Инквизитор. Акт веры

С того достопамятного дня хорошенькая дочка рыбака Самсона стала исправно посещать воскресную школу, а также брать уроки изящных искусств в близлежащем городке. Все это оплачивалось, разумеется, из кошелька благородного Данглара, который, в свою очередь, постарался не упустить своего и частенько встречал Маргариту на пути домой.

Скандал разразился, как это обычно бывает, совершенно неожиданно. Однажды посещавший местный край с инспекцией архиепископ Наваррский решил заглянуть в самую отдаленную из своих епархий. Зайдя в небольшую церквушку, единственную местную достопримечательность, он заинтересовался необычными звуками, раздававшимися из задней комнаты, предназначенной для облачения священников перед праздничной церковной службою. Представшее глазам архиепископа зрелище было ужасным. Местный приходский священник и молодой служка занимались любовью со смазливой девицей, оказавшейся, как выяснилось позднее, Маргаритой Лабе, лежа прямо на скинутых явно второпях на пол праздничных сутанах. Причем священники имели юную девицу одновременно, не гнушаясь и содомии, что показалось ошеломленному архиепископу самым богомерзким.

– Что здесь происходит? – вскричал архиепископ Наваррский.

Сластолюбцы застыли в самых пикантных позах. Священники круглыми от ужаса глазами глядели на неизвестно каким образом возникшего перед ними архиепископа, а раскрасневшаяся от двойного удовольствия Маргарита только жмурилась, предполагая, что высокий сан и дряхлость не помешают новоприбывшему присоединиться к их компании. Заметив, что девчонка строит ему глазки, архиепископ вознегодовал.

– Изыди, дьявол! – страшно вскричал он и с силою ударил Маргариту золоченым посохом по бедру, рассекая кожу и вонзаясь острием прямо в открывшуюся нежную плоть. След от этого достопамятного удара навсегда остался на девичьей ножке.

Маргарита, коротко взвизгнув, вскочила, оттолкнув от себя застывших в страхе любовников, и как была, нагишом кинулась из церкви, оставляя на каменном иолу кровавую дорожку.

С приходским священником и служкой поступили весьма жестоко. Архиепископ велел подробно допросить их, после чего оба были переданы в руки Святой инквизиции, так как молодой служка, проявив малодушие и решив спасти свою шкуру, свалил грех на несчастного священника и девушку. На допросе, проводимом лично архиепископом Наваррским, он «признался» в том, что был околдован девицей, находившейся в длительной связи с приходским священником, с целью проведения сатанинского обряда.

– Ведь для оного богомерзкого обряда требуются трое, – ползая на коленях и обнимая ноги архиепископа, объяснял служка.

Трибунал Святой инквизиции, основываясь, прежде всего, на показаниях несчастного молодого человека, постановил казнить приходского священника путем сожжения на костре. Правда, архиепископ Наваррский проявил великую милость, лично испросив инквизитора предварительно удушить старика. Служка же отделался легким испугом и менее легким, в сравнении со своим старшим товарищем, наказанием. Он должен был раз в году на Пасху совершать пеший ход босиком в одной груботканой рясе вокруг местной церкви, в коей совершился его страшный грех, со свечою в руке. Служка был счастлив.

Схваченной и заточенной в тюрьму Маргарите было прекрасно видно в зарешеченное окно, как ее пожилого любовника, доброго приходского священника, всегда отпускавшего ей грехи безо всякого наказания, привязали к столбу. Затем палач подошел к старику сзади и, ловко накинув на шею веревку, мгновенно удавил его. Вонь, исходившая от горевшего человеческого тела, и смрад заполнили камеру девицы, которая, впервые столкнувшись с инквизицией, уже поняла и воочию увидела всю силу и мощь Святой службы. Ей невыносимо захотелось жить, а потому, когда вечером, едва часы на башне ратуши, пробили восемь раз и в ее камеру вошел тюремщик, неся миску с дрянной похлебкой, она всеми силами постаралась расположить его к себе, пообещав ночь любви и ласки в обмен на свободу.

– Ведь ты не допустишь, чтобы меня отправили на костер? – игриво улыбаясь, прошептала Маргарита, поглаживая хмурого тюремщика по груди. – А если ты меня выпустишь, то и завтрашней ночью я буду так ласкать и ублажать тебя, как не смогут никакие шлюхи из трактира со Старой площади. Ну как, договорились?

Тюремщик лишь криво усмехнулся и неожиданно открыл Маргарите страшную тайну:

– Ты, потаскуха, и так в моей власти. И если хочешь дожить до суда, то и так будешь ублажать меня лучше всех трактирных шлюх!

Маргарита оттолкнула от себя тюремщика.

– Вот еще!

– Здесь до тебя уже много таких молодых да ранних перебывало, – спокойно сообщил ей тот, подходя к девице и поигрывая связкой ключей. – И все меня, в конце концов, ублажили. В полной мере! – гордо закончил он, залезая грязными лапами Маргарите за ворот и тиская ее налитые груди.

Несчастная девушка покорно дала похотливому тюремному надзирателю вдоволь полапать себя, а после его ухода улеглась на кипу соломы, брошенную в углу камеры, и стала с тоскою смотреть на закат. Она поняла, что ее может спасти только чудо.

И это чудо произошло. Доблестный офицер Данглар не мог позволить, чтобы его дочь, чья нежная плоть была знакома ему не понаслышке, попала в руки инквизитора. Той же ночью он через своих знакомых начал переговоры с тюремным надзирателем. Тому страсть как хотелось хорошенько позабавиться с новой узницею, тем более что многочисленные слухи, приукрасившие увиденное архиепископом в задней церковной комнате, сильно распалили его похотливое воображение. Однако сумма, что предлагал за освобождение своей дочери Данглар, была очень велика, а потому жадность победила вожделение, и той же ночью, едва на горизонте стало светать, Маргарита Лабе покинула злосчастную камеру. Данглар подхватил ее, усадил позади себя на гнедую кобылу, и они понеслись в сторону моря, где беглянку уже ожидала одиноко покачивающаяся на волнах неприметная рыбацкая лодка с единственным парусом на мачте. У рулевого весла лодчонки сидел Самсон, который во имя спасения дочери вступил в сговор с офицером таможни, махнув рукою на ревность и обиду.

Самсон перевез дочь из Франции в Испанию и передал в руки свояка, который промышлял в Кастилии. Свояк сообщил беглянке, что лучшим средством спрятаться от длинных рук Святой инквизиции является принять постриг и стать монахиней.

– Тут как раз открывается новый монастырь, – сказал он, вожделенно оглядывая Маргариту. – Говорят, что туда набирают только молодых да пригожих послушниц. Думаю, это то, что тебе сейчас надо.

Так Маргарита Лабе стала послушницею монастыря Босых кармелиток. Она сразу же приглянулась Анне, которая нашла ее внешность несколько вульгарной, но не лишенной миловидности. Викарий также был не против принятия француженки, которая, правда, плохо говорила по-испански, зато изумительно стреляла своими блестящими глазами в сторону будущего духовного наставника «босых кармелиток».

У остальных девиц, набранных Анною в свой монастырь, была примерно такая же судьба. Странное стечение обстоятельств собрало под сводами только что отстроенного монастыря множество жаждущих наслаждения девушек, руководимых тщеславным и снедаемым непомерною гордынею отпрыском аристократического рода, которую, в свою очередь, наставлял корыстолюбивый и коварный викарий. Несчастье, предсказанное старым рабочим, откопавшим при строительстве женского монастыря спрятанное рукописное Откровение Иоанна Богослова, близилось, как близится конец света, о коем дон Хуан когда-то писал собственной кровью.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Послушницы монастыря Босых кармелиток с важным видом прошествовали по главной и единственной улице Карабаса, который ныне стал монастырской вотчиною, и скрылись за окованными железными пластинами воротами их нового дома. Стук захлопнувшихся ворот возвестил окрестным жителям, что теперь в селении начинается совершенно новая жизнь.

Послушницы выстроились неровною шеренгой в монастырском дворе, внимая выступившему перед ними с краткой напутственной речью викарию, их новому духовному наставнику.

– Сестры мои, – гнусаво сказал викарий. – Эта новая обитель – совершенно иная, нежели все остальные в Кастилии! Потому что ею руководит святая. – Тут он указал на продолжавшую сидеть в разукрашенной повозке Анну.

– Ничего себе святая, – тихо шепнула соседке Маргарита Лабе. – Она же младше меня.

– Говорят, у этой святой папаша из богатых, – тут же сообщила соседка, которую звали Жануарией. – Он и купил ей этот монастырь.

При этом соседка Маргариты громко фыркнула. Звук был услышан новой настоятельницей. Желая показать, кто здесь хозяйка, Анна немедленно указала пальцем на оторопевшую Жануарию и сказала:

– За непочтительное поведение прочтешь сто раз «Отче наш». И посидишь без обеда, – добавила она.

Дело в том, что Жануария была девицею весьма дородной, с большими, свисавшими, словно дыни, грудями, которые невозможно было спрятать даже под широкой рясой. Из-за этих-то излишеств, коими природа наградила ее, Жануария вынуждена была пойти в монастырь. Уже в юном возрасте грудь настолько явно проявилась у девочки, что отец, человек без каких-либо моральных устоев, предпочитал тискать собственную дочь, подлавливая ее в различных укромных уголках, в то время как мать-торговка сидела в лавке на рынке. Поймав однажды мужа за этим занятием, она не придумала ничего лучшего, как отправить Жануарию в монастырь, дабы та замолила грехи отца. Во время путешествия к монастырю будущая послушница Босых кармелиток, страстно любившая поесть, давала всякому желающему поласкать ее огромные прелести за угощение. Немудрено, что хорошо чувствовавшая людей Маргарита Лабе сразу же сдружилась с Жануарией, увидев в ней такую же потаскушку, как она сама.

Перед Анной, показавшей своим подопечным, что именно она является настоящей хозяйкой только что построенного монастыря, встала трудная задача. Ей необходимо было назначить на различные, в основном хозяйственные должности, от которых зависело благоденствие монастыря, послушниц, знакомых ей только поверхностно. Конечно, викарий, как мог, помогал ей в выборе кандидатур, однако и он не был хорошо знаком с девицами, второпях набранными Анной. Уединившись с аббатисой в огромном пустом зале, духовник принялся перебирать одну за другой девиц, занесенных в список. Он не знал, как подойти к этому вопросу, но внезапно на беату нашло озарение.

– Ну конечно! – радостно вскричала Анна, забыв на мгновение выбранную ею недавно маску строгой и аскетичной аббатисы, неулыбчивой и суровой. – Мне будет дан знак свыше! Это же так просто. Брат Варфоломей, – обратилась она к викарию, – будьте так любезны вызывать ко мне по одной наших послушниц.

Про себя она уже решила, что главной помощницей сделает ту, которая войдет в зал седьмой.

Седьмой оказалась Маргарита Лабе. Француженка, сопровождаемая викарием, не без робости вошла в пустой зал, в котором стояло лишь кресло, более похожее на царский трон, на котором сидела Анна, да стол с разложенными на нем списками будущих монахинь.

– Дитя мое, подойди ближе, – царственным жестом поманила Анна девицу.

Та повиновалась, выказывая необычайное для себя послушание и изобразив на лице постную мину. Новоявленная аббатиса оглядела стоявшую перед ней «скромницу», чей взгляд, столь часто завораживавший мужчин блеском, ныне потупленно блуждал по плитам пола. Анна, в отличие от Маргариты, плохо разбиралась в людях. То, что другие понимали, как открытое проявление сексуальности, она сочла за простоватость и доброжелательность. Викарий, лучше своей бывшей духовной ученицы видевший, кто стоит перед ними сейчас, не стал перечить Анне, объявившей, что Маргарита с сего дня назначается старшей сестрой и ее первой помощницей. Уже при подходе к залу девица успела пообещать ему, что за назначение на тепленькое местечко в этом богоугодном заведении она сумеет отблагодарить его по всем правилам искусства любви.

– Все остальные послушницы должны подчиняться тебе, – сообщила аббатиса обрадованной столь неожиданно свалившимся на нее высоким назначением Маргарите. – Ты же подчиняешься только мне. И еще отцу Варфоломею, – добавила она, бросая взор на стоявшего подле кресла-трона наставника.

Викарий часто закивал головою, давая понять, что совершенно согласен с выбором Анны.

– Теперь выбери ту, что будет следить за нашей кухней, – приказала новоявленная аббатиса своей помощнице. – Пусть она устраивает нам ужин. Если чего-то не будет доставать, то пусть вместе с отцом Варфоломеем отправится сей же час в селение и возьмет необходимое для хозяйства. Это ведь теперь наше селение, разве не так? – обратилась она с вопросом к викарию.

Тот тотчас же подтвердил, что Карабас перешел во владение аббатства и Анна может распоряжаться местными закромами, словно своими собственными.

– Так распорядился кардинал Кастилии и Арагона, – важно добавил викарий, словно бы это он, а не герцог Инфантадский добился подобной передачи прав, бомбардируя письмами не только недавно овдовевшего короля Фердинанда, но даже Рим.

Именно это злополучное распоряжение сыграло решающую роль в последующей жизни монастыря. Узнав о том, что все селение обязано по первому требованию передавать монастырю все необходимое, «босые кармелитки» во главе с Маргаритой решили не особенно напрягать собственные силы, добывая в поте лица хлеб насущный. Анна же, не очень следившая за деятельностью монастырского подворья, лишь отмахивалась, когда работники селения жаловались ей на постоянные набеги сестер на их угодья.

Маргарита Лабе назначила ключницею свою новую подругу Жануарию. Викарий был вначале против, так как считал, что обладательница внушительного бюста попала на плохой счет к аббатисе, но подруги быстренько ублажили его.

Нравы, воцарившиеся в монастыре Босых кармелиток, оказались весьма далеки от тех, коими имели обыкновение гордиться женские монастыри. Строгость, пост, постоянные молитвы, тяжкий труд – все это лишь слегка затронуло новый монастырь. Многие послушницы даже не считали должным являться на заутреню, ссылаясь на сильные боли в спине и ломоту ног. Правда, Анна, всеми силами старавшаяся уверить своих подопечных в собственной исключительности, а также в возвышенном вдохновении, коими отличались беаты, с достойным уважения постоянством соблюдала строгий монашеский ритм жизни, привитый ей еще во время пребывания в соседнем монастыре. Она считала, что только собственным примером можно наставить послушниц на путь истинный. Но сестры быстро нашли волшебный ключик, которым открывалась дверь к сердцу Анны. Этим ключиком было постоянное признание в аббатисе святой, которая имеет прямое и непосредственное сношение с Девой Марией.

Гордыня обуяла Анну, когда послушницы под руководством хитрой Маргариты в один голос сказали, что иной раз в темноте видят над ее головою сияние в виде нимба.

Но внезапно все переменилось. Неожиданно в новый монастырь нагрянул проезжавший мимо с тайной миссией епископ Севильский. Проведя внутри монастыря Босых кармелиток чуть более суток, он был поражен вольными нравами, царившими в его стенах.

– Думаю, вам следует или срочно ввести в обязательное исполнение вашей паствой всей строгости монашеской жизни, или подумать о назначении новой руководительницы монастыря, – безапелляционно заявил он перед отъездом ошарашенной Анне. – Ваш опыт, по-видимому, недостаточен для усмирения послушницами плоти.

– Но ведь они еще послушницы, то есть не принявшие постриг, – попыталась было вступиться за свою паству юная аббатиса. – Поэтому наш распорядок еще слаб.

– Вот именно, сестра, – заметил епископ. – Они уже послушницы и потому должны вести себя, как будущие монахини, а не простые базарные девки. Я обязательно остановлюсь у вас во время возвращения из Африки. Надеюсь, что тогда я найду в вашем монастыре изменения в лучшую сторону. В противном случае я вынужден буду доложить обо всем, что здесь происходит, архиепископу, – добавил он на прощание.

Сильнейшим образом обеспокоенная возможностью потерять свою власть и паству, Анна тотчас же приказала позвать к себе помощницу. Маргарита, подслушивавшая разговор епископа и беаты, спустя мгновение предстала перед аббатисой. Между девушками состоялся долгий разговор. Выйдя от Анны, Маргарита сделала вывод, что если не навести в монастыре порядок, то можно лишиться не только определенных свобод, но и должности, которой она самолюбиво гордилась.

На следующий день послушницы без удовольствия узнали, что отныне всякие выходы за пределы монастыря запрещены. В селение не имеет право выходить даже Жануария. Анна решила, что все закупки будут отныне совершаться викарием, а необходимые продукты доставят сами продавцы.

Следующим ужесточением распорядка стал указ о всеобщем и обязательном посещении молитв. Отныне послушницы обязаны были выстаивать долгие часы по три раза на дню. Кроме того, Маргарита, дорожившая своей должностью и приближенностью к покладистой аббатисе, а также успевшая приобрести среди послушниц авторитет, быстро распределила среди них нехитрые обязанности таким образом, чтобы каждая будущая монахиня оказалась при деле. Теперь уже никто не мог слоняться без дела по длинным коридорам монастыря, кроме самой Маргариты и ее подруги, пышногрудой Жануарии, которая обходила свои владения, громко звеня связкой ключей, привязанной к поясу рясы.

Вскоре, лишенные привычной свободы, общества и хоть каких-то малых развлечений, девушки стали вести себя странно. Они то впадали в некий ступор, подолгу сидя на одном месте и глядя в пустоту невидящим взором, то внезапно становились чрезмерно возбуждены.

Больше всех пострадала от запретов выходить за пределы монастыря Маргарита Лабе. Француженка имела уже несколько любовных свиданий в Карабасе, которые помогли ей скоротать время, удивительно тоскливо тянувшееся для остальных «босых кармелиток». Теперь же первой помощнице аббатисы приходилось довольствоваться одними лишь воспоминаниями о тех славных минутах, когда молодые парни стояли гуськом около амбара. Она же грациозно лежала внутри оного посреди мешков с мукою, только что забранных у тех же парней, и позволяла первым двум из них делать с собою все, что их душеньке угодно. Так женский монастырь хоть как-то расплачивался за свое беззаботное существование за счет селения. Хитрая Маргарита видела, что и другим послушницам также невтерпеж строгая жизнь внутри монастырских стен, и считала виновницей такового чрезмерного подчинения уставу исключительно Анну, которая не смогла отстоять их свободу перед каким-то епископом, которого сама француженка сумела бы обойти. Но она не была настоятельницею, и не была ею лишь по воле случая.

Послушницы, чье возбуждение передавалось от одной к другой, словно по цепочке, спешно шли на молитвы, оживленно размахивая руками и перебирая четки. В такие минуты самым большим удовольствием для них было слушать неистовые речи, кои произносила аббатиса. Анна, которая так и не смогла забыть любимую роль беаты, в порыве экзальтации однажды воскликнула, стоя у алтаря во время всенощной:

– Дева Мария! Господи! Как мне хорошо, когда ты, Матерь Божия, накладываешь руки на тело мое и чело мое. Какое отрадное чувство разливается по членам моим. Дай мне вкусить Духа святого. Дай мне! Дай мне!

Экзальтация аббатисы оказалась спичкой, что распалила неслыханный огонь в женских душах, стесненных среди монастырских стен. Множество голосов, сначала робких, а затем все более и более смелых и громких подхватило вслед за нею:

– Дай мне! Дай мне! Дай мне!

Послушницы в неистовстве устремились к алтарю, обступили свою настоятельницу и принялись пресмыкаться перед нею, становясь на колени и в исступлении целуя Анне ноги, обутые в одни лишь сандалии. Все тело аббатисы мгновенно покрылось мурашками. Многие женщины в порыве неожиданной страсти стали хватать ее за ноги, обнимая стопы и гладя колени. Анна сотрясалась от той энергии, которую она сама же вызвала в других и которая теперь передавалась, многократно преумноженная обратно. Пот крупными каплями лился по телу ее, низ живота схватывали спазмы, по ногам пробегало дикое желание. Подползшая внезапно ближе других Жануария разорвала одним движением могучих рук на вороте рясу, обнажила огромные груди и стала неистово тереться ими о ноги аббатисы, приговаривая:

– Дай мне вкусить сладкого тела Господня!

Большие темно-коричневые соски на огромных, словно дыни, грудях сильно набухли, соприкасаясь с грубой тканью сутаны. Глубокий стон, вырвавшийся из самых недр крепкого тела Жануарии, потряс своды молитвенного зала церкви, что стояла в самом центре монастыря. Он был услышан даже в самых дальних уголках монастырского подворья.

Анна будто очнулась от глубокого обморока, разбуженная сим тяжким и сладостным стоном. В ужасе оглядела она ползающих у ног послушниц, многие из которых, последовав примеру ключницы, терлись об нее и друг о дружку телами, а иные лизали языками стопы ее ног. Многоголосые стоны сотрясали стены церкви. Аббатиса перевела дыхание и возвела очи к потолку.

– Господи! – воскликнула она. – Видишь ли ты рвение сих дщерей? Даруй же нам славу Твою!

Она театрально воздела вверх белоснежные холеные руки, оголившиеся до самых плеч.

– Дева Мария, я чувствую тебя!

Жануария взвыла не то от распаленной страсти, не то от страха за содеянное и обняла Анну, прильнув взволнованно колыхавшимися грудями-дынями к ее животу.

– Спасибо, спасибо, – только и смогла прошептать она.

Маргарита Лабе, не принимавшая участия во всеобщем исступлении, однако же, все видела, стоя у клироса и наблюдая, как послушницы во главе с молодой аббатисой впали в состояние транса, более походившее на групповую страсть, нежели на обычную всенощную молитву. Она сразу поняла, что Анну, как иной раз говаривал ее любовник, приходский священник, которого так безжалостно сожгли на костре, «мучит демон сладострастия». Сего ненасытного демона, именуемого инкубусом, невозможно было ничем вывести, по мнению Маргариты, как только лишь дав ему полнейшее удовлетворение. Приходский священник перед тем, как соблазнить Маргариту, рассказывал ей, что инкубусу лучше потворствовать, иначе женщина, которой завладел демон, может сойти с ума от сексуального желания. Изгнать же проклятого инкубуса способен далеко не каждый экзорцист, так как демон этот силен и обладает изощренным умом. К тому же он заразен. Поведение лучшей подруги Маргариты, ключницы Жануарии, было тому ярким подтверждением.

Той же ночью, дабы убедиться в собственных догадках, Маргарита пришла в келью к подруге. Испуганная Жануария, которая в тот момент как раз поедала остатки ужина, тайком выкраденные из погреба, чуть не поперхнулась, увидев незваную гостью, чей силуэт внезапно возник в дверях ее кельи.

– Да не трясись ты так, Жануария, – поспешила успокоить подругу первая помощница аббатисы. – И прекрати кашлять, иначе весь монастырь перебудишь.

Толстуха зажала обеими руками рот и тревожным взглядом уставилась на Маргариту.

– Скажи-ка мне, что, по-твоему, произошло сегодня во время молитвы? – строго спросила ее та, усаживаясь подле ключницы на смятую грубую постель.

При этом теплая ладонь как бы невзначай легла на колено Жануарии. Жануария тотчас же обмякла и ответила:

– Уж и не знаю, сестра, но только на меня как будто что-то снизошло сверху. Едва наша настоятельница стала говорить о том, что ее посетил дух Божий, внутри меня все колом встало. И еще, – тут послушница огляделась по сторонам и, несмотря на то, что она и Маргарита находились в келье одни, перешла на шепот. – Еще мне так мужика захотелось, просто спасу нет. Ты не поверишь, но я чувствовала, что и другим сестрам также хотелось посношаться.

Видимо, воспоминания о недавнем событии вновь взволновали Жануарию, так как ее массивный бюст нервно заколыхался под рясою. Воспользовавшись этим, Маргарита тут же стала легонько гладить ноги подруги. Та задышала чаще, глаза ее закатились, и неожиданно ключница повалилась спиной на кровать, увлекая за собой Маргариту.

– Ах, подруга, что же ты делаешь, – простонала она, обнимая помощницу аббатисы.

Маргарита привычным жестом задрала пыльные полы рясы. Ее взору предстало неожиданно маленькое и аккуратное лоно, глубоко упрятанное в толстые ляжки и покрытое густой растительностью. Вид его оказался чрезвычайно необычен для такой крупной девицы, какой была Жануария, сильно располневшая на уважаемой и доходной должности ключницы монастыря. От лона приятно пахло молоком.

Едва мягкие губы Маргариты коснулись промежности, как Жануария уже привычным жестом разорвала совсем недавно зашитый ворот рясы и вывалила прямо над подругой огромные груди. Толстые соски мгновенно набухли и в слабом свете набиравшей силу луны, просачивавшемся сквозь маленькое оконце, казались хвостиками причудливых фруктовых плодов. Маргарита принялась ласкать эти налитые плоды, одновременно вылизывая сразу же ставшее влажным лоно.

Хриплый стон раздался в темноте кельи. Казалось, что кто-то, ухватив обеими руками мешок, сделанный из бычьего пузыря и наполненный наполовину водою, сильно и резко сжал его, выпуская остатки воздуха вместе с каплями клокочущей у основания мешка воды. Таков же был звук, изданный наслаждавшейся запретной страстью послушницей. Стон этот разбудил спавшую за стеной послушницу Урсулу. Урсуле было всего шестнадцать лет, однако она уже познала муки любви. Родители Урсулы, благочестивые и богобоязненные жители из глухой деревеньки, отдали ее в монастырь, как выразился отец, «от греха подальше». Все оттого, что бедной девушке приглянулся красавец идальго, проезжавший мимо на прекрасном скакуне. Увидев молодого человека, чья куртка ярко блестела на солнце от множества нашитых на нее серебряных бляшек, Урсула совершенно потеряла голову, влюбившись в него. Идальго, чьим единственным достоянием являлся скакун, решил воспользоваться случаем и уже было договорился с неопытной девушкой о тайном свидании, но мать, заметив в окно сии переговоры, поспешила увести в дом дочку. Вечером того же дня Урсула попыталась выбраться к своему возлюбленному, куртка которого так заманчиво блестела, но родители оказались начеку и не допустили грехопадения дочери. Тогда же на семейном совете было решено отдать Урсулу в монастырь. Так поступали в Испании с каждой пятой девушкой.

Урсуле каждую ночь снился красавец идальго на разгоряченном скакуне, увозящий ее прочь от строгого монастыря. Его куртка таинственно поблескивала в лунном свете, а глаза горели огнем, словно очи самого дьявола. Несчастная полагала, что именно дьявол искушает ее душу, однако она готова была заложить ее, лишь бы князь тьмы позволил ей вкусить сладостного греха, о коем столь живописно и увлекательно рассказывал молодой человек, когда договаривался о свидании. Сейчас же, услышав за стеною грудной стон Жануарии, Урсула проснулась и обнаружила, что она в беспамятстве ласкала себя. Все лоно ее было мокрым и покрытым слизью, маленькие грудки необычайно набухли, и любое прикосновение к ним вызывало сладостную дрожь. Девушка вскочила и устремилась к висевшему на стене напротив кровати кресту, дабы вымолить у Господа прощение за непотребное действо. Тут стон за стеною повторился. Ноги Урсулы подкосились, и она медленно упала на пол. В услышанном ею стоне было все, что снилось девушке только что. Там, за стеною, была страсть, был красавец идальго на прекрасном скакуне, были горящие глаза и предложение заложить душу в обмен на неизведанное наслаждение.

– Сатана искуситель, возьми меня, – зашептала Урсула, скорчившись на полу и бесстыдно лаская себя ловкими пальчиками. – Сатана искуситель. Сатана…

Шепот, по мере того как послушница достигала оргазма, перешел сначала в громкую речь, а затем и в крик. И крик сей подхватила ее соседка, которую опытная Маргарита довела до полнейшего безумия своими ласками.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

Все произошло, как и планировала Маргарита. Коварная француженка, увидев в потребности секса у Жануарии спрятавшегося в ее теле инкубуса, решила заразить демонической одержимостью весь монастырь. Так она хотела свергнуть высокомерную, но неопытную наставницу и сама занять ее пост. Постепенно жажда вожделенных, но запретных наслаждений переползала с одной послушницы на другую. Многие будущие монахини, попавшие в монастырь Босых кармелиток не по своей воле, увидели в одержимости возможность избежать пострига и с радостью предались блуду, имитируя бесовскую болезнь.

Одержимость, эта зараза, поразившая множество монастырей во всей Западной Европе, преимущественно женских, могла быть спровоцирована одной лишь эксцентричной особой, чья экзальтация, подвергнутая строгому посту и длительному воздержанию, многократно умножалась и действовала на окружающих с беспощадным вызовом. Подражание буйству, провокационные речи, движения, жесты и поведение – все это хоть как-то могло развеять тоскливые воспоминания о плотских утехах, оставленных в прошлой жизни. Закрытое женское общество, в котором единственным мужчиной является дряхлый духовник, породило ужасную болезнь. Далеко не каждая из послушниц Босых кармелиток была одержима инкубусом. Многие просто имитировали болезнь, ища в ней удовольствие, развлечение и выражая нежелание становиться монахинями.

Постепенно все в монастыре стали одержимы демоном. Во время молитв девушки неожиданно начинали подвывать. Сначала одна из них тянула гласные, затем другая, и вот уже вся церковь наполнялась протяжным воем сотни женских голосов. Анна, произносившая слова молитвы, старалась перекричать этот вой, однако она сама страдала экзальтированностью, а потому быстро входила в транс от красоты вибрирующего звука, который распространялся в полукруглых потолочных сводах.

Аббатиса закатывала глаза, что считалось главным признаком ее прямого общения с Санта-Марией, и начинала быстро-быстро бормотать «Богородице». Послушницы уже не выли, а постанывали. И тут Анна громко восклицала:

– Господь Всевышний, смотри на меня!

Молодая настоятельница, стоящая у алтаря перед сотней послушниц, совершенно беззастенчиво задирала подол сутаны и оголяла прекрасный низ своего тела. Нежная блестящая кожа ног, шелковистые рыжеватые завитки на лобке искрились в свете множества свечей. Зрелище это было настолько необычным и красочным, что многие послушницы тут же впадали в состояние религиозно-полового экстаза. Они бросались к аббатисе и начинали целовать ее оголенное тело. Анна, часто дыша, хватала устремленных к ней девушек за волосы и с силой прижимала к своему животу.