Пьер не впервые оказался на опере Моцарта "Так поступают все". Он прекрасно знал либретто и этим вечером мог бы спокойно лежать у себя дома на диване с какой-нибудь умной книжкой, размышляя о высоких материях.
         И тем не менее он счел необходимым приехать в оперу.
         Назойливая мысль свербила его мозг. Как утверждали злые языки, Луиза Жермон, исполнявшая партию Фьордилиджи, была привлекательней и красивее, чем его жена. Подумать только: какая-то заезжая французская певичка и красавица Элен - признанная звезда светского общества! И хотя Пьер был сейчас с женой в глубокой ссоре, уязвленное самолюбие всемирного фармазона не давало ему покоя и требовало немедленно установить истину.
         Повертев головой, Пьер заметил в одной из лож бенуара огромное белое пятно. Он сразу догадался, что это - Элен. Он узнал смутные очертания ее голых плеч. Такое обилие голого тела могла представить всеобщему обозрению только одна из известных ему светских дам - его собственная жена!
         "Prostitutka, baba golaja, куртизанка besstyzhaja, - думал Пьер. - Боже, и эта suchka - моя жена! И я ревную ее, бешусь, и хочу, чтобы она была лучше всех. Нет, я идиот!"
         Вокруг Элен, словно пчелы, вертелись темные пятна мужчин - поклонников ее божественной красоты.
         Пьер вдруг вспомнил свой медовый месяц и мучительно покраснел. Он тогда так старался: пыхтел, тужился, раздувал щеки, обливался потом, - и всё ради того, чтобы в награду услышать от своей молодой супруги снисходительное "мерси" с ленивым упреком "mon cher, еще минута - и вы бы меня раздавили!" Иногда Пьер искренне жалел, что не смог дотянуть до этой минуты, тем паче, что другого такого случая ему больше не представилось.
         Отвернувшись от ложи Элен, Пьер сердито уставился на сцену.
         Началось второе действие.
         На сцене появились три женщины. И запели. Две из них изображали сестер Фьордилиджу и Дорабеллу, а третья играла роль их служанки.
         Сестры возмущались дерзостью своих новых кавалеров, с которыми они познакомились в первом действии. Служанка их уговаривала, уверяя, что все мужчины отпетые кобели и надо принимать их такими, каковы они есть.
         Пьер тщетно пытался определить, какая из певиц - Луиза Жермон. Все певицы казались ему на одно лицо, представляясь в виде трех цветастых силуэтов. Он снял очки и, подышав на них, протер стекла об манишку. Но это не помогло.
         Рядом с Пьером сидел знакомый ему вице-адмирал. Старый моряк смотрел на сцену в подзорную трубу, при этом он облизывался и причмокивал губами.
         Пьер попросил у него прибор.
         - Только ненадолго, голубчик, - сказал вице-адмирал, с заметной неохотой.
         - Вы не подскажете, которая из певиц Луиза Жермон? - смущенно спросил Пьер.
         - Смазливая шатенка в голубом. Она, конечно, прелесть как хороша, но рекомендую взглянуть на девицу в розовом. - Вице-адмирал склонился к самому уху Пьера. - У малышки совершенно прозрачный лиф, и даже можно заметить... хэ-хэ... кое-какие детали.
         - Какие детали?
         - Две темные пуговки.
         - Что мне до пуговиц? - сказал Пьер, и вдруг, зная свою рассеянность, не на шутку испугался: - Мы ведь не в пассаже? А?
         - Граф, голубчик, вы не поняли. Неужто вы не видите... хэ-хэ...
         Когда до Пьера дошло, на что намекает его сосед, он чуть не выронил подзорную трубу. Ведь женщина, не какая-нибудь, а женщина, как сладкое нечто, женщина, всякая женщина, нагота женщины мучила его. С детских лет и доныне он терзался тревожными раздумьями, что было бы, если б люди вдруг вздумали ходить повсюду голыми (и в театр, и на бал, и в гости): не исчезла бы тогда для мужчин загадочная притягательность женского тела? не упала бы рождаемость? не разорились бы продажные женщины? не утратил бы своего значения стриптиз? И не сошел бы весь мир с ума?
         Пьер не находил ответа. И даже братья-масоны были бессильны помочь ему разобраться в этих сакраментальных вопросах.
         - Беда в том, - робко проговорил Пьер, словно разговаривая сам с собой, - что мы ищем источник блаженства извне, а, между тем, он заключен в нас самих. Женщина - это... нехорошо, плохо...
         - Вы сторонник Онана, граф? - уставился на него вице-адмирал. - Стыдитесь, он же был простой пастух!
         Пьер ничего не отвечал, вновь обратив свой взор на сцену. Луиза Жермон и впрямь была очаровательна. Но, наведя трубу на ложу Элен, он нашел, что его жена безусловно красивее. Разрешив свои сомнения на этот счет, Пьер со спокойной душою отдал свое внимание опере.
         Действие происходило в саду. Двое мужчин, одетых в албанские костюмы, ухаживали за сестрами Дорабеллой и Фьордилиджей. Мужчины старательно пели, объясняясь им в любви. Женщины охотно пели им что-то в ответ, но особых вольностей, впрочем, не дозволяли, игриво ускользая от объятий.
         И тут Пьер с удивлением заметил, что из-за одного из деревьев выглядывает чье-то усатое лицо и лицо это с нескрываемым интересом следит за перемещениями Луизы Жермон. Наведя резкость, Пьер без труда узнал поручика Ржевского!
        
         Глава 13
         Брависсимо!
        
         Когда поручик Ржевский, расставшись с Давыдовым, пошел искать черный ход за кулисы, он заплутал в коридорах и неожиданно оказался в служебном помещении театрального буфета. Там он выдул бутылку превосходного портвейна, на скорую руку овладел смазливенькой посудомойкой (причем не встретив в ее стороны ни малейшего сопротивления), закусил это дело бутербродом; потом подрался с поваром и, наконец, прихватив с собой бутылку хереса, отправился на дальнейшие поиски Луизы Жермон.
         Хмель туманил поручику мозги и заплетал ноги. Но фортуна ему благоволила. И вскоре он уже стоял за картонным дубом в глубине сцены, попивая из горла херес и поглядывая украдкой на прелестную француженку, певшую что-то на итальянском языке.
         Ржевский не понимал ни слова из того, о чем пел сейчас квартет артистов, но развязное поведение двух пижонов, крутившихся возле дам, не вызывало у него никаких сомнений относительно их намерений.
         "Того гляди в кусты потащут", - думал поручик. Особенно его раздражал расфуфыренный франт, назойливо пристававший к Луизе Жермон.
         Реальность и вымысел смешались в голове Ржевского в один непристойный сюжет. И когда франт взял Луизу за руку, терпение поручика лопнуло.
         На свою беду ухажер Луизы оказался как раз неподалеку от дуба, за которым прятался Ржевский. Поручик толкнул в его сторону картонное дерево, после чего быстро перебежал за соседнее.
         Плоская крона дуба с треском соприкоснулась с головою несчастного франта. Однако тот, благодаря своей шляпе с пышными перьями, умудрился устоять на ногах и, более того, помог Луизе установить дерево на место.
         В зале раздались смешки. Но большинство зрителей по достоинству оценили находку постановщика.
         "Дуб упал, но жизнь не кончена!" - подумал Андрей Болконский, сидевший в своих белых штанах в ложе для почетных гостей.
         - Какая удивительная аллегория! - щебетала в бенуаре молодая княгиня Билянкина. - На влюбленного падает дерево, а он как ни в чем не бывало объясняется в любви.
         - Я трактую это несколько иначе, - напыщенно отвечал ее муж, князь Билянкин. - Дерево изображает дуб, а дуб - символ мудрости. Стало быть, на Феррандо обрушилась сама мудрость, но он не внял голосу разума и не отступился от Фьордилиджи, несмотря на то, что она - невеста Гульемо, а он сам - жених Дорабеллы.
         - От ваших заумных рассуждений, князь, у меня начинается мигрень!
         - Старайтесь по-меньше думать, дорогая, и всё пройдет.
         Оркестр не замолкал ни на секунду, и артисты продолжали вдохновенно исполнять свои заученные партии.
         Ржевский стоял за развесистым кленом и, допивая херес, грозно сверлил глазами ухажера Луизы. Ведь этот наглый франт, с того момента, как на него свалился дуб, уже не то, чтобы брал Луизу за руку, а вообще норовил повиснуть на ней всем телом.
         Дергая себя за ус, поручик вынашивал план мести. Хорошо было бы уронить на соперника клен. Но дерево могло заодно задеть и ни в чем не повинную примадонну.
         В сердечных делах Ржевский долго рассуждать не любил. И потому, допив бутылку, он решительно рванулся вперед, чтобы заключить француженку в свои объятия. При этом он нечаянно зацепил дерево локтем.
         Клен упал, и за ним, как костяшки домино, за одну минуту в саду попадали все деревья, а заодно рухнули и декорации, изображавшие беседку.
         - Буря в сердцах, буря в природе! - восхищалась княгиня Билянкина, наблюдая за тем, как артисты в панике мечутся по сцене, уворачиваясь от падающих декораций. - Как интересно задумано, князь, и, главное, как свежо!
         - Вам свежо только от того, дорогая, что вы обмахиваетесь веером, - сердито отвечал ее супруг. - Пусти вас сейчас на сцену - вас непременно придавило бы беседкой. Я удивляюсь безрассудству постановщика. Он покалечит всех своих артистов.
         - Какой же вы зануда, князь! Вы пришли в оперу, чтобы наслаждаться, а все ворчите и ворчите.
         - Наслаждаться я буду в другом месте, княгиня.
         - Очень остроумно!
         - Пусть и не слишком остроумно, зато какая приятная мысль...
         Когда пыль на сцене развеялась, взору зрителей предстал поручик Ржевский, держащий в объятиях Луизу Жермон. Поручик страстно ее целовал. Луиза слабо сопротивлялась. Они стояли на самом краю сцены возле оркестровой ямы. Гульемо, Феррандо и Дорабелла медленно уползали со сцены.
         - Занавес! - истошно крикнул директор театра.
         - Браво! - воскликнул кто-то на галерке.
         - Браво! Брависсимо! - понеслось по рядам. - Браво! Бис! Бис!!
         Занавес быстро опустился. Но поручик и Луиза Жермон все равно остались стоять на виду у всей публики.
         - Пустите, месье, - умоляла француженка, пытаясь освободиться из его объятий. - Перестаньте же, наконец, меня целовать...
         - Но, мадемуазель, зрители бисируют. Им нравится, как я это делаю.
         Публика и в самом деле неистовствовала. Кто-то бил в ладоши, кто-то смеялся, кто-то утирал слезы умиления. В оркестровой яме дирижер отчаянно молотил своей палочкой по пюпитру, скрипачи стучали смычками по струнам своих скрипок, - что на языке музыкантов означало наивысшую похвалу.
         Под воздействием высокого искусства сентиментальные мужья принялись тискать в ложах своих жен, и Пьеру Безухову тоже вдруг захотелось помириться с Элен, чтобы на правах супруга вновь целовать ее мраморные плечи. Но заглянув через подзорную трубу в ее ложу, он увидел, что его жена уже вовсю целуется с каким-то стройным адъютантом. Сжав кулаки, Пьер стал выбираться из своего ряда.
         Между тем многочисленные поклонники Луизы Жермон поспешили на сцену - выручать парижскую примадонну из объятий пьяного поручика.
         Но Ржевский не собирался выпускать из рук свое сокровище, и завязалась драка.
         - Гусагы, бгатцы! - вскричал Денис Давыдов, вскочив на кресло. - Не дадим в обиду нашего бгата!
         И вскоре на краю огороженной занавесом сцены завертелась лихая карусель. Офицеры обнажили клинки. Кавалеристы рубились с пехотными командирами. Купцы бились на кулаках с чиновниками. Графья таскали за волосы князей и баронов.
         О Луизе Жермон никто уже и не вспоминал, тем более, что ей, к счастью, вовремя удалось убежать.
         Постепенно драка распространилась и на оркестровую яму за счет падавших туда драчунов. Отобранные у музыкантов флейты и скрипки тут же пускались в дело. Особым расположением у дерущихся пользовались ударные инструменты.
         Занавес за пять минут был изрублен в клочья, и сражение заняло уже всю сцену. В ход пошли фрагменты и элементы декораций. Какой-то удалой купец долго кидался в своих противников картонными деревьями, а потом обрушил им на головы крышу от садовой беседки. По сцене из конца в конец летали флейты, трубы, скрипки.
         - Всех покалечу! - орал какой-то подполковник, размахивая шашкой, которую в горячке забыл извлечь из ножен.
         - Искусство требует жертв! - вторил ему юнкер с совершенно ненормальными глазами и пускал в воздух оркестровые тарелки.
         Ржевский находился в самой гуще событий. На него наседали со всех сторон, но он яростно отбивался.
         В зрительном зале тоже кипели страсти. Пьер Безухов на глазах у рыдающей Элен утюжил ее молоденького адъютанта мордой об бархатную перегородку бенуара. Остальная публика носилась по рядам, ломая кресла. Все что-то кричали, не слыша ни себя, ни других.
         Вдруг отчетливо прогремело несколько выстрелов. Это палила в воздух ворвавшаяся в партер полиция.
         - Ррразойдись!! - проревел на весь зал офицер жандармерии. - Концерт окончен!
         Денис Давыдов пробился к Ржевскому, который в этот момент надевал на голову толстощекому прапорщику огромный барабан.
         - Пошли отсюда, Гжевский, - сказал Давыдов. - Повеселились и хватит.
         - Я только разошелся!
         - Полиция, бгатец. Видишь, сколько понабежало. Ну их! К чегту связываться? Поехали-ка лучше ужинать.
         И он потащил поручика за кулисы.
         - А я и не знал, Денис, что в опере можно так славно покутить, - пьяно усмехался Ржевский, шевеля усами. - Теперь, пожалуй, я стану завзятым театралом, провалиться мне на этом самом месте!
         Поручик оступился и полетел по лестнице кувырком.
        
         Глава 14
         Похмелье
        
         Проснувшись на следующий день, поручик Ржевский обнаружил себя в постели с незнакомой барышней, в которой он спросонья чуть было не признал Луизу Жермон. Но это была не она.
         Голова трещала невыносимо, и поручик вдруг решил, что ему вообще это все только снится. Он протер глаза, но видение женщины не исчезло.
         Ржевский пригляделся.
         Барышня была довольно симпатичная, лет двадцати пяти. Она лежала на боку, положив под щеку ладонь, и тихонько посапывала.
         Пробуждение в подобной компании говорило о том, что вчерашний день был прожит не зря. Однако Ржевский никак не мог вспомнить, где он подцепил эту прекрасную незнакомку и где вообще они находятся. А между тем от решения этого вопроса зависело, должен ли он был расплатиться с ней наличными за оказанную ему вчера услугу или, напротив, она должна была поставить ему магарыч за доставленное ей удовольствие.
         - Подъем! - скомандовал Ржевский, тронув девушку за плечо. - Кто рано встает, тому Бог подает.
         Барышня перевернулась на спину и, приоткрыв глаза, сладко зевнула.
         - А кто поздно ложится, тому леший присниться, - сказала она, потрепав поручика за шевелюру.
         - Ну и что - приснился тебе леший?
         - А зачем ему сниться, когда он и без того со мною спал?
         - Это я, что ли, леший?
         Она засмеялась.
         - Вы бы, миленький, на себя вчера взглянули. Тако-ой лохматый, тако-ой бойкий. От вас столько шуму было, как будто вы из лесу сбежали.
         - Поздно вчера легли, душечка? - спросил Ржевский, целуя ее в щечку.
         - Легли рано, заснули поздно. А вы разве ничего не помните?
         - Ни грамма! Видать, пьян был до бесчувствия.
         Она с озорством лизнула ему кончик носа.
         - Ну уж прям до бесчувствия... Чувств было через край. Я не жалуюсь.
         Ржевский заключил ее в объятия.
         - Как хоть тебя зовут, голубушка?
         - Таня.
         - Мы где, простите, познакомились?
         - У генерала Скуратова на квартире. Вы с приятелем пришли, с маленьким таким, кучерявым.
         - С Денисом Давыдовом?
         - Да я не знаю, как его звали. Только он всё на букву "р" прихрамывал, а вы - на обе ноги. Ругались, что в опере крутые лестницы.
         - А-а, припоминаю. Погоди-ка... - Ржевский потер лоб. - Я, кажется, с кем-то там повздорил?
         - С полковником Зайцевым.
         - Из-за женщины конечно?
         - Из-за ноги.
         - Из-за женской ножки? - уточнил поручик, все сильнее прижимаясь к барышне.
         - Да нет. Вы ему на ногу наступили.
         - Всего-то?!
         - Он вас сразу обозвал по-нехорошему.
         - Это как же?
         - Конюхом! А вы ему за это в стакан плюнули. А там еще водка оставалась, полковник очень расстроился и в вас ее плесканул.
         - И попал, сволочь?
         - Промахнулся... Ой, что это вы делаете, поручик?
         - Да вот, хотел через тебя, Танюша, перелезть, чтобы встать, и застрял.
         - А зачем копошитесь-то? - захихикала она.
         - Хочу понять, за что это я зацепился.
         - Так вы же всё глубже цепляете!
         - Не обращай внимания... Что было дальше?
         - Дальше? О-о... Думаете, я в состоянии рассказывать?
         - Я этому Зайцеву хоть... по морде дал? а? или нет? а? а?
         - Вас у-у-удержали... Но полковник просил у-удовлетворения.
         - Что ж, я его удовлетворю... Только как-нибудь попозже... Ведь ты не против? а? а?
         Но она молчала, потому что говорить уже не было ни желания, ни сил.
         Внезапно дверь протяжно скрипнула.
         - Ой! - Барышня прикрыла лицо подушкой.
         Ржевский недовольно оглянулся. В комнату с серьезным видом вошли два офицера. Увидев, чем занят поручик, они дружно закашляли.
         В одном из незваных гостей Ржевский признал Давыдова, другой же был ему неизвестен.
         - Доброе утро, господа офицеры, - буркнул поручик. - С чем пожаловали?
         - Может, ты хоть пегестанешь на минутку? - сказал Давыдов, неловко теребя себя за ус.
         - В таких премьерах мне советчики не нужны!
         - У нас дело сгочное.
         - Присаживайтесь. Я скоро.
         С головой накрыв себя и свою барышню одеялом, Ржевский с прежним усердием продолжал свое занятие.
         Офицеры сели в сторонке, уткнувшись носом в стену.
         - Может, выйдем пока, Лев Иваныч? - тихо спросил Давыдов своего соседа. - Вас вся эта петгушка не смущает?
         - Чего уж, дело молодое, - прошептал тот. - А вы как, Денис Васильевич?
         - Я-то всякого нагляделся. По пгавде сказать, после вчегашнего пегедо мной хоть в носу ковыгяй, хоть с бабой забавляйся - всё гавно. Отупел малость.
         - Так много выпили?
         - Мало закусывал. Эй, Гжевский! - через плечо крикнул Давыдов. - Обещал поскогее, а сам волынку тянешь.
         - Да ты говори в чем дело, Денис, - раздался голос из-под одеяла.
         - У тебя сегодня с полковником Зайцевым дуэль.
         - Отлично-с!
         - Я твой секундант, а Лев Иваныч - у Зайцева. Но может, пока не поздно, дело кончить мигом?
         - Конечно. Я этого зайца мигом шлепну и поедем с тобой в оперу.
         - Да ты меня не понял, бгатец. Я думал, может, ты согласишься уладить дело полюбовно.
         - Нет-с. Мне нанесли там оскорбленье.
         - Хочу откровенно предупредить вас, поручик, - важно заметил Лев Иваныч, - что полковник Зайцев будет драться насмерть. Он - известный всей Москве бретёр и отправил на тот свет немало дуэлянтов.
         - А мне начхать, бретёр он, бобер или козел... Говорю же, что подстрелю его как зайца!
        
         Глава 15
         Дуэль
        
         Место для поединка было выбрано на небольшой лесной поляне. Земля была укрыта талым снегом, вокруг тихо покачивались сосны. На деревьях сидело множество ворон, как будто нарочно собравшихся, чтобы поглазеть на дуэль.
         Две сабли, воткнутые в снег на расстоянии десяти шагов друг от друга, обозначили барьер.
         - С похмелья гуки не дгожат, бгатец? - спросил Давыдов Ржевского, когда все приготовления были закончены.
         - Да нет, я у Танюши целый жбан рассолу выпил. Теперь ни в одном глазу. Ты лучше скажи, сходиться со скольких шагов?
         - С двадцати.
         - Давай с пятидесяти.
         - Но, Гжевский, все пгавила уже оговогены.
         - Плевать!
         - Зачем пятьдесят шагов? Куда тебе столько?
         - Для разбега.
         Давыдов подошел к полковнику Зайцеву, стоявшему поодаль со своим секундантом, и передал им пожелания поручика.
         - Хоть на версту! - заявил Зайцев. - Я от этого молодца с любого расстояния одно мокрое место оставлю.
         - Что-с?! - вскипел Ржевский, когда Давыдов повторил ему слова полковника. - Да этот пехоташка, я вижу, совсем обнаглел. Нет, надо ему еще до дуэли рожу намылить, а то потом с покойника - какой спрос?
         И подлетев к полковнику Зайцеву, Ржевский с ходу залепил ему кулаком по шее.
         Оседлав упавшего в сугроб артиллериста, поручик схватил его за грудки.
         - Что ты от меня оставишь, кобылий хвост?! Какое место? - орал Ржевский, избивая Зайцева всеми известными ему способами. - Что молчишь, шомпол безмозглый?
         Но полковник не раскрывал рта, опасаясь подставить поручику зубы. Они катались по снегу, как влюбленные, встретившиеся после долгой разлуки. Только вместо звуков протяжных поцелуев воздух был наполнен звоном оплеух.
         - Гусар пехоташку оседлал! - торжествовал поручик.
         Над поляной кружили встревоженные вороны.
         Наконец, Давыдову со Львом Иванычем все-таки удалось разнять дуэлянтов. Вручив обоим по пистолету, они развели их в разные стороны на пятьдесят шагов.
         Напоследок обняв приятеля, Давыдов сказал:
         - Помни, Гжевский, если пегвым выстгелишь и пгомахнешься, - полковник потгебует тебя к багьегу и шлепнет! Слепым надо быть, чтоб с десяти шагов пгомахнуться.
         - Ступай, Денис, и обо мне не беспокойся, - отрывисто бросил Ржевский.
         - Будь здогов, бгатец. Ни пуха ни пега!
         - К черту!
         Вернувшись по цепочке следов к барьеру, Давыдов отошел в сторону и громко объявил:
         - Господа офицегы! Не угодно ли начать. Считаю до тгех. Газ! Два! Тги!!
         Ржевский быстро двинулся навстречу своему противнику, который, после устроенного ему избиения, шел какой-то странной, дерганной походкой, словно его сзади тыкали булавкой.
         Внутри поручика все кипело. В эту минуту он так сильно ненавидел своего противника, что пустить тому пулю в лоб казалось слишком большой честью.
         Когда Ржевскому оставалось пройти до барьера шагов десять, а Зайцеву - немногим более, несколько ворон вдруг вздумали перелететь через поляну.
         Поручик немедленно выстрелил, и одна из ворон, самая большая и жирная, с жалобным клекотом свалилась прямо на голову Зайцеву. Тяжело ранненая в грудь, она щедро обложила полковника своим пометом и, скатившись по его мундиру на снег, пару раз дернулась и сдохла.
         Все случилось так неожиданно и быстро, что Зайцев в замешательстве застыл на месте, опустив пистолет.
         - Ага-ха-ха! - воскликнул Ржевский. - Попал, три тысячи чертей! Попал!
         Воронья стая с громким криком снялась с деревьев. Небо над поляной потемнело от живой черно-серой тучи.
         В истошном карканье ворон полковнику Зайцеву почудился смех потешающихся над ним трех тысяч чертей. В течение долгих десяти секунд он стоял, вжав голову в плечи и бессильно разведя руки, совершенно не в состоянии что-либо предпринять. И лишь глаза его в бешенстве таращились на ухмыляющегося поручика, а с приоткрытых губ готовилось сорваться грязное ругательство.
         - Закройте рот, полковник, - сказал Ржевский, - а то не ровен час ворона залетит.
         К полковнику наконец вернулся дар речи.
         - К барьеру! - взвизгнул он, потрясая пистолетом. - К барьеру!!
         Поручик, криво усмехнувшись, не спеша преодолел несколько шагов до торчавшей из снега сабли. Полковник остановился у другой. Вытащив платок, он принялся тщательно вытирать с лица птичий помет.
         Их разделяло десять шагов.
         - Я долго буду ждать? - с усмешкой произнес Ржевский.
         - На тот свет торопитесь? - огрызнулся полковник. - Успеете!
         - Еще одно слово, любезный, и я опять набью вам морду.
         - Господа, господа, пегестаньте пгепинаться, - вмешался Давыдов. - Полковник, вы будете стгелять или нет?
         - Буду!
         Зайцев поднял пистолет.
         - Я отплачу вам той же монетой, поручик, - сказал он сквозь зубы.
         - Сделайте одолжение, сударь.
         Полковник стал высматривать в небе ворон. Но, как назло, все они уже опять расселись по деревьям, продолжая неистово галдеть.
         - Лев Иваныч, не сочтите за труд, - обратился полковник к своему секунданту, - спугните этих тварей.
         Тот немного растерялся.
         - А как?
         - Палкой их. Палкой!
         Отломив от ближайшей сосны длинный сук Лев Иваныч принялся бегать от дерева к дереву и что было сил бить по стволам. На него сверху падали хлопья снега, но он так увлекся, что не обращал на это внимания.
         С недовольным карканьем вороны стали взлетать и кружить над поляной.
         Полковник выстрелил в одну из крылатых хищниц.
         Спланировав по косой траектории, подбитая ворона рухнула на спину Льву Иванычу. Издав брезгливый вопль, он отскочил в сторону и упал, зарывшись лицом в сугроб.
         - Убил! - весело рассмеялся Ржевский.
         - Дуэль не окончена! - возопил полковник. - Желаю стреляться повторно.
         Секунданты зарядили пистолеты.
         Дуэлянты заняли свои исходные позиции.
         Давыдов досчитал до трех.
         Ржевский и Зайцев с двух концов поляны быстро дошли до барьера и остановились друг напротив друга.
         Обезумевшие вороны продолжали галдеть, прыгать по снегу и носиться над людьми. Шум от воронья стоял невыносимый.
         Подбитая полковником ворона, волоча крыло, ковыляла по снегу и, наконец, ткнулась Зайцеву в ноги. Он вдарил по ней сапогом, что вызвало новый взрыв возмущения среди ее сородичей. Истошно вопя, они кружили над своей соплеменницей, которая, упав на спину, никак не могла перевернуться.
         Ржевский выстрелил в воздух.
         И вновь удачно. На полковника свалилась очередная ворона. Зацепившись лапой за ворот его мундира, она повисла у него за спиной.
         Полковник, чертыхаясь, вертелся на месте, но никак не мог от нее избавиться.
         Раззадоренные видом крови, крылатые твари носились вокруг Зайцева, почти задевая его своими крыльями. Отмахиваясь от них, он невольно нажал на курок.
         Раздался выстрел, и на него упала еще одна ворона.
         Тут уж Зайцев озверел. Отбросив пистолет, он схватил саблю и стал гоняться за воронами.
         Давыдов и Лев Иваныч, обнажив клинки, бросились ему на подмогу.
         Ржевский покатился со смеху. А потом и сам с саблей наголо, хохоча и гикая, стал носиться по кругу.
         От воплей сотен вороньих глоток закладывало в ушах.
         Внезапно, перекрывая птичий гам, из чащи раздался злобный рев. И на поляне появилась огромная медведица. Свирепо рыча, она решительно двинулась в сторону людей.
         Господа офицеры попятились.
         Лев Иваныч первым рванул к саням, а за ним побежали и остальные. Они запрыгнули в сани, и кони понеслись.
         - Три тысячи чертей! - воскликнул Ржевский, переведя дух. - Такой финал меня стреляться разохотил.
         - Меня тоже, - буркнул полковник Зайцев, кутаясь в шинель.
         А Давыдов, обняв полковника за плечи, вдохновенно сказал:
         - Господа, нам стоило бы отметить это событие.
         - Какое событие? - проворчал Лев Иваныч. - Что нас с головы до ног обгадили и чуть было не загрызли?
         - Надо выпить за союз кавалерии с артиллерией!
         - Согласен, - сказал Зайцев. - Тем более, что я не из какой-нибудь, а из конной артиллерии!
         И после этих слов на душе у всех четверых вдруг сделалось так тепло, что, когда они, доехав до ближайшего кабака, принялись за горячительные напитки, хмель не брал их даже после пятой стопки.
        
         Глава 16
         Понтёры
        
         Спустя два дня после дуэли с воронами поручик Ржевский впервые с начала своего отпуска сел за карточный стол.
         В картах ему обычно не везло: подводила излишняя горячность и желание схватить куш побольше и побыстрее. Зная о своем фатальном невезении, Ржевский то и дело давал себе зарок не играть, но его хватало ненадолго. Даже водка не доставляла ему столько удовольствия, сколько он получал от одной партии в штосс. Выше своей привязанности к картам он ставил только любовь к женскому полу.
         А о женщинах Ржевский не забывал ни на секунду. В четырех дамах карточной колоды он непременно узнавал кого-нибудь из героинь своих бесчисленных романов.
         Сегодня дама бубен мнилась ему угловатой Татьяною, с коей он переспал накануне дуэли с Зайцевым. В червонной даме явственно угадывалась любвеобильная Камилла, с которой он познакомился в опере. Дама треф обозначала капризную Сонечку из уездного города N. И наконец, пиковая дама изрядно смахивала на сумасбродную Екатерину из Санкт-Петербурга.
         В этот морозный вечер в гостях у отставного майора Котлярского собралось шумное общество картежников. Играли до утра.
         За пять часов Ржевский спустил почти все деньги из своего отпускного жалования. Но понтировать не бросил. Он сидел хмурый, пьяный, покручивал усы и поминутно чертыхался. Ставки делал только на фигуры и большей частью - на дам.
         Но карточные дамы его сегодня не любили. Ржевский сердился на них и в пьяном угаре давал себе слово не встречаться никогда более с той женщиной, которую олицетворяла собой проигранная карта.
         - Эх, фигура дура! - в сердцах воскликнул поручик. Разодрав в клочья очередную злополучную карту, он бросил клочки под стол и растер их сапогом. - Опять талия ни к черту.
         - На счет талии дамы треф судить не берусь, - с добродушной улыбкой заметил граф Долбухин. - На картинке ниже бюста не видно.
         - Ну, ежели, граф, вам пришла охота каламбурить... Поверьте моему опыту, когда у бабы лицо пухлое, то и талия у нее должна быть как у бочки.
         - Позвольте с вами не согласиться, дорогой друг, - вступил в разговор майор Котлярский. - Возьмем, к примеру, мою тетку: ее одна щека, как мои два кулака, того гляди фасьяль лопнет. А талия у ней - с булавку! И вот, что интересно, у дочери ее, то есть у моей кузины, всё наоборот - щеки впалые, а за пузом никакой талии впомине не видать.