- Еще неизвестно, какая талия лучше, - заговорил Денис Давыдов. - Я сужу так: на балу хогоша та дама, что пги тонкой талии, а в постели, пагдон, куда лучше пышка. Оно и мягче, и теплее. Скажи, Гжевский!
         Поручик, с кислым видом внимавший их рассуждениям, махнул рукой:
         - Талия, щеки, пузо - какая, право, чушь, господа! По мне, женщины делятся на три категории: на дам, на не дам и на дам, но не вам.
         Мужчины грохнули со смеху.
         - Ай, бгаво, Гжевский, потешил! - в восторге восклицал Давыдов, ударяя себя ладонями по коленям.
         Только один человек из всей компании не смеялся. Это был корнет Васильков. Ему сегодня не везло пуще всех. Из оставшихся у него на руках десяти рублей он, стыдясь самого себя и краснея, как девица, ставил по рублю. Он был готов играть в долг, но ему не верили. Затянувшийся разговор о женщинах действовал ему на нервы.
         - Афанасий Сергеич, вы будете метать? - нетерпеливо выкрикнул корнет своим тоненьким голоском.
         - Буду, дорогой мой, - спохватился майор. - За дело, господа, с богом, - и он распечатал свежую колоду.
         "Ну, стерва, ежели подведешь", - подумал Ржевский, поставив на червонную даму.
         Майор Котлярский стал метать.
         Очередная талия отняла у поручика последние деньги. Не помогла ему ни дама черв, ни бубновый туз. Поручик в остервенении рвал карты зубами и, запихивая их в пустую бутыль, приговаривал:
         - В темницу, в темницу вас, сволочей.
         - Полно, бгатец, - веселился Давыдов, распихивая по карманам выигранные деньги. - В любви повезет.
         - Да что любовь! В любви мне и так всегда перепадало.
         Корнет Васильков, спустивший свой последний рубль, положил голову на стол, как на плаху, и зашелся от рыданий.
         - Вот уж напрасно, дорогой мой, - сказал майор Котлярский, погладив его по плечу. - Велика беда! В другой раз отыграетесь.
         - Нет, я застрелюсь, - ревел корнет, не подымая головы. - Мне ни в картах не везет, ни в женщинах.
         - Ну, в картах это дело наживное, еще научитесь. А что до женщин... Хотите, я горничной моей, Глашке, за вас словечко замолвлю? Она вам не светская дама - ломаться не будет. Хотите, дружочек?
         - Хочу-у, - всхлипнул Васильков.
         - Ну вот и ладненько. Сейчас только еще шампанского примем, и я вас, голубчик, устрою.
         Майор заказал лакеям вина и закуски.
         - А для меня у вас горничной не найдется? - спросил Ржевский, вытирая усы после пропущенной стопки водки.
         - Да ради бога, дорогой мой. Желание гостя для меня закон. Эй, Прошка! - крикнул Котлярский лакею. - Позови Аглаю.
         - Дык, спит она, барин.
         - Разбуди, от нее не убудет. Скажи, дело к ней есть срочное, радостное.
         Через пять минут в комнату вошла лохматая седая старуха в длинной ночной рубахе.
         - Вот и вам горничная, поручик, - еле сдерживая смех, заявил майор. - Прошу любить и жаловать.
         - Э-э, нет, - скривился Ржевский. - Увольте-с. Я еще не настолько пьян.
         Все весело заржали.
         - Чё звали-то, батюшка? - спросила старуха, щуря на хозяина подслеповатые глаза. - Прошка сказал, обрадовать меня хотели. - Она облизнулась. - Уж рюмочку-то налейте, старой, коли разбудили.
         Со смехом вручив старухе недопитую бутылку, майор прогнал ее из гостиной.
         - Кстати, о старухах, - задумчиво обронил граф Долбухин. - Представьте, господа, моя бабка, графиня Аделаида Петровна, на картах сделала себе целое состояние.
         Присутствующие недоверчиво переглянулись. Но в их глазах все же появился определенный интерес. Устав от картежной баталии, они были сейчас готовы выслушать любую историю.
         И граф Долбухин начал рассказывать, не спеша попивая из горлышка шампанское:
         - Отец мой, Меркурий Петрович, однажды в юности крепко проигрался в карты некоему князю Г. А надобно заметить, что мое семейство в ту пору было в долгах как в шелках. Вернувшись под вечер домой, отец во всем признался моей бабке, заявив в отчаянии, что не видит иного выхода, как свести счеты с жизнью. Но та, конечно, его отговорила и на следующий день отправилась к князю.
         Князь Г. несказанно обрадовался ее визиту, поскольку был в нее давно и безнадежно влюблен. Когда моя бабка упомянула о долге сына, князь засмеялся и ответил, что простит всё за одну проведенную с ней ночь.
         - Вот дурак, на бабку польстился! - сказал Ржевский.
         - Графиня в ту пору была еще молода, - возразил Долбухин. - И к тому же весьма красива... Так вот, она обещала князю подумать над его словами, но дать ей на размышления еще три дня. Князь согласился. В ту же ночь графиня куда-то исчезла и не появлялась трое суток.
         Когда под вечер третьего дня она вернулась домой, в волосах ее стали заметны седые пряди, а губы были покусаны в кровь. На все расспросы домашних она ничего не отвечала и сразу же отправилась к князю. Она явилась к нему ровно в полночь и предложила ему перекинуться с ней в карты. Князь с иронией осведомился, есть ли у нее деньги, чтобы делать ставки. "Ставкой будет моя честь!" - гордо отвечала она. Князь начал метать. И графиня не только отыграла сыновний долг, но и лишила князя почти всего его состояния!
         С той поры она сделалась заядлой картежницей. В карты ей везло, как никому из простых смертных. Она играла так, словно за спиной у нее стоял дьявол. Но при том всегда соблюдала три непременных условия: за карточный стол садилась в полночь, притом в полнолуние и делала за игру не более трех ставок. И не было такого случая, чтобы карта ее не сыграла!
         Граф Долбухин умолк, задумчиво уставившись на огонь в камине.
         - За вашу необыкновенную бабку, граф! - поднял бокал Ржевский.
         Все с воодушевлением выпили. У корнета так дрожали руки, что половину своего бокала он вылил себе за воротник.
         - Надо полагать, граф, - сказал Ржевский, - ныне ваша бабка чистит карманы архангелам?
         - Отнюдь, она жива. Ей на днях исполнилось девяносто лет. А не далее, чем на прошлой неделе, она выиграла двадцать пять тысяч у барона Чиколинни.
         - Так вы узнали ее тайну? - вскричал корнет.
         - Увы, с ней невозможно говорить на эту тему.
         - Но почему? почему?
         - Графиня сразу начинает хихикать и отвечает всякий вздор, вроде того, что, якобы, всегда учитывает расположение небесных планет и их влияние на карты. Юпитер - это, дескать, туз, Марс - король, Венера - дама, Меркурий - валет, Сатурн десятка и тому подобное. Надо только знать, какие планеты играют в какой день. Но на этом все ее откровения заканчиваются, и она умолкает, так что более от нее ничего невозможно добиться. - Граф горестно вздохнул. - Как представишь, что она унесет свою тайну с собой в могилу, так, поверите ли, господа, просто хочется волком выть.
         - Вегю! - с серьезной миной сказал Давыдов.
         - А может, граф, ваша бабушка шулер? - осторожно предположил Котлярский.
         Но граф только отмахнулся и в расстроенных чувствах прикрыл ладонью глаза.
         - Не верю я в эту чушь, - небрежно обронил Ржевский, катая под столом ногой пустую бутылку. - Кстати, кажется, она живет на Лубянке?
         - Нет, с чего вы взяли? На Пречистенке, в конце улицы. А что?
         - Да, а что? - подхватил корнет Васильков, подозрительно уставившись на поручика.
         - Я думал, мне знаком ее роскошный особняк, - спокойно ответил Ржевский. - Но, видать, ошибся.
         Не удовлетворившись этими объяснениями, корнет продолжал настойчиво сверлить поручика глазами.
         Допив свою рюмку, Ржевский поднялся.
         - Господа, благодарю за компанию, однако, мне пора.
         - Может, у меня заночуете, дорогой друг? - предложил Котлярский.
         - Спасибо, майор, но я предпочитаю ночевать у женщин.
         - В таком случае вам следует поторопиться, поручик: ночь на исходе.
         - Со стоящей дамой завалиться спать никогда не поздно и не рано!
         "Особенно со много стоящей", - подумал Васильков, продолжая во все глаза пялится на поручика.
         Проходя мимо корнета, Ржевский наклонился к нему и сказал:
         - Гляделки вылезут - обратно не пришьешь!
         После ухода Ржевского корнет Васильков ощутил в себе нарастающее беспокойство. Извинившись, он скорым шагом отправился в уборную, где его стошнило и пронесло.
         Корнет рассудил спьяну, что это - знак Свыше, и, решительно отказавшись от предлагаемой ему на ночь горничной Глаши, покинул дом майора.
         Майор Котлярский, добрая душа, принялся тогда уговаривать Дениса Давыдова переспать со своей горничной. Но тот не моргнув глазом соврал, что имел сегодня за день столько женщин, что не в силах на них даже смотреть. И вскоре откланялся.
         Котлярский обратился к Долбухину. И добился только того, что тот тоже быстро ушел.
         Расстроенный майор свалился под стол и захрапел.
        
         Глава 17
         Три желания
        
         Был четвертый час ночи. Старой графине не спалось. Бессонница давно сделалась для нее столь же обычна, как бутерброд с черной икрой на завтрак.
         Графиня сидела, утопая в кресле, и при свете лампады читала французский любовный роман. Дрожащие губы ее беззвучно шевелились, словно ощупывая каждую букву, словно это была и не буква вовсе, а кисло-сладкая ягода.
         Когда глаза старухи натыкались на любовную сцену, она начинала смешно водить носом, причмокивать и перечитывала это место по нескольку раз. Порой из ее нутра раздавался протяжный сип, переходящий в монотонный шепот, в котором с трудом, но все же можно было различить причудливую смесь из русских и иностранных слов.
         - Любовь, лямур... шак жур... либе нур... - бормотала старуха, кутаясь в свою спальную кофту. - Крейзи лав стори... валет из дед... адью, ихь бин пас...
         Графиня вдруг запела. Петь было нелегко. Голова ее болталась на тонкой шее, как у китайского болванчика. И вообще старуху трясло с головы до ног. Но она упорно продолжала пугать клопов своим дребезжащим контральто, и, судя по всему, находила в своем занятии немалое удовольствие.
         Графиня пела:
        
        Je crains de lui
        parler la nuit,
        j"ecoute trop tout
        ce qu"il dit...
        
         Она на мгновение заснула, потом, встрепенувшись как от толчка, продолжала:
        
        Jl me dit: je vous aime
        et je sens malgre moi...
        
         И все громче, поддерживая рукой подбородок:
        
        je sens mon coeur
        qui bat,
        qui bat...
        je ne sais pas pourquoi...
        
         Уронив голову на грудь, графиня отдала себя во власть Морфея.
         Поручик Ржевский вышел из-за шторы.
         - Пардон, мадам, у сон ле туалет?
         Подняв глаза, графиня смерила его мутным взором.
         - Кэскё сёля вё дир?
         - Пожалуй, можно и в ведро. Впрочем, успеется. Имею честь, поручик Ржевский!
         Старуха заметно вздрогнула.
         - Не откажите в любезности, графиня. - Он коснулся губами ее сухой безжизненной руки, которую сам же взял с подлокотника и затем положил обратно. - Вы понтируете, конечно? Ну, так вот. Я проигрался вдрызг, хоть пулю в лоб...
         - Вам по-маленькому или по-большому? - вдруг тупо осведомилась графиня.
         - Что-с?
         - Вы... кажется, хотели... в туалет? Эс врэ?
         - Нет, я не соврал, но, право, мне не к спеху. - Поручик встал перед ее креслом на одно колено. - Я знаю, графиня, что при игре в штосс вы можете назначить три верные карты. Откройте мне вашу тайну, умоляю! Куш разделим пополам.
         Старуха упрямо поджала губы. Где-то внутри у ее ехидно захихикало. Но сама она сидела недвижима, словно набальзамированная мумия.
         - Ну же, графиня, - напирал поручик. - Клянусь, вовек не забуду вашей доброты. Я буду ухаживать за вашей могилкой. Слово офицера, каждый день цветочки буду приносить... Эй, подъем! - сказал он, заметив, что старуха уснула, и дернул за край ее ночной рубашки.
         Графиня открыла глаза.
         - Ежели вам мало половины, - продолжал Ржевский, - я готов отстегивать вам от выигрыша две трети ассигнациями. Идет? Нет? Тогда три четверти. А? Не обессудьте, графиня, больше уступить не могу. Это же будет просто грабеж. Мне на выпивку не хватит.
         - Сударь, туалет возле кухни, - бесцветным голосом прошамкала старуха.
         - До черта мне сдался ваш туалет! Я просто так сказал, чтоб вас не испугать.
         - Ха-ха, - сказала старуха. - А вы... шутник.
         Поручик повысил голос.
         - Может быть, вы меня плохо слышите, графиня? Я предлагаю вам выгодную сделку и беру вас в долю. Мне - одна четверть с выигрыша, вам - три!
         - Пьяно, кантаре, - проворчала она по-итальянски, сторонясь его громкого баритона. - Пьяно, синьор, пьяно.
         Но Ржевский итальянского не знал.
         - Да, я немного пьян, - охотно признался он. - Однако в трезвом уме.
         Он поправил старухе чепец, который сполз ей на нос. Мышиного цвета глазки по-прежнему тупо смотрели на него.
         - Мерси, - сказала старуха.
         - Сильвупле, мадам. Мое последнее слово - четыре пятых. Подумайте, графиня, раскиньте мозгами. На черта вам ваша тайна? Вы не сегодня - завтра дадите дуба. Вы же не девочка, вам девяносто лет. Э-э, да что тут объяснять!
         Он в нетерпении и досаде одернул ворот своего мундира.
         - Ржевский, Ржевский... - пробормотала старуха. Внутри у нее опять как-то странно захихикало.
         Поручик прошелся взад-вперед по комнате.
         - Ну, ладно, графиня, так и быть, - сказал он, остановившись возле нее. - Уговорили! Пять шестых и памятник на кладбище.
         Бледное лицо старухи внезапно порозовело.
         - Мерси, - забормотала она, - гран мерси... граце... данке шон... сенкью...
         Ржевский воодушевился.
         - Да-с! И впридачу эпитафий могу вам сочинить. Что-то вроде: "Она картежницей была и вот - поди ж ты! - умерла." Как, неплохо? А хотите оду? Мне это раз плюнуть!
         На счет оды поручик конечно врал. Но вралось ему в эти минуты легко и непринужденно, как никогда.
         - Мне... не нужны... деньги, - просипела старуха, чавкая челюстями. - Исполните мои... три желания.
         - Что я вам золотая рыбка? - возмутился было Ржевский, но, увидев, что она с сердитым видом уткнулась в книгу, поспешил исправиться: - Согласен, согласен. Говорите скорее ваши три желания, графиня. Надеюсь, это не займет у нас много времени?
         - Не займет, - загадочным тоном ответила она.
         - Отлично-с! Каково будет первое?
         Старуху затрясло как в лихорадке.
         - Перенесите меня... на постель.
         - Извольте.
         Ржевский взял ее на руки, она обняла его одной рукой за шею. От графини пахло жасминовой пудрой и Столетней войной.
         - Мерси, - чуть слышно проговорила она, оказавшись на подушках. - А теперь... второе...
         - Ну!
         - Снимите ваши... ш-ш-ш...
         - Что-с?
         Старухе не хватало воздуха. Она зачмокала губами, сглотнув обильную слюну.
         - Шта-а-ны-ы-ы...
         - Что??
         - Штаны! Штаны!! - из последних сил выдохнула она.
         Поручик по-военному быстро снял штаны.
         Графиня глубоко вздохнула, со свистом втянув в себя воздух, и душа ее отлетела.
         Она лежала прямая, как гладильная доска. Лицо ее окаменело в маске восторга, а застывшие глаза таращились на поручика, как на Мессию.
         - Старая ведьма! - выругался Ржевский. - Нашла время копыта отбрасывать. Эка жалость!
         Неожиданно за дверью послышался какой-то шум.
         Поручик едва успел спрятаться под кровать, как в спальне объявился... корнет Васильков!
        
         Глава 18
         Ходоки
        
         Поскольку корнет был сильно пьян, поиски дома графини заняли у него изрядное количество времени. Он весь продрог, уши его хрустели, как жаренный картофель, нос превратился в сосульку, усы покрылись ледяной коркой.
         - Бонсуар, з-з-з...грррафиня... - стуча зубами, произнес он, приблизившись к постели. - Не п-пугайтесь, я не г-грабитель, я - к-корнет.
         Старуха молчала. В свете лампады на ее лице лежала причудливая тень, и корнету казалось, что графиня глядит на него вполне заинтересованно и даже приоткрыв рот.
         Ободренный ее вниманием, Васильков жалостливым голосом продолжал:
         - Мне всю жизнь не везло в карты, графиня. У меня, стыдно признаться, нет денег, чтобы водить барышень в оперу. Научите меня играть в штосс. Если угодно, я готов на вас жениться. Хоть сейчас под венец пойду! И вовсе не из-за денег, а лишь из уважения к вашим сединам.
         Со своего места, лежа на полу, поручик Ржевский видел, как корнет нерешительно мнется с ноги на ногу.
         И тут Васильков грохнулся на колени.
         - Я люблю вас, графиня! Сжальтесь же над несчастным. Я стану украшением вашей старости. Назначьте мне верные карты. Ну хоть только три.
         "Три тысячи чертей тебе в задницу! - ухмыльнулся поручик. - Рано тебе еще жениться, молокосос".
         По тупым ударам, раздававшимся сверху и сотрясавшим кровать, Ржевский понял, что корнет принялся биться головой о ложе.
         - Ну, графи-и-ня, ну, пожа-а-луйста, - ныл Васильков.
         Потом его как будто осенило, и он бойко заговорил:
         - Хотите, графиня, я докажу вам, что могу быть достойным супругом? Я на все готов! Я верну вам вашу молодость. Я волью свежее вино в ваши старые меха. Вот только сапоги сейчас сниму и волью...
         Разувшись, корнет уже готовился прилечь возле графини, как вдруг услышал, что кто-то идет по коридору.
         В панике подхватив с пола сапоги, Васильков бросился к шкафу и затесался между платьев.
         Спустя две секунды в спальню осторожно, стараясь не греметь шпорами, вошел... Денис Давыдов.
         - Добгый вечег, ггафиня, - сказал он, остановившись на почтительном расстоянии от постели. - Я только на минутку. Мне стало известно, что вы отменно иггаете в штосс. Поведайте мне вашу тайну, окажите милость. На выгученные деньги я накуплю пистолетов для своего полка. И ни копейки не пгопью. Вот вам кгест! - Он перекрестился.
         Старуха не издавала ни звука, и Давыдов достал пистолет.
         - Вот, извольте видеть, какие штуковины я закуплю на кагточные деньги. Мне самому ничего не нужно. Все отдам на благо кавалегии. Если что и пгопью, так только на чегвонец. Не сомневайтесь, ггафиня. А? что?.. вы что-то сказали?
         Старуха по-прежнему не издавала ни звука, ни шороха, ни вздоха.
         Давыдов, будучи в душе поэтом, решил добавить в свой монолог немного лирики.
         - Знаете ли, ггафиня, у вас такое добгое лицо, - сказал он, избегая смотреть на старуху, - оно напоминает мне божественный облик девушки, в котогую я был влюблен сто лет тому назад. Ужель то были вы?
         Пересилив себя, он взглянул на графиню. Лицо старухи не было ни добрым, ни злым. И если она и была похожа на божество, то скорее всего на фурию.
         Давыдов почесал дулом пистолета бровь.
         - Полно пгитвогяться Спящей кгасавицей, ггафиня, Не пытайтесь меня убедить, что можно спать с откгытыми глазами... Говогю же вам, у нас в полку недокомплект по части огужия. Неужто вы чужды до патгиотических чувств?
         Молчание старухи донимало Давыдова все больше. Его палец нервно подрагивал на спусковом крючке, а дуло недвусмысленно поглядывало в сторону распростертой на постели старухи.
         - Ггафиня, я отказываюсь вас понимать! - возмутился Давыдов. - Почему вы столь глухи к нуждам нашей агмии? Вы хотите, чтобы гусские гусагы остались без пистолетов? Стыдитесь, ггафиня, ваша молодость пгишлась на цагствование Екатегины Великой. На вашей памяти Гумянцев бивал тугок, а Сувогов пегешел чегез Альпы. Или боевая слава Отечества для вас - пустой звук?
         Ответом ему было все то же молчание.
         - Чегт возьми! - воскликнул Давыдов. - Тепегь я понимаю, какому дьяволу вы пгодали свою душу. Это был фганцузский дьявол. Это был Наполеон Бонапагт!
         Ржевский под кроватью едва удерживался от смеха. Сидевший в шкафу корнет, напротив, весь обратился во слух, надеясь, что графиня таки расколется.
         Между тем Давыдов совсем разошелся.
         - Вы - фганцузская шпионка, ггафиня, - говорил он, целясь из пистолета старухе прямо в лоб. - Я гаскусил вас. Даю вам последний шанс искупить свои ггехи пегед Отечеством. Откгойте мне вашу тайну. Считаю до тгех.
         Но старуха и ухом не вела.
         - Газ! - грозно произнес Давыдов. - Два!.. В последний газ, ггафиня, пгедлагаю вам покаяться. Молчите? Ну что ж. Два с четвегтью!.. Подумайте, вы еще не так плохо выглядите. Быть может, и до лета бы дотянули, а ведь я вас сейчас хлопну, ей-богу, для такого случая пули не пожалею. Опять молчите? Пеняйте на себя! Два с половиной... О домашних бы своих подумали. Каково им будет хогонить вас в такую стужу? На улице могоз под согок ггадусов. Заболеют все к чегтовой матеги!
         Ржевский закрыл ладонью рот, давясь от смеха. Корнет Васильков затаил дыхание.
         - Ггафиня, я не шучу, - сказал Давыдов, страшно побледнев от решимости покончить с преступной старухой раз и навсегда. - Ну что ж... молись, фганцузская шпионка!
         И тут за дверью раздались шаги.
         Давыдов быстро спрятался за штору.
         Дверь открылась, и в покои графини вошел... граф Долбухин.
         Еще находясь в коридоре, он слышал доносившуюся из спальни человеческую речь, теперь же, увидев, что в комнате никого, кроме графини, нет, - рассудил, что это было всего лишь извечное бормотание старухи. Ее привычка разговаривать с самой собой ни для кого не составляла секрета.
         Бросив мимолетный взгляд на графиню, Долбухин убедился по ее раскрытым глазам, что она не спит. Этого ему было достаточно.
         - Дорогая grand"maman, простите, что потревожил ваш покой, - ласково сказал он. - Но я надеялся, что вы не спите.
         Он сел в кресло у окна и, по аристократической привычке избегая смотреть на старую даму в ночных одеждах, заговорил спокойным и вкрадчивым голосом:
         - Сегодня со мной случилась пренеприятнейшая история. Я был в компании и много выпил.
         Монотонный голос графа действовал на Ржевского усыпляюще. Веки поручика сами собой сомкнулись, и он задремал.
         - Мы, кроме того что пили, еще играли в карты, - продолжал свой рассказ Долбухин. - И я невольно сболтнул лишнее, а именно, что вам известна тайна влияния планет на карты. Все, кто это слышал, закоренелые понтёры, игроки отчаянные и жадные. Таким образом, за вашу жизнь, драгоценная моя grand"maman, я теперь не дам и полкопейки. Вот так. Вы уж простите меня за откровенность. Я вас не пугаю - упаси бог! - но как внук считаю своим долгом предупредить.
         Долбухин сделал паузу, ожидая, что на это ответит графиня.
         - Угум-м, - промычал во сне Ржевский.
         - Я вижу, вы взволнованы, - сказал граф. - И правильно... Вас будут пытать. Уж поверьте мне, эти люди ни перед чем не остановятся. Они заставят вас вспомнить, как звали покойную жену Тутанхомона - не то, что, какие-то там три карты. - Долбухин постепенно все больше распалялся. - Не ровен час, на мороз вынесут и слепят из вас снежную бабу. Или приставят пистолет к виску: "Говори, бабка, где деньги!" - Граф вдруг забрюзжал слюной, замахал руками. - То есть не деньги, а "карты, карты где?" Тьфу, дьявол, запутался!.. Они не то скажут, они скажут: "Отвечай, шельма старая, какие ты знаешь сочетания карт и планет? Отвечай, а не то весь дух из тебя вышибем!"
         С трудом взяв себя в руки, граф тщательно вытер губы платком. И продолжал уже спокойнее:
         - И не дай вам бог, grand"maman, назвать этим господам не те комбинации. Не дай бог! Они вас убьют, и будут правы. Но даже если вы им все честно расскажете, они вас все равно убьют, чтобы не оставлять свидетелей. Вот так. Вы спросите меня, а что же вам тогда, старой дур... э-э... бедняжке, делать?
         - Уи-фф, - подал голос дремлющий под кроватью Ржевский.
         - А я вам отвечу. Вы должны открыть эту тайну мне. И когда к вам заявятся эти понтёры, валите все на меня. Дескать, о вашей тайне уже внучек все выведал. Они на вас... то есть не на вас, а... они, в общем, плюнут и уйдут. И меня станут бить, а у меня уже деньги на лечение есть! Мё компрёнэ ву?
         - Уи, - всхрапнул поручик.
         - Превосходно! В таком случае назовите мне счастливые комбинации. И покончим с этим.
         Граф Долбухин впервые за последнее время взглянул на старуху, и вдруг почувствовал что-то неладное. Выражение, застывшее на лице старой графини, было какое-то странное: бессмысленное и вместе с тем нелепое до жути.
         Долбухин два раза громко кашлянул. Старуха не шевельнулась.
         И тут его прошиб холодный пот, и кожа на спине вмиг сделалась гусиной.
         - Ау, grand"maman, - позвал он, не вставая с кресла. - Аделаида Петровна, вы меня слышите? Ау, аушки!
         Старуха молчала.
         Подойдя к кровати, граф для верности пощелкал перед ее носом костяшками пальцев.
         - Куть-куть-куть...
         Старуха смотрела перед собой не мигая.
         - Го-то-ва, - по слогам прошептал Долбухин. - Вот тебе, бабушка, и Юрьев день...
         Он закрыл ей глаза. Ему вдруг стало душно. Он кинулся к окну. Отдернул штору.
         - Пгимите мои искгенние соболезнования, ггаф, - сказал Денис Давыдов, пристукнув каблуками.
         Вскрикнув от неожиданности, Долбухин шарахнулся от него к шкафу.
         Дверцы шкафа распахнулись.
         - И я тоже, граф... мои сочувствия, - склонил голову корнет Васильков, вылезая оттуда с дамской шляпкой на голове, в соболиной шубе и с сапогами в руках.
         - Что? что?... Что это значит? - попятился от него Долбухин.
         Наткнувшись на постель, он сел графине на ногу.
         И тут под ним кто-то громко чихнул.
         С воплем подскочив, граф в ужасе уставился на покойницу.
         - Ну и пылища... - проворчал поручик Ржевский, выбираясь из-под кровати.
         - Господа, что сие означает? - воскликнул граф Долбухин.
         Господа офицеры молча пялились на него и друг на друга.
         - Я полагаю, что нам следует объясниться, - настаивал граф. - В чем дело, корнет?
         Под его строгим взглядом корнет Васильков покраснел, как девица, которую застали в неглиже.
         - Простите, граф, я, право же... я здесь случайно... адрес перепутал... Думал, здесь гостиница, а вышло совсем наоборот.
         - Но почему вы сидели в шкафу и к тому же разутый?
         - Так я принял шкаф за нумер, и, собираясь лечь спать, снял сапоги. Я всегда без сапог сплю.
         - Ну что ж, корнет, складно врете, - покачал головой Долбухин и обратился к Давыдову. - А вы, Денис Васильевич, что скажете?
         Гусар вскинул голову.
         - Вы знаете о моей впечатлительной натуге, ггаф! Я поэт, и не стыжусь этого. Я хотел написать поэму о вашей бабушке. И движимый более своими чувствами, нежели гассудком, я...
         - ...решили заявиться к ней среди ночи, - язвительно закончил за него Долбухин.
         - Свидание, как в романе, - усмехнулся Ржевский.
         Граф тотчас повернулся к нему.
         - А вы, поручик... у вас что за причина?
         - Любовное рандеву.
         - С моей бабкой?!
         - Вы рехнулись, любезный! Хоть я и охоч до дам, но не до такой же степени. - Ржевский брезгливо покосился на покойницу. - У меня была интрижка с ее воспитанницей.
         - Но у графини никогда не было никаких воспитанниц!
         - Да? Ну, стало быть, со служанкой. Какая разница? В темноте не разберешь.
         - Хорошо, допустим. Но как же вы тогда очутились в спальне графини?
         - Вы хоть и внук, граф, но все же не мальчик! Могли бы и сами догадаться. Мы играли со служанкой в жмурки. Я стал ее искать, заблудился среди комнат, забрел сюда, залез под кровать и уснул.
         - Вгешь, Гжевский, - засмеялся Давыдов. - Чтоб ты заснул на любовном свидании? Ни за что не повегю!
         - Иногда и от женщин не мешало б отдохнуть.
         - Хватит врать, господа, - устало заявил Долбухин. - Мы все прекрасно понимаем, о чем идет речь. Но... графиня мертва, и свою тайну она унесла с собой.
         - Не надо было грозить ей пистолетом! - вдруг крикнул Васильков, подскочив к Давыдову. - Это вы всё испортили, Денис Василич!
         - Я?! Помилуйте, бгатец, - возмутился тот. - Пистолет был незагяжен.
         - Но она об этом не знала!
         - Может, и не знала. Но она ведь не стала пгосить, чтоб я его убгал.
         - Конечно! Она же язык со страху проглотила.
         - Язык она проглотила, когда вы, любезный корнет, предложили ей выйти за себя замуж, - вступился за приятеля Ржевский. - Забыли, как хотели с ней переспать?
         - Ложь! - взвизгнул Васильков. - Я ее и пальцем не тронул. Только сапоги снять успел.
         - Вы, что же, сапогами ее били? - возмутился Долбухин. - Отвечайте, корнет! Да как вы посмели?!
         - Вы бы, уж, лучше помолчали, граф! - в истерике заорал Васильков. - Это вы ее запугали. При вас она умерла!
         - Но я, кажется, ей ни сапогами, ни пистолетом не грозил, - развел руками Долбухин.
         - Вы запугали ее до смерти. Представили нас всех как последних негодяев. "Снежную бабу из вас сделают", - передразнил Васильков. - "Говори, бабка, где деньги!"
         - Так это же была шутка.
         - Ничего себе шуточки! Граф, вы убийца! Взгляните на эту несчастную старуху. Она бы еще жила до ста лет. За что вы ее убили?
         Тут все посмотрели на покойницу, и в комнате повисла жуткая тишина.
         За дверью стали слышны приближающиеся шаги.
         - Держу пари - майор Котлярский, - тихо произнес поручик.
         - Ставка? - уточнил Давыдов.
         - Пять бутылок шампанского и три водки. Пошло?