"Г-н Ульянов!
      Президиум Совета народных депутатов лишил вас звания "Народный артист СССР" за предательство народа, страны, искусства, за гнусные инсинуации в отношении истории России.
      Я и мои друзья и приятели рады такому решению и мы присваиваем г. Ульянову звание "заслуженно гнусный артист".
      Давно уже нуль в искусстве, а пытаетесь удержаться на плаву, а это значит, надо лизать ... власть имущим, что и делает господин Ульянов с великим смаком и удовольствием.
      Кроме презрения уже давно артист Ульянов не вызывает ничего.
      Передайте это и господину Захарову Марку, который еще гнуснее.
      Будьте прокляты и своими детьми и потомками, и Россией!
      Лично я господ Ульянова и Захарова, независимо от того, они полуевреи, русские, жиды, иудеи, - презираю.
      Гражданин России М.В. Романенко
      Постскриптум:
      Тошнит, наверное, господ "ульяновых, захаровых" от газеты "Советская Россия", но прочти-те ее за 22 марта, - прочтите о гневе народном низложении предателей: господина Ульянова и господина Захарова.
      Прошу выслать стоимость конверта и бумаги - всего 100 рублей, ибо это ничего не стоит для "валютного" артиста".
      И все остальные такого же рода письма оперируют буквально теми же словами и понятиями, хотя встречаются и более пространные. Но их смысл не выходит за пределы трех тезисов:
      Первый: наш ранее всеми любимый артист Ульянов, который играл даже маршала Жукова, стал предателем, потому что он теперь за Ельцина, который несомненный враг народа.
      Второй: в стране уничтожаются завоевания Великой Октябрьской социалистической револю-ции - право на труд, на бесплатное образование и бесплатную медицину. Страну без боя сдают иностранцам. И в этом позоре виновны лично вы, артист Ульянов.
      Третий: вы, Ульянов, и такие, как вы: Зыкина, Мордюкова, Марк Захаров, получили образова-ние за наш, народный счет, а теперь продаете народ за тридцать сребреников.
      И - никаких других идей, хоть бы что-то личное. Даже концовки всех писем - как под копирку: это проклятие мне и перечисленным выше товарищам моим: "Вместе со всем вашим родом на вечные времена". Я поражался такой общей, единой, как бы даже безликой - "плоть до общей интонации - реакции авторов этих писем, живущих, судя по почтовым штемпелям (а на некоторых конвертах даже и адреса указаны), - в самых разных городах: в Липецке, Иркутске, Краснодаре, Ленинграде и даже в Одессе и Кемерове. Пока из одного конверта не выпала вырезка из газеты "День". Я этой газеты не читаю, как не читаю и "Советскую Россию", и только прочтя эту вырезку, понял, откуда этот единый словарный поток в письмах, понял, увидел, из "какой бочки наливали". Собственно, это подтверждает и письмо, целиком приведенное выше...
      Но в сторону иронию... Читать такие письма, хоть и понимаешь, что писала паства одного прихода, и сложно и трудно. Сложно потому, что они необычайно злобные: за таким тоном и сло-вами следует ожидать выстрелов. Да они и требуют немедленной расправы с инакомыслящими, с теми, к кому и обращены. В них - какая-то непроходимая глухота, нежелание ничего слышать, что хоть как-то бы противоречило их мнению. Из-за этой явно выраженной глухоты - трудно. Потому что глухой не услышит тебя. А не услышит, потому что не хочет слышать. Кстати, в пись-мах и нет вопросов, нет недоумения, нет желания услышать: отчего же я, как они выражаются, стал "предателем"? Они изначально это знают, вот в чем дело. Им так удобно. Они кричат так громко, что за своим криком и не собираются кого-то другого расслышать.
      Понимая это очень отчетливо, я и не надеюсь, что мой ответ будет услышан именно теми и такими людьми, которые мне писали эти письма. И то, что я здесь скажу, - это продолжение моих раздумий о несчастьях моей страны, моего народа. О достоинстве человека. О памяти народ-ной. О дьявольской силе той единой для всех и не прекращающейся в течение семидесяти лет пропаганды, утверждавшей, как замечательно живется советскомy народу, как все абсолютно равны и как мудро правит всеми КПСС.
      Да, все мы вываривались в едином котле под крепко завинченной крышкой, не видя и не слыша, как живут в других странах, а слыша лишь трубный глас наших коммунистических проповедников о том, что нет выше счастья, чем кипеть в нашем котле.
      Самое поразительное, что очень многие верили! Никто не вспоминал про несчастных пенси-онеров, получавших по двенадцать - пятнадцать рублей и собиравших пустые бутылки по углам и свалкам. О таких вещах, как отсутствие пенсий у колхозников, - вообще не принято было вслух говорить, а тем более писать в прессе. Как не было принято сообщать и о стихийных бедствиях и авариях. Чтоб никто не сомневался, что такое может быть в Стране Советов. Не могло быть в Стране Советов и инвалидов. У нас их до такой степени "не было", что СССР не принимал даже участия в проведении Года инвалида, объявленного ЮНЕСКО в 1980 году. Действительно, откуда бы им взяться, если у нас развитой социализм. Мы довольно долгое время догоняли и перегоняли Америку, а за продуктами и товарами со всех концов огромной державы люди приезжали в Моск-ву. И все клеймили москвичей, что у них мясо можно купить в магазине. А москвичи негодовали на тех же иркутян, саратовцев, ярославцев за то, что из-за них в очереди за полкило колбасы или масла не достоишься. "Из-за этих... приезжих..."
      Это удивительная особенность человека - забывать о невзгодах прошедшей жизни, как только почувствуешь неуют нынешней.
      Да, нам всем сегодня нелегко. Все перевернулось, трудно привыкать к новому положению в пространстве. Но перевернулось-то, чтобы занять нормальное положение - на ноги встать, а не торчать вверх ногами. Но ведь, когда все дружно... Когда и сосед рядом - тоже вверх ногами, то вроде так и надо. Тем более жаловаться не велят... Будешь жаловаться, кашки с ложечки не дадут, ко рту не поднесут, поскольку сам ты не можешь, стоя вверх ногами, ложку держать...
      И вот эту тяжкую, плотно завинченную крышку сорвало с нашего котла... И пошли кувырка-ться, кто как... Кто сразу на ноги встал, руки освободил для дела. А кому-то нет охоты лишаться ложки каши, для всех одинаковой... И он предпочитает привычное положение. Тем более, что есть и газеты и журналы, которые привычно продолжают утверждать, как хорошо было всем стоять вверх ногами. А главное, самое, самое главное - стало очень просто ругать то, что происходит сегодня в нашем раскупоренном котле, не вспоминая о том, как было вчера, не пытаясь связать одно со вторым, а второе с третьим... "Вот сегодня мне плохо!" Значит, те кто думает и поступает иначе, чем он сам, - все они враги. И не просто его враги, а "враги народа". Сладостное, давно не произносимое вслух словосочетание! Тем более его можно произносить совершенно безнаказанно даже в адрес Президента. И оный Президент ни-че-го! Пальцем не шевельнет, чтобы тебе хоть рот прикрыть.
      По глубокому моему убеждению, все дело в этом. Раньше били и плакать не велели. Сегодня не бьют и не то что плакать, даже благим матом орать не запрещают. Хотя прежний страх совсем не ушел: так, один такой мой корреспондент, не подписавшийся и не назвавший адреса, замечает по этому поводу: "Это из-за того, что вы, г-н Ульянов, предадите меня за тридцать сребреников". Он, значит, даже безобидного артиста боится, опасается все же на всякий случай. Помнит или читал, что было время, когда за оскорбление известного человека, тем более поддерживающего существующие на сегодня порядки, "привлекали". Было такое слово.
      Можно себе представить, что бы предприняли эти мои корреспонденты, если бы их вдохнови-тели взяли верх над нынешними людьми, стоящими у руля России. Об этих порядках, как видно из вышеприведенных строчек письма ко мне, они помнят. Они кожей и кровью помнят те простые истины, которые семьдесят лет, начиная с революции семнадцатого года, вколачивали в народ.
      История нашей страны, история фашизма в Германии убедительно доказывают: чем проще истина и чем крепче, не жалея дрына, ее вбивают тебе в голову, тем она становится роднее тебе. Если остаешься жив, конечно.
      У нас эти истины гласили: "Вся власть Советам!" А то, что за ширмой Советов манипулиро-вали "кукловоды" - верхушка вождей КПСС, - это "держим в уме". Еще истина: "Землю - крестьянам! Фабрики - рабочим!" А то, что крестьяне имели землю, чтобы рабски на ней рабо-тать, а весь хлеб до зернышка шел "в закрома государству", это тоже держим в уме. Равно как и фабрики были рабочих, потому что они там работали. А получали, так же как и мы, артисты, чтоб дотерпеть до следующей получки. И еще наша истина: "Если кто не с нами, тот против нас!" и "если враг не сдается, - его... что? правильно! - его уничтожают". И остается только, чтобы сплотить нацию и народ вокруг партии и вождя, указать того врага.
      "Враги" у нас менялись, исходя из задач текущего периода. И было их много. Перст "руково-дящей и направляющей", как у Вия в сказке Гоголя, указывал то на инженеров - и начиналось громкое дело "Промпартии", а талантливые инженеры шли под расстрел и в лагеря; то на коман-диров Красной Армии от маршалов до комбатов - и десятки тысяч лучших военных специалис-тов шли в расход; то это было "кулачество как класс" - и сотни тысяч, миллионы самых работя-щих крестьян вместе с семьями уничтожались самыми разными способами. Потом гнали в лагеря тех наших солдат, кто оказался в немецком плену - тоже смертельно страшные "враги народа". По десять лет родных лагерей после истязаний в немецком плену. Справедливо! Поделом! Потом выяснялось, что "враги" все еще остались: это "безродные космополиты", а проще говоря, люди с еврейскими фамилиями. Кстати сказать, сегодня таких изысканных слов, как "космополиты" уже и не надо: вот мои корреспонденты прямо говорят: "русско-жидовские оккупанты". Ну, это лозунг старый - еще со времен царей, тогда он гласил: "Бей жидов, спасай Россию!"
      И, несмотря на то, что "врагов народа" бесконечно и беспрерывно уничтожали, все равно те, кто не попал в число тех или иных врагов и тем самым как бы остался "народом", упрямо верили: вот, погоди, уничтожим всех врагов до единого и уж тогда заживем как люди! Светло и прекрасно заживем!
      Удивительно, что так и не зажили... И снова и снова искали очередных врагов...
      Когда смотришь сегодня документальные кадры 30-х годов - кадры открытых процессов над троцкистами, бухаринцами, всякого рода уклонистами; демонстрации трудящихся, поддерживаю-щих "решения партии и правительства", видишь, что люди искренне, честнейше верили: вот сейчас мы их, этих врагов, уничтожим, и все у нас получится! Пойдет хорошо! И люди несли плакаты: "Расстрелять как бешеных собак!", "Расстрелять!", "Уничтожить!". И толпа кричала эти страшные слова... Там ведь не один страх был - там вера была, объединявшая всех в едином мне-нии. И это было то среднестатистическое мнение среднестатистического человека, которое дает возможность правящей верхушке спокойно проводить свою политику. Когда общество достигло такого уровня согласия, такой усредненности - дело сделано. Послушная безликая однородная масса была как глина в руках жестоких политиков, стратегов и вождей. Недаром Сталин удостоил своих подданных - советских людей названием "винтики". Человек верил, что если партия говорит "Надо!", значит, надо, и не ему, винтику, самому судить. Люди моего возраста или лет на десять помладше, помнят, наверное, как просто проходили кампании очередной травли кого-нибудь из самостоятельно мыслящих сограждан, художников и поэтов. Например, травили Бориса Пастернака, поэта милостью Божией. Газеты организовывали "отклики трудящихся". И вот чита-ешь в "Правде": "Я конечно, книги Пастернака не читал (ведь, не дай Бог, кто-нибудь подумает, что я читал запрещенную книгу, да и не изданную у нас в стране!), но с искренним гневом осуж-даю писателя..." Как же было вытравлено чувство собственного достоинства из этого откликаю-щегося гражданина, позволяющего себе осуждать неизвестно кого, неизвестно за что, да еще и признаваться в этом в газете!
      Вот в чем кошмар и ужас тех лет... В то время думать, а тем более говорить о человеке, мыс-лящем иначе, чем "весь народ", то есть чем вожди партии, можно было только как о враге, а уж писать о нем полагалось, лишь всячески его принижая и ругая: "ничтожный", "злобный", "одно-клеточный" враг, и применить к нему можно лишь одно средство: проклясть и уничтожить. Ну, вот как меня сейчас проклинают и уничтожают в этих письмах. А со мной заодно и моих потом-ков...
      Что ж... В свое время и Гитлер также ловко манипулировал этим среднестатистическим нас-троем в своей Германии. Воспользовавшись тем, что немцы, проиграв в первую империалистичес-кую войну, чувствовали себя подавленными, униженными поражением, Гитлер воззвал к их национальному достоинству и - указал врага: англичане, французы, поляки, бельгийцы, русские, а внутри страны - конечно же евреи... А ты, немец, ты уже тем, что немец, - прав во всем. Иди и возьми свое у "врагов"... Очень и очень просто. А понятно - даже идиоту: ты немец, и значит, ты прав.
      А ведь в Германии и бытовая культура, и выучка собственностью, а значит, и ответственность были куда выше, чем в России... И все-таки народ поддался, поверил! А кто не поверил - подчи-нился силе и тем, кто поверил, или был уничтожен.
      Так что этот политический прием науськивания на "врага" проверен тысячу раз, ничего ново-го в нем нет. И то, что мы, актеры, отнюдь не политики, а просто люди, чья позиция не совпадает с мнениями авторов вот этих писем ко мне, или даже целому слою таких людей, то и значит: Уль-янов - предатель, Мордюкова - предатель.
      Вот из письма мне: "Поучитесь патриотизму у Сергея и Никиты Михалковых. Несмотря на свое дворянское происхождение, они оказались истинно патриотами своей Родины и гораздо ближе к народу, чем вы - выходец из народа. А не из кулаков ли вы?!" - письмо пришло из Смоленска, подписано - "Иванова". Да, там, в Смоленске, наверное, имеют зуб на кулаков - это ведь из-под Смоленска известные у нас в стране кулаки Твардовские, конечно раскулаченные и сосланные, но все же кулаки, а один из них сумел "проползти" - в писатели-поэты и даже в Ста-линские лауреаты за поэму о Василии Теркине. Недаром этот поэт Твардовский выпускал такой вредный журнал, как "Новый мир", и печатал там всех вредных писателей от Фазиля Искандера до Солженицына. И этот, последний, конечной непременно, - из кулаков... Недаром его в свое время в наручниках сажали в самолет, чтобы выкинуть за границу.
      Вот так эти кулаки недобитые и подготавливали перестройку... Простите меня за некоторый сарказм, но обратите внимание на логику строк письма "Ивановой". (Беру в кавычки, так как сомневаюсь в подлинности фамилии корреспондента). Она уверена, что человек "дворянского происхождения" может быть патриотом лишь как странное исключение, а уж кулак - так тот никогда... Такая логика лишь доказывает, что у этих нетерпимых по-сталински людей нет каких-то определенных позиций, кроме одной: "Кто не с нами..." А дворянин, кулак, еврей или чеченец - это все подручные средства, чтоб этим или тем прозвищем уличить, унизить... Так же, как и кличка "гнилой интеллигент", которой меня пожаловали. Тут дело не в том, что именно меня и Мордюкову. Тут весь смак в том, что "до того" мы шли так же, как и Зыкина, под рубрикой "трудовая интеллигенция", ведь все - из глубинки российской, из села, из крестьянства. Но вот потребовалось нашим оппонентам, и мы же "интеллигенция гнилая"... Сгнил Ульянов, пока играл Трубникова, Бахирева, Нуркова из "Обратной связи"... И Нонна Мордюкова крепко подпор-тилась, подгнила девушка, пока с такой страстью и талантом артистическим и гражданским играла Ульяну Громову, и комиссара в фильме "Комиссар", и других своих неподдельно народных героинь. И Людмила Зыкина со своими за душу хватающими народными и советскими песнями, со своим вольным волжским голосом... Что ж, выходит, не важно, что ты делаешь и что делал в своей жизни; выходит, ты народен, и хорош, и патриот, если кричишь на митингах "ура!" тем, кто зовет назад - в сталинское устройство общества - вместе с коммунистами нынешними, а тот, кто хочет разобраться, почему мы, россияне, дошли до жизни такой, и кто хочет эту жизнь изме-нить, тот, безусловно, предатель и враг народа.
      Ведь только вдуматься: "Проклятье вам и всему роду вашему во веки веков". Да в чем же мой род-то виноват, что я играл Ленина и Жукова, и что в период переустройства общества так, а не иначе определил свою позицию? Но именно в такой логике и отражен стиль мышления нашего среднестатистического гражданина: если ему сегодня трудно и многое непонятно, то надо найти врага, его уничтожить, его стереть в порошок. И хорошо бы еще перед этим попытать, чтоб и наслаждение получить посладострастней от криков и крови, а потом уж повесить. Лучше вверх ногами, как обещала некая боевая женщина - Сажи Умалатова.
      А пока дело не дошло до этих процедур, товарищ Сажи, представляющая непонятно кого, неизвестно, на каком таком "форуме" и где, лишает меня и Марка Захарова звания народных артистов СССР. Которое, замечу, не она нам давала! Смешно? Может быть, и не очень... Думаешь обо всем этом... Горько... Не за себя... Горько думать, как страшно одурачен народ. Как память его коротка. Не далее ближайшего - ночь тому назад - вчера...
      ...Часто вспоминаю я Василия Макаровича Шукшина. Наверное, думается мне, он тоже был бы причислен сегодня к "врагам народа", "русско-жидовским оккупантам" или "разрушителям СССР". Припечатали же все эти титулы его жене - известной киноактрисе Федосеевой-Шукши-ной, которая, как и аз грешный, последовательна в своих демократических взглядах. Ну, а Василия Макаровича наверняка бы еще назвали и кулаком недорезанным. Тоже ведь он из деревенских. Из суровых краев. И всегда была у него, не проходила жажда понять душу русского человека. В злом понять правого, в искаженной душе постичь свет совести. И у Шукшина никогда не было и тени умиления и заискивания ни перед своими героями, ни перед теми, для кого он работал перед читателями своими. Он был суров с ними. И не было у него привычки умиляться народом и подсюсюкивать ему. И как же обидно, что не дожил он до нашего времени, до перестройки, до перелома. Не узнал, как рухнула система, давящая, растлевающая саму душу народа, как перело-милось все и как те, часть из тех, за кого он страдал своей щедро отзывчивой душой, выходят на площади под красными знаменами и готовы кровь пролить, чтобы вернуться во времена, когда ходили "стройными рядами", и делили пайку на всех поровну, и дружно во всех газетах одними и теми же словами клеймили неугодных режиму...
      Думаю, что особо нового для него в поведении таких людей, как авторы писем, о которых я здесь говорю, не было бы. Хоть при его жизни не было ни Горбачева, ни Ельцина, ни Гайдара с реформами, и он не выступал в поддержку этих реформ, письма, подобные "моим", он тоже полу-чал. Вот что он писал в своей книге "Вопросы самому себе": "Как у всякого, что-либо делающего в искусстве, у меня с читателями и со зрителями есть еще отношения "интимные" - письма. Пишут. Требуют. Требуют красивого героя. Ругают за грубость моих героев, за их выпивки и т. п. Удивляет, конечно, известная категоричность, с какой требуют и ругают. Действительно, редкая уверенность в собственной правоте. Но больше всего удивляет искренность и злость, с какой это делается. Просто поразительно! Чуть не анонимки с угрозой убить из-за угла кирпичом. А ведь чего требуют? Чтобы я выдумывал. У него, дьявола, живет за стенкой сосед, который работает, выпивает по выходным (иногда шумно), бывает, ссорится с женой... В него он не верит, отрицает, а поверит, если я навру с три короба; благодарен будет, всплакнет у телевизора, умиленный, и ляжет спать со спокойной душой".
      Наверное, думаю я теперь, мне писали те же самые, что и Василия Макаровича в свое время ругали, ему грозили.
      Мои пути сошлись, вернее сказать, сходились с шукшинскими не раз: я читал его рассказы на радио, всегда получая от этого огромное удовольствие. И мне довелось попытаться сыграть Степа-на Разина по роману Шукшина "Я пришел дать вам волю". Известно, что сам Василий Макарович долгие годы жил с томящей его мечтой сыграть самому Стеньку и поставить о нем фильм. Для него это была не только интереснейшая историческая фигура - недаром и А.С. Пушкин назвал Разина "единственным поэтическим лицом в русской истории". Шукшин хотел "поднять образ Разина до такой высоты, чтобы в его судьбе отразилась бы судьба всего русского народа. Вконец исстрадавшегося и восставшего". Шукшину хотелось, чтобы черты, дорогие ему в Разине: ум, смелость, страсть к воле, самоотверженность, бескорыстие, - отражались бы в каждой русской душе. Ведь недаром крестьянский народ так почитал Стеньку, такие прекрасные песни сложил об атамане. Значит, именно эти человеческие качества вызывают восторг у народа. Разин, такой, каков он был, вольнолюбивый, бесстрашный и жестокий, и возник в русской истории как ярост-ный крик протеста народного против совершенно дикого и жестокого угнетения крестьян.
      Когда я готовился к роли Стеньки и много читал о нем - не только Шукшина, а все, что бы-ло и что я доставал, меня потрясла характеристика разинского времени у историка Н. Костомаро-ва: "На Руси издавна было в обычае отдавать себя в залог за занятые деньги или продавать себя за известную сумму. Иные продавали себя с детьми и со всем потомством и давали на себя вечную кабалу по записям. Отягощение крестьян было столь велико и сборы с них столь огромны, что они были принуждены занимать деньги за большие проценты, разорялись до остатка и, спасаясь от правежей, разбегались. "Правосудие продажно и руки своя ко взяткам спущают". Воеводы грабят и обирают народ, не обращают внимания ни на правосудие, ни на совесть. Долги помещиков правились на крестьянах, несчастного колотили по ногам за то, что его господин наделал долгов и не платит".
      И вот поднялся из этого кровавого и безысходного рабства человек и, разогнувшись, сказал: "Я человек, а не скот, я имею право на волю и свободу, меня нельзя продать и купить, я вольный казак! Я пришел дать вам волю". Один выпрямившийся среди согнутых спин. Что это - сон, сказка, показалось усталым глазам? Нет, плывет, говорят, по Волге атаман Степан Разин и громит бояр, перед которыми никто и пикнуть не смел, и зовет за собой. Да как же не запеть песню о таком атамане? Как не сочинить былину о богатыре и чуде?
      Но зоркий и бесстрашный - не хуже своего героя, Василий Макарович Шукшин идет в своем исследовании до конца: он видит, что Разин, несмотря на то, что его окружает немалая ватага вроде бы преданного ему народа, один. Это он не только хочет воли, но идет за нее на бой. Он готов порвать все дуты, закабаляющие народ. Всё: бояр, царя, закон, церковь. Он готов. Но народ - воли-то хочет, да в то же время и боится ее, боится быть свободным от всего! Они, крестьяне, которые было пошли за атаманом, "против бояр, да за царя". Страшно им остаться без поводыря. И Разин с отчаянием начинает понимать, что они не могут добиться воли, потому что не готовы к ней. Разин не смог победить рабства в душе своих сподвижников, на этом он и спот-кнулся.
      Жестокость Разина не только отражение общей жестокости того времени. Она - отголосок громов борьбы, где победителей нет. Он призывает, молит, пугает, принуждает, заливает кровью все вокруг и с ужасом видит, что люди-то вокруг него другие, не те, на кого можно положиться. В этом его главная трагедия: трагедия человека, не сумевшего совладать с другими людьми, а часто не могущего победить и себя самого - своей ограниченности и наивности, своего противоречия между жестокостью и приступами жалости к людям. В этих противоречиях мечется шукшинский Разин, несчастный, темный в общем-то человек. Его Разин - больше трагический, нежели песен-но-былинный герой. Далеко не все приняли и тогда такого Разина, каким увидел и написал его Шукшин и каким попытался его сыграть я.
      Сейчас мне так подробно припомнилось все, связанное с Василием Макаровичем и его Разиным потому, что оба они - два русских человека, связанных общей мечтой о преодолении вековечного этого врага - действительно внутреннего, самого опасного врага народа - без кавычек - рабства в душе, подавленного чувства собственного достоинства. И оба этих гордых человека помогают мне утвердиться в правоте моей позиции по отношению к авторам писем. Ибо только в условиях раскрепощения всего народа, всех людей, несмотря ни на какие сопутствующие этой свободе издержки, есть надежда справиться с этим врагом, одолевшим и яростного Разина, и могучего Пугачева, и всех на Руси и в России реформаторов, пытавшихся лишь "подвинуть-потеснить" рабство, но не осмелившихся начать коренную его раскорчевку.
      И я низко кланяюсь моим двум прекрасным товарищам из разных веков России, с которыми так тесно свела меня работа над спектаклем "Степан Разин".
      Сегодня нужно все сделать, все вытерпеть, не сидеть сложа руки, сторонним наблюдателем происходящего в стране, но каждому на своем месте, не политиканствуя, а трудясь, помогать преображению России.
      Да, на вольном воздухе и холодком пробивает. Тепло - в запечном закутке. Но, сидя в закутке, не построишь, не вспашешь, не сладишь, дороги не проторишь...
      Да, что и говорить, в наших нынешних хитросплетениях множества партий и движений, в которых и внимательному читателю газет - да и газеты все по-разному толкуют - сложно разобраться, обыкновенный наш трудящийся человек крепко запутан. Уж и рукой машет на все эти споры и дебаты в эфире и на газетных полосах. То была гайдаровская позиция. Теперь кабинет Черномырдина. А вроде все как при Гайдаре. Затем что-то про Шахрая понеслось - переменили его на его посту. Спустя не более месяца оказалось, что все с ним нормально. Потом за Чубайса взялись. И так далее. И тому подобное... Ох, трудно придется будущим историкам... Но все же легче, чем нам, при этих исторических перипетиях присутствующим...
      И вижу я по иным телевизионным передачам, что народ уже слабо реагирует. Устал. Не верит народ уже ни левым, ни правым. Ни прямым, ни косым. Никому. В разношерстной нашей жизни, при множестве непонятно куда зовущих партий, которые, тем более, то сливаются, то разливают-ся, надежные берега - только Закон и Правопорядок. Нельзя подправлять даже указами Президе-нта статьи принятой уже Конституции. В Америке, чтоб принять очередную поправку к Консти-туции, пуд соли съедят законодатели. Там понимают, что поправки - дело обоюдоострое: может подорвать доверие народа к самой основе законодательства...
      Но я отвлекся от личного. От "интимных" отношений, как назвал Шукшин свою переписку со зрителями и читателями.
      Главное, в чем я изменил им и себе, считают мои оппоненты в письмах, это то, что я играл Жукова. Обобщенно сказано, а под "Жуковым" - понимай мое верное служение тому режиму, в котором все мы находились: верховенство партии, диктат ее.
      А с момента перестройки - дескать, "переметнулся" против всего этого.
      Теперь остается разобраться, когда я кривил душой, когда и чему я изменял и кого предавал. Мои авторы ставят вопрос только так: или я был "скрытой контрой" тогда, когда "играл Жукова", или тогда я был честен, но стал "перевертышем" сейчас.
      Я же смею утверждать, что я не изменял тому, чему искренно служил, ни тогда, ни сейчас. Да, вот такой я хитрец.
      Начнем с того, что является основой отсчета, а без этой основы все будет расплывчато и неопределенно. Начнем с того, что, если мои читатели помнят, все хорошее в той жизни приписы-вала своей мудрости КПСС. Народ это обстоятельство нашей жизни выразил короткой формулой: "Прошла зима, настало лето - спасибо партии за это".
      Партия правила всем, но ни за что не отвечала. Абсолютно ни за что. Ни за разорение деревни - это было впоследствии обозначено Сталиным как "головокружение от успехов". Только не у него и не у его подручных было, естественно, головокружение, а у работников на местах, хотя то-же партийцев. Ни за бессмысленное, никому не нужное вторжение в Афганистан. Ни за разорение бездумной эксплуатацией целинных земель, когда богатейшую землю за два-три года превратили в пыль. Бесполезно все перечислять.
      А все, что удавалось: победа в Великой Отечественной, энтузиазм народа в строительстве пятилеток, достижения в науке и искусстве - все это шло под грифом: "благодаря партии и правительству".
      И если считать, что все, кто в те времена ударно, с душой работал, есть предатели, потому что ведь они крепили державу, которой распоряжались коммунисты, тогда я предатель.
      Потому что все мое, актера, творчество было искренне посвящено моей стране, моему наро-ду, и именно тем людям, которые больше других старались приумножить богатства страны. Я это с молоком матери всосал, другого у меня не было: коллективизм, комсомольцы-добровольцы, мой Трубников - мой председатель, Георгий Жуков - я во всех этих ролях не кривил душой. Я ста-рался каждого такого моего героя сделать наилучшим образом, чтоб его запомнили, чтоб его полюбил зритель, чтоб, может быть! - ему подражали. Отсюда - максимализм инженера Бахи-рева ("Битва в пути" Галины Николаевой), отсюда - архимаксимализм председателя Трубникова (к/ф "Председатель" по Ю. Нагибину), отсюда идет просто жестокая позиция Нуркова ("Обратная связь"). Или идеально чистый нравственно юный рыцарь без страха и упрека, как он задуман Ар-бузовым, герой "Иркутской истории" - Сергей. Да, этими ролями я участвовал в строительстве жизни.
      Разумеется, и у меня в то время, как и у любого умеющего думать и сравнивать одно с другим человека, возникали мысли о несоответствии идеалов, провозглашаемых в стране, с тем, что зачас-тую происходило. Возникало и чувство обиды, и чувство горечи: как это так - люди работают, порой надрывно, а в стране все никак не ладится нормальная жизнь? Все нехватки, недостатки, прорывы, прорехи... Куда девается все?
      В наших маленьких комнатах общежитии говорили шепотом о Сталине... Потом - шепотом - но погромче - о Хрущеве...
      А спектакли играли! Спектакли, прославляющие преданных своему делу - а значит, системе - людей. Но виноваты ли эти любящие свой труд, свою страну люди?
      Покаяние мое может выстроиться на том, в чем я лгал, когда играл комсомольцев-доброво-льцев, но я не лгал и не лгали мои товарищи. И не лгали режиссеры и поэты, которые старались понять это время.
      Да, мы могли существовать в определенном, отмеренном партией русле, были зажаты в этом русле, но все равно была жива душа искусства. И можно как угодно отнестись к "Комсомольцам-добровольцам", но этот кинофильм, чувства и мысли, переполнявшие его героев, были докумен-том времени, приметами истории.