Она начала свой рассказ негромко и поначалу неуверенно, но постепенно, по мере того, как она погружалась в детские воспоминания, голос ее становился все громче и громче.
      – Мои родители редко отмечали день моего рождения. Отец мой врач, много работает, а еще пишет статьи в разные медицинские журналы. Он был всегда серьезен и занят. Кабинет находился в доме, и ему мешал детский шум. Но в тот год моя старшая сестра уговорила мать отметить мой день рождения. Это должен был быть именно мой праздник, мои друзья должны были прийти ко мне и дарить подарки. Наверное, у меня немного закружилась от всего этого голова. Вечером я надела новое платье. Мама сказала, что я выгляжу в нем очень здорово, и матери моих друзей и подруг сказали то же самое. Внимание всех присутствующих было приковано ко мне, и от радости и возбуждения у меня просто голова шла кругом.
      Но когда с урока танцев вернулась моя старшая сестра… ей тогда было семнадцать лет… все моментально изменилось. Причем это произошло против ее воли, она вовсе не хотела портить мне праздник. Сестра просто оставалась сама собой, но с той минуты, как она вошла в комнату, вечер в честь моего дня рождения стал ее вечером. Ей нравилось вызывать восторг и поклонение у окружающих, нравилось веселить других и делать им приятное. Она немного попела для нас и потанцевала. Прошло совсем немного времени, и все забыли обо мне. Да и как они могли помнить обо мне, когда она находилась в комнате?
      Майлс слушал ее более внимательно, чем она ожидала.
      – Значит, выходит, сестра отняла у вас этот вечер? – полюбопытствовал он.
      Трейси кивнула.
      – Я ужасно взревновала. Я обожала старшую сестру, восхищалась ею и старалась во всем быть на нее похожей, но это было невозможно, и я порой зеленела от зависти. В тот день мне тоже стало очень завидно. Я потихоньку выскользнула из комнаты и отправилась в кабинет отца. Я знала, что никто не будет скучать по мне, никто не заметит моего отсутствия, и от этого мне стало еще обиднее.
      Трейси принялась рассказывать, что произошло дальше, и события одиннадцатилетней давности будто оживали у нее перед глазами. Она словно отключилась от действительности, забыла про Босфор и мужчину с наргиле, почти забыла даже про Майлса Рэдберна. Но какая-то часть ее мозга все время оставалась настороже и следила за тем, чтобы не упомянуть имя Анабель раньше времени.
      Трейси пришла в кабинет отца после того, как он закончил прием пациентов. Он что-то писал, сидя за столом, и не обратил внимания на появление дочери. Она удобно устроилась в кресле, стоящем в углу кабинета, забравшись на него с ногами. Отец иногда разрешал ей посидеть и почитать в этом кресле с одним условием: дочь не должна была мешать ему своими разговорами. Трейси начала тихонько всхлипывать, едва не захлебываясь от жалости к самой себе и разочарования. А снизу доносились пение сестры и звуки веселой вечеринки.
      Тогда Трейси, конечно, даже и не пыталась проанализировать, зачем пришла в кабинет отца, но причина существовала, и она поняла ее позже. У них с сестрой были разные отцы. Отец сестры умер, а отец Трейси оказался единственным человеком, на которого никогда не действовали чары Анабель и ее лесть. Кто знает, может, это была тоже своего рода ревность? Другой, а не он был отцом такой замечательной девочки. К тому же его жена, ее мать, обожала свою старшую дочь и почти не принимала критики в ее адрес. Трейси знала, что она раз по десять на день сравнивала своих дочерей, и сравнение всегда оказывалось не в пользу Трейси. А рядом с отцом Трейси как бы покидала этот заколдованный круг и находила безопасное убежище, в котором чары ее старшей сестры были бессильны.
      К несчастью, отец через какое-то время заметил ее хныканье, раздраженно посмотрел на нее и велел высморкаться. Если она хочет остаться, строго заявил он, то должна перестать хныкать. Он не спросил, почему она плачет, и ничем не показал, что его волнуют слезы дочери. Просто ее присутствие мешало ему работать.
      Трейси кое-как удалось замолчать, она даже потихоньку высморкалась. К ней пришла странная мысль, довольно горькая и зрелая для двенадцатилетней девочки. Сидя в кресле отца, она внезапно поняла, что существует единственная причина ее огромной любви к отцу – его нелюбовь к ее старшей сестре. Выходило, что они разделяли одно и то же не очень хорошее чувство.
      Прошло еще какое-то время, и теперь уже молчание Трейси начало раздражать его. Он швырнул ручку на стол и резко повернулся к ней.
      – Ну-ка выкладывай! – сурово потребовал он. – Что стряслось? Почему ты не на своем дне рождения? Там так шумно и весело, а ты здесь.
      Прежде чем ответить, Трейси пару раз судорожно глотнула воздух. Потом ответила:
      – Потому что там моя сестра. Как только она пришла, мой праздник стал ее праздником. Я больше никому там не нужна.
      – Если ты будешь себя вести, – без всякой снисходительности произнес отец, – как маленькая трусиха, ты на самом деле не будешь им нужна. Пойдем! Я избавлю тебя от твоей сестры. Ты опять станешь королевой на своем дне рождения, а я смогу наконец спокойно работать.
      Когда отец вышел из-за стола, Трейси испуганно вскочила на ноги. Громкой ссоры ей хотелось меньше всего. Она прекрасно знала, что отец не потреплет ее по щеке и не станет утешать или скажет, что любит ее больше всех. Она ждала от него еще одного подтверждения неприязни к ее старшей сестре и получила его. Пусть и с добрым намерением – восстановить в правах хозяйки Трейси, – но он испортит весь праздник. После того как он скажет то, что собирался сказать ее сестре, вечер будет безнадежно испорчен. Поэтому Трейси торопливо заверила его, что сейчас с ней все в порядке, она пришла в себя и сейчас ей уже не обидно. Отец не стал настаивать, хотя, несомненно, подумал, что отказ дочери от его помощи является очередным проявлением ее слабости.
      Трейси выбежала из кабинета и вернулась к гостям. Анабель исполняла модную тогда песенку в собственной обработке. Она сидела на полу, скрестив ноги по-турецки и подогнув вокруг коленей голубую юбку, а вокруг собрались дети. Все раскачивались в такт мелодии песни.
      Трейси нашла мать и прижалась к ее теплой руке. Рука обняла девочку, но Трейси знала, что только машинально – вся любовь и гордость матери были отданы старшей дочери. В тот момент двенадцатилетняя Трейси набралась смелости и раз и навсегда посмотрела в лицо правде, от которой она старалась отворачиваться всю свою предшествующую короткую жизнь. Она инстинктивно поняла в тот момент, что мать никогда не будет любить ее так же, как любила Анабель.
      Но даже в двенадцать лет Трейси Хаббард была горда. И она решила больше не плакать.
      За соседним столиком тихо булькало наргиле, и сладковатый аромат табака плыл к повзрослевшей Трейси Хаббард, которая пыталась рассказать о своих детских обидах Майлсу Рэдберну, мужу Анабель. История о том памятном дне рождения еще не закончилась, но она решила сделать маленький перерыв в ней.
      – Нам придется пить очень крепкий чай, – заметила она. – Я совсем забыла о нем.
      – Мне нравится крепкий чай, – кивнул Майлс.
      Трейси сначала положила в стеклянные стаканы маленькие ложечки, чтобы стаканы не лопнули, и налила в них горячий крепкий чай. Потом разбавила заварку горячей водой из самовара. Когда в чай положили сахар и ломтики лимона, Трейси погрузилась в молчание. Майлс поднял свой стакан.
      – За двенадцатилетнюю Трейси! За маленькую, честную и храбрую леди! Оказывается, вы еще в детстве научились принимать правду, какой бы неприятной и горькой она ни была, и смело жить с ней.
      Трейси отхлебнула чай.
      – Вся беда в том, что не научилась. Это еще не конец моей истории. Если бы она заканчивалась на этом месте, едва бы я запомнила ее на всю жизнь.
      – Тогда расскажите остальное, – попросил Майлс Рэдберн.
      Странно, подумала Трейси, что он оказался таким внимательным слушателем. Неожиданно она нашла в нем понимание. Он ничего не умалял, не подвергал сомнению, но и не сочувствовал притворно, и Трейси внезапно почувствовала к нему какое-то доверие.
      То, что произошло вечером ее двенадцатого дня рождения, стало для нее незаживающей раной, которая не могла затянуться вот уже одиннадцать лет. Трейси приступила к рассказу финала своей истории голосом, лишенным эмоций. Именинный торт и мороженое, конфеты и осознание того, что она завидовала старшей сестре, оказались не очень удачной комбинацией, и Трейси в тот вечер пошла рано спать, чувствуя легкую тошноту. Рано заснув, она проснулась ночью и начала с отчаянием вспоминать этот несчастный день. В соседней комнате спала сестра, в доме царила тишина. Светящиеся часы на комоде показывали поздний час, и она решила, что родители сейчас тоже должны спать. Трейси лежала одна-одинешенька в темноте, понимая, что этой ночью только она не могла спать, и лелеяла свое раздражение на старшую сестру. Она подкармливала его и позволила ему расти до тех пор, пока не появилась угроза, что оно лопнет, как огромный воздушный шар.
      В соседней комнате раздались тихие звуки. Это Анабель ходила по своей комнате. Трейси замерла и прислушалась. Сестра подошла к окну, потом снизу, с дороги, донесся очень странный крик какой-то птицы. Подобное происходило уже не в первый раз, и Трейси знала, что Анабель сделает дальше. Это всегда пугало ее и вызывало душевные муки. Если сейчас пойти в родительскую комнату, которая находилась в передней части дома, и все рассказать, то можно поставить сестру в ужасное положение. Это было бы не порядочно, с другой стороны, ей всегда казалось, что если не пойти и не предупредить родителей, то Анабель будут грозить крупные неприятности.
      Трейси напряженно прислушивалась, как одевается сестра. Потом она услышала, как Анабель выскользнула из комнаты и спустилась по лестнице. Тихо скрипнула кухонная дверь. Трейси сказала себе, что ее сестра поступает неправильно, безнравственно и что нужно совершить добродетельный поступок, то есть рассказать обо всем родителям. Слегка дрожа, она встала и отправилась в их спальню. Трейси разбудила мать и отца и объяснила им, что произошло. Она до сих пор помнила, как отец, одеваясь, ругался, а мать горько плакала. Отец отправился на безуспешные поиски на улицу, а Трейси выглядывала из окна второго этажа, терзаясь своим предательством. Она первая увидела возвращающуюся Анабель. Трейси высунулась из окна и просвистела, страшно фальшивя, несколько нот из «Лондонского моста», давая сестре понять, что ей грозит опасность. Предупрежденная Анабель, однако, не испугалась. Она посмотрела на Трейси, улыбнулась и помахала рукой с поднятым большим пальцем, как бы призывая Трейси не бояться… или показывая, что ей наплевать на опасность.
      Анабель вошла в дом, и, естественно, произошла дикая сцена. Старшая сестра наконец расплакалась, а отец Трейси громко выкрикивал по ее адресу ужасные обвинения. Все это было настолько отвратительно, что у Трейси в животе забурлило.
      Анабель, напуганная и потрясенная, поднялась наверх и нашла младшую сестру в ванной комнате. Она умыла позеленевшее личико Трейси, успокоила ее и помогла вернуться в постель. Анабель, забыв про собственные проблемы и неприятности, приласкала младшую сестренку, а Трейси этого так не хватало тогда. Но сколько же горечи таило в себе это утешение!
      – Вот как прошел мой двенадцатый день рождения! – закончила Трейси Хаббард. – Вот почему я никогда его не забуду.
      – Потому что вы предали ее? – уточнил Майлс Рэдберн. – Да, я вас понимаю. И все же вы поступили правильно. Ваши родители должны были обо всем знать.
      Трейси покачала головой.
      – Поступила я правильно, но мотив моего поступка был неблагородным. Я рассказала им о делах сестры не для того, чтобы уберечь ее от неприятностей, а потому, что хотела наказать ее за то, что она была красивее меня, все ею восхищались. И самое главное за то, что наша мама любила ее больше, чем меня – в общем, мной двигала зависть, а вовсе не чувство справедливости.
      Трейси почти на ощупь взяла стакан, потому что глаза ее застилали слезы.
      – Через несколько недель после той ночи моя сестра убежала из дома, – продолжила девушка. – Она не могла больше переносить жестокое обращение со стороны моего отца, а я после ее бегства долго места себе не находила из-за того, что выгнала ее из дома.
      – Но вы уже выросли, – заметил Майлс. – И она тоже, наверное, повзрослела…
      Трейси отхлебнула быстро остывающий чай.
      – Да, я выросла и сейчас понимаю, что она убежала бы из дома в любом случае, независимо от того, рассказала бы я родителям о ее ночных свиданиях или нет. Согласна, глупо с моей стороны винить себя за то, что произошло, когда мне было всего двенадцать лет, однако того, что сделано, не поправишь, в этом все дело.
      Майлс Рэдберн забрал у Трейси стакан, поставил его на стол и взял ее за руку. Его сильные пальцы сжимали ее пальцы так, словно он хотел этим крепким пожатием передать ей свое спокойствие и силу. Трейси готова была воспользоваться утешением, которое предлагала его рука. В этот момент она испытывала к Майлсу Рэдберну самые теплые чувства и абсолютно не винила себя за это.
      – Сколько воды с тех пор утекло… – задумчиво проговорила она. – Но, может, прежде чем выдавать ее, я должна была бы по-настоящему попытаться понять, что происходит с ней? Двенадцатилетней девчонке сложно понять мир взрослой девушки, но я не сделала этого и потом… Моя старшая сестра на самом деле была замечательной девушкой. В ней было так много хорошего… Мне кажется, она могла бы многого добиться в жизни.
      – Могла бы? – переспросил Майлс.
      – Моей сестры больше нет в живых, – объяснила Трейси. Она освободила свою руку и дотронулась до булавки-пера под расстегнутым пальто. Решающий миг настал. Но, вопреки собственной воле, Трейси почему-то продолжала беспомощно молчать.
      По Босфору в сторону Стамбула мимо них скользил ослепительно белый в лучах солнца корабль. На противоположном берегу Трейси видела между деревьями серебристо-серое яли. Неожиданно она вспомнила причину своего приезда в Турцию, и это воспоминание принесло с собой новую волну боли.
      – Простите, – неожиданно мягко извинился Майлс, – но бессмысленно терзать свою душу вопросами, на которые нельзя ответить. Я думаю, что на свете существуют люди, которым просто невозможно помочь при всем желании.
      – Но надо хотя бы пробовать делать это! – горячо возразила Трейси. – Кто-то же должен пробовать! На свете слишком много равнодушных, которые очень легко бросают таких несчастных, как моя сестра. – Она поймала на себе его пристальный, внимательный взгляд и поняла, что сейчас Майлс Рэдберн думает об Анабель. Сделал ли он все, что мог, чтобы помочь женщине, которая была его женой, подумала Трейси Хаббард.
      – Я знал одну девушку, очень похожую на вашу сестру, – наконец сказал Майлс, испугав Трейси тем, что приблизился к ее мыслям. – Моя жена Анабель была такой же очаровательной и веселой, как и ваша сестра. И ее также преследовала навязчивая идея самоуничтожения.
      Трейси затаила дыхание, понимая, что находится на границе разгадки. Сейчас Майлс мог помочь ей ответить на все вопросы, которые волновали ее.
      – Естественно, ходят слухи, что это я довел ее до смерти. Не сомневаюсь, что вы тоже уже слышали эти разговоры. Но то, что я якобы бросил ее в тяжелый для нее момент, – ерунда и глупости. Мне пришлось уехать, и за время моего отсутствия произошло что-то непонятное и ужасное. Мне кажется, я догадываюсь, что именно это было, но не уверен, кто виноват в том, что произошло, потому что не знаю, кто мог с такой силой желать ее смерти.
      – Нарсэл говорит, что это вы очень хотели ее смерти, – сообщила ему Трейси. – Она считает, что вы в переносном смысле как бы надели власяницу, повесив портрет своей жены на стену своей спальни. Так вы наказали сами себя за ее смерть.
      Эти жестокие слова, похоже, совсем не тронули его.
      – На мой взгляд, это довольно логичное объяснение. Особенно если бы я был на самом деле таким человеком, каким меня считает мисс Эрим. Но я не такой. На свете не было ничего, чего бы я не сделал для Анабель.
      Майлс Рэдберн дал ей ответ. Наконец он дал ей свой ответ.
      – Тогда почему вы остаетесь здесь? – горячо поинтересовалась она. – Почему не работаете над своей книгой в каком-нибудь другом месте?
      Когда он посмотрел на нее со своим обычным выражением нетерпения и холодности на лице, Трейси испытала почти облегчение.
      – По-вашему, меня сейчас больше всего волнует эта книга? Я верю в ее ценность и важность и когда-нибудь обязательно ее закончу, конечно, но на первом месте у меня всегда стояла и сейчас стоит живопись. Как по-вашему, очень приятно чувствовать себя каким-то немощным уродцем, который хочет рисовать, но не может?
      – Но почему здесь? – стояла на своем Трейси. – Может, вы бы смогли вновь начать рисовать, если бы уехали.
      Майлс Рэдберн надолго замолчал.
      – Я пробовал, – наконец ответил он, – но всякий раз мне приходилось возвращаться. Здесь способность рисовать покинула меня, и здесь я должен вернуть ее себе.
      У Трейси возникло странное ощущение, что он, блуждая в лабиринте своих мыслей, завернул за какой-то угол и перестал говорить правду. Ей показалось, что он не впервые объяснял нежелание уехать отсюда таким способом, но это объяснение было лживым.
      – А ваш портрет миссис Эрим? – спросила девушка. – Разве это не шаг к тому, чтобы вновь начать рисовать?
      – Мне просто хочется, хотя бы на какое-то время, доставить Сильване удовольствие, – признался он, – но у меня нет ни малейшего желания увековечивать ее образ на холсте. Сегодня у меня ничего не получалось с портретом до тех пор, пока вы не обратили мое внимание на отражение в самоваре. Я решил поэкспериментировать с ним и посмотреть, к чему оно может привести. То есть в моем подходе к ее портрету появились кое-какие изменения. Правда, еще неизвестно, к какому результату они меня приведут.
      Трейси с беспокойством слушала Майлса Рэдберна, не в силах отделаться от мысли, что он что-то скрывает.
      – Так вы хотите остаться в яли только из-за этого портрета?
      Майлс бросил на нее подозрительный взгляд и тут же отвернулся.
      – Если хотите, можете назвать причину моего нежелания уехать из яли незаконченным делом, но, ради Бога, не задавайте праздных вопросов в угоду своему любопытству. – Он нахмурился, и неожиданно в глазах вспыхнуло предупреждение об опасности. – Занимайтесь своим делом. Закончите его и возвращайтесь в Америку. Впрочем, если хотите, плещитесь на мелководье, но не лезьте на глубину.
      Трейси Хаббард ответила на его сердитый взгляд не менее сердитым, но в то же мгновение у нее вновь мелькнула мысль, что Рэдберн кривит душой, изображая гнев. Что ж, в таком случае и она должна притвориться, что сердится. Нельзя позволить ему догадаться, что она помнит его доброту, пусть и мимолетную, и прикосновение его пальцев, сжимавших ее руку, стараясь успокоить. Она поняла также, что миг близости стоит так мало, что равноценен иллюзии, и это понимание принесло с собой ощущение потери.
      Майлс Рэдберн встал и отодвинул стул от стола.
      – Ну что, вы намерены возвращаться домой? Трейси молча встала, и они направились к пристани. Она шагнула в лодку, и Майлс, после того как дал чаевые мальчишкам, вертевшимся у причала, запустил мотор.
      На обратном пути он не обращал на свою спутницу ровным счетом никакого внимания, не сводя взгляда с противоположного берега. Трейси сидела перед ним на скамье как завороженная. Она не могла отвести взгляд от его мужественного лица, густых темных волос, холодных глаз, которые, как она узнала, могут быть и теплыми. А он был мыслями в тысячах лет от Трейси Хаббард, которой никогда не стать такой же очаровательной, какой была Анабель.
      Когда лодка приблизилась к берегу, Трейси поняла, что он решил пристать не у яли. Они приближались к развалинам дворца в заросшем саду, где Трейси гуляла вечером несколько дней назад и нечаянно вторглась в чужую тайну. Когда лодка оказалась прямо напротив полуразрушенных мраморных ступенек, Майлс заглушил мотор, лодка начала дрейфовать.
      – Вам известно, что это за место? – спросил он.
      – Я знаю о нем только то, что я тут упала и поцарапала ногу, – ответила Трейси.
      – Эти развалины обладают длинной и весьма любопытной историей. Когда-то здесь стоял дворец… и принадлежал он матери султана. Ее называли султаншей Валидой. Кстати, вы знаете, что слово «султанша» придумали англичане?
      Трейси напряглась.
      – Султанша Валида жила здесь?
      – Она здесь не только жила, но и умерла… Ее зарезала собственная служанка.
      – И все это произошло в присутствии анатолийского самовара, – негромко добавила Трейси. Она разволновалась, неожиданно вспомнив, как в том зловещем, последнем в их жизни разговоре по телефону, Анабель упомянула, что султанша Валида знает тайну. Может, она намекала на то, что тайна спрятана в развалинах старого дворца?
      – Опять этот самовар! – воскликнул Майлс Рэдберн. – Вам известно, что его очень хотела купить моя жена… до того, как Сильвана приобрела его?
      – Да, – кивнула Трейси. – Нарсэл рассказала мне об этом.
      – Честно говоря, Сильвана оказала мне услугу, купив самовар. Анабель просто обожала всякие страшные истории, да еще непременно такие, чтобы в них присутствовала жестокость. Наверное, это была вторая и как бы противоположная грань ее характера, которая, по-моему, отвернулась от света. Эти развалины и заросший сад стали у нее излюбленным местом прогулок. Она часто прибегала сюда, чтобы спрятаться или разыграть свои маленькие спектакли.
      Трейси не сводила с Майлса Рэдберна взгляда, боясь прервать его или пропустить хотя бы слово. Опять вернулась старая боль. Рэдберн не заметил ее взгляда, потому что все его внимание было приковано к развалинам дворца на берегу. Лодка находилась теперь точно напротив разрушенной веранды дворца с арочными окнами. Они очутились в тихой бухточке за небольшим мысом.
      – Однажды я пришел сюда искать Анабель, – рассказывал Майлс, – и застал ее в разгар одного из тех представлений, что она так любила. На этот раз она давала концерт аудитории, состоящей из соловьев и ящериц. – В его голосе на долю секунды послышалась почти нежность. – Как и ваша сестра, она могла немного петь и танцевать. Анабель порхала по разбитому полу, словно находилась на настоящей сцене, старательно выделывая танцевальные па и что-то напевая. В такие минуты она могла быть обворожительной. Когда я шутливо захлопал, она бросилась ко мне, как обрадовавшийся ребенок.
      Трейси слушала и представляла, как Анабель бродит среди развалин, похожая на дух этого мрачного места, счастливая и очаровательная.
      – В тот раз, увидев ее здесь, я мысленно сравнил ее с Офелией, – продолжил Майлс Рэдберн. – Анабель не была сумасшедшей, разве что немного не в себе, но это легкое безумие придавало ей особую обворожительность. Я не знал более очаровательной женщины!
      Старая боль, переросшая в новую, холодной рукой сжала сердце Трейси. Она внимательно разглядывала развалины дворца султанши Валиды, вникая в смысл сказанного Майлсом Рэдберном гораздо глубже, чем думал он. Анабель была именно такой, какой он ее описывал. Она обладала волшебным даром очаровывать людей. Анабель как бы привязывала их к себе, а некоторая неуравновешенность, потребность в защите от самой себя придавали этим узам особую прочность.
      – Но все это уже в прошлом! – В голосе Майлса внезапно послышался металл. Трейси быстро взглянула на него, и ее пробил озноб страха.
      Тишину и спокойствие тихой бухточки взорвал резкий, яростный рев мотора. Маленькая лодка понеслась по воде с такой скоростью, словно эта скорость помогала Майлсу разрядить свой гнев.
      Трейси вцепилась обеими руками в скамью и удивленно подумала, что когда-то могла считать этого человека бесчувственным монстром. Нет, видимо, ей никогда не понять всей многогранной сложности характера Майлса Рэдберна. Такой человек способен на все: на великую любовь и безудержную ненависть, а возможно, и на месть. Но кому он мог мстить? На кого была направлена его ярость? На кого-то, кто рядом с ним, или на человека, который сделал ему что-то плохое в прошлом? Может, этим человеком была Анабель с ее уникальной способностью одновременно и покорять, и отталкивать? Как же быстро изменилось его настроение: только что казавшийся абсолютно хладнокровным и умиротворенным, он вспыхнул, как пороховая бочка, едва в душе взыграла некая тонкая струна. Какая именно?
      Они быстро достигли яли, и так же быстро прошел его гнев, внешне, по крайней мере. Майлс Рэдберн вновь превратился в холодного циника.
      Около причала стоял Ахмет. Он подождал, когда они сойдут на берег, после чего молча исчез в проходе. Уж не отправился ли дворецкий докладывать Сильване Эрим об их поездке? – подумала Трейси. А может, та велела Ахмету-эффенди шпионить за ней и Майлсом? Во всяком случае, миссис Эрим наверняка не очень понравится эта их экскурсия на другой берег Босфора.