Вместе с тем, высоко оценивая возможности человеческого познания, философ все же сумел выразиться по поводу универсалий с достаточной степенью неопределенности, которая как бы давала неограниченные возможности для поисков решений предложенной логической загадки. Тема была предложена, и средневековая схоластика начала изощряться в ее интерпретации. Поистине Боэций выступил не только как "отец схоластики", но невольно и как коварный Сфинкс, предложивший разгадать неразгадываемое.
      Средневековая философия выдвинула три варианта "отгадки" (при множестве переходных оттенков) - реализм, номинализм, концептуализм. Реализм признавал действительное существование надмысленной реальности, идеальных объектов, универсалий, не зависящих от человеческого опыта и познания. Умеренный реализм несколько "рассредоточивал" универсалии, считая, что они обладают реальным существованием, но проявляются через единичные вещи. Номинализм как оппозиция реализ-{71}му отказывал универсалиям в реальном существовании и рассматривал их как категории человеческого мышления. Крайние номиналисты считали, что универсалии - это просто звуки, даже не имена. Концептуализм стремился примирить враждующие позиции, признавая, что общее, универсалии существуют в вещах и в то же время являются воспроизведением в уме сходных признаков, заключенных в единичном.
      Борьба между номинализмом и реализмом полыхнула с необычайной силой и XI в., в ней столкнулись Росцелин и Ансельм Кентерберийский. Накал ее не ослабевал почти до конца средневековья. Во всяком случае, нельзя, пожалуй, назвать ни одного средневекового философа, который в той или иной мере не был бы реалистом, номиналистом или концептуалистом, а подчас и "сочувствовал" попеременно всем трем направлениям. На реализме основывался высший синтез средневековой философии, осуществленный Фомой Аквинским и его учителем Альбертом Великим. Номинализм, как правило, питал оппозиционные течения схоластики, теорию "двойственной истины" в частности. Он оказал значительное влияние на развитие логики и естественнонаучных знаний, особенно в XIV-XV вв. Концептуализм стал основой духовного протеста Абеляра против церкви. (Некоторые исследователи, кстати, считают абеляровскую "Диалектику", имевшую принципиальное значение в споре номиналистов и реалистов, "парафразом" боэциевых логических трактатов 14.)
      При всей на первый взгляд отвлеченности спора об универсалиях он оказал огромное влияние на интеллектуальную жизнь средневековья в целом и имел выходы в идеологическую, религиозную борьбу, ибо каждая из концепций в крайнем своем выражении приводила к ересям. Крайний реализм при всей его спиритуальности обнаруживал тенденцию к пантеизму, стирая грань между миром и богом (как это и случилось в философии Эриугены). За реализмом как бы снова возникал опасный призрак ересиарха Ария, потрясавшего устои ортодоксальной церкви в IV в.
      Крайне истолкованный номинализм неожиданно оборачивался разрушением единства троицы, ибо каждая ее ипостась как бы превращалась в индивидуального бога **. {72} Абеляр, который был сторонником умеренной позиции - концептуализма, тем не менее подчас действительно обнаруживал склонность к номинализму. В номинализме, с его интересом к индивидуальным вещам и мощной силой мыслительной дезинтеграции, уже брезжило наступление новой интеллектуальной эпохи, когда люди больше будут интересоваться явлениями земного мира, чем неизменной красотой мира вечного. Концептуализм в итоге тоже приводил к рационализму и свободомыслию.
      ______________
      ** Этот аргумент не преминул использовать против Абеляра Бернар из Клерво, впрочем и сам таким же образом погрешивший в своих сочинениях и от этого, быть может, еще яростнее нападавший на своего противника.
      Философ, которого Боэций называл "своим Аристотелем", стал для развитого средневековья Философом по преимуществу. Имя его даже не надо было называть, ибо, когда средневековый читатель видел слово Философ, начертанное с большой буквы, он знал, что речь идет об Аристотеле. Нельзя также не вспомнить, что первый после Боэция перевод Стагирита на один из развивающихся европейских языков (старонемецкий) был сделан в начале XI в. Ноткером Заикой с помощью боэциевых версий аристотелевских "Категорий" и "Об истолковании".
      Помимо переводов и комментариев к сочинениям Аристотеля и Порфирия, большое значение для становления схоластической философии имели оригинальные логические сочинения Боэция - "Введение в теорию категорических силлогизмов", "О гипотетических силлогизмах", "О разделении", "О категории различия" и, наконец, комментарий к "Топике" Цицерона. Эти труды в средние века входили в число основных учебников по логике. Списки их вплоть до XVI в. были широко распространены в библиотеках Западной Европы, что свидетельствует об их исключительной популярности. Без столь важной работы Боэция по выяснению, уточнению, переводу, детализации и выработке философской, логической латинской терминологии просто невозможно представить весь дальнейший ход развития средневековой схоластики, получившей от "последнего римлянина" не только терминологический аппарат, но и прекрасные образцы тончайшей нюансировки и методики доказательств.
      Боэций также считается одним из основателей пропозициональной логики, разработавшим теорию гипотетических силлогизмов, и в настоящее время не утратившую свое значение в логике. Боэций в теории силлогизмов по-{73}шел дальше Аристотеля, детально разрабатывая правила дедукции, обращаясь при этом к наследию греческих философов Феофраста и Евдема, а также к логике стоиков. Не вдаваясь в подробности классификации силлогизмов у Боэция, отметим лишь, что гипотетические силлогизмы он делит на восемь видов. Ему же принадлежит и создание употребляемых до сих пор наименований отдельных элементов силлогизма: средний термин, больший термин, меньший термин.
      Логические сочинения и комментарии Боэция сыграли значительную роль не только в философии средневековья, но и в развитии системы образования в ту эпоху. Если его "Наставления к арифметике" и "Наставления к музыке" были положены в основу преподавания "математических" дисциплин, то эти стали ядром преподавания диалектики - центральной дисциплины тривиума - и собственно философии. На них школяры и студенты университетов обучались началам метода логической аргументации и формальных логических построений, овладевали логическим методом. С помощью боэциевых переводов и логических сочинений была осуществлена подготовка к овладению наследием Аристотеля, ставшим доступным западному миру в более полном объеме лишь в XIII в. Вообще же число средневековых комментариев к логическим произведениям "последнего римлянина" очень велико 15, и значение их для интеллектуальной жизни средневековья трудно переоценить,
      Идея примирения учений Платона и Аристотеля, выдвинутая Боэцием, находила сторонников и среди философов последующих веков. В частности, она привлекла Альберта Великого. Спор о Платоне и Аристотеле (хотя уже не под прямым влиянием "последнего римлянина") вспыхнул с новой силой в философии Ренессанса и оказался весьма значимым для судеб европейского гуманизма. Таким образом, Боэций, писавший для школы и заботившийся о философском просвещении, оказался у истоков многовековой идейной борьбы. От него как бы протянулась нить через всю последующую историю интеллектуальной жизни и философии Западной Европы вплоть до конца Возрождения. {74}
      Разум и вера
      Время, когда жил Боэций, было не периодом открытой конфронтации язычества и христианства, а годами острой идейной борьбы внутри последнего. Еще при императорах Грациане (367-383), Валентиниане II (375-392), Феодосии I Великом (379-395) были изданы суровые законы о преследованиях язычников и еретиков: нехристианам запрещалось занятие государственных должностей, что если и не приводило к немедленному искоренению язычества, то способствовало хотя бы формальному принятию христианства лицами, состоявшими на государственной службе **. К началу VI в. в остготском государстве все должностные лица формально были христианами, правда, характер и глубина их веры могли колебаться в очень широких пределах.
      ______________
      ** Впрочем, в конце IV - начале V в. законы эти все-таки нарушались, о чем убедительно свидетельствуют, примеры старшего Симмаха и философа Макробия.
      Боэций, как можно судить по его сочинениям и комментариям, в молодые годы не только не выказывал ревностного благочестия, но серьезно даже не интересовался вопросами веры. Начатый труд по переориентации стиля мышления, способа философствования он осуществлял в русле античной интеллектуальной традиции. Тем не менее вопрос об отношении Боэция к христианству, пожалуй, занимает центральное место в обширной литературе о нем 1. Ни один исследователь не обошел, да и не мог обойти вниманием эту проблему. Почему же это произошло? Да потому, что вопрос о характере мировоззрения, веры философа выходит далеко за рамки его биографии и является частью основополагающей для истории проблемы преемственности между культурами античности и средневековья, а также взаимодействия античной языческой и христианской традиций в процессе становления культуры феодального общества. Была ли церковь единственным хранителем и передатчиком культурной традиции в ту эпоху, когда Западная Европа оказалась под властью варваров,- так в конце концов формулируется этот вопрос.
      Почти до последнего двадцатилетия XIX в. на этот вопрос можно было ответить вполне определенно. Все сочинения, тогда атрибутировавшиеся Боэцию, не содержали каких-либо прямых свидетельств христианской ориента-{75}ции в его мировоззрении. Версия, будто он мог быть мучеником за веру, строилась на зыбком основании: он был казнен по приказу короля-арианина. Однако в научной литературе предпочтение все-таки отдавалось мнению, что Боэций стал политической жертвой Теодориха.
      В средние века Боэцию тем не менее приписывался ряд теологических трактатов. В течение долгого времени историческая критика отвергала их принадлежность "последнему римлянину", но в 1877 г. был опубликован незадолго до того обнаруженный немецким ученым А. Холдером фрагмент, приписанный в конце копии Х века произведения Кассиодора "Наставления в науках божественных и светских", получивший название "Anecdoton Holderi". Вскоре Г. Узенером была доказана его принадлежность действительно Кассиодору. Это небольшой текст, состоящий из четырех частей. Вероятно, он представляет собой фрагмент "памятной" книги, в которую королевский секретарь вносил заметки о наградах, должностях и деятельности членов своего рода. Из вступления, где упоминается имя Руфа Петрония Никомаха, бывшего консула, патриция, а в 521-522 гг. магистра оффиций, как считает его публикатор Г. Узенер2, можно сделать вывод, что, вероятно, этот фрагмент является частью записок, предназначенных для прочтения этим лицом. В 3-й и 4-й частях фрагмента сообщаются сведения о Симмахе и Боэции (их Кассиодор считал своими дальними родственниками). Королевский секретарь отмечал, что Боэцием были написаны трактаты "О троичности", "Против Евтихия и Нестория", а также сочинения по вопросам христианской догматики, к их числу относят обычно "Каким образом субстанции благи...". Казалось бы, вопрос о христианстве Боэция должен был отпасть. Но напротив, он еще более обострился. Сложность проблемы заключается в том, что теологические трактаты, долженствующие служить веским подтверждением христианизации воззрений философа, наводят на размышления иного порядка. Их относят примерно к 512-522 гг., т. е. к тому же периоду, когда шла наиболее интенсивная работа над комментариями и логическими сочинениями Боэция. В теологических трактатах Боэций пытается решить ту же проблему формирования нового метода философствования, разрабатывая при этом оригинальную концепцию взаимоотношения веры и разума.
      Античное мышление не знало той мучительной раздвоенности, которую породила проблема веры и разума, {76} откровения и знания в христианском мировоззрении, а в дальнейшем - в средневековой культуре. При всем своем интересе к постижению божества, закона, управляющего мирозданием, языческие философы, в том числе и Платон, которого называли "теологом", каждый раз творили свою собственную мифологию, развивая каждый раз новую философскую концепцию высшего начала, неразрывно связанную с их учениями о бытии мира. И хотя понятие "теология" возникло в греческой философии, сама эта философия была глубоко чужда теологии как религиозной доктрине, толкующей о сущности и реализации бога и основывающейся на божественном откровении как системе непреложных истин. Теология со своим специфическим предметом осмысления стала развиваться только с возникновением христианства с его концепцией личного бога, наличием сакральных текстов, якобы "зафиксировавших" слово божье, т. е. то, что считается высшей истиной, которая должна приниматься без доказательств, а лишь на основании безоговорочного подчинения авторитету. Однако, хотя истинность откровения не могла подвергаться сомнению, она все же таковому подвергалась. И первые века христианства служат тому блестящим подтверждением. Христианство утверждалось не только в борьбе с язычеством и государственной властью. Борьба была жестокой и кровавой и дала церкви несколько поколений мучеников за веру, погибших под стрелами и мечами римских солдат, на аренах цирков, распятых, подобно основателю их религии. Не менее бескомпромиссной была борьба внутри христианства за признание единственно богооткровенными тех или иных текстов и выработку догматики.
      Ко времени Боэция эта борьба не иссякла. Снова нарастали крупные разногласия между восточной и западной церквами, уже не раз обострявшиеся после Халкидонского собора 451 г., провозгласившего равенство Римской и Константинопольской церковных кафедр. Восток по-прежнему захлестывали ереси - несторианство, евтихианство, монофиситство и другие. В центре религиозной борьбы все еще продолжал оставаться вопрос о соотношении трех ипостасей христианской троицы, казалось бы, уже давно решенный собором 325 г. в Никее, принявшим "символ веры", и вопрос о соотношении божественной и человеческой природ в Христе, воплощенном Логосе, хотя Халкидонский собор утвердил положение, долженствующее быть окончательным, что в бого-человеке сливались {77} две природы, чтобы образовать единую сущность, одно лицо.
      На эти острые вопросы идейной борьбы своего времени, Боэций попытался откликнуться, разобраться в них не как религиозный или политический деятель, а как рационалистически настроенный философ. Не исключено, что теоретическая деятельность "последнего римлянина" в этой области была своеобразной частью подготовительной работы по преодолению противоречий между западной и восточной церквами, отчасти реализованному только при императоре Юстине I (518-527) по инициативе его племянника Юстиниана и епископа Рима Ормизда. Примирение оказалось непрочным, что, вероятно, отразилось и на судьбе Боэция, связанного с папой Иоанном I, бывавшим в Константинополе с целью переговоров по религиозным вопросам.
      Теологические трактаты Боэция скорее всего предназначались для прочтения и обсуждения в узком кругу лиц, куда входили Симмах, Иоанн I (тогда, впрочем, еще не бывший папой) и, возможно, Кассиодор. Едва ли можно с достаточной определенностью подтвердить это предположение, однако сам характер теологических сочинений философа, реферативный и почти эскизный, скорее позволяет говорить о них как о набросках, предназначенных для обсуждения, претендующих не на окончательное разрешение проблем, а лишь на оттачивание методов, способных привести к логически приемлемому итогу.
      За всеми догматическими спорами всегда незримо вставала проблема соотношения веры и разума, откровения и знания. Не случайно почти все представители христианской апологетики и патристики так или иначе касались ее. Уже на ранних этапах обсуждения этой проблемы в христианской мысли выкристаллизовались два подхода к ее решению, просуществовавшие затем вплоть до духовной секуляризации нового времени: утверждение абсолютного превосходства веры над разумом (Татиан, Тертуллиан и их последователи) и поиски если не их примирения, то хотя бы не взрывоопасного сочетания (Юстин, Климент Александрийский и их последователи). Второй путь был весьма опасным и нередко приводил к ереси, к "чрезмерному" с позиций ортодоксии увлечению возможностями человеческого разума, как случилось, например, с Оригеном, предпринявшим попытку мировоззренческого синтеза, в котором он уклонился в сторону своеобразного сочетания рационализма и мистики. {78}
      Выявление соотношения между верой и разумом, истинами божественной и человеческой заняло важное место в учении Аврелия Августина - крупнейшего представителя западной патристики. Нельзя сказать, чтобы этот отец церкви решил проблему однозначно, исключительно в пользу веры, отринув значение познания. Прошедший путь долгого и мучительного духовного становления Августин дал, по существу, многозначный ответ на вопрос, признав (до определенного предела) права разума как средства, способного укрепить веру, и в то же время придав большое значение интуиции, воображению, иррациональным аспектам веры. В итоге высшая истина у Августина все же носит сверхразумный характер, что несомненно сильно расшатывает и делает уязвимыми позиции человеческого разума.
      В теологических трактатах Боэций называет себя учеником Августина. Возможно, он искренне считал себя таковым, и тому было по крайней мере две причины. Ко времени "последнего римлянина" Августин уже давно являлся признанным высшим авторитетом теологии на Западе. Вторая причина субъективного характера. Боэций, несмотря на то что жил в эпоху, сделавшую компилятивность своим высшим образовательным принципом, всегда обращался к лучшим образцам: в нравственной области - к Катону и Бруту, в философии - к Платону и Аристотелю, в математике - к Евклиду и Никомаху, а в теологии - к Августину, значение трудов которого он не мог не прочувствовать и как философ, и как политик, и в конце концов как человек, чья жизнь велением времени вольно или невольно оказалась включенной в орбиту растущего влияния церкви.
      Однако провозгласить себя чьим-то учеником и быть им - не одно и то же. В любом случае Боэций понимает свое ученичество очень своеобразно. Он избирает для теологических трактатов темы, находившиеся на самом острие идейной полемики: о троичности, о соотношении двух природ в Христе, о том, каким образом субстанции могут быть благи, т. е. кардинальный вопрос о субстанциональном характере блага и его соотнесении со злом; избирает не для апологетизации, а для "исследования" и "понимания", по его собственному свидетельству.
      Характерно, что теологические трактаты, как показывают предпосланные им посвящения, предназначены для самых близких по духу людей. Боэций предлагает на их суд плоды своих размышлений, которые не могут быть, {79} да и не должны быть понятными многим. Такое отличие теологических трактатов от всех других сочинений Боэция, ориентированных на широкую аудиторию, наводит на мысль, что он сам рассматривал их как далеко не завершенную, "пробную" работу. Вполне возможно, что он в этой области совсем не чувствовал себя уверенным или полагал, что предложенный им подход к теологической проблематике - своеобразный "рационалистический эксперимент", требующий доброжелательного и квалифицированного обсуждения, прежде чем быть широко обнародованным.
      Боэций обосновывает свои колебания и опасения: "...куда бы ни обратил я свой взор, всюду он натыкается то на ленивую косность, то на завистливое недоброжелательство, а потому лишь напрасному оскорблению подверг бы божественные трактаты тот, кто мог бы от этих чудовищ, пребывающих в человеческом облике, скорее получить насмешки, чем возбудить в них жажду познания" 3. Что это - высокомерие аристократа духа или попытка под кажущейся заносчивостью скрыть боязнь непонимания? Если принять во внимание, что Боэций в то же самое время предпринял попытку сделать доступными для латиноязычного мира сочинения Платона и Аристотеля, что он создал обстоятельные и совсем не "элитарные" учебники для школы, то следует склониться ко второму предположению. Боэций написал свои теологические трактаты так, как не писал никто до него и как начнут писать более чем семь веков спустя. Совершенно естественно, что он искал понимания прежде всего у самых близких и самых образованных людей, ибо духовная атмосфера того времени не располагала к откровенности. "Последний римлянин" обличал "интеллектуалов"-современников: "На одном собрании обсуждался вопрос различия между двумя способами соединения природ: из двух природ или в двух природах ... Что касается обсуждаемого предмета, то в этом я смыслил столько же, сколько и все прочие, то есть ровно ничего; но лепта, внесенная мною (в его обсуждение], была больше, поскольку я не приписывал себе ложно знание того, чего на самом деле не знал... И тут охватило меня великое изумление: сколь же велика наглость невежд, которые пытаются прикрыть изъяны невежества бесстыдным притязанием на ученость. Не зная не только предмета, о котором идет речь, но не понимая даже того, что сами они говорят в подобных спорах, они как будто забывают, что невежество, {80} когда его пытаются скрыть, во сто крат позорнее [открыто признанного незнания]" 4.
      Даже беглое знакомство с трактатами этого цикла может поставить читателя в тупик - по названию это как будто теологические сочинения, а по тому, о чем идет речь, по подходам и методам рассуждения - это, в сущности, логические произведения, сложные и сухие. Сразу же вспоминается призыв Боэция к тому, чтобы "дисциплинировать" ум. Их автор выказывает свои интеллектуальные пристрастия и здесь: "Итак, как это бывает в математике, да и в других науках, я предлагаю вначале определения и правила, которыми буду руководствоваться в дальнейшем рассуждении" 5. "Математический" подход должен быть подкреплен философским осмыслением - вот почему Боэций намерен писать сжатым и кратким слогом и "обозначать новыми, ранее не использовавшимися" словами то, что почерпнуто из "сокровенных учений философии".
      Не оставляет сомнений, что пафос теологических трактатов Боэция не в доказательстве истин веры, а поиске понимания. Понимание же может базироваться на логике, которая для "последнего римлянина" есть прежде всего логика Аристотеля. Обращение Боэция к Аристотелю, пусть и истолкованному в духе философии Платона,- это свидетельство зрелости его как мыслителя. Вспомним, что обращение к Аристотелю стало одной из важнейших черт зрелости и средневековой культуры. Мыслительная эволюция Боэция как бы перекликается с мыслительной эволюцией средневековья, и в этом смысле он тоже "свой" для наступающей эпохи.
      Аристотель, ставший к концу XIII в. после затяжной и напряженной идейной борьбы высшим философским авторитетом на Западе, был не популярен в западной апологетике и патристике первых веков нашей эры. Хотя ряд положений Стагирита косвенными путями проникли в круг идей ортодоксального христианства, однако пытливый "научный" характер его учения более соответствовал настрою еретических кругов, в которых впервые были использованы логические и метафизические понятия аристотелизма для истолкования вероучения. С аристотелевскими идеями были, в частности, связаны ереси, отрицавшие троичность бога - монархиане-динамисты II в., феодотиане, "испытывавшие благоговение перед Аристотелем и Феофрастом" 6, последователи Павла и Лукиана Самосатских, с помощью аристотелевских аргументов доказывав-{81}ших невозможность воплощения Логоса (эта мысль получила дальнейшее развитие в арианстве).
      И не случайно отец церкви Иероним Стридонский воскликнул, что "арианская ересь.... выводит ручейки своих аргументов из аристотелевских источников"7. На востоке крупнейший христианский ортодоксальный мыслитель Василий Великий обвинял ариан в злоупотреблении "хрисипповыми умозаключениями и аристотелевыми категориями" 8. Другой отец восточной церкви - Григорий Нисский называл учение Аристотеля "злохудожеством" (какотехнией). По мнению ортодоксального греческого автора Феодорита, под пером еретически настроенных аристотеликов "теология превратилась в технологию" (не в современном смысле этого слова, но в науку, близкую к свободным искусствам). В V-VI вв. аристотелевская логика была на востоке особенно популярной в несторианских и монофиситских школах **. Тем не менее отзвуки аристотелизма отдаленно слышатся и в ортодоксальной доктрине. Не случайно понятие "единосущный", после Никейского собора прилагаемое в обязательном порядке ко второму лицу троицы, невольно вызывает аристотелевские ассоциации. Но то была лишь слабая и непризнаваемая громогласно инфильтрация.
      ______________
      ** Несторианство - течение в христианстве, возникшее в Византии в V в. Его сторонники считали, что Христос, будучи рожден человеком, лишь потом обрел божественную природу. Монофиситы же, напротив, абсолютизировали в Христе божественное начало. Оба течения осуждены ортодоксальной церковью как еретические.
      Боэций же предпринял решительную и беспрецедентную попытку использования логики Аристотеля для истолкования догматики. Он развернул проблему в таком ракурсе, который был до него практически неизвестен, но которому предстояло доминировать в средневековой философии. Более осторожно аристотелевская логика вводилась в ортодоксальную теологию на Востоке его современником Леонтием Византийским, что несомненно свидетельствует о "назревании" проблемы. Однако успешно эта задача в Византии была решена лишь Иоанном Дамаскином в VIII в.
      Боэций, конечно, не мог не быть в курсе всех этих перипетий. И то, что он делает с аристотелевской логикой, вводя ее в круг чуждых ей до тех пор идей, свидетельствует, во-первых, о его несомненно философской, а не теологической ориентации, а во-вторых, о его неза-{82}урядном видении интеллектуальной исторической перспективы, ибо то, что было свершено Боэцием в VI в., в XIII в. будет повторено на новом витке развития европейского мышления, когда в борьбе за наследие Аристотеля столкнутся ортодоксия и свободомыслие, когда на базе выхолощенного аристотелизма Фома Аквинский воздвигнет новую теоретическую систему католицизма, а истолкованное в XII в. великим арабским комментатором Аверроэсом (Ибн Рушдом) учение Стагирита станет основанием латинского аверроизма и началом возрождения научного интереса к нему.
      Итак, у Боэция мы находим начала обоих этих подходов. Он провозглашает, что "истины веры должны быть подкреплены доказательствами разума"9. "Последний римлянин" не сомневается, что вера должна быть не просто принята, но обязательно понята. Он приглашает к размышлению: "Последуем здесь превосходному, на мой взгляд, высказыванию, гласящему, что ученый человек должен пытаться достичь такого понимания каждого предмета, которое соответствовало бы его, предмета, сущности" 10. Это утверждение, как представляется, несет в себе опасность для вероучения, ибо история показала, сколь часто попытки достичь понимания богооткровенных истин в конце концов приводили к их отрицанию. Боэций предлагает разграничить сферы науки и теологии, различающихся не только по своему предмету, но и по способу мышления: "Спекулятивное знание [вообще делится на] три части: естествознание, математику и теологию. Первая часть - [естественная], [рассматривает вещи] в движении... Она исследует формы тел вместе с материей, ибо в действительности формы неотделимы от тел... [Вторая часть] математическая, неотвлеченная, [рассматривает вещи] без движения. Она исследует формы тел без материи и потому без движения... [Третья часть] теологическая, отвлеченная, или отделимая, с движением дела не имеет, поскольку божественная субстанция лишена как материи, так и движения. Так вот, предметы естественно должны рассматриваться с помощью рассудка, математические - с помощью науки, а божественные - с помощью интеллекта **. В последнем случае не следует опускаться до воображения: надо вглядываться в форму, истинную форму, а не образ; ту фор-{83}му, которая есть само бытие и из которой происходит бытие. Ибо всякое бытие - из формы" 11.
      ______________
      ** По Боэцию, рассудок и интеллект - разные ступени мышления, при этом интеллект, как высшая способность к абстрагированию, более совершенен.
      Идея разграничения науки и теологии, сформулированная в трактате "О троичности", с новой силой зазвучит уже в иных исторических условиях - в XIII в., получив противоположные толкования у ортодоксально настроенных теологов и радикально мыслящих философов.
      Отличительная черта метода Боэция - стремление к точности и не подлежащей интерпретации определенности. На это же в идеале будет нацелена средневековая схоластика, добивавшаяся создания таких схем рассуждения, которые бы давали достоверное и исчерпывающее, с позиций логики, объяснение для любого содержания, разъятого и проверенного с их помощью. Трактаты Боэция, как уже говорилось, посвящены определенным теологическим проблемам, но автор не обсуждает их существа, не касается онтологических или собственно богословских аспектов. Все свои рассуждения он концентрирует в сфере логики. Так, например, доказательство единства и равнозначности всех лиц троицы он облекает в форму логической проблемы тождества и различия. Вот как, в частности, он полемизирует с арианами, наделявшими ипостаси троицы различными степенями достоинства: "...принципом множества является различие; без него невозможно понять, что такое множество. Всякие три или более вещи отличаются друг от друга либо по роду, либо по виду, либо по числу, ибо отличие в стольких же отношениях, в скольких и тождество. А тождество устанавливается трояко: во-первых, по роду: так, например, человек - то же самое, что и лошадь, поскольку у обоих один и тот же род - животное; во-вторых, по виду: так, Катон - то же, что и Цицерон, поскольку оба по виду люди; в-третьих, по числу, как, например, Туллий и Цицерон - числом ведь один. Точно так же и различие устанавливается либо по роду, либо по виду, либо по числу"12.
      Можно ли сказать, что здесь идет теологическая полемика? Думается, что нет. То, что говорит Боэций, может быть отнесено к любому виду множества.