улиц, в которой поселился на время операции и, одетый под "голубого", отправился фланировать на свой участок, благо тот находился поблизости. С этого дня, согласно предписанию Эдельсона, Линч должен был безотлучно вертеть задницей и слоняться по своему участку с раннего утра до глубокой ночи. В это время облюбованные "голубыми" бары пустели и закрывались, тогда как педерасты, уединившись, предавались своим жеребячьим утехам, либо выбившись из сил и отрубившись, сладко спали. Словом, гомы жили в своем обычном ритме, в то время, как привычный к четкой армейской дисциплине, Джон Линч никак не мог
      - 21
      привыкнуть к своему новому распорядку. Даже ночные дежурства в прежние времена не отнимали у него столько сил и не изматывали так морально, как эта жестко обусловленная необходимость с утра до ночи вертеться среди "голубых".
      Сейчас был полдень. Джон никогда так поздно не завтракал прежде, но вот уже второй день, как аппетит пропал начисто. Джону претил этот праздный образ жизни, и чувствовал он себя скверно, как с затянувшейся похмелюги. Его снедало беспричинное чувство вины вперемешку с острым ощущением неловкости своего нынешнего двусмысленного положения. В армии шла размеренная жизнь, и это в воинской службе ему нравилось больше всего. Однажды, правда, был период, когда их старший сержант запил, вошел, как говорится, в стопор и все никак не мог выйти из затяжного запоя. Три недели их подразделение наслаждалось свободой, и только один Джон Линч томился целыми днями от вынужденного безделья. Приходилось либо много и долго спать, либо коротать вечера в расположенном недалеко от военного лагеря придорожном баре. Джон не любил этот бар, облюбованный "голубыми" из предместья, но это было единственное заведение поблизости расположения их части, где можно было как следует напиться за скромную плату, а часто и вовсе даром. Молодых солдат за свой счет угощали "голубые". Ухаживали, надо полагать. Несмотря на это, солдаты били гомиков нещадно, зверски, до полусмерти. Джон не находил себе места и почувствовал облегчение, лишь когда новый сержант стал решительно наводить порядок.
      С раннего детства Джон подрабатывал после уроков в школе, а также во время летних каникул. Было тяжело, но он верил, что в конце концов добьется большего, чем какой-нибудь маменькин сынок, которому его толстозадый папаша каждый вечер приносит что-нибудь в подарок. Единственным периодом безделья в его гражданской жизни было время после увольнения из армии. Он выдержал всего шесть недель, потом пошел стажироваться в "Мейсиз". Ему никогда не нравилось пресмыкаться перед клиентами, чтобы они хоть что-нибудь купили, но Джон решил, уж лучше некоторое время заниматься этим, чем вовсе ничего не делать.
      Два дня назад Эдельсон развернул подробную карту Нью-Йорка и показал Линчу десять наползающих друг на друга участков между Бликер-стрит и 86-й улицей, от Ист-ривер до Гудзона. Капитан пометил места, где произошли все четыре убийства: Парк-авеню в районе тридцатых улиц, западный район семидесятых улиц, Грэймерси-парк и Сентрал-парк-вест. Обе части города, не ниже Виллидж и не выше 86-й улицы.
      Территория Линча протянулась от Колумбус-секл до 86-й улицы и от западной части парка до Риверсайд-драйв. На этом участке произошли два убийства из четырех. Несмотря на очевидную необходимость своей миссии, Линча не покидало странное ощущение напрасно растрачиваемого времени, усилий, расходуемых вхолостую, и он ничего не мог с собой поделать. Кроме того, Линч никак не мог привыкнуть к своей новой одежке в гомовском стиле, а возможно - никак не мог отвыкнуть от столь привычной униформы. Неловкость усугублялась косыми взглядами добропорядочных прохожих и пристальными оценивающими взорами "голубых", безошибочно распознавшими в нем новичка и теперь ожидающими удобного момента познакомиться поближе.
      Накануне он сделал себе специальную прическу и купил несколько полосатых спортивных рубашек, тесно облегающие "ливайсы", спортивную куртку и к ней широкие штаны. Еще сандалии, вспомнил Джон, посмотрев вниз на свои голые паль
      - 22
      цы, свесившиеся с перекладины высокого круглого табурета у стойки. Он не привык ходить с торчащими голыми пальцами ног и сейчас ему казалось, что у него все торчит и выпирает, как у дешевой потаскухи.
      Джон снова вспомнил о своей новенькой курсантской униформе, которая была ему так к лицу и в которой он наедине не раз любовался собой, стоя перед зеркалом, когда тренировался быстро выхватывать из кобуры увесистый револьвер "полис-спешел".
      Видя его неловкость и смущение, Эдельсон предложил считать новую одежку своего рода служебной формой. Слабое утешение для столь явного гетерофила, каковым Джон считал себя до самого последнего времени.
      Пока револьвер Линча покоился под носками в шухляде массивного шкафа, трубка с "Мейсом" лежала в кармане его тесно облегающих "ливайсов" и лишь мозолила бедро. Скорее бы выйти на потрошителя, чтоб испытать на нем усиленное поражающее действие этого хваленого Эдельсоном компактного газового баллончика. Джон чувствовал, что с каждым днем все больше теряет самообладание и вот-вот сорвется. Интересно, как чувствуют себя остальные "подсадки"? Жаль, что капитан не познакомил их друг с другом. Джон попытался взять себя в руки и отмахнулся от мысли, что остальные девять мнимых гомов чувствуют себя лучше, чем он. Как бы не так. Он еще неплохо держится, не говоря уже о тех, которые и вовсе отказались от уготованной им Эдельсоном миссии. Больше всего удручает неопределенность. Как долго все это может продлиться? И кому повезет в первую очередь? Обидно будет, если все его усилия закончатся безрезультатно. И еще одно, что казалось Линчу не менее обидным: раз Эдельсон отобрал его в свою команду, значит он похож на "голубого". Возможно чисто внешне, а может быть и манерами. Этот цепкий капитан редко ошибается в людях и столь же редко бывает до конца откровенным. Не только с подчиненными, но и с начальством тоже. Эдельсон не касался посторонних тем во время инструктажа. Зато в отношении малейших подробностей из жизни "голубых", его запасы информации были поистине неистощимы. Капитан не раз повторял, что его дело отдавать приказы, а дело "подсадок" лишь беспрекословно подчиняться. Эдельсон, например, детальнейшим образом показал и описал каждому его участок, но не счел нужным объяснять, почему именно он разметил участки так, чтобы те частично перекрывали друг друга по всему периметру границ. Впрочем, догадаться несложно. Просто капитан надеется таким образом исключить вероятность того, что наш "клиент" проскользнет меж границами участков, так и не нарвавшись ни на одну из "подсадок". Именно поэтому, наиболее плотно участки совмещаются в деловых, многолюдных районах: Таймс-сквер, Колумбус-секл, Бродвей, Вашингтон-сквер, где одновременно могут находиться по двое-трое наших людей. Столь плотный прессинг ускоряет решение задачи, однако с самыми роковыми последствиями. Сердце Линча сжалось от недоброго предчувствия.
      Неожиданно Джон поймал себя на том, что пристально изучает сидящего рядом педриллу, напряженно пытаясь сообразить, "подсадка" тот или нет. Странно, что он думает об этом, а не о том, чтобы побыстрее распознать потрошителя. И все-таки жаль, что Эдельсон их не познакомил. Всех тех десятерых парней, которым он уготовил эту миссию. Хотя, возможно, он руководствовался некими, одному ему известными, доводами рассудка.
      Сейчас снаружи, на Колумбус-авеню, гремела, как обычно, из какого-то
      - 23
      испанского музыкального магазинчика с подвешенным над дверью громкоговорителем (глухие эти пуэрториканцы, что ли, недоумевал Линч, если они всегда врубают свою музыку на полную громкость?) размеренная мелодия "клоп-клоп" меренги или что-то в том же роде. Он до сих пор не отличал одну от другой, хотя против своей воли практики уже имел предостаточно.
      Внутри было не намного лучше. Через несколько табуретов от него за стойкой сидел и ел из большой тарелки кукурузные хлопья с клубникой пухлый гомосексуалист с козлиной бородкой. Линч наблюдал, как тот отправлял в рот полную ложку хлопьев, тщательно пережевывал, затем глотал. Потом брал клубничку, но не жевал. Он держал ее между зубами и сосал, пока она полностью не растворялась.
      Теперь и гомик смотрел на Линча. "Таким ранним утром, - подумал Джон. Когда-нибудь эти ублюдки успокоятся?"
      Ну и завтрак. Даже кофе дрянь.
      Мистер Козлиная Бородка уже вопросительно поднял бровь. Линч стал обдумывать какой-нибудь достаточно чистый способ зарабатывать себе на жизнь, вроде уборщика клеток горилл в зоопарке или практикующего гинеколога по абортам с кабинетом на углу 125-ой улицы и Ленокс-авеню.
      Чтобы не действовать подозрительно быстро, Джон крутнулся на табурете и посмотрел на улицу. Какой-то пьяный пуэрториканец лежал в луже мочи у входа в забегаловку.
      "Латиносы, - думал Линч. - Ну и район, целая коллекция отбросов общества, которое постепенно теряет свои устои и развращается, в том числе и на его участке, где собираются эти подонки. Им не придется долго ждать. Скоро все остальные тоже по уши погрязнут в скверне. А потом они под звуки "клоп-клоп" меренги возьмут нас тепленькими. Идешь по этим улицам, будто гуляешь в выгребной яме."
      Линч был совершенно подавлен жизнью в этом районе, где за двенадцать долларов можно снять меблированную комнату в одном из домов, построенных из обожженного кирпича. Низкая плата привлекала бродяг. Белые, черные, может, зеленые, спали по четверо и пятеро в одной комнате, не работали, не мылись, никаких признаков самоуважения. Некоторые из старых жильцов, как и его соседи, все еще цеплялись за Челси. Но некогда приличный Вест-Сайд сейчас составляли центральный Гарлем, окраинный Виллидж и почти окраинный Бауери.
      Джон видел на улицах мужиков-проституток днем и ночью, трясущих своим "хозяйством" и спрашивающих "Мужчина, как я сегодня выгляжу?" Повсюду крутились деловые торговцы наркотиками, хотя особо напрягаться не стоило, клиентов хватало - товар расхватывали в открытую. Казалось, каждое крыльцо забито сонными мужиками и тощими бабами, бледными, несмотря на солнце, как будто они жили в пещере.
      И гомики, думал Линч, вы не поверите, сколько гомиков. Большой парад на Сентрал-парк-вест начинался с темнотой, когда возвращались с работы, имеющие ее, педики. Как называл это один из них? "Гавань мужеложества." Дюжины, сотни "голубых", ожидающих захода своего "шлюпа" в чью-то "голубую гавань" с наступлением темноты.
      "Мать честная, - думал Джон. - Скамейка за скамейкой, заполненные ими, выстроенные в шеренгу вдоль каменного забора, как на рынке невольников. От
      - 24
      Музея до Колумбус-секл, двадцать кварталов, забитых снующими гомосеками."
      Линч пытался представить, что они в этом находят. Двое мужчин вместе, какой в этом смысл? Что могут делать двое мужчин? Как они общаются друг с другом? Если прижимаются друг к другу лицами, то разве им не мешают бороды? Мысль о бороде другого мужчины, трущейся о его собственную, показалась ему неуютной. Он вспомнил, как в детстве дядя Фил частенько баловался с ним, пугая его небритой щекой, шершавой как наждак,но сейчас это было нечто другое.
      Не мог Джон понять и другие стороны таких отношений. В его голове не укладывалось, как можно принять эту штуку себе в задницу или сосать ее без отвращения. Для мужчины естественно стремиться войти вовнутрь, а не наоборот. Лично он, во всяком случае, предпочитал первое. И вряд ли согласится стать "гаванью" для чьего-то "шлюпа". Нет ничего лучше доброго старого траханья, думал Линч, но даже без этого он мог бы обойтись, если бы потребовалось, а эти, ну просто до потолка прыгают от нетерпения."
      Мистер Козлиная Бородка уже расплачивался, одновременно ковыряясь зубочисткой в зубах и уставившись на Линча. Джону не понравилось, как гом застрял у кассового аппарата, наблюдая за ним и тыкая пухлой, мягкой ручкой в стекло, под которым лежали сигареты.
      "Всегда они заходят сзади, - подумал Джон. - Может, намекнуть мистеру Козлиной Бородке, чтобы он убрался прочь из-за его спины. Но проще всего самому развернуться лицом к ниггеру за стойкой и попросить добавить кофе, хотя бы и дрянного."
      От новой чашки кофе, стоящей перед ним на стойке, шел пар, а Линч смотрел на улицу. Через окно забегаловки он вскоре увидел, как мистер Козлиная Бородка косолапой походкой, словно у него полено в заднице, вышел наружу. При каждом шаге его тяжелые жирные ляжки перекатывались и подрагивали. " Интересно посмотреть на эту задницу надетой на член", - неожиданно для себя подумал Джон. С начала операции в его памяти, на удивление, всплывали все старые грязные шуточки о педиках. Старинные шутовские армейские приколы.
      Но вдруг нечто более интересное для Линча, чем мистер Козлиная Бородка, прошло по улице. У нее были действительно отличные ноги, стройные, очень длинные и очень белые, по-летнему голые, да еще одетые в туфли на высоких каблуках, подчеркивающие изгиб ее икры. Он наблюдал за ровной, четкой походкой девушки. Она остановилась на углу, хотя как раз загорелся разрешающий сигнал светофора. Ее платье было сделано из легкой, тонкой ткани. Синий ситец, и, кажется, под ним никакой комбинации. Налетевший порыв ветра задул нижнюю часть платья между ее высоких бедер, показавшихся Линчу такими же крепкими и сужающимися книзу, как у грациозного спринтера. В районе груди у девушки было не густо, но Линча никогда особенно не привлекал тип Мать-Земля. Темные волосы по-мальчишески коротко острижены, но высокий начес смягчал первое впечатление. Лицо открытое и дерзкое, очень ирландское. "Потрясающая фемина! - подумал Линч, - слишком симпатичная, чтобы быть проституткой, но, тем не менее, это не исключено. Ведь соблазнительные проститутки отличаются от своих коллег-дурнушек лишь тем, что не маячат на углах, цепляя прохожих мужчин. Милашки пользуются спросом, всегда в цене, и поэтому мужчины находят их сами. Кем-бы она ни была, - сказал себе Джон, - он не возражал бы против небольшого приключения с ней. - Сидя за стойкой, Линч почувствовал эрекцию.
      - 25
      Остынь, парень! - сказал себе Джон. - Она засмеется тебе прямо в лицо. Посмотри на себя со стороны!"
      В этот момент три очень худых гомосексуалиста, двое белых, один чернокожий не спеша приблизились к прелестной незнакомке. Линч никогда не видел ничего более изможденного, чем тощий педераст. На их костях мясо отсутствовало напрочь, а лица были как у мужика на этикетке пузырька с йодом. Не удивительно, подумал Джон, от такой жизни точно задница отощает. Он, наверное, сам уже потерял несколько фунтов. Линчу казалось, что такая худоба не может быть простой случайностью. Создавалось впечатление, будто большинство из них нарочно стремилось подчеркнуть ее выбором одежды. В шикарном магазине гомовских прикидов на Лексингтон-авеню он видел только узкие брюки, приталенные рубашки и тонкие галстуки. Все, в основном, в вертикальную полоску. Джон постарался вспомнить, как шутили об этом заведении. Единственный магазин мужской одежды, где у покупателя замеряют объем бедер, даже если ему нужен только галстук.
      Линч осознавал, что никогда не привыкнет к ласковому обращению "Милашка", с которым его обслуживал продавец. Он пошел в магазин для первой проверки своей новой роли педика, но каждый раз, как кто-то смотрел в его сторону, Линч терял самообладание. Оба продавца наперегонки бросились к нему, однако Джон охладил их прыть, пробормотав "Не говорить англиски", и только молча показывал пальцем на нужные ему вещи. В конце-концов продавец обсчитал его на двадцать долларов и, мило улыбаясь, сказал: "Приходи к нам еще, мальчик-яйчик". Джон предпочел не заводиться и быстро ретировался.
      Линч осторожно прихлебнул кофе. Вторая чашка была не лучше первой. На углу вся компания уже беседовала. "А она случайно не одна из тех подружек педиков, о которых он слышал раньше?" - разочарованно подумал Линч. Казалось, что все четверо давно знакомы между собой. Один из белых парней рассказывал какую-то историю, но из забегаловки это выглядело, как усиленное жевание. Потом все рассмеялись, девушка при этом запрокидывала назад голову и широко открытым ртом судорожно хватала воздух, напоминая Линчу виденную им в кино актрисочку. Джон напряженно смотрел, как лыбящийся негр своей длинной рукой обнял девушку за тонкую талию и притянул ее к себе, живот к животу. Он прижимался прямо между бедрами, на улице, средь бела, мать его, дня. Линч почувствовал, как его руки, лежащие на коленях, сжались в кулаки. Удивительно, но создавалось впечатление, что девушке это нравилось. Ее плотная, округлая задница совершала ритмичные вращательные движения. "Нашла себе занятие," - подумал он, прижимая кулаки к паху, где еще больше заиграла жизнь. Джон недоумевал, какой ей смысл возиться с гомиком, когда настоящий мужчина может приласкать ее гораздо ощутимее?
      Неожиданно Джон понял, что парочка танцует под испанскую мелодию, несущуюся из громкоговорителя над музыкальным магазином. Более того, длинноногая красавица вела черного парня по целому ряду мудреных карибских "па".
      И тут до Линча дошло. Девушка была парнем. Таким же педриллой как и все остальные в этой компании. "Черт возьми! - подумал он, - в наше время без визитки никого не разберешь. Вот он сидит с упершимся в бедро набухшим и горячим членом, но сейчас, когда он сообразил что к чему, эрекция моментально исчезла, словно и не бывало. "Действительно странно", - подумал Джон. Она или он или оно все еще вращала аккуратным круглым задом, точно такая же, как и
      - 26
      минуту назад - синее платье, высокие каблуки и все остальное. Когда он думал, что это девушка, ему все нравилось. Когда же сообразил, что она - это он, уже не находит в той же точеной фигурке ничего особенного. Неожиданный поворот. В некотором роде Джон почувствовал облегчение. "Предположим, - подумал он, - я бы обнаружил, что она - это он, а проклятая штуковина все равно оставалась бы твердой?"
      Некоторое время спустя все четверо скрылись за углом. Вдоль Колумбус ехала патрульная машина, но двое сидевших в ней полицейских не остановились. То ли они не видели всех этих привселюдных ужимок, то ли в их районе хватало дел и без гомосексуалистов, валяющих дурака на углу оживленной улицы.
      Полицейский автомобиль напомнил Линчу об Эдельсоне. Сегодня утром он сказал капитану по телефону не всю правду. Эдельсон спросил, не слышал ли он в барах для "голубых" разговоров об этих убийствах. Линч ответил, что нет, и, строго говоря, не соврал. Но полная правда состояла в том, что хотя он и прочесывал всю отведенную ему территорию, но до сих пор еще не заговорил ни с одним гомосексуалистом.
      "В армии все было по-другому", - подумал Джон. Он знал, что некоторые солдаты ходили в тот бар для "голубых" и даже позволяли себя там "снять", хотя сам он никогда этим не занимался до тех пор, пока их сержант не предоставил солдат самим себе и для Линча наступил период вынужденного безделья. Тогда совсем не трудно было разговаривать с "голубыми", смеяться в ответ на их шутки, выпивать за их счет. Линч считал, что делает это лишь потому, что всегда может с ними расквитаться. Рано или поздно он дождется подходящего случая и выдавит из этих "мальчиков" все дерьмо.
      Многие парни из его подразделения делали то же самое. Так было принято, просто чтобы немного разнообразить обычные развлечения с девочками. К тому же, гомики сами навязывались. Линч решил, что у него должно быть такое же отношение и к своему нынешнему заданию. Важно преодолеть свое нежелание запачкаться.
      "Детектив Джон Линч, - с иронией подумал он, - вплотную приступает к делу. Но Боже, какая все-таки гадость этот их кофе!" Завтра он навестит какое-нибудь другое заведение на Бродвее, и может быть там ему повезет.