– Этим утром, – сказала Трейси, – миссис Эрим показала мне портрет Анабель в спальне мистера Рэдберна. Лицо на портрете показалось мне очаровательным… Миссис такой и в жизни была?..
Нарсэл вернулась к своему стулу у кровати и села.
– Она была и такой и… не такой. В Анабель было много чисто детской непосредственности, ей хотелось казаться веселой и легкомысленной, главной героиней своих собственных маленьких пьес. И тем не менее, она вышла замуж за него… такого мрачного, сурового и серьезного. О, я могла бы рассказать вам немало историй о том годе, который они прожили здесь! Видели крепость на противоположном берегу пролива ближе к Стамбулу?
– Да, но пока только издалека, – кивнула Трейси.
– Это Румели Хизар, очень известное в турецкой истории место. Его построили для защиты Босфора от врагов, но ему так и не удалось послужить этой благой цели. На нашем берегу стоит Руели Хизар, такая же крепость, только поменьше и не столь интересная. Однажды мы решили провести пикник в Руели Хизаре все вместе, с Анабель. Были мой брат, Сильвана, даже Майлс поехал с нами. В тот день Анабель вела себя с каким-то необузданным весельем, порой находило совсем необъяснимое возбуждение, и она становилась, как… как нож.
– Что вы хотите этим сказать: «как нож»? Нарсэл объяснила:
– Ну, очень язвительная и… даже, пожалуй, злая. Анабель могла обидеть человека, не подумав и не желая его обижать, но человеку было явно от этого не легче. Нет, я подобрала неточное сравнение, она разила не как нож, а как рапира, молниеносно. Да… правильно! Как острый клинок, спрятанный среди складок шелка, готовый резать и кромсать, когда этого никто не ожидает. В тот день Анабель захотелось подняться на самый верх, но Майлс категорически запретил ей это, сказав, что у нее закружится голова. Анабель в ответ заявила, что, если захочет, она взлетит на самый верх. И помчалась через сад в крепость, а там стала взбираться по этим ветхим лестницам. Неожиданно мне стало страшно. Я крикнула, что кто-то должен остановить ее. Мюрат хотел было сделать это, но Майлс остановил его. Он сказал, чтобы его жену оставили в покое, дескать, если ее сейчас остановить, она никогда не поумнеет. Может, он уже тогда хотел ее смерти. Это было весной, по берегам Босфора розовыми цветами цвели Иудины деревья. За стенами крепости, прямо на холме, как раз растет одно такое, и Анабель решила, что должна увидеть его с самого высокого места. Она бежала легко, как газель, и ни разу не оглянулась ни назад, ни вниз. Анабель увидела Иудино дерево между крепостными зубцами и крикнула нам, что оно прелестно и что мы все должны подняться наверх и увидеть его собственными глазами.
Нарсэл замолчала, и Трейси показалось, что она услышала в ее голосе волнение. Девушка опустила голову.
– У меня в детстве была подружка американка. Я тогда ходила в школу для американских девочек в Арнавуткойе, на другом берегу Босфора. Там я и научилась говорить по-английски. Моей подружке было столько же лет, сколько и мне. Ее отец был американским морским офицером. Но она отличалась от Анабель. Я не знала ни одного человека, который был бы похож на Анабель.
Да, ни одна женщина на свете не могла быть такой, как Анабель, подумала Трейси и на секунду закрыла глаза. Никто не обладал таким даром веселья, как она, никого так сильно не тянуло к опасности.
– Как она спустилась со стены в тот день? – спросила Трейси.
– Это было ужасно. Я, наверное, никогда не забуду тот день. Поворачиваясь к нам, Анабель бросила мимолетный взгляд вниз. В том месте, где она стояла, стена была особенно высокой и узкой. В ту секунду мне показалось, будто чья-то холодная рука сжала мне сердце. Я испугалась, что она сейчас упадет, прямо у нас на глазах.
Майлс увидел, что с ней творится неладное, и крикнул, чтобы она прислонилась к стене и подождала его. Он бросился наверх, но она не стала ждать. Анабель взмахнула рукой, показывая на ступеньки, и, спотыкаясь, кое-как спустилась на первый уровень, где и упала в обморок на узком карнизе. Она не сорвалась только чудом. Рэдберн поднялся к ней и отнес ее вниз. Тогда я почти восхищалась им. Он был сильным и уверенным. Придя в себя, Анабель начала брыкаться и царапаться. После того дня я его возненавидела!
Она сделала паузу, а потом продолжила с неожиданной злобой:
– С Анабель случилась истерика… она дико рыдала от страха. Майлс влепил ей пощечину. Это было жестоко, грубо. Никогда, никогда я не прощу его за ту пощечину! И за другое…
Трейси с ужасом слушала Нарсэл, чуть не плача от жалости к Анабель, такой хрупкой и слабой. Она вспомнила, что сестра панически боялась высоты. Но в то же время она подумала, что Анабель в определенной степени спровоцировала пощечину. Как еще мог Майлс Рэдберн вывести ее из шока?
– Анабель успокоилась после того, как он дал ей пощечину? – спросила она у Нарсэл.
Черные глаза Нарсэл удивленно расширились, словно она ожидала от Трейси негодования.
– Ну конечно, успокоилась. После пощечины Анабель еще поплакала… но уже тише. Она боялась мужа и имела на это все основания… хотя тогда я этого еще не знала. Не знала, как сильно он хотел ее смерти.
Трейси не могла не встать на сторону сестры, но сомнения не оставляли ее.
– По-моему, странно, что человек, который желает смерти жены, вешает ее портрет на стену своей спальни.
– Ах, ну это-то как раз легче всего понять и объяснить, – возразила Нарсэл. – Как там вы, христиане, это называете?.. Тернистый путь… власяница, которую носили ваши христианские мученики? Он должен был наказать себя за то, что сделал. В конце концов, несмотря на всю его жестокость, у него есть совесть. Часть наказания, которое он наложил на себя, – это неспособность заниматься любимым делом – рисовать. Майлс Рэдберн будет вечно расплачиваться по своим долгам… но никогда не оплатит их полностью. Ему никогда не удастся воскресить Анабель.
Нарсэл закрыла лицо руками и затихла. На одном из ее пальцев в свете лампы сверкнул сапфир в форме звезды.
И вновь Трейси захотелось крикнуть: «Анабель была моей сестрой. Если вы были ее подругой, станьте и мне подругой. Помогите мне отыскать правду!», но она приказала себе молчать. Хотя Нарсэл и вела себя все более и более откровенно, время для ответной откровенности со стороны Трейси еще не пришло. Самое лучшее сейчас – выжидать и не терять осторожности.
Нарсэл резко отняла руки от лица. Сейчас в ее глазах, кроме печали, читался и страх.
– Дайте мне шарф! – с неожиданной горячностью произнесла она.
Трейси уже спрятала шарф под подушку и не полезла вновь за ним.
– Вы знаете, кому он принадлежит? Зачем он вам нужен?
– С вашей стороны будет неосмотрительно хранить его у себя, – уклончиво ответила Нарсэл. – Мне кажется, вы, сами того не подозревая, можете нанести много вреда ни в чем не повинным людям, если расскажете все, что произошло сегодня в развалинах. Если вы отдадите мне этот шарф, я положу его туда, где ему положено лежать, и это будет самое разумное в данных обстоятельствах.
После недолгих колебаний Трейси приняла решение.
– Я отдам его вам, но не сейчас, а перед своим возвращением домой.
Нарсэл слабо всплеснула руками.
– Вы не поняли. Ничего… Вы так и не закончили ужинать. Я помешала вам своими разговорами. Сильвана будет недовольна, если вы съедите не все. Ну давайте… Ягненок просто чудо!
Трейси сморщила носик.
– Я не голодна. Пожалуйста, заберите это.
Когда Нарсэл встала, чтобы забрать поднос со столика, в дверь постучали, и голос Майлса Рэдберна спросил:
– Можно войти?
По лицу Нарсэл пробежала тень страха, но она улыбнулась.
– Теперь в Турции царят европейские порядки, но иногда мне кажется, что я слышу голос своей бабушки, и я забываю, что живу в шестидесятые годы двадцатого века. Вы поговорите с мистером Рэдберном?
Трейси не хотела разговаривать с Майлсом, но не могла придумать убедительной причины для отказа.
– Хорошо, – неохотно согласилась она.
Нарсэл открыла дверь. Белая кошка юркнула в комнату между ног Майлса и запрыгнула на стул, стоящий в углу. Майлс Рэдберн не обратил на животное ни малейшего внимания и подошел к кровати Трейси.
– Я услышал о вашем падении, – сказал он. – Надеюсь, рана не слишком серьезная?
Неужели и он собирался расспрашивать ее о том, что произошло в развалинах? Трейси еще раз подумала, какие холодные и серые у него глаза, как мало в них света и человеческого тепла. Они оживали только тогда, когда он злился.
– Ничего страшного. Просто поцарапала голень, – ответила она. – Завтра все будет в порядке. Даже не знаю, почему меня уложили в постель.
– Я хочу предложить вам отдохнуть завтра, – сказал Рэдберн. – Утром я уезжаю в город и вернусь только после обеда. Возьмите себе выходной и делайте что хотите.
– Единственное, чего я хочу, – заявила Трейси, упрямо поднимая подбородок, – так это побыстрее закончить работу, ради выполнения которой меня сюда и прислали.
– Мне не хотелось бы запирать от вас кабинет, – сказал Рэдберн. – Обещайте, что не будете входить в мои комнаты до моего возвращения?
Когда Трейси вспомнила, как он поймал ее после обеда в спальне за разглядыванием портрета Анабель, ее щеки залил яркий румянец, и упрямство моментально куда-то улетучилось. Она поняла его тактику. Майлс Рэдберн собирался каждый день выдумывать новые предлоги и объяснения, чтобы не подпускать ее к работе. Так будет продолжаться до тех пор, пока не закончится отведенная ей неделя, после чего ее с полным основанием отошлют домой. Трейси растерялась.
Рэдберн, похоже, принял ее молчание за знак согласия и сдержанно кивнул.
– Спокойной ночи, – внезапно попрощался он и вышел из комнаты.
После его ухода Нарсэл, стоявшая у двери, состроила гримасу. К ней вернулось самообладание.
– Я знаю, что мы сделаем, – заявила она. – Раз завтра вы свободны, я приглашаю вас поехать со мной в Стамбул, конечно, если позволит ваше здоровье. Сильвана попросила меня выполнить одно ее поручение, а Мюрат попросил заглянуть в одну маленькую ювелирную лавку. Возможно, у нас останется время для того, чтобы посетить мечеть. Вы не должны уезжать из Стамбула, не увидев хотя бы часть его чудес.
Трейси приняла приглашение, но растерянность ее пока не проходила. У нее ничего не получалось. Все двери, в которые она стучала, захлопнулись. Время шло, а она до сих пор так ничего и не добилась. Что ж, по крайней мере, время, проведенное завтра с Нарсэл, подумала она, будет потрачено не зря.
– Я вас покину, – нарушила ее мысли Нарсэл. – Мне жаль, что я встревожила вас своими грустными воспоминаниями. Постарайтесь забыть их. Эта история закончилась для всех, кроме него. Странный намек, подумала Трейси.
– Что вы хотите этим сказать: «…кроме него»? – осторожно поинтересовалась она.
Какую-то долю секунды на лице Нарсэл было такое выражение, будто она не собирается отвечать на вопрос. Ее губы сжались в упрямую линию, в глазах промелькнула вспышка язвительного гнева.
– Я не забыла, – ответила Нарсэл. – И не собираюсь ничего забывать. Наступит день, когда он допустит ошибку… а я буду терпеливо ждать этого дня.
Она взяла поднос с наполовину съеденным ужином и вышла из комнаты. Трейси устало откинулась на твердые подушки. Сон как рукой сняло. Она перестала что-либо понимать. Ничто из происходящего в этом доме не поддавалось логическому объяснению.
Кто те двое, что упомянули в своем нервном разговоре ее имя? А что, если эта женщина была Нарсэл? Почему ее так заинтересовал найденный там Трейси шарф? Голоса двоих Трейси не могла узнать из-за акустики развалин, даже несмотря на то, что они могли быть ей знакомы. Если женщиной вполне могла быть Нарсэл, то мужчиной – Мюрат, который потом развернулся и пошел им навстречу.
Главной уликой, пожалуй, являлся шарф. Трейси достала его из-под подушки и задумалась: а ведь где-то она уже видела нечто подобное. И внезапно вспомнила: именно таким шелком в салоне Сильваны были обтянуты одна или две подушки. «Ну и что, – тут же спросила себя Трейси, – что из этого следует? Ничего. Это может быть простым совпадением».
Может, корни того, что сейчас происходило здесь, тянулись в прошлое, когда Анабель была еще жива? Ее смерти предшествовало сильное отчаяние. «Я не хочу умирать!» – крикнула тогда по телефону Анабель и буквально сразу же после этого разговора с сестрой покончила жизнь самоубийством. Если в ее смерти виновен кто-то из обитателей этого дома, покоя здесь не будет еще очень долго. Особенно если есть сила, заинтересованная в том, чтобы скрыть причину ее смерти, и сила, заинтересованная в обратном. Если бы она могла знать, кто на какой стороне! И потенциальные ее друзья, и скрытые враги носили маски. Если она сделает хотя бы один неверный шаг, земля под ее ногами разверзнется, и тогда ей не отделаться падением вроде того, что произошло сегодня вечером в развалинах дворца.
Недели ей явно не хватит. Значит, надо набраться смелости и противостоять не только Майлсу Рэдберну, но и Сильване Эрим. Она не должна позволять себе расслабляться даже под сильным психологическим воздействием откровенности Нарсэл. Не надо обольщаться сочувствием импозантного доктора Эрима. Лучше всего держаться подальше от них от всех и держать свои чувства в узде до тех пор, пока она не узнает достаточно, чтобы действовать… если хоть какие-нибудь действия были еще возможны.
В углу комнаты на стуле пошевелилась, устраиваясь поудобнее, всеми забытая Ясемин. Белая кошка довольно замурлыкала, еще раз заявив о своих правах на комнату Анабель.
6
Проснувшись утром, Трейси обнаружила, что нога немного побаливает, но аккуратная повязка Нарсэл не сползла, и неудобства, связанные с раной, уже не казались существенными. Трейси с нетерпением ждала поездки в Стамбул. Ей очень хотелось хоть на какое-то время покинуть дом, таивший в себе так много зловещего.
Одевшись к завтраку, Трейси Хаббард направилась к лестнице. Дверь в кабинет Майлса была приоткрыта, и она решила поговорить с ним до его отъезда. В кабинете никого не оказалось. Двери на балкон были тоже открыты, и по холодной комнате гулял свежий утренний ветерок. Трейси посмотрела по сторонам и заметила на полу несколько листов бумаги, которыми играл ветерок.
Она вошла в кабинет, чтобы подобрать их, и изумленно замерла, когда увидела, что творится под длинным столом, куда она вчера сложила рассортированную по разделам рукопись книги Рэдберна. Страницы рукописи и рисунки валялись как попало. Хаос снова поглотил порядок.
Должно быть, это натворил ветер, подумала Трейси и пошла закрывать двери. Но, закрыв их и внимательно оглядев тихую и спокойную комнату с заваленным бумагой полом, она поняла, что никакой ветер не мог сделать это, да еще в одной, определенной части кабинета. Это было тем более странно, что высокая куча неразобранных бумаг на столе осталась нетронутой.
Может, это сделал сам Майлс Рэдберн в минуту гневного нетерпения, подумала Трейси, чтобы заставить ее выйти из себя и уехать? Но этот поступок никак не соответствовал тому, что она знала о Майлсе. Такие натуры никогда не действуют исподтишка. И Рэдберн никогда не унизится до таких грязных трюков. В том, что произошло в кабинете, просматривался злой и жестокий умысел. Но кто же, кто это сделал? Конечно, не робкая и застенчивая Халида. И не Нарсэл, в которой она видела союзницу после вчерашнего вечера. Хотя временами Трейси и казалось, что турчанка способна на жесткость… И, вне всяких сомнений, Сильвана Эрим никогда не сыграет такую злую шутку. Но тогда кто же?
Может быть, Ахмет? Дворецкий ходит бесшумно, как тень, и помнит, что она знает о нем больше, чем ему хотелось бы. Может, это его маленькая месть ей? Нет, пожалуй, это походило больше на предупреждение и даже угрозу. Создавалось впечатление, что кто-то недвусмысленно говорил ей: «Прекрати притворяться, что работаешь, и убирайся отсюда».
Трейси сжала губы, вышла из кабинета и спустилась по лестнице. Сейчас, когда дом заливал яркий солнечный свет, он казался уже не страшным, а злым. Нет, ее так легко не остановить, решила Трейси. Как только она вернется домой после поездки с Нарсэл, немедленно все разложит заново, как будто утреннее происшествие – не что иное, как безобидная шутка.
Спустившись на второй этаж, Трейси услышала в столовой звуки голосов. Она быстро, подталкиваемая силой собственного негодования, вошла в комнату. Трейси надеялась найти там завтракающего Майлса Рэдберна, но художника за столом не оказалось. За столом сидели только Нарсэл с братом и о чем-то серьезно беседовали по-турецки. На звук шагов Трейси они оба удивленно подняли головы, и это удивление подсказало ей, что вид у нее был воинственный.
– Я только что была в кабинете мистера Рэдберна, – сообщила Трейси Эримам, – и обнаружила, что вся моя вчерашняя работа пошла насмарку. Вы не видели мистера Рэдберна? Мне бы хотелось узнать, известно ли ему о том, что кто-то похозяйничал в его кабинете? Кто мог это сделать, как вы думаете?
Брат с сестрой обменялись быстрыми многозначительными взглядами, значение которых Трейси не смогла понять.
Доктор Эрим встал, чтобы усадить Трейси за стол. Трейси заметила, что он уже не был похож на того сочувствующего человека, который привел ее домой вчера вечером после происшествия в развалинах. Его черные глаза пылали, взгляд был напряженным и каким-то неловким. Несомненно, что-то произошло! Трейси стало не по себе, но она села за стол.
– Что случилось? – спросила она. – В чем дело? Нарсэл первой пришла в себя.
– Вы захватили нас врасплох, мисс Хаббард. Я понимаю вас. Обидно, когда работа идет насмарку. Мы тоже шокированы этим.
Мюрат Эрим не воспользовался, однако, подсказкой сестры. Хотя он и не закончил завтракать, не сел вновь за стол.
– Может, будет лучше, мисс Хаббард, если вы сразу же вернетесь домой? – напрямик заявил он ей. – Судя по всему, в Турции вас ожидают одни неприятности.
– Но почему я должна возвращаться домой? – спросила Трейси, испуганная такой резкой атакой. – Я не спорю, эта злая шутка вывела меня из равновесия, но я сделаю все заново. Если целью этой злой шутки было заставить меня все бросить и уехать домой, шутник просчитался.
Доктор Эрим аккуратно и неторопливо положил на стол салфетку, заметно стараясь взять себя в руки, поклонился и, не ответив гостье, вышел из столовой.
Трейси изумленно повернулась к Нарсэл.
– Что я такого сделала? Почему он так разозлился?
Турчанка ответила не сразу. Молча Нарсэл нагнулась над тарелкой, на которой лежала булочка, разломила ее и медленно намазала маслом. Халида подала завтрак Трейси. Трейси ждала, пока служанка уйдет. Пауза в разговоре помогла ей: в ее голове начала складываться ясная картина.
– Вы рассказали брату, что произошло вчера в развалинах дворца? – напрямик спросила она Нарсэл. – Вы сказали ему, что я слышала там?
Нарсэл встрепенулась.
– Нет… нет, я ничего ему не рассказала. Его беспокоит совсем не это. Пожалуйста… не обращайте на него внимания. У моего брата нередко бывает плохое настроение. Иногда он сердится на меня, иногда на Сильвану или на слуг. Его хмурость еще ничего не значит. Как вы могли сами убедиться, он несчастный человек. После смерти нашего старшего брата на нас со всех сторон посыпались беды и несчастья…
И она растерянно замолчала, будто не зная, до какой степени может открыть Трейси правду, потом решилась и отбросила всякую осторожность.
– Согласно турецким законам, имущество, которое остается после смерти человека, должно быть поровну разделено между членами его семьи. То есть яли должно быть поделено поровну между Сильваной, мною и Мюратом. Однако Сильвана опередила всех. Еще при жизни нашего старшего брата она построила киоск, оформила его на свое имя и захватила большую часть имущества, вложив деньги в свой бизнес по продаже сувениров за границу. Остальное досталось ей в виде денег и драгоценностей. Кроме дома, нам с Мюратом почти ничего не осталось. Поэтому сейчас мы во многом зависим от Сильваны, а она крепко держит кошелек в своих руках. Мой брат не из тех людей, которые смогут жить счастливо и принимать то, что по праву должно принадлежать ему, из рук этой француженки в виде подачек. Так что у него серьезные причины для гнева.
– Я могу понять его чувства, – кивнула Трейси, – но мне все равно не понятно, почему он сердится на меня.
Нарсэл тяжело вздохнула.
– Я вас уверяю, он не хотел показаться вам негостеприимным хозяином, мисс Хаббард, – но не справился со своим волнением. Пожалуйста, простите нас и наслаждайтесь своим завтраком.
Трейси молча выпила кофе с булочками, а Нарсэл молчала, не стараясь больше завязать разговор. Этим утром она была задумчивой и тихой. Было похоже, уже жалела, что так разоткровенничалась с Трейси вчера вечером.
– Может, вы скажете своему брату, – попросила Трейси, – что в Турции меня интересует только работа и больше ничего?
Это была правда, и Трейси не стала больше ничего объяснять. Но вдруг у нее слегка зачесались руки, словно что-то очень легко коснулось их. Такое всегда происходило с ней, когда она чувствовала приближение опасности.
Нарсэл кивнула.
– Конечно. Извините за это неприятное происшествие в кабинете мистера Рэдберна. Я, естественно, поговорю со слугами и постараюсь выяснить, кто сыграл эту недобрую шутку. Молодые девушки, которые служат у нас, иногда ведут себя, как малые дети, веселятся, играют и ни к чему вообще не относятся серьезно.
По законам этики Трейси полагалось бы снисходительно улыбнуться, но она не согласна была считать то, что произошло, проказой ребенка.
– В любом случае, – чуть ли не с мольбой в голосе продолжила Нарсэл, – давайте забудем об этом неприятном происшествии и будем наслаждаться сегодняшним днем. Я надеюсь, что вам понравится в Стамбуле. Давайте радоваться жизни и не позволять мрачным мыслям омрачить нашу радость. Сегодня мне хочется быть похожей… на Анабель. Помните, я вам говорила, что больше всего на свете она хотела быть всегда веселой.
На эти доводы трудно было что-либо возразить, и досада Трейси стала таять.
– Я согласна, – кивнула она. – Действительно, не стоит портить себе день из-за какого-то дурака.
Нарсэл внезапно повеселела. Ее покорность восточной женщины была скорее всего лишь ширмой, которая позволяла ей держаться подальше от неприятностей и скрывать свои истинные чувства. На самом деле она была очень эмоциональна, могла вспылить, а через минуту заплакать, словом, понять ее было очень непросто.
После завтрака Нарсэл Эрим и Трейси Хаббард отправились в Стамбул. Был конец марта, ярко светило весеннее солнце, на деревьях уже набухли почки, а трава за ночь стала еще зеленее. Нарсэл с удовольствием вела машину. Как только они выехали за ворота, она на глазах изменилась, словно сбросила с себя оковы таинственности, царившей в доме.
Трейси бросила на нее взгляд украдкой. Сейчас ей уже с трудом верилось, что эта элегантная и уверенная в себе молодая особа была той самой девушкой, которая вчера вечером расчувствовалась, как сентиментальная школьница. Ни один волосок не выбивался из ее безупречной прически, тогда как каштановая челка Трейси растрепалась. Солнце заиграло на серебряных клипсах в ушах Нарсэл. Они вспыхивали при каждом движении ее головы, придавая ей беспечный и легкомысленный вид. Клипсы в верхней их части были украшены крошечными голубыми камешками, а ниже – большими синими камнями.
– Какие славные у вас клипсы! – воскликнула Трейси.
Нарсэл усмехнулась и, когда сбросила скорость перед следующим поворотом, сняла клипсы и протянула Трейси.
– Пожалуйста, возьмите… они ваши. Носите их на счастье.
– Но я не могу взять их! – испуганно воскликнула Трейси. – Я не это имела в виду.
Нарсэл бросила клипсы на колени Трейси.
– Таков турецкий обычай. Вы сильно обидите меня отказом, если не возьмете их. Если бы вы мне не нравились, я бы вам их не подарила. Можно мне называть вас по имени? Вы меня тоже можете называть Нарсэл.
– Конечно, – согласилась Трейси, тронутая этим жестом дружеского расположения.
– Знаете, у нас, у турок, фамилии появились совсем недавно. До появления фамилий была большая путаница. Но нам по-прежнему больше нравится пользоваться только именем. Имена удобнее.
– Спасибо, Нарсэл, – поблагодарила ее Трейси и надела на свои уши клипсы.
Ей понравилось, как они танцуют, мягко ударяясь о щеки. Анабель носила такие же украшения, она никогда не носила те скучные, с ее точки зрения, похожие на пуговицы, клипсы, которые предпочитала Трейси. На какое-то мгновение Трейси почувствовала себя такой же элегантной, как и Нарсэл, и такой же обворожительной, как Анабель.
Турчанка искренне пыталась расположить Трейси к себе, но американка не хотела чувствовать себя из-за этого подарка обязанной. Клипсы, конечно, красивые, но Нарсэл по-прежнему что-то скрывает от нее, и это что-то – очень существенное.
Нарсэл бросила на Трейси одобрительный взгляд, когда та надела клипсы.
– Они вам очень идут, – заявила она. – К тому же голубой цвет защищает от врагов. Так гласит старинное турецкое поверье.
В Турции, вспомнила Трейси, голубой цвет действительно всегда считался средством, предохранявшим вещи от дурного глаза. Она видела малышей, даже грудных, с голубыми бусинками в волосах или на шее. Даже на радиаторах машин и шеях ослов иногда можно было встретить такие бусы.
Машина съехала с парома и двинулась по главной автостраде Стамбула. Длинная аллея еще голых платанов разделяла две полосы движения. С одной стороны улицы высились огромные правительственные здания из бетона, на фронтонах которых висели флаги с турецким полумесяцем и звездой. Дорога спускалась к Старому Стамбулу, раскинувшемуся на противоположном берегу Золотого Рога, и Трейси выпрямилась в предвкушении встречи со знаменитым городом.
Золотой Рог представлял из себя извилистую узкую бухту, которая разделяла Стамбул на Старый и Новый. Через пролив были перекинуты два моста. Один, тот, что поновее, назывался мостом Ататюрка, и второй, более древний, – Галат. К нему они сейчас и приближались. Через Галат проходили караваны верблюдов многие сотни лет. В XX веке лошади и верблюды уступили место автомобилям, и непрерывный густой поток пересекал Босфор в обоих направлениях.
У самого моста протянулась знаменитая сказочная панорама города. Трейси глубоко вздохнула. В ясные солнечные дни вид Старого города с моста представлял из себя потрясающее зрелище. Огромный пирамидальный холм был весь застроен тесно лепящимися друг к другу зданиями. Среди тысяч крыш в небо вздымались купола и минареты сотен мечетей. Трейси обратила внимание на то, что ярких красок в этой панораме нет. Даже сегодня, в солнечную погоду, Стамбул оставался серым городом. И лишь изящество минаретов, безупречные очертания куполов, высящихся друг над другом, придавали городу сказочное, почти неземное очарование.
Перед въездом на мост Нарсэл сбросила скорость и начала показывать и называть гостье известные исторические здания. Слева, рядом с дворцом Топкари, который французы называли Сераглио, в небо поднималось огромное величественное сооружение, построенное императором Юстинианом еще в 537 году нашей эры… божественный храм Святой Софии, который когда-то был христианской церковью, потом стал мечетью, а сейчас является музеем, в котором хранились многочисленные реликвии его собственной богатой истории. Выше виднелась Голубая мечеть, а ближе к центру располагалось очень высокое и большое здание – мечеть Сулеймана Великолепного.
Они медленно двигались по мосту в потоке машин, которые почти касались друг друга бамперами. По тротуарам в обоих направлениях спешили густые толпы пешеходов. Воды Золотого Рога водрузили многочисленные лодки самых разных форм и размеров. Справа, под мостом, параллельно мосту, на уровне воды, тянулась улица, к которой и приставали рыбацкие лодки. Там находился рынок, на котором рыбаки продавали свой улов покупателям с моста.
– Часть опор Галаты держится на понтонах, – объяснила Нарсэл. – Мосты поднимаются только раз в день. В четыре часа утра их разводят, чтобы пропустить лодки и суда в Золотой Рог и обратно. Через два часа опускают, и вновь возобновляется автомобильное движение. Разведенные на рассвете мосты, когда по проливу непрерывной вереницей идут корабли, представляют из себя незабываемое зрелище. Однажды мой брат привез меня сюда на рассвете, чтобы полюбоваться этой чудесной картиной.
За мостом начинались узкие, мощенные камнем, улочки старинного Стамбула. Нарсэл снизила скорость, потому что на каждой улочке, в каждом переулке толпились торговцы, покупатели и ослы. Продавцы йогурта, леденцов, питьевой воды до хрипоты спорили друг с другом за более выгодные места. Мальчишки с медными подносами, свисающими на цепях с их шей и уставленными крошечными чашечками с кофе, ловко сновали в толпе, не проливая ни капли густого, ароматного напитка. Нарсэл хорошо ориентировалась в лабиринте улочек и проулков. Медленно, но верно она начала подниматься на холм, чтобы найти место для парковки.
– Мы сейчас находимся недалеко от Крытого базара, – объяснила она. – Сначала зайдем на базар, и я выполню поручения, которые мне дали.
Как только они вышли на крутые мощеные улочки, Трейси почувствовала запах настоящего Стамбула. Стамбул пах пылью. Малейшее колебание воздуха поднимало в воздух тучи пыли, которая собиралась между булыжниками на улицах, на карнизах домов, в каждой канаве. Пыль поднималась вверх и исполняла дикий танец дервишей.
Нарсэл и Трейси пересекли дворик небольшой мечети, где суетились голуби, которых кормили прохожие. За мечетью высился арочный вход на Крытый базар. Около арки в каменную стену была вделана эмблема Оттоманской империи с пересеченными флагами. Поток людей непрерывно двигался через арку в обоих направлениях. На большинстве посетителей базара была одежда европейского покроя. В толпе можно было найти всевозможные типы лиц, как и во всяком городе-космополите, где перемешаны сотни рас и народов. То там, то здесь Трейси замечала мужчин с четками в руках или висящими из карманов.
Пройдя через арку, они очутились в лабиринте улочек самого базара.
