Он показывает, что всякое различие есть основной принцип множества. Интерпретация философа строго выверена, безупречно логически выстроена. Она превращает теологический вопрос в схоластическую (в смысле метода и формы) проблему, постулаты которой выглядят обязательными для любого рассуждения. Ход рассуждения в результате своей строгой логичности, как кажется, вытекает из {84} самой природы человеческого мышления. Его итог представляется простым и однозначным, ибо строго отработан. Но это итог не только того, что проделано Боэцием. Он, по существу, делает последний (хотя и весьма значительный) шаг в той четкой графической схеме, к которой стремились, начиная с Парменида и Платона, античные философы, желавшие познать основание и законы человеческого мышления, с тем чтобы сделать его максимально точным и определенным, совершенно адекватным в своем понятийном аппарате. Боэций опирается на этот мощный пласт древней философии, придавая логическому рассуждению виртуозную форму, и в то же время открывает новую страницу в истории европейского мышления - торжества схоластического метода, превращавшего обсуждавшиеся в античной философии принципы и не подлежащие сомнению дефиниции (определения).
      В теологических трактатах Боэция уже явственно просматривается четкий и жесткий мир средневековой схоластики, в которой строгость и определенность языка, облекающего мыслительные конструкции, превалировала над онтологической стихией, изменчивой и текучей; в которой любая вещь фиксировалась в форме понятия, а любая связь реального мира отражалась в стремящемся к однозначности отношении. Этот мир был размерен, малоизменяем и неуютен, но человеческое мышление какое-то время должно было обязательно пребывать в нем, чтобы выработать строгую дисциплину и вкус к точности, без чего последующее развитие науки было бы просто невозможным. Это, в частности, показала уже деятельность первого "мученика науки" средневековья Роджера Бэкона, стоявшего у истоков опытного знания, изобретателя интереснейших механизмов, высказавшего идею подводного корабля и многие другие мысли, намного опередившие его время.
      Ключом к трактовке теологических проблем у Боэция становятся десять аристотелевских категорий, "проявляющихся во всех без исключения вещах; это - субстанция, качество, количество, отношение, место, время, обладание, положение, действие, страдание". Боэций делит их на сущностные и акцидентальные, т. е. привходящие, случайные. Для доказательства триединства он использует категорию отношение. Она никогда не обозначает, что есть вещь сама по себе, но только то, что есть эта вещь по сравнению с чем-либо другим или даже по сравнению {85} с самой собой. Философ приводит простой пример для пояснения своей мысли: "Допустим, например, что кто-нибудь стоит. Так вот, если я подойду к нему справа, то он будет слева по сравнению со мной, не потому, что он сам по себе левый, а потому, что я подошел к нему справа" 13. На основании такого рода заключений он делает вывод, что ипостаси троицы "суть сказуемые отношения".
      В трактате "Против Евтихия и Нестория" Боэций разрабатывает категории субстанция, а также сущность и бытие и дает классическое определение понятий природа (через ее отношение к мышлению и видовое различие) и лицо, личность как "неделимой субстанции разумной природы", он также указывает на связь последнего понятия с древней маской-персоной.
      В сочинении "Каким образом субстанции могут быть благи..." Боэций сопоставляет категории сущности и существования, существования и бытия (различение которых столь важно и для философии XX в.), отмечая, что "разные вещи - бытие (esse) и то, чтo есть; само бытие еще не есть; напротив, то, что есть, суть и существует, приняв форму бытия" 14, без обоснованного и детального разграничения этих понятий средневековая мысль просто не могла бы дальше развиваться.
      Логическая конструкция доминирует у Боэция над содержательным рассмотрением. Теологические проблемы решаются логическими средствами, главным образом через анализ языковой реальности, осуществляемый "по примеру математики и подобных ей дисциплин..." 15 Благодаря строгости и доказательности метод "последнего римлянина" претендует на получение однозначных и общезначимых результатов и в этом предвосхищает схоластику. Разграничение областей разума и веры, предпочтение, отданное логическим методам, и их оригинальная разработка дали основание ряду исследователей назвать Боэция не только "последним римлянином", но и "первым схоластиком" (в самом положительном значении этого слова, т. е. ученым 16).
      Известный исследователь наследия Боэция Э. Рэнд пошел еще дальше, заявив, что "только преждевременная смерть помешала Боэцию осуществить великий синтез, который совершил выдающийся доминиканец (Фома Аквинский.- В. У.) в XIII столетии". Кстати, именно Аквинат был первым, кто обратил внимание на принципиальное отличие метода "последнего римлянина" от ме-{86}тода Августина, на то, что Боэций для подкрепления своего суждения крайне редко обращается к авторитету. Изначальная заданность истины принималась им как логическое условие, как определенный мыслительный ограничитель (это во многом было характерно и для схоластики).
      Теологические трактаты Боэция, особенно "О троичности", были очень авторитетными у средневековых мыслителей. Следует обратить внимание на то, что названный трактат особенно привлекал внимание в самые ответственные моменты истории средневековой философии. Его прокомментировал в IX в. оригинальный и смелый мыслитель Иоанн Скот Эриугена, с которого начинается ряд собственно средневековых философов и от учения которого в исторической перспективе линия тянется к немецкому идеализму XVIII - начала XIX в. Апеллируя к Боэцию, он пытался снять различия между разумом и верой, не отдавая абсолютного предпочтения последней.
      В XII в. комментарий к этому трактату Боэция написал известный логик Жильбер Порретанский. Этот комментарий стал одной из причин крупного идейного конфликта, которыми и так изобиловало столетие, именуемое иногда "средневековым Возрождением". Жильбер, причисляемый современниками к "наиболее ясным умам" своего времени, был обвинен в ереси непримиримым противником Абеляра Бернаром Клервоским, прославившимся своей бескомпромиссной преданностью церкви, личной святостью и слывшим гонителем еретиков, в которых он видел "лис, портящих виноградники". Однако и Бернар проявил незаурядное рвение в истолковании Боэциева сочинения. Каждая из сторон стремилась привлечь "последнего римлянина" на свою сторону. Борьба, в которую оказались втянутыми видные философы Иоанн Солсберийский и Петр Ломбардский - представители крупнейшего центра тогдашнего свободомыслия Шартрской школы, достигла апогея на соборе 1147 г. Жильбер был обвинен в ереси, неправильном истолковании различия между "богом" и "божественностью". Отзвуком этой борьбы стал написанный в начале 50-х годов XII в. Кларенбальдом комментарий к трактату Боэция "О троичности".
      И наконец, это сочинение в XIII в. избрал в качестве образца для аристотелианско-христианского синтеза Фома Аквинский. Создание системы "ангельского доктора" имело существенное значение не только для западноевропейской философии, но и для идейной и даже политиче-{87}ской жизни. Отвергнутое вначале католической церковью учение Фомы Аквинского после смерти его создателя стало ее официальной доктриной и продолжало оставаться таковой почти до настоящего времени, во всяком случае до II Ватиканского собора (1962-1965 гг.).
      Значение деятельности Боэция, впервые заставившего теологию говорить философским, неспецифическим для нее языком, состоит в том, что на заре средневековья он показал плодотворную возможность не авторитарно-догматического подхода к самым общим и "высоким" проблемам бытия и мышления. "Последний римлянин" не только призвал человека иметь мужество пользоваться собственным умом, не полагаясь на авторитеты, но и показал, как это можно сделать на практике. Разум, воплощенный в философии, указал ему выход не только из лабиринта теологии и логики, но и из мук и страданий, сопряженных с личной трагедией, внезапно обрушившейся на него.
      Философское утешение
      Вершина творчества Боэция - небольшое сочинение "Об утешении философией", написанное в тюрьме перед казнью. Оно теснейшими узами связано с культурой западного средневековья, а своими поэтичностью и гуманизмом сохраняет притягательную силу и для людей нашего времени. В течение многих веков "Утешение" оставалось неисчерпаемым кладезем философского познания и источником, откуда черпались силы для нравственного совершенствования и противостояния злу и насилию.
      Трудно определить жанр этого сочинения. Казалось бы, название указывает на его близость к "утешительным" произведениям Цицерона и Сенеки, от которых оно отстоит на несколько столетий. В то же время это и философский трактат, наставление в мудрости - "протрептик" **. Две первые книги "Утешения" **** носят характер исповеди, но постепенно она переходит в философский диалог, почти монолог, напоминающий поздние диалоги Платона. {88}
      ______________
      ** Немецкий исследователь Г. Узенер даже высказывал предположение, что Боэциево "Утешение" лишь переложение некогда утраченного "Протрептика" Аристотеля, однако это было опровергнуто научной критикой.
      **** Оно состоит из пяти книг.
      В "Утешении" проза чередуется со стихами - Боэций избрал довольно редко встречающуюся в античной литературе форму сатуры, т. е. своеобразного сочетания прозы и стихов. До него лишь несколько римских авторов прибегли к ней: видный деятель просвещения Варрон, писатель-сатирик Петроний, философ-стоик Сенека и Марциан Капелла, автор популярного в средние века сочинения "О браке Филологии и Меркурия". Однако сам факт использования сатуры в произведениях "утешительного" жанра не имеет аналога в предшествующей Боэцию литературе. Писатели последующего времени также избегали обращения к этой сложной форме, и лишь через семь столетий Данте, страстно почитавший Боэция, вновь прибег к ней при создании "Новой жизни". Форму Боэциева "Утешения", объединившую два различных жанра, можно считать в определенной степени новаторской для своего времени.
      У Боэция каждый последующий прозаический текст как бы надстраивается над предыдущим, опирается на него. Понятия, данные в предшествующей прозе, рассматриваются на новой качественной ступени, а затем сказанное в прозаическом отрывке обобщается в кратком поэтическом резюме, подчас в аллегорической форме. В то же время стихи служат ступенью для перехода к обсуждению автором новых тем. Они несут в себе важные смысловые акценты и как бы позволяют взглянуть с высоты на то, что говорилось ранее. Стихотворные тексты у Боэция очень разнообразны как по своему содержанию, так и по форме. Это может быть обобщенный пейзаж или гимн звездоносному небу, историческая аналогия или изложение известного мифа, однако за всем этим обязательно скрыт более глубокий философский или нравственный смысл. В "Утешении" использовано около 30 метрических размеров.
      Прозаический текст написан в форме диалога между узником и Философией, предстающей в образе богини. Поверженному и страдающему человеку не могут дать утешения Музы, стенающие вместе с ним, ибо отравой жалости к самому себе они разъедают его мужество. Внезапно над головой узника "явилась женщина с ликом, исполненным достоинства, с пылающими очами, зоркостью своей далеко превосходящими человеческие, поражающими живым блеском и неисчерпаемой притягательной силой; хотя была она во цвете лет, никак не верилось, чтобы она принадлежала к нашему веку, {89} и трудно было определить ее рост. Ибо казалось, что в одно и то же время она и не превышала обычной человеческой меры, и теменем задевала небо, а если бы подняла голову повыше, то вторглась бы в самое небо и исчезла бы из поля зрения взирающих на нее людей. Она облачена была в одежды из тончайших нитей, их, как я узнал позже, она соткала собственными руками. На этих одеждах лежал налет прошлого, как на потемневших старинных картинах. На нижнем их крае была выткана греческая буква п, а на верхнем - ф. И казалось, что между обеими буквами обозначены ступени, как бы составлявшие лестницу, по которой можно подняться снизу вверх. Эту одежду рвали руки каких-то неистовых существ, растаскивавших ее частицы, кто какие мог захватить. В правой руке она держала книги, в левой - скипетр" 1. Утешительницей Боэция становится Философия - персонифицированная Мудрость. Она заново проводит его по лабиринтам выпавшей ему судьбы, сопрягая ее с судьбой мира и вечностью. Факелом знания Философия освещает тропы, по которым души, "словно пьяные", бредут в поисках истины. Философия предстает в образе величественной женщины, однако она не неприступная госпожа, но чуткая и заботливая наставница, которой можно поверять свои сомнения и которая сопровождает ищущих истину в их странствиях. Чем прекраснее и глубже смысл, придаваемый человеком мудрости, тем вернее и прочнее сложит она ступени, ведущие к высшей истине.
      С помощью Философии Боэций осмысляет трагедию своей жизни не только в узколичном плане, но и в соотнесении ее с законами мироздания, в системе универсального космоса, неотъемлемой частицей которого является человек. Такая "космологизация" человеческой жизни, поглощающая и делающая не важными ее личностные аспекты, прямо указывает на неразрывную связь Боэция с античной философской традицией. Поэтому кульминацией "Утешения" становится не повествование о превратностях личной судьбы Боэция, которым отчасти посвящены две первые книги этого сочинения, а раскрытие идеи высшего блага и универсального разума, управляющего миром. Боэций обретает утешение в надличностной сфере, и это не просто риторический прием, но единственно возможное для него успокоение и утоление духовной боли через рациональное в эмоциональное переживание своей причастности вечному бытию мира. {90}
      Беседуя с Философией, Боэций от размышлений о своей участи постепенно переходит к рассмотрению природы судьбы (фортуны) - сюжет, неизменно популярный затем в средние века. Боэций и Философия рассуждают о преходящем характере таких благ, как богатство, знатность, высокие должности, слава, об иллюзорности человеческого благополучия, не подкрепленного духовностью, и подводят читателя к идее высшего блага. Это основная тема третьей книги.
      В четвертой книге рассматриваются различные аспекты иерархии пребывающих в мире сущностей в их отношении к источнику всякого бытия, награды и наказания за человеческие деяния. Пятая книга посвящена толкованию соотношения высшего закона, управляющего миром, универсального разума, провидения и человеческого познания, свободы воли. Постигнув с помощью Философии сущность вещей, автор "Утешения" обретает несгибаемую силу духа и готов мужественно встретить смерть.
      По мере усложнения рассматриваемых проблем диалог между узником и Философией все более "утяжеляется", утрачивает динамичность, однако в целом проза Боэция лаконична, изящна, соразмерна. "Утешение" насыщено не только сложнейшими философскими рассуждениями, но и художественными образами. Автору присуще поэтическое видение мира, его частые обращения к античной мифологии и истории подчас приобретают зрелищную выразительность, как, например, образ страдающего Орфея, исторгавшего своими песнями слезы из камня, или жестокого Нерона, хладнокровно оценивавшего достоинства телосложения убитой им матери. Боэций не только воспевает великую гармонию, царящую во вселенной, мировой порядок, но и создает картины природы спокойного или разбушевавшегося моря, земли, покрывающейся весной розовыми цветами, а осенью - наливными виноградными гроздьями, восхода и заката солнца. Даже самые сложные и отвлеченные проблемы он умеет раскрыть как философскими методами, так и чисто поэтическими средствами.
      Избранная форма и цельная структура произведения позволили Боэцию построить повествование как бы в двух планах - психологическом, отображающем внутренний мир и душевные терзания узника, постепенно скидывающего бремя земных страстей, поднимающегося над несправедливостью и соблазнами "дольнего" мира, {91} и философском, теоретическом. В какой-то мере "Утешение" можно назвать и своеобразным откликом на политические потрясения того времени, что подчеркивается наличием отступлений биографического характера.
      Боэций, оказавшийся не слишком удачливым политиком, возможно, до определенного периода не осмысливал в полной мере перемены, происходящие в мире, как коренную ломку веками сложившихся устоев римского общества.
      Ни в одном из его многочисленных произведений до "Утешения" не сохранилось никаких намеков на ту или иную оценку современных ему явлений. Его трактаты и комментарии, как правило, посвящены разработке отвлеченно философской тематики. Но причины этого, как представляется, следует усматривать не только в некоторой "политической инертности" Боэция, но и в том, что у него не было достаточно весомых поводов для изложения своего политического и этического кредо. И лишь когда для него стала очевидной эфемерность надежд на сохранение "римской свободы" под властью остготского короля, когда он стал ощущать, что по его времени и его жизни прошла граница между всем тем, что составляло славу Рима, и новым, еще непонятным, но уже чужим нарождающимся миром, он попытался осмыслить глубину катастрофы и найти из нее хотя бы духовный выход.
      Автор "Утешения", сетуя на суровость судьбы, сначала осмысливает все происшедшее с ним как столкновение любящего философию, добродетельного человека с "многочисленным воинством глупости"2. Однако далее это расплывчатое и, как явствует из высказывания самого Боэция, "традиционное" объяснение причин несчастий уступает место рассказу о конкретных событиях, предшествовавших осуждению "последнего римлянина". Перед читателем предстает картина беспорядков и беззакония, царящих в государстве, причем виновниками их, по мысли философа, являются варвары (хотя король и не упоминается). Осуждая их, Боэций выступает как представитель римской аристократии, находящийся в оппозиции к существующему режиму.
      Боэций повествует о несправедливости государственного управления, находящегося в руках бесчестных людей, подобных королевскому управляющему Тригилле. Он сетует на "остающуюся безнаказанной жадность варваров и сопутствующие ей бесконечные козни"3, на гра-{92}бежи, погубившие имущество провинциалов, и непомерные подати. Более того, по мнению Боэция, королевская власть тоже покоится на непрочной основе, ибо опирается в своих действиях на лживые показания клеветников. В этих условиях уже невозможно надеяться не только на сохранение какой-либо свободы, но и на простое уважение к человеческому достоинству. Перед ним разверзается потрясшая его истина: угасла слава римского имени. И невозможно добиться правды в государстве, "где кто-то возводит новые лживые доносы, а честные люди, оцепенев от страха при виде ужасной несправедливости по отношению к нам (Боэцию и его сторонникам.- В. У.), повержены; бесчестные же поощряются безнаказанностью злодеяния к наглости, а наградами - к свершению преступлений" 4.
      Потерпела крушение не только жизнь Боэция, обрушился казавшийся незыблемым мир, вскормивший его. И тогда перед ним встает вопрос: может ли вообще человек найти счастье и обрести хоть какую-нибудь устойчивость в этом "жизненном море, которое треплет бурями, налетающими со всех сторон" 5. И каков путь к счастью? Тот, которым шел он с юношеских лет, ведь оказался неверным. Следуя заветам Платона, Боэций не уклонился от бремени власти, дабы "управление, оставленное на попечение каким-либо злодеям, не принесло несчастья и гибели добрым людям". Однако стремление осуществить на практике утопические платоновские идеалы о благе государства при условии, что им бы управляли ученые-мудрецы или его правители стремились бы научиться мудрости, привело философа к личной трагедии и никоим образом не способствовало улучшению положения в государстве **.
      ______________
      ** Вспомним, что и попытка Платона "научить" мудрости тирана потерпела полное поражение.
      Однако Боэций, "взращенный на учениях элеатов и академиков", все-таки не сдается и пытается найти духовный выход из тупика. Философия спасает его от отчаяния. Более того, с ее помощью он наконец начинает постигать, чтo есть человек и для чего он живет и страдает, чтo есть добро и зло. И как мыслитель, всю жизнь стремившийся к строгости и точности знания, к облечению идей в выверенную систему понятий, Боэций ищет ответы на вечные проблемы человеческого существования с помощью сложной взаимосвязи философских категорий {93} и рассуждений, теперь уже относящихся не к математике и логике, но к метафизике, теории познания и этике.
      Конечно, "Утешение" - это в определенной мере "плод личного опыта" 6, но не только. Это - мыслительный и поэтический итог предшествующей культуры и завещание культуре будущей. В этой связи особое значение приобретает вопрос об источниках Боэциева "Утешения" и о характере их использования. Хотя, создавая последнее свое сочинение, Боэций был лишен возможности пользоваться своей богатейшей библиотекой (об этой утрате он с сожалением вспоминает), однако "Утешение" изобилует прямыми и косвенными обращениями к идеям и произведениям греческих и римских философов, ученых, писателей и поэтов. Цитаты, приводимые автором, всегда точны и уместны. Боэций привлекает их не только для подтверждения собственных мыслей, он как бы стремится сделать великих людей древности свидетелями современной ему реальности и собеседниками.
      Традиционно Боэция относят к числу философов-неоплатоников. Текст "Утешения" свидетельствует, что он был знаком не только с сочинениями комментировавшегося им ранее Порфирия, но и с произведениями Плотина, Прокла, Ямвлиха и, вероятно, Халкидия. Влияние неоплатонизма чувствуется в системе боэциевых философско-художественных образов. Значительное место "последний римлянин" отводит световой символике, занимавшей важное место в неоплатонизме. Так, высшее начало трактуется им как неиссякаемый источник света, изливающий на все свое сияние, убывающее по мере соединения с материальным началом. Во тьме пребывает разум человека, отягченного суетными земными заботами.
      В то же время влияние неоплатонизма на Боэция нельзя преувеличивать. "Утешение" в большей степени несет на себе отпечаток учения самого Платона. Об этом прежде всего свидетельствует ряд прямых высказываний о философии Платона в сравнении с другими философскими учениями. В частности, Боэций вкладывает в уста Философии прилагаемое к имени Платона определение "наш". Более того, он ставит знак равенства между понятиями философия и наследие Платона, когда от имени Философии провозглашает: "Позже, когда толпа эпикурейцев, стоиков и прочих им подобных стремилась завладеть его (Платона.- В. У.) наследством, заботясь в первую очередь о собственной пользе, они тащили меня, не-{94}смотря на мои крики и сопротивление, как часть добычи, а одежду, которую я выткала своими руками, разодрали и, вырвав из нее лоскутья, ушли, полагая, что я досталась им целиком" 7.
      В самые ответственные моменты философских рассуждений Боэций всегда обращается к Платону. Без усилий прослеживается влияние таких диалогов, как "Апология Сократа", "Горгий", "Федон", "Менон", "Тимей", "Государство" и других.
      Наряду с платоновскими произведениями важным источником для Боэция явились произведения Аристотеля, которого он также называет "мой". Это прежде всего "Никомахова этика", "О душе", "О небе", "Физика" и, вероятно, утраченной "Протрептик" ("Увещание" к философии). Однако утверждения Аристотеля всегда преломляются автором "Утешения" через призму философии Платона.
      Несмотря на достаточно резкую оценку учений стоиков и эпикурейцев, Боэций все же испытал на себе их влияние. По-видимому, он имеет в виду Эпикура, когда рассуждает о возможности или невозможности существования зла в мире. Идеи стоицизма вдохновляют гносеологию и этику "последнего римлянина". А философов-стоиков Кания, Сорана, Сенеку, подтвердивших истины своего учения собственной жизнью, он ставит в один ряд с великими греками Анаксагором и Сократом. В "Утешении", помимо возможных аналогий с "Нравственными письмами к Луцилию", "Утешением к Марции", "О счастливой жизни" Сенеки, встречается множество прямых или косвенных заимствований из его трагедий.
      Боэций неоднократно обращался к Цицерону, в частности к его "Тускуланским беседам", "О природе богов", "О предвидении", "О судьбе", "О государстве" и др.
      Из литературных источников "Утешения" прежде всего следует назвать "Илиаду" Гомера и "Андромаху" Еврипида, которые Боэций цитирует по-гречески. По-гречески же он приводит одну строку из утраченного сочинения философа Парменида, встречающуюся, впрочем, в "Софисте" Платона. Автор "Утешения" обнаруживает и блестящее знание римской поэзии и литературы. Гораций, Вергилий, Овидий, Катулл, Лукреций, Лукан, Ювенал цитируются или вспоминаются им всегда весьма кстати. Круг источников философа очень широк, что еще раз подтверждает его незаурядную образованность. Не случайно в эпоху средневековья "Утешение" стало одним {95} из важнейших источников знаний по античной философии и литературе.
      Обращает на себя внимание не только отсутствие обращений к Библии, сочинениям христианских авторов, но даже полное забвение имени Христа. А ведь упование на утоление страданий богом-спасителем со стороны верующего человека было бы вполне естественным. Однако даже самые тщательные изыскания позволили обнаружить лишь туманные намеки на возможность того, что в нескольких местах "Утешения" можно усмотреть некие отдаленные отголоски христианских мотивов. Так, Э. Жильсон, крупнейший неотомист, указал на одно предложение в XII прозе третьей книги, которое можно трактовать как измененную передачу фразы из Книги премудрости 8,1 8. Быть может, перекликается с христианской молитвой начало Х стихов третьей книги. Однако не исключено, что это просто привычное употребление выражения, бывшего в то время "на слуху".
      Конечно, столь упорное стремление избежать всего того, что может быть отнесено к христианству, или, точнее, естественное забвение его не могло не вызвать различных предположений у исследователей: от утверждения, что это чистая случайность, до мысли о том, что "Утешение" - это лишь первая часть сочинения, в которой автор изложил основы античных философских взглядов на мироздание, а вторую часть, посвященную христианству, он якобы не успел написать. Однако подобное утверждение ничем не подкреплено. Приходится констатировать, что дошедшее до нас "Утешение" - произведение не христианской ориентации. Это подтверждается не только отсутствием обращения к христианским источникам, но и всей его философской концепцией.
      Постоянное обращение Боэция к авторитетам прошлого не раз навлекало на него обвинения в эклектике, философской и литературной. Боэций действительно не был оригинальным мыслителем, если под оригинальностью понимать лишь создание самобытной в своих исходных посылках философской системы. Но справедливости ради следует отметить, что в истории человечества таких абсолютно самостоятельных систем вообще чрезвычайно мало. Боэций схватывает самое существенное в уходящей культуре, стремясь отразить это существенное многогранно и глубоко, синтезировать в некую устойчивую универсальную форму.
      Используя огромный исходный материал, автор "Уте-{96}шения" тем не менее создает целостную мировоззренческую концепцию, даже своеобразную философскую систему. Система вообще и система взглядов в частности предполагают прежде всего наличие определенных, характерных именно для нее связей между составляющими ее элементами, что и обусловливает существование некоей целостности, единства. Каждая часть системы, как бы важна она ни была сама по себе, может быть понята в полном объеме лишь при условии анализа всех ее связей с другими элементами, в комплексе. Взаимосвязанность частей, определяющая единство структуры,- основной признак системы. Обратимся к мировоззрению Боэция. Можно ли его определить как систематическое? На этот вопрос следует ответить положительно. Все концептуальные построения "последнего римлянина", все его рассуждения соединены теснейшим образом, и связь эта в первую очередь осуществляется и детерминируется пониманием предмета философии и ее задач, являющимся отправной точкой его философских построений и в то же время связующим звеном между предлагаемыми им решениями различных проблем. И подобно тому как персонифицированный образ Философии способствует осуществлению единства структурного построения "Утешения", боэциево понимание предмета и задач философии определяет внутреннее единство и соразмерность его мировоззренческой системы. Литературная аллегория позволяет Боэцию более точно и ярко показать, сколь значительную роль отводит он философии в жизни человека.
      Придавая исключительное значение познанию, осуществляемому с помощью философии, как единственному способу достижения счастья человеком и выполнения им своего предназначения, Боэций полагал, что задача эта могла бы оказаться невыполнимой, если к ее решению подходить только с субъективных позиций, ибо человек "не ничтожная часть этого мира". Поэтому смысл существования человека становится понятным лишь при условии раскрытия общих закономерностей бытия и мышления.
      "Найти знак истины"
      Боэция волнует вопрос: "Где ж понимание мира скрыто тогда в человеке? Сила, что частности видит, знанье от тьмы отделяя, та, что опять собирает разъединенное вместе, путь пролагая к вершинам, иль, до земли опускаясь, {97} правду вздымает над ложью, снова к себе возвратившись?" 1
      В математических и теологических трактатах, в сочинениях по логике Боэций неоднократно пытался дать определение философии, полагая, что она есть "мудрость сущего", "любовь к мудрости" и "постижение истины". При этом им подчеркивались два момента: то, что философия воплощает в себе объективную разумность, заключенную в вещах, и одновременно путь познания человеком природы всего сущего. В соответствии с античной традицией "последний римлянин" придерживался деления философии на две составные части - активную и созерцательную (пассивную), обозначенные буквами п и ф, вытканными на одеждах явившейся Боэцию (вспомним его "Утешение") Философии. Приходит на ум и высказывание из Боэциевого комментария к "Введению" Порфирия о том, что "существует единый род философии, включающий в себя два вида ... а именно: спекулятивный и действенный".
      Итак, единое тело философии, как полагает автор "Утешения", состоит на двух частей. Практическая, или активная, философия - это основание, на котором зиждется великое строение созерцательной философии, устремленной к познанию высших законов мироздания и универсального разума.