Под высокими красивыми балконами, тянущимися по фасаду огромного американского отеля, кварталы Нового города под резким углом спускались к берегам Босфора. На берегу стояла мечеть, белизна стен которой размывалась серым мартовским дождем. Минареты, своего рода эмблема и визитная карточка Стамбула, вздымались в небо. Если бы не эта мечеть, вид с балкона отеля был бы вполне современным и, по мнению Трейси, имел мало общего с той Турцией, какой она представлялась издалека большинству западных туристов.
      Трейси стояла на балконе и смотрела сквозь пелену дождя на город, в который так стремилась и наконец попала. Но сейчас ей одновременно и хотелось, и не хотелось этой встречи, было чуть страшновато. Если бы не некоторые обстоятельства, такое путешествие могло оказаться обычной беспечной туристической поездкой, но все складывалось так, что Трейси было не до развлечений, и унять тревогу в душе она не могла, как ни старалась.
      Но Трейси сама обрекла себя на эти волнения. Как только узнала, что есть возможность поехать в Стамбул, она тут же ухватилась за нее и не собиралась сдаваться, что бы ни случилось.
      Трейси нервно сдернула с головы голубой замшевый берет и дала ветру с пролива взъерошить свою шелковистую каштановую челку. Ветер нес с собой брызги дождя, но Трейси подняла лицо навстречу холодным каплям, словно они могли успокоить ее. Гнев девушки вызвало письмо, которое она держала в руке. Однако если иметь дело с его автором, то потребуется холодная голова, подумала Трейси и постаралась обуздать свои эмоции. Она много слышала об этом человеке, но не знала, насколько правдивы эти слухи. Впрочем, сейчас это ее заботило менее всего, она не собиралась позволять кому-то отправить себя назад с помощью какого-то там письма.
      Три месяца Трейси ждала возможности попасть в Стамбул. И вот она в Турции… Прошло всего два часа, как самолет приземлился в Стамбульском аэропорту, а ее уже собирались с позором отправить домой, даже не выслушав доводов. Трейси разгладила смятый в порыве негодования лист бумаги в руке, и он зашуршал. Она в третий раз перечитала письмо, всматриваясь в мужской почерк:
 
       «Дорогая мисс Хаббард!
       Мы договорились с мистером Хорнрайтом из «Взгляда» о том, что мне пришлют мисс Джанет Бейкер. Мисс Бейкер должна была помочь мне подготовить рукопись книги для публикации. Долгие годы она провела на Среднем Востоке, прекрасно знает историю турецких мозаик.
       Но только что мне принесли телеграмму, в которой сообщается, что она будет занята следующие шесть месяцев и вместо нее мне пришлют временную помощницу. «Молодая женщина, которая в течение нескольких лет работы у нас зарекомендовала себя с самой лучшей стороны», говорится в телеграмме.
       Однако это замена абсолютно не приемлема для меня. Я предпочитаю дождаться мисс Бейкер. У меня даже в мыслях нет намерения критиковать Вас, и в моем отказе нет никакой личной неприязни к Вам. Я могу предложить Вам лишь одно – сесть на первый же самолет и вернуться в Нью-Йорк.
       Рэдберн».
 
      Трейси сложила плотный лист бумаги вдвое и задумалась, благо разумная часть ее сознания советовала ей смириться с приговором, потому что она сделала все, что могла, и совесть ее чиста. Естественно, никто дома не упрекнет ее в поражении, потому что она была бессильна что-либо возразить Майлсу Рэдберну. К тому же если она вернется домой немедленно, то не узнает ничего неприятного и тревожного, что могла бы узнать в Стамбуле. В общем, было бы даже неплохо уехать домой и забыть про все, что связано с этим делом, все таинственные предупреждения и намеки, все тревоги и вопросы, на которые нет ответа. Судьбу все равно не переломишь, поэтому она с чистой совестью может не ворошить прошлое и позволить ему и дальше хранить свои страшные тайны.
      Трейси внимательно прислушивалась к своему внутреннему голосу, но в то же время хорошо понимала, что если обратится в бегство, то потом ни за что не простит себе этого малодушия. Она сложила письмо еще раз вдвое, смяв его, словно хотела выместить свою досаду на листке бумаги. Трейси не хотела позволять письму разозлить себя и вывести из равновесия. Только встретившись с ним, она сможет понять, что в рассказах о нем правда, а что – ложь. Она честно призналась себе, что его реакция на ее приезд не могла быть для нее абсолютной неожиданностью. Он был по-своему прав.
      Из Турции мистер Хорнрайт вернулся очень расстроенным. Книга Майлса Рэдберна об истории турецких мозаик и изразцов, которую не так давно решил издать «Взгляд», по замыслу Хорнрайта, должна была стать выдающимся вкладом в историю искусства. Было решено вложить в это издание максимум возможных средств. В свое время такая ставка на мощную финансовую поддержку с самого начала обеспечила фирме славу одного из самых лучших издательств в стране. Имя Майлса Рэдберна само по себе почти стопроцентно гарантировало книге успех. Хотя мистер Рэдберн добился известности еще в молодости, но в последние годы, на пороге своего сорокалетия, работал как художник довольно мало, хотя портреты кисти Майлса Рэдберна висели в музеях и картинных галереях по всей стране. Но, к несчастью, живописцы, даже знаменитые, редко обладают организаторскими способностями. Мистер Хорнрайт, побывав в Стамбуле, пришел в ужас от того, в каком состоянии находилась рукопись столь важной для него книги.
      Майлс Рэдберн с неохотой согласился принять помощь, выставив одно условие: ему должны прислать не кого попало, а именно мисс Бейкер, с работами которой он был знаком. Хорнрайт долго упрашивал художника не капризничать, но в конце концов сдался и пообещал ему приложить все силы, чтобы уговорить мисс Бейкер приехать. Трейси в то время работала еще стажером, ее обошли стороной слухи, гулявшие по редакции. Хорнрайт прекрасно знал, что мисс Бейкер занята, но он знал также и то, что Майлс Рэдберн на данном этапе еще не готов для работы с такой опытной помощницей. Сейчас Рэдберну требовался не столько знаток турецких мозаик, сколько человек, способный навести хотя бы элементарный порядок в неразберихе.
      Узнав о шансе поработать с Рэдберном, Трейси, не колеблясь ни секунды, бросилась в кабинет мистера Хорнрайта и сразу взяла быка за рога. Она заявила, что во всем отделе свободна лишь она. К тому же она считала себя достаточно квалифицированным редактором и готова доказать это делом.
      Трейси не хвастала, она действительно успела хорошо зарекомендовать себя в редакции и довольно успешно выполнила два-три задания мистера Хорнрайта, благодаря чему он, по крайней мере, знал о ее существовании.
      Горячность девушки тронула и позабавила мистера Хорнрайта, он улыбнулся.
      – Сколько вам лет, мисс Хаббард?
      – В этом месяце исполнится двадцать три, – с достоинством ответила Трейси.
      – Гммм… Не обижайтесь, но, по-моему, в этом возрасте человек еще не может оценивать реальность адекватно. Возможно, я не прав, и это скорее достоинство, чем недостаток. Впрочем, к делу. Вполне вероятно, что Рэдберн решит немедленно отправить вас домой. Что вы тогда будете делать?
      – Если я попаду в Стамбул, то никакому Рэдберну не удастся отправить меня домой против моей воли, – возразила Трейси Хаббард.
      Жизнь не баловала ее, но пережитые трудности и неудачи закалили характер девушки, и когда она чего-то очень хотела, то производила на людей впечатление сильного человека.
      Мистер Хорнрайт задумчиво посмотрел на нее.
      – Что ж, должен признаться, ваше желание поехать уже ваш плюс. Но, учтите, если я соглашусь на ваше предложение и пошлю вас в Турцию вместо мисс Бейкер, необходимо действовать очень быстро, для того, чтобы мистер Рэдберн не успел опомниться и помешать нам. В этом случае мы сообщим ему о вашем приезде в самый последний момент.
      – Я могу уехать в любую минуту, – пообещала Трейси. – У меня уже есть заграничный паспорт. – Она уточнила, что еще ни разу им не пользовалась, да и оформила его всего-то несколько месяцев назад.
      Мистер Хорнрайт, однако, продолжал колебаться.
      – Не знаю… Рэдберну не понравится замена. Его мать была американкой, и он сам прожил в Штатах большую часть своей жизни, но его упрямая британская половина сразу же встанет на дыбы, как только он узнает, что что-то не так. Он обладает исключительным даром портить со всеми отношения… в общем, у Майлса Рэдберна сложный характер.
      – Никакой Рэдберн не отправит меня из Турции обратно, – стояла на своем Трейси. Упрямства ей тоже было не занимать.
      – Хорошо, – кивнул наконец мистер Хорнрайт. – Мне нравится ваша настойчивость. Только не приходите потом, если наткнетесь на каменную стену, плакать у меня на плече. Поймите: в Турции вы уже не будете иметь морального права проиграть. Если там вы сдадитесь и уедете восвояси, мы можем лишиться книги. Договор составлен так хитро, что Рэдберн вовсе не обязан по нему предоставлять нам готовую рукопись. Поэтому он не торопится, а вы можете попробовать поторопить его. Понимаете?
      – Понимаю, – кивнула Трейси.
      – Тогда за дело, – сказал мистер Хорнрайт. Девушка бросилась к двери, но он жестом остановил ее. – И последнее предупреждение. Даже если вы хорошо знакомы с творчеством мистера Рэдберна, постарайтесь не говорить с ним о живописи. У него сейчас творческий кризис, он ничего не пишет года полтора-два и это – его самое больное место. Кризис начался где-то за год до смерти его жены. Вы, конечно, слышали об этой трагедии?
      – Да, – кивнула Трейси. – Обещаю вести себя с ним крайне деликатно. – Завершив этой фразой разговор, она помчалась по коридору.
      В том же лихорадочном темпе прошли для нее и следующие три дня, заполненные подготовкой к поездке. Трейси быстро купила все необходимое, но долго не могла прийти в себя после реакции организма на прививки.
      И вот она стоит на балконе отеля, держит в руке письмо Майлса Рэдберна с решительным отказом принять ее помощь и советом немедленно возвращаться домой, даже не уезжая из аэропорта. Трейси вернулась в комнату. На столике у кровати застыл молчаливый телефон, но она подошла к двери в ванную комнату, на которой висело зеркало в человеческий рост, и критически, как бы глазами Майлса Рэдберна, посмотрела на себя.
      Из зеркала на нее глядела невысокая девушка ростом пять футов и один дюйм, с шелковистой челкой и аккуратным узлом каштановых волос на затылке. У этой девушки был чересчур большой рот, да и нос, пожалуй, немного великоват. Из-под густых ресниц смотрели серые глаза, но не холодные, как у большинства сероглазых людей, а теплые, выдавая в ней натуру слишком эмоциональную и непосредственную, она никогда не могла скрыть свое внутреннее напряжение, пыл, волнение, негодование, и это часто мешало ей в отношениях с людьми. Серое шерстяное платье простого кроя плотно облегало стройную фигуру, и Трейси насмешливо прищурила глаза, разглядывая его. Она сама сшила это платье, как, впрочем, почти всю свою одежду. Шила она отлично, что подтверждали некоторые из ее элегантных коллег, когда интересовались, где она одевается.
      Когда-нибудь, промелькнула у нее дерзкая мысль, я нарушу эту серость и строгость какими-нибудь яркими бусами или еще каким-нибудь столь же вызывающим украшением. Ей всегда отчаянно хотелось выглядеть слегка экстравагантной, носить яркие шарфы, необычные украшения, такой стиль казался ей очень женственным. Но в сегодняшней Трейси Хаббард лишь два штриха нарушали доминирующую строгость: вышитый кожаный пояс с золотой пряжкой и элегантная золотая булавка в форме пера у шеи. Трейси дотронулась до булавки, словно пытаясь успокоить себя, и вновь сунула большие пальцы за пояс, стараясь придать себе непреклонный вид. Эту булавку она носила давно.
      Трейси улыбнулась себе. Да, пусть никто не сомневается: этой девушке упорства не занимать, и если она решила остаться в Стамбуле, то так и будет.
      Необходимо было сделать следующий шаг – попасть к Майлсу Рэдберну. Трейси подошла к телефону и подняла трубку. Гостиничная телефонистка говорила по-английски. Трейси попросила соединить ее с миссис Сильваной Эрим. Видимо, это имя было достаточно широко известно в Стамбуле, потому что очень скоро в трубке послышались длинные гудки.
      «Вдова, – рассказывал ей об этой даме мистер Хорнрайт, – француженка, несмотря на итальянское имя. Вышла замуж за турка и осталась после смерти мужа в Турции. Довольно богата и пользуется немалым весом в обществе. Рэдберн с женой познакомились с ней во время своего медового месяца несколько лет назад. Очевидно, она предложила ему спокойную гавань для работы над книгой. Он живет у нее на вилле на противоположном от города берегу Босфора. Если возникнут проблемы, обратитесь к миссис Эрим. Она цивилизованная женщина в европейском смысле этого слова. Очаровательная… многое делает для возрождения забытых народных ремесел. И удивительно хладнокровная для француженки.
      В трубке раздался голос, который что-то произнес по-турецки.
      – Я хотела бы поговорить с миссис Эрим, – сказала Трейси.
      Молчание затянулось, и Трейси испугалась, что их разъединили.
      Потом совершенно неожиданно в трубке послышался приятный женский голос с французским акцентом.
      – Сильвана Эрим у телефона. Трейси представилась.
      – Ах да, я припоминаю: издатель из Америки прислал вас помогать мистеру Рэдберну в работе над книгой. Так ведь?
      – Так, – ответила Трейси. – Мне бы хотелось как можно скорее увидеться с мистером Рэдберном.
      – Но, насколько мне известно, вам в отель было послано письмо, – произнес приятный голос.
      – Я получила его, – ответила Трейси. – В нем содержится совет вернуться домой, но я не хочу уезжать, пока хотя бы не поговорю с мистером Рэдберном.
      Последовала пауза, потом в трубке раздался странный, чуть забавный звук, выражающий сожаление.
      – Конечно, ваше желание хотя бы поговорить с ним после такого долгого путешествия вполне объяснимо. Иногда Майлс ведет себя поистине, как медведь. Мне нужно немного подумать, как вам помочь.
      Миссис Эрим вновь замолчала – думала. Трейси почувствовала облегчение. Ей почему-то казалось, что, если эта женщина действительно возьмется помочь ей, у нее не будет проблем.
      Ожидание оказалось недолгим.
      – Вам повезло: вы приехали в удачный момент, – сообщила миссис Эрим. – Моя золовка, Нарсэл, сейчас как раз в городе, и я знаю, как ее найти. Я попрошу мисс Эрим заехать за вами в отель, скажем, через час и отвезти вас в яли. Захватите с собой чемодан, вам придется переночевать у нас.
      Миссис Эрим не стала ждать слов благодарности и повесила трубку. Трейси теперь была уже уверена, что миссис Эрим – человек надежный и обязательный. Мистер Хорнрайт был прав в отношении этой женщины, сказала она мысленно себе.
      Положив телефонную трубку, Трейси первым делом разорвала письмо Майлса Рэдберна на мелкие кусочки, после чего с наслаждением швырнула их в мусорную корзину. Этот маленький акт мести Майлсу Рэдберну позволил ей окончательно успокоиться. Ему не удастся отправить ее домой: ставки слишком высоки, во всяком случае, для нее. Какое счастье, что мистер Хорнрайт даже не догадывался об истинной причине поездки Трейси Хаббард в Турцию, иначе он едва ли отпустил бы ее.
      Как же далеко находилась Турция от маленького американского городка на Среднем Западе, в котором она выросла! Хотя и не намного дальше, чем находился для нее несколько лет назад Нью-Йорк, когда она решила жить самостоятельно, без родительской опеки. Сколько бед и несчастий ей тогда напророчили! Но Трейси повезло: она сразу нашла в Нью-Йорке работу, потом другую. После смерти матери она взгрустнула, конечно, но и только. Они с матерью уже давно отдалились друг от друга. С отцом близкие отношения тоже не складывались.
      Два года назад она нашла хорошую работу – во «Взгляде». Ей всегда хотелось заниматься созданием книг и журналов. Пока, правда, ей приходилось исполнять лишь второстепенные роли, но если она поможет Майлсу Рэдберну закончить рукопись, у нее появится авторитет. Однако гораздо важнее было другое: в случае успеха, она докажет отцу, всему свету… и, главное, самой себе, что Трейси Хаббард – личность.
      Трейси не хотелось ворошить прошлое. Особенно сейчас, когда она наконец в Стамбуле. Для начала нужно повидаться с миссис Эрим. Главное – не торопиться и все делать по порядку.
      Трейси снова вышла на балкон и посмотрела на город, который имел так мало общего со Стамбулом, о котором она читала. Пока она совершила всего одну поездку по городу: от аэропорта до отеля. Когда они проезжали мимо развалин древних римских стен, за пеленой дождя трудно было что-то разглядеть как следует, но кое-что она все же увидела. Машина ехала по мощенным булыжником улочкам старого Стамбула. Улицы были скользкими от грязи и такими узкими, что встречным машинам было трудно разъехаться. Повсюду виднелись толпы прохожих, одетых в этот дождливый день весьма невзрачно. Конечно, Стамбул не больше Турция, чем Нью-Йорк – Америка, напомнила себе Трейси. Стамбул – город с неоднозначной судьбой, нюансы которой непросто понять западному туристу.
      Трейси с трудом вытерпела час. Но потом напомнила себе, что пока от нее требовалось только делать все по порядку и ждать, припудрила нос и подкрасила губы.
      Ровно через час зазвонил телефон, и портье сообщил, что в вестибюле ее ждет Нарсэл Эрим. Трейси набросила на плечи серое пальто, взяла сумку и отправилась по длинному коридору к лифту.
      Внизу, около вращающихся дверей, ее ждала молодая женщина, по виду всего лишь на год-другой старше самой Трейси. У нее были огромные черные глаза и чисто турецкая красота, которой славятся здешние девушки знатного происхождения. Одета мисс Эрим была не менее элегантно, чем одевались модницы Парижа или Нью-Йорка. Она была без шляпки, но ее черные волосы были тщательно уложены в модную прическу. Из-под расстегнутого пальто, отороченного мехом, выглядывало черное платье. Вокруг горла на фоне платья мерцало жемчужное ожерелье. С первого же взгляда становилось ясно, что жемчуг – настоящий. Рядом с этой утонченной красавицей Трейси почувствовала себя простушкой.
      Элегантная турчанка грациозно протянула ей руку.
      – Вы мисс… мисс Трейси Хаббард? – Она слегка запнулась, произнося иностранные имя и фамилию. – Я – Нарсэл Эрим. Пойдемте, пожалуйста, со мной. Я, как обычно, оставила машину в неположенном месте.
      Этакая милая небрежность ее тона свидетельствовала о том, что маленькие нарушения закона мисс Эрим позволяла себе довольно часто.
      Выйдя под дождь, они торопливо направились к небольшому автомобилю, который уже застопорил движение. Швейцар с отчаянием покачал головой, но тем не менее держал над ними раскрытый зонтик, пока мисс Эрим открывала дверцу. Со смехом дав понять Трейси, куда ей садиться, мисс Эрим обошла кабину и села за руль.
      – В глубине души, – сообщила она, отъезжая от отеля, – ни один турок не считает турецких женщин способными управлять автомобилем. Мустафа Кемаль помог нам сбросить паранджу, но для изменения человеческой психологии необходимо не меньше полувека.
      Они спустились по залитым дождем улицам к проливу и въехали на автомобильный паром. Нарсэл Эрим не сводила взгляда с дороги и молчала до тех пор, пока они не оказались на пароме. Недолгое путешествие из Европы в Азию Нарсэл и Трейси проделали в сухом и теплом салоне парома. Как только они вышли из машины и поднялись в салон, турчанка превратилась в радушную хозяйку, готовую продемонстрировать гостье достопримечательности, которые можно разглядеть под дождем. Однако, несмотря на эту ее демонстративную гостеприимность, Трейси интуитивно почувствовала в ней какую-то настороженность по отношению к себе.
      – Отсюда начинается Босфор. Он течет между Мраморным и Черным морями. – Мисс Эрим показала на мутную серую воду. – Если пристальнее посмотреть в том направлении, то можно увидеть через туман Сераглио и стены старинного дворца. А там находилась древняя Византия.
      Трейси стояла в дверях салона и с интересом смотрела через Мраморное море на известную на весь мир узкую полоску земли, от которой они сейчас отдалялись. Ветхие, с осыпающейся штукатуркой стены спускались прямо к воде, а вдали, в тумане, вырастали, одна за другой, крыши дворцов и окна под ними.
      – Естественно, туристов всегда очень интересует Сераглио и его история, – сообщила мисс Эрим. – Кстати, именно в этом месте попавших в немилость женщин из гарема засовывали в мешки и бросали в Босфор.
      Трейси искоса посмотрела на красивую женщину, стоявшую рядом с ней. Взгляд Нарсэл Эрим был не без лукавства, будто она хотела напугать гостью из Америки.
      – Однако, насколько я знаю, этот дикий обычай остался в прошлом, – сухо заметила Трейси.
      Турчанка пожала плечами.
      – Босфор как был, так и остается местом трагедий.
      – Вы живете далеко от Стамбула? – сменила Трейси тему разговора.
      – Не очень. Наше яли находится в Анатолии, на азиатской стороне пролива. Дом очень старый, он принадлежит нашей семье больше ста лет. Вы знаете, что означает слово яли? Это вилла на воде. В старину многие богатые паши жили в таких яли на Босфоре.
      – Вы живете там со своей невесткой? – Трейси хотела подвести разговор к Майлсу Рэдберну, но осторожно, чтобы не вызвать подозрений у своей собеседницы.
      – Мы живем в яли с моим братом Мюратом. Сильвана, миссис Эрим, жена нашего покойного старшего брата, построила для себя дом на холме. Поэтому мы живем в разных домах, хотя у моего брата на первом этаже ее дома есть лаборатория, где он может спокойно работать. Мюрат – врач по образованию, но не практикует. Зато широко известен как ученый, – с гордостью добавила она.
      – А где живет Майлс Рэдберн? – отважилась полюбопытствовать Трейси.
      – Комнаты мистера Рэдберна тоже в яли, – ответила Нарсэл Эрим. Когда она произнесла это имя, ее голос слегка изменился, но Трейси не могла определить, что означает эта перемена.
      Паром миновал маяк Леандра, квадратную белую башню, вздымавшуюся в небо у входа в Босфор. Странное название, потому что Леандр утонул в Геллеспонте, в другом конце Мраморного моря. Паром начал делать широкий поворот против быстрого течения и пристал к берегу у городка Ускюдар. Сквозь серую пелену дождя виднелись несколько маленьких мечетей с минаретами. Этот городок Трейси показался больше похожим на настоящую Турцию.
      Они съехали с парома и направились вдоль невысоких холмов над Босфором на север. Вдоль дороги тянулись маленькие деревеньки. Нарсэл увеличила скорость, словно хотела побыстрее добраться до дома. После получасовой езды по извилистой дороге они остановились перед каменной стеной с железными воротами. Ворота открыл сторож, из-под густых черных усов которого сияла белоснежная улыбка. Дальше дорога стала резко спускаться к воде, потом выпрямилась и закончилась перед дверьми квадратного трехэтажного деревянного дома, выкрашенного в нежный серебристо-серый цвет. Он был окружен по периметру верандой, украшенной многократно повторяющимися резными турецкими арками.
      Нарсэл оставила машину слуге, чтобы тот отогнал ее в гараж, и ввела Трейси в длинный коридор с мраморным полом. Их встретила невысокого роста служанка, к удивлению Трейси, одетая в ярко-красную юбку и красный свитер чуть потемнее. Голова девушки была покрыта красным платком с белыми цветами.
      Мисс Эрим заговорила с ней по-турецки. Служанка что-то ответила, робко кивая головой.
      – Халида говорит, что ваша комната готова, – объяснила мисс Эрим, поворачиваясь к лестнице. – Пойдемте, пожалуйста… Я отведу вас наверх. Мы не живем внизу. Здесь кухня, складские помещения и комнаты слуг.
      Лестница была ограждена литыми чугунными перилами со сложным узором. Наверху, двумя этажами выше, виднелась старинная люстра, слабо освещающая лестницу.
      Нарсэл и Трейси поднялись на второй этаж. Неожиданно перед ними возник немолодой турок в черном, довольно поношенном европейском костюме и темно-сером свитере, из-под которого выглядывал белый воротничок. У него было угрюмое лицо оливкового оттенка, большие черные усы и живые, зоркие черные глаза. Трейси ожидала, что мрачное лицо преобразит приветливая улыбка. Отнюдь, и девушка почувствовала, что незнакомец изучает ее.
      – Это Ахмет-эффенди, наш кахья, то есть дворецкий. Если вам что-нибудь понадобится, Ахмет-эффенди к вашим услугам.
      Нарсэл что-то сказала Ахмету по-турецки, и тон ее был почтительным. Они начали подниматься дальше. Нарсэл объяснила:
      – Мы с братом живет на втором этаже. Мои комнаты над самой водой, а его – в задней части дома. Я предложила миссис Эрим поселить вас в комнате на третьем этаже, она очень удобная и сейчас пустует.
      И вновь Трейси удивил странный взгляд Нарсэл искоса, Словно турчанка ждала ее реакции.
      Лестница выходила в огромный, голый и мрачный салон, по которому гуляли сквозняки. Он походил больше на холл, чем на комнату. Высокая голубая изразцовая печь у стены излучала тепло, но в просторах салона оно быстро терялось. Несколько жестких стульев стояли вокруг круглого стола, накрытого красной бархатной скатертью, шелковая бахрома с которой касалась пола. В углах салона были расположены двери, обычные и сейчас закрытые, а в стене, напротив лестницы, – французские, они вели на арочную веранду.
      – В старину, – объяснила Нарсэл Трейси тоном экскурсовода, – здесь располагался гаремлик, женские помещения, а мужские помещения, селамлик, находились в более удобных комнатах этажом ниже. Разумеется, женщины могли свободно перемещаться по дому, за исключением тех случаев, когда в нем появлялись посторонние мужчины. Тогда они прятались в свои комнаты в гаремлике и не высовывали оттуда носа.
      Она повернула в ту часть дома, что нависала над водой, и на мгновение задержалась перед огромной деревянной дверью с красивой медной ручкой. Ручка, очевидно, выполняла лишь декоративную функцию, потому что засов находился у самого пола. Нарсэл Эрим ловко открыла дверь носком ноги.
      Заметив реакцию на это Трейси, она улыбнулась.
      – У нас здесь все старомодно. Да вы скоро сами в этом убедитесь. Пожалуйста, входите. Надеемся, вам здесь будет удобно.
      Трейси вошла в огромную комнату с высоким потолком. К ее удивлению, мебель из светлого дерева в комнате была вполне современной. Большую часть пола покрывал толстый, золотистого цвета ковер. У стены стоял элегантный туалетный столик со складывающимися зеркалами и стул, обтянутый золотым атласом. Кроме входной, в комнате имелось еще три двери: одна вела в салон, другая, наверное, в соседнюю комнату, третьи, распашные двери, на арочную веранду, которая, похоже, огибала весь дом по периметру.
      Мисс Эрим открыла дверь в соседнюю комнату и, показывая туда рукой, сказала:
      – Здесь раньше был кабинет мистера Рэдберна. Сейчас комната пустует. Он захотел перебраться подальше от воды. В зимние месяцы в этой части дома довольно холодно, хотя я не обращаю на холод внимания. Мне Босфор никогда не надоедает. Скоро весна, и холод уйдет. А пока, если замерзнете, можете воспользоваться электрообогревателем. Я вижу, Халида уже принесла угли из печи, чтобы разжечь мангал.
      Нарсэл показала на огромную медную жаровню, от которой веяло сильным жаром. Мангал был похож на открытый цветок лотоса, в центре его краснели угли. Закрыв дверь в соседнюю спальню и заперев ее, Нарсэл повернулась к гостье.
      – Это была комната Анабель, его жены.
      Трейси стояла в самом центре золотистого ковра, замерев в ожидании, когда пройдет волна неожиданно нахлынувшего холода. Турчанка наблюдала за ней каким-то загадочным взглядом, будто чего-то ждала. Чего она ждала, Трейси не знала. Может, какого-нибудь комментария по поводу недавней трагической смерти Анабель Рэдберн. Трейси ощутила, что наступил момент, когда ей нужно следить за собой особенно жестко: ни одного лишнего слова о ситуации, возникшей в их пока заочных отношениях с Рэдберном. Она должна держаться как можно более спокойно и естественно.
      – Вы хорошо знали его жену? – поинтересовалась Трейси нарочито равнодушным тоном.
      Нарсэл Эрим склонила элегантно причесанную головку в знак печального согласия.
      – Ну конечно же, я знала ее очень хорошо, – ответила она и неожиданно замолчала. Трейси показалось, что сейчас ее мысли витают где-то далеко.
      Мисс Эрим подошла к французским дверям и приоткрыла их, впустив в комнату сероватый свет. С веранды донесся звук капель, падающих в воду. Прямо под далеко выступающим балконом нес свои быстрые воды Босфор. Но Трейси не подошла к дверям, чтобы насладиться видом знаменитого пролива. Она все еще дрожала от холода. Мисс Эрим стала закрывать двери, и тут в них неожиданно проскочила белая кошка. Она запрыгнула на кровать и расположилась на ней по-хозяйски, наблюдая за девушками огромными немигающими зелеными глазами. Трейси любила кошек и непроизвольно сделала шаг к кровати, но мисс Эрим остановила ее.
      – Пожалуйста, не трогайте ее! Она злая, не любит людей. Мы в Турции называем эту породу кошек анкарскими, а вы на Западе – ангорскими.
      – А как ее зовут? – спросила Трейси и спокойно двинулась к кровати.
      – Ее зовут Банни, – ответила Нарсэл Эрим с легкой улыбкой. – Странное имя для кошки, вы не находите? Его выбрала сама миссис Рэдберн. Она нашла кошку во время своего первого приезда, и с тех пор Банни стала ее любимицей. В Турции полно бездомных кошек, и, по-моему, Анабель, если бы у нее была возможность, приютила их всех. Но Майлс… мистер Рэдберн… разрешил ей взять только эту. Сильвана не любит кошек.
      В этот момент Трейси возилась с пуговицами своего пальто и не смотрела ни на Нарсэл Эрим, ни на кошку. Ей подумалось, что, если занять чем-нибудь руки, волна холодной тошноты пройдет. Она даже представить себе не могла, как тяжело будет каждый раз слышать это имя – Анабель! Банни! Надо же назвать так кошку!
      Мисс Эрим посмотрела на гостью с выражением огромной заботы на лице.
      – Сейчас я вас покину. Вы, должно быть, очень устали после такого долгого полета. Пожалуйста, отдыхайте… а я вернусь через полчаса и отведу вас к миссис Эрим.
      – Хорошо, – тихо согласилась Трейси. – Очень хорошо. Большое спасибо. – Она на самом деле чувствовала необходимость отдохнуть.
      Трейси дождалась, когда хозяйка уйдет, потом сбросила с себя пальто и осторожно прилегла на краешек огромной кровати. Кошка даже не шелохнулась, лишь хладнокровно посмотрела на Трейси, критически сощурив глаза. Трейси показалось, что в этом существе совершенно нет обычного для ее соплеменниц легкомыслия.
      «Банни», произнесла про себя имя кошки Трейси и неожиданно остро ощутила собственную беспомощность и одиночество. Вот-вот должна состояться встреча с Майлсом Рэдберном, и собственные хладнокровие и упорство, которыми Трейси уже почти гордилась, сейчас казались ей смешными и ничего не значащими. А может, она поступает глупо, не веря в то плохое, что слышала о нем? Она решила не бояться его. Но не опрометчиво ли это решение?
      Трейси лежала и смотрела на высокий потолок, украшенный ромбами, выложенными из брусков темного дерева. Только этот потолок и арочная веранда за дверями свидетельствовали, что она находится в древней Турции. Сама комната была вполне современной. Это была типичная женская комната, обставленная, возможно, с целью доставить удовольствие жившей здесь когда-то женщине.
      Трейси вновь посмотрела на кошку. – Банни? – решила попробовать наладить отношения девушка.
      Кошка не прореагировала никак, лишь слегка приподняла свой розовый нос и пошевелила усами, как антеннами, с помощью которых принимала сообщения. Потом, придя, видно, к решению, кошка спрыгнула с кровати и пересела на стул, как бы заранее отвергая дальнейшие заигрывания незнакомого человека.
      Комната будто наваливалась на Трейси своей зловещей громадой. В уголках ее глаз собрались горячие слезы и медленно потекли на твердые турецкие подушки. Поняв, что отдается во власть уныния и жалости, Трейси поднялась и отправилась на поиски ванной комнаты, которую Нарсэл Эрим показала ей раньше.
      В облицованной кафелем ванной стояла огромная старомодная европейская ванна с массивными приспособлениями. За ней виднелась железная печка, от которой через стену шла труба. Скорее всего воду для ванны можно было нагреть только на этой печке. Так оно и оказалось. Когда Трейси открыла воду, из крана побежала ледяная вода.
      Тем не менее, Трейси Хаббард умылась и только после этого напомнила себе, что устала. Завтра она будет чувствовать себя более смелой и готовой к разговору с Майлсом Рэдберном. Трейси очень надеялась, что встречу удастся перенести на завтра, тогда она смогла бы отдохнуть ночью. Она посмотрела на часы и спросила себя: который сейчас час в Нью-Йорке? И тут же ответила себе: какая разница! Сейчас значение имело только турецкое время. Трейси вернулась в комнату и вообще прогнала мысли о времени, как бы отсекая очередное звено, связывающее ее с домом и всем тем, что было безопасно и знакомо.
      Когда за ней зашла Нарсэл Эрим, Трейси была готова. Ее глаза высохли, и она полностью владела собой, не обращая никакого внимания на белую кошку.

      – Миссис Эрим ждет вас, – сказала Нарсэл.
      Они вновь прошли через большой салон, по которому гуляли сквозняки. На этот раз гид Трейси подошла к одной из боковых дверей, открыла ее и вышла на веранду. Из-под арок залетали капли дождя. Смеркалось. Сад внизу потемнел, в нем появились тени. Нарсэл и Трейси торопливо обогнули дом и вышли к задней веранде, где находился крытый переход, который проходил над дорогой и заканчивался у дверей яли, образуя как бы мостик с третьего этажа яли к первому этажу стоящего на холме дома. Большой дом, в котором жила Сильвана Эрим, назывался киоском и стоял в окружении деревьев.
      – Лаборатория брата находится внизу, – объяснила Нарсэл Эрим, когда они вошли в мраморный коридор, – а комнаты невестки – этажом выше. Наш старший брат построил дом для своей жены и записал его на ее имя, так что он сейчас принадлежит ей. К счастью, он поставил условие: чтобы Мюрату, его младшему брату, выделили в киоске место под лабораторию.
      В голосе турчанки послышалось легкое раздражение. Стало понятно, что молодые Эримы не питали теплых чувств к своей невестке. Это было немаловажное обстоятельство, и Трейси решила позже проанализировать его. Она поняла, что должна запоминать все, даже мельчайшие нюансы происходящего в этом доме.
      И вновь резная лестница с литыми чугунными перилами повела их наверх. И вновь они увидели центральный салон, который, скорее всего, не использовался в холодные месяцы года. Из комнаты, расположенной в задней части дома, донеслись возбужденные голоса, говорящие по-турецки.
      Нарсэл постучала в дверь, дождалась приглашения и открыла ее. Из комнаты хлынул яркий свет, ароматный воздух и шум: говорили одновременно несколько мужчин.
      Кроме них, в комнате находилась одна женщина, но она молчала.
      Комната была огромной, с высоким потолком, ее ярко освещала хрустальная люстра и несколько ламп европейского дизайна, расставленных на столах. Вдоль стен стояли турецкие диваны, заваленные горами пестрых шелковых подушек. В разных местах комнаты стояли маленькие столики, отделанные перламутром и украшенные мозаиками из изразцов или различных сортов редкого дерева. Пол устилали дорогие пушистые ковры. Они лежали один на другом, отчего казались еще богаче и теплее. На этих коврах стояли на коленях несколько мужчин в латаных-перелатаных одеждах, таких же поношенных и мешковатых, как и костюм Ахмета. Они разложили свои товары перед стоящим на небольшом возвышении диваном. На нем, как на троне, обозревая всю комнату, восседала Сильвана Эрим.
      Она была в темно-красном шерстяном платье с вышивкой, которое плотно облегало плавные линии ее тела. Из-под края длинного платья, достигающего пола, выглядывали уютные турецкие шлепанцы с красными помпонами на носках. Однако гостья обратила внимание прежде всего на ее лицо. По мнению Трейси, миссис Эрим относилась к тому типу женщин, красота которых по-настоящему расцветала, когда им переваливало за сорок. Сейчас у Сильваны Эрим была как раз пора наивысшего расцвета. Под ярким светом люстры ее белокурые волосы отсвечивали золотом, и в них не белело ни единой седой нити. Волосы были зачесаны назад, оставляя открытым гладкий, широкий лоб. Из-под густых ресниц смотрели глубоко посаженные, блестящие, невероятной голубизны глаза. Сильвана Эрим сидела неподвижно, слегка расслабившись, с поразительным хладнокровием в самом эпицентре шума, и, казалось, испускала ауру спокойной уверенности. Восточный базар, бушевавший вокруг нее, абсолютно ее не волновал. Стоящие на коленях крестьяне призывали ее обратить внимание на шарфы, разложенные на полу, горы вышитых сумок, медные подносы, энергично расхваливая все товары. Но Сильвана Эрим и бровью не повела.
      Заметив Трейси, она поманила ее рукой. Жест этот был плавным и величественным, как у королевы.
      – А… Мисс Хаббард? Добрый вечер. Пожалуйста, присядьте рядом со мной. Извините, что я принимаю вас посреди этого маленького базара, но он скоро закончится. Ахмет-эффенди, пожалуйста…
      Тотчас из-за спин стоящих на коленях крестьян явился усатый дворецкий и стал слушать то, что ему говорила по-турецки миссис Эрим. Ни в позе, ни в выражении его лица не было никакой робости и раболепства.
      Трейси села на низкий диван рядом с хозяйкой дома. Нарсэл Эрим улыбнулась ей какой-то загадочной и неуверенной улыбкой и отошла.
      – Простите меня, – извинилась миссис Эрим, – вам придется немного подождать, я только закончу это маленькое дело.
      Сильвана стала обсуждать с торговцами качество то одного предмета, то другого, с одинаковым спокойствием хваля их достоинства и указывая на их недостатки. Торговцы начинали собирать отвергнутые товары.
      Как только они ушли, миссис Эрим взяла с соседнего столика элегантный стеклянный пузырек и протянула его Трейси.
      – Одеколон для рук, – объяснила она. – Воспользуйтесь им. Таков принятый турецкий обычай.
      Трейси побрызгала одеколоном руки, и к аромату, царившему в комнате, прибавился новый запах. Он был очень приятным, но все время как бы ускользал.
      – Нравится? – поинтересовалась миссис Эрим. – Это в основе розовое масло, но с моими собственными маленькими добавлениями. Я сама выделила этот запах. Это так, небольшое развлечение, которое позволяет мне коротать время.
      Трейси пробормотала какие-то похвалы аромату и обнаружила, что уже немного побаивается эту явно незаурядную женщину. Миссис Эрим выбрала из горы отобранных ею вещей желтый шарф и развернула его со слегка презрительной гримасой.
      – Хорошенькая вещица, но материал, да и работа никуда не годятся. Я прикладываю немало усилий, чтобы возродить в деревне ткачество, каким оно было в старину. Но мы позабыли искусство предков, и теперь нам предстоит пройти долгий путь его возрождения. Зато изделия из меди и латуни у нас получаются блестяще. Для них я всегда смогу найти покупателей за границей. К сожалению, шелковые изделия оставляют желать лучшего и пока не вызывают в Америке особого интереса.
      – Так вы покупаете их не для себя? – удивилась Трейси.
      Миссис Эрим взмахнула рукой.
      – Нет, нет… их делают для продажи за границу крестьяне из соседней деревни, в которой я пытаюсь возродить старинные ремесла. Крестьяне знают, что я хочу помочь им и что я могу найти покупателей для некоторых их товаров за границей. Торговля напрямую позволяет экономить деньги, которые пришлось бы отдавать стамбульскому посреднику. Для меня это не бизнес, а просто небольшой подарок стране, которая приютила меня. Однако я пригласила вас сюда не для того, чтобы обсуждать свои ничтожные усилия по возрождению старинных турецких ремесел. Bien … а вот и ваш чай. Можно освежиться по ходу разговора.
      Ахмет внес латунный поднос с маленьким самоваром и двумя стаканами на элегантных фарфоровых блюдцах. На подносе стояло, кроме того, большое блюдо с ломтиками лимонов и тарелка с крошечными пирожными. Без тени улыбки, чуть ли не угрюмо, Ахмет взял с полки в верхней части самовара маленький чайничек и подставил его под краник самовара. Когда вода, нагретая в трубке углем, находящимся внутри, залила листья чая, дворецкий поставил его обратно на полочку, чтобы он не охладился, пока будет завариваться, и подал Трейси маленькую тарелочку с салфеткой. После этого миссис Эрим жестом отпустила его. Ахмет-эффенди повиновался приказу госпожи, но при этом бросил на нее такой сердитый взгляд, будто хотел остаться. Когда за ним закрылась дверь, Сильвана Эрим вздохнула.
      – Характер Ахмета-эффенди с годами не улучшается, и, по-моему, тут уже ничего нельзя сделать. Он служил моему мужу и очень предан нашей семье. Временами с ним приходится нелегко, но он хорошо изучил всех нас, знает наши желания и нужды и верен всем, кто носит фамилию Эрим. А теперь вы должны рассказать мне о себе, мисс Хаббард, и о том, зачем приехали сюда.
      Пока Трейси пыталась как можно понятнее объяснить цель своего приезда, миссис Эрим разлила заварившийся чай в небольшие стаканчики и протянула тарелку с пирожными. Когда Трейси закончила рассказ, она задумчиво кивнула.
      – Боюсь, ваш мистер Хорнрайт поступил не очень правильно и разумно. Извините меня за прямоту, но вы молоды и не обладаете опытом, необходимым для такой ответственной и сложной работы. Едва ли вы в состоянии оказать мистеру Рэдберну большую помощь. Разве я не права?
      – Я и не надеюсь оказать ему большую помощь в работе над книгой, – откровенно призналась Трейси. – Мистер Хорнрайт рассчитывал, что я могу разобрать собранный мистером Рэдберном материал, определить, на какой стадии подготовки к сдаче в печать находится книга и что еще осталось сделать. В случае необходимости я должна рассортировать материалы рукописи и разложить их по отдельным папкам. По-моему, в данный момент наведение порядка было бы самой большой помощью мистеру Рэдберну.
      В мягком смехе миссис Эрим Трейси послышались нотки сочувствия.
      – Боюсь, порядок и папки, о которых вы говорите, являются незнакомыми понятиями для мистера Рэдберна. Сомневаюсь, что ему понравится, когда кто-то начнет наводить порядок и ковыряться в его книгах, бумагах и набросках мозаик.
      – Я бы не стала использовать такое сильное слово, как «ковыряться». Могу повторить: я приехала для того, чтобы просто рассортировать материал. – Брови Трейси сомкнулись и образовали линию, недвусмысленно говорящую, что она не намерена сдаваться.
      Белокурая француженка с турецкой фамилией откровенно и изучающе посмотрела на девушку.
      – То, что вы предлагаете, невыполнимо. Но, вероятно, вам следует убедиться в этом самой. Кажется, я смогу сделать так, чтобы вы остались здесь как минимум на неделю.
      – Для такой работы мне не хватит одной недели, – гнула свою линию Трейси.
      Однако ее слова, казалось, не произвели совершенно никакого впечатления на миссис Эрим.
      – Возможно, мне удастся устроить так, чтобы вы остались здесь на неделю, – невозмутимо повторила она. – За это время вы убедитесь в несбыточности своих надежд и сможете доложить мистеру Хорнрайту о невозможности выполнить поставленные перед вами задачи. В этом не будет вашей вины, как не было бы и вины любого другого человека, которого он мог послать вместо вас. Но факт остается фактом: Майлс Рэдберн просто не хочет заканчивать эту книгу. Когда я пригласила его к себе для работы над книгой, то надеялась, что он напишет что-то очень значительное и внесет важный вклад в изучение турецкой культуры. Мне очень хотелось на это надеяться, но я реалистка, мисс Хаббард. Сейчас я уже не сомневаюсь, что он не собирается заканчивать ее.
      Мистер Хорнрайт и я думаем иначе, мысленно возразила ей Трейси.
      – Когда я могу его увидеть? – произнесла она вслух, словно не слыша доводов миссис Эрим. – Он знает, что я здесь?
      – Пока нет. Майлс уехал, и мы ждем его возвращения завтра. Может, завтра мне и удастся немного подготовить его к известию о вашем приезде. Он отправился на стамбульский берег в одну маленькую мечеть, мозаики которой поразительны по красоте. Мистер Рэдберн регулярно совершает такие поездки. Он постоянно пополняет рукопись книги новыми материалами и сам делает наброски интересных мозаик. Эти поездки начались давно, и им не видно конца, хотя я не вижу необходимости представлять в книге мозаики всей Турции. Было бы вполне достаточно отдельных примеров из разных периодов истории. Ваш редактор дал ясно это понять во время своего приезда в Стамбул. Но, скажите мне, моя дорогая, почему мистер Хорнрайт для продолжения этой миссии выбрал именно вас?
      Трейси ответила с дипломатической осторожностью:
      – Мистер Хорнрайт подумал, что я могла бы пригодиться мистеру Рэдберну в данный момент. Если, конечно, мне удастся убедить его согласиться принять мою помощь.
      – Мне нравятся люди, которые откровенны со мной, – кивнула миссис Эрим. – Может, мне повезет, и я помогу вам остаться на неделю, как я уже говорила. Большего обещать не могу. Но и неделя уже кое-что, не так ли?
      Трейси оставалось только молча кивнуть. Она никак не могла понять, на чьей стороне эта женщина, и ее очень удивило безапелляционное заявление миссис Эрим о том, что Майлс Рэдберн не собирается заканчивать книгу.
      – Скажите, мисс Хаббард, – продолжила свои расспросы миссис Эрим, – вы знакомы с живописью Майлса Рэдберна?
      – Да, конечно, – кивнула Трейси. – Я много раз видела его портреты на выставках в Америке. – Да, она обязана говорить правду, но не должна быть слишком откровенной. Сейчас разговор коснулся опасной темы, и Трейси решила, на всякий случай, не слишком доверять спокойствию и откровенности хозяйки. – Мистер Хорнрайт сказал, что он давно ничего не пишет, – добавила девушка.
      На какую-то долю секунды глубокие голубые глаза прекрасной блондинки затуманились, но тут же вновь прояснились.
      – Совершенно верно. Это большая потеря для всех. Но, может, этот тяжелый период в его жизни пройдет, как проходит все на Земле. Время лечит боль. Я тоже теряла дорогих мне людей.
      Трейси помешала чай крошечной серебряной ложечкой и ничего не сказала. Миссис Эрим не стала есть сладкие пирожные, отхлебнула лишь глоток чая с лимоном. В комнате воцарилась тишина, которую нарушал только дождь, стучащий в окна. Сильвана Эрим, судя по всему, привыкла не тратить свою энергию напрасно. Она обладала замечательной способностью сохранять спокойствие, но не казаться при этом вялой и медлительной. Трейси становилось все больше и больше не по себе в присутствии этой загадочной женщины. Она спросила себя, какая миссис Эрим, которая так замечательно умела держать себя в руках, в гневе или во время ссоры. Едва ли такому властному человеку понравится, если ей кто-то будет перечить, мелькнула у нее догадка.
      Миссис Эрим поставила стакан и блюдце на поднос и слегка изменила позу, откинувшись на подушки.
      – Скажите мне… вам удобно в той комнате, в которой вас поселили в яли?
      – Очаровательная комната, – ответила Трейси, опустив глаза. – Спасибо за приглашение остановиться у вас.
      – Вам не мешает плеск волн? Не тревожит?
      – По-моему, нет, – покачала головой Трейси.
      – Хорошо! Что касается меня самой, то я не выношу гудков и свистков проходящих судов и звуки голосов, которые разносятся слишком далеко над водой. Поэтому я и уговорила мужа построить мне этот дом в лесу, где можно жить спокойно и где мне ничто не будет мешать. Будем надеяться, что шум не помешает вашему сну. И не беспокойтесь о завтрашнем дне. Я сама переговорю с Майлсом Рэдберном.
      – Вы очень добры, – поблагодарила ее Трейси. Разговор подошел к концу. Трейси пробормотала, что должна вернуться в свою комнату и разобрать вещи. Миссис Эрим не стала провожать гостью до двери, у которой неожиданно возник дворецкий Ахмет. Он открыл дверь, молча провел Трейси по крытому переходу в яли и проводил ее до комнаты. Когда девушка поблагодарила его, он кивнул и, двигаясь бесшумно, как тень, в своем темном, плохо сидящем костюме, быстро растворился в темноте большого салона: Какая жалость, подумала Трейси, входя в свою комнату, что Ахмет живет во второй половине двадцатого века, а не во времена оттоманских турков. Он бы потрясающе смотрелся в тюрбане и развевающемся халате.
      После разговора с Сильваной Эрим у нее немного поднялось настроение. По крайней мере, она могла остаться здесь хотя бы на неделю. Трейси еще не смогла разобраться в характере этой женщины и понять, почему она стала на сторону незнакомки, которая не могла ничего ей дать, но факт оставался фактом: она сделала шаг навстречу Трейси. Где одна неделя, там и две. Может, удастся найти способ растянуть эту неделю…
      Трейси открыла чемодан и начала развешивать одежду в похожем на пещеру шкафу из темного ореха. Этот шкаф оставался единственным напоминанием о старине во вполне современной спальне. Белая кошка неподвижно лежала, теперь уже на стуле. Наконец она пошевелилась, открыла сонные глаза и бросила на Трейси беглый взгляд, после чего опять потеряла к ней интерес и уснула.
      Трейси заканчивала распаковывать вещи, когда вошла Халида, внеся своим нарядом в цветовую гамму комнаты ярко-красный акцент.
      – Ханым-эффенди, – сказала девушка и добавила одно из немногих английских слов своего лексикона: – Пожалуйста?
      Судя по ее жестам, она предлагала Трейси выгладить одежду. Трейси согласилась. Перекидывая платья американки через руку, Халида с любопытством разглядывала каждое во всех деталях и восхищенно цокала языком. К счастью, одежды Трейси взяла с собой немного.
      После ухода Халиды Трейси открыла двери и вышла на веранду. Ливень ослаб и превратился в мелкий моросящий дождик. На фоне холмов, темнеющих на противоположном берегу Босфора, двигались огни проходящего по проливу грузового парохода. В этом месте пролив был узким и извилистым и больше напоминал реку, чем море. Сейчас, когда над Фракией, расположенной на европейском берегу, погасли последние отсветы дня, Босфор превратился в широкую реку черного мрамора, гладкая поверхность которой нарушалась водоворотами.
      Трейси Хаббард молча и отрешенно смотрела на воду, и вдруг в ее душе ожила, казалось, улегшаяся боль. Но, видно, рана, которой она была вызвана, еще не успела зажить. Константинополь, который набожно вздымал минареты к небу, прятал свои отвратительные тайны, все свои пороки и грехи в этом проливе, подумала Трейси.
      Она не без труда отвела наконец взгляд от гипнотизирующей игры теней на поверхности Босфора. Участок на берегу под балконом был хорошо освещен, и девушка принялась рассматривать его. Это была мощенная камнем площадка, от которой к воде вели каменные ступеньки. На нижней ступеньке стоял Ахмет с лодочным крюком в руках. Послышался звук лодочного мотора. Лодка приближалась. И вот она уже у причала. Это был ярко окрашенный каик с высоким, искривленным носом. Посередине располагался продолговатый белый навес, защищающий пассажиров от дождя. Стоящий на корме лодочник направлял лодку к причалу, а из-под навеса выглядывали только ноги пассажира.
      Ахмет проворно и ловко бросил крюк, и на причал легко сошел пассажир. Пальцы Трейси на мгновение крепко сжали перила ограждения балкона. Она отпрянула в тень. Пассажир каика взглянул на дом, и на его лицо упал свет. Оно было смуглым и угрюмым. Правильной формы голова, седые виски. Да, это был не кто иной, как Майлс Рэдберн. Трейси хорошо запомнила, как он выглядит, по фотографии. Означало ли его неожиданное возвращение, что их разговор состоится уже сегодня вечером, за ужином? Днем Трейси подбадривала себя, настраиваясь на встречу с Рэдберном, но сейчас не хотела и боялась ее. Пока она не была готова к решающему разговору. Обещание миссис Эрим помочь ей остаться и помогло ей психологически, и помешало – ослабило ее смелость. А вдруг именно на это и рассчитывала миссис Сильвана Эрим, предлагая свою помощь. Может, ее поразительное спокойствие служило лишь для демонстрации той мысли, что всякая борьба бессмысленна?
      Майлс Рэдберн скрылся в доме, и Трейси ушла с веранды, закрыв двери на балкон. Не в силах успокоиться, она принялась ходить туда-сюда по большому золотистому ковру. Белая кошка открыла глаза и, флегматично щуря их, посмотрела на нее. В мангале продолжали тлеть угли, но в комнате с каждой минутой становилось все прохладнее. Трейси включила электрический обогреватель и села около него.
      В дверь постучали. Девушка испуганно вскочила на ноги.
      В комнату вошла Нарсэл Эрим, изящно ступая в туфлях на высокой шпильке в облаке аромата каких-то экзотических духов.
      – Простите за беспокойство, – извинилась девушка. – Миссис Эрим попросила меня узнать: не откажетесь ли вы поужинать сегодня у себя в комнате? Тогда не будет необходимости немедленно сообщать мистеру Рэдберну о вашем присутствии. Спокойнее всего сегодня вечером подготовить его к вашему завтрашнему утреннему появлению. Вы не возражаете?
      Трейси не только не возражала, но согласилась на это даже с облегчением.
      Турчанка не торопилась уходить.
      – Вам ничего не нужно? – поинтересовалась Нарсэл. Хотя она и посмотрела по сторонам, демонстрируя искренность своего участия, ее слова звучали как-то неубедительно, и Трейси показалось, что они были только предлогом, чтобы остаться. Нарсэл разговаривала словно сама с собой, а присутствие Трейси тут не имеет ровным счетом никакого значения. – Я не была в этой комнате несколько недель. Она всегда навевает на меня печальные мысли. Будто в ней осталось что-то от миссис Рэдберн. Когда я вхожу сюда, меня охватывает злость. Я злюсь на этот ковер, который моя подруга выбрала в стамбульском магазине… Ковер остался, а она ушла.
      Трейси слушала ее молча. Нарсэл подошла к закрытым дверям и выглянула на балкон.
      – Она всегда любила воду. Иногда мы вместе убегали и катались на лодке. Мы смеялись, веселились и вели себя, как две девчонки. Никто не бросал на нас сердитых взглядов с намеком, что мы уже не дети. Но в этой комнате больше нет радости. А все вода, которую Анабель так любила и которая предала ее.
      – Она утонула, да? – негромко спросила Трейси.
      – Да, – кивнула Нарсэл. – Недалеко отсюда. Место видно из яли. Ах, если бы кто-нибудь предвидел, что может произойти, хотя бы стоял тогда у окна и видел, может, Анабель и осталась бы в живых. Она утонула в серый вечер, похожий на сегодняшний. Наверное, поэтому мне и кажется в такие вот дождливые вечера, что она все еще здесь.
      Трейси непроизвольно издала некий тихий звук, Нарсэл словно очнулась от воспоминаний и с любопытством взглянула на нее.
      – Я вас напугала? Извините. Все это не имеет к вам никакого отношения. Человек, который не знал Анабель Рэдберн, не может почувствовать ее присутствия в этой комнате. Сейчас вам следует отдохнуть, а потом Ахмет принесет поднос с ужином. Вас это устраивает? Вас не огорчает то, что придется ужинать одной?
      – Не огорчает, – ответила Трейси. – Спасибо.
      – Тогда я покину вас. – Нарсэл в последний раз обвела взглядом комнату, и ее взгляд остановился на кошке. – Ничего, если кошка останется? Если хотите, я заберу ее.
      – Пусть остается, – кивнула Трейси.
      Она подождала, пока Нарсэл уйдет. Потом подошла к двери на балкон и потянула за шнур. Шторы из камчатной с золотой нитью ткани закрыли окна. Ей не хотелось смотреть на воду. Особенно в такую холодную, унылую ночь. Кошка осторожно посмотрела на Трейси, встала и подошла к стулу.
      – Сначала, – мягко начала Трейси, – нужно поменять тебе имя. Каждый раз, когда я буду произносить его, у меня на глазах будут появляться слезы. Да и тебе самой будет значительно удобнее, если у тебя будет какое-нибудь турецкое имя. Конечно, ни один турок не назовет кошку именем подруги. Так как я не знаю ни одного человека по имени Ясемин, может, это имя, пожалуй, и сгодится. Тебе нравится зваться Ясемин?
      Белая кошка деликатно замурлыкала, но Трейси не могла решить: в знак одобрения или отрицания? Девушка медленно подошла к кошке и крепко взяла ее обеими руками, потом села на стул недалеко от электрического обогревателя и положила Ясемин к себе на колени. Ясемин не стала шипеть или царапаться, но и не заурчала с довольным видом. Она приняла человеческую ласку, как само собой разумеющуюся, не одобряя, но и не отвергая. Трейси погладила мягкую шерсть и почувствовала, как вместе с теплом маленького живого комочка, свернувшегося клубочком у нее на коленях, ей передается успокоение.
      Наверное, они с кошкой задремали, потому что, когда Ахмет постучал в дверь, Трейси с удивлением заметила, что прошел целый час. От ее внезапного движения Ясемин испугалась, спрыгнула с коленей и спряталась под кроватью, будто давно знала Ахмета-эффенди и не любила его.
      Дворецкий поставил поднос на столик, снял серебряные крышки, сохраняющие тепло, с мисок и ловко накрыл на стол. По-видимому, Ахмет умел делать все на свете. Наблюдая за его точными, проворными движениями, Трейси попыталась заговорить с ним, но он покачал головой, давая понять, что не понимает по-английски. Перед тем как уйти Ахмет-эффенди показал на колокольчик, в который она должна позвонить, если ей что-нибудь понадобится. После его ухода Трейси позвала Ясемин из-под кровати, приготовила для нее несколько кусочков и села ужинать.
      Ужин был вкусным и прекрасно сервирован: небольшой стейк с картофелем и бобы незнакомого Трейси вида. В этом доме понимали толк во вкусной еде. Еще бы! Ведь хозяйка была француженка. Трейси и Ясемин поужинали с большим аппетитом.
      Когда Халида забрала поднос и принесла новых углей для мангала, Трейси выпустила Ясемин из комнаты, и кошка сразу же направилась к лестнице. В ванной комнате уже растопили печь, и Трейси с предвкушением наслаждения залезла в большую ванну, наполненную очень горячей водой.
      После ванны Трейси Хаббард поспешила к себе, чтобы случайно не столкнуться с Майлсом Рэдберном. Она было собиралась лечь спать, но Босфор не позволил ей сделать это, он неумолимо манил ее. Она набросила на ночную рубашку пальто, выключила свет, раздвинула плотные шторы и вышла на веранду. На причале никого не было, волны с тихим шелестом бились о ступеньки. Дождь прекратился, и в тишине Трейси различила голоса, доносящиеся из деревни, расположенной неподалеку на этом же берегу. Мимо проследовал ярко освещенный пароход с громко работающими двигателями, направляющийся из Стамбула к российским черноморским портам. Над головой мчались рваные тучи, сквозь серую вату которых временами пробивался тусклый лунный свет.
      В деревне запел мужчина. Трейси впервые слышала печальную турецкую песню, изобилующую монотонными повторами. Что-то в ней, несмотря на непривычный для слуха американки музыкальный строй, завораживало.
      Трейси Хаббард опять охватило чувство одиночества. Сейчас все то, что было ей знакомо и на что она могла бы опереться, находилось бесконечно далеко. Она плыла по течению, которое могло вынести ее куда угодно. Итак, попробовала Трейси подвести итоги дня, что за люди ей встретились? Миссис Эрим – очень непростая дама, в ее истинных чувствах и намерениях разобраться очень трудно. А Нарсэл, с этой своей странноватой привязанностью к Анабель, которую ей не удавалось скрыть даже под маской идеальной благовоспитанности, разве она – не загадка? Интересно, каков доктор Эрим, брат Нарсэл. Но главное, что заставляло ее волноваться – вопрос, чего ждать от человека, ради которого она и приехала в Турцию – Майлса Рэдберна. А может, она все-таки сделала глупость, отправившись в Турцию? Вопросов было много, ответы не находились. Трейси оставила дверь приоткрытой, выключила обогреватель и легла в большую, удобную кровать. И усталость убаюкала ее…
      Спала Трейси Хаббард, в общем, крепко, изредка просыпаясь от странных звуков, которые доносились от пролива, потом опять засыпала. Окончательно Трейси разбудил рано утром крик петуха, такой громкий, что ей показалось, будто закукарекал не один, а тысяча петухов.

      Какое-то время Трейси Хаббард нежилась под одеялами и смотрела, как по узорам потолка из ромбов бегают тени. Через приоткрытую на веранду дверь в комнату пробрался бледный луч света. Он засвидетельствовал, что дождь закончился, над Босфором взошло и сияет солнце. Трейси еще несколько минут лежала и прислушивалась к кукареканью петухов и блеянию коз. Потом выскользнула из кровати и вышла на веранду.
      Омытая дождем трава на холмах противоположного берега казалась пронзительно зеленой. Под светло-голубым небом плавно нес свои темно-синие воды Босфор. В маленьких бухточках еще клубился туман, но он постепенно рассеивался, подчиняясь мощи солнечных лучей. Трейси разглядела неподалеку на крутом берегу ветхие деревянные домишки небольшой деревни. А на противоположном берегу пролива в той стороне, где был Стамбул, виднелся массивный треугольник каменных стен, из каждой вершины которого в небо вздымалась большая круглая башня. Наверное, средневековая крепость, подумала Трейси.
      Замерзнув, Трейси вернулась в комнату и быстро закрыла дверь. Ничего страшного, солнце скоро согреет все вокруг. Его свет уже поднял ей настроение, помог восстановить смелость и укрепил в решимости добиться поставленной цели.
      Халида принесла поднос с булочками и густым, похожим по виду на сироп, черным турецким кофе. Трейси села на кровать, облокотилась на подушки и поставила столик между ног. Впервые ей доводилось завтракать в непривычной роскоши. Единственное, о чем она жалела, так это о чисто европейской скудости завтрака. В такое утро она бы предпочла сытный американский завтрак: оладьи и бекон с яйцами.
      Комната уже не казалась ей угрюмой, белая кошка куда-то исчезла. Ладно, решила Трейси, не надо придавать большого значения всяким мелочам, надо просто привыкнуть к комнате. Современная обстановка не очень гармонировала с ней, и Трейси подумала: уж не Анабель ли выбрала вместе с золотистым ковром и мебель для того, чтобы прогнать печаль и уныние? У Трейси складывалось впечатление, что Рэдберны жили здесь как почетные гости. Очевидно, Сильвана Эрим считала себя покровительницей искусств. Судя по всему, муж-турок оставил ей большое наследство, и она могла позволить себе кое-какие прихоти.
      Трейси надела все то же, без излишеств, серо-голубое платье, выгодно подчеркивающее ее тонкую талию и стройную фигуру. Единственным ее украшением и на этот раз стала золотая булавка, своего рода талисман. Трейси тщательно расчесала каштановые волосы и сложила их в тугой узел на затылке. Своими волосами она всегда гордилась, а сейчас посчитала, что и в целом выглядит неплохо. И тут вошла Нарсэл. И выглядела она так, что Трейси напрочь забыла и думать о комплиментах самой себе.
      Этим утром турчанка сделала не такую сложную прическу, как вчера, и надела туфельки не на каблучках, пониже, но была не менее привлекательной и элегантной в черных брюках в обтяжку и голубом пушистом свитере. Султанам, вспомнила Трейси общепринятое мнение, нравились женщины с пышными формами, и; хотя одежда поменялась, под брюками и свитером турчанки не случайно легко угадывались линии тела.
      – Миссис Эрим хочет поговорить с вами, – сказала Нарсэл. – Она ждет вас в кабинете мистера Рэдберна.
      – Он… он тоже там? – с замиранием в голосе спросила Трейси.
      Девушка покачала головой.
      – После завтрака мистер Рэдберн всегда совершает длительные прогулки очень быстрым шагом. Мне кажется, это английская привычка, не правда ли? Он скоро вернется, но миссис Эрим сначала хотела увидеть вас.
      Комната Майлса Рэдберна находилась тоже на третьем этаже в другом конце мрачного салона, только окна ее выходили не на Босфор. Нарсэл подвела Трейси к двери в кабинет и открыла ее. На кожаном стуле за большим столом из орехового дерева, заваленным книгами и бумагами, сидела Сильвана Эрим. Она пожелала гостье приятным голосом доброго утра и царственным жестом указала на стул. Потом властно повела пальцем. Нарсэл тут же исчезла. Да, миссис Эрим, безусловно, привыкла повелевать. Трейси, однако, спросила себя: а может, все дело в национальной традиции, которая велела Нарсэл покорно выполнять приказания вдовы старшего брата. Только когда Сильваны не было поблизости, Трейси замечала в Нарсэл что-то индивидуальное.
      – Хорошо выспались? – осведомилась миссис Эрим у Трейси, но не стала дожидаться ответа, а развела руками. – Видите? Это, дитя мое, то, с чем вам придется мириться.
      Трейси понимала, что она имеет в виду. Девушка села сразу и бросила тем самым как бы вызов миссис Эрим. Что ж, как бы там ни было, она не намерена сдаваться без боя на милость этой властной женщине.
      Огромная комната находилась примерно в таком же состоянии, как и стол. Полки, протянувшиеся вдоль стен, были завалены книгами. Одни лежали аккуратными стопками, другие громоздились пирамидами. В одном углу стоял обеденный стол, тоже заваленный горой книг, бумаг и папок. Огромное кресло, обтянутое красной камчатной тканью, содержало в себе еще одну гору книг и бумаг. Единственным оазисом в этом море беспорядка был чертежный стол с наклонной доской, который стоял рядом с дверями на веранду. К доске был приколот лист бумаги. Еще кабинет Майлса Рэдберна мог похвастаться высокой, белой печью с расписными изразцами, которая давала больше тепла, чем электрический обогреватель.
      – Сейчас я вижу, что имел в виду мистер Хорнрайт, когда говорил, что здесь нужна экономка, – заметила Трейси, позволив себе иронически улыбнуться.
      Миссис Эрим напряглась, словно этот полуупрек был адресован ей.
      – Дело в том, что Майлс не разрешает слугам ни до чего дотрагиваться. Он кое-как терпит еще вытирание пыли, но не переносит, если кто-то хотя бы приближается к чертежной доске. Нам удается убирать потихоньку только тайком, но сами видите, что из этого получается.
      Трейси все прекрасно видела. Навести хотя бы элементарный порядок здесь – отнюдь не простая задача. А так как творец и хозяин всего этого беспорядка был против любого вида вмешательства, она растерялась. Трейси нерешительно прошлась по комнате и остановилась перед чертежной доской, к которой был приколот продолговатый лист бумаги кремового цвета с декоративной надписью старинными турецкими письменами, выполненной тушью.
      Миссис Эрим заметила ее интерес.
      – Это старинная турецкая каллиграфия. Мистера Рэдберна очень интересуют такие надписи. Он их копирует, хотя, конечно, не знает, что там написано. Но, пожалуйста… сядьте. Майлс скоро вернется, и мы с вами должны обсудить дела. У меня для вас не очень приятные новости.
      Трейси уселась и посмотрела на хозяйку. Миссис Эрим поменяла вчерашнее просторное платье на серый костюм, который был сшит наверняка в Париже, как и наряды Нарсэл. Длинные золотистые волосы миссис Эрим были собраны в пучок на затылке и перевязаны шелковой ленточкой. В утреннем свете лицо Сильваны светилось спокойной уверенностью. Несомненно, Сильвана Эрим ожидала от окружающих лишь повиновения, и Трейси приготовилась к сражению.
      – Вчера вечером после ужина я разговаривала с мистером Рэдберном, – бесстрастно сообщила миссис Эрим. – Он не хочет, чтобы вы оставались. Майлс не позволит вам дотронуться ни до единого листа своих материалов, но он согласился поговорить с вами. Хоть разговор я вам устроила. Он слушать не хотел о том, чтобы вы остались на неделю. Мистер Рэдберн порой бывает довольно груб и резок. Что тут поделаешь…
      Интересно, работала ли миссис Эрим против нее или наоборот на нее, спросила себя Трейси. Во всяком случае, она абсолютно не доверяла этой женщине.
      – Тогда я должна сама поговорить с ним, – заявила Трейси Хаббард с демонстративной уверенностью.
      Миссис Эрим несколько секунд молча разглядывала гостью. Потом неторопливо, грациозно встала, пересекла кабинет и приблизилась к двери в соседнюю комнату.
      – Подойдите, пожалуйста сюда, – сказала она. – Я хочу вам кое-что показать.
      Она открыла дверь, несомненно, спальни Майлса Рэдберна и сделала шаг в сторону. В комнате царили порядок и чистота. Ставни веранды были открыты, и с поросшего лесом соседнего холма лился утренний солнечный свет. Солнце уже немного нагрело комнату, а один его луч упал на кровать.
      Трейси окинула спальню беглым взглядом и задержала его лишь на картине, которая висела на стене над резной спинкой широкой кровати. Это был портрет молодой женщины в мягких серебристых тонах. Все, кроме лица, было выписано нечетко и находилось как бы в дымке тумана. Но черты лица были даже несколько преувеличенно четкими. Трейси едва не покачнулась от захлестнувшего ее потока чувств. Трейси всегда знала, что такой момент когда-нибудь наступит, и вот он пришел. Со стены на нее смотрело лицо сестры, ускользающее, таинственное и все же необыкновенно милое, именно такое, каким его помнила Трейси. Оно казалось абсолютно реальным, почти живым. Переведя дух, Трейси стала подробно рассматривать картину.
      На полотне была изображена стройная девушка в кружевном белом платье. Лицо было повернуто к зрителю на три четверти. Белокурые волосы несколько небрежно зачесаны назад и собраны на затылке серебристой лентой. Тонкая шея казалась высеченной из мрамора, лицо выглядело одухотворенным. Выразительно очерченный рот художник сделал бледным, подчеркнув прежде всего глаза, хотя они и были полуприкрыты веками. На бледных щеках лежала тень от черных ресниц, глаза едва виднелись. На ее лице можно было прочитать одновременно следы трагедии и радости. Молодость девушки была осмотрительной, а не опрометчивой. Туманная хрупкость лица как бы противоречила темным глазам.
      – Это Анабель, – сказала миссис Эрим, – жена Майлса Рэдберна.
      Трейси смотрела на картину и ждала, когда комната перед ее глазами перестанет качаться. Она догадывалась, что такое сильное чувство придет, но не подозревала о существовании портрета и не подготовилась к встрече с ним.
      – Вот вам одна из причин, по которой его книга никогда не будет закончена, – спокойно сообщила хозяйка. – Вам, наверное, уже известно о трагической смерти миссис Рэдберн три месяца назад. Тень ее самоубийства тяжелым грузом лежит на всех нас. Ваш мистер Хорнрайт рассуждает как прагматик: сколько страниц в рукописи, сколько копий нужно будет сделать с набросков мистера Рэдберна и так далее. Для того чтобы убедить Майлса Рэдберна взяться за книгу, он много тут слов произнес о целебной силе работы, но мистер Хорнрайт не знает жестокой правды о тени самоубийства.
      Трейси внезапно отвела взгляд от картины. Комната перестала качаться.
      – Что вы имеете в виду, когда говорите «правда»? – поинтересовалась она.
      – Это вас не касается, – грубовато ответила миссис Эрим. – Ваша обязанность – вернуться домой и убедить мистера Хорнрайта, что книги не будет. Все остальное, что здесь происходит, вас не должно интересовать.
      Трейси поняла причину, по которой миссис Эрим пригласила ее в яли. Если ей и разрешат остаться, то с одним условием: она должна будет плясать под дудку хозяйки.
      – Вы настроены против книги, миссис Эрим, – парировала Трейси. – Но объясните, пожалуйста, почему?
      Француженка пожала плечами.
      – Как я уже сказала, я реалистка. Для человека, который был прекрасным художником, эта работа – просто способ зарыть себя заживо… Это даже смешно, что решать такую серьезную проблему прислали почти ребенка.
      Трейси вновь посмотрела на картину.
      – Вы хотите сказать, что он очень сильно любил жену и не может теперь жить без нее? Что искусство потеряло для него всякий смысл?
      На мгновение лоск показного спокойствия дал трещину, и розовые щеки миссис Эрим вспыхнули ярким румянцем.
      – Что за абсурд! Вы же ничего не знаете и не понимаете. Конечно, в последние годы семейной жизни Майлс не любил ее. Миссис Рэдберн обладала скверным характером и была сверх всякой меры порочна. В конце концов мистер Рэдберн начал даже презирать жену, хотя ему трудно признаться в этом самому себе. Поэтому он и предпочитает смерть жизни. Он похоронил себя как художника в этой бессмысленной работе задолго до смерти жены.
      Не в первый раз Трейси Хаббард слышала жестокие и резкие слова о своей сестре. Но даже несмотря на то, что Трейси перестала быть обожающей старшую сестру малышкой и достаточно хорошо понимала жизнь и людей, чтобы признать, что Анабель была далеко не совершенством, она отказывалась верить в порочность сестры. Что-то тут было не так, и эта загадка мучила ее наряду с вопросом, не могла ли она сделать больше того, что сделала? Не могла ли предотвратить финал трагедии?
      – Почему она умерла? – наконец отважилась задать вопрос Трейси. – Зачем молодой женщине, у которой все было, кончать жизнь самоубийством? Да к тому же еще и такой красавице!
      Как только эти слова слетели с ее губ, Трейси прикусила собственный язык, поняв, что зашла слишком далеко и никогда не получит ответ на столь однозначно поставленный вопрос. Она забыла об осторожности, что дало закономерный результат: в глазах миссис Эрим неожиданно вспыхнуло подозрение.
      – Проводить параллели между красотой и счастьем типично детская манера, – ответила Сильвана Эрим. Только она, казалось, не обратила внимания на тот факт, что ее собственная жизнь опровергала это утверждение. – Вы поступите мудро, если займетесь тем, ради чего, собственно, приехали сюда. Вынуждена снова вам напомнить, что личные проблемы мистера Рэдберна вас не касаются. Я права, мисс Хаббард?
      Настало время сделать шаг назад и вернуться за линию, которую Трейси только что так неосмотрительно переступила.
      – Конечно, его личные проблемы не мое дело, – покорно согласилась она. – Просто портрет произвел на меня сильное впечатление.
      – Я показала вам портрет только для того, чтобы вы поняли всю неуместность и бессмысленность своей миссии. Вы поступите очень мудро, если не проговоритесь мистеру Рэдберну, что видели его.
      Трейси чувствовала, как горят ее щеки. Она вновь ощутила себя маленькой девочкой, которая получает нагоняй от взрослых и боится сказать хотя бы слово в свое оправдание. Прежде чем она смогла что-нибудь ответить, в дверь постучали. Послышался взволнованный голос Халиды, говорившей, естественно, по-турецки.
      Миссис Эрим немедленно вывела Трейси в кабинет и закрыла за собой дверь в спальню.
      – Он идет. Я представлю вас и уйду. Если захотите заказать билет домой, скажите мне. Я с радостью помогу.
      Трейси пожалела, что у нее так мало времени, чтобы прийти в себя после впечатлений от портрета и разговора с Сильваной Эрим. Ей казалось, будто на нее наклеили ярлык с именем и фамилией. Сейчас она с радостью воспользовалась бы любимым трюком Анабель, которая умела смотреть на людей из-под опущенных век и никогда никому не открывала своих мыслей.
      Дверь в кабинет внезапно распахнулась, и на пороге появился высокий, худощавый человек. Прямая осанка и разворот плеч свидетельствовали о том, что он когда-то служил в армии. Но это и все, что было в нем бодрого. Выражение лица у него было, как у человека, давно потерявшего всякий интерес к жизни. Его нельзя было назвать красавцем, но мужественные черты его лица несли в себе определенную привлекательность. Он выглядел старше своих тридцати восьми лет, в глазах его читалась неизбывная тоска.
      – Ты хорошо выглядишь, – похвалила его, однако, миссис Эрим. – И хорошее сегодня утро для прогулки. Майлс, эта молоденькая девушка – мисс Хаббард. Ее прислали из Нью-Йорка, чтобы поторопить тебя с книгой. – В ее глазах вспыхнули огоньки интриганства. – Я оставляю вас наедине, чтобы вы обо всем договорились, – добавила Сильвана и направилась к двери.
      Майлс Рэдберн молча проводил хозяйку и закрыл за ней дверь. Потом повернулся и посмотрел на Трейси невидящим взглядом.
      – До сих пор не пойму, зачем Хорнрайт послал вас! – резко начал он, и Трейси заметила, что годы, прожитые в Америке, все же не погасили его британский акцент. – Еще мне непонятно, почему вы приехали сюда после того, как я написал вам в отель. Пожалуй, вам лучше присесть и объяснить мне, что стоит за всей этой ерундой.
      Трейси села у стола, возмущаясь про себя, что миссис Эрим так бесцеремонно назвала ее «молодой девушкой». Даже в детстве она нередко чувствовала себя старше Анабель. Майлс Рэдберн подошел к столу. Его руки набивали табаком из мешочка трубку, сделанную из корня верескового дерева, безразличные глаза больше не смотрели на собеседницу. Он быстро оценил ее, понял, что она не имеет абсолютно никакого значения для него и тут же, казалось, забыл о ней. Столь пренебрежительное отношение вновь возмутило Трейси Хаббард, но она взяла себя в руки и решила отныне думать только об одном: как уговорить этого человека разрешить ей остаться.
      Раскурив наконец трубку, Майлс Рэдберн беспечно сдвинул кипу бумаг на край стола, сам устроился на другом углу и принялся покачивать длинной ногой. Из трубки к потолку потянулся голубоватый дымок с довольно приятным запахом.
      – Можете начинать, – повелительно сказал он. – Выкладывайте свою историю. Я пообещал Сильване выслушать вас. Но только выслушать и ничего больше.
      Трейси выпрямилась и посмотрела прямо ему в глаза.
      – Мистер Хорнрайт считает, что вы работаете над очень нужной, важной и в высшей степени интересной книгой. Турецкие мозаики занимают выдающееся место в истории мирового искусства, и…
      – Пощадите! Ради Бога, избавьте меня от этих рекламных текстов, – прервал ее Майлс Рэдберн. – Я сам прекрасно знаю, почему делаю то, что делаю. Меня интересует совсем другое: что вы здесь делаете? Я предложил Хорнрайту прислать мисс Бейкер. Вы что же, считаете, что можете заменить ее?
      Трейси была сыта по горло пренебрежением к себе… Сначала миссис Эрим, теперь этот холодный и несимпатичный сноб.
      – Вы еще не готовы к тому, чтобы вами занялась мисс Бейкер! – вспылила она. – Стоит ей бросить только один взгляд на это… на этот беспорядок!.. и она отправится прямиком домой. Думаете, ей захочется ковыряться в этих горах? Да она исчихается, если залезет в них! – И Трейси жестом, выражающим насмешку, показала на обеденный столик, на котором гора бумаг достигла опасной высоты и в любую минуту грозила обрушиться вниз, как снежная лавина.
      Рэдберн сердито посмотрел на нее серыми глазами, в которых даже при большом желании трудно было отыскать хоть искорку теплоты. Все-таки в нем еще остались человеческие эмоции, подумала Трейси, хоть злиться он пока еще не разучился.
      – Я могу найти все, что мне требуется, в течение нескольких секунд, – заявил художник. – И не хочу, чтобы кто-то посторонний устраивал мне тут беспорядок.
      – Устраивал вам тут беспорядок! – насмешливым эхом откликнулась Трейси, забыв, что она должна уговаривать, задабривать Рэдберна и даже льстить ему. – Никогда в жизни не слышала ничего глупее. Посмотрите… нет, вы только посмотрите на это!
      Трейси, как маленький циклон, вскочила со стула и сунула обе руки в бумажную гору на столе. Пару секунд гора дрожала, потом большая часть бумаг съехала со стола и рассыпалась по полу у ее ног. Негодование покинуло ее так же быстро, как и пришло, и она с ужасом уставилась на разрушение, вызванное собственными руками, не осмеливаясь поднять глаза на Майлса Рэдберна.
      Долгое, не сулящее ничего хорошего молчание неожиданно нарушил громкий звук. Майлс Рэдберн чихнул и… уже не мог остановиться. Он чихнул еще дважды, громко и яростно высморкался, хотел было что-то сказать, но это у него не получилось, и он быстро и оглушительно громко чихнул еще четыре раза подряд.
      Неожиданно в памяти Трейси Хаббард возникла картина из далекого прошлого. Она вспомнила разгневанное лицо своего отца и с трудом подавила неожиданный приступ смеха.
      – Вы ведете себя точь-в-точь, как мой отец! – воскликнула девушка. – Он тоже не разрешал никому ни до чего дотрагиваться в его кабинете, но никогда не мог ничего найти, хотя утверждал обратное. Только я одна могла поддерживать хоть какое-то подобие порядка у него на столе. Так что в этом смысле я обладаю кое-каким опытом, который может быть полезен и вам.
      Приступ чихания постепенно начал проходить, и мистер Рэдберн взмахнул платком.
      – Для начала, – сухо заявил наконец он, – можете собрать то, что сбросили на пол.
      – И куда вы посоветуете мне все это складывать? – рассудительно осведомилась девушка. – Неужели опять на вершину горы?
      Яркий румянец разлился по лицу мистера Рэдберна, на лбу его заблестели капли пота. Неожиданно Трейси стало его жалко. В конце концов, мелькнула у нее мысль, окрашенная слегка извращенным чувством юмора, которое напоминало о себе почему-то в самые неподходящие моменты: как еще можно поступить с агрессором, который вел себя так возмутительно, как она?
      – Простите, – робко извинилась она. – Но ваши мысли были где-то далеко, а мне нужно было заставить вас выслушать меня, хоть как-то обратить на себя ваше внимание. Я уверена, что смогу принести вам пользу. Напрасно вы боитесь, что я стану вам мешать. Мне нравится наводить порядок, я не болтушка и вообще тихоня. Вы можете считать, что меня здесь вообще нет. К тому же ваша книга имеет для меня лично очень большое значение. Слишком высоки ставки…
      – С какой стати меня должны интересовать ваши ставки? – возмутился Рэдберн. – Я вас сюда не звал.
      Трейси продолжила, будто не слышала его:
      – Я уже пару лет проработала во «Взгляде». Мне страшно нравится эта работа, скучать там не приходится. Все время происходят разные интересные события. Когда-нибудь, если от меня будет толк, мне позволят заниматься самостоятельной редакторской работой. Я умоляла мистера Хорнрайта поручить это задание мне. Я считала и считаю, что могла бы помочь вам навести порядок перед приездом мисс Бейкер. Если я вернусь обратно с пустыми руками, скорее всего меня выгонят из издательства. А если я вернусь на следующий же день после прилета в Турцию, меня выгонят наверняка.
      Все, что она сказала, было правдой. Пусть и неполной, но, во всяком случае, звучало довольно убедительно.
      – Я отказываюсь брать на себя такую ответственность, – решительно заявил Рэдберн. – Ваши проблемы меня совершенно не касаются.
      Трейси почти с жалостью посмотрела на него. Он напоминал ей человека, которого лишили разом и света, и тепла. Она отвернулась и опустилась на колени. Под столом оказалось пустое место, и девушка начала аккуратно складывать туда разбросанные вокруг нее страницы, одну за другой. Печатный текст Трейси складывала в одну стопку, листы копирки – в другую, наброски мозаик – в третью. Отдельное место она отвела уже законченным рисункам изразцов и мозаик. Майлс Рэдберн встал из-за стола и принялся нервно ходить по комнате туда-сюда у нее за спиной, но Трейси даже не оглянулась.
      – У меня очень вспыльчивый характер, – наконец буркнул он. По тому, откуда раздавался голос, Трейси определила, что он стоит сейчас у дверей, ведущих на веранду, и смотрит скорее всего на чертежную доску. – Мне часто не хватает терпения, и я не испытываю особой потребности в женском обществе. Я стараюсь сдерживаться со слугами, но вас, если вы чем-нибудь меня разозлите, я могу сильно отругать.
      Трейси оторвала взгляд от очаровательного рисунка, выполненного в различных оттенках голубого цвета.
      – Как только вы начнете ругаться, получите сдачи, – храбро ответила она. – Мне не нравится, когда меня ругают. Если хотите покоя и тишины – пожалуйста, нет ничего проще: игнорируйте мое присутствие, а я буду работать. – Она перевернула лист с наброском и прочитала на обороте «Султан Ахмед».
      – Эта мозаика из Голубой мечети султана Ахмеда, да? – В ее голосе слышался неподдельный интерес. – Я должна обязательно увидеть ее перед отъездом из Турции. И еще я очень хочу побывать в Святой Софии… Айя-Софии. – Она подняла голову и посмотрела на Рэдберна. В ее голос вернулись просящие нотки. – Мистер Рэдберн, разрешите мне остаться здесь хотя бы на неделю.
      Майлс сдержался, не выругался, хотя Трейси уже казалось, что он вот-вот взорвется. Потом, к ее изумлению, художник совершил поступок, на который, по ее мнению, он был не способен. Он улыбнулся! Правда, как бы нехотя и лишь на какое-то мгновение, но это был все-таки знак одобрения.
      – Одна неделя, – кивнул он. – Так и быть, я согласен поступиться одной неделей. В противном случае, я чувствую, вы перевернете здесь все вверх дном, и я утону в настоящем беспорядке. К тому же вы строптивы. А скажите: разве ваш отец никогда не ругал вас?
      – Мой отец джентльмен, – с достоинством ответила Трейси Хаббард. – К тому же поступки, за которые ругают, я совершала только когда была еще очень маленькая. Он только изредка шлепал меня.
      – Великолепный способ воспитания, – кивнул Майлс Рэдберн и с мрачным видом взялся за кропотливую работу по копированию турецкого каллиграфического текста.
      В кабинете воцарилась тишина. Трейси очень осторожно, чтобы под ее весом не заскрипели старые доски пола, села на ковер, скрестив ноги. Она поднимала с пола листы бумаги абсолютно тихо, без малейшего шелеста. Движения рук постепенно успокоили девушку, и она решительно прогнала маленькое ликование, которое грозило охватить ее. Недели будет мало не только для того, чтобы навести порядок в рукописи… но и для другой, более важной для нее самой задачи, ради выполнения которой она здесь. Для того чтобы наконец успокоиться, она должна найти ответы на ряд вопросов. Итак, она сделала первый шаг. Мистер Хорнрайт пришел бы в изумление, если бы увидел ее сидящей в такой позе на полу, но какое это имело теперь значение!
      Работа неожиданно захватила Трейси. Слава Богу, Майлс Рэдберн хоть подписал каждый рисунок на обороте. Скоро у нее уже образовалась стопка рисунков из Голубой мечети. Естественно, Майлс побывал и в знаменитой мечети Сулеймана Великолепного, так же как и во многих других мечетях и дворцах с непроизносимыми турецкими именами. О многих из них Трейси никогда даже не слышала… В каждой мечети и дворце были свои мозаики, и узоры их никогда не повторялись. Разнообразие узоров и цветов поражало и казалось бесконечным. Трейси даже не пыталась читать текст, она просто складывала отпечатанные страницы в стопку, собираясь разложить их позже. Ей приходилось не один раз прикладывать палец ниже носа, чтобы не чихнуть. Прежде чём разложить их по папкам, необходимо будет стереть с этих папок пыль. Трейси все время напоминала себе, что должна вести себя тихо, как мышь, и продолжала сортировку молча.
      Работая, она старалась не думать о портрете, висящем на стене в спальне Майлса Рэдберна. Загадка смерти сестры сейчас казалась еще более зловещей, чем раньше, и любая мысль, связанная с Анабель, отдавалась в ее душе болью. И она приказала себе думать только о наведении порядка в рукописи книги.
      Утро прошло тихо, без скандалов. Рэдберн работал за чертежной доской и не обращал на Трейси Хаббард ни малейшего внимания. Никто их не отвлекал и не беспокоил. Когда Трейси бросила взгляд на часы, то увидела, что уже почти двенадцать.
      – Мне на какое-то время придется уйти, – внезапно сообщил Майлс Рэдберн. – Полагаю, кто-нибудь предупредит вас о ланче, когда наступит время.
      Он ни разу не посмотрел на аккуратные стопки бумаги, выросшие под столом, вышел из комнаты и твердо закрыл за собой дверь. Трейси тут же вскочила на ноги и сладко потянулась. Необходимо что-то придумать, работать, сидя на полу, невозможно. Конечно, если она попросит, то в доме найдут еще один столик и стул. Может, обратиться за помощью к Нарсэл? Трейси не собиралась ничего просить у миссис Эрим, считавшей Анабель злой и испорченной и хотевшей как можно быстрее отправить Трейси Хаббард домой.
      Наконец в дверь постучали, и Нарсэл позвала ее на ланч. Турчанка поменяла брюки на длинную ситцевую юбку, в которой при ходьбе становилась похожей на изысканный цветок. Нарсэл на долю секунды замерла и изумленно уставилась на стопки бумаг под столом.
      – Он разрешил вам навести порядок? Вот так чудо!
      – Он мне ничего не разрешал, – ответила Трейси. – Просто я сама взяла и начала наводить порядок, а он не знал, как меня остановить.
      – Значит, вы не возвращаетесь домой, как надеется миссис Эрим?
      Трейси покачала головой.
      – У меня есть неделя. А дальше будет видно.
      – Миссис Эрим будет удивлена, – осторожно произнесла Нарсэл.
      – И к тому же, наверное, не очень довольна, – осторожно произнесла Трейси.
      Нарсэл никак не отреагировала на это добавление.
      – Ланч готов. Мы с братом хотели бы, чтобы вы пообедали с нами, если вы не возражаете. Вы ведь еще не знакомы с Мюратом. Миссис Эрим обедает у себя в киоске. Спускайтесь вниз, когда будете готовы.
      Трейси вернулась в свою комнату… комнату Анабель… посмотрела на себя в зеркало и увидела в волосах нити паутины, а на носу пятно пыли. Руки тоже были грязные, и она еще раз обругала про себя Майлса Рэдберна, назвав его неряхой. Правда, Трейси, справедливости ради, тут же одернула себя: ведь вот тут, в его спальне, порядок и чистота, значит, не так уж он безнадежен. Впрочем, она скоро перестала думать о Рэдберне, все ее внимание поглотил опять портрет на стене.
      Если Майлс презирал Анабель, зачем тогда повесил на стену ее портрет? Этот вопрос, один из многих, на которые она должна найти ответ, не давал ей покоя, но сейчас времени на раздумья не было. Ее ждала Нарсэл. Плюс ей предстояло встретиться с четвертым обитателем этого дома, и она во что бы то ни стало должна не забывать об осторожности во время ланча. Ни в коем случае нельзя выдавать свои истинные чувства. Эримы должны считать ее той, за кого она себя выдает. Трейси облегченно вздохнула, узнав, что Сильвана Эрим обедает у себя в киоске. Как наблюдательный и проницательный человек, эта женщина была сейчас чрезвычайно опасна для нее.
      Умывшись холодной водой и избавившись от пятен грязи на платье, Трейси спустилась на второй этаж. Нарсэл ввела ее в комнату, которая, как она объяснила, являлась для них с братом одновременно и гостиной, и столовой. Огромная турецкая печь согревала комнату в холодные дни. Француженка Сильвана обставила свои комнаты со старинной турецкой роскошью, набросав на диваны горы разноцветных подушек, а молодые Эримы в своем салоне устроили все так, что складывалось впечатление, будто они не могли сделать выбор между турецкими и европейскими стилями. Как турки, они обладали великолепным вкусом, однако их понимание западного образа жизни было, мягко говоря, своеобразно. Влияние Востока в интерьере гостиной было заметно в изразцах, перламутровых украшениях и прекрасных коврах на полу, но тут же, будто по стойке смирно, стояла массивная мебель из орехового и красного дерева, нарушая прихотливую гармонию узоров и красок. Вдоль одной из стен тянулись полки, закрытые стеклянными дверцами, с произведениями турецкого прикладного искусства.
      – Мой брат сейчас занят в лабораторий, поэтому мы не будем ждать его, – сказала Нарсэл. – Бывает, что он вообще не приходит обедать. Мюрат изучает болезни Среднего Востока и сейчас работает над новым лекарством, которое сможет вылечить сильную болезнь глаз.
      – А мистер Рэдберн будет обедать с нами? – поинтересовалась Трейси.
      – Этого никто не знает, – ответила Нарсэл. – Наш гость поступает обычно так, как ему заблагорассудится.
      Девушки сели за стол, накрытый на четверых. Слуга внес горячий светлый суп, в котором плавали нарезанные полумесяцем овощи.
      – Должна вас предупредить, что у нас в доме сложилась конфликтная ситуация, – сообщила Нарсэл, когда они начали есть. – Мой брат редко выходит из себя. По правде говоря, он не всегда ведет себя рассудительно и мудро, но только когда сердится, а вообще у него хороший и добрый характер. Сегодня же Мюрат очень зол на мистера Рэдберна.
      Нарсэл замолчала, не собираясь вдаваться в подробности, но Трейси, которой хотелось как можно больше узнать о Майлсе Рэдберне, спросила напрямик:
      – А чем Майлс Рэдберн так рассердил вашего брата? И вновь проявилась неприязнь Нарсэл к художнику.
      – Вчера у Мюрата должна была состояться на другом берегу Босфора важная деловая встреча, и он хотел переплыть пролив на каике, но лодку забрал мистер Рэдберн. У моего брата возникли серьезные трудности. У нас есть еще и небольшая моторная лодка, но Ахмет-эффенди отправился на ней на другой берег выполнять какое-то поручение Сильваны. Мюрат до сих пор сердится. – В темных глазах Нарсэл заплясали искорки лукавства. – Должна вас предупредить, что женщинам лучше опускать глаза и помалкивать, когда мой брат сердится. Пусть он и вполне современный человек и почитатель Мустафы Кемаля, однако Мюрат полностью разделяет допотопные представления стариков о том, как должны вести себя турецкие женщины. Я, в общем-то, эмансипированная девушка, но… Увидите сами.
      Эти слова и тон, которым они были произнесены, доказывали, что Нарсэл лишь производит впечатление робкой и покорной девушки, не имеющей собственного мнения, но на самом деле она достаточно независима и даже, пожалуй, смела.
      Когда они заканчивали есть суп, в столовой появился доктор Эрим, смуглый, красивый, среднего роста. Хотя он был значительно старше Нарсэл, в глаза сразу бросалось их сходство. У него были огромные и такие же блестящие, как у нее, типично турецкие глаза. Густые черные волосы были зачесаны назад, они открывали прекрасный лоб, а нос с горбинкой придавал лицу несколько суровый вид.
      Мюрат Эрим галантно нагнулся над рукой Трейси и поцеловал ее. Он был, несомненно, человеком, который ценил женское общество, и сразу дал понять, что готов вести себя по отношению к гостье более дружелюбно, чем остальные обитатели этого дома. Доктор Эрим, пожалуй, не обладал сдержанностью и скрытностью Нарсэл. Он расспрашивал Трейси о работе, о причине ее приезда в Турцию, но в его вопросах не чувствовалось никакой подозрительности, никакого подвоха. Хотя он, как ей казалось, и не отнесся серьезно к ее работе во «Взгляде», но дело было в том, что доктор Мюрат Эрим видел в ней просто женщину. Это было неожиданно и уже потому очень приятно по контрасту с холодным приемом, оказанным Трейси Майлсом Рэдберном. В то же время она нашла внимание доктора Эрима слегка назойливым. Трейси редко играла в такие игры. Анабель это нравилось, но Трейси не была кокеткой и менять свои привычки не собиралась.
      – Я рад, что вы приехали к нам в Стамбул, мисс Хаббард, – сказал доктор Эрим. – Хотя боюсь, что вы напрасно потеряете свое время.
      – Я уже начала работать над рукописью мистера Рэдберна, – сообщила ему Трейси. – Почему вы считаете, что я напрасно потрачу время, если помогу ему подготовить и систематизировать материал для книги?
      Мюрат Эрим пожал плечами.
      – Такую книгу должен написать турок, а не иностранец. Он просто не сможет понять наши древние мозаики так глубоко, как их понял бы турок.
      Трейси, к собственному удивлению, вдруг заняла сторону Майлса Рэдберна.
      – Мистер Рэдберн проделал огромную исследовательскую работу. Редакторы «Взгляда» считают, что эта книга оставит в истории искусства большой след.
      – Не сомневаюсь, не сомневаюсь… – согласился Мюрат, но явно только из вежливости и не стал больше говорить о книге.
      Во время обеда за столом разговаривал в основном доктор Эрим. Он объяснил, как из виноградных листьев делается долма, как в них заворачивают наперченный рис, орехи, коринку, и превозносил турецкий обычай есть все, поливая лимонным соком. Трейси тоже взяла тарелку с ломтиками свеженарезанных лимонов и обнаружила, что несколько капель сока придают баранине особый вкус.
      Пока они ели, доктор Эрим говорил и о своей сестре. Правда, в такой манере, будто Нарсэл не могла его слышать и была чем-то вроде овоща на его тарелке.
      – Нарсэл являет особый прекрасный пример того, что Турция делает со своими женщинами, – с гордостью заявил он. – Сегодня все не так, как было в старину. Для женщины сейчас все возможно. Вы знаете, что моя сестра училась на врача?
      Трейси удивленно посмотрела на турчанку, но Нарсэл покачала головой, как бы возражая брату.
      – Ну, пожалуйста… Мюрат знает, что я не стану продолжать учебу. Отец с братьями переоценили мои способности. Я так и не закончила университет.
      – И тем не менее, она сейчас очень помогает мне в лаборатории, – заметил доктор Эрим. – Я хочу сказать, помогает, когда мне удается уговорить ее помочь. Нарсэл часто или занята общественными мероприятиями, или сооружает у себя на голове замысловатые прически, или помогает миссис Эрим делать духи. – Он повел носом, принюхиваясь, и слегка поморщился. – Даже моя лаборатория пропахла розовым маслом!
      – Твоей лаборатории это только на пользу, – весело парировала Нарсэл. – А то твои морские свинки и мыши создают не очень-то приятную атмосферу. Кстати, если хочешь, сегодня после обеда я тебе помогу.
      В самый разгар обеда в столовую вошел Майлс Рэдберн, и за столом мгновенно воцарилось молчание. Художник уселся на свой стул, не извинившись за опоздание, но сразу же пустился в объяснения по поводу вчерашнего инцидента с лодкой.
      – Сильвана рассказала мне вчера, что я доставил вам неудобства, – обратился он к доктору Эриму. – Извините, но я думал, что лодка свободна после обеда. К тому же у меня было очень срочное дело.
      Темные глаза Мюрата Эрима изнутри озарила вспышка гнева. Трейси показалось, что он с трудом сдержался, хотя дело, как посчитала она, не стоило и выеденного яйца.
      – Было бы лучше, если бы вы сначала попросили разрешения взять лодку, – сказал он, слегка учащенно дыша.
      – Естественно, я попросил разрешения, – буркнул Майлс Рэдберн и принялся за суп. – Сильвана разрешила мне взять ее. Я уже извинился за то, что причинил вам неудобства.
      Доктор Эрим пристально посмотрел на англичанина, и Трейси с беспокойством подумала, что вот так, наверное, и выглядит ненависть в ее крайнем выражении. Ей показалось, что она еще в жизни не видела такой ярости в глазах человека.
      – Порой я теряю ощущение, что хозяин в доме моего отца – я, и никто другой, – сказал доктор Эрим.
      Нарсэл бросила взгляд искоса на брата и тут же уставилась в свою тарелку. Майлс промолчал. У Трейси создалось впечатление, что, извинившись, он счел, что таким образом отгородился от них, и она вспомнила слова мистера Хорнрайта о стене. Да, Майлс Рэдберн спрятался именно за такой стеной и теперь с полнейшим безразличием поглядывал из-за нее на сидящих за столом.
      Доктор Эрим тоже впал в тяжелое от распирающего его раздражения молчание. Трейси Хаббард сидела рядом с ним. Она заметила, как он достал из кармана короткую нить желтых бус из слоновой кости – четки – и начал ее перебирать. Перебрав бусинки одну за другой до тех пор, пока не добрался до последней, которая была побольше и за которой оба конца нити соединялись в кисточку, он несколько секунд играл с большой бусинкой, потом вновь принялся перебирать четки. Казалось, эти размеренные, неторопливые движения пальцев успокаивают его.
      Нарсэл заметила интерес Трейси и сказала брату:
      – Возможно, мисс Хаббард раньше никогда не видела четок. Ты должен ей их показать.
      Доктор Эрим вздрогнул, словно не замечал, что делают его пальцы, и, чуть заметно улыбаясь, показал Трейси четки из слоновой кости.
      – Мы считаем, что если занять пальцы, то успокоятся мозг и нервы, – сказал он и протянул ей бусы.
      Его пальцы нагрели бусинки, и Трейси сама пробежала по ним пальцами.
      – Эти бусы служат для того, чтобы молиться? – поинтересовалась она.
      – Нет, – покачал головой доктор Эрим. – В четках для моления должно быть тридцать три бусинки, а в этих меньше. Я слышал, что англичане называют их «бусами для успокоения нервов». У четок одна-единственная цель – держать руки занятыми. На всем Среднем Востоке можно увидеть в руках мужчин четки.
      – Как это ни странно, но женщинам они не требуются, – заметила Нарсэл, поднимая свои наманикюренные пальцы и сгибая их. – Наверное, мужчины думают, что мы должны быть заняты исключительно домашним хозяйством и что наши руки и без четок заняты. В коллекции Мюрата много самых разных четок. Как-нибудь обязательно покажи их мисс Хаббард.
      – А почему бы нам не сделать это сейчас? – заметил доктор Эрим. – Пока мы ждем десерт, я могу показать часть своей коллекции.
      Он достал из кармана ключ и открыл стеклянный ящик, стоящий у стены. Вытащив полку, на которой лежала гора разноцветных бус, взял наугад пригоршню и положил на стол.
      Бусы были очень красивыми, всевозможных цветов. Большинство из них были дешевыми, но попадались и довольно дорогие, сделанные из янтаря или слоновой кости. Некоторые из янтарных бусинок сохранили свой красноватый оттенок, но встречались и бусинки золотистого и желтовато-коричневого оттенка. Все они имели почти идеально круглую форму, чтобы пальцам было удобнее их обхватывать. На фоне остальных разноцветных бус в маленькой кучке, лежащей на столе, в глаза бросались четки из черного янтаря.
      Доктор Эрим достал из груды именно эти бусы и сказал:
      – Это типично турецкие четки. Черный янтарь.
      Пальцы Трейси медленно погладили бусы, и она вся похолодела внутри. Может, у нее разыгралось воображение, но ей казалось, что все присутствующие смотрят на черные бусы в руках доктора Эрима. Даже Майлс Рэдберн угрюмо уставился на них. Ахмет, только что принесший поднос со стаканами на длинных ножках, в которых был розовый шербет, тоже, как завороженный, глядел на черные четки.
      Трейси показалось, что в комнате зазвучал взволнованный голос Анабель, в котором ясно слышались истерические нотки. Трейси так отчетливо вспомнила звонок сестры из Стамбула в день ее смерти, что испугалась, будто все остальные тоже слышат его. Анабель что-то прокричала о «черном янтаре»… хотя Трейси тогда абсолютно ничего не поняла в этих сумбурных словах. Когда о бусах из черного янтаря заговорил и доктор Эрим, Трейси мгновенно вспомнила тот телефонный разговор.
      – Что такое черный янтарь? – полюбопытствовала девушка.
      Мюрат Эрим протянул ей бусы.
      – Это разновидность гагата. Его добывают у восточной границы Турции в Эрзуруме. Гагат очень распространенный камень, и его часто используют в булавках и для других украшений, но особенно часто – для изготовления четок.
      Трейси взяла в руки черные бусы, и черные бусины засияли, отражая свет. Она несколько раз пробежала пальцами по бусинкам, но не нашла в них ничего особенного.
      Доктор Эрим бросил янтарные бусы в общую кучу и начал собирать их, чтобы освободить Ахмету место для десерта. Потом остановился и показал на бусы.
      – Вы должны выбрать себе четки, мисс Хаббард, на память о Турции. Как сувенир. Пожалуйста, выбирайте, берите, какие вам нравятся.
      Трейси поблагодарила и заколебалась. Потом задумчиво взяла черные бусы, и тут в комнате воцарилась тишина, все замолчали. Девушка равнодушно пробежала пальцами по черным камешкам и вернула их на место, а вместо янтарных выбрала недорогие четки из серо-голубых бусин.
      – Вы очень добры, – поблагодарила Мюрата Трейси. – Можно мне взять вот эти голубые? Они хорошо гармонируют по цвету с моим платьем.
      – Конечно же, – кивнул доктор Эрим. – Забирайте их.
      Мгновение тишины и напряженного ожидания прошло. В комнату вновь вернулась жизнь. Доктор Эрим смел все бусы со стола и положил на полку, потом запер ящик. Трейси подняла понравившиеся ей четки и покачала бусы, надев их на палец. Внезапно она заметила, что Мюрат смотрит не на бусы, а на нее, и каким-то очень странным, вопросительным взглядом. Ахмет перестал обращать на нее внимание, а Майлс вновь спрятался за свою стену. И тем не менее, Трейси на какую-то долю секунды показалось, что внимание всех присутствующих в столовой опять приковано к черным бусам. Еще у нее промелькнула догадка, что Мюрата больше волнует ее отказ от них, а не выбранные серо-голубые четки.
      Нарсэл, явно нервничая, нарушила молчание:
      – Вы должны рассказать нам о себе, мисс Хаббард. В какой части Соединенных Штатов вы родились?
      Трейси положила четки на колени. И тут она потеряла бдительность. Всего на миг, но какой опасный был этот миг!
      – Я родилась на Среднем Западе, в Айове. – Произнеся эти слова, Трейси тут же опять чуть не прикусила себе язык. Но если тот факт, что она родилась в том же штате, что и Анабель, и не прошел мимо внимания Майлса или Эримов, они ничем этого не показали. Трейси торопливо продолжала: – Я всегда хотела жить в Нью-Йорке. Мне запах типографской краски милее любого другого аромата, и у меня была мечта – заниматься издательским делом.
      Трейси Хаббард понимала, что несет чепуху, но уже не могла остановиться. По крайней мере, в одном смысле ее болтовня оказалась полезна: доктор Эрим перестал дуться на Майлса Рэдберна и вновь включился в разговор. Рэдберн и Эрим больше не разговаривали друг с другом, и Майлс, казалось, не замечал, как сильно разозлил доктора. Трейси с наслаждением ела сладкий шербет и лукум.
      Когда они вышли из-за стола, она неуверенно повернулась к Майлсу Рэдберну, но прежде чем успела спросить о планах на вторую половину дня, он опередил ее и сказал:
      – Я бы предпочел, чтобы вы прекратили свое… наведение порядка, хотя бы на некоторое время. Я ухожу, так что некому будет отвечать на ваши вопросы, а я бы не хотел, чтобы вы трогали мои бумаги, пока меня не будет.
      Не дожидаясь ее реакции, Рэдберн направился к лестнице. Ахмет держал дверь открытой для Трейси и, когда она прошла мимо него, поклонился. Ей показалось, что дворецкий понял слова Майлса и что он знает английский намного лучше, чем изображает.
      Она вернулась к себе в комнату, страшно злясь на саму себя. Ей и до обеда не требовалось присутствие Майлса Рэдберна. Она не задала ему ни одного вопроса, ни разу не отвлекла его. Но сейчас она промолчала, потому что могла решительно возражать ему и делать все по-своему только тогда, когда он выводил ее из себя грубостью.
      Трейси по-прежнему держала в руках голубовато-серые четки, рассеянно глядя на них и думая о черном янтаре. Может, ей только почудилось, что все в комнате не сводили с нее взглядов, когда она сначала взяла янтарные бусы, а потом положила их? Сами по себе бусы казались такими невинными. И все же у нее в ушах продолжал звучать испуганный голос Анабель. Это была очередная часть зловещей загадки, которая не даст ей покоя, пока она не найдет на нее ответ.
      Трейси отложила бусы в сторону. Она была готова заняться ответом на мучивший ее вопрос: почему на стене спальни Майлса Рэдберна висит портрет Анабель, если, по словам самой Анабель, он давно разлюбил ее. Желание вновь увидеть портрет было настолько сильным, что следующий шаг Трейси оказался неизбежным. Майлса Рэдберна нет дома. И она войдет к нему в спальню.
      Девушка приоткрыла дверь своей комнаты и внимательно прислушалась. В огромном пространстве мрачного салона было тихо. Откуда-то из глубины дома доносились голоса слуг. Ей показалось, что на третьем этаже, кроме нее, никого нет. Трейси широко раскрыла дверь и посмотрела на дверь кабинета Майлса. Она была приоткрыта, и девушка тихо направилась к ней.

      Дойдя до двери кабинета, Трейси Хаббард вновь остановилась и прислушалась. В кабинете было тихо. Она осторожно открыла дверь, заглянула и замерла, увидев дворецкого Ахмета, который стоял перед чертежной доской и очень внимательно изучал рисунок. Наконец он почувствовал ее присутствие и поднял голову, но выражение его смуглого лица ничуть не изменилось. Турок равнодушно посмотрел на нее, и Трейси не смогла ничего прочитать в его немигающем взгляде. Через несколько секунд Ахмет-эффенди отошел от чертежной доски, как всегда, вежливо поклонился и показал на каллиграфический текст длинным пальцем.
      – Ханым-эффенди, – буркнул он, – …слово Аллаха.
      Объяснение было предельно ясным. Какое-то мгновение Трейси не покидало неприятное чувство, что тихое и, похоже, тайное присутствие турка в комнате заключает в себе что-то недоброе, но она прогнала это чувство и подумала, что Ахмет-эффенди, как истинный мусульманин, имеет все основания изучать цитаты из Корана, которые копировал Майлс Рэдберн.
      – Так вы умеете читать старинные турецкие тексты, Ахмет-эффенди? – спросила Трейси.
      Ахмет покачал головой, показывая, что не понял ее вопроса, и бесшумно выскользнул из комнаты. Он шел так тихо, что она почти не слышала его шагов по лестнице, хотя и стояла в дверях и смотрела ему вслед. Когда Трейси убедилась, что дворецкий ушел, она подошла к двери в спальню Майлса Рэдберна и открыла ее.
      Сердце ее застучало так громко, что она слышала этот стук. В комнате никого не было. Девушка подошла к изножью кровати, откуда можно было лучше всего разглядеть портрет сестры.
      Этот портрет, она была абсолютно уверена, никогда и нигде не выставлялся. Вероятно, он был написан вскоре после того, как Майлс Рэдберн и Анабель стали мужем и женой. Трейси неплохо изучила манеру письма Рэдберна, чтобы точно определить время написания портрета по безупречной четкости изображения, хотя портрет Анабель сильно отличался от остальных творений Майлса. Главным отличием, пожалуй, был какой-то туманно-серебристый фон, из которого будто выплывало очаровательное и в то же время трагичное лицо. Работая в абсолютно мужской манере, Рэдберн, тем не менее, с предельной выразительностью передал абсолютную женственность Анабель.
      Трейси Хаббард вспомнила детские стихи и произнесла их вслух:
 
– Эта дева жила с одной-единственной мыслью
Любить и быть любимой мной.
 
      Но на портрете была не Анабель Ли, героиня стихотворения, а совсем другая девушка, и эта Анабель ошиблась в своей любви. В портрете художнику удалось уловить суть ее натуры – высочайшее, хотя и глубоко спрятанное, напряжение, которое всегда настораживало и пугало Трейси. Точно такое же выражение было на лице Анабель в тот день восемь лет назад, когда она приехала в Айову к своей пятнадцатилетней сестре и сообщила, что собирается выйти замуж.
      Трейси в тот день прогуляла школу из-за того, что встречала поезд Анабель. Они зашли пообедать в маленький ресторанчик, где можно было спрятаться в глубине зала и не бояться, что тебя заметят. Анабель была оживлена, но одновременно в ней ощущалось то самое глубоко спрятанное напряжение, хотя его было и непросто заметить. Никогда раньше она не казалась Трейси такой красивой, такой чарующей. Сердце младшей сестры в тот день заныло, как всегда, не только от любви, но и от легкой зависти к Анабель. Сколько Трейси могла себя помнить, ей всегда хотелось быть такой же, как старшая сестра, хотя она и знала, что это желание бессмысленно и от него надо обязательно избавиться. Тогда Трейси казалось, что абсолютно все желания Анабель всегда будут исполняться, что она всегда будет иметь все, что пожелает. А ей оставалось только подражать сестре и даже не пытаться состязаться с великолепным образом, совершенства которого все равно никогда не достичь.
      В тот день Анабель ела совсем мало, как птичка, зато взволнованно и почти непрерывно говорила.
      – Я позировала для него, дорогая Банни, – рассказывала Трейси Анабель. Она часто называла младшую сестру этим ласковым прозвищем, корни которого уходили в детство. – Мы с ним и познакомились на позировании. Он нашел мое телосложение интересным… И еще ему показалось, что я обладаю каким-то необычным качеством, которое он хочет передать на полотне. Потом он начал беспокоиться обо мне… как о человеке, – Анабель громко рассмеялась, но когда на них посмотрели, мгновенно успокоилась.
      Да, все вокруг всегда беспокоились прежде всего об Анабель. Постоянно, глубоко и остро переживала все, что связано с ней, их мать. Отец Трейси, отчим Анабель, был единственным человеком, который относился к Анабель достаточно равнодушно. Когда Анабель убежала из дома вскоре после двенадцатого дня рождения Трейси, он абсолютно не волновался. Трейси даже показалось, что в душе он рад этому. Трейси тогда немножко возненавидела его за эту тайную радость, потому что сама переживала из-за побега сестры не меньше матери.
      Хотя их мать и глубоко страдала – Анабель всегда была ее любимицей, – ей недоставало смелости, чтобы защитить старшую дочь перед мужем. Зная это, Анабель так никогда и не вернулась домой. Время от времени она писала Трейси коротенькие письма, больше похожие на записки, в которых почти ничего не сообщала о себе, а Трейси отвечала сестре длинными, нередко вымученными письмами, потому что инстинкт подсказывал ей, что надо стараться сохранить ту тонкую нить, которая связывала Анабель с семьей только через младшую сестру. Трейси считала, что хоть кому-то из семьи необходимо поддерживать отношения с Анабель, и она никогда не оставляла попыток уговорить сестру вернуться домой. Анабель изредка приезжала на Запад. Она тайком встречалась с Трейси, но неизменно отказывалась видеться с матерью и отчимом.
      После бегства Анабель у Трейси началась трудная жизнь. Их мать всегда всерьез винила свою младшую дочь в том, что Анабель пришлось покинуть дом. Тогда, в двенадцать лет, Трейси соглашалась с матерью и тоже винила себя, с головой окунаясь в это самобичевание. Повзрослев, она поняла, что оказалась всего лишь орудием в руках судьбы. Трейси теперь понимала, что не стоит всю жизнь стыдиться поступка, который вызвала детская ревность. Со временем Анабель все равно бы ушла из дома, при помощи Трейси или без нее. Анабель постоянно несла в себе некую загадку – она всегда бросалась навстречу бедам и несчастьям, когда окружающие ее люди не видели в этом никакой необходимости.
      После ухода Анабель из дома Трейси обнаружила вокруг себя новые, и высокие, стены. За ней следили с явными подозрениями, словно постоянно ждали какого-нибудь непременного неверного или опрометчивого шага. В прошлом она всегда была честной во всех своих поступках и привыкла, что ей верят, а сейчас оказалась со всех сторон окружена недоверием и подозрительностью. И все потому, что Анабель ушла из дома. К ее любви к старшей сестре постоянно примешивалось раздражение. Сейчас Трейси понимала, что это было здоровое и полностью оправданное чувство самосохранения, но в двенадцать лет она еще не знала этого и сильно страдала из-за чувства вины. Даже сейчас оно нередко напоминало о себе из прошлого, мешая свободе ее теперешних мыслей и чувств.
      В тот день в ресторане Трейси тоже пыталась взять вину на себя за то, что случилось и послужило причиной, из-за которой сестре пришлось уйти из дома. Но, как всегда, Анабель отказывалась ее слушать.
      – Все равно рано или поздно это произошло бы, дорогая, – с необычной для Анабель откровенностью заявила она. – Ты не должна винить себя за мой уход из дома. Никогда.
      Потом Анабель продолжила рассказ о человеке, за которого собиралась выйти замуж, знавшем о ней «почти все» и любившем ее такой, какой она была. Она отказалась выполнить просьбу Трейси и познакомить его с матерью…
      – Я не хочу знакомить их, – решительно отрезала Анабель, не оставив места для споров и уговоров. Порой она тоже могла быть упрямой. Правда, это упрямство было мягким, каким-то ускользающим, немного эфемерным, и люди редко принимали его во внимание, даже когда Анабель брала над ними верх.
      – Извини, дорогая Банни, – продолжала она, – но я никогда не хотела, чтобы он встретился с моей матерью и твоим отцом. Он думает, что я осталась совсем одна и у меня нет никого, к кому я могла бы обратиться… в общем-то, это правда. Мне кажется, в качестве несчастной сироты я буду нравиться ему больше, чем в качестве добропорядочной дочери и сестры. Поэтому я не смогла рассказать ему даже о тебе.
      Эти слова обидели Трейси, но ей не оставалось ничего другого, как все же принять точку зрения сестры без возражений. Анабель нашла себе нового человека, который станет беспокоиться о ней, будет все время рядом и сумеет по-настоящему заботиться о ней. Что поделаешь… Эта мысль принесла юной Трейси большое облегчение и радость.
      Они собирались навестить родственников Майлса в Англии, а медовый месяц проведут в Турции, сообщила Анабель. Стамбул всегда манил и очаровывал Майлса как художника, и ему хотелось попробовать свои силы в чем-нибудь другом, кроме портретов.
      – Он такой… надежный и чудесный! – с радостным волнением рассказывала старшая сестра. – На него можно положиться. Он не позволит мне причинить самой себе боль. Впервые за всю свою дурацкую жизнь я собираюсь быть счастливой… и вести спокойную и безопасную жизнь. Из Турции я пришлю тебе что-нибудь, дорогая, чтобы ты знала, что у меня все в порядке. Что-нибудь такое, чтобы ты вспоминала обо мне всякий раз, когда наденешь эту вещь.
      Анабель сдержала слово и прислала авиапочтой маленькую булавку в виде птичьего пера, которую с тех пор Трейси носила, не снимая. Подарок Анабель как бы говорил: «Это перо к твоей шляпке, дорогая Банни. Носи его и помни обо мне. Ты неплохо потрудилась над моим воспитанием!»
      Трейси, поглядывая на булавку, думала, что теперь Анабель наконец-то будет счастлива, ей будет во всем везти. Но даже тогда она интуитивно ощущала, что с Анабель происходит что-то неладное, словно безупречную поверхность стекла нарушила крошечная трещинка. Этот изъян был хотя и едва заметен, но неисправим, от него нельзя было избавиться. Трейси решила, что просто не надо обращать на него внимания, и продолжала любить сестру.
      Трейси привычным движением провела пальцами по булавке и посмотрела на сестру. Слезы ожгли ей ресницы. Оказалось, Анабель находилась вовсе не в безопасности, и к тому же была далеко не так счастлива, как надеялась. Если верить ее словам, Майлс оказался совсем не тем человеком, на которого можно положиться. На портрете зеленоватые глаза Анабель едва виднелись из-под ресниц, и нельзя было хотя бы попытаться угадать, что они видели или о чем она думала.
      Неожиданно за спиной у Трейси Хаббард раздалось:
      – Могу я поинтересоваться, что вы делаете в этой комнате? – сказано это было ледяным тоном.
      Трейси резко обернулась и, к своему ужасу, увидела в дверях Майлса Рэдберна. Его лицо было холоднее зимней стужи, но под коркой льда пылал гнев. Трейси испугалась. Ах, ведь Анабель предупреждала ее об опасности, и, хотя Трейси тогда решила не обращать внимания на истерику сестры, теперь она отчетливо вспомнила каждое ее слово и ухватилась за первую попавшуюся соломинку.
      – Я… извините. Я понимаю, что не должна была входить сюда, но миссис Эрим сегодня утром показала мне эту картину, и я… не смогла побороть своего желания прийти сюда и еще раз взглянуть на нее. Это должно быть… я хочу сказать, я видела раньше некоторые из ваших портретов… и этот наверняка один из самых лучших.
      – Эта картина написана не для посторонних людей, мисс Хаббард, – отчеканил Майлс Рэдберн. – Если вы намерены остаться здесь на неделю, как мы договорились, вам придется подавлять такие необдуманные импульсы. Насколько мне помнится, я просил вас сегодня после обеда не входить в мой кабинет.
      Трейси молча кивнула, не в силах вымолвить ни слова. В горле у нее застрял ком страха, глаза затуманили слезы. Рэдберн освободил дверь, чтобы она могла вернуться в кабинет, потом подошел к чертежной доске и уселся на высокий стул, стоящий перед ней. Трейси была, кажется, наконец прощена.
      У двери в салон Трейси остановилась и положила руку на медную ручку. Он должен кое-что узнать, она не могла промолчать о том, что увидела в кабинете несколько минут назад.
      – Когда… когда я несколько минут назад вошла сюда, – промямлила девушка, – Ахмет стоял у доски и изучал рисунок, над которым вы работаете. На мой вопрос, что он здесь делает, он буркнул, что это слова Аллаха, и ушел.
      Майлс даже не потрудился взглянуть на нее или как-то по-иному отреагировать. Он просто ждал, когда она уйдет, и если его все же интересовали поступки Ахмета, он ничем не показал этого.
      Трейси неуклюже открыла ногой дверь, и в ту же секунду в комнату юркнула белая кошка. С невозмутимым видом, будто у себя дома, животное спокойно запрыгнуло на стол Майлса. Она двигалась с такой грацией, что со стола не упал ни один лист бумаги. Потом уселась и посмотрела на художника большими зелеными глазами. Это была кошка Анабель. Кошка, которой Анабель дала прозвище своей сестры – «Банни». Может, она назвала кошку таким странным именем из-за одиночества и страстного желания поговорить с кем-нибудь из близких?
      Майлс занес руку, чтобы прогнать кошку со стола, но разгневанная Трейси опередила его. Она схватила белую кошку на руки и с вызовом посмотрела на художника.
      – Бедная Ясемин! – воскликнула она, прижавшись щекой к поднятым ушам кошки.
      – Ее зовут не Ясемин! – резко возразил Рэдберн. – Ее зовут…
      – Банни, – прервала его Трейси. – Знаю. Но это имя не подходит для кошки, поэтому я дала ей другое. Сейчас она моя кошка. То есть временно моя, пока я здесь. И любой человек, который бьет кошек…
      И тут Майлс Рэдберн выругался, причем довольно громко и крепко. Он произнес чисто английское ругательство, принятое среди грубых моряков. Трейси стремительно выбежала с кошкой на руках из кабинета. Дверь за ней громко захлопнулась.
      Она вернулась в свою комнату и села на стул, не выпуская из рук маленький, теплый комочек. Да, ее положению не позавидуешь. А вдруг Майлс Рэдберн догадается, кто она на самом деле? Тогда он, конечно же, немедленно отошлет ее домой, можно не сомневаться.
      – Если бы ты только могла рассказать мне об Анабель, – прошептала она кошке. – Ясемин, что мне делать?
      Ясемин, однако, была сыта по горло человеческими эмоциями и чувствами. Она вонзила когти в запястье Трейси, вырвалась из ее рук и прыгнула в центр кровати. Потом тщательно умылась шершавым язычком и твердыми розовыми лапками, как бы стараясь очиститься от прикосновения человеческих рук.
      Трейси рассеянно посмотрела на царапину. Недавнее происшествие в кабинете можно назвать и смешным, подумала она. Рэдберн вышел из себя и нецензурно выругался, – значит, он потерял самообладание – ну разве это не потеха? Но, как только ей вспоминалась Анабель, Трейси становилось не смешно. И не столько из-за того непонятного телефонного звонка, сколько из-за письма, которое Трейси получила от сестры более шести месяцев назад.
      Она писала, что они с Майлсом вернулись в Стамбул по приглашению хорошей подруги мужа, которая предложила им погостить в ее доме во время медового месяца, проведенного в Турции. В данный момент Майлс не работал, но у него появился интерес к турецким мозаикам. Миссис Эрим предложила ему как бы базу, с которой он мог бы вести свои исследования, и они договорились пожить у нее. Все складывалось просто и ясно, но Анабель почему-то хотела, чтобы Трейси бросила все свои дела и немедленно летела в Стамбул.
      «Если ты приедешь, я признаюсь ему, что у меня есть сестра, – писала она. – Ты нужна мне, дорогая. Все ужасно плохо, и я знаю, что разговор с тобой очень мне поможет».
      Трейси не в первый раз получала такие письма от сестры. Несколько лет назад, сразу после замужества, как-то летом, Анабель оплатила сестре дорогу в Нью-Йорк. Трейси поехала туда вопреки воле родителей. Внешний вид сестры встревожил ее. Анабель выглядела нервной и сильно похудела. Она не шутила и не веселилась, как раньше, а все больше жаловалась на скуку своей жизни и с раздражением говорила о том, что муж пренебрегает ею и уделяет ей мало внимания. В то время Майлс находился в Англии. Если бы он тогда был в Нью-Йорке, Трейси, даже вопреки воле сестры, попыталась бы встретиться и поговорить с ним. Но он был далеко, и она решила не обращать особого внимания на жалобы сестры и попытаться успокоить ее доводами разума. В общем, та нью-йоркская встреча не принесла никакого результата.
      И все же, как это ни странно, Трейси никогда не теряла глубоко укоренившуюся в ее душе веру в то, что старшая сестра – хороший человек. В ней было немало хорошего, но не всякому было дано видеть это. Анабель могла похвалиться многими талантами. Она неплохо пела и танцевала и, если бы обладала хотя бы капелькой честолюбия, безусловно, смогла бы добиться неплохих успехов на сцене. Но ее самый главный талант, по мнению Трейси, заключался в том, чтобы сделать жизнь окружающих веселой и беззаботной. Анабель обладала чувством юмора и умела создать радостную атмосферу вокруг себя. Даже Нарсэл заметила это. Трейси вспомнила слова турчанки о том, как они убегали вместе с Анабель подальше от всех строгостей и ограничений. И эту Анабель, которая так любила и умела жить, уничтожила другая Анабель. Многим одаренным людям свойственна склонность к саморазрушению. Их близким оставалось только с изумлением наблюдать за этим саморазрушением и пытаться бороться с ним, но чаще всего это было безрезультатно.
      Трейси непоколебимо верила, что должна бережно хранить ту тонкую нить, которая связывала ее со старшей сестрой. После встречи в Нью-Йорке она продолжала писать Анабель письма, которые той, похоже, нравилось получать. Это было все, что могла сделать в то время для нее Трейси.
      Трейси выросла и смогла бежать из той тягостной атмосферы, которая окружала ее дома. К тому времени, когда она переехала в Нью-Йорк, Анабель с Майлсом уехали за границу, и она не виделась с сестрой целых два года, пока та жила на Востоке.
      Когда шесть месяцев назад от Анабель пришло очередное слезное письмо с просьбой приехать, Трейси почувствовала к ней и жалость, и раздражение. Она прекрасно знала, что Анабель любит преувеличивать и драматизировать неприятности, и подозревала, что особого смысла в немедленной поездке в Стамбул, как просила Анабель, нет. Трейси подержит ее за руку, выслушает жалобы и, может, успокоит на какое-то время, но это и все. Она написала сестре строгое письмо с обещанием приехать в Турцию, но позже. Если она уедет сейчас, только что став стажером в новом отделе, компания может отказаться взять ее обратно. Анабель должна понять, насколько важна для нее эта работа.
      Анабель не ответила на то письмо, хотя Трейси и написала сестре еще одно с новым обещанием приехать летом. Потом несколько месяцев от Анабель не приходило никаких известий, что тоже было не удивительно. Трейси полностью окунулась в работу и впервые в жизни чувствовала себя счастливой. Она была свободна, и постепенно тревоги о сестре стали как-то забываться. Со временем Анабель простит ее, и Трейси позволила нити, связывавшей их, временно ослабнуть.
      Потом, всего три месяца назад, Анабель позвонила из Турции. Трейси с трудом узнала голос сестры, таким расстроенным он был.
      – Я никогда не думала, что дело дойдет до этого! – причитала Анабель в трубку. – Я никогда не знала, что Майлс окажется таким злым и жестоким!
      Все это было хорошо знакомо Трейси, и она привычно прервала сестру, пытаясь успокоить ее и разобрать, что же та все-таки говорила, но Анабель продолжала выкрикивать бессвязные обвинения, и в ее голосе на этот раз слышался настоящий ужас.
      – Ты мне очень нужна, Банни. Я не должна просить тебя приехать сюда… может, это будет для тебя даже опасно. Но мне больше не к кому обратиться за помощью. Я должна с кем-то поговорить. С кем-то, кто может забрать меня отсюда!
      Трейси строго произнесла:
      – Анабель, послушай меня! Возьми себя в руки и внятно и спокойно объясни, в чем дело.
      Анабель сделала глубокий вдох и продолжила свой бессвязный рассказ:
      – Опять этот черный янтарь! Он появился вчера, и я знаю, что он означает конец всему. Тайна спрятана у султанши Валиды… запомни это, если приедешь. И никому ни в коем случае не говори, что ты моя сестра.
      Если они не будут этого знать, они не сделают тебе ничего плохого. Банни, я боюсь… я не хочу умирать! Банни…
      Анабель замолчала, и Трейси, воспользовавшись паузой, принялась умолять сестру спокойно объяснить, что случилось. Наконец Анабель прошептала:
      – Кто-то поднимается по лестнице.
      За этими словами последовало долгое молчание. Трейси затаила дыхание, отчаянно стараясь услышать, что же происходит за тысячи миль от нее в Стамбуле. Потом произошло самое ужасное. Анабель не стала больше ничего говорить, а тихо просвистела в трубку несколько нот из старой детской песенки «Лондонский мост падает, падает, падает…». После этого в трубке наступила тишина.
      Знакомый голос вернул Трейси в детство и вызвал очень болезненные воспоминания. Когда они с Анабель жили дома, то разработали шифр в виде детских песенок, чтобы предупреждать друг друга об опасности. «Мы идем в заросли тутовника…», например, означало «Все в порядке. Гроза миновала», «Лондонский мост» являлся сигналом, предупреждающим об опасности. Он означал «Надвигается большая беда. Будь готова к самому худшему» и применялся только в случае крайней опасности.
      В тот день, находясь в Стамбуле, Анабель передала ей по телефону сигнал опасности, их тайный «Мэйдэй», и повесила трубку.
      Трейси попыталась немедленно дозвониться до Стамбула, но, когда к трубке наконец подошел человек, говорящий по-английски, он сказал, что Анабель не может подойти к телефону. Трейси тогда попросила позвать Майлса, но получила ответ, что тот в городе. В конце концов она положила трубку, так и не представившись. Трейси постаралась успокоиться, убеждая себя, что это просто очередной театральный фокус Анабель, которые та так любила, но не могла прогнать мысль, что на этот раз все происходит всерьез, по-настоящему.
      На следующий день газеты на первых страницах сообщили о смерти Анабель Рэдберн, жены известного художника.
      Трейси нарушила долгое молчание и позвонила отцу в Айову, но тот сказал только, что он давно ожидал чего-нибудь в этом роде. Свою судьбу Анабель выбрала сама, и она заслужила такой конец.
      Трейси анонимно послала цветы на могилу сестры и немедленно начала собираться в Стамбул. Она не могла примириться с этой смертью, которую к тому же упредил этот очень странный телефонный звонок накануне. Однако предупреждение об опасности, исходившее от Анабель, заставило ее вести себя осторожно. Она поняла, что если немедленно поедет в Турцию и объявит себя сестрой Анабель, то не узнает ничего, не добьется правды о смерти сестры. К тому же на ней лежала определенная степень вины. Она ведь не помчалась на помощь сестре, посчитав письмо, полученное полгода назад, ложной тревогой. Но на этот раз произошло что-то страшное, и она не обретет покоя до тех пор, пока не разберется, что на самом деле случилось в далекой Турции. Трейси никогда особенно не верила словам Анабель о Майлсе, а теперь она просто обязана поехать в Стамбул и разобраться, что же это за человек.
      У Трейси Хаббард не нашлось ни денег на билет в Турцию, ни знакомого, который бы согласился занять их ей, если бы она рассказала, что не может отправиться туда в качестве сестры Анабель. Потом мистер Хорнрайт, сам того, конечно, не подразумевая, слегка приоткрыл для нее дверь, и Трейси без малейших колебаний юркнула в щель.
      Так как у сестер были разные отцы и разные фамилии, Трейси могла отправиться в Турцию под собственной фамилией. Пока ее инкогнито оставалось нераскрытым, она могла чувствовать себя в относительной безопасности. Она приехала всего с несколькими уликами: вспышка раздражения сестры на Майлса, в которой, в общем-то, не было для нее ничего нового, за исключением силы гнева; намек на какой-то «черный янтарь» и какую-то «султаншу Валиду», которая якобы знала или хранила «тайну». На первый взгляд все это казалось выдуманным, неправдоподобным, и тем не менее, Анабель очень боялась чего-то. Она умерла. Но какова же была сила отчаяния, которая подтолкнула ее к самоубийству! И кто довел ее до такого состояния?
      Теперь Трейси могла без особого труда представить, как Майлс Рэдберн доводит женщину до умопомешательства, особенно такую женщину, у которой хватило глупости полюбить его. И тем не менее, оставался необъяснимым парадокс портрета Анабель, который висел на стене его спальни. Еще Трейси не могла не прислушиваться к голосу собственного рассудка, который не советовал ей относиться серьезно ко всем обвинениям Анабель в адрес мужа, да и к ее поступкам тоже.
      Если бы Трейси сейчас могла поделиться с кем-нибудь своими подозрениями и сомнениями, если бы рядом находился человек, которому она могла доверять… Сидя в комнате, которая принадлежала когда-то Анабель, Трейси Хаббард вновь подумала о Нарсэл. Похоже, эта девушка была подругой Анабель и, вне всяких сомнений, не питала дружеских чувств к Майлсу Рэдберну. Но до какой степени ей можно было доверять, Трейси не знала. Не стоило исключать возможности того, что Нарсэл в поисках правды могла стать ее союзницей. В запутанном лабиринте скрытых мотивов и непонятного поведения обитателей этого дома Трейси крайне нуждалась в союзнике, но пока не отважилась довериться никому.
      В сумраке вопросов и тайн существовало столько же скрытых течений, сколько их было в Босфоре, в котором Анабель закончила свою жизнь. Напряжение и неприязнь между доктором Эримом и Майлсом Рэдберном сразу бросались в глаза, но и между Мюратом Эримом и его невесткой Сильваной, которая обладала в доме большей властью, чем должна была, по мнению брата и сестры Эримов, существовали далеко не безоблачные отношения.
      Трейси напряженно размышляла, но ее мысли беспомощно метались по кругу. В дверь постучали, и Халида внесла невысокую стопку книг, с улыбкой положила их на столик. Ясемин воспользовалась возможностью и, как молния, выскочила из комнаты, словно чувствовала себя в ней пленницей.
      Трейси с удивлением прочитала названия книг на их корешках. Книг оказалось четыре, и все они были посвящены Турции. Одна была современным путеводителем, который Трейси пролистала еще дома. Вторая являлась биографией Ататюрка и описывала его жизнь и реформы. Из третьей книги можно было узнать о народах, населявших Турцию в древности. А четвертая повествовала об Оттоманской Порте и рассказывала истории о фантастическом богатстве и власти, постепенном вырождении нации вследствие коррупции, жадности и потрясающей жестокости ее правителей.
      Первые две и, возможно, четвертую могла послать миссис Эрим, но третья книга наверняка принадлежала Майлсу Рэдберну. Трейси Хаббард открыла форзац и увидела его фамилию среди списка авторов.
      Может, таким способом он хотел извиниться за свою недавнюю несдержанность? На какое-то мгновение она смягчилась по отношению к нему, но тут же невесело улыбнулась. Она должна постоянно помнить, каким привлекательным казался этот мужчина вначале Анабель и как сильно, судя по всему, Анабель в нем ошиблась. Было бы умнее и безопаснее относиться к нему с недоверием и неприязнью, не забывать, что человек этот холоден и жесток, раз мог ударить беззащитное животное. Ей необходимо проявить характер и ни в коем случае не позволять втянуть себя в дружбу с Майлсом Рэдберном.
      Укрепив таким образом собственную решимость, Трейси Хаббард села и, открыв книгу наугад, заставила себя читать и думать над прочитанным. Трейси читала о древних обитателях Турции, хеттах, народе, который играл немаловажную роль в древней истории. О хеттах упоминалось и в Библии. Женщина по имени Вирсавия, которая соблазнила Давида, была хетткой. В пору своего расцвета хетты успешно воевали с вавилонянами и египтянами, а после себя оставили в Турции фризы и статуи замечательной красоты. Хеттов сменили семитские завоеватели и воинственные народы с Запада – греки и римляне. На территории современной Турции произошло сильное смешение народов, поэтому турков ученые-этнологи относили к индоевропейской группе, хотя они и имели в себе немного монгольской крови.
      Все это было, несомненно, очень интересно, но, пока Трейси читала историю Турции, ее голову ни на секунду не покидал мотив этой детской песенки, что пропела ей Анабель, и она не могла заставить себя вникнуть в древнюю историю Турции. Она не могла также сидеть в комнате. Трейси отшвырнула книгу, вскочила и надела пальто. День клонился к вечеру, и она решила выйти на улицу, чтобы дать выход своему тревожному состоянию. Сейчас помочь ей могло только физическое напряжение. Довольно сидеть в четырех стенах в комнате Анабель.
      В верхнем салоне никого не было. Дверь в кабинет Майлса оставалась закрытой. Белая кошка тоже исчезла. Трейси быстро спустилась в мраморный коридор на первом этаже и нашла дверь, ведущую на улицу, но не к Босфору, а на другую сторону. Она вышла из дома, пересекла мощеную подъездную дорогу и двинулась по тропинке, которая петляла в холмах над проливом. Тропинка привела ее к небольшим воротам в каменной стене, ограждающей территорию поместья Эримов. За стеной находилось шоссе, которое, петляя, огибало поместье и тянулось в северном направлении параллельно Босфору, не приближаясь к проливу.
      Трейси боялась, что ворота будут заперты, но они оказались закрыты только на засов. Она открыла его и вышла за территорию поместья Эримов. На противоположном берегу Босфора солнце уже начало садиться за холмы Фракии, но небо было еще достаточно светлое. Трейси пошла по жухлой траве, растущей на обочине дороги, чтобы не думать об опасности, которой грозили ей проезжающие мимо машины. Ближайшая деревня, очевидно, располагалась на другой стороне поместья. На этой же стороне находился симпатичный лес, еще по-зимнему серый, хотя через прошлогоднюю траву уже начала пробиваться первая зелень.
      Дорога сделала поворот к проливу и привела ее к разукрашенным огромным воротам, криво висящим на старинных петлях. Их, видно, невозможно было закрыть. Трейси всегда манили всякие старинные развалины. Она не смогла побороть искушения и вошла в ворота.
      За ними раскинулся когда-то прекрасный сад, который сейчас находился в страшном запустении. Повсюду росли вьющиеся растения и сорняки, громадные платаны и конские каштаны с похожими на свечи и готовыми распуститься цветами. Оставшаяся без присмотра живая изгородь из высокого рододендрона образовала такую плотную зеленую стену, что первая, дальняя часть сада находилась в тени. Прямо перед воротами начинались невысокие мраморные ступеньки, ведущие к воде. Их мрамор отсвечивал бело-розовым цветом в косых лучах заходящего солнца. За ступеньками неторопливо текла темная вода.
      Слева темнела громада дома. Он заметно обветшал, но с первого же взгляда становилось ясно, что когда-то в этом дворце жил знатный и богатый вельможа. Это был не обычный жилой дом, потому что сквозь лианы, обвивающие его стены, белел мрамор. Когда-то в доме было два этажа, не считая подвального, но ближе к воде крыша рухнула на верхний этаж, а почти вся стена, выходящая к проливу, упала в Босфор. Остальная, большая часть дома, оставалась все еще относительно целой и невредимой. Трейси направилась к мраморному крыльцу, над которым чернел пустой мраморный проем.
      У подножия ступенек виднелась мозаика, частично засыпанная землей. Она должна быть прекрасной, мелькнула у Трейси мысль, если ее раскопать, но сейчас мозаику покрывала земля, а высокая трава достигала верха первой ступеньки. Дверной проем выглядел весьма романтически и как бы приглашал войти. Трейси не смогла побороть своего желания заглянуть во дворец.
      Испытывая некоторый трепет, девушка взошла по мраморным ступенькам. Сгнившая деревянная дверь рухнула внутрь и лежала на полу. Трейси перешагнула через гниющее дерево и очутилась в доме. Окна по обе стороны от двери окаймляли полуразрушившиеся арки с прекрасными лепными украшениями. Часть потолка исчезла вместе с крышей над ним, и внутрь проникали струи дождя. То, что когда-то было роскошным дворцом, стоящим на берегу Босфора, сейчас превратилось в убежище для ящериц и мышей и место, где гнездились птицы.
      Пол в огромной центральной зале подточили мыши, поэтому Трейси передвигалась очень осторожно. Одна стена залы была расписана цветами. Их блеклые краски навевали мысли о сне. Над дверью светлели изразцы, и Трейси остановилась, чтобы разглядеть их получше в сером свете угасающего дня. Ей было по-настоящему интересно.
      Задняя часть дома сохранилась сравнительно хорошо, в полумраке виднелась анфилада многочисленных комнат. Солнце уже село, и сумерки сгущались гораздо стремительнее, чем она ожидала. Стало заметно прохладнее, и Трейси ощутила тревогу.
      Она остановилась на пороге дальней комнаты, и ее охватило желание немедленно бежать из этого рассыпающегося в пыль жуткого места. Но она все же, вопреки доводам разума и собственному желанию, осторожно вошла в следующую темную комнату…
      Трейси боялась идти дальше и все же шла, охваченная странным желанием осмотреть во дворце все, включая его самые потаенные уголки. Почувствовав под ногами что-то мягкое, девушка нагнулась и увидела шелковый шарф. Его цвета были плохо различимы в слабом свете уходящего дня, но это был явно женский шарф, и она удивленно спросила себя: как он попал сюда? На найдя ответа, Трейси сунула шарф в карман пальто и пошла дальше.
      За углом темного коридора, где находилась лестница, ведущая наверх, Трейси Хаббард неожиданно остановилась. Она что-то услышала или ей показалось? Неужели в этом пустынном доме есть, кроме нее, кто-то еще? Может, владелица шарфа?
      Трейси остановилась и неожиданно совсем ясно услышала человеческий шепот. После короткой паузы громкий, сердитый шепот возобновился. Девушка в испуге отпрянула в тень арки. Присутствие других людей в этом странном доме казалось ей почему-то менее невинным, чем собственное. Говорили по-турецки. Трейси только разобрала, что разговаривали мужчина и женщина и что они горячо спорили искаженными от излишних эмоций и напряжения голосами. Спорщики находились в двух-трех комнатах от нее, и Трейси осторожно двинулась назад по тому же пути, по которому пришла сюда в поисках выхода в главный салон. На пороге она остановилась, опасаясь выходить на открытое пространство, где ее может выдать свет с Босфора, льющийся из пустых окон. Трейси остановилась и услышала, как мужской голос громко и ясно произнес ее фамилию: «Хаббард». Потом принялся быстро тараторить по-турецки, окружая ее фамилию словами с явно угрожающим оттенком.
      Ее фамилия прозвучала в атмосфере грозной таинственности, и от этого у нее по спине поползли мурашки. В памяти мгновенно всплыли все предупреждения из письма Анабель. Сейчас у нее осталось единственное желание – бежать незамеченной. Трейси торопливо пошла по полу, забыв, что под ногами у нее гнилые доски. Одна из них вдруг треснула и сломалась, и девушка упала на колени, почувствовав острую боль. В голень ее впилась заноза.
      Ее выдал шум падения, и голоса мгновенно стихли. За молчанием последовал топот бегущих ног, звуки поспешного бегства. Трейси не могла видеть этих людей, потому что они выбежали через другую дверь в сад и растворились в сгущающихся сумерках. Девушка подумала, что бегство доказывает их вину, и обрадовалась, что они бежали, не подойдя к ней.
      Трейси с трудом, но выбралась из дыры, в которую провалилась. Чулок был порван, нога болела. Поблизости неожиданно раздался какой-то звук, и Трейси резко подняла голову.
      В развалинах находился еще один, четвертый человек. На фоне воды и темнеющего неба виднелся силуэт мужчины. Он стоял неподвижно и смотрел на нее, и в его позе ощущалось что-то грозное, зловещее. Незнакомец стоял спиной к свету, его лицо было в тени. Он не издал ни малейшего звука во время бегства двух других, и Трейси спросила себя: а не находился ли он здесь все это время, пока она бродила по дому, и не шпионил ли за ней, за ними или за всеми вместе. Сейчас ей оставалось только стоять на месте и ждать, когда он двинется с места и заговорит. Незнакомец первым нарушил молчание, обратившись к ней по-турецки. Только когда он направился к ней, Трейси поняла, что это Ахмет. Она не доверяла дворецкому, и ей не нравился этот молчаливый турок с вкрадчивыми манерами, но, по крайней мере, он был ей знаком. Трейси отняла руку от ноги, рука была в крови.
      – Я упала, – сказала она. – Вы можете помочь мне? Он понял ее жест.
      – Пойдемте, пожалуйста, ханым-эффенди, – сказал дворецкий.
      Прихрамывая и опираясь на руку Ахмета, Трейси вышла из дома, и они пошли к воротам. Пока они медленно брели по дороге, Ахмет что-то тихо бормотал по-турецки. Так как все турецкие слова казались взволнованными и взрывными для непривычного к ним уха Трейси, она не могла решить, сочувствовал ли он ей по поводу раны или ругался за то, что она своим появлением прервала встречу двух человек, за которыми он, похоже, следил.
      Они прошли совсем немного и увидели идущего навстречу человека. Он двигался неторопливым шагом, словно вышел на обычную вечернюю прогулку. Когда они сблизились, Трейси увидела, что это Мюрат Эрим. Ахмет приветствовал его и показал на окровавленную ногу Трейси.
      – Вы ранены? – встревоженно спросил доктор Эрим, торопливо подходя к ней.
      Трейси объяснила, что вышла прогуляться и не смогла удержаться и не зайти в разрушенный дворец. По глупости, доверилась гнилым доскам и, естественно, упала. По дороге назад Мюрат о чем-то по-турецки спросил Ахмета, и дворецкий подробно ответил. Не дав ему закончить, доктор Эрим прервал его и приказал поторопиться к дому.
      – Нужно, чтобы к нашему приходу была готова теплая вода и бинты, – объяснил он, когда Ахмет почти бегом направился к дому. – Моя сестра хорошо умеет обрабатывать такие раны. Так что можете не беспокоиться. Вам повезло, что Ахмет пошел за вами, опасаясь, что вы можете заблудиться в незнакомом месте. Я удивился, когда нашел боковые ворота раскрытыми. Вы ведь прошли через них?
      В голове Трейси мелькнуло подозрение. Доктор Эрим может просто лгать, что вышел на обычную вечернюю прогулку, и сейчас то ли загоняет ее в ловушку, то ли хочет получить от нее свидетельство, необходимое ему и, по всей видимости, очень важное для него.
      – Да, я прошла через боковые ворота, – кивнув, подтвердила девушка, но не стала распространяться о том, что кто-то опередил ее и открыл ворота.
      Дворецкий Ахмет-эффенди, очевидно, тоже ничего не сказал доктору о том, что в развалинах прятались еще два человека, убежавшие, когда раздался шум от падения американки, и Трейси не стала корректировать его версию случившегося.
      Как только они вошли в дом, доктор Эрим отвел ее в комнаты Сильваны. Миссис Эрим работала в лаборатории, но увидев окровавленную ногу Трейси, немедленно оставила свои духи, поднялась наверх и послала Ахмета на поиски Нарсэл. Судя по всему, доктор Эрим предпочитал дома не практиковать. Убедившись, что Трейси находится в надежных и умелых руках, он ушел.
      Через несколько минут прибежала Нарсэл с аптечкой первой помощи. Она промыла рану и ловко перебинтовала ногу. Сильвана засыпала гостью вопросами, как все случилось, но Трейси и на этот раз решила не открывать всей правды. Ей все сильнее казалось, что она разворошила осиное гнездо, и самое разумное сейчас – молчать до тех пор, пока все не прояснится. Страх, нахлынувший на нее в развалинах, никак непроходил.
      Как только Нарсэл закончила бинтовать ей ногу, Сильвана Эрим сама проводила Трейси в ее комнату, дала обезболивающие таблетки и посоветовала немедленно ложиться в постель. Она сказала, что Трейси может не вставать к ужину, который ей принесут в комнату. Мисс Хаббард должна теперь помнить, назидательным тоном заявила Сильвана, что не следует бегать в темноте по незнакомым местам.
      После ухода миссис Эрим Трейси стала готовиться ко сну, но беспокойство не оставляло ее. Она случайно коснулась какой-то тайны, и эта тайна как-то связана с подозрениями относительно ее самой. Эти люди, конечно, не могли узнать, кто она такая, но уже то, что она вынудила кого-то переполошиться, заставляет их следить за ней. И все же она не понимала, почему они заинтересовались ею. Связано ли это как-то с ее работой с Майлсом Рэдберном или нет?
      Перед тем как лечь в постель, Трейси вспомнила о шарфе и достала его из кармана пальто. Он был шелковый и великолепного качества изысканной расцветки: полоски темно-сливового цвета чередовались с кремовыми. Она попыталась вспомнить, видела ли такой шарф на Сильване или Нарсэл, но не вспомнила.
      Таблетки помогли ей расслабиться. Трейси стало клонить в сон. Она легла в постель, не выключая света, спрятала шарф под подушку и быстро уснула.
      Проспала она, должно быть, часа два-три. Разбудил ее стук в дверь. Вошла Нарсэл в сопровождении Халиды, которая несла поднос. Трейси хотела отказаться от еды и вновь уснуть, но Нарсэл настояла, чтобы она что-нибудь съела. Халида усадила Трейси в постели, положив ей под спину подушку, как беспомощному инвалиду, и поставила ей на колени специальный столик. Нарсэл отпустила служанку и придвинула стул к кровати.
      – Ну, а сейчас, – светским тоном начала она, – пока вы подкрепляетесь, вы должны рассказать мне, как все это произошло. В этой истории есть нечто странное. Я ничего не сказала ни Сильване, ни моему брату, но, по-моему, вы рассказали им не всю правду.
      Трейси сделала два глотка горячего бульона и почувствовала, как туман в ее голове постепенно начинает рассеиваться. Пожалуй, Нарсэл можно рассказать все, что произошло в развалинах дворца, подумала Трейси и рассказала.
      Нарсэл внимательно ее выслушала, и в ее огромных черных глазах отразилось беспокойство.
      – Не знаю, что там мог делать Ахмет-эффенди… Зачем ему следить за кем-то чужим? Это на него непохоже. У него не очень хороший характер, но он, безусловно, очень предан своим хозяевам. Почему бы вам не выяснить у него самого, что он там делал? – предложила Нарсэл. – Можно с таким же успехом спросить Египетский обелиск в Стамбуле. Из Ахмета-эффенди, если он не захочет говорить, не вытянешь и слова. А кроме того, мне кажется, что если он следит за кем-то, то это его личное дело.
      – А что, если эти двое отсюда? – спросила Трейси.
      – Почему вы так думаете?
      – Не знаю. Просто я слышала, как мужчина с раздражением произнес мою фамилию. Мне показалось, что они спорят обо мне.
      – О вас? – эхом отозвалась Нарсэл. – Но это очень странно. Вы уверены, что они назвали именно вашу фамилию?
      – Уверена, – кивнула Трейси. Она сунула руку под подушку и вытащила шарф. – Вот этот шарф я нашла в развалинах.
      Турчанка с испугом посмотрела на шарф, как на какое-то живое и опасное существо. Когда она вновь заговорила, ее голос слегка дрожал.
      – Пожалуйста, послушайте меня. Будет лучше, если вы никому не расскажете об этом шарфе. Даже моему брату… Я бы на вашем месте просто забыла о нем.
      – Значит, вы знаете, чей это шарф? Тогда вам, наверное, известно, что может означать его присутствие в развалинах? – сказала Трейси напрямик.
      Глаза Нарсэл заблестели от страха.
      – Нет, нет, нет… я ничего не знаю! Я хочу сказать только то, что эти дела вас совершенно не касаются. Мисс Хаббард, для вас самое лучшее – как можно скорее вернуться в Нью-Йорк, поверьте мне. Это не имеет к вам никакого отношения.
      У Трейси чуть не сорвалось с языка: «Имеет. Все, что происходит в этом доме, имеет ко мне отношение, потому что я сестра Анабель». Но было бы глупо заходить так далеко, и она прикусила язык. Да, Нарсэл была подругой Анабель, но это только по ее же собственным словам, хотя Трейси была склонно ей доверять.
      Как бы желая скрыть свое волнение, Нарсэл Эрим встала и подошла к дверям, ведущим на веранду, слегка приоткрыла их и посмотрела на Босфор. Следующие слова Нарсэл очень удивили Трейси.
      – Почему вы пошли туда… в развалины? Что вас заставило туда пойти?
      – Да так… ничего особенного, – ответила Трейси. – Я вышла прогуляться и совершенно случайно наткнулась на открытые ворота. Мне стало любопытно, я вошла внутрь… вот, собственно, и все.
      Нарсэл задумчиво кивнула.
      – Странно, но и миссис Рэдберн любила это место, хотя дело, может быть, в том, что она тоже была американкой. Когда у Анабель бывало плохое настроение и она чувствовала себя особенно несчастной, она часто ходила туда одна. Иногда я сопровождала ее, но только тогда, когда мне казалось, что нельзя оставлять ее одну.
      Трейси откинулась на подушку и закрыла глаза. У нее пропал всякий аппетит. Неужели Нарсэл догадывается, что между нею и Анабель есть какая-то связь? Нет, это невозможно. Никто не знал о том, что у Анабель есть сестра. А Нарсэл повернулась к балкону спиной и легко взмахнула рукой, словно хотела отмахнуться от всей этой истории. Трейси медленно подняла опущенные веки и осторожно заговорила. Она подозрительно смотрела на собеседницу, с этой минуты абсолютно ей не доверяя.
      – Этим утром, – сказала Трейси, – миссис Эрим показала мне портрет Анабель в спальне мистера Рэдберна. Лицо на портрете показалось мне очаровательным… Миссис такой и в жизни была?..
      Нарсэл вернулась к своему стулу у кровати и села.
      – Она была и такой и… не такой. В Анабель было много чисто детской непосредственности, ей хотелось казаться веселой и легкомысленной, главной героиней своих собственных маленьких пьес. И тем не менее, она вышла замуж за него… такого мрачного, сурового и серьезного. О, я могла бы рассказать вам немало историй о том годе, который они прожили здесь! Видели крепость на противоположном берегу пролива ближе к Стамбулу?
      – Да, но пока только издалека, – кивнула Трейси.
      – Это Румели Хизар, очень известное в турецкой истории место. Его построили для защиты Босфора от врагов, но ему так и не удалось послужить этой благой цели. На нашем берегу стоит Руели Хизар, такая же крепость, только поменьше и не столь интересная. Однажды мы решили провести пикник в Руели Хизаре все вместе, с Анабель. Были мой брат, Сильвана, даже Майлс поехал с нами. В тот день Анабель вела себя с каким-то необузданным весельем, порой находило совсем необъяснимое возбуждение, и она становилась, как… как нож.
      – Что вы хотите этим сказать: «как нож»? Нарсэл объяснила:
      – Ну, очень язвительная и… даже, пожалуй, злая. Анабель могла обидеть человека, не подумав и не желая его обижать, но человеку было явно от этого не легче. Нет, я подобрала неточное сравнение, она разила не как нож, а как рапира, молниеносно. Да… правильно! Как острый клинок, спрятанный среди складок шелка, готовый резать и кромсать, когда этого никто не ожидает. В тот день Анабель захотелось подняться на самый верх, но Майлс категорически запретил ей это, сказав, что у нее закружится голова. Анабель в ответ заявила, что, если захочет, она взлетит на самый верх. И помчалась через сад в крепость, а там стала взбираться по этим ветхим лестницам. Неожиданно мне стало страшно. Я крикнула, что кто-то должен остановить ее. Мюрат хотел было сделать это, но Майлс остановил его. Он сказал, чтобы его жену оставили в покое, дескать, если ее сейчас остановить, она никогда не поумнеет. Может, он уже тогда хотел ее смерти. Это было весной, по берегам Босфора розовыми цветами цвели Иудины деревья. За стенами крепости, прямо на холме, как раз растет одно такое, и Анабель решила, что должна увидеть его с самого высокого места. Она бежала легко, как газель, и ни разу не оглянулась ни назад, ни вниз. Анабель увидела Иудино дерево между крепостными зубцами и крикнула нам, что оно прелестно и что мы все должны подняться наверх и увидеть его собственными глазами.
      Нарсэл замолчала, и Трейси показалось, что она услышала в ее голосе волнение. Девушка опустила голову.
      – У меня в детстве была подружка американка. Я тогда ходила в школу для американских девочек в Арнавуткойе, на другом берегу Босфора. Там я и научилась говорить по-английски. Моей подружке было столько же лет, сколько и мне. Ее отец был американским морским офицером. Но она отличалась от Анабель. Я не знала ни одного человека, который был бы похож на Анабель.
      Да, ни одна женщина на свете не могла быть такой, как Анабель, подумала Трейси и на секунду закрыла глаза. Никто не обладал таким даром веселья, как она, никого так сильно не тянуло к опасности.
      – Как она спустилась со стены в тот день? – спросила Трейси.
      – Это было ужасно. Я, наверное, никогда не забуду тот день. Поворачиваясь к нам, Анабель бросила мимолетный взгляд вниз. В том месте, где она стояла, стена была особенно высокой и узкой. В ту секунду мне показалось, будто чья-то холодная рука сжала мне сердце. Я испугалась, что она сейчас упадет, прямо у нас на глазах.
      Майлс увидел, что с ней творится неладное, и крикнул, чтобы она прислонилась к стене и подождала его. Он бросился наверх, но она не стала ждать. Анабель взмахнула рукой, показывая на ступеньки, и, спотыкаясь, кое-как спустилась на первый уровень, где и упала в обморок на узком карнизе. Она не сорвалась только чудом. Рэдберн поднялся к ней и отнес ее вниз. Тогда я почти восхищалась им. Он был сильным и уверенным. Придя в себя, Анабель начала брыкаться и царапаться. После того дня я его возненавидела!
      Она сделала паузу, а потом продолжила с неожиданной злобой:
      – С Анабель случилась истерика… она дико рыдала от страха. Майлс влепил ей пощечину. Это было жестоко, грубо. Никогда, никогда я не прощу его за ту пощечину! И за другое…
      Трейси с ужасом слушала Нарсэл, чуть не плача от жалости к Анабель, такой хрупкой и слабой. Она вспомнила, что сестра панически боялась высоты. Но в то же время она подумала, что Анабель в определенной степени спровоцировала пощечину. Как еще мог Майлс Рэдберн вывести ее из шока?
      – Анабель успокоилась после того, как он дал ей пощечину? – спросила она у Нарсэл.
      Черные глаза Нарсэл удивленно расширились, словно она ожидала от Трейси негодования.
      – Ну конечно, успокоилась. После пощечины Анабель еще поплакала… но уже тише. Она боялась мужа и имела на это все основания… хотя тогда я этого еще не знала. Не знала, как сильно он хотел ее смерти.
      Трейси не могла не встать на сторону сестры, но сомнения не оставляли ее.
      – По-моему, странно, что человек, который желает смерти жены, вешает ее портрет на стену своей спальни.
      – Ах, ну это-то как раз легче всего понять и объяснить, – возразила Нарсэл. – Как там вы, христиане, это называете?.. Тернистый путь… власяница, которую носили ваши христианские мученики? Он должен был наказать себя за то, что сделал. В конце концов, несмотря на всю его жестокость, у него есть совесть. Часть наказания, которое он наложил на себя, – это неспособность заниматься любимым делом – рисовать. Майлс Рэдберн будет вечно расплачиваться по своим долгам… но никогда не оплатит их полностью. Ему никогда не удастся воскресить Анабель.
      Нарсэл закрыла лицо руками и затихла. На одном из ее пальцев в свете лампы сверкнул сапфир в форме звезды.
      И вновь Трейси захотелось крикнуть: «Анабель была моей сестрой. Если вы были ее подругой, станьте и мне подругой. Помогите мне отыскать правду!», но она приказала себе молчать. Хотя Нарсэл и вела себя все более и более откровенно, время для ответной откровенности со стороны Трейси еще не пришло. Самое лучшее сейчас – выжидать и не терять осторожности.
      Нарсэл резко отняла руки от лица. Сейчас в ее глазах, кроме печали, читался и страх.
      – Дайте мне шарф! – с неожиданной горячностью произнесла она.
      Трейси уже спрятала шарф под подушку и не полезла вновь за ним.
      – Вы знаете, кому он принадлежит? Зачем он вам нужен?
      – С вашей стороны будет неосмотрительно хранить его у себя, – уклончиво ответила Нарсэл. – Мне кажется, вы, сами того не подозревая, можете нанести много вреда ни в чем не повинным людям, если расскажете все, что произошло сегодня в развалинах. Если вы отдадите мне этот шарф, я положу его туда, где ему положено лежать, и это будет самое разумное в данных обстоятельствах.
      После недолгих колебаний Трейси приняла решение.
      – Я отдам его вам, но не сейчас, а перед своим возвращением домой.
      Нарсэл слабо всплеснула руками.
      – Вы не поняли. Ничего… Вы так и не закончили ужинать. Я помешала вам своими разговорами. Сильвана будет недовольна, если вы съедите не все. Ну давайте… Ягненок просто чудо!
      Трейси сморщила носик.
      – Я не голодна. Пожалуйста, заберите это.
      Когда Нарсэл встала, чтобы забрать поднос со столика, в дверь постучали, и голос Майлса Рэдберна спросил:
      – Можно войти?
      По лицу Нарсэл пробежала тень страха, но она улыбнулась.
      – Теперь в Турции царят европейские порядки, но иногда мне кажется, что я слышу голос своей бабушки, и я забываю, что живу в шестидесятые годы двадцатого века. Вы поговорите с мистером Рэдберном?
      Трейси не хотела разговаривать с Майлсом, но не могла придумать убедительной причины для отказа.
      – Хорошо, – неохотно согласилась она.
      Нарсэл открыла дверь. Белая кошка юркнула в комнату между ног Майлса и запрыгнула на стул, стоящий в углу. Майлс Рэдберн не обратил на животное ни малейшего внимания и подошел к кровати Трейси.
      – Я услышал о вашем падении, – сказал он. – Надеюсь, рана не слишком серьезная?
      Неужели и он собирался расспрашивать ее о том, что произошло в развалинах? Трейси еще раз подумала, какие холодные и серые у него глаза, как мало в них света и человеческого тепла. Они оживали только тогда, когда он злился.
      – Ничего страшного. Просто поцарапала голень, – ответила она. – Завтра все будет в порядке. Даже не знаю, почему меня уложили в постель.
      – Я хочу предложить вам отдохнуть завтра, – сказал Рэдберн. – Утром я уезжаю в город и вернусь только после обеда. Возьмите себе выходной и делайте что хотите.
      – Единственное, чего я хочу, – заявила Трейси, упрямо поднимая подбородок, – так это побыстрее закончить работу, ради выполнения которой меня сюда и прислали.
      – Мне не хотелось бы запирать от вас кабинет, – сказал Рэдберн. – Обещайте, что не будете входить в мои комнаты до моего возвращения?
      Когда Трейси вспомнила, как он поймал ее после обеда в спальне за разглядыванием портрета Анабель, ее щеки залил яркий румянец, и упрямство моментально куда-то улетучилось. Она поняла его тактику. Майлс Рэдберн собирался каждый день выдумывать новые предлоги и объяснения, чтобы не подпускать ее к работе. Так будет продолжаться до тех пор, пока не закончится отведенная ей неделя, после чего ее с полным основанием отошлют домой. Трейси растерялась.
      Рэдберн, похоже, принял ее молчание за знак согласия и сдержанно кивнул.
      – Спокойной ночи, – внезапно попрощался он и вышел из комнаты.
      После его ухода Нарсэл, стоявшая у двери, состроила гримасу. К ней вернулось самообладание.
      – Я знаю, что мы сделаем, – заявила она. – Раз завтра вы свободны, я приглашаю вас поехать со мной в Стамбул, конечно, если позволит ваше здоровье. Сильвана попросила меня выполнить одно ее поручение, а Мюрат попросил заглянуть в одну маленькую ювелирную лавку. Возможно, у нас останется время для того, чтобы посетить мечеть. Вы не должны уезжать из Стамбула, не увидев хотя бы часть его чудес.
      Трейси приняла приглашение, но растерянность ее пока не проходила. У нее ничего не получалось. Все двери, в которые она стучала, захлопнулись. Время шло, а она до сих пор так ничего и не добилась. Что ж, по крайней мере, время, проведенное завтра с Нарсэл, подумала она, будет потрачено не зря.
      – Я вас покину, – нарушила ее мысли Нарсэл. – Мне жаль, что я встревожила вас своими грустными воспоминаниями. Постарайтесь забыть их. Эта история закончилась для всех, кроме него. Странный намек, подумала Трейси.
      – Что вы хотите этим сказать: «…кроме него»? – осторожно поинтересовалась она.
      Какую-то долю секунды на лице Нарсэл было такое выражение, будто она не собирается отвечать на вопрос. Ее губы сжались в упрямую линию, в глазах промелькнула вспышка язвительного гнева.
      – Я не забыла, – ответила Нарсэл. – И не собираюсь ничего забывать. Наступит день, когда он допустит ошибку… а я буду терпеливо ждать этого дня.
      Она взяла поднос с наполовину съеденным ужином и вышла из комнаты. Трейси устало откинулась на твердые подушки. Сон как рукой сняло. Она перестала что-либо понимать. Ничто из происходящего в этом доме не поддавалось логическому объяснению.
      Кто те двое, что упомянули в своем нервном разговоре ее имя? А что, если эта женщина была Нарсэл? Почему ее так заинтересовал найденный там Трейси шарф? Голоса двоих Трейси не могла узнать из-за акустики развалин, даже несмотря на то, что они могли быть ей знакомы. Если женщиной вполне могла быть Нарсэл, то мужчиной – Мюрат, который потом развернулся и пошел им навстречу.
      Главной уликой, пожалуй, являлся шарф. Трейси достала его из-под подушки и задумалась: а ведь где-то она уже видела нечто подобное. И внезапно вспомнила: именно таким шелком в салоне Сильваны были обтянуты одна или две подушки. «Ну и что, – тут же спросила себя Трейси, – что из этого следует? Ничего. Это может быть простым совпадением».
      Может, корни того, что сейчас происходило здесь, тянулись в прошлое, когда Анабель была еще жива? Ее смерти предшествовало сильное отчаяние. «Я не хочу умирать!» – крикнула тогда по телефону Анабель и буквально сразу же после этого разговора с сестрой покончила жизнь самоубийством. Если в ее смерти виновен кто-то из обитателей этого дома, покоя здесь не будет еще очень долго. Особенно если есть сила, заинтересованная в том, чтобы скрыть причину ее смерти, и сила, заинтересованная в обратном. Если бы она могла знать, кто на какой стороне! И потенциальные ее друзья, и скрытые враги носили маски. Если она сделает хотя бы один неверный шаг, земля под ее ногами разверзнется, и тогда ей не отделаться падением вроде того, что произошло сегодня вечером в развалинах дворца.
      Недели ей явно не хватит. Значит, надо набраться смелости и противостоять не только Майлсу Рэдберну, но и Сильване Эрим. Она не должна позволять себе расслабляться даже под сильным психологическим воздействием откровенности Нарсэл. Не надо обольщаться сочувствием импозантного доктора Эрима. Лучше всего держаться подальше от них от всех и держать свои чувства в узде до тех пор, пока она не узнает достаточно, чтобы действовать… если хоть какие-нибудь действия были еще возможны.
      В углу комнаты на стуле пошевелилась, устраиваясь поудобнее, всеми забытая Ясемин. Белая кошка довольно замурлыкала, еще раз заявив о своих правах на комнату Анабель.

      Проснувшись утром, Трейси обнаружила, что нога немного побаливает, но аккуратная повязка Нарсэл не сползла, и неудобства, связанные с раной, уже не казались существенными. Трейси с нетерпением ждала поездки в Стамбул. Ей очень хотелось хоть на какое-то время покинуть дом, таивший в себе так много зловещего.
      Одевшись к завтраку, Трейси Хаббард направилась к лестнице. Дверь в кабинет Майлса была приоткрыта, и она решила поговорить с ним до его отъезда. В кабинете никого не оказалось. Двери на балкон были тоже открыты, и по холодной комнате гулял свежий утренний ветерок. Трейси посмотрела по сторонам и заметила на полу несколько листов бумаги, которыми играл ветерок.
      Она вошла в кабинет, чтобы подобрать их, и изумленно замерла, когда увидела, что творится под длинным столом, куда она вчера сложила рассортированную по разделам рукопись книги Рэдберна. Страницы рукописи и рисунки валялись как попало. Хаос снова поглотил порядок.
      Должно быть, это натворил ветер, подумала Трейси и пошла закрывать двери. Но, закрыв их и внимательно оглядев тихую и спокойную комнату с заваленным бумагой полом, она поняла, что никакой ветер не мог сделать это, да еще в одной, определенной части кабинета. Это было тем более странно, что высокая куча неразобранных бумаг на столе осталась нетронутой.
      Может, это сделал сам Майлс Рэдберн в минуту гневного нетерпения, подумала Трейси, чтобы заставить ее выйти из себя и уехать? Но этот поступок никак не соответствовал тому, что она знала о Майлсе. Такие натуры никогда не действуют исподтишка. И Рэдберн никогда не унизится до таких грязных трюков. В том, что произошло в кабинете, просматривался злой и жестокий умысел. Но кто же, кто это сделал? Конечно, не робкая и застенчивая Халида. И не Нарсэл, в которой она видела союзницу после вчерашнего вечера. Хотя временами Трейси и казалось, что турчанка способна на жесткость… И, вне всяких сомнений, Сильвана Эрим никогда не сыграет такую злую шутку. Но тогда кто же?
      Может быть, Ахмет? Дворецкий ходит бесшумно, как тень, и помнит, что она знает о нем больше, чем ему хотелось бы. Может, это его маленькая месть ей? Нет, пожалуй, это походило больше на предупреждение и даже угрозу. Создавалось впечатление, что кто-то недвусмысленно говорил ей: «Прекрати притворяться, что работаешь, и убирайся отсюда».
      Трейси сжала губы, вышла из кабинета и спустилась по лестнице. Сейчас, когда дом заливал яркий солнечный свет, он казался уже не страшным, а злым. Нет, ее так легко не остановить, решила Трейси. Как только она вернется домой после поездки с Нарсэл, немедленно все разложит заново, как будто утреннее происшествие – не что иное, как безобидная шутка.
      Спустившись на второй этаж, Трейси услышала в столовой звуки голосов. Она быстро, подталкиваемая силой собственного негодования, вошла в комнату. Трейси надеялась найти там завтракающего Майлса Рэдберна, но художника за столом не оказалось. За столом сидели только Нарсэл с братом и о чем-то серьезно беседовали по-турецки. На звук шагов Трейси они оба удивленно подняли головы, и это удивление подсказало ей, что вид у нее был воинственный.
      – Я только что была в кабинете мистера Рэдберна, – сообщила Трейси Эримам, – и обнаружила, что вся моя вчерашняя работа пошла насмарку. Вы не видели мистера Рэдберна? Мне бы хотелось узнать, известно ли ему о том, что кто-то похозяйничал в его кабинете? Кто мог это сделать, как вы думаете?
      Брат с сестрой обменялись быстрыми многозначительными взглядами, значение которых Трейси не смогла понять.
      Доктор Эрим встал, чтобы усадить Трейси за стол. Трейси заметила, что он уже не был похож на того сочувствующего человека, который привел ее домой вчера вечером после происшествия в развалинах. Его черные глаза пылали, взгляд был напряженным и каким-то неловким. Несомненно, что-то произошло! Трейси стало не по себе, но она села за стол.
      – Что случилось? – спросила она. – В чем дело? Нарсэл первой пришла в себя.
      – Вы захватили нас врасплох, мисс Хаббард. Я понимаю вас. Обидно, когда работа идет насмарку. Мы тоже шокированы этим.
      Мюрат Эрим не воспользовался, однако, подсказкой сестры. Хотя он и не закончил завтракать, не сел вновь за стол.
      – Может, будет лучше, мисс Хаббард, если вы сразу же вернетесь домой? – напрямик заявил он ей. – Судя по всему, в Турции вас ожидают одни неприятности.
      – Но почему я должна возвращаться домой? – спросила Трейси, испуганная такой резкой атакой. – Я не спорю, эта злая шутка вывела меня из равновесия, но я сделаю все заново. Если целью этой злой шутки было заставить меня все бросить и уехать домой, шутник просчитался.
      Доктор Эрим аккуратно и неторопливо положил на стол салфетку, заметно стараясь взять себя в руки, поклонился и, не ответив гостье, вышел из столовой.
      Трейси изумленно повернулась к Нарсэл.
      – Что я такого сделала? Почему он так разозлился?
      Турчанка ответила не сразу. Молча Нарсэл нагнулась над тарелкой, на которой лежала булочка, разломила ее и медленно намазала маслом. Халида подала завтрак Трейси. Трейси ждала, пока служанка уйдет. Пауза в разговоре помогла ей: в ее голове начала складываться ясная картина.
      – Вы рассказали брату, что произошло вчера в развалинах дворца? – напрямик спросила она Нарсэл. – Вы сказали ему, что я слышала там?
      Нарсэл встрепенулась.
      – Нет… нет, я ничего ему не рассказала. Его беспокоит совсем не это. Пожалуйста… не обращайте на него внимания. У моего брата нередко бывает плохое настроение. Иногда он сердится на меня, иногда на Сильвану или на слуг. Его хмурость еще ничего не значит. Как вы могли сами убедиться, он несчастный человек. После смерти нашего старшего брата на нас со всех сторон посыпались беды и несчастья…
      И она растерянно замолчала, будто не зная, до какой степени может открыть Трейси правду, потом решилась и отбросила всякую осторожность.
      – Согласно турецким законам, имущество, которое остается после смерти человека, должно быть поровну разделено между членами его семьи. То есть яли должно быть поделено поровну между Сильваной, мною и Мюратом. Однако Сильвана опередила всех. Еще при жизни нашего старшего брата она построила киоск, оформила его на свое имя и захватила большую часть имущества, вложив деньги в свой бизнес по продаже сувениров за границу. Остальное досталось ей в виде денег и драгоценностей. Кроме дома, нам с Мюратом почти ничего не осталось. Поэтому сейчас мы во многом зависим от Сильваны, а она крепко держит кошелек в своих руках. Мой брат не из тех людей, которые смогут жить счастливо и принимать то, что по праву должно принадлежать ему, из рук этой француженки в виде подачек. Так что у него серьезные причины для гнева.
      – Я могу понять его чувства, – кивнула Трейси, – но мне все равно не понятно, почему он сердится на меня.
      Нарсэл тяжело вздохнула.
      – Я вас уверяю, он не хотел показаться вам негостеприимным хозяином, мисс Хаббард, – но не справился со своим волнением. Пожалуйста, простите нас и наслаждайтесь своим завтраком.
      Трейси молча выпила кофе с булочками, а Нарсэл молчала, не стараясь больше завязать разговор. Этим утром она была задумчивой и тихой. Было похоже, уже жалела, что так разоткровенничалась с Трейси вчера вечером.
      – Может, вы скажете своему брату, – попросила Трейси, – что в Турции меня интересует только работа и больше ничего?
      Это была правда, и Трейси не стала больше ничего объяснять. Но вдруг у нее слегка зачесались руки, словно что-то очень легко коснулось их. Такое всегда происходило с ней, когда она чувствовала приближение опасности.
      Нарсэл кивнула.
      – Конечно. Извините за это неприятное происшествие в кабинете мистера Рэдберна. Я, естественно, поговорю со слугами и постараюсь выяснить, кто сыграл эту недобрую шутку. Молодые девушки, которые служат у нас, иногда ведут себя, как малые дети, веселятся, играют и ни к чему вообще не относятся серьезно.
      По законам этики Трейси полагалось бы снисходительно улыбнуться, но она не согласна была считать то, что произошло, проказой ребенка.
      – В любом случае, – чуть ли не с мольбой в голосе продолжила Нарсэл, – давайте забудем об этом неприятном происшествии и будем наслаждаться сегодняшним днем. Я надеюсь, что вам понравится в Стамбуле. Давайте радоваться жизни и не позволять мрачным мыслям омрачить нашу радость. Сегодня мне хочется быть похожей… на Анабель. Помните, я вам говорила, что больше всего на свете она хотела быть всегда веселой.
      На эти доводы трудно было что-либо возразить, и досада Трейси стала таять.
      – Я согласна, – кивнула она. – Действительно, не стоит портить себе день из-за какого-то дурака.
      Нарсэл внезапно повеселела. Ее покорность восточной женщины была скорее всего лишь ширмой, которая позволяла ей держаться подальше от неприятностей и скрывать свои истинные чувства. На самом деле она была очень эмоциональна, могла вспылить, а через минуту заплакать, словом, понять ее было очень непросто.
      После завтрака Нарсэл Эрим и Трейси Хаббард отправились в Стамбул. Был конец марта, ярко светило весеннее солнце, на деревьях уже набухли почки, а трава за ночь стала еще зеленее. Нарсэл с удовольствием вела машину. Как только они выехали за ворота, она на глазах изменилась, словно сбросила с себя оковы таинственности, царившей в доме.
      Трейси бросила на нее взгляд украдкой. Сейчас ей уже с трудом верилось, что эта элегантная и уверенная в себе молодая особа была той самой девушкой, которая вчера вечером расчувствовалась, как сентиментальная школьница. Ни один волосок не выбивался из ее безупречной прически, тогда как каштановая челка Трейси растрепалась. Солнце заиграло на серебряных клипсах в ушах Нарсэл. Они вспыхивали при каждом движении ее головы, придавая ей беспечный и легкомысленный вид. Клипсы в верхней их части были украшены крошечными голубыми камешками, а ниже – большими синими камнями.
      – Какие славные у вас клипсы! – воскликнула Трейси.
      Нарсэл усмехнулась и, когда сбросила скорость перед следующим поворотом, сняла клипсы и протянула Трейси.
      – Пожалуйста, возьмите… они ваши. Носите их на счастье.
      – Но я не могу взять их! – испуганно воскликнула Трейси. – Я не это имела в виду.
      Нарсэл бросила клипсы на колени Трейси.
      – Таков турецкий обычай. Вы сильно обидите меня отказом, если не возьмете их. Если бы вы мне не нравились, я бы вам их не подарила. Можно мне называть вас по имени? Вы меня тоже можете называть Нарсэл.
      – Конечно, – согласилась Трейси, тронутая этим жестом дружеского расположения.
      – Знаете, у нас, у турок, фамилии появились совсем недавно. До появления фамилий была большая путаница. Но нам по-прежнему больше нравится пользоваться только именем. Имена удобнее.
      – Спасибо, Нарсэл, – поблагодарила ее Трейси и надела на свои уши клипсы.
      Ей понравилось, как они танцуют, мягко ударяясь о щеки. Анабель носила такие же украшения, она никогда не носила те скучные, с ее точки зрения, похожие на пуговицы, клипсы, которые предпочитала Трейси. На какое-то мгновение Трейси почувствовала себя такой же элегантной, как и Нарсэл, и такой же обворожительной, как Анабель.
      Турчанка искренне пыталась расположить Трейси к себе, но американка не хотела чувствовать себя из-за этого подарка обязанной. Клипсы, конечно, красивые, но Нарсэл по-прежнему что-то скрывает от нее, и это что-то – очень существенное.
      Нарсэл бросила на Трейси одобрительный взгляд, когда та надела клипсы.
      – Они вам очень идут, – заявила она. – К тому же голубой цвет защищает от врагов. Так гласит старинное турецкое поверье.
      В Турции, вспомнила Трейси, голубой цвет действительно всегда считался средством, предохранявшим вещи от дурного глаза. Она видела малышей, даже грудных, с голубыми бусинками в волосах или на шее. Даже на радиаторах машин и шеях ослов иногда можно было встретить такие бусы.
      Машина съехала с парома и двинулась по главной автостраде Стамбула. Длинная аллея еще голых платанов разделяла две полосы движения. С одной стороны улицы высились огромные правительственные здания из бетона, на фронтонах которых висели флаги с турецким полумесяцем и звездой. Дорога спускалась к Старому Стамбулу, раскинувшемуся на противоположном берегу Золотого Рога, и Трейси выпрямилась в предвкушении встречи со знаменитым городом.
      Золотой Рог представлял из себя извилистую узкую бухту, которая разделяла Стамбул на Старый и Новый. Через пролив были перекинуты два моста. Один, тот, что поновее, назывался мостом Ататюрка, и второй, более древний, – Галат. К нему они сейчас и приближались. Через Галат проходили караваны верблюдов многие сотни лет. В XX веке лошади и верблюды уступили место автомобилям, и непрерывный густой поток пересекал Босфор в обоих направлениях.
      У самого моста протянулась знаменитая сказочная панорама города. Трейси глубоко вздохнула. В ясные солнечные дни вид Старого города с моста представлял из себя потрясающее зрелище. Огромный пирамидальный холм был весь застроен тесно лепящимися друг к другу зданиями. Среди тысяч крыш в небо вздымались купола и минареты сотен мечетей. Трейси обратила внимание на то, что ярких красок в этой панораме нет. Даже сегодня, в солнечную погоду, Стамбул оставался серым городом. И лишь изящество минаретов, безупречные очертания куполов, высящихся друг над другом, придавали городу сказочное, почти неземное очарование.
      Перед въездом на мост Нарсэл сбросила скорость и начала показывать и называть гостье известные исторические здания. Слева, рядом с дворцом Топкари, который французы называли Сераглио, в небо поднималось огромное величественное сооружение, построенное императором Юстинианом еще в 537 году нашей эры… божественный храм Святой Софии, который когда-то был христианской церковью, потом стал мечетью, а сейчас является музеем, в котором хранились многочисленные реликвии его собственной богатой истории. Выше виднелась Голубая мечеть, а ближе к центру располагалось очень высокое и большое здание – мечеть Сулеймана Великолепного.
      Они медленно двигались по мосту в потоке машин, которые почти касались друг друга бамперами. По тротуарам в обоих направлениях спешили густые толпы пешеходов. Воды Золотого Рога водрузили многочисленные лодки самых разных форм и размеров. Справа, под мостом, параллельно мосту, на уровне воды, тянулась улица, к которой и приставали рыбацкие лодки. Там находился рынок, на котором рыбаки продавали свой улов покупателям с моста.
      – Часть опор Галаты держится на понтонах, – объяснила Нарсэл. – Мосты поднимаются только раз в день. В четыре часа утра их разводят, чтобы пропустить лодки и суда в Золотой Рог и обратно. Через два часа опускают, и вновь возобновляется автомобильное движение. Разведенные на рассвете мосты, когда по проливу непрерывной вереницей идут корабли, представляют из себя незабываемое зрелище. Однажды мой брат привез меня сюда на рассвете, чтобы полюбоваться этой чудесной картиной.
      За мостом начинались узкие, мощенные камнем, улочки старинного Стамбула. Нарсэл снизила скорость, потому что на каждой улочке, в каждом переулке толпились торговцы, покупатели и ослы. Продавцы йогурта, леденцов, питьевой воды до хрипоты спорили друг с другом за более выгодные места. Мальчишки с медными подносами, свисающими на цепях с их шей и уставленными крошечными чашечками с кофе, ловко сновали в толпе, не проливая ни капли густого, ароматного напитка. Нарсэл хорошо ориентировалась в лабиринте улочек и проулков. Медленно, но верно она начала подниматься на холм, чтобы найти место для парковки.
      – Мы сейчас находимся недалеко от Крытого базара, – объяснила она. – Сначала зайдем на базар, и я выполню поручения, которые мне дали.
      Как только они вышли на крутые мощеные улочки, Трейси почувствовала запах настоящего Стамбула. Стамбул пах пылью. Малейшее колебание воздуха поднимало в воздух тучи пыли, которая собиралась между булыжниками на улицах, на карнизах домов, в каждой канаве. Пыль поднималась вверх и исполняла дикий танец дервишей.
      Нарсэл и Трейси пересекли дворик небольшой мечети, где суетились голуби, которых кормили прохожие. За мечетью высился арочный вход на Крытый базар. Около арки в каменную стену была вделана эмблема Оттоманской империи с пересеченными флагами. Поток людей непрерывно двигался через арку в обоих направлениях. На большинстве посетителей базара была одежда европейского покроя. В толпе можно было найти всевозможные типы лиц, как и во всяком городе-космополите, где перемешаны сотни рас и народов. То там, то здесь Трейси замечала мужчин с четками в руках или висящими из карманов.
      Пройдя через арку, они очутились в лабиринте улочек самого базара. Сейчас Трейси видела, что это настоящий город, состоящий из крошечных лавчонок, ютившихся под арочными обветшалыми каменными крышами. Через равные интервалы в стенах были проделаны высокие окна, пропускающие солнечный свет, который создавал какое-то водянистое подобие дневного света. Однако, по большей части, освещение было электрическим, и во всех, без исключения, стеклянных окошках лавчонок и магазинчиков горел электрический свет. Весь базар был разбит на кварталы многочисленными улочками и проулками, и через несколько минут Трейси заблудилась в этой паутине проходов.
      Лавчонки располагались по профессиональному признаку, каждый ряд торговал строго определенным товаром. Трейси и Нарсэл проходили мимо десятков окон, доверху заваленных блестящими позолоченными браслетами, которые пользовались огромной популярностью у деревенских девушек. Нарсэл объяснила, что невесты в Турции ценятся по количеству таких браслетов на руках. Им попадались магазинчики, в которых продавались только тапочки и туфли. В этих лавках сильно пахло кожей. Девушки прошли улочку с магазинчиками, в которых торговали изделиями из меди, на другой продавалась только латунная утварь. Но больше всего на базаре оказалось ювелирных лавок.
      В одну из них Нарсэл и вошла, чтобы выполнить свое первое поручение. Магазинчик оказался таким крошечным, что всю его наружную стену занимала узкая витрина и дверь, а внутри находилась маленькая стойка, за которой с трудом мог поместиться лишь один продавец. Перед стойкой одновременно могли свободно разместиться только двое покупателей. Молодой человек за стойкой приветствовал Нарсэл, назвав ее по имени, и сразу же принес клиентам стулья. Это был высокий, хорошо сложенный юноша, глаза его блестели, но выражение лица было серьезным. Улыбка открывала его белоснежные зубы.
      – Хасан-эффенди, – представила его Нарсэл.
      Молодой человек поклонился все с тем же серьезным выражением лица и пробормотал по-английски, что ханум-эффенди оказала честь его магазину.
      Трейси уселась на стул и принялась с интересом разглядывать убранство лавки. Каждый дюйм крошечного пространства был заставлен полками, заваленными горами бус и брошей, колец и амулетов, всевозможными мелкими украшениями.
      – Вы приготовили четки для моего брата? – спросила Нарсэл.
      Молодой человек сунул руку в ящик у себя за спиной и положил на стеклянную стойку четки из прекрасных зеленых агатовых бус. Нарсэл внимательно и с интересом рассмотрела их.
      – Мюрат будет доволен, – заявила она и протянула Трейси. – Ценный экспонат для его коллекции.
      Четки были такими же, какие Трейси видела вчера за обедом, с последней более крупной бусинкой и без всяких застежек. На ощупь агат казался необыкновенно гладким и прохладным. Нарсэл спросила, сколько они стоят, и начался традиционный торг между покупателем и продавцом. Добродушное препирательство длилось недолго. Заплатив оговоренную сумму, Нарсэл спрятала маленький пакетик в сумочку.
      – Вы нас извините, если мы поговорим по-турецки? – обратилась она к Трейси. – Хасан-эффенди сын Ахмета-эффенди, и я должна передать ему слова отца.
      Пока они говорили, Трейси с интересом наблюдала за молодым человеком. Его стройная фигура и привлекательная наружность имели мало общего с обликом жилистого, худощавого Ахмета, но только до того момента, пока Хасан не начал хмуриться. Как только он нахмурился, сходство между сыном и отцом явилось налицо. Трейси не понравилось то, как он хмурится, а также грубые нотки в его голосе. Нарсэл тотчас же покорно опустила глаза, к чему Трейси уже привыкла. Правда, ей эта покорность показалась немного странной, потому что по ту сторону стойки стоял всего лишь хозяин крошечной лавчонки и сын слуги из дома Эримов.
      Наверное, Хасан почувствовал удивленный взгляд Трейси, потому что внезапно замолчал, улыбнулся и открыл ящик под стойкой.
      – Может, вы пожелаете взглянуть на четки, которые я собираюсь послать миссис Эрим, ханум-эффенди? – спросил он и положил перед ней на стойку горсть четок.
      Трейси наклонилась, чтобы лучше разглядеть горку разноцветных бус, и машинально принялась искать черный янтарь, но черных янтарных четок там не оказалось. Нарсэл бросила один-единственный взгляд на четки и равнодушно отвернулась.
      – Не сомневаюсь, миссис Эрим с удовольствием примет их, Хасан-эффенди, – вежливо проговорила она. – Она очень хочет помочь вам с магазином, так же как и помочь крестьянам.
      Сходство между Ахметом и сыном вновь бросилось ей в глаза. На лице Хасана появилось угрюмое, раздраженное выражение, но он промолчал. Он проводил их до двери лавчонки и стоял в дверях до тех пор, пока девушки не свернули за угол.
      Как только Нарсэл и Трейси снова оказались вдвоем, Нарсэл сбросила маску покорности и стала самой собой.
      – У Хасана-эффенди большие трудности, – объяснила она. – Когда-то наш брат послал его учиться в университет, но после его смерти Мюрат не смог, по независящим от него причинам, продолжать платить за его образование. Да и Сильвана не особенно хотела тратить деньги… хотя она могла себе это позволить. Поэтому молодому человеку пришлось работать в маленьком магазинчике. Однако он весьма честолюбив. Я не удивлюсь, если Хасан-эффенди когда-нибудь станет адвокатом.
      – Мне показалось, что он был рассержен на вас, когда мы уходили, – осторожно заметила Трейси.
      Нарсэл ничуть не смутилась.
      – Ничего страшного, это все ерунда. Его на самом деле разозлило поведение миссис Эрим, а не мое. Может, это и к лучшему. Пойдемте… нам надо идти туда.
      Я должна сделать еще одну важную покупку для Сильваны.
      Они пошли по другому проходу, и Трейси обратила внимание на мраморные головы и бюсты, один или два сломанных пьедестала, в беспорядке сложенные куски мраморных колонн. Все они несли на себе пыль веков.
      – Неужели хотя бы некоторым из этих предметов место не в музее? – удивилась она.
      Нарсэл выразительно пожала плечами.
      – Никто не знает, как такие вещи попадают на стамбульские базары. Турция буквально нашпигована древними развалинами, которые ждут раскопок. Естественно, появляются и охотники за антиквариатом, который потом обнаруживается где-нибудь за границей. Ага… вот то место, которое мне нужно.
      Нарсэл Эрим остановилась перед магазином, который был больше соседних и состоял, наверное, из трех или четырех обычных крошечных лавчонок, соединенных между собой. Витрины его были покрыты слоем пыли и не до такой степени завалены товарами, как в других местах. На витринах лежало совсем немного, но зато поистине прекрасных предметов из серебра, меди и латуни. Трейси подумала, что владелец этой лавки, как человек со вкусом, не хотел опускаться до дешевки.
      Нарсэл вошла в лавку. Хозяин вышел из-за стойки, чтобы приветствовать ее, и сделал знак мальчишке-помощнику – принести для гостей деревянные стулья. Девушки сели на них в центре лавки. Внутри царил полумрак, сильно пахло пылью, но Трейси догадывалась, что все вещи здесь очень дорогие и старинные.
      Мальчик, принесший стулья, исчез, но скоро вернулся с медным подносом, на котором стояли маленькие чашечки с кофе по-турецки.
      После того как девушки подкрепились и немного отдохнули, а Нарсэл с хозяином обменялись любезностями, турок отправился за сокровищем, ради которого и пришла мисс Эрим. Это был большой и довольно тяжелый предмет, который он нес с торжественностью, держа перед собой так, словно участвовал в пышной официальной церемонии. Он что-то резко выкрикнул мальчишке, и тот бросился за столиком, на который можно было поставить предмет, и за тряпкой, чтобы стереть с него пыль.
      Когда тряпки были сняты, Трейси увидела, что под ними скрывался очень большой красивый самовар. Его медь потускнела, но время не смогло исказить прекрасной формы. Над огромным водным баком возвышались ряды полок и крышек с высокой дымовой трубой. Самовар покоился на резном основании. Ручка над носиком была разукрашена, как павлиний хвост. Стороны от водного бака обрамляли крепкие ручки.
      Мальчишка подал хозяину тряпку, со страхом попятился прочь от медного красавца и забился в дальний угол лавки.
      Нарсэл улыбнулась.
      – Он боится его, потому что знает историю самовара. Этому самовару, возможно, более двухсот лет. В старину самые красивые самовары привозили в Турцию из России, но этот сделали в одной анатолийской деревне. Сами видите, какая прекрасная работа. Мы, турки, всегда ценили искусных ремесленников. Когда султан узнал о прекрасном самоваре из маленькой деревни, он забрал мастера вместе с его произведением в Стамбул. Там ремесленник работал при дворе, получая щедрые вознаграждения за свое мастерство. К несчастью, этот человек очень любил разного рода интриги, но, похоже, он оказался не таким искусным в придворных интригах, как в изготовлении самоваров. Скорее всего бедного мастера ждала печальная участь, и его голова поплыла бы в корзине по Босфору.
      Нарсэл обошла самовар, время от времени с почтением дотрагиваясь до него.
      – Но самая романтическая часть его истории началась позже, – продолжила девушка. – Он долго переходил из рук в руки, пока не попал к матери султана, самой влиятельной женщине в империи. Много лет этот самовар украшал ее летний дворец на Босфоре. К несчастью, ее зарезали, и самовар пережил свою очередную владелицу. Позже он попал в музей дворца Топкари. Много лет назад его украли из музея. Он бесследно исчез и только совсем недавно выплыл на стамбульских базарах. Какое сокровище! И Сильвана отныне будет владеть им. Мне, правда, жалко, что нашел это сокровище не Мюрат.
      Трейси с интересом разглядывала самовар.
      – Разве его не вернут в музей?
      И вновь Нарсэл Эрим изящно пожала плечами.
      – Может, и вернут, но позже, а пока им будет наслаждаться Сильвана. Она будет очень рада тому, что Мюрат будет ей завидовать. – Девушка вздохнула, будто предвидела осложнения в яли, которые вызовет появление самовара.
      В этом магазине не было никаких торгов. Очевидно, лавочник уже договорился о цене самовара с Сильваной, и Нарсэл должна была только заплатить оговоренную сумму.
      Они направились к машине. Хозяин лавки вышел проводить их, неся сокровище, аккуратно завернутое в турецкие газеты и перевязанное веревкой. Мальчишка-помощник так боялся самовара, что не мог заставить себя дотронуться до него. В конце концов он убежал и прятался до тех пор, пока самовар не вынесли из лавки.
      Когда большой сверток был аккуратно поставлен на заднее сиденье машины, Нарсэл сказала, что перед обедом у Трейси есть еще время посетить Голубую мечеть. Они совсем немного проехали и вновь остановились.
      – Простите, но я не смогу пойти с вами, – извинилась Нарсэл. – Нельзя оставлять сокровище Сильваны без присмотра. Вы можете не торопиться, я подожду. У нас еще есть время.
      Знаменитая мечеть напоминала пирамиду из куполов, возвышающихся друг над другом. Из вершины пирамиды торчал самый высокий купол. По четырем углам мечети высились изящные минареты, унизанные рядами балконов наподобие того, как кольца сидят на пальце. У этой мечети были еще два дополнительных минарета… А число шесть у мусульман считается магическим. Правда, в самой большой святыне мусульман, знаменитой мечети в Мекке, минаретов было больше, но это только потому, что она такая особенная. Дополнительные минареты Голубой мечети стояли немного в стороне.
      Трейси широко раскрыла глаза, это великолепие поразило ее. Она стояла долго, восторженно разглядывая купола, прежде чем пройти через широкий двор к входу. Она где-то читала, что султану так понравилась Святая София Юстиниана, что он скопировал ее формы и воспроизвел их в Голубой мечети.
      Старик турок у входа показал ей на огромные мягкие тапочки, которые следовало надеть на ноги, и протянул руку за чаевыми. Неуклюже передвигаясь, Трейси Хаббард вступила в мир воздушных арок и огромных куполов, парящих в синеве. Каждый купол и арку как бы опоясывали высокие окна, через которые в центр мечети лился солнечный свет. Но золото солнечных лучей быстро растворялось в монументальных голубых мозаиках, и все вокруг казалось синим, как в подводной пещере. Каждый дюйм пространства пола покрывали десятки аккуратно расстеленных мягких ковров. Как только Трейси ступила на них, ее охватило ощущение, что она находится в центре парящего пространства. Здесь не было, как в христианских церквях, скамей, которые разрывали и дробили внутренность храма. Ковры предназначались, чтобы можно было стоять на коленях. Вертикальный акцент создавали лишь четыре огромные колонны с каннелюрами.
      Мозаики, на которых были изображены развевающиеся голубые павлиньи хвосты, гирлянды голубых роз, тюльпаны и лилии, были прекрасны. Гигантские цитаты из Корана украшали купола, арки и колонны. Пытаясь рассмотреть все сразу, Трейси ощутила, как у нее зарябило в глазах. Тогда она отказалась от бессмысленной попытки охватить взглядом все подробности мечети и просто погрузилась в этот бездонный бесконечный мир голубизны.
      Приближался час молитвы, и правоверные, совершив во дворе омовение бегущей водой, заходили в мечеть, опускались на колени, ближе к передней части здания. Они стояли лицом к Мекке, и среди молящихся не было ни одной женщины. Мужчины, проходящие мимо Трейси, не обращали на нее ровным счетом никакого внимания, очевидно привыкнув к туристам. Им предстояло важное дело, и они не собирались отвлекаться на мелочи. На столике, стоящем на невысоком резном возвышении в форме гигантской буквы «X», лежал древний Коран с затертыми страницами, которыми мог воспользоваться любой желающий.
      Пространство над головой пересекали многочисленные линии проволоки, на которых висели стеклянные светильники, но сейчас вместо масляных фитильков в них горели электрические лампочки. Трейси в огромных тапочках неуклюже продвигалась к одной из внешних галерей. Все ее чувства и мысли отступили на задний план, их поглотили эта всевластная голубизна и фантастическое разнообразие украшений и деталей. Она обогнула стену и тут остановилась как вкопанная. В нескольких футах от нее стоял мольберт, за которым работал Майлс Рэдберн.
      Трейси растерянно стояла и наблюдала за ним, не зная, подойти или скрыться, прежде чем он ее заметит.

      У Трейси Хаббард вдруг зачесался затылок. Должно быть, от страха. Это было смешно, и она печально улыбнулась. Она еще подумала, что почему-то при виде этого человека всякий раз волосы у нее на затылке поднимаются дыбом. Она подошла ближе, стараясь двигаться как можно тише и не шаркать ногами. Трейси хотелось увидеть, что Майлс Рэдберн рисует, до того, как он заметит ее.
      А он не замечал ничего вокруг, увлеченно работая. Рисовал он, естественно, голубыми красками, вернее смесью голубых тонов и полутонов. Рэдберн копировал детали широко раскинувшихся у него над головой панелей с павлиньими хвостами. Он тщательно прорисовывал крошечные, похожие на перья изгибы орнамента, и Трейси восхищенно наблюдала за его работой. Когда Майлс Рэдберн писал портреты, он славился тем, как быстро схватывал характерные черты оригинала и перекладывал их на холст быстрыми, энергичными мазками. Именно в такой манере он нарисовал Анабель. И вот теперь он всего-навсего копировщик узоров, в которых было так мало человеческого тепла!
      Наверное, он почувствовал ее взгляд, потому что оглянулся и взглянул на нее, но не соизволил даже поздороваться. Трейси ощутила комок в горле, но проглотила обиду. Ей очень не нравилось то ощущение, которое она испытывала всякий раз при встрече с этим человеком, – желание бежать от того, что боялась и чего не понимала. Поэтому она собрала всю свою волю в кулак.
      – Осматриваете достопримечательности? – светским тоном спросил он. – Что же вы думаете обо всем этом?
      Трейси не верила, что Майлса Рэдберна на самом деле интересует ее мнение, но она все же попыталась дать искренний ответ.
      – Это великолепие, признаться, подавляет меня. Но, может быть, я сама в этом виновата: попыталась увидеть все сразу. Наверное, мне просто подсознательно хотелось увидеть в этом море абстрактных узоров человеческое лицо.
      – Ислам запрещает изображать людей и животных, – напомнил он ей. – Мустафа Кемаль модернизировал многие турецкие законы и традиции, но раньше именно по этой причине художники в попытках самовыражения обращались к архитектуре и мозаикам. В результате они создавали настоящие шедевры в этом жанре. – Он обвел рукой вокруг себя. – Конечно, очень многое из того, что вы здесь видите, выполнено по трафарету. Но если не вглядываться в мозаику очень уж тщательно, вы никогда не отличите ее узоры от настоящих изразцов. Многие и из менее знаменитых мечетей сохранили столь же прекрасные произведения искусства.
      Рэдберн опять повернулся к мольберту, и Трейси продолжала наблюдать за ним еще несколько секунд. Когда она поняла, что он не собирается больше ничего говорить, то сама нарушила молчание:
      – Вы не заходили в свой кабинет, перед тем как уехать сегодня утром?
      – Только один раз, да и то после того, как проснулся. После завтрака у меня не было времени. Мольберт и краски уже лежали в машине, и я хотел выехать пораньше.
      – А я входила туда, – спокойно сообщила Трейси. – Знаете: кого-то заинтересовала моя вчерашняя работа, и настолько, что сейчас от нее не осталось и следа.
      Майлс Рэдберн слушал ее очень внимательно, хотя взгляд его оставался все таким же бесстрастным.
      – Значит, опять началось, – наконец произнес он. Хотя его слова вроде бы ничего не значили, Трейси Хаббард они показались угрожающими.
      – Что вы хотите этим сказать? Что именно началось?
      – Злые шутки нашего злого гения, нашего полтергейста. Впрочем, называйте его как хотите. С моими бумагами и рисунками все в порядке?
      – В порядке, насколько я могла заметить, – кивнула Трейси. – Такое впечатление, что в вашем кабинете похозяйничал озорной ребенок.
      – Это был не ребенок. – Майлс продолжал изучать ее с каким-то странным вниманием. Следующие его слова сильно удивили Трейси. – Скажите… Эти клипсы у вас в ушах… Наверное, вы купили их на базаре?
      Девушка испуганно подняла руки к ушам и дотронулась до клипсов, про которые уже успела забыть.
      – Нет, мне их подарила Нарсэл. Клипсы понравились мне, и она тут же сняла и протянула их мне. Мисс Эрим не хотела слушать никаких моих возражений.
      Майлс кивнул.
      – В этой стране следует быть осторожнее, когда хотите что-нибудь похвалить. Турки очень щедры и гостеприимны. Но вы не должны носить эти клипсы: они вам не идут.
      – А мне они нравятся. – Трейси начала злиться и потому дышала учащенно.
      Он положил свою палитру и кисть на складную подставку, стоящую рядом с мольбертом, и подошел к ней. Прежде чем Трейси поняла, что он собирается делать, Рэдберн снял с ее ушей клипсы и протянул ей.
      – Вот так-то лучше. Вот сейчас вы снова стали одним целым.
      Клипсы упали Трейси на руку. Что-то неприятно кольнуло ее самолюбие. Она вдруг вспомнила свое детство, превратилась в маленькую девочку, и заново перенесла старую обиду, когда отец швырнул ее первую губную помаду в корзину для мусора. Слова, что он произнес много лет назад, зазвенели в ее ушах так, будто она выслушала их только что: «Не пытайся подражать сестре. Будь самой собой».
      Но она уже не ребенок, с негодованием подумала Трейси, и Майлс Рэдберн не имеет права указывать ей, что носить, а чего не носить. Тем не менее, давнишнее ощущение, что она выглядит смешно, потому что никогда не сможет быть такой, как Анабель, нахлынуло на нее, как и раньше, лишая уверенности в собственных силах.
      – Что вы хотите сказать словами «одно целое»? – запинаясь, пробормотала она.
      Майлс спокойно вернулся к мольберту и начал складывать свои вещи.
      – Не вините меня за то, что я вижу больше обычного человека. Не забывайте, что, в конце концов, я художник. Как чувствует себя ваша голень?
      – Все в порядке, спасибо, – задыхаясь, выдавила из себя Трейси.
      Он продолжил собирать свои вещи, не оглядываясь по сторонам.
      – Во-первых, не следует ходить по старым развалинам в темноте. Во-вторых, если вы так легко попадаете в разные неприятные истории, может, не стоит вам оставаться в Турции до истечения вашей недели.
      «Да сговорились они, что ли?» – подумала Трейси, вспомнив, как утром доктор Эрим сказал ей то же самое теми же словами. Но возражать Майлсу Рэдберну вслух она не стала, повернулась, высоко задрав подбородок, и отошла от него. Она не позволит насмехаться над собой, запугивать себя и ни за что не уедет домой.
      Выйдя из мечети и пройдя половину двора, Трейси вновь надела клипсы. Они тут же исполнили маленький вызывающий танец на ее щеках, и она сказала себе, что ей наплевать, идут они ей или нет, даже если Майлс Рэдберн и прав. Пусть она не относится к женщинам, которым идут раскачивающиеся клипсы, пусть ей не сравниться с Анабель, она будет носить то, что хочет, и делать то, что хочет.
      Рэдберн догнал Трейси еще во дворе мечети.
      – Вы обязаны кое-что увидеть, – сказал он. – Подождите секундочку.
      Трейси Хаббард холодно напомнила ему, что ее уже давно ждет Нарсэл, но он словно не слышал ее.
      – Вы хотели по-настоящему познакомиться со Стамбулом. Взгляните наверх.
      Они находились возле одного из минаретов, и Трейси посмотрела на миниатюрный балкон, который опоясывал похожую на иголку башню у самого верха. Башня казалась невероятно высокой и тонкой, а человек, который взобрался по внутренней лестнице на самый верх, наоборот, – крошечной куколкой. Муэдзин не надел церемониального халата и не взял трубу. Одетый в черный деловой костюм, он стоял внутри круга, приложив сложенные ковшиком руки ко рту. Его завывающие крики относил в сторону ветер. Рэдберн и Трейси услышали лишь нечто, напоминающее трели. Потом он повернулся и крикнул еще раз. На этот раз клич на молитву был обращен в их сторону, и они разобрали слова:
      – Аллаху акбар! Ла илаха илла'ллах!
      – Аллах велик… нет Бога, кроме Аллаха… – тихо повторил Майлс Рэдберн по-английски.
      Негодование девушки, против ее воли, начало постепенно проходить.
      – Даже эти традиции постепенно исчезают, – сказал Майлс после того, как муэдзин закончил созывать верующих на молитву и скрылся в темноте минарета. – Сейчас в Стамбуле очень много мечетей, в которых можно найти с комфортом устроившегося на земле муэдзина, созывающего правоверных на молитву с помощью громкоговорителя. Я не могу осуждать их за это. Как-то я тоже взобрался на самый верх одного из минаретов.
      Это не так-то просто. Этим ребятам необходимо все время находиться в хорошей спортивной форме, даже если их паства редеет.
      – Я обратила внимание на то, что в мечети собирается очень много мужчин, – заметила Трейси.
      – Мне кажется, что в основном на молитвы приходят старики. Очень плохо, что часть турецкой молодежи отворачивается от религии, но ничем не может ее заменить.
      – И еще там нет женщин, – задумчиво произнесла Трейси. – В мечети я заметила только мужчин.
      – Женщины пребывают в это время в отдельных нишах в задней части мечети, – объяснил Майлс, – стараясь не попадаться на глаза мужчинам. Но они не менее религиозны, чем мужчины. Пойдемте к Нарсэл. Я хочу пригласить вас обеих пообедать со мной.
      Клипсы снова застучали по щекам Трейси Хаббард, но она больше не чувствовала себя бросающей вызов. Ей не слишком хотелось обедать с Майлсом Рэдберном, но после этого приглашения что-то внутри нее успокоилось, во всяком случае, на время. Если она примет приглашение, это будет означать, что они как бы заключили негласное соглашение о перемирии. Перемирие было, конечно, весьма относительным, если вспомнить его странные слова о полтергейсте, которые запали ей в память, и то, как поспешно после этих слов он постарался сменить тему разговора.
      Нарсэл терпеливо ждала их в машине. Она приняла приглашение Майлса Рэдберна пообедать со сдержанной вежливостью, с которой всегда вела себя с художником. У Трейси возникло ощущение, что Майлс даже не подозревает, как сильно недолюбливает его Нарсэл Эрим. Что ж, это очередное подтверждение того обстоятельства, что он полностью обособлен от окружающих. Он сознательно соорудил между собой и остальным миром стену.
      Нарсэл проехала совсем немного и остановилась на площадке недалеко от базара пряностей. Когда они вышли из машины, Нарсэл сказала Майлсу, что она боится оставлять самовар в машине.
      Рэдберн достал с заднего сиденья сверток, развязал веревку и освободил самовар от газет.
      – Мне кажется, что это не тот… – начал он. Нарсэл быстро прервала его:
      – Вы не правы… тот, тот… Сильвана давно купила его. Она просто не торопилась перевозить самовар домой, чтобы он не напоминал вам о печальных событиях. Но теперь, когда прошло время…
      – Да, – кивнул Майлс, – время прошло. Надеюсь, с самоваром не случится ничего плохого. Насколько я понял, он, в отличие от своих хозяев, может похвалиться долголетием.
      Они вместе направились по запруженным людьми улицам. Возле базара пряностей дорога была забита автомобилями, телегами, лошадьми и ослами. Над киосками, в которых торговали пряностями, висели козырьки, хлопающие на ветру. Запах пыли на рынке перебивали пленяющие ароматы восточных пряностей и запах спелых фруктов.
      Майлс повел девушек обедать в старинный ресторан на базаре пряностей. Им пришлось вскарабкаться наверх по узкой лестнице в комнату, где их усадили за столик около утопленного окна, которое выходило на Галату и Золотой Рог. С купола потолка свисала стеклянная люстра, а стены украшали голубая и черная мозаика.
      Меню было напечатано по-английски и по-турецки, и Майлс заказал на всех рыбу-меч на вертеле с лавровым листом, помидорами и ломтиками лимона. Трейси посмотрела в окно на здание в современном Стамбуле, находящееся на противоположном берегу Золотого Рога. Это была высокая пожарная каланча. В современном Стамбуле были менее примечательные здания по сравнению с теми, что украшали старую часть города.
      – Сейчас мы строим только из камня, – сообщила Нарсэл. – Строить дома из дерева запрещено. Стамбул слишком часто горел.
      На ближайшей к ним стене висел знакомый портрет Мустафы Кемаля, или Ататюрка, и Трейси начала рассматривать его.
      Нарсэл, заметив ее интерес к портрету, сказала:
      – Мой отец сражался с Гази, как они называли Ататюрка. Победитель, он участвовал в кампании, которая спасла Турцию. Вместе с ним сражался и Ахмет-эффенди. Мой старший брат и мы с Мюратом выросли на рассказах о тех славных днях. Ахмет-эффенди готов жизнь отдать за моих братьев.
      – Но не за вас? – полувопросительно-полуутвердительно сказала Трейси.
      Нарсэл улыбнулась.
      – Я женщина, а в Турции это далеко не то же самое, что мужчина. Ахмет-эффенди по-прежнему очень предан нашей семье, в том числе и Сильване.
      Турчанка начала обсуждать с Майлсом политическую ситуацию в стране, а Трейси слушала и смотрела на Рэдберна. Даже сейчас, несмотря на то, что на обед их пригласил он, Майлс держался отчужденно, а временами даже впадал в периоды угрюмого молчания, неожиданно умолкая чуть ли не на полуслове. У нее вновь появилось ощущение, что она видит перед собой человека, который добровольно заживо похоронил себя.
      Официант принес потрясающе вкусную рыбу-меч.
      В самый разгар обеда Майлс Рэдберн задал Нарсэл неожиданный вопрос, впервые за все это время по-настоящему уделив ей внимание.
      – Вам известно, что произошло сегодня утром? – спросил он.
      Нарсэл ответила, не поднимая взгляд от тарелки.
      – Да, Трейси мне рассказала.
      – Похоже, вновь начались старые игры.
      – Может, это всего лишь безобидное предупреждение, не более того, – с улыбкой сказала девушка.
      – Испугать мисс Хаббард и заставить ее уехать будет нелегко, – покачал головой Майлс. – Мне кажется, она в любом случае останется.
      – Конечно, останусь! – горячо подтвердила Трейси, и раскачивающиеся клипсы неистово запрыгали по ее щекам. Неожиданная поддержка Рэдберна дала ей новый заряд ее внутренней стойкости.
      Майлс Рэдберн не дал разговору заглохнуть.
      – От кого же, по-вашему, может исходить такое предупреждение? – спросил он.
      – Я всего лишь пошутила, – ответила турчанка. – Я не знаю, кто устроил беспорядок в вашем кабинете. – В ее голосе прозвучали тревожные нотки.
      – Помню, когда подобное случилось в предыдущий раз, по дому гуляли намеки, что это дело рук Анабель, – сказал Майлс. – Но теперь, надеюсь, всем стало ясно, что это была не она.
      Нарсэл быстро заговорила:
      – Я никогда не верила, что это Анабель! Но, пожалуйста… давайте лучше не будем говорить об этом. Этот… полтергейст, как вы его назвали, просто шутит, хотя и очень зло. Но, по большому счету, он ведь никому не причиняет вреда.
      – Анабель из-за его шуток чуть с ума не сошла, – возразил Майлс Рэдберн. – Трейси сделана из более крепкого материала. Может, она сама напугает его. – Он неожиданно улыбнулся своей помощнице. – В конце концов ей удалось запугать меня. Так что, возможно, вашим турецким духам лучше поостеречься.
      По мнению Нарсэл, Майлс зашел слишком далеко.
      – Нельзя так громко говорить о силах зла, – запротестовала она.
      На блеклом внутреннем существе Рэдберна вспыхнула искорка, которая тут же ярко разгорелась.
      – Я не согласен с вами и склонен думать, что у этого зла есть имя… И вполне человеческое. По-моему, порой лучше всего громко закричать… пусть даже с крыш. Конечно, когда это имя известно…
      Нарсэл промолчала, недвусмысленно давая понять, что не желает обсуждать такой неприятный предмет. Майлса снова охватила апатия. Они закончили обед, почти не разговаривая, но Трейси не могла забыть внезапной вспышки гнева человека, бывшего мужем ее сестры.
      Было странно наблюдать, как из-под вспышки пепла его всегдашнего безразличия вспыхнуло нечто, напоминающее волнение, но какое-то странное, почти угрожающее. Трейси вдруг показалось, что за ним может последовать насилие. И тем не менее, этот эпизод доказал, что Майлс Рэдберн – живой человек и не совсем безразличен к тому, что происходит вокруг него.
      Майлс отнес самовар к машине Нарсэл и снова поставил его на заднее сиденье.
      – Пожалуй, я вернусь домой, – сообщил он. – Мне нужно закончить рисунок с каллиграфическими письменами, который попросила сделать Сильвана. И я хочу взглянуть на результаты новой проделки нашего анонимного шутника.
      Трейси мгновенно поймала его на слове.
      – В таком случае я начну наводить порядок сразу же после того, как вы посмотрите на них.
      На какую-то долю секунды в глазах Майлса промелькнула растерянность. Когда машина тронулась с места, Трейси оглянулась и увидела, что он смотрит им вслед со смешанным выражением досады и ужаса на лице.
      По пути домой, когда они с Нарсэл ехали по дороге на анатолийской стороне и лениво болтали, стараясь больше не касаться темы Майлса Рэдберна и утреннего происшествия, Трейси так и подмывало задать несколько вопросов, но в то же время было страшно их задавать.
      В яли их встретила Халида. Она взяла самовар и понесла его наверх.
      – Пойдемте со мной. Я хочу передать его Сильване в вашем присутствии, – предложила Нарсэл. – Вам будет интересно посмотреть, как она будет распаковывать его. Ведь она очень долго ждала этой минуты.
      Они втроем поднялись на второй этаж киоска. Внезапно дверь комнаты Сильваны распахнулась, и до них долетели звуки разгневанных голосов. На пороге неожиданно появился доктор Эрим, и с первого же взгляда было ясно, что он взбешен. Хотя спорившие говорили по-турецки, трудно было ошибиться в гневе Мюрата и негодовании Сильваны.
      Мюрат Эрим бегом помчался вниз по лестнице. Халида с самоваром в руках еле успела отпрыгнуть с его дороги. Трейси прижалась к перилам, чтобы пропустить доктора Эрима. Нарсэл протянула руку к брату, но он отмахнулся от нее и еще быстрее побежал вниз.
      – Простите, – извинилась Нарсэл, – но мне нужно бежать за ним. Я должна узнать, что там произошло. На этот раз она зашла чересчур далеко. Пожалуйста… отнесите самовар миссис Эрим.
      Халида и Трейси поднялись на последние ступеньки. Трейси вовсе не жаждала встречи с Сильваной, которая пребывала сейчас, очевидно, в плохом настроении. Однако избежать встречи было невозможно. Сильвана стояла в открытых дверях своего салона, было заметно, что она изо всех сил старается взять себя в руки. С нее слетело все ее напускное спокойствие, казалось, вот-вот из глаз ее брызнут слезы гнева.
      Сильвана Эрим нетерпеливо взглянула на Трейси, но, заметив в руках Халиды сверток, переключила на него все свое внимание.
      – Вы привезли домой самовар! Хорошо…
      Трейси пришлось повиноваться властному взмаху руки миссис Эрим и войти в комнату. Она с тревогой наблюдала за тем, как служанка ставит сверток на стол, Сильвана срывает с самовара газеты, и вот он уже стоит во всей своей красе, такой изысканный и важный, словно, как человек, дает понять, что уже одно только его присутствие делает каждый дом дворцом.
      Сильвана обошла вокруг самовара, что-то взволнованно бормоча по-французски и от удовольствия хлопая в ладоши. Ее ярость от ссоры с деверем мгновенно улетучилась. Она раскраснелась. У Трейси не было никаких сомнений, что разговор с Мюратом сильно ее расстроил, но самовар действительно отвлек ее внимание.
      – О, за ним плохо ухаживали, – печально заметила миссис Эрим, с восхищением дотрагиваясь до пузатых боков. – Естественно, я не собираюсь пить из него чай, но его все равно необходимо отполировать до блеска. Я сделаю это сама.
      Она что-то сказала Халиде по-турецки, очевидно объясняя деревенской девушке, откуда взялся самовар, какова его история. Глаза Халиды начали расширяться. Вдруг она попятилась и точно так же, как мальчишка в лавке, выскочила из комнаты.
      Сильвана рассмеялась.
      – Наши деревенские девушки всего боятся и верят в глупые суеверия, – объяснила она Трейси. – Они с благоговением относятся к патриархальным обычаям. Вы обратили внимание на то, что Халида всегда ходит с покрытой головой? Она делает это потому, что до сих пор в Турции некоторые считают, будто женщинам нельзя показывать волосы мужчинам.
      Сильвана обошла маленький столик, на котором стоял самовар, не сводя с него восторженного взгляда.
      – Анатолийский самовар! – негромко воскликнула она. – Так его называют. Конечно, самовар сам по себе не может приносить зло, как думает Халида. Просто он оказался свидетелем многих жестокостей. Легенда гласит, что мать султана пила чай из этого самовара в тот роковой день, когда ее зарезали после обеда. Развалины ее летнего дворца, в котором она погибла, недалеко отсюда.
      – Может быть, это те развалины, по которым я вчера ходила? – спросила Трейси.
      – Да… те самые. Кстати, как ваша нога?
      – Она меня уже не беспокоит, – ответила Трейси. Сильвана не могла надолго отвлечься от самовара и продолжила рассказывать его историю.
      – Трагедии, происходившие в присутствии этого самовара, можно перечислять очень долго. Он был, например, при том, когда задушили юного сына султана. Если вспомнить, сколько жен имели султаны, неудивительно, что в гареме всегда бушевали зависть и ревность. Фавориткам султана приходилось день и ночь быть начеку. Они боялись тех жен султана, которые хотели посадить на трон своих сыновей, и придворных, которые боялись, что у них отнимут власть. Босфор славится своей кровавой историей. Говорят, что значительно позже, когда самовар был похищен из музея, вор, сделавший это, тоже погиб. Но я могу совершенно спокойно слушать такие леденящие кровь истории.
      Трейси с трудом заставляла себя слушать миссис Эрим. Она вспомнила про шарф, который нашла в развалинах вчера вечером, и ее взгляд двинулся в глубь комнаты в поисках знакомой ткани. Конечно, вот же он… тот самый шелк – на подушках на диване под окнами.
      Девушка взяла в руки одну подушку.
      – Какой замечательный шелк!
      Сильвана рассеянно кивнула.
      – Да… его привезли из Дамаска. Я купила целый рулон в прошлом году.
      – Из него вышел бы очаровательный шарф, – задумчиво произнесла Трейси.
      Сильвана похлопала по боку самовара и по-хозяйски обняла его.
      – Наверное, его у вас больше не осталось? – не отступала от своего Трейси.
      Сильвана равнодушно посмотрела на подушку.
      – Да, я его весь использовала. А последний кусок пошел как раз на шарф. Я подарила его Нарсэл. – И только после этих слов ее внимание наконец сфокусировалось на Трейси. – Насколько я поняла, мистер Рэдберн в конце концов позволил вам остаться на неделю. Вы уже начали работать? Как продвигается дело?
      – Не слишком быстро, – ответила Трейси. – Очень много перерывов и помех. – Она внимательно наблюдала за лицом Сильваны, мысленно спрашивая себя, что известно француженке об утреннем происшествии в кабинете Майлса.
      – Меня очень удивило его разрешение. Может, мисс Хаббард, в вашей работе есть нечто такое, о чем вы не хотите нам рассказывать?
      Трейси понятия не имела, что она имела в виду, но тем не менее, насторожилась.
      – Я вас не понимаю, – осторожно проговорила она.
      – Ничего страшного. – Улыбка Сильваны стала еще таинственнее. – Не буду вас задерживать, раз вы так заняты. Спасибо за то, что принесли самовар.
      Попрощавшись с Сильваной, Трейси вышла. Прошла по крытому переходу в яли, поднялась на третий этаж, сняла по пути пальто и бросила его на стул в верхнем салоне. Потом сняла берет и пробежала пальцами по волосам. Клипсы легко запрыгали по щекам, и она сняла их, сунула в берет. Необходимость носить их, чтобы доказывать свою независимость, исчезла.

      Когда Трейси подошла к двери кабинета Майлса, она увидела, что он оставил ее открытой. Неудивительно: стояла по-весеннему теплая погода. Рэдберн работал, нагнувшись над чертежной доской, и она вновь удивилась, как он умеет концентрироваться на работе. Он рисовал черными чернилами.
      Художник поднял на нее глаза.
      – Вы смотрите на меня так же, как смотрели утром в мечети. Что означает этот взгляд на вашем лице? – спросил он.
      – Простите, если я пялилась, – извинилась Трейси, входя в кабинет. – Вы были так сосредоточены на работе, что я не хотела отрывать вас.
      Рэдберн раздраженно буркнул:
      – Не обманывайте меня, я по вашим глазам вижу, что дело не только в нежелании отрывать меня от работы. О чем вы сейчас думали?
      Его настроение, по сравнению с тем, какое оно было в ресторане, изменилось. Но, по крайней мере, подумала Трейси, он больше хоть не гонит меня.
      – Меня восхищает ваша способность копировать эти мозаики. Они напоминают мне лес из перевернутых шпилей соборов.
      Какую-то долю секунды Трейси боялась, что он бросит со злостью в нее кистью или спрячется за своей стеной отчуждения. Рэдберн не сделал ни того, ни другого. К ее изумлению, он громко рассмеялся. Смех был не очень радостным, но в любом случае он был лучше хмурости.
      – Хорнрайт должен непременно узнать, как вы выполняли его задание. Мне кажется, он не понимал, кого спустил на меня, а также того, какому риску подвергает вас, посылая сюда. Что ж, я признателен вам уже за то, что вы не молчите, а откровенно говорите, что думаете, какими бы дурацкими ни были ваши выходки. Но должен вас предупредить, что я являюсь вашей проблемой только в тех пределах, в каких это касается рукописи книги.
      После этих его слов к Трейси неожиданно вернулось чувство юмора, и она улыбнулась, представив картину, которую он нарисовал.
      – Постараюсь запомнить, – весело ответила она.
      – Ну и хорошо! – В голосе Майлса прозвучала озабоченность, несмотря на шутливый тон ее последнего замечания. – А сейчас вы можете продолжить наводить порядок. Я не могу больше выносить безобразие, которое творится у меня под столом. Я предпочитаю свои собственные формы беспорядка.
      Трейси почувствовала, что он хотел уколоть ее, и поэтому решила держать себя в руках, сохраняя, несмотря ни на что, полнейшее хладнокровие. Она подошла к столу, приподняла юбку и села, скрестив ноги, как турчанка. Трейси решила забыть о том, что может означать это происшествие, и просто разложить материал по соответствующим стопкам, не думая ни о чем, даже о Нарсэл и шарфе, принадлежавшем ей.
      В кабинете царила тишина, изредка прерываемая только тихим шорохом бумаг. Работая, Трейси все больше и больше начинала интересоваться самой книгой. Она собирала страницы, относящиеся к периоду сельджукских турок, и время от времени пробегала глазами текст. Очевидно, сельджуки оставили после себя в мечетях и мавзолеях мозаики поразительной красоты. Они пришли на эту землю до принятия ислама, и в их мозаиках изредка попадались изображения людей и животных. Они часто использовали бирюзу, белый индиго и позолоту. На некоторых мозаиках встречался розоватый оттенок, отмечал в рукописи Майлс, но он появлялся под воздействием вещества, которое соединяло плитки. Несколько цветных репродукций иллюстрировали великолепие сельджукских мозаик.
      Трейси так увлеклась поисками рисунков, соответствующих тексту, что, когда Майлс Рэдберн заговорил с ней, она испуганно вздрогнула.
      – Когда я вернулся домой пару часов назад, то услышал большой шум. Кажется, Сильвана и Мюрат поссорились. Не знаете, что там у них произошло?
      Трейси удивилась, что он спрашивает ее об этом.
      – Понятия не имею, в чем дело, – ответила она. – Мы с Нарсэл поднимались по лестнице к салону миссис Эрим, когда доктор Эрим выскочил оттуда и помчался вниз. Нарсэл бросилась за ним, и после этого я ее больше не видела. Мы с Халидой отнесли миссис Эрим самовар. Она показалась мне очень расстроенной, но я не знаю, по какой причине. Естественно, миссис Эрим не стала мне ничего объяснять.
      Майлс вернулся к каллиграфии, и в комнате вновь воцарилась тишина. Трейси добралась наконец до уже знакомого ей материала, который сортировала вчера, и работа пошла быстрее. Молчание вновь нарушил Майлс, взявший на этот раз мягкий, рассудительный тон, словно хотел в чем-то ее убедить.
      – Наверное, описание узоров мозаик и их истории со стороны может показаться элементарным копированием и конспектированием, и тем не менее, это необходимо делать. Очень много памятников старины разрушается, процесс этот неумолим, остановить его практически невозможно. Знаете, в Турции еще совсем недавно не существовало описательной истории и было мало архивов, куда можно было обратиться за консультацией, сделано всего-навсего несколько переводов. Но не думайте, что я занимаюсь этой работой в одиночку. Собирать материал мне помогает множество помощников. Когда книга наконец увидит свет, их труд будет вознагражден.
      Трейси подняла голову. Со своего места на полу она могла видеть Майлса, сидящего на стуле и нагнувшегося над чертежной доской. Контраст света и тени подчеркивал суровость черт его лица и скорбную линию рта, но как бы приглушая его всегдашнюю холодность, которая так часто вызывала у нее отвращение. В ней вдруг проснулось какое-то странное теплое чувство к нему. Она с удивлением для себя увидела в Майлсе Рэдберне человека, безгранично преданного своему делу, самоотверженно делающего рутинную для художника его масштаба работу, которую он сам взвалил на себя.
      Трейси отважилась задать ему вопрос:
      – Но разве не может кто-нибудь другой скопировать эти мозаики и освободить вас от монотонного труда?
      – Так уж получилось, что копирование мне самому стало очень интересно, – сухо ответил Майлс.
      Трейси смотрела на него невольно с большей симпатией, чем ожидала от себя. Она помолчала некоторое время, стараясь как можно точнее сформулировать свои мысли, чтобы увидеть истинное лицо мужа Анабель. Может, откровенность будет тем ключом, что позволит ей открыть дверь в стене, которой он отгородился от внешнего мира.
      – Миссис Эрим считает, что вы никогда не закончите книгу, – сказала она, – а также что вы по-настоящему вовсе не хотите написать ее. Она хочет, чтобы я вернулась домой и сообщила мистеру Хорнрайту, что книга никогда не будет дописана…
      – А что вы сами думаете по этому поводу? – полюбопытствовал Майлс Рэдберн.
      – Откуда мне знать, кто из вас прав? Только что вы говорили с таким видом, будто верите в нее, но порой и мне кажется, что на самом деле вы не очень-то торопитесь закончить ее.
      Трейси попыталась представить себе его реакцию в том случае, если бы она передала ему мнение Нарсэл, считавшей, что написание этой книги было для него своего рода власяницей… что-то вроде наказания, которому он сам подверг себя за жестокое обращение с Анабель в прошлом. Но она и так зашла уже слишком далеко для одного разговора и не осмелилась облечь свою мысль в слова. Неожиданно у Трейси мелькнула мысль, что она больше не хочет, как раньше, злить его и расставлять ему ловушки. Сейчас она видела в Майлсе Рэдберне не только мужа Анабель, но и незаурядную личность, яркого человека.
      – У миссис Эрим могут существовать личные причины, по которым она не хочет видеть эту книгу завершенной, – заметил Майлс Рэдберн. – Те же самые причины, которые, возможно, привели к ее сегодняшней ссоре с деверем. Возможно, она и права, и вы напрасно тратите свое время здесь, Трейси Хаббард.
      Трейси больше не сомневалась в том, что миссис Эрим ошибается. Она уже хотела сказать ему это, но он вдруг посмотрел на дверь.
      – Послушайте! – сказал Рэдберн.
      С лестницы донесся быстрый перестук женских каблуков-шпилек. Майлс нагнулся над доской. Трейси уловила запах розовых духов Сильваны, это означало, что миссис Эрим в дверях в кабинет.
      – Могу я поговорить с тобой, Майлс? – спросила Сильвана Эрим.
      Трейси никогда не слышала раньше ее голоса как бы в отрыве от тела, как сейчас. Она непроизвольно отметила его слегка вопросительную интонацию и легкую скрипучесть. Голос Сильваны не казался столь же спокойным, как ее манеры и внешний вид.
      – Конечно… пожалуйста, входи, – кивнул Майлс.
      – Случилась небольшая неприятность, – негромко сообщила Сильвана, входя в комнату.
      Несомненно, она не заметила Трейси, сидящую на полу и наблюдающую за ней поверх стола. От белокурых волос, аккуратно уложенных в густое тяжелое кольцо на затылке, до кончиков изящных черных туфелек, она выглядела совершенным воплощением хладнокровия. Если бы не резкие, слегка назойливые нотки в ее голосе, можно было бы подумать, что она, несмотря ни на что, не испытывает ни малейшего беспокойства.
      – Во-первых, – сообщила Сильвана Майлсу, – думаю, эта молоденькая американка должна немедленно отправиться домой. Меня удивило то, что ты позволил ей остаться, когда…
      – Эта молоденькая американка находится здесь, – сообщил Майлс и, приподняв брови, кивнул в сторону Трейси. – Может, ты сама расскажешь ей, почему хочешь, чтобы она вернулась домой?
      Сильвана Эрим даже бровью не повела, лишь небрежно взглянула на макушку Трейси и жестом дала понять, чтобы та вышла из комнаты.
      – Пожалуйста, оставьте нас вдвоем. Я хочу поговорить с мистером Рэдберном с глазу на глаз.
      Трейси встала и вопросительно посмотрела на Майлса.
      – Но мне тоже хотелось бы узнать, почему вы не хотите, чтобы я осталась.
      – А я уверена, что вы прекрасно знаете, почему, – строго ответила ей Сильвана Эрим.
      Майлс кивнул на дверь.
      – Я позову вас, когда мы закончим разговор.
      Миссис Эрим вошла в кабинет и сразу же направилась к чертежной доске, не обращая на Трейси ни малейшего внимания. Трейси направилась вон из комнаты. Вслед ей донесся радостный возглас Сильваны:
      – Какая изумительная работа! Самая лучшая из того, что ты сделал, мой друг. Нью-йоркский покупатель останется очень доволен. Там неожиданно возник большой спрос на турецкую каллиграфию. Они используют ее как орнаменты и декоративные детали.
      Трейси тихо закрыла за собой дверь и быстрым шагом пошла в свою комнату. С нее было достаточно унижений. Сейчас ей просто необходимо как-то добраться хотя бы до одного из подводных течений, которые скрывались под гладкой поверхностью внешне спокойной и размеренной жизни в этом доме. Трейси прекрасно понимала, что Сильвана ей ничего не скажет. Доктор Эрим за что-то сердился на нее. Оставалась еще Нарсэл. Что ж, настало время вывести милую турчанку на чистую воду и расставить в их отношениях все точки над «i».
      У себя в комнате Трейси открыла ящик и вытащила шарф, который нашла вчера вечером в развалинах дворца. Сложив его и сунув в сумочку, она отправилась на поиски Нарсэл.
      Нарсэл у себя не оказалось. Трейси встретила в самом низу лестницы Халиду и спросила о Нарсэл. Служанка показала рукой в направлении лаборатории, которая находилась в киоске.
      Трейси пока так и не побывала еще в этой части дома на холме, она проходила мимо него, только когда проходила по лестнице. Большую часть первого этажа киоска занимала огромная и ярко освещенная комната, из которой можно было выйти в две или три более маленькие комнатки. Огромная лаборатория была заставлена шкафами и столами с оборудованием и полками, на которых стояли клетки с мышами и морскими свинками. На каждой клетке висела табличка. От клеток немного пахло зоопарком, но этот неприятный запах перебивал аромат духов. В дальнем конце лаборатории доктор Эрим работал с двумя молодыми помощниками. Однако когда Трейси Хаббард вошла в комнату, Мюрат даже не поднял головы.
      В одной из маленьких клетушек горел свет, и Трейси услышала, как кто-то там напевает грустную турецкую песню. Она заглянула внутрь и обнаружила Нарсэл. Девушка была в белом халате и что-то аккуратно замеряла в стеклянном измерительном сосуде. Она подняла голову и улыбнулась Трейси.
      – Вы пришли навестить меня? Хорошо. Пожалуйста, входите.
      Трейси вошла в маленькую комнату и на короткое время почувствовала, как сильный запах сандалового дерева перебил более слабые запахи. На полках у стен стояло огромное множество пробирок и пузырьков с ярлычками. Они были классифицированы соответственно их происхождению: запахи животных, цветов, растений.
      – Вы сами очищаете масла? – поинтересовалась Трейси Хаббард.
      – Иногда, весной и летом, это делает миссис Эрим, – ответила Нарсэл. – Но процесс это довольно сложный, и проще работать с несколькими основными маслами и уже готовыми экстрактами. Мне интересно смешивать запахи. Ну-ка, скажите, пожалуйста: вам это нравится или нет?
      Она открыла маленький пузырек и капнула духами на запястье Трейси в то место, где бился пульс. Для того чтобы уловить тонкий аромат сирени, очень легкий и очень освежающий, Трейси пришлось избавиться от запаха сандалового дерева и выйти в главную лабораторию.
      – Очаровательный запах, – похвалила Трейси, возвращаясь к Нарсэл. Однако она пришла разговаривать не о духах. – Вы очень заняты? Мне бы хотелось поговорить с вами.
      – А я думала, что вы вновь взялись за наведение порядка, – сказала Нарсэл. – Что, у мистера Рэдберна опять испортилось настроение?
      – Просто миссис Эрим захотела поговорить с ним наедине. По-моему, она хочет убедить его немедленно отправить меня домой. Не знаете, почему она так настроена против моего пребывания здесь? Не понимаю, ведь в сущности она сама меня сюда пригласила.
      Нарсэл склонилась над стеклянной пробиркой и очень аккуратно перелила в нее жидкость.
      – Пожалуй, я могу кое-что предположить, но не думаю, что она откроет мистеру Рэдберну истинную причину, по которой хочет отправить вас домой.
      Через ее плечо Трейси посмотрела в конец длинной комнаты. Доктор Эрим был полностью поглощен своей работой и, казалось, не замечал ее.
      – Не могли бы мы поговорить где-нибудь с глазу на глаз? – попросила Трейси.
      – Конечно, – Нарсэл закончила переливать жидкость и закрыла стеклянную пробирку пробкой. – Это подождет. – Она понюхала свои пальцы и сморщила носик. – Эссенции, которые нравятся Сильване, на мой взгляд, обладают слишком резкими запахами. Подождите… я помою руки, и мы пойдем туда, где нам никто не помешает.
      Девушка ополоснула руки в раковине, сняла свитер с вешалки и протянула Трейси.
      – Наденьте его… на улице довольно прохладно. Мое пальто висит у двери. Пойдемте… я вам кое-что покажу.
      Она не сказала своему брату ни слова, когда они выходили из здания, а он тоже не обратил никакого внимания на их уход. Выйдя на улицу, девушки двинулись по тропинке на холм и шли через лес до тех пор, пока не взобрались на его вершину. Там стоял маленький летний домик с арочными дверями и стенами решетчатой конструкции. В летнюю жару в этом домике можно было найти уютное убежище от солнца. Нарсэл остановилась у двери и обвела рукой открывающийся с холма ландшафт.
      С высоты в лучах послеобеденного солнца далеко открывался Босфор, извилистая голубая лента, разделяющая Европу и Азию. Над Стамбулом низко нависла прозрачная дымка, похожая на вуаль, за которой прячет свое лицо красавица из гарема. Ближе к яли, на другой стороне пролива, в золотых лучах солнца стояли каменные стены и башни Румели Хизар, постепенно темневшие.
      – Как прекрасен… наш Босфор, вы не находите? – спросила Нарсэл. – Но его течение коварно… Черное море не такое уж и соленое, и из него по проливу к Мраморному морю направляется поверхностное прохладное течение. Из Мраморного моря в Босфор попадают более теплые воды и направляются в противоположном направлении в сторону России. В этих двух морях водятся даже разные виды рыб. Если ночью выглянуть в окно, то можно увидеть лодки с зажженными керосиновыми лампами. Рыбаки держат их над водой, чтобы заманить рыбу в сети. Но хватит о Босфоре… Вы хотели поговорить со мной не о рыбе, а о чем-то серьезном. Пойдемте. Тут рядом есть скала, на которой можно погреться на солнышке и спокойно поговорить.
      Шершавая сухая поверхность большого валуна была ощутимо теплой. Девушки взобрались на него и некоторое время сидели молча. Трейси никак не могла решить, как бы поделикатнее начать разговор. Наконец она достала из сумочки шелковый шарф и протянула его Нарсэл.
      – Я вам сейчас верну ваш шарф. Миссис Эрим сказала, что он ваш.
      Турчанка на мгновение заколебалась, потом взяла шарф в руки и развернула его. Полоски сливового и кремового цвета пробежали между ее пальцами, как струи воды, и упали теплой лужицей на колени.
      – Значит, это вы были в развалинах вчера? – полувопросительно-полуутвердительно спросила Трейси.
      Темная головка Нарсэл склонилась еще ниже, она не подняла глаз. Наконец, когда Трейси уже начала думать, что турчанка так и не ответит, Нарсэл негромко проговорила:
      – Да, это была я.
      – Ахмет там тоже был, – сказала Трейси. – Он следил за вами. С вами был кто-то, с кем вы разговаривали…
      Нарсэл приподняла голову и взглянула на Трейси. Глаза ее были непроницаемо темными. Сейчас никто не сказал бы, что они принадлежат девушке мягкой и покорной.
      – Разговаривали… да. Но до этого никому нет дела.
      – Никому, кроме меня, – возразила Трейси. – Мне очень интересно узнать, почему разговор шел обо мне? Мужчина, который произнес мою фамилию, был явно не в самом благодушном настроении.
      – Так вы не знаете, почему? – испуганно спросила Нарсэл.
      – Да нет, откуда я могу это знать? Я ведь не знаю турецкого, я разобрала из всего услышанного только свое имя. А может, с вами был мистер Рэдберн? Или ваш брат?
      Нарсэл печально вздохнула и начала нервно накручивать шарф себе на пальцы. Это было похоже на то, как мужчины перебирают четки, когда хотят успокоиться.
      – А вы умеете хранить чужие секреты? Хотя, благодаря Ахмету-эффенди, наш секрет перестал быть таковым. Он не одобряет того, что мы делаем. Если я открою вам свою тайну, то буду полностью в ваших руках. Обещайте, что вы ничего никому не расскажете.
      – Едва ли я побегу к миссис Эрим, вашему брату или мистеру Рэдберну исповедоваться, – ответила Трейси.
      Нарсэл Эрим еще несколько секунд пристально рассматривала ее, как бы стараясь найти ответ на вопрос: можно ей доверять или нет? Наконец она кивнула.
      – Нередко обещание американца надежнее обещания европейца. Может, вы станете моей подругой и замените Анабель. На встречу со мной в развалины вчера пришел Хасан.
      Трейси недоуменно повторила имя:
      – Хасан?
      – Не помните? Сегодня на Крытом базаре… в маленьком магазинчике, где я покупала агатовые четки для Мюрата. Хасан – сын Ахмета-эффенди.
      Трейси сразу же вспомнила молодого человека. И тут же к ней вернулась тревога, которую она испытала, услышав грубый мужской голос тогда в развалинах.
      – Я хочу выйти замуж за Хасана, – призналась Нарсэл. – Но его отец придерживается патриархальных взглядов и считает, что такой брак невозможен. Мой брат тоже придет в ярость от этой новости. Но он ничего еще не знает. Мюрат по-своему тоже подвержен предрассудкам и поэтому сделает все, чтобы расстроить наш брак. У меня тогда останется единственный выход: сбежать из дома. Но Хасан сейчас еще не может позволить себе содержать жену. Ждать трудно, но я должна ждать и хранить наши отношения в тайне, пока не наступит подходящий момент. Потом я просто рассмеюсь в лицо любому человеку, который попытается вмешаться в наши отношения. Мне не нравится… что Ахмет-эффенди следит за нами. Значит, придется выяснять с ним отношения, убеждать его, что он не прав.
      – Миссис Эрим тоже будет против вашего брака? – спросила Трейси.
      Нарсэл усмехнулась.
      – Сильвана будет только счастлива, если я покину яли. Она с удовольствием бы выселила из дома всех нас, заполнила его своими друзьями и развлекалась в свое удовольствие. Она не питает теплых чувств к близким родственникам моего отца и старшего брата. Мюрат терпеть ее не может, но Ахмет-эффенди не забывает, что старший брат очень любил эту женщину и привел ее в дом. Он не забыл, что брат дал ей все, что мог. После нашего отца Ахмет-эффенди больше всего любил нашего старшего брата.
      В голосе Нарсэл слышалась такая горечь, что она, казалось, испытала облегчение, выговорившись.
      Трейси ласково дотронулась до руки турчанки, стараясь успокоить и подбодрить ее.
      – Мне очень жаль, что я невольно помешала вам. Обещаю, что никому ничего не скажу. Но я все же не понимаю, почему вы упомянули обо мне тогда?
      – Потому что с вами в дом вошли новые неприятности. Потому что там, где вы, похоже, всегда можно ждать каких-то происшествий. Взять хотя бы то, что произошло сегодня утром с вашей работой. Но больше всего меня беспокоит то, что такое уже бывало.
      – А как, по-вашему, Сильвана способна на подобную шутку? – спросила Трейси.
      Нарсэл приподняла колени и крепко обхватила их руками.
      – Иногда лучше не думать… не видеть.
      – А мне не нравится играть в страуса, – решительно заявила Трейси. – Что имел в виду мистер Рэдберн, когда перед обедом говорил о полтергейсте? Что вы имеете в виду, когда говорите, что «это» началось опять?
      – Об этом я не хочу говорить, – покачала головой Нарсэл. – Когда подобные происшествия случались раньше, они становились прелюдией к беде. Даже к смерти.
      – К смерти… жены мистера Рэдберна? – уточнила Трейси.
      – К смерти вашей сестры, – мягко поправила Нарсэл.
      На какое-то мгновение тишина на залитой солнцем вершине холма обрела почти осязаемую напряженность. Какую-то долю секунды Трейси еще надеялась, что ей показалось, будто Нарсэл произнесла слово «сестра», но нет, ошибки быть не могло. Это подтверждал изучающий взгляд турчанки.
      – И давно вы об этом знаете? – нарочито сдержанно поинтересовалась Трейси Хаббард.
      Нарсэл негромко вздохнула, словно испытала облегчение, открыв свою тайну.
      – С той минуты, как Сильвана позвонила мне в город и попросила заехать в отель за американкой по имени Трейси Хаббард.
      – Вы знали… и молчали?
      – Мне показалось, вы хотели хранить все это в тайне, – пожала плечами Нарсэл. – Я предоставила вам много возможностей признаться в том, что вы сестра Анабель, но вы молчали. Мне порой даже становилось страшно, что мое поведение покажется вам странным. Я знаю за собой эту слабость: временами могу быть надоедливой.
      – Но как вы могли узнать? Анабель не раз мне говорила, что никому не рассказывала о своей семье.
      – Да… Она объяснила мне причину. – Нарсэл погладила шелковый шарф, лежащий у нее на коленях. – Анабель хранила молчание об этом до нашего последнего разговора. Он произошел утром в день ее смерти. Анабель была страшно несчастна, рассеянна, сама не своя. Майлс поступил с ней ужасно грубо и жестоко. Он покинул ее в самый трудный для нее момент, когда она так отчаянно нуждалась в его помощи. Анабель попросила меня съездить за ним в аэропорт и попытаться отговорить от поездки в Анкару, но я опоздала. Перед самым моим выездом у нее почти случилась истерика. Тогда-то Анабель и рассказала мне о своей младшей сестре в Америке. Сестре, которую она звала… и которая так и не приехала к ней на помощь.
      – Пожалуй, она была права, – кивнула Трейси, но не стала объяснять, что посчитала просьбу Анабель о помощи очередной ложной тревогой.
      – Тогда почему вы все же приехали? Почему явились инкогнито, якобы для того, чтобы помогать Майлсу Рэдберну? Чтобы насладиться тем, что можете водить всех нас за нос?
      Трейси было трудно встречаться глазами с обвиняющим взглядом Нарсэл. У нее под ногами словно разверзлась земля, и она не знала, как себя вести.
      – Я могу объяснить все, – наконец ответила Трейси. – Но это долгая история.
      Нарсэл ждала продолжения, но Трейси замолчала. Она не могла заставить себя рассказать постороннему, в общем-то, человеку об истеричном звонке Анабель за несколько часов до самоубийства.
      – Вы сохранили мое инкогнито в тайне? – спросила она у Нарсэл. – Несмотря на то, что с первой минуты нашего знакомства знали, кто я такая?
      – Я посвятила в эту тайну одного человека, но не сразу, – кивнула Нарсэл.
      Трейси напряженно выпрямилась, готовясь к худшему.
      – Кто этот человек?
      – Простите, – сказала Нарсэл, – но мне показалось, что Мюрат тоже имеет право знать об этом. Вчера вечером я рассказала ему правду. Ему не понравилось, что вы сыграли с нами такую злую шутку. Поэтому он и вел себя с вами за завтраком не очень вежливо.
      – Теперь мне понятно его поведение… Но больше никто не знает, что я сестра Анабель?
      – Мюрат решил, что Сильвана тоже должна знать, кто вы, поскольку сейчас этот дом в некотором роде принадлежит ей. Поэтому он рассказал ей о вас сегодня во время нашей с вами поездки в Стамбул.
      Трейси вспомнила туманные намеки Сильваны, которые сейчас стали ей понятны. Вполне вероятно, что в эту самую минуту Сильвана Эрим рассказала Майлсу Рэдберну о том, что она сестра Анабель. Трейси не сомневалась, что он ни секунды не станет терпеть ее присутствия после того, как узнает о жестокой шутке, которую она сыграла с ним.
      Нарсэл произнесла мягко, будто прочитала мысли Трейси:
      – Не думаю, что Сильвана раскроет правду о вас Майлсу. Мне кажется, она побоится, что он может захотеть оставить вас, что вы можете объединиться с ним как сестра Анабель… против нее.
      – Но почему?
      – Потому что она не хочет, чтобы он закончил эту книгу. Поначалу книга была прекрасным предлогом, чтобы предложить ему гостеприимство… потому что она была нужна и важна. Но сейчас книга отнимает у него все его время, все его внимание. Больше Рэдберну ничего не нужно, а это ей не по душе. Сегодня Сильвана поссорилась с Мюратом из-за Майлса. Мюрат хочет, чтобы тот покинул дом, а Сильвана ждет, когда он забудет Анабель и примет мир и спокойствие, которыми она желает окружить его… заплатив свою собственную цену.
      Трейси пристально смотрела на нее и ждала объяснения.
      – Она по уши влюблена в Рэдберна… вот что я хочу сказать.
      Это откровение почему-то очень встревожило Трейси.
      – Но она же старше его, – запротестовала девушка. – И как он мог… после Анабель?
      – Как вы, однако, расстроились, малышка! – проговорила Нарсэл, и в ее глазах неожиданно сверкнула насмешка. – В отличие от Сильваны вы не реалистка. Все это время на самом деле не я, а вы вели себя, как страус. Сильвана утверждает, что ей сорок один. Может быть. Значит, она всего на три года старше Майлса. После смерти моего старшего брата она стала богатой женщиной и может предложить этому человеку безопасную и надежную гавань, в которой он получит шанс забыть или притупить мучающее его чувство вины. Мне поможет уйти от всего этого только брак с Хасаном. А что делать Мюрату? В сложившихся обстоятельствах он не может позволить себе жениться и содержать жену. Конечно, Мюрат мог бы поехать в Анкару, его приглашает туда правительство. Ему предлагают прекрасную современную лабораторию при лучшей больнице, но он не поедет. Это дом нашего отца… и он должен принадлежать Мюрату. Он намерен остаться и прогнать Майлса. По возможности вместе с Сильваной.
      Все встало на свои места, и Трейси с готовностью приняла почти все, что сказала Нарсэл, за исключением одного момента.
      – По-моему, вы недооцениваете мистера Рэдберна, – твердо возразила она. – Не могу подтвердить, что он может всерьез полюбить Сильвану.
      – Значит… и вас не миновали его чары? Мне это совершенно непонятно. Лично мне этот человек не нравится. И, кроме того, я собственными глазами видела, что он сделал с Анабель… с вашей сестрой. Будет очень печально, если вы последуете по ее стопам.
      Трейси отмахнулась от предупреждения Нарсэл с восклицанием досады и негодования и немедленно вернулась к разговору об Анабель.
      – Это же просто смешно! Но, скажите мне, что он сделал с Анабель? Вы упомянули про его жестокость и несколько раз сказали, что он злой… но так и не объяснили, почему вы считаете его таким.
      Нарсэл набросила себе на плечи яркий шарф и встала.
      – Мы уже достаточно поговорили на эту тему. У меня нет доказательств. Если бы они у меня были, я бы обязательно предъявила их вам. Без доказательств же мои обвинения будут пустыми словами. Но становится прохладно. Давайте вернемся. Трейси вскочила.
      – Подождите! У нас может не возникнуть в скором времени другого шанса поговорить наедине. Расскажите мне о смерти Анабель… Я знаю только то, что написано в газетах. Почему она оказалась одна в лодке на Босфоре?
      – Этого мы так и не поняли, – ответила Нарсэл. – Ясно только одно – она хотела умереть. Он довел ее, что называется до белого каления, и уехал, когда ей не хотелось больше жить. Это единственное разумное объяснение. Анабель взяла с нашего причала лодку, не большой каик, а маленькую моторную лодку для коротких прогулок и рыбалки. Тот день был туманным, холодным, пасмурным, шел дождь. Потом мы решили, что она не стала заводить мотор, отошла на веслах от берега и попала в быстрое течение. Скорее всего у нее просто не хватило сил бороться с течением и управлять лодкой. Лодка перевернулась, а тело Анабель нашли только на следующее утро ниже Румели Хизара. Всю ночь мы места себе не находили… а Майлс улетел в Анкару и ничем не помог нам.
      Трейси смотрела на извивающуюся голубую ленту воды и думала о ее коварных подводных течениях, движущихся на север в обратном направлении. По щекам девушки катились слезы. Анабель была хрупкой… Именно такой, какой изобразил ее на портрете Майлс Рэдберн. Она не могла не понимать, что ей не справиться с сильным течением. Насколько же сильным оказалось ее отчаяние, если заставило выбрать такой конец, такой страшный способ покончить с жизнью?
      Вдруг колени Трейси подогнулись, и ее слегка замутило.
      Нарсэл, заметив это, все поняла и расцеловала Трейси по турецкому обычаю в обе щеки.
      – Пожалуйста… не стоит так горевать, – мягко произнесла она. – Я не знаю, почему вы приехали сюда тайно, но я надеюсь, что, может, со временем вы мне все расскажете.
      Трейси решительно взяла себя в руки, смахнула с глаз слезы и прогнала тошноту. За ней остался долг перед Анабель, и она должна найти в себе силы и продолжить расследование.
      – Во-первых, я здесь потому, что мне необходимо выполнить задание нашего главного редактора, – сообщила она. – Я уверена, что мистер Хорнрайт никогда бы не послал меня в Турцию, если бы знал, что я сестра Анабель. И не думаю, что мистер Рэдберн обрадовался бы моему появлению, если бы знал, что я сестра его жены. Так ли уж необходимо рассказывать ему, кто я такая на самом деле?
      – Я ему ничего не скажу! – пообещала Нарсэл. – Я абсолютно уверена, что Сильвана тоже будет молчать. Но Мюрат наверняка посчитает своим долгом проинформировать мистера Рэдберна о том, что вы сестра его жены. Правда, может, не сразу. Майлс ему не нравится, но он всегда поступает так, как считает правильным. Брат самым тщательнейшим образом исследует ситуацию своим умом ученого, прежде чем что-либо предпринимать. Так что, возможно, у вас и есть немного времени.
      – Что ж, если мистер Рэдберн должен знать, что я сестра его жены, я бы предпочла сама рассказать ему об этом, – заявила Трейси. – Только немного позже, не сейчас. Мне необходимы несколько дней на подготовку. – «Чтобы проложить себе дорогу в том тумане, который продолжал окружать Анабель», – подумала она.
      – Тогда вы сами должны поговорить с Мюратом, – предложила Нарсэл. – Если хотите, я устрою вам разговор сегодня вечером. Сильвана дает у себя маленький ужин, и Майлс будет там. Я тоже пойду, но Мюрат не ходит на ее званые ужины. У вас будет время поговорить с ним с глазу на глаз после ужина.
      Когда они вместе начали спускаться с холма, Нарсэл по-дружески, почти с любовью, взяла Трейси под руку. Она словно хотела передать ей хотя бы часть чувств, которые испытывала к Анабель.
      По пути к дому Трейси задала ей один из вопросов, ответов на которые до сих пор не находилось.
      – Я так и не поняла, почему вы говорили обо мне с Хасаном вчера и почему оба были такими сердитыми?
      – Ну как вы не можете понять! – воскликнула Нарсэл. – Мне необходимо обсуждать с Хасаном все, что важно для меня. Поэтому, конечно, я рассказала ему все о вас. Он принялся спорить со мной, требовать, чтобы я всем рассказала, что вы сестра Анабель Рэдберн. Хасан даже рассердился на меня за то, что я сначала не хотела никому о вас рассказывать. Сегодня на базаре он вновь принялся ругать меня. Мужчины не всегда понимают смысл маленьких женских уловок.
      – Но почему он относится ко мне с такой неприязнью?
      – Хасану никогда не нравилась моя дружба с Анабель, – призналась Нарсэл, – и он не хочет, чтобы я дружила с ее сестрой.
      Неожиданно Трейси осенило.
      – Тогда и Ахмет должен знать, кто я… раз он слышал, как вы вчера вечером обсуждали меня.
      – Возможно, вы и правы, – рассеянно кивнула Нарсэл. Сейчас ее больше тревожил факт, что Ахмет мог услышать ее разговор с Хасаном.
      Почему-то Трейси больше боялась того, что Ахмет знает, кто она такая, чем того, что это же знают Сильвана или Мюрат. С самого начала Ахмет показался ей типичным интриганом из турецкой легенды, и она не могла избавиться от этого образа.
      Пока они спускались с холма, Нарсэл, по крайней мере, вышла из задумчивости и вновь стала разговорчивой и веселой. Сейчас она такая же веселая, как и утром, подумала Трейси, когда ехала в Стамбул повидать Хасана.
      – Не расстраивайтесь, – попыталась успокоить Трейси Нарсэл. – Я не всегда делаю то, что хотят мужчины. Ататюрк подарил турецким женщинам возможность быть независимыми, и я пользуюсь этой возможностью.
      Трейси очень сомневалась в этом. Скорее всего Нарсэл только мечтала о независимости, была независимой только в своем воображении. На самом деле она была готова выполнить любое распоряжение брата, и он пользовался ее врожденной покорностью чаще, чем она это осознавала.
      – Но как же все-таки быть с Ахметом? – настаивала Трейси. – Вам не кажется?..
      – Не беспокойтесь, – успокаивающе прервала ее Нарсэл. – Ахмет-эффенди сам сильно недолюбливает Майлса, поэтому не в его интересах раскрывать вашу тайну. Все сейчас будут молча ждать… что вы предпримете. За исключением, возможно, Мюрата.
      Трейси представила себе это тягостное ожидание, в то время как все все знают, и картина не очень обрадовала ее. Они дошли до киоска, и Нарсэл отправилась в лабораторию продолжать колдовать над духами. Трейси поднялась в кабинет Майлса, встревоженная мыслями о том, что почти все время, пока она находится в Стамбуле, люди, которым она доверяла меньше всего, знали, что она сестра Анабель. Перед смертью Анабель, должно быть, на самом деле была сама не своя, раз открыла свою тайну.
      Тот факт, что Майлс еще не знал, кто она, успокаивал слабо. Это означало всего лишь то, что она не может тянуть бесконечно с решительным разговором, потому что кто-нибудь мог ее опередить. И все же она не может прямо сейчас рассказать ему, что Анабель была ее сестрой. Этот разговор необходимо немного отложить, чтобы он не отправил ее домой в тот самый момент, когда она только начала хоть немного разбираться в отношениях, царящих в этом доме.
      Сейчас ее дальнейшая судьба находилась в руках Мюрата Эрима. Как же трудно смотреть в лицо человеку, которого она и так уже достаточно сильно разозлила своим обманом, да еще просить у него об услуге. Трейси печально думала, что впереди ее не ждет ничего хорошего.

      Майлс уже не рисовал, а сидел за столом, что-то читал и делал пометки карандашом. Едва удостоив Трейси взглядом, он не стал расспрашивать ее о причинах столь долгого отсутствия.
      Трейси была рада потихоньку вернуться к работе, не привлекая его внимания. Она до сих пор не могла прийти в себя после разговора с Нарсэл, с удивлением обнаружив, что больше всего ее царапнули слова Нарсэл о том, что и ее не миновали чары Майлса Рэдберна.
      Это, конечно, было смешно. Трейси редко верила Анабель, когда та ругала мужа, и поэтому с самого начала постаралась относиться к нему беспристрастно. Но несмотря на это, с первой же минуты знакомства между ними возникла неприязнь. Особенно неприятно Трейси было узнать об истинных чувствах, которые он питал к ее сестре. Сегодня Рэдберн несколько раз удивил ее и оставил в абсолютной растерянности, но это еще не означало, что она могла попасть под его обаяние, как Анабель в первые дни замужества, прежде чем ее постигло разочарование.
      Сейчас Трейси гораздо больше волновала другая проблема: как объяснить причину своего приезда, скрыв при этом, что она сестра Анабель? Пребывая в уверенности, что никто не знал и не знает о ее существовании, она очень удобно устроилась в нише, из которой теперь не знала, как выбраться.
      – Если вы и дальше собираетесь сидеть под столом в этой неудобной позе, – нарушил молчание Майлс Рэдберн, – прошу вас, по крайней мере, перестать так жалобно вздыхать. Я не могу думать из-за ваших вздохов. Если хотите, найдем вам стул. Может, это поможет.
      Трейси не могла заставить себя встретиться с ним взглядом. Роль, которую она играла в этом доме, была сыграна, маска сорвана, и пусть он еще не знает об этом, но именно от него может исходить самая большая опасность для нее.
      Майлс вышел в салон, взял круглый стол, покрытый бархатной скатертью, и внес его в кабинет. Трейси выбрала самый твердый из четырех стульев и последовала за ним. Он поставил стол на пустое место с выражением сердитого нетерпения на лице, а Трейси придвинула стул. Собрав побольше бумаг и рисунков из-под длинного стола, девушка села спиной к Майлсу и принялась за работу. Она изо всех сил старалась дышать не слишком громко и заставляла себя думать только о турецких мозаиках.
      Так они проработали в абсолютном молчании несколько часов. Наконец Майлс Рэдберн отложил в сторону книгу и начал что-то быстро писать. В шестом часу он собрал несколько исписанных листков бумаги и принес их Трейси.
      – Надеюсь, вы умеете печатать? – осведомился художник. – В этом случае вам удастся доказать свою полезность и перепечатать для меня это, когда у вас будет время. Там в углу стоит пишущая машинка… с английским шрифтом. Должен признаться: вы вызвали у меня чувство вины в отношении текстовой части рукописи. Если вы собираетесь по-настоящему обосноваться во «Взгляде», вам нужно доказать, что здесь вы проводили время не зря.
      Трейси была несказанно удивлена.
      – Я перепечатаю их прямо сейчас, – кивнула она и всмотрелась в его почерк, чтобы быть уверенной, что разберет его. Извилистый почерк Майлса Рэдберна был, впрочем, ей знаком. Она вспомнила, что уже видела его тогда, в гостинице.
      – А я сейчас сделаю перерыв, – сообщил Майлс. – Хочу как следует прогуляться перед ужином у Сильваны.
      Он на мгновение остановился у ее стула, как будто ожидая, что она посмотрит на него. Трейси вспомнила, что Майлс с неохотой оставлял ее одну в кабинете.
      – Хотите, чтобы я тоже прервалась? – спросила она.
      – В этом нет необходимости, если хотите еще поработать, – покачал головой Рэдберн, достал из кармана ключ и положил на стол перед Трейси. – Я нашел второй ключ от этой комнаты. Можете взять его себе, если хотите. Когда будете уходить, закройте балконную дверь и заприте входную. Тогда никто не сможет уничтожить результаты вашего труда.
      Трейси посмотрела на него удивленно. Майлс Рэдберн явно изменил свое отношение к ней, ее опять кольнуло чувство вины.
      – Что вы имели в виду, когда говорили о полтергейсте? Кто, по-вашему, сделал это?
      – Полтергейст столь же подходящее слово для определения злого шутника, как и все остальные. Может, теперь проделки закончатся. Я не понимаю, почему кто-то старается запугать вас и заставить уехать. Впрочем давайте забудем об этом. Скорее всего это на самом деле безвредные, хотя и злые шутки.
      Трейси удивилась, вспомнив, как и Майлс, и Нарсэл говорили о том, что Анабель сильно запугали и довели до отчаяния. К тому же он не знал о существовании причины, по которой кто-то мог хотеть заставить ее уехать…
      Майлс вышел из кабинета, оставив ее печатать и размышлять о его неожиданно вспыхнувшей доброте и участии к ней. Он, похоже, искренне беспокоился о ее будущем во «Взгляде» и даже старался помочь ей в то время, как она только и делала, что строила против него козни и обманывала. Когда Майлс Рэдберн узнает всю правду, его гнев будет неудержим. Намеки Нарсэл на то, что она влюбилась в Рэдберна, вызывали у нее только смех, но, тем не менее, Трейси обнаружила, что может пока не обращать внимания на гнев Майлса Рэдберна. Она уже сталкивалась с тяжелыми сторонами его характера, однако перенести его презрение она будет не в силах. Трейси отвергла эту мысль с отвращением и сама же удивилась: а что это я?.. Разве мне это не все равно?
      После его ухода Трейси закрыла двери на балкон на защелку. Она перепечатывала страницы, написанные Рэдберном, и время от времени с беспокойством поглядывала на открытую входную дверь. Однажды она перестала печатать на несколько секунд, и ей показалось, что в салоне слышатся тихие шаги. Трейси быстро подошла к двери и выглянула из кабинета, но никого не увидела.
      Наконец Трейси закончила печатать и вернулась к себе. Она была рада компании Ясемин, которая юркнула в комнату. Трейси знала теперь, что всем обитателям дома, за исключением Майлса, известно, кто она такая, и поэтому чувствовала себя намного более одинокой, чем раньше, и вдвойне более уязвимой. У любого обитателя дома могла возникнуть мысль, что Трейси Хаббард приехала сюда только потому, что Анабель что-то ей рассказала, что она идет по каком-то горячему следу. Они не могли знать, как мало информации сообщила ей Анабель, чтобы попытаться во всем разобраться. Только упоминание о черном янтаре, какой-то тайне и полный отчаяния крик Анабель. «Я не хочу умирать!» – крикнула она в трубку… и отправилась на Босфор в лодке, зная, что не справится с течением.
      К этому времени Ясемин уже привыкла к ней. Она позволяла гладить и ласкать себя и в конце концов устроилась подремать на коленях у Трейси, как бы предлагая вариант дружбы. Они тихо сидели вдвоем до тех пор, пока Халида не принесла поднос с ужином и запиской от Нарсэл.
      Нарсэл писала, что Мюрат заработался допоздна в своей лаборатории и будет ужинать там. Поэтому она предложила Трейси поужинать пораньше в своей комнате. В девять часов начнется званый ужин у Сильваны, и слуги будут заняты. Нарсэл поговорила с братом, и он согласился встретиться с Трейси в полдевятого. Она должна будет прийти в жилые помещения, которые разделяли брат и сестра Эримы. Он будет ждать ее там.
      Трейси была рада, что не увидит за ужином доктора Эрима. Так что теперь на какое-то время ей необходимо прогнать страх перед этой встречей и найти способ как-то скоротать время.
      Они с Ясемин вновь поужинали вместе. После ужина Трейси взяла одну из книг, которые прислал Майлс, и принялась читать об Оттоманской империи, о легендах и скандалах, которыми были наполнены те дни. Ей на глаза попалась довольно неприятная история, которую Нарсэл рассказала во время первой переправы через Босфор на пароме: о женщинах из гарема, которых топили в Босфоре у Сераглио, когда они надоедали или попадали в немилость к правящему султану. В истории остался один султан, который отличился, полностью обновив таким способом свой гарем. Он приказал зашить сто наложниц в мешки, привязать к мешкам камни и кинуть женщин в Босфор. Позже какой-то ныряльщик нашел в том месте трупы ста женщин, словно стоящих на дне в облепивших их тела мешках. Колыхались их длинные волосы, казалось, они танцевали какой-то жуткий танец.
      Этот рассказ подействовал на Трейси ужасно, и она задрожала от страха в комнате, окна которой выходили на Босфор. Когда стемнело, девушка вновь вышла на балкон, чтобы полюбоваться ночным пейзажем. Она напомнила себе, что времена Оттоманской Порты давно прошли и что Стамбул сейчас не более опасный и неприятный город, чем любой другой из известных ей.
      По темным водам скользили рыбацкие лодки, светились огни, которые, по рассказам Нарсэл, должны были привлечь рыбу. Над водой отчетливо разносились голоса, время от времени к ночным звукам прибавлялся гудок парохода. На противоположном берегу темнели башни одинокой громады Румели Хизара на фоне вечернего неба.
      Трейси не покидали мысли об Анабель, хотя она и понимала, что лучше бы ей сейчас хотя бы на время забыть о ней.
      Она даже обрадовалась, когда подошло время встречи с доктором Эримом. Сейчас любое действие радовало ее. Она расчесала волосы до блеска и подкрасила губы губной помадой. Потом сделала последний штрих к своему вечернему туалету и надела клипсы с синими камнями, подарок Нарсэл. Чтобы понравиться Мюрату? – с усмешкой спросила себя Трейси. Или просто для того, чтобы защититься от дурного глаза?
      Брат Нарсэл ждал ее в их общей гостиной. Когда он открыл дверь, Трейси заметила, что он разложил большую часть своей коллекции на поверхности резного стола из черного дерева. Мюрат держал в руках маленькую японскую глазурованную чашку. Он вертел ее в пальцах и гладил, как четки. Трейси заметила в нем типичную для жителей Востока любовь к неодушевленным предметам, которая удовлетворялась не столько разглядыванием их, но главным образом дотрагиванием.
      Когда Мюрат Эрим пригласил ее в комнату, Трейси обратила внимание на то, что его настроение улучшилось по сравнению с тем, каким он было за завтраком. Сейчас на его смуглом лице читалась какая-то мягкая, почти трогательная печаль. Она вновь отметила про себя, что он очень недурен собой, прекрасно двигается… ценит и понимает женщин.
      – Прежде всего… я должен извиниться, – начал Мюрат. – Сегодня утром у меня было очень плохое настроение и, боюсь, я вел себя грубо с вами.
      – У вас были все основания сердиться, – откровенно призналась Трейси. – Я вела себя глупо.
      Доктор придвинул ей стул и положил на него подушки. Когда Трейси села, он сказал:
      – Вы вольны вести себя так, как считаете нужным. Но мне очень не нравится, что вас привез сюда Рэдберн, прекрасно зная, что вы сестра Анабель, и скрыл этот факт от нас.
      – О нет! – быстро покачала головой Трейси. – Мистер Рэдберн ничего об этом не знает. Поэтому я и решила попросить вас ничего не говорить ему.
      Мюрат Эрим молчал, пристально глядя на маленькую чашку, которую держал в руках, потом поставил ее на столик рядом с маленьким латунным Буддой.
      – Этот вопрос требует некоторого обсуждения, – наконец ответил он. – Я хотел бы разобраться в этом деле. В нем для меня много еще неясного и непонятного.
      – Я не уверена, что смогу все объяснить, – призналась Трейси. – Боюсь, я действовала чаще всего импульсивно. Когда появился шанс поехать в Турцию, я побоялась сказать мистеру Хорнрайту, что была сестрой жены Майлса Рэдберна. Он мог бы подумать, что я, вместо того чтобы ускорить работу над книгой, буду тормозить ее.
      Мюрат серьезно кивнул, наблюдая за Трейси со смущающей пристальностью. Неожиданно он встал и подвинул торшер ближе так, чтобы свет падал на ее лицо. Как на допросе, мрачно подумала Трейси! Его следующие слова удивили ее.
      – Нет… не могу найти в вашем лице ничего общего между вами и Анабель. Вы абсолютно не похожи на нее.
      – Все правильно, мы с Анабель абсолютно не похожи, – согласилась Трейси. – Людей это постоянно удивляло. А мне всегда хотелось быть похожей на нее. Я никогда не встречала девушки прекраснее Анабель.
      Мюрат Эрим не стал ни отрицать ее слов, ни как-то корректировать их, он сделал самое неожиданное – широко улыбнулся.
      – Я могу понять, как трудно любой девушке сравнивать себя с Анабель. Но, мне кажется, вам не стоит и пытаться это делать, вы очень привлекательны, особенно когда выглядите женственно, а эти клипсы, которые на вас сегодня, придают вам милую женственность.
      Разговор принял столь неожиданный для Трейси оборот, что она застыла в изумлении.
      И вновь мягкая улыбка Мюрата Эрима как бы приподняла завесу печали, которая окружила его этим вечером.
      – Вас удивляет, что я сказал вам комплимент? Но почему? Я просто говорю, что думаю. Но позвольте все же дать вам один совет: по-моему, вам следует быть раскованнее и, может, немного более модно одеваться.
      – Я все равно никогда не смогу быть такой, как Анабель, – возразила Трейси.
      – Да это и не нужно. Надеюсь, вы извините меня за то, что я позволил себе судить вслух о вашей внешности, но, поверьте, я сделал это только потому, что желаю вам добра. Нарсэл может многому вас научить в этом отношении.
      Трейси вспомнила, как Майлс сдернул с нее клипсы, потому что считал, что они не идут ей, и это воспоминание вызвало у нее улыбку. Она больше не сердилась на него за это. Трейси просто показалось смешным, что в один и тот же день двое мужчин отнеслись абсолютно противоположно к танцующим синим клипсам.
      Ее внезапная улыбка, наверное, задела мужское самолюбие Мюрата, потому что он слегка обиженно мигнул. В то же самое мгновение из-за стеклянных дверей веранды дома на холме донесся очень громкий взрыв смеха. Трейси посмотрела в окно и увидела, что весь второй этаж киоска ярко освещен. Каждый раз, когда на ужин прибывал новый гость, до них долетали смех и громкие голоса.
      Мюрат Эрим сердито нахмурился, быстро встал и нервно задернул шторы.
      – Она вечно развлекается, – с осуждением произнес он. – Она знает, кажется, всех в Стамбуле. На этот ужин приехал французский посол и несколько высокопоставленных правительственных чиновников. Сегодня вечером она будет показывать свое новое приобретение – самовар, хвастаться, чтобы еще раз доказать, как она умна, какой у нее хороший вкус. А ведь самовар не может принадлежать ей.
      Трейси поймала его на слове.
      – Вы хотите сказать, что он должен быть возвращен в музей?
      – Конечно. Хотя Сильвана и имеет немалые связи в высоких кругах и ей разрешат похранить его у себя какое-то время. Но я имел в виду не это.
      Он заколебался, будто решал, стоит ли продолжать. Потом вновь бросил на Трейси пристальный внимательный взгляд, который так отличался от взгляда Майлса Рэдберна. Холодный взгляд Майлса, казалось, скользил по поверхности и не проникал на глубину, словно он почти не видел человека, на которого смотрел. Глаза же красивого турка стремились проникнуть прямо в душу человека, на которого он смотрел. Трейси с беспокойством подумала, что от доктора Эрима будет нелегко что-нибудь скрыть.
      Мюрат отодвинул от стола резной стул и развернул его так, чтобы можно было сидеть на нем, как бы верхом, положив руки на спинку. Усевшись таким образом, он испытующе взглянул на Трейси.
      – Я вам объясню, почему эта женщина не обладает никакими правами на самовар. Она украла его у Анабель Рэдберн.
      Трейси внезапно насторожилась и затаила дыхание. Она ждала продолжения.
      Мюрат так пристально следил за ее реакцией, словно даже ее молчание могло что-то ему сообщить.
      – Может, я употребил слишком сильное выражение, но именно ваша сестра отыскала этот самовар в одной лавчонке на базаре. Он был весь в пыли, и никто не обращал на него внимания. Знаете, нам всем казалось, что самовар будто откровенничает с ней. Ей удалось раскопать историю самовара, и эта история настолько очаровала ее, что она немедленно захотела, чтобы Майлс купил ей самовар. А лавочник догадался, что ему повезло и что он обладает настоящим сокровищем. Поэтому он и заломил совершенно фантастическую цену. Рэдберну было наплевать на сам самовар и его богатую историю, и он не собирался платить за него такие бешеные деньги. Он отказался даже торговаться. Ему не хотелось потворствовать безумным капризам жены. Он заявил Анабель, что не смог купить самовар. Через несколько месяцев самовар исчез, и Анабель пришлось прекратить поездки в Стамбул, во время которых она любовалась им. Мы знали об этом, но не говорили ее мужу.
      Мюрат достал сигарету и закурил.
      – Вы не курите? Это хорошо. Турецкие женщины, как и турецкие мужчины, сейчас курят слишком много. Нарсэл курит… Сильвана тоже курит. А мне это не особенно нравится. Но вернемся к самовару. Анабель перестала упрашивать Майлса купить его, и несколько последних дней перед самой ее смертью в доме царил покой. И только совсем недавно я узнал, что Сильвана ездила в Стамбул и купила самовар, прекрасно зная, как хотела его иметь Анабель. Она попросила лавочника спрятать его и решила привезти домой, когда миссис Рэдберн забудет о нем и свыкнется с потерей.
      После смерти вашей сестры Сильвана не стала немедленно перевозить самовар домой, опасаясь, что он вызовет у Майлса печальные воспоминания о ссоре, причиной которой он послужил. Но сейчас ей надоело скрывать свое сокровище, и она решила показать его всем. Сильвана не такая уж великая ценительница произведений искусств, какой хочет казаться. Она просто относится к тем людям, которые хотят иметь то, что нравится другим.
      Значит, Нарсэл неправильно истолковала отношение брата к самовару, подумала Трейси. Она считала, что он завидует Сильване.
      – Мне очень не нравится, что этот самовар, приносящий зло, появился в доме моего отца, – мрачно сообщил Мюрат. – Хотя, возможно, с самого начала судьба распорядилась, чтобы он попал именно в этот дом.
      – И вы верите в это? – удивленно поинтересовалась Трейси.
      Он слегка напряженно улыбнулся.
      – Я не только ученый, но прежде всего – турок. А турки – очень эмоциональные люди, мисс Хаббард, хотя внешне мы можем казаться стойкими и сдержанными. Да, мы не такие вспыльчивые, как греки, живущие среди нас. Но мы слишком долго жили с идеей кисмета, чтобы наш образ мышления не приобрел немного фаталистический уклон. Может, именно эта черта характера и мешает некоторым нашим согражданам успешно делать карьеру. Хотя, мне кажется, постепенно турки учатся брать быка за рога и не ждут, когда это сделает за них Аллах. Может, и я смогу кое-что сделать с этим самоваром.
      – Чтобы он не принес в дом несчастья? – осведомилась Трейси.
      Мюрат Эрим покачал головой.
      – Вы шутите. Да, вы абсолютно не похожи на Анабель. Она верила в существование зла так же, как в реалии современного мира.
      – По-моему, Анабель верила и в добро, – быстро вставила Трейси. – Она любила дарить радость людям, окружавшим ее. Когда она была молода, везде, где бы она ни появлялась, воцарялись счастье и веселье. Анабель искренне считала счастье чем-то осязаемым и думала, что его можно держать в руках. Поэтому счастье и давалось ей.
      – И тем не менее, однажды она разжала пальцы и выпустила его… – возразил Мюрат.
      Трейси не хотелось продолжать этот разговор. Она решила, что настало время заняться тем, из-за чего она и встретилась с Эримом, – заставить его дать обещание молчать.
      – Я уже говорила, что пришла сюда попросить вас об одном одолжении. Не рассказывайте мистеру Рэдберну, что я сестра Анабель. Или, по крайней мере, подождите об этом рассказывать.
      – Мне не нравится Майлс Рэдберн, – ответил Мюрат. – Так что мне наплевать, будет он знать о том, что вы сестра его жены, или не будет. В этом деле имеется единственное «но»: он гость в этом доме, а даже нежелательный гость имеет кое-какие права. Может, вы все-таки объясните мне, почему приехали в Стамбул под вымышленным предлогом и почему до сих пор не хотите, чтобы он знал, что вы сестра его жены.
      Трейси Хаббард изо всех сил попыталась говорить как можно более спокойно.
      – Будет лучше, если я сама все ему расскажу, но не прямо сейчас, а чуть позже. Если я стану ему необходимой в его работе, может, он разрешит мне остаться.
      – А почему вы так хотите остаться?
      – Потому что мне необходимо выполнить мое поручение, – ответила Трейси, понимая, что начинает немного упрямиться.
      – Ясно. Вы продолжаете водить меня по кругу. Может, это и не мое дело. Ну ладно… У меня есть кое-что интересное для вас. – Он направился к шкафу, где находились остатки его коллекции, взял оттуда небольшой пузырек и протянул его Трейси. Пузырек был закрыт очень плотной пробкой, в нем плескалась светлая жидкость.
      – Это духи, – объяснил Мюрат. – Если хотите, можете открыть их.
      Трейси вытащила пробку и вдохнула тонкий аромат. В нем чувствовалась сладость, но не чрезмерная, навязчивая и вызывающая тошноту, а легкая, едва уловимая, ускользающая. Еще Трейси уловила запах какой-то зелени, напомнивший ей прохладный уголок какого-нибудь леса. С деревьев свисает мох, растут пышные папоротники, согреваемые с трудом пробивающимися сквозь густую листву лучами солнца.
      – Эту формулу придумала Анабель, – пояснил Мюрат Эрим. – Она открыла мне ее. В основе лежит дубовый мох, чуть-чуть иланг-иланга и кое-какие другие составляющие. Вашу сестру заинтересовала работа Сильваны с духами, но после первых же попыток моя невестка отказалась ее учить. Руки Анабель двигались так быстро, и она оказалась такой беспечной, что быстро разбила немало посуды и оборудования Сильваны. После этого только Нарсэл объясняла ей изредка, как и что нужно делать. Для Анабель смешивание духов казалось игрой, и, по-моему, она обладала к этой игре кое-какими способностями. Для того чтобы поддержать ее интерес, я заказал Анабель духи… для дамы, которую описал ей. В результате появился этот маленький пузырек. Можете взять его себе, если хотите. Дама была, естественно, выдумана и во многом похожа на саму Анабель.
      После того как Трейси закрыла пузырек пробкой, в воздухе еще некоторое время витало легкое благоухание. Оно было таким же неуловимым и веселым, как и сама Анабель когда-то. От этой мысли к горлу Трейси подступил комок, который она не могла проглотить. Доктор Эрим наблюдал за ней с выражением мягкой печали на лице, и ей внезапно показалось, что она поняла значение всего того, что произошло сегодня вечером в этой комнате.
      – Вы любили мою сестру, не так ли? – спросила она.
      Выражение добродушия на лице Мюрата Эрима мгновенно сменилось настороженностью. Трейси встала и быстро сказала:
      – Мне очень понравились эти духи. Спасибо вам за них. Но, прошу вас, позвольте мне самой рассказать мистеру Рэдберну, кто я, ладно? Если вы согласны, я не буду больше отнимать у вас времени.
      – Хорошо, – согласился доктор Эрим, продолжая настороженно смотреть на нее. – Пусть будет так, как вы хотите.
      Он проводил Трейси до двери, но не открыл ее сразу, а остановился, взявшись за ручку.
      – Прежде чем уйти, пожалуйста, ответьте на один вопрос: почему вас так заинтересовали четки из черного янтаря и почему, несмотря на этот интерес, вы отложили их в сторону?
      Доктор Эрим чересчур много замечал, чересчур много чувствовал… Только сейчас Трейси поняла, что он с ней сделал. Мюрат усыпил ее бдительность своим фальшивым сочувствием, комплиментами и советами, а когда она расслабилась, задал тот вопрос, ради ответа на который, собственно, и был затеян весь разговор.
      – Не понимаю, о чем вы, – растерянно пробормотала Трейси. – Мне безразличен черный янтарь…
      – И тем не менее, вы хотели взять именно янтарные четки. Я читал в ваших глазах это желание, и мне стало любопытно.
      Румянец на щеках выдавал волнение Трейси, но она не могла ни открыть дверь, пока он держал ручку, ни ответить ему.
      – Очень странно, – задумчиво произнес Мюрат. – У вас с сестрой были общие вкусы. Помню, когда я предложил Анабель выбрать любые четки из своей коллекции, она сразу же выбрала четки именно из черного янтаря. Интересно, почему? Может, вы получили от своей сестры какое-то известие, связанное с ними, незадолго до ее смерти? А может, вы вообще приехали сюда из-за них?
      Это было недвусмысленное предупреждение. В воздухе повеяло опасностью, и Трейси мысленно приказала себе: «Осторожнее, осторожнее!»
      – Да… Анабель написала мне письмо. Она просила меня приехать в Стамбул. В то время я не могла бросить работу. Возможно, мой отказ сыграл в ее судьбе роковую роль. Вот почему я сочла своим долгом приехать сюда, хотя и было уже поздно.
      – Кажется, на Западе это называется сентиментальным паломничеством? – Мюрат Эрим открыл дверь и слегка поклонился девушке. – Я получил большое удовольствие от нашего разговора. – В его интонации послышалась насмешка.
      Трейси еще раз поблагодарила его за духи и обещание не рассказывать Майлсу Рэдберну, что она сестра Анабель. Не услышав звука закрываемой двери, она поняла, что он наблюдает за тем, как она поднимается по лестнице.
      Третий этаж был мрачным, холодным и пустым. Тусклый свет люстры почти не разгонял тени. Уходя на встречу с доктором Эримом, Трейси оставила у себя в комнате свет, и сейчас ярко освещенная и теплая комната радушно встретила ее. Ясемин тоже ждала ее возвращения. В мангале лежали раскаленные докрасна уголья.
      Глаза у Анабель были слегка зеленоватого оттенка. Может, поэтому Майлс так ненавидел эту кошку с зелеными глазами? – подумала Трейси.
      Трейси села и вновь открыла пузырек с духами. Деревья, мох и сладость… веселье, как легкий летний ветерок. Она не стала много размышлять над ролью доктора Мюрата Эрима, которую он исполнял во всех этих таинственных событиях. Самовар, черный янтарь и духи со сладковатым запахом – пряная смесь турецкой интриги. Что ж, она тоже не так проста, как, может быть, хотелось бы доктору Эриму, теперь она знает о нем такое, чего не знала раньше. Уже само его нежелание отвечать на вопрос об отношении к ее сестре дало ей ответ на него. Мюрат Эрим любил Анабель. Этот факт объяснял неприязнь Мюрата к Майлсу Рэдберну, но и только. Безразличие же самого Майлса к Эриму говорило о том, что он или не замечал эту любовь, или ему было наплевать на нее. Правда, в последнее Трейси верилось с трудом.
      В любом случае все, кто знал, что Трейси Хаббард сестра Анабель Рэдберн, хотели ее скорейшего возвращения домой. Это все больше и больше укрепляло ее в мысли, что она находится у самого порога какого-то важного открытия. И это открытие, несомненно, было связано с той ролью, которую играл во всей этой трагедии черный янтарь.
      Как бы то ни было, но Майлса, который пока не знал, кто она такая, в данный момент Трейси боялась больше всего. Она расскажет ему все, но позже, не сейчас. Это время еще не пришло.
      Следующие несколько дней выдались довольно спокойными и тихими. У Трейси был ключ от кабинета, и Майлс больше не возражал против того, чтобы она работала в одиночестве. Она могла приходить и уходить, когда хотела, и это позволяло ей чувствовать себя все время занятой. Больше никто не покушался на аккуратные стопки рукописи книги Рэдберна, и Трейси семимильными шагами познавала историю Турции. Она обнаружила, что Майлс вложил в эту книгу много труда. Во всяком случае, в ее первую половину. У нее складывалось впечатление, что в последние месяцы он остыл к этой работе, возможно, потому, что потерял импульс первоначального интереса и энтузиазма.
      Раз или два Трейси удалось уговорить Майлса Рэдберна рассказать ей об интересных, на его взгляд, местах, в которых он бывал в Турции, о том, где еще планирует побывать. Он оживлялся, но ненадолго, а потом вновь возвращался к своим делам. Иногда он вдруг останавливался и, замерев, сидел, глядя перед собой невидящим взглядом или выбегал из кабинета и отправлялся бродить вдоль Босфора. Такие прогулки продолжались довольно долго.
      Несколько дней подряд после обеда Рэдберн собирал свои краски, кисти, брал мольберт и куда-то исчезал. Но и тогда он ходил пешком, а возвращался быстро. После таких исчезновений Майлс вел себя еще беспечнее и нетерпеливее, чем обычно. Он ничего не объяснял Трейси, а она считала неуместным его расспрашивать.
      За исключением встреч в столовой, да и то не постоянных, Трейси почти не видела Мюрата и Нарсэл Эримов. И ни разу – Сильвану.
      Наступил день ее рождения – Трейси исполнилось двадцать три, – но она не стала никого о нем оповещать. Анабель всегда, даже после того, как Трейси выросла, не забывала о ее дне рождения, и каждый раз Трейси ждал какой-нибудь сюрприз, который свидетельствовал о любви к ней старшей сестры и ее богатой фантазии. Пару раз в дни рождения Трейси Анабель болела, но все равно присылала какой-нибудь маленький, пусть и символический, подарок. Для Трейси же подарки сестры были самыми дорогими.
      И вот наступил день рождения, с которым Анабель ее не поздравила. Трейси ощутила еще раз, как ей не хватает сестры. «Все хорошее в моей жизни закончилось с ее смертью», – с болью в сердце подумала она.
      Чтобы погасить грусть, Трейси решила провести этот день за работой и не встречаться ни с кем из обитателей дома, за исключением Майлса. Он, как обычно, погрузился в свои мысли и, казалось, вообще не замечал ее присутствия. После обеда Рэдберн вышел из кабинета, не сказав, куда идет. Трейси работала до тех пор, пока не появилась Халида с давно ожидаемой Трейси просьбой Сильваны Эрим заглянуть к ней в киоск.
      Трейси шла за Халидой, гладя свою булавку в виде пера. Давно она не ощущала связи с сестрой до такой степени, как в этот день.

      В салоне Сильваны, как всегда, пахло духами. Шторы были раздвинуты, и в комнату лился дневной свет. Сильвана восседала среди горы подушек на диване, нисколько не похожая на отдыхающую турчанку. Она сидела, выпрямив спину, положив одну руку на инкрустированный столик. Золотоволосая красавица в желтом платье, на фоне медного, начищенного до блеска самовара, который возвышался рядом на столе, производила очень эффектное впечатление, усиливавшееся еще и благодаря тому, что самовар отражал эту великолепную картину.
      – Входите, пожалуйста, мисс Хаббард, – сказала Сильвана, не поворачивая головы. – Надеюсь, наш разговор не помешает мистеру Рэдберну.
      Трейси вошла в комнату, и ее словно обдало с головы до ног сильным запахом пармских фиалок. У окна стоял мольберт и возле него Майлс, с кистью в одной руке и палитрой в другой, полностью сконцентрировавшийся на холсте.
      Трейси вздрогнула. Теперь ей стало понятно, что означали начавшиеся недавно послеобеденные отлучки Майлса! Наверное, он снова начал писать… и сейчас писал Сильвану Эрим с ее самоваром. Кто знал, что ему рассказала Сильвана? Или чего от нее ждать вообще?
      Трейси уселась на тот же диван, на котором сидела, когда Сильвана выбирала кустарные изделия крестьян.
      – Мистер Рэдберн сказал, что вы оказываете ему значительно большую помощь, чем он ожидал, и что работа у вас движется хорошими темпами, – проговорила Сильвана, не пошелохнувшись.
      – Я рада, – ответила Трейси и облизнула кончиком языка губы.
      Майлс не обращал на них ни малейшего внимания.
      Его темные брови были сдвинуты, как будто он был ужасно недоволен тем, что получалось на полотне.
      – Вы уже сможете ответить мне, сколько еще времени займет у вас работа? – поинтересовалась Сильвана. – Неделю? Две?
      – Трудно сказать, – осторожно ответила Трейси. – Мистер Рэдберн заказал для меня в Стамбуле специальные папки. Как только их привезут, я разложу по ним весь материал и составлю каталог, а пока я перепечатываю страницы рукописи, которые правились. Сделать предстоит еще много: по некоторым разделам книги недостаточно информации, не хватает и рисунков, прежде чем можно будет отобрать те, что войдут в книгу.
      Трейси повторяла не что иное, как слова Майлса, пользуясь теми же аргументами, что и он, когда хотел оправдать бесконечные затяжки в работе.
      Внешне Сильвана оставалась абсолютно спокойной, но рука ее, лежащая на колене, вздрогнула, впрочем, едва заметно.
      – Рука должна лежать неподвижно! – воскликнул Майлс Рэдберн. – Я хочу, чтобы было видно кольцо. Оно будет единственным зеленым пятном на портрете.
      – Он не разрешает мне посмотреть, что получается, – на манер обиженной девочки прошептала Сильвана и повернула руку так, чтобы огромный изумруд попал под солнечные лучи и заиграл. – Мистер Рэдберн считает, что я не должна видеть портрет до тех пор, пока он не будет закончен. Но вернемся к вашей работе, мисс Хаббард. Когда привезут папки, о которых вы сказали, может быть, мистер Рэдберн сам сумеет навести порядок в своей рукописи? Я, со своей стороны, тоже могу оказать ему посильную помощь.
      Руки Сильваны Эрим лежали неподвижно, голубые глаза оставались спокойными, но губы слегка сжались. Если Сильвана действительно питала теплые чувства к Майлсу Рэдберну, а он нет, его реакция могла быть очень резкой. Трейси непроизвольно бросила на него быстрый взгляд.
      Майлс положил кисть и отошел от портрета, неодобрительно глядя на него.
      – Переходи к делу, Сильвана. Скажи Трейси, чего ты от нее хочешь.
      – Англичане столь же грубы, сколь и откровенны, – прошептала Сильвана, но на ее лице было такое выражение, которое говорило, что французы тоже могут быть откровенными, но только если это может принести им хоть какую-то выгоду. – Хорошо, я открою вам все карты. Мне вовсе не хочется торопить вас. Просто все дело в том, что я пригласила погостить в нашем доме нескольких друзей из Парижа. Вы уже, наверное, убедились, что ваша и соседняя комнаты выходят на Босфор, и поэтому они самые удобные для гостей. Мне жаль, но…
      – То есть вы хотите, чтобы я переехала, – закончила за нее Трейси.
      Сильвана снизошла до легкой улыбки.
      – Я рада, что вы прекрасно все поняли. Надеюсь, вы не будете возражать, если я попрошу вас покинуть комнату, которую вы сейчас занимаете, мисс Хаббард?
      Трейси насторожилась.
      – Почему она должна не возражать против переезда? – не понял Майлс.
      Сильвана Эрим промурлыкала:
      – Только из-за того, что в ней шумно, холодно и сыро… Мне лично… эти комнаты не нравятся.
      – Если вам нужны свободные комнаты, – предложила Трейси, – я могу вернуться в Стамбул на оставшееся время. Отсюда, кажется, ходят автобусы до города. Как-нибудь доберусь.
      – Это было бы для вас утомительно и неудобно, – заметил Майлс. – Когда приедут твои гости, Сильвана?
      Миссис Эрим подняла брови, изображая мягкий упрек, но потом элегантно уступила.
      – Возможно, мы сумеем отложить этот визит на некоторое время. Конечно, я не хочу причинять тебе неудобства.
      – Отлично, – кивнул Майлс.
      Только тут Трейси заметила, что пальцы обеих ее рук крепко сжимают колено. С помощью Майлса сражение было выиграно, но она не чувствовала от этого особенной радости. Сильвана Эрим не станет тратить весь свой оружейный арсенал в одном незначительном сражении, и Трейси не придала большого значения победе в этой маленькой стычке. Она встала, считая, что разговор закончен, но Майлс остановил ее.
      – Посмотрите, что получается, – приказал он. – Я никогда не разрешаю человеку, портрет которого пишу, стоять у меня за спиной, дышать в плечо и критиковать, но иногда разрешаю это посторонним наблюдателям.
      Трейси хотелось поскорее убежать из этого салона, но она подошла к картине. Портрет был далек от завершения, но его цветовое решение уже найдено. Майлс Рэдберн собирался насытить полотно золотистыми и медными тонами, которые заставили бы холст блестеть от света. Уже хорошо просматривались контуры самовара и желтоватые очертания женской фигуры, сидящей на диване. Но детали еще не были выписаны, и, главное, художник не дошел пока до лица. Трейси показалось, что Майлс специально так долго возится с определением общего колорита портрета, чтобы как можно дольше откладывать момент, когда придется взяться за него по-настоящему.
      – Он не живет пока, – недовольно пробормотал Майлс. – Цвета хороши, и основной сюжет неплох – женщина и самовар, но портрет как единое целое еще не живет.
      – Дорогой Майлс… ты не должен так быстро отчаиваться, – вмешалась в разговор Сильвана. – Просто ты уже отвык от кисти. Это пройдет. Ты вернешь силу и точность своему мазку, и я не сомневаюсь, что этот портрет принесет тебе большую славу.
      – Я думаю не о славе, – покачал головой Майлс Рэдберн. – Меня больше всего беспокоит собственная апатия. Теоретически я хочу писать, но практически не могу найти объект, который зажег бы во мне необходимую искру вдохновения и разбудил энергию.
      Намек Майлса на то, что она не могла вдохновить его, не очень понравился Сильване. Трейси показалось, что лоск внешнего спокойствия, за которым она прячет свои истинные чувства, вот-вот начнет трескаться и еще больше разозлит Майлса Рэдберна. Трейси вмешалась в разговор, чтобы перевести его на более безопасную тему.
      – Как похорошел самовар после того, как вы его помыли и начистили! Вы собираетесь подавать в нем кофе, миссис Эрим?
      – Ни в коем случае! Никогда! – горячо запротестовала Сильвана. – Музейные экспонаты нельзя использовать в быту. Я его даже начищала сама. Местами он был покрыт зеленой пленкой, на нем остались царапины и вмятины. Я старалась трогать его как можно меньше. На мой взгляд, вполне достаточно почистить его снаружи, не трогая внутри.
      Трейси пристально разглядывала самовар, и ее внимание привлекла одна любопытная деталь.
      – Видите? – обратилась она к Майлсу. – На самоваре?
      Он внимательно посмотрел туда, куда она указывала, и улыбнулся уголком рта.
      – Очень интересно, – кивнул Рэдберн и вновь взял кисть.
      Трейси отошла, боясь наблюдать за ним. Отражение в самоваре отнюдь не льстило миссис Эрим. Если он захочет разработать его детальнее, это понравится ей еще меньше.
      Сильвана привстала с дивана.
      – Что там такое? Вы должны рассказать мне.
      – Не крутись, пожалуйста, – строго осадил ее Майлс. – Еще немного, и я разрешу тебе отдохнуть. Дай мне сначала только поймать это… И не задавай вопросов. Если все будет в порядке, скоро сама все увидишь.
      Сильвана вздохнула и откинулась на подушки. На пальце засверкал изумруд, и самовар послушно отразил зеленый огонь. Тут Трейси в первый раз заметила, что прямо под высокой трубой на самоваре висит маленькое ожерелье из голубых бусинок.
      – Почему на нем ожерелье? – спросила она. Сильвана улыбнулась.
      – Это все суеверия и предрассудки Халиды. Только так я могу заставить девчонку зайти в одну комнату с самоваром. Она считает, что голубой цвет прогонит его злые чары.
      – А мне бусы на нем нравятся, – заметил Майлс. – Хороший турецкий обычай. Я не уверен, что Халида так уж и ошибается насчет того, что этот самовар приносит несчастье. Но, с другой стороны, я и не уверен, что голубые бусы обладают достаточной волшебной силой, чтобы защитить нас.
      Поработав еще какое-то время, он нервно отложил кисть в сторону и начал собираться.
      – Сегодня что-то ничего не получается. К тому же я утомил тебя, Сильвана, этим сидением в одной позе. Пойду поработаю с книгой. Трейси, не поможете мне?
      Трейси направилась к двери, но Сильвана спокойно и властно сказала:
      – Я хотела бы пару минут поговорить с мисс Хаббард наедине. После этого я пришлю ее тебе.
      Было ясно, что неприятности, к которым Трейси приготовилась заранее, неминуемы. Трейси поймала на себе изумленный взгляд Майлса, который тот бросил на свою помощницу перед уходом, но это только укрепило ее решимость не сдаваться независимо от того, что приготовила ей Сильвана.
      Как только он вышел, в комнату юркнула Нарсэл с видом человека, уверенного в том, что его не прогонят. Трейси спросила себя: а не за тем ли пришла сестра доктора Эрима, чтобы полюбоваться представлением, в финале которого Трейси Хаббард выдворят из дома?
      Нарсэл, сделав несколько шагов по комнате, остановилась перед столом, на котором стоял открытый ящик.
      – Я вижу, вы получили новую партию четок от Хасана-эффенди, – заметила она.
      Сильвана, равнодушно кивнув, ответила:
      – Похоже, спрос на них в Нью-Йорке растет. Благодаря этому я хоть как-то смогу помочь молодому человеку.
      Нарсэл сунула руку в ящик и достала пригоршню ярких бус. Трейси наблюдала, как они скользят в ее пальцах. Среди голубых, красных и коричневых она успела заметить и черные, прежде чем они со стуком упали в ящик.
      – Мне кажется, существуют и другие способы помощи сыну Ахмета-эффенди, – сказала она, не глядя на Сильвану.
      Трейси почти не слышала ответа миссис Эрим, ей было просто не до него. Черные четки напомнили о себе, о своей магической силе. Она вспомнила, что, когда Хасан показывал им четки в магазинчике, черного янтаря среди них не было. Тогда как и когда они очутились здесь? Черные бусы, последние слова Анабель в трубке телефона и детская песенка, означающая сигнал опасности, – эти три вещи были для Трейси неразрывны.
      Внимание Сильваны вернулось к Трейси. Даже не предложив ей присесть, она сказала без всяких околичностей:
      – Мюрат рассказал мне, что вы сестра той несчастной девушки, которая принесла нам так много неприятностей и горя.
      – Верно, – кивнула Трейси и почувствовала, что в горле у нее пересохло. – Я сестра Анабель.
      – Могу я поинтересоваться, почему вы, приехав в Стамбул, не сообщили нам об этом сразу? Это всех нас очень интересует.
      Трейси перечислила все те же причины своего умолчания, которые она привела Мюрату и Нарсэл, но ни одно слово даже ей самой не казалось убедительным. Сильвана внимательно, спокойно выслушала ее, и ее отражение в самоваре словно удваивало это несокрушимое спокойствие.
      – И вы надеетесь, что мы поверим в эту историю? – спросила она после того, как Трейси закончила.
      – Но это правда, – твердо заявила Трейси, несмотря на то, что хотя это на самом деле была правда, но не вся.
      – Я довольно долго размышляла над этой новостью, – сказала Сильвана Эрим, – и не предпринимала никаких шагов, потому что хотела как можно лучше во всем разобраться. Поскольку теперь все знают, что вы сестра Анабель Рэдберн, мне казалось вполне естественным, что вы должны сообщить об этом и мистеру Рэдберну. Но вы, судя по всему, еще не сделали этого?
      Трейси упрямо покачала головой. Главное, что сейчас ее волновало, – это то, чтобы необъяснимый страх, неожиданно охвативший ее, не отразился на лице.
      – Мне кажется, я знаю, почему вы хранили молчание. Вы боитесь, что он сразу же отошлет вас домой, так ведь? – продолжила свое наступление Сильвана.
      – Я не знаю, как поступит мистер Рэдберн, – покачала головой Трейси. – А я в любом случае должна довести работу до конца. После того как она будет закончена, я расскажу ему все… перед самым своим отъездом домой.
      – Неужели вы думаете, что я позволю вам тянуть так долго? – осведомилась Сильвана. – Глупая девчонка… Мистер Рэдберн вновь начал писать. Работа над портретом может спасти его. Я не позволю вам мешать ему всякими глупостями. Завтра же вы получите билет на самолет и послезавтра улетите. Вам все понятно?
      Трейси тяжело вздохнула и решила прикинуться дурочкой, раз ее хотят считать таковой.
      – Я уже говорила и повторяю, что могу переехать в Стамбул, если вам нужна комната, которую я сейчас занимаю.
      Сильвана с досадой взмахнула рукой. Маневр Трейси все-таки вывел ее из себя. Самовар, стоящий у ее локтя, в миниатюре воспроизвел ее движение на гладкой медной поверхности, добавив к нему свое злобное толкование.
      – По-моему, я ясно сказала, что послезавтра вы улетаете из Турции, – сухо отчеканила миссис Эрим. – Если вы останетесь, я открою правду мистеру Рэдберну и сделаю так, чтобы он сам отослал вас домой. Думаю, он будет не очень доволен новостью.
      Трейси Хаббард чувствовала, что вот-вот потеряет самообладание, хотя она старалась не подавать виду, что волнуется, но внутри у нее все дрожало. Все карты были в руках Сильваны, но Трейси решила не давать взять себя на пушку. Она рискнула и предприняла последнюю попытку сопротивления.
      – В таком случае я бы предпочла сама все рассказать мистеру Рэдберну.
      – Пожалуйста, – тут же согласилась Сильвана. – Но в таком случае я, естественно, оставлю за собой право добавить свои собственные комментарии. Мне кажется, для вас самой было бы наилучшим выходом в этой ситуации уехать так же тихо, без скандала, как приехали сюда… ничего не сказав ему.
      Трейси вдруг поняла, что сама может взять Сильвану на пушку, и решительно направилась к двери.
      – Ничего. Я сама выясню, что думает по этому поводу мистер Рэдберн. Я скажу ему, что вы требуете моего немедленного отъезда. Может, он поймет, что завершить работу над книгой он может не только в вашем доме. Тем более что работа над вашим портретом продвигается медленно, и в этом случае смена обстановки может пойти ему на пользу.
      Нарсэл тихо вздохнула. Сильвана молчала до тех пор, пока Трейси не подошла к двери.
      – Пожалуй, вы можете остаться, но лишь на несколько дней, – задыхающимся голосом произнесла она. – Несколько дней, не больше. Потом вы улетите домой. Тихо и без всяких выяснений отношений с мистером Рэдберном.
      Трейси с подчеркнутым хладнокровием вышла из салона. Она одержала еще одну победу, но дорогой ценой. Внутри у нее творилось что-то невообразимое.
      Из комнаты Сильваны вслед за ней выбежала Нарсэл и догнала ее, но Трейси в данный момент не нуждалась в компании.
      – Какая подлая! – тихо воскликнула Нарсэл. – Это ее следует отправить из нашего дома! Ее, и больше никого! Но пожалуйста… лучше подчинитесь. Сделайте так, как она хочет. Для вас самой будет лучше, если вы как можно быстрее уедете.
      – С какой стати я должна уезжать? – возмутилась Трейси. – Почему вы тоже хотите, чтобы я уехала домой? Почему вы на стороне Сильваны?
      Нарсэл ответила ей с негодованием:
      – Я вовсе не на стороне этой женщины. Никогда я не была на стороне миссис Эрим! Просто мне кажется, что вы можете навлечь на себя серьезные неприятности. Знаете, у меня сложилось впечатление, что вы недооцениваете мистера Рэдберна… Я знаю его гораздо лучше. Поэтому, только поэтому и я говорю вам: если вы сейчас уедете, все еще может закончиться мирно и хорошо. Если же останетесь… вам придется положиться только на судьбу и надеяться на лучшее.
      – Я не уеду, – заявила Трейси.
      Нарсэл пожала плечами и переменила тему разговора.
      – Но вы раскроете мистеру Рэдберну правду?
      – Не знаю, – покачала головой Трейси. – Еще не решила, когда ему это сказать. Наверное, и не решу, придется довериться своей интуиции.
      Трейси не могла больше скрывать свою досаду и смятение и поэтому оставила Нарсэл, бегом спустилась по лестнице и побежала по крытому проходу в яли.
      Когда девушка, запыхавшись, вбежала в кабинет, Майлс чистил кисти. Он оторвался от работы и недовольно посмотрел на нее.
      – Что ей теперь от вас нужно?
      – Миссис Эрим хочет немедленно отправить меня домой, – сообщила Трейси. – И не только она. Все остальные – тоже, в том числе и Нарсэл!
      Майлс Рэдберн нахмурился.
      – Может, они и правы. Вне всяких сомнений, ваше присутствие оказывает не очень положительное влияние на всех нас. Нет, нет… не надо дуться и изображать из себя кроткую голубку, которую душат. Мне нравятся женщины, только одного-единственного типа – которых не слышно, не видно. Если бы вас сюда прислал не Хорнрайт, я бы не стал иметь с вами дело вообще.
      Трейси Хаббард до того разозлилась, что почти лишилась дара речи. Не произнеся в ответ ни слова, она адресовала Рэдберну лишь взгляд, налитый гневом. Нет, с нее было достаточно. Наслушалась за день столько плохих слов о себе, что больше никому этого позволять не намерена. Трейси уже была готова открыть Майлсу всю правду, но он вдруг отбросил кисти в сторону, и она прикусила язык.
      – Да перестаньте же вы дуться, в самом деле! Достаточно с нас обоих этой ерунды! Идите к себе. Наденьте пальто, повяжите чем-нибудь голову и побыстрее возвращайтесь сюда. Мы с вами поедем пить чай. И мне, и вам нужно немного развлечься и отдохнуть от этого дома.
      – Не хочу я никакого чая! – с негодованием воскликнула Трейси. – Пить чай… в такую минуту!..
      Майлс Рэдберн довольно грубо подтолкнул ее к двери.
      – Не хотите пить чай – ваше дело, но я хочу. Только, ради Бога, собирайтесь побыстрее и не делайте вид, что вы бомба, которая вот-вот взорвется.
      И Трейси опять побежала, на этот раз в свою комнату. Внутри у нее все клокотало от злости на Майлса Рэдберна. Что ж, подумала она, это даже хорошо, что ею овладел такой злой кураж, он поможет ей выпалить ему правду и навсегда покончить с этой дурацкой ситуацией. Трейси подкрасила губы и повязала голову платком. Сейчас только румянец на щеках да блеск в глазах говорили о том, что она не совсем в себе. Трейси решила, что будет смешно, если она позволит Сильване вывести себя из душевного равновесия. Частично в том, что она так расстроилась, был виноват и самовар, который отражал все вокруг с каким-то странным искажением – в нем все выглядело неприятно. А стоило ей вспомнить про него, как дурные мысли начинали преследовать и беспокоить ее.
      Майлс ждал ее с нетерпением. Он уже надел куртку и фуражку. Как только Трейси пришла, они покинули яли.
      Около причала стоял Ахмет и наблюдал, как лодочник помогает Трейси садиться в небольшую лодку. Она заметила дворецкого, который не сводил с них глаз. Майлс в это время заводил мотор. Наконец они отчалили от берега. Трейси оглянулась, Ахмет все еще стоял на пристани, и ей показалось, что он продолжает наблюдать за ними.
      Они удачно выбрали время, потому что по Босфору в этот час не проплывали большие суда. Майлс направил маленькую лодку прямо к противоположному берегу. Трейси уселась на деревянную скамью у борта и подставила лицо ветру.
      Мимо них текла спокойная, темная вода. Ее поверхность была обманчиво спокойной, казалось, что она почти не движется. За лодкой тянулся белый пенистый след. Трейси с наслаждением дышала прохладным свежим воздухом, в котором не было ни стамбульской пыли, ни ароматов пармских фиалок или роз. Она почувствовала, что успокаивается.
      Когда они приблизились к берегу, на каменную набережную спустились двое юношей, чтобы помочь им причалить. У причала стояло множество рыбацких лодок. На этом берегу сойти из лодки на пристань оказалось труднее, но Трейси ухитрилась это сделать с помощью сильных рук Майлса, споткнувшись всего раз или два.
      Они вышли на обочину довольно оживленной дороги. На ее противоположной стороне, на террасе, стояло множество маленьких столиков и стульев. Берег здесь слегка поднимался, и только что зацветшие платаны вдоль него стояли как гвардейцы в почетном карауле. Несмотря на тепло и яркое солнце, большинство столиков пустовало.
      Майлс нашел столик на дальнем от дороги краю террасы, и они сели на деревянные стулья, не слишком устойчивые из-за неровностей земли. Подошел официант, и Майлс, сказав ему несколько слов по-турецки, сделал заказ.
      За столиком по соседству сидел задумчивый человек, куривший наргиле. Трейси с интересом наблюдала, как он втягивает дым, как булькает вода и извиваются длинные кольца трубки.
      – Как гусеничный трактор, – мечтательно произнесла девушка.
      – Ну, наконец-то вы повеселели, – одобрительно кивнул Майлс. – Что вас беспокоит? Ну и пусть Сильвана пристает к вам. У вас единственная цель помогать мне в работе над книгой. Но даже эта благородная цель отнюдь не является вопросом жизни и смерти. Для вас, по крайней мере. Если вас беспокоит мой отзыв о ваших способностях, можете не тревожиться. Я опишу Хорнрайту ваши профессиональные качества в самых лестных для вас словах. Что бы там ни замышляла Сильвана, для вас это уже не имеет никакого значения.
      Сильвана Эрим сейчас меньше всего тревожила Трейси. Наступила решающая минута для откровенного разговора, но Трейси все никак не могла собраться с духом. Под лучами теплого солнышка она неожиданно для себя расслабилась и могла только, как загипнотизированная, наблюдать за бульканьем наргиле да слушать Майлса.
      Летом, особенно в выходные дни, сообщил он ей, в этом кафе трудно найти свободное место. Вдоль всего Босфора разбросано множество таких открытых кафе, и они пользуются большой популярностью у жителей Стамбула. Это было одним из самых популярных, но сезон еще не начался, и они оказались здесь чуть ли не единственными посетителями.
      Официант быстро принес маленький самовар и тарелку с круглыми булочками, посыпанными семечками сезама. Трейси наполнила чайничек водой из носика самовара и поставила его на полку греться, как это делала Сильвана. Потом разломила булочку, и ветерок подхватил и разнес семечки сезама. По проливу буксир медленно и с какой-то ленцой тащил против течения вереницу барж, за которыми тянулся кремоватого цвета след. На другом берегу Босфора, немного ниже яли, высились башни и стены Анадолу Хизара.
      Трейси откусила кусочек булочки и вспомнила, что сегодня же день ее рождения.
      – Мой праздничный торт, – сказала она, поднимая кусочек булочки. – Сегодня мне исполнилось двадцать три года.
      Майлс наклонил голову, выражение его лица было серьезным.
      – Поздравляю. Я рад, что мы вместе отпразднуем это событие.
      Перебирая крошки от булочки, Трейси подумала: пора! Она начала тихо, словно разговаривала сама с собой:
      – Я хорошо помню свой двенадцатый день рождения. Каждый год в день рождения я вспоминаю его. В тот день произошли события, которые мне никогда не удастся забыть.
      Майлс Рэдберн смотрел на нее ободряюще, словно оставил всю свою нервную напряженность там, в яли.
      – Расскажите мне о нем, – попросил он. Трейси заколебалась, подыскивая слова.

      Она начала свой рассказ негромко и поначалу неуверенно, но постепенно, по мере того, как она погружалась в детские воспоминания, голос ее становился все громче и громче.
      – Мои родители редко отмечали день моего рождения. Отец мой врач, много работает, а еще пишет статьи в разные медицинские журналы. Он был всегда серьезен и занят. Кабинет находился в доме, и ему мешал детский шум. Но в тот год моя старшая сестра уговорила мать отметить мой день рождения. Это должен был быть именно мой праздник, мои друзья должны были прийти ко мне и дарить подарки. Наверное, у меня немного закружилась от всего этого голова. Вечером я надела новое платье. Мама сказала, что я выгляжу в нем очень здорово, и матери моих друзей и подруг сказали то же самое. Внимание всех присутствующих было приковано ко мне, и от радости и возбуждения у меня просто голова шла кругом.
      Но когда с урока танцев вернулась моя старшая сестра… ей тогда было семнадцать лет… все моментально изменилось. Причем это произошло против ее воли, она вовсе не хотела портить мне праздник. Сестра просто оставалась сама собой, но с той минуты, как она вошла в комнату, вечер в честь моего дня рождения стал ее вечером. Ей нравилось вызывать восторг и поклонение у окружающих, нравилось веселить других и делать им приятное. Она немного попела для нас и потанцевала. Прошло совсем немного времени, и все забыли обо мне. Да и как они могли помнить обо мне, когда она находилась в комнате?
      Майлс слушал ее более внимательно, чем она ожидала.
      – Значит, выходит, сестра отняла у вас этот вечер? – полюбопытствовал он.
      Трейси кивнула.
      – Я ужасно взревновала. Я обожала старшую сестру, восхищалась ею и старалась во всем быть на нее похожей, но это было невозможно, и я порой зеленела от зависти. В тот день мне тоже стало очень завидно. Я потихоньку выскользнула из комнаты и отправилась в кабинет отца. Я знала, что никто не будет скучать по мне, никто не заметит моего отсутствия, и от этого мне стало еще обиднее.
      Трейси принялась рассказывать, что произошло дальше, и события одиннадцатилетней давности будто оживали у нее перед глазами. Она словно отключилась от действительности, забыла про Босфор и мужчину с наргиле, почти забыла даже про Майлса Рэдберна. Но какая-то часть ее мозга все время оставалась настороже и следила за тем, чтобы не упомянуть имя Анабель раньше времени.
      Трейси пришла в кабинет отца после того, как он закончил прием пациентов. Он что-то писал, сидя за столом, и не обратил внимания на появление дочери. Она удобно устроилась в кресле, стоящем в углу кабинета, забравшись на него с ногами. Отец иногда разрешал ей посидеть и почитать в этом кресле с одним условием: дочь не должна была мешать ему своими разговорами. Трейси начала тихонько всхлипывать, едва не захлебываясь от жалости к самой себе и разочарования. А снизу доносились пение сестры и звуки веселой вечеринки.
      Тогда Трейси, конечно, даже и не пыталась проанализировать, зачем пришла в кабинет отца, но причина существовала, и она поняла ее позже. У них с сестрой были разные отцы. Отец сестры умер, а отец Трейси оказался единственным человеком, на которого никогда не действовали чары Анабель и ее лесть. Кто знает, может, это была тоже своего рода ревность? Другой, а не он был отцом такой замечательной девочки. К тому же его жена, ее мать, обожала свою старшую дочь и почти не принимала критики в ее адрес. Трейси знала, что она раз по десять на день сравнивала своих дочерей, и сравнение всегда оказывалось не в пользу Трейси. А рядом с отцом Трейси как бы покидала этот заколдованный круг и находила безопасное убежище, в котором чары ее старшей сестры были бессильны.
      К несчастью, отец через какое-то время заметил ее хныканье, раздраженно посмотрел на нее и велел высморкаться. Если она хочет остаться, строго заявил он, то должна перестать хныкать. Он не спросил, почему она плачет, и ничем не показал, что его волнуют слезы дочери. Просто ее присутствие мешало ему работать.
      Трейси кое-как удалось замолчать, она даже потихоньку высморкалась. К ней пришла странная мысль, довольно горькая и зрелая для двенадцатилетней девочки. Сидя в кресле отца, она внезапно поняла, что существует единственная причина ее огромной любви к отцу – его нелюбовь к ее старшей сестре. Выходило, что они разделяли одно и то же не очень хорошее чувство.
      Прошло еще какое-то время, и теперь уже молчание Трейси начало раздражать его. Он швырнул ручку на стол и резко повернулся к ней.
      – Ну-ка выкладывай! – сурово потребовал он. – Что стряслось? Почему ты не на своем дне рождения? Там так шумно и весело, а ты здесь.
      Прежде чем ответить, Трейси пару раз судорожно глотнула воздух. Потом ответила:
      – Потому что там моя сестра. Как только она пришла, мой праздник стал ее праздником. Я больше никому там не нужна.
      – Если ты будешь себя вести, – без всякой снисходительности произнес отец, – как маленькая трусиха, ты на самом деле не будешь им нужна. Пойдем! Я избавлю тебя от твоей сестры. Ты опять станешь королевой на своем дне рождения, а я смогу наконец спокойно работать.
      Когда отец вышел из-за стола, Трейси испуганно вскочила на ноги. Громкой ссоры ей хотелось меньше всего. Она прекрасно знала, что отец не потреплет ее по щеке и не станет утешать или скажет, что любит ее больше всех. Она ждала от него еще одного подтверждения неприязни к ее старшей сестре и получила его. Пусть и с добрым намерением – восстановить в правах хозяйки Трейси, – но он испортит весь праздник. После того как он скажет то, что собирался сказать ее сестре, вечер будет безнадежно испорчен. Поэтому Трейси торопливо заверила его, что сейчас с ней все в порядке, она пришла в себя и сейчас ей уже не обидно. Отец не стал настаивать, хотя, несомненно, подумал, что отказ дочери от его помощи является очередным проявлением ее слабости.
      Трейси выбежала из кабинета и вернулась к гостям. Анабель исполняла модную тогда песенку в собственной обработке. Она сидела на полу, скрестив ноги по-турецки и подогнув вокруг коленей голубую юбку, а вокруг собрались дети. Все раскачивались в такт мелодии песни.
      Трейси нашла мать и прижалась к ее теплой руке. Рука обняла девочку, но Трейси знала, что только машинально – вся любовь и гордость матери были отданы старшей дочери. В тот момент двенадцатилетняя Трейси набралась смелости и раз и навсегда посмотрела в лицо правде, от которой она старалась отворачиваться всю свою предшествующую короткую жизнь. Она инстинктивно поняла в тот момент, что мать никогда не будет любить ее так же, как любила Анабель.
      Но даже в двенадцать лет Трейси Хаббард была горда. И она решила больше не плакать.
      За соседним столиком тихо булькало наргиле, и сладковатый аромат табака плыл к повзрослевшей Трейси Хаббард, которая пыталась рассказать о своих детских обидах Майлсу Рэдберну, мужу Анабель. История о том памятном дне рождения еще не закончилась, но она решила сделать маленький перерыв в ней.
      – Нам придется пить очень крепкий чай, – заметила она. – Я совсем забыла о нем.
      – Мне нравится крепкий чай, – кивнул Майлс.
      Трейси сначала положила в стеклянные стаканы маленькие ложечки, чтобы стаканы не лопнули, и налила в них горячий крепкий чай. Потом разбавила заварку горячей водой из самовара. Когда в чай положили сахар и ломтики лимона, Трейси погрузилась в молчание. Майлс поднял свой стакан.
      – За двенадцатилетнюю Трейси! За маленькую, честную и храбрую леди! Оказывается, вы еще в детстве научились принимать правду, какой бы неприятной и горькой она ни была, и смело жить с ней.
      Трейси отхлебнула чай.
      – Вся беда в том, что не научилась. Это еще не конец моей истории. Если бы она заканчивалась на этом месте, едва бы я запомнила ее на всю жизнь.
      – Тогда расскажите остальное, – попросил Майлс Рэдберн.
      Странно, подумала Трейси, что он оказался таким внимательным слушателем. Неожиданно она нашла в нем понимание. Он ничего не умалял, не подвергал сомнению, но и не сочувствовал притворно, и Трейси внезапно почувствовала к нему какое-то доверие.
      То, что произошло вечером ее двенадцатого дня рождения, стало для нее незаживающей раной, которая не могла затянуться вот уже одиннадцать лет. Трейси приступила к рассказу финала своей истории голосом, лишенным эмоций. Именинный торт и мороженое, конфеты и осознание того, что она завидовала старшей сестре, оказались не очень удачной комбинацией, и Трейси в тот вечер пошла рано спать, чувствуя легкую тошноту. Рано заснув, она проснулась ночью и начала с отчаянием вспоминать этот несчастный день. В соседней комнате спала сестра, в доме царила тишина. Светящиеся часы на комоде показывали поздний час, и она решила, что родители сейчас тоже должны спать. Трейси лежала одна-одинешенька в темноте, понимая, что этой ночью только она не могла спать, и лелеяла свое раздражение на старшую сестру. Она подкармливала его и позволила ему расти до тех пор, пока не появилась угроза, что оно лопнет, как огромный воздушный шар.
      В соседней комнате раздались тихие звуки. Это Анабель ходила по своей комнате. Трейси замерла и прислушалась. Сестра подошла к окну, потом снизу, с дороги, донесся очень странный крик какой-то птицы. Подобное происходило уже не в первый раз, и Трейси знала, что Анабель сделает дальше. Это всегда пугало ее и вызывало душевные муки. Если сейчас пойти в родительскую комнату, которая находилась в передней части дома, и все рассказать, то можно поставить сестру в ужасное положение. Это было бы не порядочно, с другой стороны, ей всегда казалось, что если не пойти и не предупредить родителей, то Анабель будут грозить крупные неприятности.
      Трейси напряженно прислушивалась, как одевается сестра. Потом она услышала, как Анабель выскользнула из комнаты и спустилась по лестнице. Тихо скрипнула кухонная дверь. Трейси сказала себе, что ее сестра поступает неправильно, безнравственно и что нужно совершить добродетельный поступок, то есть рассказать обо всем родителям. Слегка дрожа, она встала и отправилась в их спальню. Трейси разбудила мать и отца и объяснила им, что произошло. Она до сих пор помнила, как отец, одеваясь, ругался, а мать горько плакала. Отец отправился на безуспешные поиски на улицу, а Трейси выглядывала из окна второго этажа, терзаясь своим предательством. Она первая увидела возвращающуюся Анабель. Трейси высунулась из окна и просвистела, страшно фальшивя, несколько нот из «Лондонского моста», давая сестре понять, что ей грозит опасность. Предупрежденная Анабель, однако, не испугалась. Она посмотрела на Трейси, улыбнулась и помахала рукой с поднятым большим пальцем, как бы призывая Трейси не бояться… или показывая, что ей наплевать на опасность.
      Анабель вошла в дом, и, естественно, произошла дикая сцена. Старшая сестра наконец расплакалась, а отец Трейси громко выкрикивал по ее адресу ужасные обвинения. Все это было настолько отвратительно, что у Трейси в животе забурлило.
      Анабель, напуганная и потрясенная, поднялась наверх и нашла младшую сестру в ванной комнате. Она умыла позеленевшее личико Трейси, успокоила ее и помогла вернуться в постель. Анабель, забыв про собственные проблемы и неприятности, приласкала младшую сестренку, а Трейси этого так не хватало тогда. Но сколько же горечи таило в себе это утешение!
      – Вот как прошел мой двенадцатый день рождения! – закончила Трейси Хаббард. – Вот почему я никогда его не забуду.
      – Потому что вы предали ее? – уточнил Майлс Рэдберн. – Да, я вас понимаю. И все же вы поступили правильно. Ваши родители должны были обо всем знать.
      Трейси покачала головой.
      – Поступила я правильно, но мотив моего поступка был неблагородным. Я рассказала им о делах сестры не для того, чтобы уберечь ее от неприятностей, а потому, что хотела наказать ее за то, что она была красивее меня, все ею восхищались. И самое главное за то, что наша мама любила ее больше, чем меня – в общем, мной двигала зависть, а вовсе не чувство справедливости.
      Трейси почти на ощупь взяла стакан, потому что глаза ее застилали слезы.
      – Через несколько недель после той ночи моя сестра убежала из дома, – продолжила девушка. – Она не могла больше переносить жестокое обращение со стороны моего отца, а я после ее бегства долго места себе не находила из-за того, что выгнала ее из дома.
      – Но вы уже выросли, – заметил Майлс. – И она тоже, наверное, повзрослела…
      Трейси отхлебнула быстро остывающий чай.
      – Да, я выросла и сейчас понимаю, что она убежала бы из дома в любом случае, независимо от того, рассказала бы я родителям о ее ночных свиданиях или нет. Согласна, глупо с моей стороны винить себя за то, что произошло, когда мне было всего двенадцать лет, однако того, что сделано, не поправишь, в этом все дело.
      Майлс Рэдберн забрал у Трейси стакан, поставил его на стол и взял ее за руку. Его сильные пальцы сжимали ее пальцы так, словно он хотел этим крепким пожатием передать ей свое спокойствие и силу. Трейси готова была воспользоваться утешением, которое предлагала его рука. В этот момент она испытывала к Майлсу Рэдберну самые теплые чувства и абсолютно не винила себя за это.
      – Сколько воды с тех пор утекло… – задумчиво проговорила она. – Но, может, прежде чем выдавать ее, я должна была бы по-настоящему попытаться понять, что происходит с ней? Двенадцатилетней девчонке сложно понять мир взрослой девушки, но я не сделала этого и потом… Моя старшая сестра на самом деле была замечательной девушкой. В ней было так много хорошего… Мне кажется, она могла бы многого добиться в жизни.
      – Могла бы? – переспросил Майлс.
      – Моей сестры больше нет в живых, – объяснила Трейси. Она освободила свою руку и дотронулась до булавки-пера под расстегнутым пальто. Решающий миг настал. Но, вопреки собственной воле, Трейси почему-то продолжала беспомощно молчать.
      По Босфору в сторону Стамбула мимо них скользил ослепительно белый в лучах солнца корабль. На противоположном берегу Трейси видела между деревьями серебристо-серое яли. Неожиданно она вспомнила причину своего приезда в Турцию, и это воспоминание принесло с собой новую волну боли.
      – Простите, – неожиданно мягко извинился Майлс, – но бессмысленно терзать свою душу вопросами, на которые нельзя ответить. Я думаю, что на свете существуют люди, которым просто невозможно помочь при всем желании.
      – Но надо хотя бы пробовать делать это! – горячо возразила Трейси. – Кто-то же должен пробовать! На свете слишком много равнодушных, которые очень легко бросают таких несчастных, как моя сестра. – Она поймала на себе его пристальный, внимательный взгляд и поняла, что сейчас Майлс Рэдберн думает об Анабель. Сделал ли он все, что мог, чтобы помочь женщине, которая была его женой, подумала Трейси Хаббард.
      – Я знал одну девушку, очень похожую на вашу сестру, – наконец сказал Майлс, испугав Трейси тем, что приблизился к ее мыслям. – Моя жена Анабель была такой же очаровательной и веселой, как и ваша сестра. И ее также преследовала навязчивая идея самоуничтожения.
      Трейси затаила дыхание, понимая, что находится на границе разгадки. Сейчас Майлс мог помочь ей ответить на все вопросы, которые волновали ее.
      – Естественно, ходят слухи, что это я довел ее до смерти. Не сомневаюсь, что вы тоже уже слышали эти разговоры. Но то, что я якобы бросил ее в тяжелый для нее момент, – ерунда и глупости. Мне пришлось уехать, и за время моего отсутствия произошло что-то непонятное и ужасное. Мне кажется, я догадываюсь, что именно это было, но не уверен, кто виноват в том, что произошло, потому что не знаю, кто мог с такой силой желать ее смерти.
      – Нарсэл говорит, что это вы очень хотели ее смерти, – сообщила ему Трейси. – Она считает, что вы в переносном смысле как бы надели власяницу, повесив портрет своей жены на стену своей спальни. Так вы наказали сами себя за ее смерть.
      Эти жестокие слова, похоже, совсем не тронули его.
      – На мой взгляд, это довольно логичное объяснение. Особенно если бы я был на самом деле таким человеком, каким меня считает мисс Эрим. Но я не такой. На свете не было ничего, чего бы я не сделал для Анабель.
      Майлс Рэдберн дал ей ответ. Наконец он дал ей свой ответ.
      – Тогда почему вы остаетесь здесь? – горячо поинтересовалась она. – Почему не работаете над своей книгой в каком-нибудь другом месте?
      Когда он посмотрел на нее со своим обычным выражением нетерпения и холодности на лице, Трейси испытала почти облегчение.
      – По-вашему, меня сейчас больше всего волнует эта книга? Я верю в ее ценность и важность и когда-нибудь обязательно ее закончу, конечно, но на первом месте у меня всегда стояла и сейчас стоит живопись. Как по-вашему, очень приятно чувствовать себя каким-то немощным уродцем, который хочет рисовать, но не может?
      – Но почему здесь? – стояла на своем Трейси. – Может, вы бы смогли вновь начать рисовать, если бы уехали.
      Майлс Рэдберн надолго замолчал.
      – Я пробовал, – наконец ответил он, – но всякий раз мне приходилось возвращаться. Здесь способность рисовать покинула меня, и здесь я должен вернуть ее себе.
      У Трейси возникло странное ощущение, что он, блуждая в лабиринте своих мыслей, завернул за какой-то угол и перестал говорить правду. Ей показалось, что он не впервые объяснял нежелание уехать отсюда таким способом, но это объяснение было лживым.
      – А ваш портрет миссис Эрим? – спросила девушка. – Разве это не шаг к тому, чтобы вновь начать рисовать?
      – Мне просто хочется, хотя бы на какое-то время, доставить Сильване удовольствие, – признался он, – но у меня нет ни малейшего желания увековечивать ее образ на холсте. Сегодня у меня ничего не получалось с портретом до тех пор, пока вы не обратили мое внимание на отражение в самоваре. Я решил поэкспериментировать с ним и посмотреть, к чему оно может привести. То есть в моем подходе к ее портрету появились кое-какие изменения. Правда, еще неизвестно, к какому результату они меня приведут.
      Трейси с беспокойством слушала Майлса Рэдберна, не в силах отделаться от мысли, что он что-то скрывает.
      – Так вы хотите остаться в яли только из-за этого портрета?
      Майлс бросил на нее подозрительный взгляд и тут же отвернулся.
      – Если хотите, можете назвать причину моего нежелания уехать из яли незаконченным делом, но, ради Бога, не задавайте праздных вопросов в угоду своему любопытству. – Он нахмурился, и неожиданно в глазах вспыхнуло предупреждение об опасности. – Занимайтесь своим делом. Закончите его и возвращайтесь в Америку. Впрочем, если хотите, плещитесь на мелководье, но не лезьте на глубину.
      Трейси Хаббард ответила на его сердитый взгляд не менее сердитым, но в то же мгновение у нее вновь мелькнула мысль, что Рэдберн кривит душой, изображая гнев. Что ж, в таком случае и она должна притвориться, что сердится. Нельзя позволить ему догадаться, что она помнит его доброту, пусть и мимолетную, и прикосновение его пальцев, сжимавших ее руку, стараясь успокоить. Она поняла также, что миг близости стоит так мало, что равноценен иллюзии, и это понимание принесло с собой ощущение потери.
      Майлс Рэдберн встал и отодвинул стул от стола.
      – Ну что, вы намерены возвращаться домой? Трейси молча встала, и они направились к пристани. Она шагнула в лодку, и Майлс, после того как дал чаевые мальчишкам, вертевшимся у причала, запустил мотор.
      На обратном пути он не обращал на свою спутницу ровным счетом никакого внимания, не сводя взгляда с противоположного берега. Трейси сидела перед ним на скамье как завороженная. Она не могла отвести взгляд от его мужественного лица, густых темных волос, холодных глаз, которые, как она узнала, могут быть и теплыми. А он был мыслями в тысячах лет от Трейси Хаббард, которой никогда не стать такой же очаровательной, какой была Анабель.
      Когда лодка приблизилась к берегу, Трейси поняла, что он решил пристать не у яли. Они приближались к развалинам дворца в заросшем саду, где Трейси гуляла вечером несколько дней назад и нечаянно вторглась в чужую тайну. Когда лодка оказалась прямо напротив полуразрушенных мраморных ступенек, Майлс заглушил мотор, лодка начала дрейфовать.
      – Вам известно, что это за место? – спросил он.
      – Я знаю о нем только то, что я тут упала и поцарапала ногу, – ответила Трейси.
      – Эти развалины обладают длинной и весьма любопытной историей. Когда-то здесь стоял дворец… и принадлежал он матери султана. Ее называли султаншей Валидой. Кстати, вы знаете, что слово «султанша» придумали англичане?
      Трейси напряглась.
      – Султанша Валида жила здесь?
      – Она здесь не только жила, но и умерла… Ее зарезала собственная служанка.
      – И все это произошло в присутствии анатолийского самовара, – негромко добавила Трейси. Она разволновалась, неожиданно вспомнив, как в том зловещем, последнем в их жизни разговоре по телефону, Анабель упомянула, что султанша Валида знает тайну. Может, она намекала на то, что тайна спрятана в развалинах старого дворца?
      – Опять этот самовар! – воскликнул Майлс Рэдберн. – Вам известно, что его очень хотела купить моя жена… до того, как Сильвана приобрела его?
      – Да, – кивнула Трейси. – Нарсэл рассказала мне об этом.
      – Честно говоря, Сильвана оказала мне услугу, купив самовар. Анабель просто обожала всякие страшные истории, да еще непременно такие, чтобы в них присутствовала жестокость. Наверное, это была вторая и как бы противоположная грань ее характера, которая, по-моему, отвернулась от света. Эти развалины и заросший сад стали у нее излюбленным местом прогулок. Она часто прибегала сюда, чтобы спрятаться или разыграть свои маленькие спектакли.
      Трейси не сводила с Майлса Рэдберна взгляда, боясь прервать его или пропустить хотя бы слово. Опять вернулась старая боль. Рэдберн не заметил ее взгляда, потому что все его внимание было приковано к развалинам дворца на берегу. Лодка находилась теперь точно напротив разрушенной веранды дворца с арочными окнами. Они очутились в тихой бухточке за небольшим мысом.
      – Однажды я пришел сюда искать Анабель, – рассказывал Майлс, – и застал ее в разгар одного из тех представлений, что она так любила. На этот раз она давала концерт аудитории, состоящей из соловьев и ящериц. – В его голосе на долю секунды послышалась почти нежность. – Как и ваша сестра, она могла немного петь и танцевать. Анабель порхала по разбитому полу, словно находилась на настоящей сцене, старательно выделывая танцевальные па и что-то напевая. В такие минуты она могла быть обворожительной. Когда я шутливо захлопал, она бросилась ко мне, как обрадовавшийся ребенок.
      Трейси слушала и представляла, как Анабель бродит среди развалин, похожая на дух этого мрачного места, счастливая и очаровательная.
      – В тот раз, увидев ее здесь, я мысленно сравнил ее с Офелией, – продолжил Майлс Рэдберн. – Анабель не была сумасшедшей, разве что немного не в себе, но это легкое безумие придавало ей особую обворожительность. Я не знал более очаровательной женщины!
      Старая боль, переросшая в новую, холодной рукой сжала сердце Трейси. Она внимательно разглядывала развалины дворца султанши Валиды, вникая в смысл сказанного Майлсом Рэдберном гораздо глубже, чем думал он. Анабель была именно такой, какой он ее описывал. Она обладала волшебным даром очаровывать людей. Анабель как бы привязывала их к себе, а некоторая неуравновешенность, потребность в защите от самой себя придавали этим узам особую прочность.
      – Но все это уже в прошлом! – В голосе Майлса внезапно послышался металл. Трейси быстро взглянула на него, и ее пробил озноб страха.
      Тишину и спокойствие тихой бухточки взорвал резкий, яростный рев мотора. Маленькая лодка понеслась по воде с такой скоростью, словно эта скорость помогала Майлсу разрядить свой гнев.
      Трейси вцепилась обеими руками в скамью и удивленно подумала, что когда-то могла считать этого человека бесчувственным монстром. Нет, видимо, ей никогда не понять всей многогранной сложности характера Майлса Рэдберна. Такой человек способен на все: на великую любовь и безудержную ненависть, а возможно, и на месть. Но кому он мог мстить? На кого была направлена его ярость? На кого-то, кто рядом с ним, или на человека, который сделал ему что-то плохое в прошлом? Может, этим человеком была Анабель с ее уникальной способностью одновременно и покорять, и отталкивать? Как же быстро изменилось его настроение: только что казавшийся абсолютно хладнокровным и умиротворенным, он вспыхнул, как пороховая бочка, едва в душе взыграла некая тонкая струна. Какая именно?
      Они быстро достигли яли, и так же быстро прошел его гнев, внешне, по крайней мере. Майлс Рэдберн вновь превратился в холодного циника.
      Около причала стоял Ахмет. Он подождал, когда они сойдут на берег, после чего молча исчез в проходе. Уж не отправился ли дворецкий докладывать Сильване Эрим об их поездке? – подумала Трейси. А может, та велела Ахмету-эффенди шпионить за ней и Майлсом? Во всяком случае, миссис Эрим наверняка не очень понравится эта их экскурсия на другой берег Босфора.
      Но Трейси приказала себе не беспокоиться по поводу миссис Эрим и даже Майлса с его необъяснимой вспышкой ярости. С того самого мгновения, как Майлс Рэдберн сообщил ей, что дворец принадлежал султанше Валиде, Трейси знала, что ей делать. Сначала ей было необходимо остаться одной и незаметно ускользнуть.
      Неожиданно Майлс Рэдберн пристально посмотрел на нее, словно она чем-то его озадачила.
      – Спасибо за чай, – поблагодарила его девушка и посмотрела на часы. Было почти пять часов.
      Рэдберн ничего не ответил. Ей показалось, будто он внезапно вспомнил о ее существовании, подыскивая мысленный ответ для самого себя на какой-то трудный вопрос, который крылся в Трейси Хаббард. Ей показалось, что Майлс Рэдберн спрашивает себя: почему он так разоткровенничался с малознакомой девушкой, которая, в общем-то, ничего для него не значила?
      Но через миг его растерянность прошла.
      – Пожалуй, я прогуляюсь до деревни, – сказал Рэдберн и быстро отвернулся от нее. Этим он как бы опроверг беспокоившие его минуту назад мысли и показал, что не верит в возможность настоящей дружбы между ними.
      Лодочник уже перетаскивал маленькую лодку в домик, где хранились лодки, под яли. Трейси с минуту наблюдала за ним, пока не убедилась, что Майлс скрылся из виду, после чего пересекла мраморный коридор первого этажа и вышла через дальнюю дверь на дорогу. Дорога была пустынной. Трейси никого не увидела и в окнах киоска на холме и торопливо двинулась по знакомой извилистой тропе. Голые пока еще кусты являлись плохой защитой, но она, тем не менее, была уверена, что ее никто не видит.
      Трейси вышла через боковые ворота, которые вновь оказались не заперты. Может, потому, что через них только что прошел Майлс? Но деревня находилась в противоположной стороне, и Трейси с облегчением подумала, что ей не грозит встреча с ним. Она быстро пошла по шоссе, еще не забыв дорогу к развалинам дворца.
      Трейси Хаббард шла и думала о последних словах Анабель. Майлс в какой-то степени объяснил их, сказав, что Анабель часто ходила в развалины дворца, в котором когда-то жила султанша Валида. Может, Анабель что-то там спрятала и в последней, отчаянной попытке пыталась предупредить об этом сестру?
      За поворотом дороги Трейси увидела железные ворота, криво висящие на громадных петлях, и побежала, чтобы ее вдруг не заметили пассажиры машины, которая могла в любой момент неожиданно выскочить из-за поворота.
      Трейси тихо миновала ворота и осторожно пошла по дорожке, мощенной камнями, между которыми зеленела трава и пробивались сорняки. Густой коричневый кустарник закрывал от нее вход, но она была рада этому обстоятельству, потому что он не позволял никому увидеть ее с дороги. Трейси торопливо прошла мимо паутины, висящей на кустах, и легко пробежала по мозаике у подножия мраморных ступенек.
      Девушка начала подниматься на крыльцо, когда из глубины дома послышался звук. Она не успела остановиться и продолжила подниматься. Из дома вышел мужчина и остановился у дверей, ожидая ее. Это был Мюрат Эрим.

      Трейси остановилась, не сводя взгляда с доктора Эрима, стоящего в дверях. Казалось, он не был удивлен этой встречей, как она. Мюрат даже изобразил что-то вроде улыбки и спустился на несколько ступенек, чтобы быть на одном уровне с Трейси. Ей не понравилась его улыбка, обозначенная лишь уголками рта и не затронувшая бездонные черные глаза.
      – Я напугал вас, – сказал Мюрат Эрим. – Извините. Я услышал ваши шаги только тогда, когда вы уже вошли в ворота. Вам понравилась поездка через Босфор?
      – Ну… да, понравилась, – растерянно пробормотала Трейси. – Мы… мы выпили на противоположном берегу чаю.
      Эрим кивнул.
      – Я так и думал. Отсюда открывается прекрасный вид на противоположный берег. Я видел, как на обратном пути ваша лодка дрейфовала около развалин. Я стоял там… Видите, в амбразуре окна. – Он показал на дом. – Вы меня простите, но я ничего не мог сделать и поневоле слышал ваш разговор о миссис Рэдберн. Похоже, он до сих пор не знает, что вы ее сестра?
      – Не знает, – покачала головой Трейси. – Я ему еще не сказала этого. – Сейчас ей хотелось только одного – побыстрее уйти отсюда и сохранить в тайне причину своего посещения развалин.
      – Мистер Рэдберн сказал, что это место любила ваша сестра, – продолжил доктор Эрим. – Анабель часто приходила сюда. Иногда я спрашивал себя: почему? Но когда я спрашивал об этом ее саму, она только смеялась и ничего не отвечала. Может, вы знаете, почему она так любила это место?
      Трейси покачала головой. Она твердила себе, что сейчас просто смешно его бояться. Этот человек и не собирался обижать ее. Он еще в самом начале отнесся к ней с добрым пониманием. Правда, сейчас он задавал ей неприятные вопросы, причем близкие к истине, и Трейси лихорадочно пыталась найти объяснение, которое помогло бы ей утолить его любопытство.
      – Мистер Рэдберн сказал, что моя сестра любила это место, поэтому я и пришла сюда. Развалины дворца заинтересовали меня еще в первый раз, а сейчас, когда я узнала, что Анабель любила бывать здесь, мне захотелось прийти сюда еще раз.
      – А я нарушил ваше уединение, – с сожалением произнес Мюрат Эрим. – Но, может, вы потерпите мое присутствие еще некоторое время? Пойдемте… я покажу вам развалины. В прошлый раз вы поранили ногу и не могли по достоинству оценить этот дом, в котором когда-то жила султанша Валида.
      Эрим протянул руку, и Трейси решила не отказываться от приглашения. Они поднялись по ступенькам и вошли в дом. Он вел себя вежливо, но, пожалуй, слишком уж официально, и Трейси не раз ловила на себе его напряженные и пристальные взгляды… будто он ждал от нее какого-то признания.
      Мюрат уверенно показал ей самую безопасную дорогу, и у нее сложилось впечатление, что он хорошо знает развалины. Они начали переходить из комнаты в комнату. В некоторых местах от стен отваливалась штукатурка, открывая прекрасные древние мозаики. Потом им встретилась великолепная резная дверь, а в соседней комнате сохранились фрагменты фресок потолка с узорами в виде ромбов. Доктор Эрим говорил негромким, хорошо поставленным голосом, как будто вел по музею экскурсию. Трейси шла рядом и старалась время от времени в необходимых местах вставлять подходящие звуки и междометия, но и только, она не знала, что еще можно сказать.
      Пройдя весь рассыпающийся первый этаж, покрытый плесенью, они вернулись в главный салон. Доктор Эрим остановился в том месте, где пол был поврежден менее всего. Через арочные окна виднелся Босфор, неторопливо несущий свои воды мимо дворца.
      – Легенда гласит, что султанша Валида была зарезана именно в этой комнате, – негромко сообщил доктор Эрим.
      Трейси решила, что с нее достаточно туманных намеков! Эти древние развалины обладали какой-то жуткой аурой. Человека, находящегося в них, не покидало ощущение, что в любой момент с ним может произойти что-то драматическое, например, появится какое-нибудь привидение. Трейси все это не нравилось. Она была сыта по горло этой жутью.
      – Я абсолютно не похожа на Анабель, – сказала Эриму Трейси, стараясь, чтобы ее голос звучал как можно более беспечно и легко. – Ну и что, если эти развалины когда-то были роскошным дворцом? Этот факт не оказывает на меня никакого романтического воздействия. И меня совсем не пугает то, что здесь когда-то было совершено убийство.
      – Значит, вы не верите, что прошлое, особенно если оно кровавое, может влиять на настоящее?
      – Я верю только в то, что настоящее появляется из прошлого, – ответила Трейси.
      – Ах… конечно, то, о чем вы только что сказали, очень важно. В этом месте по-прежнему находится один предмет, который принадлежит прошлому.
      – Я не знаю, о чем вы говорите, – покачала головой девушка.
      Мюрат Эрим отбросил свои вежливые манеры и повернулся спиной к свету, проникающему в дом через арки пустых окон. Теперь она не могла видеть его смуглое лицо, на котором легко читались все эмоции, но в скованности его тела таилось что-то зловещее, как будто сама эта скованность таила в себе некую угрозу.
      – Где, по-вашему, она спрятала то, что должна была спрятать? – неожиданно спросил он, и в его голосе послышались требовательные нотки. – Может, в салоне? Я часто размышлял об этом, но, сколько ни обыскивал дом, так и не нашел тайника.
      Трейси изумленно посмотрела на доктора Эрима, но кожа у нее на затылке слегка зачесалась.
      – Я не понимаю, о чем вы говорите, – повторила она.
      – А мне кажется, понимаете, – возразил он. – Иначе бы вас так не заинтересовали четки из черного янтаря. Я уверен, что ваш интерес к ним далеко не праздный, в нем кроется какой-то смысл. Но можете мне поверить: бусы никак вам не помогут… Так ведь? Потому что ваша сестра Анабель взяла совсем другие четки. Несколько вещей, которые она украла, были найдены среди ее вещей после смерти. Однако совсем немного, хотя мы очень тщательно искали их.
      – Анабель… украла? – пораженно прошептала Трейси, широко раскрыв глаза.
      – Извините, что я доставил вам огорчение, употребив это слово, но это правда. Мы бы подарили ей все, что она хотела, но нет, ей больше нравилось бродить по ночам по дому и красть. Сначала она брала только мелкие безделушки, но потом стала воровать вещи покрупнее. Например, исчезло кое-что из того, что Сильвана собиралась отправлять за границу. Объективно ничего особенно важного и ценного, но для Сильваны эти вещи имели ценность, потому что она собиралась продать их, а вырученные деньги отдать крестьянам. Как ни печально, но ваша сестра болела, знаете, этой неприятной болезнью… она брала то, что не принадлежало ей. Я сам уговаривал ее прекратить воровать, но все было безрезультатно. Она даже смеялась мне в лицо так же, как иногда смеялась надо всеми нами. – Мюрат Эрим нахмурился. Ему явно не нравилось, когда над ним смеялись.
      Трейси хотела заявить, что не верит ни слову из того, что он сказал. Анабель не была воровкой, в детстве и юности она никогда ничего не крала, но вся беда заключалась в том, что, честно говоря, Трейси не могла поручиться за то, что сестра в силу своей неуравновешенности не могла выкинуть потом какой-нибудь такой штуки. На портрете работы ее мужа из-под тяжелых белых век на мир смотрели зеленоватые глаза, взгляд которых был непроницаем. Как бы невероятно это ни звучало на первый взгляд, но вполне могло оказаться, что Мюрат Эрим говорил правду.
      – Я ничего об этом не знаю, – наконец выдавила из себя Трейси. – Трудно поверить, что Анабель…
      – Она была очень красивой, – печально произнес Мюрат. – Но, по-моему, она несла в себе какое-то зло, возможно, полностью не сознавая этого. Может, потому ей и нравилось бродить по этому месту, у которого столь трагическая история, полная насилия и жестокости. Может, поэтому ей так и хотелось получить анатолийский самовар.
      На этот раз в голосе Трейси послышалось негодование:
      – Никогда в своей жизни я еще не слышала ничего более глупого и смехотворного! Анабель иногда делала глупости, но она была доброй, нежной и щедрой, В ней не было ничего злого и дурного.
      Мюрат подошел к окну. Луч света попал ему на лицо, отразился в зрачках глаз.
      – Выходит, вы не верите в то, что человек, сам того не зная, может являться переносчиком какой-нибудь болезни? Ведь желание причинить зло можно назвать и болезнью. Такие люди сами по себе и не являются злыми, но они несут зло другим.
      Трейси внимательно слушала его. Голос его звучал спокойно и потому убедительно. Она стояла неподвижно, не пропуская ни одного слова доктора Эрима. Итак, он пытался убедить ее в том, что в этих развалинах на берегу Босфора могут происходить самые невероятные события и, тем не менее, в них следует верить. Лишь прирожденный здравый смысл Трейси отказывался принимать эти сказки.
      – Не верю я в эти глупости! – решительно и непреклонно ответила Трейси. – А какой была реакция Майлса на эти пропажи, которые вы назвали воровством? Он не мог не знать об этом.
      Мюрат Эрим изобразил некий фаталистичный жест, который можно встретить только на Востоке. Одновременное движение его головы, рук и плеч как бы говорило: «Кто, на самом деле, знает, во что можно и во что нельзя верить, что можно и что нельзя делать?»
      – Неужели он ничего не предпринял? – допытывалась Трейси. – Неужели даже не попытался остановить это?
      – Что он мог сделать? Анабель бы в любом случае все отрицала, – покачал головой Мюрат. – К тому же Сильвана не хотела беспокоить мистера Рэдберна. Она считала, что сама может справиться с этой проблемой.
      От изумления Трейси застыла на месте. Размышляя о только что услышанном, она рассеянно смотрела на противоположный берег Босфора. Солнце начало садиться за холмы Фракии. На полу у ног девушки ложились длинные тени, повторяющие изгибы арок дворца. В соседней комнате послышался шорох.
      Мюрат тоже среагировал на этот тихий звук. Может, это мышь пробежала по сгнившим доскам или проползла маленькая садовая змея, подумала Трейси. Послышалось слабое мяуканье, и в дверном проеме показался силуэт белой кошки. Ясемин остановилась на пороге и, казалось, без всякого удивления смотрела на людей немигающими зелеными глазами. Первым очнулся Мюрат. Он нагнулся, подобрал с пола кусок кирпича и изо всех сил швырнул его в кошку. Все произошло так быстро, что Трейси не успела как-либо помешать этому. Однако реакция кошки превзошла реакцию человека. Ясемин отпрыгнула в сторону и юркнула в дыру в полу. Теперь из дыры выглядывали только нос, зеленые глаза и от испуга приглаженные назад уши кошки.
      – Не трогайте ее! – выкрикнула Трейси. – Зачем вы это сделали?
      Она бросилась к кошке точно так же, как тогда, когда Майлс попытался ударить ее. Но кошка только фыркнула, выскочила из дыры и скрылась в заросшем сорняками саду.
      Трейси с негодованием обернулась к доктору Эриму и увидела на его лице… загадочную улыбку.
      – Анабель, отправляясь сюда, часто брала с собой кошку, – объяснил он. – А теперь кошка сделала развалины своим домом. Еще бы! Здесь у нее хорошая охота. Знаете, что странно? Хотя вы и сестра Анабель, но кошка не любит вас и не доверяет вам.
      – Мне кажется, она не знает, кто я, – заставив себя улыбнуться, ответила Трейси. – А насчет нелюбви… Мне кажется, наоборот, она симпатизирует мне. В то же время Ясемин сейчас никому не доверяет, потому что ее пугали слишком часто и слишком сильно.
      – А может, она думает, что вы предадите ее? – предположил Мюрат. Он говорил тихо, будто не хотел, чтобы его услышала кошка, и в то же время как бы иронизировал над самим собой. – Вы знаете историю этой кошки?
      – Я знаю только то, что Анабель приютила ее, – ответила Трейси. – И я никак не могу понять, почему такие взрослые люди, как вы или Майлс Рэдберн, можете вести себя столь жестоко по отношению к беззащитному животному.
      – Значит, не знаете. Пойдемте… Я расскажу вам эту историю по пути домой.
      Трейси решила, что больше ей здесь делать нечего. Развалины могут посвятить ее в свою тайну только в том случае, если она придет сюда одна.
      Когда они вышли на дорогу, Мюрат Эрим, как обещал, рассказал ей историю о белой кошке, и весьма странную историю. Трейси слушала его с растущим беспокойством, которое не могла, как ни старалась, скрыть.
      – Анабель души не чаяла в этой маленькой проказнице, – начал Мюрат. – Она часто, смеясь, говорила, что, если с ней что-то случится, она переселится в тельце этой кошки и вернется на землю, чтобы наблюдать за нами ее зелеными глазами. И нам тогда, непременно вставляла она, придется раскаяться во всем плохом, что мы сделали ей. Мы будем умирать от страха… и поделом нам. Играя в эту игру, Анабель могла быть очень назойливой. Она постоянно намекала, что ждет каких-то неприятностей, из-за чего жизнь ее висит на волоске.
      – Она не хотела умирать, – уточнила Трейси, поежившись: с приближением вечера похолодало.
      – Смерть ее вовсе не была предопределена, как ей почему-то казалось, – сказал Мюрат, и голос его вдруг прозвучал почему-то хрипло. – Если бы она прислушалась к голосу рассудка… – Он сделал паузу, потом произнес с плохо скрываемым сарказмом: – Вы не верите в эту историю с кошкой?
      – Конечно, не верю. И не сомневаюсь, что и вы не верите.
      – Иногда я не понимаю того, во что верю, а во что не верю. Но что бы там ни было, мне не по душе эта кошка, и я был бы доволен, если бы она вдруг исчезла.
      – А как вы думаете, почему у моей сестры было предчувствие, что с ней может произойти что-то плохое? – поинтересовалась Трейси.
      Доктор Эрим вздрогнул.
      – Только не забывайте, пожалуйста, что она умерла по собственной воле, – заметил он.
      – Я и не забываю, – кивнула Трейси. – Поэтому и хочу знать, что толкнуло ее на такой шаг. И не пытайтесь убедить меня не ворошить эту историю. Вы ведь только что сами сказали, что у нее не было причины умирать, но она, тем не менее, предпочла уйти из этой жизни…
      Мюрат шел рядом, но отвернувшись.
      – Может, мистер Рэдберн сумеет объяснить вам, почему его жена покончила жизнь самоубийством. Почему вы не зададите ему этот вопрос?
      – Задам, – опять кивнула Трейси. – Собственно, затем я и приехала в Стамбул… Мне совершенно необходимо выяснить правду о смерти сестры.
      – Вот как? Я так и думал. Но позвольте мне заметить вам, мисс Хаббард, следующее. Что бы вы ни выяснили, я не потерплю никакого публичного скандала, доброе имя семьи Эримов останется незапятнанным. Если вы согласитесь с этим, ваше дальнейшее пребывание в нашем доме пройдет без особых неприятностей. Если же не поймете… – Он помахал пальцем в воздухе и оставил предложение недосказанным.
      Они подошли к воротам, Эрим открыл их и пропустил девушку вперед.
      – А сейчас я вынужден вас покинуть, – сказал он и зашагал в противоположную от дома сторону.
      Трейси торопливо подошла к яли и вошла внутрь.
      Внизу она никого не встретила, но, поднявшись на третий этаж, увидела в кабинете Майлса Рэдберна. Он сидел за столом. Услышав ее шаги, поднял голову, но не стал интересоваться, где она так долго была.
      – Не окажете мне услугу? – И Рэдберн протянул девушке продолговатый лист бумаги с изображенными на ней витиеватыми каллиграфическими узорами. – Этот рисунок закончен. Отнесите его, пожалуйста, миссис Эрим.
      Трейси вышла из кабинета и прошла по крытому переходу второго этажа в киоск. По пути она остановилась и вновь с восхищением посмотрела на прекрасный рисунок. Хотя эти изгибы и завитушки ничего конкретного ей не говорили, сложный узор словно зачаровывал ее, и Трейси представила, как замечательно он будет смотреться в рамке на стене. Неудивительно, что турки использовали свою письменность как декоративный элемент.
      В киоске у Сильваны вновь находились крестьяне, которые принесли ей свои изделия на оценку и продажу. Очевидно, такие торги проходили здесь как минимум раз в неделю, подумала Трейси.
      И вновь, как и тогда, где-то на периферии происходящего маячил Ахмет, спокойно наблюдавший за суетой и присматривавший за крестьянами. Нарсэл тоже была тут. Ее глаза горели, она с трепетом дотрагивалась руками до красивых вещей. Знаменитый самовар стоял на этот раз не у локтя Сильваны, а занимал почетное царское место на резном столике, отражая все это разноцветное волнение своими медными боками.
      Нарсэл покачала перед лицом Трейси парой серебряных браслетов, покрытых филигранью.
      – Правда, очаровательные вещицы? Мне еще никогда прежде не попадались такие прекрасные браслеты. Сильвана правильно делает, что поощряет этих людей к работе. Хотя слегка посмеивается над ними, но настаивает, чтобы они постоянно совершенствовали свое мастерство. Она не разрешает им сидеть сложа руки и ждать кисмета.
      Миссис Эрим, не обращая внимания на слова Нарсэл, обсуждала по-турецки какие-то деловые вопросы с деревенским старшиной. Трейси протянула ей лист с каллиграфией. Взглянув на него, она замолчала, и когда подняла глаза, в них светился восторг.
      – Ах, какая прелесть! Это на сегодня лучший рисунок мистера Рэдберна. – Она подняла рисунок и показала его крестьянам, которые восхищенно зацокали языками, хотя совсем немногие могли прочитать, что там было написано.
      Сильвана положила лист бумаги на диван рядом с собой и обратилась к Трейси:
      – Если мистер Рэдберн не будет возражать, мы бы хотели, чтобы вы помогли нам завтра. Мы будем собирать и складывать все эти вещи, и нам понадобится много, как можно больше, помощников.
      Я собрала товаров уже достаточно для того, чтобы отправить контейнер в Америку. Все они будут перенесены в салон второго этажа в яли. Если завтра выдастся не очень холодный день, мы будем работать там. Мне не нравится беспорядок.
      – Я с радостью помогу вам, если мистер Рэдберн не станет возражать, – пообещала Трейси.
      Трейси задержалась, чтобы еще раз взглянуть на кое-какие предметы, послушать споры и то, как крестьяне расхваливали свои товары. Она подумала, что турки – большие любители поговорить, к тому же хвастуны, и им, наверное, подобные разговоры с миссис Эрим приносили немалую радость.
      Трейси вышла из салона и отправилась к себе. Дверь была приоткрыта, на кровати спала Ясемин. Рядом с кошкой лежала одна из книг о Турции, которую читала Трейси.
      Все это показалось Трейси немного странным. Уходя, она всегда закрывала дверь, хотя и не запирала ее. И еще в одном Трейси была уверена: она оставила книгу на столе, отметив закладкой то место, которое читала. Ясемин, несмотря на все свои сверхъестественные способности, которые приписывал ей Мюрат Эрим, все же не могла открывать двери и читать книги, следовательно, в комнате в ее отсутствие кто-то побывал. Может, просто Халида заглядывала за чем-нибудь, успокаивая себя, подумала Трейси.
      Трейси протянула руку к книге и заметила, что в ней лежит что-то громоздкое. Открыв книгу, она увидела, что вместо закладки кто-то использовал четки из черного янтаря. По спине девушки поползли мурашки, и она сразу же вспомнила те, роковые, последние слова Анабель по телефону: «Это опять черный янтарь! Он появился вчера».
      Трейси посмотрела на абзац, отмеченный бусами, и увидела, что тот, кто это сделал, для надежности подчеркнул его еще и чернилами. Это место она уже читала. Но раз некто рассчитывает на ее особое внимание, девушка решила еще раз очень внимательно прочитать этот кусочек текста, не пропуская ни одного слова.
      «Босфор всегда был хранилищем зловещих тайн. Нередко в нем можно было выловить человеческую голову в корзине или тело человека, которого мог опасаться султан. Немало красавиц из гарема, аккуратно зашитых в мешок и брошенных в воду около Сераглио, смотрят невидящими глазами на людскую жестокость и коварство со дна Босфора. Он опасен столь же, сколь и прекрасен. Ему нельзя доверять. С ним всегда надо быть начеку, спрашивая себя: „Кому из нас Босфор готовит свое новое злодеяние?“
      Трейси оглядела четки, но они сказали ей не больше черных четок из коллекции Мюрата Эрима. Связь между словами Анабель и этой, так сказать, закладкой определенно была. Опять проделки «полтергейста», который, видно, очень хотел напугать ее, подразнить, помучить… Черный янтарь тут скорее всего – своего рода «черная метка».
      Трейси взяла кошку на колени и села на стул. Ясемин зевнула, открывая широкую розовую пасть, потерлась головой о руку Трейси и с мягким урчанием уснула.
      Кто из обитателей дома мог так мрачно пошутить? А может, Анабель приблизилась к раскрытию какой-то страшной тайны и стала представлять для кого-то реальную угрозу? Кто знает, может, дело гораздо серьезнее, чем кажется на первый взгляд.
      Трейси прошептала в белое ухо кошки:
      – Я не уеду домой!
      Несмотря на то, что Трейси храбрилась, она не могла не ощутить, что в комнате словно повисла атмосфера надвигающейся опасности. Эта проделка с книгой была уже чем-то большим, чем неудачная шутка. Трейси вспомнила слова Мюрата Эрима. Неужели он был прав, и прошлое могло влиять на настоящее? Неужели происшедшая несколько месяцев назад трагедия могла внести в настоящее какое-то дополнительное измерение, ощущаемое, но невидимое? Анабель, наверное, тоже нередко сидела в этой комнате и дрожала от страха после таких же вот злых шуток. Кто знает, вдруг не что иное, как именно этот страх оказался настолько сильным, что толкнул ее на самоубийство?
      – Со мной у них это не выйдет! – яростно прошептала Ясемин Трейси Хаббард.
      Она не сдастся, она будет бороться. Она нанесет им поражение в навязанной ими же игре! То, что им удалось сделать с Анабель, не пройдет с ее сестрой.

      Вечером Трейси и Нарсэл ужинали в яли вдвоем. Доктора Эрима неожиданно вызвали в Стамбул, и он уехал на всю ночь. Майлса Рэдберна Сильвана пригласила на ужин к себе в салон.
      Трейси сначала хотела захватить книгу об истории Турции с подчеркнутым отрывком и показать Нарсэл, но решила, что сейчас для нее самое благоразумное – не доверять никому и подозревать всех. Во всяком случае, злой шутник будет больше волноваться, если она никому не расскажет о его последней выходке. Трейси решила ничего не говорить даже Майлсу Рэдберну.
      Однако Трейси рассказала Нарсэл Эрим о чаепитии с Майлсом на стамбульском берегу Босфора, о чем, впрочем, Нарсэл уже знала от хорошо информированной Сильваны, как и о том, что Майлс рассказал о любви Анабель к развалинам старинного дворца, в котором когда-то жила султанша Валида.
      – Она, правда, любила ходить туда? – уточнила Трейси.
      – Да, любила, – кивнула Нарсэл. – Это очень уютное и уединенное место. А Анабель нравилось одиночество. К тому же в последние месяцы своей жизни она избегала общества мужа. Это я поняла позже, когда мы все узнали о том, как дурно он поступил с ней.
      – А что такого дурного он сделал? – спросила Трейси, в очередной раз испытывая досаду на Нарсэл, которая очень любила изъясняться туманными намеками.
      Турчанка мягко покачала головой.
      – Пожалуйста… Хотя для всех было бы лучше забыть об этом. Не если вам все это так уж любопытно, спросите об этом у самого Майлса Рэдберна.
      Трейси решила пока оставить скользкую и явно не приятную для Нарсэл тему.
      – В тот же день, как Майлс рассказал мне о любви Анабель к развалинам, я вечером отправилась туда и встретила там вашего брата, – сообщила она. Нарсэл бросила на нее встревоженный взгляд.
      – Вы не рассказали ему о том, что видели меня там с Хасаном… когда нас выслеживал Ахмет-эффенди?
      – Конечно, нет. Я не сказала ему ни слова о том вечере.
      – Боюсь, что он подозревает нас в чем-то, – печально вздохнув, произнесла Нарсэл. – При желании Мюрат может причинить Хасану много неприятностей.
      – Мне кажется, он искал там вовсе не вас, – покачала головой Трейси. – Ваш брат думает, что Анабель могла что-то спрятать в этих развалинах. Он рассказал мне, что, незадолго до смерти Анабель, в доме стали пропадать разные вещи и что в пропаже обвиняли мою сестру. Вы не знаете, правда это или нет?
      Нарсэл старалась не смотреть на собеседницу. Она медленно ворошила кусочки еды у себя на тарелке, словно играя с ними. Глаз она не поднимала. Прошло несколько томительных секунд, прежде чем турчанка ответила:
      – Вам не следует тревожиться. У Анабель были до предела напряжены нервы, она вообще неважно себя чувствовала, всего пугалась и выходила из себя по малейшим пустякам. Те вещицы, которые тайком брала себе Анабель, надеюсь, хотя бы на короткое время принесли ей счастье. Анабель вела себя, как ребенок, который хотел обладать всем, что было красивым, ярким и блестело.
      – Например, бусами из черного янтаря, – вполголоса произнесла Трейси, говоря это как бы самой себе. – Что вам известно об этих черных четках?
      – Только то, что перед самой смертью Анабель они стали как бы импульсом для ее психического расстройства. Она вела себя так, будто глубоко верила в черную магию и колдовство. Черный цвет – магический, бывало, говорила Анабель и добавляла, что черный янтарь является, так сказать, инструментом колдунов и магов. Некоторое время в нашем доме даже была точно такая же атмосфера, как в доме каких-нибудь темных крестьян.
      – Наверное, и кошка играла отчасти ту же роль? – полюбопытствовала Трейси. – Ваш брат рассказал мне о том, что тревожило Анабель. Она будто бы часто говорила, что если с ней случится что-нибудь плохое, то она вернется в дом в облике кошки.
      Нарсэл улыбнулась слабой, печальной улыбкой.
      – Да… Только Анабель называла эту кошку почему-то глупым именем Банни. Она прижимала ее к щеке, гладила и грозила своим воображаемым врагам, говоря, что вернется после своей смерти в этот дом и не даст им покоя.
      Через глаза Банни.
      Трейси неожиданно обнаружила, что у нее совсем пропал аппетит. К горлу подступил комок, и она не могла больше проглотить ни одного куска. Она вдруг осознала, что в словах Анабель о кошке крылся иной, зашифрованный текст. И вот какой: «Если со мной что-нибудь случится, сюда приедет моя сестра и будет следить за вами. Она выяснит, кто заставил меня покончить жизнь самоубийством, и сурово накажет этого человека». Как это похоже на Анабель – успокаивать себя такими нелепыми и несбыточными фантазиями!
      Нарсэл заметила выражение лица Трейси и дотронулась до ее руки, лежащей на столе.
      – Право же… не стоит так пугаться. Эта кошка – безобидное существо, и я не боюсь ее. Мужчины гонят ее, чтобы показать свою храбрость. Они хотят доказать, что не верят в суеверия, хотя вы сами видите, что они помнят слова Анабель и боятся их. Даже мой брат, ученый, чувствует себя не в своей тарелке в присутствии этой белой кошки. Смешно, но в некоторых ситуациях мужчины ведут себя гораздо глупее женщин.
      Трейси с радостью покинула столовую и ушла к себе. Она унесла с собой тарелку с остатками ужина для Ясемин, которая ждала ее, словно не сомневалась в том, что Трейси обязательно накормит ее.
      Трейси сидела в своей комнате и наблюдала, как аккуратно Ясемин ест, думая об Анабель, которая в конце жизни могла довериться лишь одному-единственному человеку на земле – своей младшей сестре, но та находилась за тысячи миль от нее. Однако даже обращаясь к Трейси в истерике за помощью, она не забыла об опасности, которая может грозить в Турции младшей сестренке. Если бы только в ее предупреждении было сказано хоть что-то конкретно, если бы только она назвала хотя бы одно имя… Кто-то из обитателей этого дома считал Трейси своим врагом, старался напугать ее и заставить уехать. Злые шутки и грозное предупреждение с помощью черного янтаря имели одну-единственную цель – вывести Трейси из себя. Может, все этим и закончилось бы, если бы Трейси успокоилась и перестала ворошить прошлое. Но она не могла забыть слов Анабель: «Это конец всему». Означал ли черный янтарь на самом деле конец всему, падение последнего моста и для ее младшей сестры?
      Нет… Тактика запугивания им не поможет. Трейси Хаббард не позволит запугать себя. Ни в коем случае нельзя допускать повторения того, что произошло с Анабель.
      За весь вечер Трейси так и не отважилась выйти из своей комнаты. Ясемин в конце концов надоело ее общество, и кошка подошла к дверям, ведущим на балкон. Трейси приоткрыла дверь, и она выбежала на веранду, взмахнув пушистым хвостом. Ясемин пробежала мимо соседней пустой комнаты, которая когда-то была комнатой Майлса, и скрылась за углом, отправившись по своим ночным делам. Стало прохладно. Трейси закрыла дверь и легла в постель. Какое-то время она читала, пытаясь разобраться в истории Турции… Но не по книге с отмеченным абзацем, а по другой. Однако сконцентрировать внимание на чтении ей оказалось не под силу. Мысли Трейси ходили по кругу и постоянно возвращались к Майлсу Рэдберну.
      Какой же глупой была Сильвана Эрим, если надеялась покорить его сердце! Да и вообще, только дура могла полюбить Майлса Рэдберна.
      Подумав об этом, Трейси Хаббард вспомнила пожатие сильной руки Майлса, и ей стало больно от потери. В который уже раз старшая сестра опередила ее. Заведенный с детства порядок сохранился.
      Трейси выключила лампу на ночном столике и положила голову на подушку. Наволочка под щекой быстро намокла от слез. Она не знала, почему плачет, понимала только, что за двадцать три года в ней накопилось слишком много ран от неудач, одиночества и тоски. Там, где находилась Анабель, у Трейси не оставалось никаких шансов. Но она знала, что в этом не было вины ни Анабель, ни ее самой.
      Трейси не знала, сколько проспала. Когда она внезапно проснулась, за окном завывал ветер, хлопали толстые, тяжелые двери и ставни на окнах, в окнах дребезжали стекла. Постепенно от ночных шумов каждый нерв в Трейси напрягся. Ей стало чудиться, что отовсюду доносятся шаги, что все обитатели дома не спят и бродят в эту неспокойную ночь. Наконец, решив, что больше так лежать невмоготу, Трейси встала, набросила на плечи пальто и открыла двери на веранду.
      Луна и звезды скрылись за тучами, было темно. На противоположном берегу Босфора большинство огней уже погасло. Свет исходил лишь от рыбацких лодок на Босфоре. Трейси стояла у перил и смотрела на воду. На ее поверхности играл дрожащий свет лампы, которая всю ночь горела на пристани. В этот поздний час по Босфору не проходили большие корабли, и, кроме плеска волн о каменные ступеньки причала, других звуков не было слышно. Наверное, перевалило за полночь, подумала Трейси. Ни в яли, ни в киоске не горело ни одного огня. Все, за исключением Трейси, непонятно почему стоящей на своем посту, спали.
      Трейси собиралась уже вернуться было в комнату и лечь в постель, когда за спиной у нее раздался тихий скрип. Она резко обернулась. Веранда оставалась пустой, вокруг царила тишина. Трейси ждала, что из темноты покажется белая кошка, но это была не она. В ее комнате было темно. Трейси помнила, что заперла дверь в салон. Однако где-то поблизости снова раздался тихий скрип. Окна пустой соседней комнаты закрывали старинные турецкие ставни, которые появились, возможно, в ту пору, как здесь располагался гаремлик. Они были решетчатой конструкции. Человек, находящийся в комнате, мог смотреть на веранду, но с веранды его нельзя было увидеть.
      У Трейси появилось жуткое ощущение, что из-за ставни за ней наблюдают чьи-то глаза, что кто-то в пустой комнате пошевелился и издал тот тихий звук, который она услышала. Трейси решила внезапно открыть дверь. Она собрала все свое мужество и взялась за дверь, но та не поддалась. Дверь была заперта изнутри.
      Трейси стало жутко. Она стояла на виду у невидимого для нее наблюдателя, и кто знает, что у него было на уме. Трейси попятилась к своей комнате, боясь сделать какое-нибудь такое движение, которое может спровоцировать человека распахнуть дверь и наброситься на нее. Но больше не было слышно ни звука. Кажется, никто не собирался набрасываться на нее. Трейси находилась прямо напротив двери в свою комнату. Вдруг снизу донесся негромкий всплеск воды. Трейси посмотрела вниз и увидела, как по Босфору, недалеко от берега, скользит рыбацкая лодка. Она успела заметить зажженную лампу на корме буквально за секунду до того, как что-то закрыло каик. Она не услышала ни звука мотора, ни скрипа весел, только слабый всплеск воды. Странно, что лодка так тихо приближалась к берегу. Интересно, подумала Трейси, куда она направляется: к дому или нет? Взглянув на причал, Трейси заметила в темноте какое-то слабое движение и решила, что за лодкой наблюдает не одна она.
      В соседней комнате тихо скрипнула дверь, и ощущение, что за ней наблюдают, исчезло. Трейси бросилась в свою комнату, подбежала к двери и распахнула ее. В тусклом свете люстры, горящей в салоне, она увидела бегущего по лестнице Майлса Рэдберна. Трейси сразу догадалась, что он идет встречать таинственную лодку, подошедшую к берегу с темного Босфора.
      Трейси не колебалась ни секунды. Она не могла ждать, не могла позволить страху задержать себя, старалась не думать о риске, которому подвергает собственную жизнь. Наконец-то ей предоставился шанс разобраться в тайнах этого дома, узнать, кто может по ночам совершать экскурсии по Босфору, и связано ли все это с прошлым и, следовательно, с Анабель.
      Трейси почти бесшумно спустилась по лестнице. Шаги ее, и без того тихие, заглушали ночные звуки старого дома. Она добежала до тихого и спокойного второго этажа. Двери в комнаты Мюрата и Нарсэл были закрыты. Мюрата, конечно, не было дома, он уехал в Стамбул. Дверь в их общий салон была открыта, и Трейси увидела, что комната и главный коридор завалены товарами, которые Сильвана Эрим велела перенести из киоска. Очевидно, приготовления к завтрашней работе уже начались.
      Трейси лишь мельком взглянула на заваленные вещами столы и стулья. Спустившись на первый этаж, она стала передвигаться с большей осторожностью. В коридоре, соединявшем две части дома, тускло освещаемом слабым светом сверху, Трейси никого не заметила. Вокруг царила тишина. Она осторожно спустилась на нижнюю ступеньку и ступила на холодный мраморный пол.
      Сначала ей показалось, что в коридоре никого нет, но потом она поняла, что темная масса в самом конце у причала – фигура человека. Он стоял спиной к ней и смотрел на воду. Трейси решила, что он не видел и не слышал ее. У двери в другом конце, которая выходила на подъездную дорогу, кажется, никого не было. Трейси бесшумно побежала к ней, благодаря судьбу за то, что мрамор не скрипит. Из двери торчал огромный старинный ключ, но рядом находился и более современный замок. Надеясь, что поворот ключа и щелчок замка незнакомец не услышит, Трейси приоткрыла толстую деревянную дверь. Боясь открывать ее широко из-за скрипа, она выскользнула на улицу через щель. Здесь можно было не таиться, вой ветра заглушал все другие звуки.
      Пространство между домами оставалось пустым и спокойным. В гараже стояла машина, на которой Мюрат Эрим должен был ехать в Стамбул, но Трейси не стала терять драгоценные секунды на мысли о том, что она сейчас делает в гараже. В пространство между домами ворвался порыв ветра, задрал ее пальто, ужалил голые лодыжки и растрепал волосы. Она покинула освещенное пространство, свернула за угол и очутилась в темном саду. Трава заглушала звуки шагов, а темные кусты и деревья вокруг помогали ей оставаться невидимой. Трейси двинулась вперед очень осторожно, тем более что почти ничего не видела, и стараясь идти на звук плеска воды. Возле угла дома она задержалась на секунду в тени темного куста гортензии и направилась к причалу.
      На причале никого не оказалось. Трейси не увидела поблизости никакой маленькой лодки с обвязанными веслами, лишь рябь на темной воде, поднятую ветром. Несмотря на все это, Трейси была по-прежнему уверена, что лодка все же направляется к берегу. И еще она была уверена, что человек, темную фигуру которого она видела пару минут назад, стоял недалеко от того места, где сейчас находилась она сама. В конце концов, она совершенно отчетливо видела, как Майлс спускается вниз.
      Пустой причал таил в себе некую тревогу. Трейси понимала, что и так зашла уже слишком далеко. Она развернулась и торопливо направилась обратно через сад по тропе. Теперь она уже знала дорогу и могла даже различать предметы, попадающиеся на пути. Дойдя до двери в дом, Трейси обнаружила, что ветер захлопнул ее и она автоматически заперлась. Следовательно, она не могла войти в дом тем же путем, каким вышла из него. Хотела она этого или нет, но единственный способ попасть в дом заключался в возвращении к причалу. Она могла вернуться в дом только через мраморный коридор.
      Трейси Хаббард снова осторожно приблизилась к причалу, но он оставался по-прежнему пустым. В водах Босфора, которые попадали в Средиземное море, не было ни приливов, ни отливов, но в ту ночь ветер поднял на Босфоре небольшой шторм. Над причалом то и дело взмывали тучи водяной пыли. Голые ноги Трейси моментально намокли, и она побежала по коридору.
      Трейси забежала в темный коридор и облегченно вздохнула, увидев, что там никого нет. И в этом таилось что-то жуткое, ей хотелось только одного – попасть поскорее в свою уютную и безопасную комнату и запереть за собой дверь. Времени испугаться по-настоящему у нее не было, она более всего дрожала от холода, но все же не только от него. Трейси неожиданно поняла, что чего-то очень боится, но не могла понять, чего.
      Трейси поднялась наверх, стараясь двигаться как можно тише, и заперлась в своей комнате, но не легла спать и не сняла пальто. Несколько минут девушка простояла на балконе, наблюдая за водой и причалом, но так ничего и не увидела. Она уже не сомневалась, что там никого нет. Однажды ей показалось, что откуда-то поблизости, скорее всего от воды, донесся какой-то звук, но она ничего не увидела и решила, что такие всплески по ночам – обычное дело здесь. По Босфору, как сверчки, скользили освещенные рыбацкие лодки.
      Устав от наблюдения за причалом, Трейси закрыла балконную дверь, но оставила приоткрытой входную, надеясь дождаться возвращения Майлса Рэдберна. Но как она ни прислушивалась, кроме привычного скрипа ступенек и ночных звуков старого дома, не слышала ничего. После безрезультатного ожидания в течение получаса Трейси стало казаться, что Рэдберн опередил ее и уже давно вернулся в свою комнату. Поэтому она решила, что бесполезно всю ночь ждать шагов, которые так никогда и не раздадутся. Но в тот самый миг, когда Трейси уже собиралась закрыть дверь и лечь спать, со второго этажа донесся какой-то грохот. Потом она услышала крики Майлса: «Нет, не выйдет! Брось эту штуку! Брось ее!»
      Трейси выскочила из комнаты и бегом спустилась на второй этаж. В большом салоне по полу катались две фигуры. Раздался звон разбиваемого стекла, и воздух наполнился сильным запахом гелиотропа. Высокий и крепкий Майлс Рэдберн выиграл борцовский поединок у маленького худощавого Ахмета-эффенди. Майлс держал побежденного за куртку и грубо тряс его. Запах гелиотропа теперь заполнил уже весь салон.
      Майлс быстро проверил карманы Ахмета и высыпал на пол все их содержимое. К ногам Трейси посыпались расческа, монеты и другие мелкие предметы. Она нагнулась и подняла две нитки бус. Одни оказались четками какого-то грязно-коричневого цвета, и она вспомнила, что часто видела их в руках Ахмета. Вторые были сделаны из черного янтаря.
      – Для кого ты крал? – кричал Майлс Рэдберн. – Для себя или для своего хозяина?
      Вопрос показался Трейси странным. Ахмет молчал, лишь злобно смотрел на Майлса. Этот взгляд был красноречивее любых слов.
      У Трейси промелькнула мысль: а не провоцировал ли Майлс турка на какой-нибудь опрометчивый поступок?
      – Во всем этом должна разбираться полиция! Пришло время всем узнать, кто является виновником краж в этом доме! – продолжал кричать Майлс.
      Прежде чем Ахмет успел что-нибудь ответить, дверь комнаты Нарсэл распахнулась, выбежала она, в просторном зеленом халате, длинные черные волосы разметались по плечам, в широко раскрытых темных глазах – тревога.
      – В чем дело? – воскликнула она. – Что случилось? Майлс, что сделал Ахмет-эффенди?
      Дворецкий перестал бороться и затих. Майлс с неожиданной в этой ситуации осторожностью отпустил его.
      – Я, честно говоря, и сам не уверен, что знаю, что произошло. Мне показалось, Ахмет воровал товары Сильваны. – Он показал на пол вокруг себя, где валялись самые разные предметы. – Странный набор, вам не кажется? Наволочки, вышитые сумки, скатерти… Может, вы попросите его все объяснить.
      Нарсэл задала Ахмету вопрос по-турецки, а Майлс Рэдберн внимательно слушал. Ахмет угрюмо покачал головой, но ничего не ответил. Неожиданно с лестницы раздался мужской голос. Трейси повернулась и увидела доктора Эрима. Он окинул сцену беглым взглядом, подошел к Ахмету и спокойно и холодно заговорил с ним. Ахмет опустил голову, словно ему было стыдно и он признал свою вину. Несколько секунд Мюрат слушал его бессвязное бормотание, потом повернулся к Рэдберну, Нарсэл и Трейси, которые ждали признания.
      – Представление закончилось. Пожалуйста, расходитесь. Я сам разберусь с Ахметом-эффенди. Вижу, здесь разбился пузырек с духами. Нужно открыть окна и проветрить комнату.
      Он первым открыл двери на веранду, а Ахмет, бросив на Майлса еще один хмурый взгляд, начал собирать с пола свои разбросанные вещи. Трейси протянула две нитки бус, и старик угрюмо взял их у нее.
      Нарсэл подошла к Трейси.
      – Вы не можете мне рассказать, что произошло? Зачем Ахмету-эффенди понадобились эти вещи? Я его спросила об этом, но он отказался отвечать. Он не ответил на этот вопрос и моему брату.
      – Может, он собирался украсть их? – высказала предположение Трейси.
      Нарсэл сердито взглянула на нее.
      – Ахмет-эффенди много лет жил в этом доме и всегда пользовался полным доверием… он был почти членом нашей семьи. Я не могу поверить, что он мог пойти на кражу. – Девушка понизила голос, чтобы ее слышала только Трейси. – Его сын Хасан очень расстроится. Не знаю… может, будет лучше вообще ничего ему не говорить.
      Нарсэл бросила на Ахмета, продолжающего собирать с пола свои вещи, встревоженный взгляд и заметила на полу разбитый пузырек.
      – Какая жалость, что разбились духи Сильваны. Она очень расстроится. Сильвана сама заказывала этот пузырек деревенскому стеклодуву. Не могу даже представить, что Ахмет-эффенди стал бы делать с этими духами, да и с другими вещами…
      Трейси тоже не могла это представить. Она не понимала и многого другого. Майлс не сказал ни слова ни о лодке, которую не мог не заметить, ни о том, что делал у выхода из коридора… Правда, если это был действительно он.
      Рэдберн не отказался от идеи вызвать полицию. Когда он предложил ее Мюрату, турок холодно ответил:
      – Мы не заявляем в полицию на людей, которые так долго и верно служили нам, как Ахмет-эффенди. Полиция не узнает о том, что произошло здесь. Понимаете? Если вы все же обратитесь в полицию, мы с сестрой встанем на сторону Ахмета-эффенди и будем отрицать, что что-то произошло.
      Трейси бросила взгляд на Нарсэл и увидела, что девушка опустила глаза. Ни у кого не было никаких сомнений, что она беспрекословно вспомнит все, что захочет ее старший брат.
      Майлс отвернулся от Мюрата и заговорил с Трейси:
      – Не знаю, как вы влезли во все это, но представление на самом деле закончилось. Вам лучше возвращаться в постель.
      Трейси начала подниматься наверх. Когда она оглянулась, то увидела, что Мюрат жестом велел Нарсэл возвращаться в спальню и увел дворецкого к себе. Майлс Рэдберн начал подниматься вслед за ней.
      Когда они были уже на третьем этаже, Майлс печально принюхался к своей одежде.
      – Мне тоже не мешает проветриться. Он вылил на нас с ним почти полный пузырек духов. И, мне кажется, специально. Если бы пузырек случайно выскользнул у него из руки, он бы разбился на полу. Ахмет же сначала вытащил пробку, и все духи оказались на нем и мне.
      – Но зачем? – изумилась Трейси. – Зачем он сделал это?
      – Кто знает? Может, для того, чтобы заглушить какой-нибудь другой запах? Не задавайте дурацких вопросов. Сейчас слишком неподходящее для этого время.
      Майлс Рэдберн разговаривал с ней резким тоном, и Трейси ответила ему тем же:
      – У меня много вопросов, и я не думаю, что они дурацкие!
      Рэдберн крепко схватил девушку за руку и подвел к двери в ее комнату.
      – Меня сейчас интересует только один вопрос: как вы сумели так быстро спуститься на второй этаж?
      – Я была на веранде, – ответила Трейси. – Мне кажется, вам это известно. Я увидела лодку, которая приближалась к причалу. Ту же самую лодку, за которой наблюдали и вы.
      – Тучи закрыли луну, – проговорил Майлс. – Они выбрали хорошую ночь для этого. Продолжайте. Что вы еще видели?
      – Ничего, – покачала головой Трейси. – Я побежала вниз вслед за вами, чтобы узнать, что происходит. К тому времени, когда я добралась до причала, там уже никого не было.
      – То же самое подумал и я, – кивнул Рэдберн. – Лодка могла пристать к берегу в любом месте. А вам не приходило в голову, что вам лучше не совать нос в это дело?
      – Как и вам? – ответила вопросом на вопрос Трейси.
      – Это мое дело, а не ваше. Я бы попросил вас держать язык за зубами и никому не рассказывать, что вы видели, как я спустился вниз.
      Трейси разозлилась.
      – Почему я должна молчать? Что вы хотите скрыть?
      Майлс Рэдберн посмотрел на нее так, что она испугалась, как бы он не схватил ее за шиворот и не стал трясти, как только что тряс Ахмета. Она попятилась от него.
      – От вас ужасно пахнет, – заметила она.
      – Боже! – воскликнул Майлс. – С той самой минуты, как вы появились в этом доме, я не знал, что с вами делать. Вашей взбалмошной сестре, о которой вы мне рассказывали, до вас далеко. А сейчас… идите спать и, мой вам совет, не суйте свой нос в это дело.
      Его взгляд предупредил Трейси, что она и так зашла чересчур далеко, но она не собиралась уступать.
      – Нет, – покачала головой Трейси. – В мои планы входит сунуть свой нос в это дело, и я обязательно сделаю это.
      Майлс положил руки ей на плечи, она вся сжалась, боясь, что он сейчас начнет трясти ее, но он, к удивлению, привлек ее к себе и поцеловал в губы… довольно грубо и одновременно нежно. Потом оттолкнул.
      – Ну хоть сейчас-то вы поедете домой? Влепите мне пощечину, если хотите, и отправляйтесь в свою Америку. Убирайтесь отсюда! Вы забрались на опасную глубину, поймите это! Вам не место здесь!
      Трейси показалось, что земля уходит у нее из-под ног. Ее одновременно охватили два абсолютно противоположных чувства. Как ни хотела она скрыть это от самой себя, но поцелуй Майлса Рэдберна вовсе не был противен ей. Однако слова, которые он произнес вслед за поцелуем, вызвали диаметрально противоположное чувство. Глаза девушки сверкнули от обиды, щеки вспыхнули, но она решила не отступать.
      – Это мое место. Я участвую во всем, что происходит в этом доме, и никакие ваши поступки не могут изменить это. Анабель была моей сестрой, и это место мое в такой же мере, как и ваше.
      Майлс Рэдберн ошарашенно уставился на нее. Постепенно с его лица исчезли все краски, и оно стало бледным и холодным, как лед. Он неожиданно резко развернулся и зашагал через салон, пока не скрылся в своей комнате, где Анабель будет смотреть на него с портрета своим таинственным зеленым взглядом. Трейси смотрела ему вслед…
      Потрясенная только что происшедшей сценой, Трейси вошла в свою комнату. Она оставила двери на веранду открытыми, и в комнате было холодно. Когда девушка закрывала их, ее руки тряслись, и она уловила приторный до тошноты сладкий запах гелиотропа и на своей одежде. Трейси поняла, что будет ненавидеть этот запах, прицепившийся к ее пальто, всю оставшуюся жизнь. Сбросив пальто, она задрожала в тонкой ночной рубашке и быстро забралась под холодные простыни. Трейси лежала в постели и думала, но не об Ахмете и о том, что произошло этой ночью. Сейчас она помнила только поцелуй Майлса, которым, видимо, он хотел разозлить ее, чтобы избавиться наконец от нее. Теперь он никогда не простит ее за то, что она была сестрой Анабель, и за обман. Сама же Трейси, хотя много раз твердо обещала самой себе не повторять ошибок Анабель, как завороженная, беспомощно ступила на дорогу, в конце которой не было ничего, кроме боли и разочарований. И в этой боли и разочаровании она должна будет винить только себя и никого больше. Трейси Хаббард старалась изо всех сил прогнать из своего сердца мужчину, которого любила Анабель и который, по мнению других, был виноват в смерти ее сестры, но у нее ничего не получалось.

      Утром Майлс встал рано и отправился на прогулку, так что Трейси не видела его за завтраком. Спустившись вниз, она нашла в столовой только Мюрата и Нарсэл. Ахмета тоже нигде не было видно.
      Доктор Эрим довольно весело приветствовал ее и встал, чтобы подвинуть стул.
      – Доброе утро, мисс Хаббард. Извините, что не дали вам поспать из-за этого шума ночью.
      Она, несомненно, выглядела ужасно, будто не спала всю ночь, подумала про себя Трейси.
      – Доброе утро, – пробормотала она и принялась ждать, когда Халида принесет кофе. В то утро ей был необходим очень черный и очень густой турецкий кофе.
      Нарсэл печально улыбнулась гостье.
      – Мы с Мюратом обсуждали глупый ночной поступок Ахмета-эффенди. Он проработал у нас всю жизнь. Нередко слуги таскают еду… это встречается в Турции гораздо чаще, чем в других странах. Но такое!.. Как ты поступишь с ним, Мюрат?
      – К несчастью, наказание Ахмета-эффенди не зависит от меня, – неожиданно нервно ответил доктор Эрим.
      Трейси знала, что он имел в виду Сильвану.
      – А миссис Эрим знает, что случилось? – осведомилась она.
      Нарсэл выразительно закатила глаза к потолку.
      – Не знает. Я боюсь того, что произойдет, когда узнает. Но мы с братом обсуждали не только вчерашнее ночное происшествие. Я высказала предположение, что, если Ахмет-эффенди делает это не в первый раз, значит, мы были несправедливы к вашей сестре и обвиняли ее в том, чего она не делала.
      Мюрат покачал головой, не соглашаясь с доводами сестры.
      – Я не верю в то, что Анабель не виновата в тех кражах. Не забывай, что среди вещей миссис Рэдберн были найдены некоторые пропавшие безделушки. У меня нет ни малейших сомнений в том; что она взяла их.
      Трейси молча смотрела в тарелку. У нее раскалывалась голова, веки были тяжелыми, словно налились свинцом. Сейчас она не могла думать ни о поведении Анабель, ни о вине Ахмета.
      – Ночью я рассказала мистеру Рэдберну, что я сестра его жены, – сообщила она. – Вы не видели его сегодня утром? Он не говорил вам об этом?
      – Мы его не видели, – покачала головой Нарсэл. – Но не беспокойтесь… мы не дадим вас в обиду, если он рассердится. Как только захотите улететь домой, дайте знать, и мы все устроим… в любое время!
      Сейчас это уже не имеет значения, вяло думала Трейси. Ее подташнивало, она до сих пор не могла прийти в себя после ночного открытия, когда призналась себе, что любит Майлса Рэдберна, а сегодня утром – что презирает себя за это.
      Когда они уже собирались вставать из-за стола, появилась Сильвана. Она, как всегда, излучала хладнокровие и спокойствие, но на этот раз Трейси почувствовала в ней еще и желание извлекать выгоду, заставляя людей и события работать на себя. И все же она еще не до конца раскусила этот сложный характер: что подогревало властность этой женщины, какие цели она преследовала? Задумавшись над этим вопросом, Трейси вдруг почему-то вспомнила странное отражение Сильваны в самоваре и интерес, который проявил к нему Майлс. Может быть, это искаженное отражение сработало наоборот – открыло истинное лицо Сильваны?
      Глядя на Мюрата Эрима, Трейси понимала, что этого человека Сильвана не могла обмануть так же легко, как Рэдберна. Доктор Эрим видел свою невестку насквозь. Вот и сейчас он, рассказывая о ночном происшествии, не скрывал своего презрения.
      Сильвана выслушала его рассказ с абсолютно невозмутимым видом, но Трейси вновь показалось, что ее спокойствие напускное, более того – что она переигрывает.
      – Нам не управиться без Ахмета-эффенди, – заявила она категоричным тоном. – Не могу даже представить себе нашу жизнь без него. Нет на свете такого слуги, который хоть раз в жизни не согрешил бы подобным образом. Если ничего не пропало и вы уже отругали его, думаю, можно забыть об этом досадном инциденте и предоставить ему шанс загладить вину.
      – Я поговорил с ним, – кивнул Мюрат. – Мне кажется, больше подобных инцидентов не будет.
      – Хорошо. Я только добавлю несколько строгих слов от себя, после чего мы дружно забудем обо всем этом и будем жить, как раньше… Договорились?
      Мюрат пожал плечами и вышел из столовой. Он отправился в лабораторию, находящуюся в другом доме. Трейси так и не узнала, почему он внезапно вернулся домой вчера вечером, а сам он не стал ничего объяснять.
      – Где сейчас Ахмет-эффенди? – поинтересовалась Сильвана.
      – Он в своей комнате внизу, ждет решения своей участи, – ответила Нарсэл. – Мрачнее тучи. Хотите, чтобы я привела его?
      – Не сейчас. Пусть он некоторое время пообщается с Аллахом. Может, это общение очистит его от нехороших помыслов. Я не сомневаюсь, что он хотел передать эти вещи своему сыну Хасану, чтобы тот продал их. Но хватит об этом. Давайте лучше приступим к сортировке вещей, которые нужно отправить за границу. Потом упакуем их. Начнем!
      С этими словами Сильвана направилась в главный салон, где вчера и произошел скандал. Нарсэл за ее спиной посмотрела на Трейси и яростно покачала головой, как бы отрицая, что в этом деле мог быть замешан Хасан. Однако она, как всегда, не стала в открытую спорить с Сильваной. Трейси подумала, что вообще-то ей бы следовало вступиться за жениха, но Нарсэл, как обычно, поддалась давлению, наступив на горло собственным мыслям и чувствам.
      Высокую изразцовую печь в салоне уже растопили, и огромная комната довольно неплохо прогрелась, несмотря на прохладную погоду. Через несколько минут появилась Халида и начала помогать, следом за ней пришла еще одна из девушек с кухни. Принесли оберточную бумагу и шпагат, на одном из столов лежали большие ножницы, а на полу – картон и огромные коробки. Сильвана энергично руководила работой и заворачивала все хрупкие предметы сама. Узнав о том, что ночью был разбит пузырек с гелиотропом, она расстроилась сильнее, чем после того, как ей сообщили о воровстве.
      – Какая беспечность! Даже не знаю, смогу ли я простить за это Ахмета-эффенди. Хотя я прекрасно понимаю… у этих духов такой очаровательный запах. Их можно было бы выгодно продать на базаре, поэтому он и хотел взять их.
      На этот раз Нарсэл позволила себе издать явно неодобрительный звук, прищелкнув языком, но Сильвана или не услышала его, или сделала вид, что не слышит.
      Трейси сидела за столом и заворачивала в бумагу все подряд: пастушьи сумки, связанные вручную и украшенные вышивкой из яркой разноцветной шерсти, неглубокие чаши из чеканной меди, серебряные украшения и бесчисленные четки.
      Через какое-то время руки Трейси стали действовать автоматически, и она почти перестала обращать внимание на разговоры вокруг. Ей необходимо во что бы то ни стало решить проблему с Майлсом. Она должна встретиться с ним и поговорить начистоту. Может, даже рассказать о телефонном звонке Анабель и показать четки из черного янтаря, которые лежали в книге. Она должна наконец объяснить ему истинную причину своего приезда и постараться убедить его в том, что не могла обойтись без выдуманной истории в качестве прикрытия. Вчера ночью он говорил с таким видом, как будто догадывался или даже точно знал, что происходит в доме. Майлс обвинил Ахмета в том, что тот работает на хозяина… (На Мюрата?) В чем кроется причина неприязни, которую питали и питают друг к другу Майлс, Мюрат и Анабель? Возможно, Майлс и Трейси могли стать союзниками и помочь друг другу, если бы поделились тем, что каждому из них было известно по отдельности.
      На Трейси вновь нахлынула волна боли. С самой первой минуты ее появления в этом доме судьба неумолимо подталкивала ее к Майлсу Рэдберну все ближе и ближе. Даже во время их ссор ее безотчетно тянуло к нему. А ведь Нарсэл по-своему предупреждала ее, и если бы она была честна сама с собой, она могла бы, почувствовав силу этого течения, остановиться, прежде чем оказалась у него в безнадежном плену. А теперь, похоже, уже поздно…
      Но нет… Она не даст так легко подчинить себя его воле. Это Анабель могло унести любое течение, в которое она попадала, но с Трейси Хаббард ему не справиться. Ерунда… бред, не могла она так внезапно влюбиться и не отдавать себе в этом отчета до той самой минуты, когда уже было поздно. Или… маятник совершил очередное движение… Тогда ей следует посмотреть в лицо неопровержимой истине… несмотря на все свое сопротивление, она все же влюбилась в Майлса Рэдберна? Глупо, очень глупо с ее стороны – влюбиться в овдовевшего мужа своей сестры! Надо выкинуть этот хмель из головы. Трейси несколько раз быстро мигнула, словно это могло помочь ей прогнать любовь к Рэдберну.
      Голос Сильваны ворвался в ее мысли, двигающиеся словно по заколдованному кругу.
      – Вы что, спите наяву, мисс Хаббард? Нельзя так расточительно расходовать превосходный шпагат.
      Трейси извинилась за то, что размотала излишне много шпагата. Сильвана посмотрела на нее с холодным презрением. За ним скрывался гнев, который миссис Эрим до сих пор продолжала испытывать к Трейси за то, что та осмелилась бросить ей вызов и осталась в яли… хотя и всего на несколько дней. Теперь же ее дни в этом доме были действительно сочтены. Напомнив себе об этом, Трейси словно вдруг увидела себя со стороны, поняла истинную подоплеку своего смятения: мало того, что она влюбилась в Майлса, так еще и ревновала его к Анабель. Пусть он и заинтересовался ею, но и сейчас продолжал держать на стене портрет покойной жены, а вчера ночью он по существу отверг Трейси Хаббард. Именно этот отказ и причинял ей самую сильную боль, которая не отпускала – вот в чем честно призналась самой себе мужественная Трейси.
      И вновь размышления Трейси нарушил голос Сильваны Эрим, вернув ее, хотела она того или нет, к суете действительности.
      – Где тот рисунок, который сделал для меня Майлс? – спрашивала Сильвана. – Я приготовила для него картонный футляр-трубу, чтобы он не помялся в дороге. Мне казалось, что он здесь, среди этих вещей, но я никак не могу его найти.
      Немедленно начались поиски рисунка, но его нигде не было. Не смогли Нарсэл и Сильвана найти его и в жилых комнатах Нарсэл и Мюрата, где были сложены остальные товары. Халиду послали на поиски в киоск, но служанка скоро вернулась с пустыми руками.
      На лице Сильваны появилась тревога.
      – В Нью-Йорке у меня есть несколько солидных покупателей на эту вещь. Майлс потратил на рисунок много времени, к тому же я планировала вырученные за него деньги направить в фонд возрождения крестьянских ремесел, впрочем, как и все остальные за эти товары.
      Трейси вспомнила странный интерес Ахмета к этому рисунку, когда несколько дней назад случайно застала его в кабинете Майлса.
      – Спросите у Ахмета, – посоветовала она.
      – Он не мог его взять, – уверенно покачала головой Сильвана. – И все же следует убедиться в этом.
      – Позвольте мне поговорить с ним, – вызвалась Нарсэл.
      В данном случае Нарсэл беспокоилась не просто об Ахмете, а об отце Хасана, но Сильвана не знала таких нюансов, подумала Трейси.
      – Да… пришло время, – кивнула миссис Эрим. – Приведите его сюда, и мы узнаем, есть у него рисунок или нет.
      Нарсэл торопливо вышла из салона. С прогулки вернулся Майлс Рэдберн. Не произнеся ни слова, он направился к лестнице, но его остановила Сильвана.
      – Извини, но пару дней я не смогу позировать тебе, – сообщила ему она. – Сам видишь, мы очень заняты. Эта работа займет весь сегодняшний день и, наверное, большую часть завтрашнего. А после того как все будет упаковано, мы с тобой продолжим работу над портретом.
      – Портрет может подождать, – кивнул Майлс Рэдберн.
      Он даже не взглянул на Трейси, и она расценила это как выражение неудовольствия. Вздохнув, девушка склонилась еще ниже над столом, как бы стараясь получше завязать узел.
      Как только Рэдберн поднялся наверх, Сильвана вновь обратилась к Трейси:
      – Я считаю, нам не следует рассказывать мистеру Рэдберну об этом маленьком недоразумении с каллиграфией. Конечно же, рисунок будет найден. Он расстроится, если узнает, что с его вкладом в это благородное дело поступили так беспечно.
      Трейси промолчала. Она сама еще не решила, стоит ли ему рассказывать об исчезновении рисунка, но ее удивила эта попытка обмана со стороны Сильваны.
      Через несколько минут Нарсэл вернулась с Ахметом.
      Смотреть на него было страшно – до того он был мрачен.
      Нарсэл положила перед Сильваной скрученный в трубку рисунок с турецкой каллиграфией.
      – По-моему, произошло досадное недоразумение, из-за которого абсолютно не стоит волноваться. Ахмет-эффенди объяснил мне, что вчера просто взял рисунок на время, думая, что вы не станете сразу отсылать его. А после того, что произошло ночью, Ахмет-эффенди сильно расстроился и забыл вернуть рисунок.
      Сильвана развернула скрученный рисунок и положила на стол. Потом что-то сказала Ахмету по-турецки.
      Он с готовностью ответил, несколько раз повторив слова «Аллах» и «Коран», видимо, в чем-то клялся. Во время их разговора Трейси незаметно подошла к столу, чтобы еще раз полюбоваться прекрасным рисунком Майлса. Вязь старинных букв с вертикальными и горизонтальными черточками, завитушками и кружочками была на самом деле великолепна. Она с восторгом смотрела на полукруги, похожие на маленькие полумесяцы, и извилистые черточки, которые поднимались вверх, как тело ползущей змеи. Все это не имело никакого смысла для человека, незнакомого со старинной турецкой письменностью, но сам сложный узор не мог не очаровывать и не вызывать интереса. Судя по всему, Майлс самым тщательнейшим образом скопировал древнюю надпись.
      В одном углу Трейси заметила какие-то штришки в окружении маленькой ряби, похожей на опадающие листья. Раньше она не замечала этого узора и сейчас стала пристально и удивленно рассматривать его. Прежде чем она смогла прийти к какому-нибудь выводу, Сильвана взяла рисунок, скрутила его и сунула в картонную трубу, потом сказала несколько слов Ахмету на прощание. Тот поклонился и с виноватым видом вышел из салона.
      – Я думаю, нет ничего странного в том интересе, который вызвал у него этот рисунок, – заявила миссис Эрим. – Ахмет-эффенди знаком со старинной турецкой письменностью в отличие от молодых турок, которые, благодаря Мустафе Кемалю, знают только современный алфавит. По-моему, Ататюрк принес Турции не только пользу, но и вред. Исчезло столько старинных красивых вещей, обычаев, предметов искусства, наконец.
      – Это верно, – сухо согласилась Нарсэл. – До моего появления на свет моя мать носила паранджу, а отец – феску. К сожалению, мы с Мюратом не можем похвастаться такой красивой одеждой.
      Не обращая на слова золовки абсолютно никакого внимания, Сильвана села за стол и стала надписывать на трубе адрес.
      Нарсэл прошептала Трейси:
      – Мы ничего не расскажем Хасану. Я не знаю, почему Ахмет-эффенди совершил такой нелепый поступок, но он продолжит работать у нас, и не думаю, что подобное когда-либо повторится. Хасан будет очень переживать за отца.
      Трейси почти не слушала ее. У нее перед глазами стоял рисунок, каким она видела его раньше. Тогда на нем не было этих перекрестных штришков и похожих на падающие листья узоров в углу. Может, их дорисовал сам Майлс уже после того, как она отнесла рисунок Сильване? Или Ахмету взбрело в голову поупражняться в рисовании? Если он разбирался в старинной турецкой письменности, то это вполне понятно. Сильвана скорее всего ничего не заметила или сделала вид, что не заметила.
      Трейси думала: как поступить теперь ей? Майлс должен узнать о появлении на своем рисунке новых узоров. Причем до того, как Сильвана отправит рисунок в Америку.
      Трейси Хаббард поработала еще какое-то время, потом сказала Сильване, что поднимется наверх узнать, не нужно ли чем-нибудь помочь Майлсу.
      Сильвана возразила ей так энергично, что Трейси даже показалось, что мадам решила оспаривать все, что бы она ни сказала.
      – Майлс обещал мне, что мы можем рассчитывать на вас весь день. У нас не так много времени для сборов… только сегодня и завтра. Мы должны подготовить груз к отправке к определенному времени. Я сама отвезу ящик в аэропорт… откуда он полетит в Америку.
      – Может, я еще вернусь, – ответила на это Трейси.
      Дверь в кабинет Майлса была закрыта, и Трейси несколько секунд стояла перед ней, дожидаясь, когда ее сердце успокоится. Она поморщилась от презрения к самой себе за то, что уже одна только мысль о встрече с ним вызывает у нее такое волнение. Она решила бороться с этой постыдной слабостью и дала себе слово, Что ни в коем случае не последует по стопам Анабель. Но когда Трейси постучала в дверь, сердце ее снова застучало так сильно, словно хотело выскочить из груди, а стук пустым и каким-то замедленным звоном отозвался у нее в ушах.
      – Войдите! – крикнул Майлс Рэдберн.
      Трейси вошла в комнату и закрыла за собой дверь.
      – Я хочу вам кое-что рассказать, – начала она. Рэдберн сидел за столом, заваленным страницами рукописи. Он посмотрел на нее холодно и враждебно. Даже в самом начале их знакомства в нем не было такой отчужденности, с горечью подумала Трейси.
      – А вот мне нечего вам сказать, – сухо ответил Майлс Рэдберн. – Я хочу попросить только об одном: немедленно возвращайтесь домой. Больше мне от вас ничего не нужно.
      С таким Майлсом Рэдберном Трейси было особенно трудно бороться, но она подавила в себе желание убежать.
      – Я не уйду до тех пор, пока не поговорю с вами. Я хочу рассказать, почему прилетела сюда, хочу объяснить причину своего приезда в Турцию.
      – Меня абсолютно не интересует, почему вы приехали в Турцию. Я не люблю, когда надо мной так шутят. Вы должны были в первый же день сказать мне, что вы сестра Анабель.
      – И что бы вы сделали, если бы я рассказала это? – напустив на себя нарочитую строгость, осведомилась Трейси.
      – Естественно, ни за что бы не разрешил вам остаться. Несмотря на то, что вы добрались до этого дома, я бы отправил вас в Америку раньше, чем вы сняли шляпу.
      – Так я и думала! И значит, поступила правильно! – Трейси почувствовала прилив сил. Она начала злиться, и, как обычно в таких случаях, робость стала отступать.
      Майлс Рэдберн ничего не ответил на это ее заявление и вернулся к своей работе, давая ей понять, что ждет только того, когда она уйдет, но она должна была рассказать ему о рисунке, независимо от того, хотел он слушать ее или нет.
      Трейси заговорила быстро, чтобы он не смог перебить ее:
      – Ахмет взял вчера ваш рисунок к себе в комнату, не сказав никому ни слова. Я не исключаю того, что он добавил к нему несколько своих штрихов. Сильвана уже собралась отправлять его, и я подумала, что вы должны узнать об этом.
      Рэдберн выскочил из-за стола, прежде чем она успела договорить до конца, и ринулся вниз. Трейси тоже вышла из кабинета и остановилась на лестнице, откуда могла видеть, что происходит в салоне второго этажа.
      Сильвана и Нарсэл удивленно оторвались от работы, когда разгневанный Рэдберн вбежал в салон.
      – Мне бы хотелось еще раз взглянуть на тот рисунок, прежде чем ты отошлешь его, – сказал он Сильване.
      Миссис Эрим показала на картонную трубу.
      – Но я уже спрятала его и собиралась запечатывать.
      – Но все же пока еще не запечатала. – И Рэдберн повелительно протянул руку к футляру.
      Какое-то мгновение Трейси казалось, что Сильвана откажется доставать рисунок. Однако миссис Эрим после секундных колебаний натянуто улыбнулась и протянула Майлсу футляр-трубу.
      Он вытащил из нее рулон, развернул его и принялся внимательно изучать. Трейси облокотилась на перила и напряженно ждала.
      Через несколько секунд Майлс кивнул.
      – Действительно, кое-что добавлено. На рисунке появились новые узоры, но их сделал не я… – Рэдберн повернулся к маленькой служанке. – Найди и приведи сюда Ахмета-эффенди.
      Сильвана быстро возразила:
      – Я уже отругала его за то, что произошло вчера ночью, и не хочу больше беспокоить старика.
      Майлс резко повторил свои слова по-турецки, и Халида испуганно помчалась вниз, бросив виноватый взгляд на Сильвану.
      – Прости, что я вмешиваюсь в твои дела, – демонстративно спокойно возразил Майлс, – но когда я что-то делаю, я не хочу, чтобы мою работу портили дилетанты. Вы с Нарсэл не заметили в рисунке ничего подозрительного?
      Привычное выражение расположения к Рэдберну на лице Сильваны Эрим на глазах начало давать трещины.
      – Мне он кажется таким, как раньше, – уверенно ответила она. – Что касается Нарсэл, то она не знает его так, как знаю я.
      В этот момент миссис Эрим взглянула на лестницу и заметила Трейси, которая опиралась на перила и смотрела вниз. По гладкой до того голубой поверхности ее глаз пробежала рябь гнева. Казалось, она нашла наконец человека, на котором могла сорвать свою злость и которого так долго искала.
      – Все неприятности в этом доме из-за вас! – почти выкрикнула она, потом повернулась к Рэдберну и добавила более спокойным тоном: – Что бы ни случилось с рисунком, это мелочи, и не стоит волноваться из-за подобных пустяков.
      – Мисс Хаббард возвращается домой, – сообщил Майлс Рэдберн. – Она улетает в Нью-Йорк первым же рейсом, на какой мне удастся достать билет. Больше она не причинит никому здесь никаких неудобств и неприятностей.
      Нарсэл внимательно разглядывала сапфир в форме звезды на своем пальце и, казалось, не слышала разговора. На лице Сильваны появилось довольное выражение.
      – Наконец-то ты согласился с тем, что ее необходимо отправить домой, – удовлетворенно произнесла она.
      Когда появился Ахмет, Майлс показал ему рисунок и ткнул пальцем на штриховку и косые черточки в углу.
      – Что это такое? Зачем вы дорисовали их?
      Когда было нужно, Ахмет-эффенди достаточно хорошо понимал английский язык. Вот и сейчас он резко отбросил голову назад, как часто делают турки, когда хотят что-то отрицать. Он ничего не видел, ничего не делал, ничего не дорисовывал. Аллах ашкина… Господи, почему они не верят ему?
      Майлс пожал плечами и отпустил дворецкого.
      – Он не хочет разговаривать. Но вопрос остается открытым: кто-то добавил к рисунку несколько штрихов, и мне все это очень не нравится.
      Уходя из салона, Ахмет вновь бросил злой взгляд на Майлса, на который тот не обратил никакого внимания.
      С лица Сильваны медленно сошла радость, с которой она встретила сообщение Майлса о том, что он собирается как можно быстрее отправить Трейси в Америку.
      – Неужели несколько штришков имеют такое большое значение? Я не сомневаюсь, что мой покупатель из Нью-Йорка ничего не заметит.
      Майлс еще несколько секунд внимательно смотрел на рисунок.
      – Может быть, ты и права. Если тебе важно немедленно отправить его, я не возражаю.
      Сильвана наградила художника несколько натянутой улыбкой, да и в голубых глазах не было заметно особой теплоты.
      – Спасибо, мой верный друг. Срочность для меня очень важна, потому что я не хочу расстраивать своего покупателя. Он заказал эту каллиграфию для собственного магазина и уже пообещал какому-то своему покупателю, что тот непременно заполучит ее.
      – Очень хорошо, – кивнул Майлс, – но впредь давай договоримся, чтобы никто не делал никаких глупых добавлений к моим рисункам.
      Казалось, Сильвана вот-вот вспылит, но, когда Майлс неторопливо свернул рисунок, сунул в трубу и протянул ей, она молча приняла его. Рэдберн поднялся наверх, пройдя мимо Трейси. Ей пришлось броситься за ним, чтобы он не успел захлопнуть дверь у нее перед носом. Девушка едва успела юркнуть в кабинет.
      – Я бы на вашем месте не спускала с Ахмета глаз, – задыхаясь от волнения, посоветовала она. – Он вас очень не любит. Я бы считала, что мне грозит нешуточная опасность, если бы кто-нибудь так смотрел на меня.
      – Спасибо, мисс Хаббард, – подчеркнуто вежливо поблагодарил девушку Майлс Рэдберн. – Придется, наверное, брать уроки у Ахмета-эффенди. Очень хотелось бы научиться так же, как он, пугать людей одним взглядом. Может, тогда я смог бы убедить вас без дальнейших задержек уехать отсюда.
      Он вошел в кабинет и все-таки захлопнул дверь прямо у нее перед носом. Несколько секунд Трейси глупо смотрела на закрытую дверь. Потом пошла к себе и упала на кровать. Ей было очень страшно, страшнее, чем во всех прочих ситуациях в этом доме. Потому что испугалась она не за себя, а за этого дорогого ее сердцу грубияна, который отказывался верить, что ему грозит опасность.

      После разговора с Майлсом Рэдберном Трейси уже почти не помогала Сильване. Необходимость ублажать эту женщину или выполнять какие-то поручения, данные ей Майлсом, исчезла. В то же время Трейси не собиралась подчиняться его приказу и немедленно покидать Турцию. Она будет оставаться здесь до тех пор, пока они насильно не отправят ее в Америку. Сейчас Трейси вспомнила, что у нее осталось еще одно не сделанное дело.
      После обеда она, взяв с собой для компании Ясемин, отправилась к развалинам дворца султанши Валиды. Под ярким солнцем развалины казались совсем не зловещими, а скучными. Тем более что сейчас в них наверняка никого не было. У Трейси не было ощущения, что за ней тайком наблюдают, и войдя в развалины, она опустила кошку на пол. Ясемин отправилась на охоту, а девушка начала собственные поиски. В развалинах остались только два места, в которых она еще не побывала. Трейси старалась держаться подальше от веранды с гнилыми арками и покосившейся крышей. Веранда, нависшая над водой, находилась у всех на виду и явно не могла быть местом, которое Анабель выбрала бы для тайника. Лестница, ведущая на второй этаж, казалась еще более опасной, и Трейси подумала, что даже отчаянная Анабель не рискнула бы подняться по ней. На первом же этаже она самым тщательным образом обыскала комнату за комнатой.
      Трейси подозревала, что ее поиски окажутся бесплодными, потому что до нее развалины очень тщательно, но с таким же результатом обыскал Мюрат. Однако у нее теплилась слабая надежда, что на нее снизойдет какое-нибудь озарение. Да и Анабель она знала все же получше Мюрата Эрима.
      Главная трудность, конечно, заключалась в том, что она не знала, что именно искала. Не знала также, спрятала ли Анабель что-то в этом месте или, может, наоборот, что-то здесь нашла? О какой «тайне» могла она говорить по телефону?
      В развалинах можно было легко найти тысячу подходящих мест для тайника. В сгнивших полах было множество дыр, камни стены можно было без особого труда сдвинуть с места, чтобы устроить нишу для тайника. Там, где когда-то была штукатурка, выглядывала дранка. Прикрыть ее куском штукатурки – и вот, пожалуйста, еще одно прекрасное место для того, чтобы что-нибудь спрятать. Только мрамор остался целым, если не считать трещин на нем.
      Трейси вышла в сад. Лианы, сорняки, кусты так разрослись, что тут можно было спрятать не то что какие-то вещи – тонны груза, если понадобится. Какое же место из десятков возможных могло приглянуться Анабель, если искать все-таки тайник?
      Трейси проверяла то одно место, то другое, но действовала почему-то вяло, без энтузиазма. Ее усилия окажутся, очевидно, столь же безрезультатными, подумала она, сколь и усилия Мюрата Эрима. Она вновь задала себе вопрос: а почему он искал с таким рвением? Значит, ему было известно что-то, что заставляло его торопиться. Но что именно? И какие чувства доктор Эрим питал на самом деле к Анабель?
      Трейси вновь вошла в дом через мраморные двери и заметила, как Ясемин нырнула в ту же самую глубокую дыру в полу главного салона, где пряталась от гнева Мюрата, когда тот бросил в нее куском кирпича. Может, это место было для нее привычно? Трейси воодушевилась и подозвала кошку. Из черной дыры донеслось жалобное мяуканье. На этот раз, подумала Трейси, забраться в дыру оказалось, наверное, легче, чем выбраться.
      Трейси выбрала самую крепкую на вид доску, опустилась на нее на колени и сунула руки в дыру, но что-то мешало просунуть руки дальше, закрывало проход. Ясемин, очевидно, могла сдвинуть этот предмет, вползая в укрытие, но он повернулся так, что загородил кошке выход.
      Трейси, ласково успокаивая Ясемин, старалась вытащить сверток. Она волновалась все больше и больше, но в конце концов вытащила его и освободила кошке обратный путь.
      – Ты могла застрять там и умереть от голода, глупая маленькая искательница приключений. И никто бы никогда не узнал, что ты там. Следует быть осторожнее, когда прячешься, – укоряла она кошку.
      Неизвестный предмет оказался продолговатым ящиком, завернутым в полиэтиленовую пленку. Трейси поставила ящик на пол. Ясемин немедленно выпрыгнула из дыры. Ее белая шкурка была перепачкана, к ней пристали разные щепки. Кошка отбежала от дыры, уселась и начала умываться и приводить себя в порядок.
      Итак, кошка привела ее к тайнику. Это рука судьбы, не иначе, подумала Трейси. Она внимательно осмотрела находку. Ящик был размером всего с несколько пачек сигарет. Сняв полиэтилен, она обнаружила, что ящик кто-то уже открывал, и его деревянную крышку можно снять легко. Внутри лежали несколько комков какого-то странного вещества, похожего на пористое тесто, желтовато-коричневого цвета. Нет, пожалуй, это было больше похоже на высохший навоз, подумала девушка. Трейси потрогала находку пальцем, и маленький кусочек легко отломился от основного куска. Она положила его на большой палец и завернула в носовой платок. Поднеся пальцы к носу, Трейси непроизвольно сморщилась и резко отвернулась. Запах казался тошнотворно сладким.
      У Трейси не было никаких догадок насчет этого ящика и его содержимого. Кто же спрятал его здесь? Может быть, Ахмет? А может, та таинственная рыбацкая лодка, которая прошлой ночью направлялась к берегу, причалила не у яли, а чуть дальше, у мраморных ступенек старого дворца?
      Нужно было уходить отсюда… причем быстро. Она наткнулась на что-то явно опасное, чего не должна была находить. Может, этот ящик вообще никак не связан с Анабель? Трейси интуитивно чувствовала, что все гораздо серьезнее и страшнее, чем она предполагала сначала, а еще она подумала, что даже Анабель вряд ли рискнула бы участвовать в таких темных делах. Где-то в самой глубине ее сознания завибрировало, как случайно задетая струна, пока еще неясное и туманное подозрение. Трейси задрожала, закрыла ящик, накрыла его пленкой и сунула обратно в дыру. Она старалась поставить его так, чтобы владелец не догадался, что его вытаскивали. Маленький слипшийся комочек желтовато-коричневого порошка лежал у нее в кармане, и Трейси испугалась, что вся пропитается этим тошнотворно сладким запахом. Нужно немедленно отправиться домой и избавиться от этой вонючей дряни.
      И в этот самый миг Трейси Хаббард подумала, что, если кто-то сейчас захочет на нее напасть, непременно сделает это, потому что она представляет собой очень уязвимую Мишень. Девушка быстро огляделась по сторонам. Через дыры в полу второго этажа и крыше в дом проникали лучи солнца. Дряхлый дворец был наполнен своими, особенными, какими-то шелестящими звуками гниения. В саду пели не пуганные людьми птицы, буквально в десяти метрах о берег негромко бились волны Босфора. Но кроме этих звуков, никаких других в развалинах дворца слышно не было. Ясемин энергично оттирала черные пятна со своей шкурки розовым язычком и не проявляла ни малейших признаков волнения. Кошки – чуткие создания, и если Ясемин не нервничала, это означало, что поблизости никого нет.
      Однако, несмотря на все эти доводы, Трейси с каждой секундой становилось все больше и больше не по себе. Она слишком отчетливо помнила другие встречи в этом месте. Во время первого посещения развалин дворца султанши Валиды с веранды совершенно неожиданно вышел Ахмет. Трейси бросила взгляд на веранду, но там было тихо и пусто. В нависающую над водой галерею вел широкий арочный дверной проем, но в проломах полуразвалившейся деревянной балюстрады безмятежно синел Босфор. Сейчас Трейси посмотрела в первый раз на широкий пролив, сидя на корточках, и увидела такое, что заставило ее судорожно хватить ртом воздух и затаить дыхание.
      В том месте, где низ арки встречался с полом, виднелся носок мужской туфли. Туфля лежала совершенно неподвижно, будто была беззаботно сброшена с ноги и оставлена. Двигаясь как можно осторожнее, Трейси подошла к арочному дверному проему.
      Заглянув в арку, она увидела мужчину, лежащего на сломанном полу лицом вниз. Одна его нога была полностью вытянута, а вторая лежала у самого тела. Под голову он положил локоть и крепко спал.
      Трейси, подхватив Ясемин, быстро выбежала из дворца. Она узнала спящего на полу во дворце человека. Это был Хасан, сын Ахмета-эффенди.
      Боковые ворота, ведущие на территорию поместья Эримов, были открыты. Прислонившись к ним, стоял Майлс Рэдберн, курил трубку, равнодушно посматривая на небо.
      Трейси направилась к нему, а кошка соскочила с ее рук и побежала между деревьями к дому. Девушка достала из кармана кусочек желтовато-коричневого порошка и протянула Рэдберну.
      – Вы не знаете, что это такое? – поинтересовалась она несколько взвизгивающим тоном.
      Рэдберн сразу уловил запах, и с него мгновенно слетела безмятежность.
      – Господи! Куда еще вы на этот раз влипли? Потом он развернул платок и посмотрел на порошок, но выражение его лица ничего ей не сказало.
      – Ну-ка расскажите, где вы это нашли?
      Трейси быстро все ему рассказала. Он молча выслушал рассказ, достал из кармана мешочек с табаком и положил в него платок с порошком. Потом долго и энергично тер пальцы табаком до тех пор, пока его не удовлетворил исходящий от них запах.
      – Наверняка вы вся пропахли этой гадостью, – заметил он. – Немедленно идите в дом и побыстрее примите ванну.
      – А может, мне облиться духами, как поступил вчера ночью Ахмет? – ответила Трейси вопросом на вопрос.
      Майлс промолчал. Он снова уставился на небо, будто не слышал ее.
      – Ну скажите же мне хотя бы, что это такое! – нетерпеливо проговорила Трейси. – Хоть это-то вы мне должны…
      Рэдберн скорчил гримасу.
      – Вы никак не научитесь держаться подальше от неприятностей, да? Ну ладно, скажу… это опиум, необработанный опиум, мое невинное дитя. Интересно, какая вам польза от того, что вы теперь знаете это?
      Именно эта догадка и мелькнула в голове Трейси, когда она нашла и открыла ящик. Она знала, что Турция поставляла на мировой рынок значительную часть мирового урожая опиумного мака, используемого в медицинских целях.
      – Выходит, Ахмет замешан в контрабанде наркотиков? – неуверенно проговорила девушка.
      – Понятия не имею, – рассеянно ответил Майлс, думая о чем-то своем.
      – В развалинах сейчас находится его сын Хасан. Он спит на веранде.
      – Я полагаю, вы разбудили его и сообщили о своей находке? – язвительно осведомился Майлс Рэдберн.
      – Конечно, нет! Я постаралась как можно быстрее убежать из дворца.
      – Примите мои искренние поздравления с таким мудрым решением, – буркнул Майлс.
      Сейчас Трейси было не до ерничания, и она сказала тихим голосом, будто говорила сама с собой:
      – Я читала о том, что Турция экспортирует опиум. Но правительство ведь контролирует плантации мака, не так ли?
      – Мак в основном растет в местности, которая называется Афьон Карахисар, – проинформировал ее Майлс Рэдберн. – «Афьон» по-турецки означает «мак». Это далеко отсюда. Как минимум триста миль.
      – И сейчас не сезон для маков! – задумчиво произнесла Трейси.
      – Зато самое удобное время для перевозки опиума после того, как он несколько месяцев пролежал спрятанным. Ни для кого не секрет, что крестьяне сдают не весь урожай мака правительственным чиновникам. А также и то, что инспектора берут взятки. Опиум легко спрятать, а через какое-то время можно перевезти в определенный район Стамбула, откуда переправить за границу. Контрабанда наркотиков – непроходящая головная боль турецкого правительства. В последние несколько лет оно ужесточило наказание для контрабандистов, приняло повышенные меры предосторожности, но все равно какое-то количество опиума проскальзывает через полицейскую сеть и уходит за границу нелегально.
      – Что вы собираетесь предпринять? – спросила Трейси. – Обратитесь в полицию?
      – Ничего подобного я не собираюсь делать! – холодно ответил Рэдберн. – И вам не советую.
      Трейси в ужасе открыла рот.
      – Но я думала…
      – Не думайте о вещах, в которых абсолютно ничего не понимаете, – с неожиданной злостью оборвал он ее. – Идите лучше смойте с себя этот запах и забудьте, что случайно наткнулись на склад опиума. Неужели вы не понимаете простых вещей! Возвращайтесь домой, моя юная американка! Ну хотя бы переезжайте в «Хилтон»!
      И вновь Майлс Рэдберн страшно рассердил Трейси, но сейчас она не могла ничего возразить на его решимость избавиться от нее. Девушка резко отвернулась от него, вошла в ворота и быстро пошла по тропинке, которая вела к дому, и подгонял ее собственный гнев. На повороте она остановилась и оглянулась. Майлс закрыл ворота и неторопливо направился к развалинам дворца. Чтобы проверить тайник? Или чтобы положить кусочек опиума обратно? Трейси надеялась, что он не станет задерживаться там долго и что Хасан не нападет на него. Роль, которую играл в этом таинственном деле молодой человек, казалась ей такой же трудной загадкой, как и все остальное. Трейси очень хотелось пойти за Майлсом, но она осталась на месте, хорошо зная, какой будет его реакция, если он заметит ее.
      Войдя в яли, Трейси решила последовать хотя бы одному его совету. Она смочила платок духами Анабель, которые подарил ей Мюрат, и сунула его в карман пальто, в котором лежал порошок. Потом отправилась в ванную комнату. Ей повезло: в баке еще осталась горячая вода, поэтому она смогла немедленно принять ванну.
      Трейси залезла в огромную ванну и терла кожу мочалкой до тех пор, пока кожа не покраснела и тошнотворно сладкий запах не исчез. Растирая кожу мочалкой, она вспомнила, что держала Ясемин в руках. Может, и кошачья шерсть пропиталась запахом опиума? Трейси решила после ванны отправиться на поиски кошки.
      А пока, лежа в ванне, она пыталась разобраться в своем открытии и его последствиях, но в ее мысли постоянно вторгался образ Анабель. Существовала ли между Анабель и наркотиками хоть какая-то связь? А что, если ее сестра все же влипла в какое-то противозаконное и чрезвычайно опасное дело, раз говорила по телефону таким испуганным голосом. Чего же она так испугалась? Может, Анабель узнала что-то о лодке, которая приставала к берегу в темные, безлунные ночи?
      Тут же возник вопрос. Если опиум спрятал Ахмет-эффенди, означало ли это, что он работал в паре с Хасаном? И на кого, в таком случае, они работали с сыном?.. На кого-то из обитателей дома? Если да, то на кого из троих: Нарсэл, Мюрата или Сильвану? А может, двое из этой тройки тоже замешаны в незаконной торговле опиумом? Не исключено, что контрабандой наркотиков занимались и все трое Эримов.
      Трейси не хотелось думать сейчас о Нарсэл, но у нее не было другого выхода. Как же узнать: за Ахмета она или против него? Нарсэл вроде бы искренне беспокоилась за пожилого дворецкого, но, может, это была всего лишь игра? Где же логика? Ведь Ахмет возражал бы против женитьбы сына на Нарсэл не менее яростно, чем Мюрат. И почему, вообще, Хасан спал в развалинах дворца?
      Или за всеми этими таинственными событиями стояла Сильвана? Трейси сейчас не сомневалась, что эта женщина не имела ни малейшего представления о морали. Она помнила, как миссис Эрим встала на защиту Ахмета, как не разрешила уволить его и посчитала мелочью непонятно откуда появившиеся на рисунке Майлса узоры. Трейси не могла понять истинной причины такого всепрощения. Может, Сильвана на самом деле высоко ценила Ахмета как слугу. А может, за завтраком она уже знала о том, что произошло ночью, и не хотела, чтобы правда выплыла на поверхность. Что означали штрихи, которые нанес на рисунок Майлса Ахмет-эффенди? Это было совершенно непонятно.
      Третьим членом шайки Контрабандистов опиума теоретически мог быть доктор Эрим, но этот противоречивый человек являлся для нее до сих пор полнейшей загадкой. Во всяком случае, Мюрат Эрим был способен на интригу. И он тоже защищал Ахмета. Заявил, что уедет в Стамбул, но вернулся очень уж рано, если он вообще ездил. Трейси вспомнила, что когда ночью вышла из дома, то видела в гараже его машину, а во время скандала доктор Эрим появился не из своей спальни, а со стороны улицы.
      Все было возможно в этом деле… абсолютно все.
      Трейси вылезла из ванны, надела пушистый купальный халат и вышла в коридор. В этот самый момент по лестнице поднимался Майлс Рэдберн. Они встретились у двери в комнату Трейси, и Рэдберн угрюмо посмотрел на девушку.
      – По крайней мере, теперь хоть не так противно пахнет, – заметил художник. Трейси открыла дверь. Он дотронулся до ее руки и произнес негромко: – Я тоже заглянул в тайник и нашел опиум. Но это лишь маленькая часть всей картины. В целом она может оказаться намного ужаснее. И опаснее! Я думал прежде всего об опасности, когда просил вас немедленно уехать домой. Ваша работа над моей рукописью закончена, и дальнейшее пребывание здесь бессмысленно.
      Трейси упрямо продолжала молчать. Она освободила руку и вошла к себе в комнату. Ей нечего было ответить Майлсу Рэдберну.
      Одевшись, девушка принялась искать Ясемин, но не смогла найти белую кошку в местах, которые та облюбовала.
      Остаток дня и весь следующий день тянулись очень медленно. Работа по подготовке контейнера к отправке закончилась, и Сильвана с помощью Ахмета отвезла его в аэропорт. После ее отъезда Трейси стало совсем нечего делать. Майлс не разрешал ей возиться с его бумагами и появляться в кабинете. По поводу ее возвращения домой больше не было произнесено ни слова, и она была предоставлена сама себе. Сейчас у Трейси стали даже появляться предательские мысли: а даст ли ей вообще что-нибудь дальнейшее пребывание в Турции? Если она уедет от Майлса, то, возможно, постепенно забудет его. Ее чувства к нему, конечно, глупы и мимолетны, но она больше не могла обманывать саму себя. Трейси действительно повторяла ошибку Анабель и следовала по стопам сестры. И она уже не была мечтательной школьницей, готовой наслаждаться даже болью, причиняемой шипами безответной любви. Рассудок подсказывал ей, что сейчас было бы умнее всего постараться больше не видеть Рэдберна.
      Но другой частью своего мозга Трейси понимала, что отъезд из Турции в данный момент невозможен. Обнаружение тайника с опиумом доказывало, что она наткнулась на опасность, гораздо более серьезную, чем предполагала раньше. Люди, которые занимались тайной переправкой наркотиков за границу, не станут играть в детские игры. Майлс что-то знал, и это знание делало его тоже уязвимым. Трейси догадывалась, что он только выжидает удобного момента, чтобы использовать эту информацию. И использует ее, если они дадут ему время. Нет, она не могла бросить Майлса и вернуться домой, зная, что ему угрожает серьезная опасность. Она останется, и, кто знает, может, она пригодится ему как-нибудь. Независимо от того, понравилось бы ему это или нет.
      Шел третий день после обнаружения тайника с наркотиками в развалинах дворца. Трейси сидела в своей комнате. Очередной скучный день, проведенный в одиночестве, клонился к вечеру. Трейси очень скучала по Ясемин и начала бояться, что она убежала и уже не вернется.
      На улице поднялся ветер. Он громко завывал и гнал по небу серые тучи. Казалось, надвигается сильная гроза.
      Трейси сидела неподвижно, не делая ничего. В дверь постучали, и в комнату с робкой улыбкой заглянула Нарсэл Эрим.
      – Можно войти? Мы совсем забросили вас. Вам, наверное, скучно и одиноко. А тут еще и Майлс не подпускает к рукописи… Мы все заметили это. Знаете, я принесла вам маленький подарок, который, надеюсь, поднимет вам настроение.
      Трейси сейчас абсолютно не доверяла показному дружелюбию турчанки. Нарсэл кланялась любому ветру и беспрекословно подчинялась каждому слову своего брата. Она вошла в комнату и положила на стол рядом с Трейси проспект с эмблемой авиакомпании. Трейси мгновенно насторожилась, готовая к борьбе.
      – Это прислала вам Сильвана, – сообщила Нарсэл, прежде чем Трейси могла что-нибудь сказать. – Можете не беспокоиться, все в порядке. Ваш самолет вылетает в Америку завтра утром. Если хотите, я сама могу отвезти вас в аэропорт.
      – Я никуда не уеду, если только меня не прогонит мистер Рэдберн, – твердо заявила Трейси.
      Нарсэл повела изящными плечами.
      – В таком случае не будем больше говорить об этом. Я просто выполнила просьбу Сильваны, но я пришла к вам не только для этого. Я молчала до сих пор, потому что видела, как сильно вы любили свою сестру, и я уважала ваши чувства. Однако настал момент, когда вы должны узнать правду… не только об Анабель, но и об ее муже.
      Трейси настороженно наблюдала за мисс Эрим. Она решила выслушать ее, но отнюдь не верить всему, что та расскажет.
      Нарсэл опустилась на краешек стула и негромко начала свой рассказ. Оказывается, за день до смерти Анабель в киоске проходил званый ужин. Один из тех знаменитых званых ужинов Сильваны Эрим, на котором присутствовало много высокопоставленных правительственных чиновников и дипломатов. Сильвана всегда старалась дружить с влиятельными людьми. Майлс тоже пришел на ужин. Он сказал, что его жена больна и не может прийти.
      – Но Анабель все же пришла, – продолжила Нарсэл. – Гости разделились на группки и беседовали, дожидаясь, когда позовут к столу. Я стояла рядом с лестницей и первой увидела ее, но не смогла остановить. По-моему, в тот вечер никто не смог бы остановить Анабель.
      Чувствовалось, что в своем рассказе Нарсэл старалась не упустить ни единой подробности. В тот вечер Анабель надела голубовато-серое платье, ее руки были обнажены, золотистые волосы подобраны, шея открыта, на лице горели нервным огнем огромные зеленые глаза. Майлс находился в противоположном углу салона. Он увидел ее и тотчас направился к ней. Но прежде чем кто-то смог остановить ее, Анабель вскинула обе руки вверх, как бы в жесте мольбы, и показала внутренние поверхности рук.
      – Посмотрите! – выкрикнула она. – Смотрите, что сделал со мной мой муж!
      В комнате воцарилась гробовая тишина. Смех и разговоры мгновенно прекратились, головы всех гостей повернулись к Анабель, все пристально смотрели на нее. Даже Сильвана беспомощно замерла на месте. На какую-то долю секунды Майлс, казалось, окаменел и не мог сдвинуться с места. Обвинение прозвучало трагически ясно. Там, где вены приближались к поверхности кожи, темнели синяки и точки, оставленные иглой шприца.
      Анабель язвительно расхохоталась в лицо Майлсу, когда он подошел к ней.
      – Ты знал, что я умру от этого! – закричала она. – Ты все рассчитал, думал – придет время и я умру от этого! Ты хотел избавиться от меня, чтобы делать то, что хочешь.
      В ее голосе слышались истерические нотки. Она могла наговорить еще неизвестно что, но Майлс поднял ее на руки. Анабель не сопротивлялась, она лежала у него на руках спокойно, будто страшные обвинения забрали у нее последние силы. Майлс Рэдберн спустился с ней на руках по лестнице и отнес ее в яли.
      Нарсэл замолчала и закрыла лицо руками, а Трейси широко раскрытыми от ужаса глазами смотрела на нее.
      – На следующее утро Майлс уехал, – продолжила девушка. – Он бросил жену в минуту, когда та особенно нуждалась в его поддержке, и исчез. Анабель не могла перенести того, что сделала, этого публичного обвинения. Но как бы там ни было, не она совершила все это зло. Она была всего лишь жертвой. Потом Анабель решила, что ее положение безнадежно, и надумала провести всех нас. Это ей удалось. Мы знали, что она плохо себя чувствует, что у нее адские боли, потому что Майлс перестал давать ей героин, которым снабжал раньше, но мы не могли подумать, что она совершит такой отчаянный и страшный поступок. Анабель выскользнула из дома рано вечером, и ей удалось тайком спустить на воду одну из маленьких лодок. В тот момент ей не хотелось жить…
      – Но почему? – не поняла Трейси. – Почему он поступил с ней так жестоко? Я не могу этого понять…
      – Я тоже не могу, – с горечью кивнула Нарсэл. – И никогда не могла понять этого человека. Я даже не хотела рассказывать вам о том вечере. Но я вижу, что он и вас околдовал. Если вы не будете знать правду, вы не сумеете защититься от него.
      – А что, если вы рассказали неправду? – возразила Трейси. – Что, если я скажу, что не верю вам? Знаете, по моему мнению, вы человек, который не принадлежит сам себе.
      Нарсэл с любопытством посмотрела на нее.
      – Что это значит… я не принадлежу сама себе? Что вы хотите этим сказать?
      Трейси поняла, что сказала явно лишнее, но ее уже, что называется, несло.
      – Вы любите рассуждать о независимости и эмансипации турецких женщин, – воскликнула она, – а сами живете, как забитое, бесправное существо, чье лицо спрятано под паранджой и которое убегает в гаремлик при виде незнакомого мужчины! Вы, наверное, ни разу в жизни не распрямили свою спину и не поступили по-своему. Вам неизвестно, что значит быть самой собой, и поэтому я не могу поверить ни единому вашему слову.
      Нарсэл встала и спокойно направилась к двери.
      – Мне жаль вас, – печально произнесла она. – Если он вас так околдовал, ваш конец легко предсказать. Но если вы мне не верите, можете спросить самого мистера Рэдберна о том ужине. Только сначала предупредите его о том, что я вам все рассказала, и потребуйте от него правдивого ответа.
      Турчанка выскользнула из комнаты и осторожно закрыла за собой дверь. На лестнице раздались ее тихие удаляющиеся шаги, после которых осталась лишь звенящая тишина.

      Трейси не заметила, сколько времени просидела в комнате после ухода Нарсэл Эрим. Она не могла думать ни о чем, ей было плохо, и морально, и физически, ее тошнило. Комната казалась мрачной, сам воздух в ней словно давил ей на плечи.
      Почти безотчетно Трейси надела пальто и вышла в салон. Дверь кабинета Майлса оставалась закрытой. После того, что она услышала от Нарсэл, ей совершенно необходимо было знать: правда или ложь то, что рассказала ей Нарсэл?
      Трейси спустилась по лестнице и вышла через нижний коридор в сад, не встретив никого по пути. Ей хотелось подышать свежим воздухом, побыть одной, быстро пройтись, чтобы отвлечься. Физические усилия могли в какой-то степени унять ураган ее тревожных мыслей. Трейси пошла по тропинке. День был серым. С Черного моря дул резкий, холодный ветер, верхушки деревьев гнулись в преддверии грозы, но Трейси была готова с радостью встретить и грозу. Она будет стоять в самом ее эпицентре и позволит разбушевавшейся стихии успокоить себя, разрешит высосать накопившуюся досаду, с которой не могла больше жить.
      Боковые ворота, как всегда, были открыты, и Трейси вышла на дорогу. Едва ли она встретит кого-нибудь в такой день в развалинах. Особенно когда надвигался такой ураган. Идти медленно она была не в силах и побежала по дороге. Один раз ее обогнала машина, и девушка успела заметить удивленные лица пассажиров, смотревших на нее. Она несколько раз спотыкалась и чуть не падала, но не останавливалась. Первые капли дождя ударили ей в лицо с такой силой, что заставили ее опустить голову.
      Трейси бежала, не глядя по сторонам, и вдруг… вбежала в объятия Майлса. Он на мгновение приподнял ее и обнял, успокаивая, потом поставил на ноги. Трейси подняла глаза и посмотрела в лицо человека, которого хотела видеть сейчас меньше всего на свете, и в то же время не могла обойтись без него. Ей было сложно понять себя, и она сделала самое простое – освободилась от его рук.
      – Отпустите меня! Я не хочу с вами разговаривать! Оставьте меня в покое! – воскликнула она.
      Майлс спокойно убрал руки за спину и спросил:
      – Куда вы идете? Надвигается сильная гроза.
      – Мне все равно! – крикнула Трейси и побежала дальше.
      Не оглядываясь, Трейси Хаббард добежала до самых ворот дворца султанши Валиды, бессознательно ища в трудную минуту защиты у этих развалин. Ведь недаром же их так любила ее сестра! Может, здесь еще живет частичка ее души, и она поможет ей. Может, найдет какое-нибудь новое доказательство, которое восстановит ее веру и в Майлса, и в Анабель и поможет забыть ужасные обвинения Нарсэл.
      Трейси едва услышала раскаты грома над головой. Не обращая внимания на крупные капли дождя, она пробежала через сад и торопливо поднялась по мраморным ступенькам. Со стен тускло смотрели увядшие цветы, едва заметные в слабом свете дня. В задней части дворца, где осталась нетронутой часть пола второго этажа и крыши, ее не мог намочить дождь. Трейси решила как можно осторожнее пройти по разрушенному полу. Проходя мимо тайника, находившегося рядом с дверью, она нагнулась и заглянула в него, но никакого препятствия, загораживающего проход, не увидела. Ящик с опиумом исчез. Трейси забежала в угол комнаты, прижалась спиной к стене и прислушалась к раскатам грома. В развалинах страшно завывал ветер, который, казалось, собирался на этот раз сровнять их с землей. Почти оторванный, но еще не отлетевший кусок крыши двумя этажами выше хлопал так громко, что Трейси испугалась, что ветер может сорвать его в любую секунду. А вдруг и в самом деле пришел последний час этого зловещего здания и вот-вот оно рухнет в давно ждущие его черные воды Босфора?
      Злость самой Трейси была настолько сильной, что она как бы не замечала гнева стихии. Даже когда небо ярко осветила вспышка молнии и ее раздвоенный язык устремился к воде, девушка не испугалась.
      Но гроза все же хоть немного отвлекла ее, по крайней мере, не позволила утонуть в собственных чувствах. Постепенно от шума и рева ветра Трейси будто оцепенела и потеряла способность думать, лишь фиксируя, как автомат: вот скрип, вот другой, вот ветки опять хлестнули по пустым оконным проемам…
      Но вдруг в реве грозы она различила какой-то чужеродный для нее звук… слабый скрип, что ли, и поблизости. Он напоминал скрип веревки, которая держала лодку у берега или причала. Трейси стала искать источник этого звука. Очевидно, он находился внутри дома, в другом углу огромной комнаты. Она посмотрела на дальнюю стену салона, которую заливали потоки дождя, и обнаружила источник негромкого ритмичного скрипа. На полу, рядом с остатками балконной двери что-то лежало. Она впервые увидела здесь этот огромный камень, к которому была привязана крепко натянутая веревка, скрывающаяся в дверном проеме. Веревка слабо терлась о перила и издавала тот самый скрипящий звук. Трейси оставила свое сухое убежище и направилась в дальний угол. На нее хлынули потоки ревущей воды. Ярко сверкнула молния, а через несколько секунд где-то совсем рядом прогремел гром. Трейси взялась за мокрую веревку и почувствовала, что на другом ее конце находится что-то довольно тяжелое. Дождь мгновенно намочил ее волосы, ручейки воды побежали по лицу и за воротник пальто. Влажные ладони скользили по веревке. Трейси подошла к перилам, не выпуская ее из рук, и посмотрела вниз. Она не увидела в будто кипящей воде никакой лодки. Тогда она перегнулась через перила, и ее тотчас же окатила волна. Она успела заметить, что на конце веревки, перекинутой через перила балкона, что-то висит.
      Трейси нагнулась еще ниже, еще больше приблизившись к воде, и стала тянуть веревку, пытаясь рассмотреть предмет на конце ее. И вот уже она отчетливо разглядела проступающие сквозь мокрую ткань свертка головку, уши, хвост… В горле Трейси застрял крик ужаса, но она яростно тянула веревку до тех пор, пока труп бедной кошки не перевесился через ограждение и с тяжелым стуком не упал на пол.
      В это же мгновение сверкнула молния и на долю секунды ярко осветила кошмар, который лежал у ее ног. Ясемин была не просто убита. Перед смертью она пережила страшные муки. В этот момент Трейси просто не могла представить себе большей жестокости и мерзости.
      В ярком свете молнии какую-то долю секунды она смотрела в лицо аду. Это его посланец сунул маленькую белую кошку в мешок, привязал камень для груза и бросил в воду, оставив болтаться на перилах балкона до тех пор, пока несчастная Ясемин не утонула в бурлящих водах Босфора. Так в старину турки расправлялись с врагами.
      Трейси прижала обе свои руки ко рту, чтобы удержать крик. Убийца кошки достиг своей цели. Девушку охватил ужас, она отчаянно боролась с подступившей к горлу волной тошноты.
      Ее плечи обхватила рука Майлса Рэдберна и оттащила от тела кошки. Он мягко отвел ее в сухой угол. И здесь молча, спокойно обнял Трейси. Она разрыдалась, дрожа в его объятиях. Рэдберн ничего не говорил, лишь крепко прижимал девушку к себе, давая ей выплакаться.
      Трейси и выплакала на его плече весь свой страх и гнев. Наконец потихоньку она начала успокаиваться. Он вытер ее мокрое лицо своим платком. Потом долго целовал, и Трейси, прильнув к нему, вернула поцелуй. Гроза утихла, ветер тоже, и старый дом перестал громко жаловаться на свою старость. Молнии сверкали уже не так ярко, а раскаты грома постепенно отдалялись от дворца.
      – Гроза заканчивается, – прошептал Майлс ей в щеку. – Нам лучше вернуться туда, где тепло и сухо. Потом вы мне все расскажете.
      Трейси показала рукой на Босфор.
      – Ясемин! – задыхаясь, пробормотала она. – Кошка Анабель.
      – Знаю, – кивнул Майлс. – Я видел. Рассудок возвращался к ней медленно, по частям.
      – Они сделали все так, чтобы я не смогла не найти ее. Кто-то знал, что я приду сюда… как приходила Анабель. Это очередное предупреждение. Первый раз они предупредили меня, когда в первый же день уничтожили мою работу. Потом кто-то пометил в книге отрывок. – Трейси рассказала историю о помеченном отрывке в книге по истории Турции, которую он прислал ей. В нем ярко описывалось, как топили в Босфоре надоевших женщин из гарема. Если целью этих злых шуток было напугать ее, способ был выбран неплохой. Если бы не Майлс… Трейси вновь задрожала, и Рэдберн еще крепче обнял ее.
      Выглянуло солнце. Его лучи коснулись воды, сделали ее светлее и озарили мокрый сад.
      – Можно идти, – сказал Рэдберн.
      – Давайте сначала похороним ее, – попросила Трейси.
      Земля в саду была мягкой после дождя. Майлс нашел палку и кусок черепицы и вырыл могилку под кустами рододендрона. Потом осторожно достал Ясемин из отвратительного мешка и положил в ямку. Трейси помогла засыпать землей маленькое, насквозь промокшее тельце. Она пришла в себя, и к ней вернулась способность сердиться.
      – Им не удастся запугать меня! – закричала она. – Такая жестокость не может остаться безнаказанной. Не только из-за Анабель… Сейчас ставки намного выше…
      И тут Трейси вспомнила рассказ Нарсэл об ужине, который несколько месяцев назад давала Сильвана. Пока они стояли в саду среди деревьев, с которых капали капли воды, девушка пересказала Майлсу Рэдберну все, что услышала от турчанки. Он слушал ее с плотно сжатыми губами. Она увидела в его глазах холод и настороженность. Выражение его лица стало пугать Трейси, и она закончила жалобно:
      – Это ведь неправда, да? Ведь это не может быть правдой! Нарсэл чего-то не поняла. Или вообще все придумала.
      Майлс Рэдберн покачал головой.
      – Мисс Эрим ничего не придумала. Все произошло именно так, как она рассказала. Все, что она сказала, правда от начала и до конца.
      – Но… героин? Выходит, лгала Анабель. Вы не могли… – Трейси опять замолчала, как бы задыхаясь. – Я не верю в это!
      Несколько секунд Майлс стоял и молча смотрел на нее. Потом заговорил в своей обычной манере – отрывистыми фразами.
      – Все правда. Пойдемте. Уже можно возвращаться. Трейси молча шла рядом, а ее сердце сжал новый страх. Смотреть в лицо злу – это одно. И совершенно иное – с ним бороться… Но это возможно только если рядом есть человек, которому можно доверять. Хороший, добрый человек, который не способен причинять зло другим людям. Если же рядом нет такого человека…
      Майлс Рэдберн молчал до тех пор, пока они не дошли до ворот поместья Эримов.
      – Ну хоть сейчас-то вы улетите в Нью-Йорк? – чуть ли не взмолился он. – Воспользуйтесь авиабилетом, который заказала Сильвана, кстати, по моему совету.
      Трейси отрешенно покачала головой. Она не могла ответить ему словами. Поблизости не было человека, к которому она могла обратиться за поддержкой, но, несмотря на это, она должна оставаться здесь до самого конца. Она должна была это Анабель, самой себе наконец… и даже Ясемин. Лишь в том, что она должна была хоть что-то Майлсу, Трейси сомневалась.
      В воротах он остановился.
      – Доберетесь до дома сами? Я не хочу еще раз туда заходить.
      Трейси кивнула и пошла по тропинке к яли. Проходя мимо киоска, Трейси заметила свет в окнах лаборатории. Над лабораторией располагались темные комнаты Сильваны. Трейси тихо прошла мимо окон и вошла внутрь. Она никого не встретила, даже Ахмет сейчас не следил за ней из темного угла. Девушка добралась до своей комнаты, никого не встретив по дороге.
      Ее ждала только тишина. Не было видно никаких новых зловещих предупреждений: ни черного янтаря, ни помеченных страниц в книге, не было и спящей на кровати кошки. В горле Трейси сжался комок печали, но она решила не плакать, понимая всю бесполезность слез. Зло притаилось рядом, и его во что бы то ни стало необходимо разоблачить. Нужно сорвать маску со злодея!
      В этой комнате теперь жили два призрака: ее сестры Анабель и маленькой белой кошки. Они мерещились Трейси в каждом углу. Она видела Анабель, сидящую за ночным столиком с зеркалами, которые когда-то показывали ее отражение. Анабель спала на огромной кровати, той самой, где сейчас спала Трейси. И повсюду мелькала Ясемин. Ни Анабель, ни Ясемин не догадывались, что Босфор станет для них смертельной ловушкой. Кто знает, может, сейчас к их компании присоединится и третий призрак? Еще один человек, кому уже угрожают темными водами Босфора – она сама, Трейси Хаббард.
      Трейси принялась взволнованно мерить большую комнату шагами, говоря себе: «Это бред, не сходи с ума! Сейчас все силы необходимо бросить на то, чтобы найти ответ». Ответ, который как-то связан с самоубийством Анабель. Может, ответом были следы на ее руках от иглы, которая приносила Анабель наркотическое забвение? Майлс сам признался, что это сделал он.
      Но Трейси не могла согласиться с тем, что все так просто. Несмотря на признание Майлсом того факта, что Нарсэл сказала правду, Трейси интуитивно чувствовала, что это не полная правда. Нет, что-то еще пряталось в глубине этой трагедии и как бы говорило, что не всем свидетельствам и фактам стоит верить.
      Неожиданно Трейси стало невыносимо тяжело находиться одной в этой комнате. Она понимала, что, как и раньше, должна как-то вернуть Анабель… заново объяснить для себя сущность духа и характера сестры. Только не того печального духа, который находился в этой комнате, а духа дарящей всем окружающим радость девушки, которой Анабель когда-то была. Может, портрет поможет Трейси лучше вспомнить сестру. Если Майлс еще не вернулся, у нее есть шанс потихоньку пообщаться с портретом.
      Трейси вышла из своей комнаты, прошла салон и тихо постучала в дверь кабинета. Не услышав ответа, она вошла в комнату и тихо закрыла за собой дверь. За холмами Фракии гасли последние лучи солнца, и кабинет, выходивший окнами в противоположную от Босфора сторону, был наполнен тенями. Трейси тихо скользнула в спальню. Она поднесла руку к выключателю и постаралась стереть из памяти образ Анабель, совсем недавно сложившийся у нее со слов Нарсэл, образ вздорной истерички, которая показывала всем следы от уколов на руках и обвиняла в этом мужа. Сейчас Трейси призывала на помощь другую Анабель, ту, которую знала в детстве. Ту Анабель, которую Майлс написал в самом начале их супружеской жизни.
      Трейси нажала выключатель и взглянула туда, где висел портрет Анабель. Портрет исчез… На его место Майлс Рэдберн повесил незаконченный портрет Сильваны Эрим. Уже одна эта замена сама по себе неприятно поразила и расстроила Трейси. Ее абсолютно не интересовал портрет Сильваны, и она собиралась уже отвернуться, когда ее внимание привлек самовар, изображенный на картине.
      Вместо того чтобы отвернуться, Трейси подошла ближе к картине и принялась внимательно и удивленно разглядывать ее. Портрет Сильваны почти не продвинулся с того дня, когда она в последний раз видела его. Майлс немного еще поработал лишь над платьем, но лицо по-прежнему оставалось неясным пятном. Все внимание Рэдберн уделил отражению Сильваны в самоваре. Сейчас это отражение было полностью закончено. Трейси хорошо помнила, как медные бока самовара искажали отражаемый образ и превращали его в смешную карикатуру… она первой обратила на это внимание. Но Майлс создал карикатуру Сильваны Эрим, он очень тщательно выписал кое-что пострашнее. На блестящей поверхности самовара линия за линией, штрих за штрихом возникло лицо Сильваны, открывая ее обычно тщательно скрываемые жадность, жестокость и страсть к обману. Это не сразу бросалось в глаза. С первого взгляда даже можно было и не разгадать замысла художника. Лицо как бы само выдавало себя. На нем словно отражалось зло, на которое была способна Сильвана.
      Бросив на портрет только один взгляд, Трейси уже не могла от него оторваться. Она стояла шокированная, изумленная, но ни капельки не напуганная.
      Раздался скрип входной двери в кабинет, но Трейси даже не шелохнулась. Сейчас ей, правда, нечего сказать Майлсу, но, может, будет даже лучше, если он узнает, что она видела портрет Сильваны.
      В кабинете послышались звуки шагов, которые приближались к оставленной ею приоткрытой двери в спальню. После легкого стука резкий голос Сильваны поинтересовался:
      – Майлс, ты здесь? Я хотела бы с тобой поговорить по одному очень важному делу…
      Сильвана не закончила, потому что Трейси быстро подошла к двери. Миссис Эрим ни в коем случае не должна видеть свой портрет до тех пор, пока Майлс не захочет ей его показать. Трейси попыталась заслонить дверной проем, но Сильвана уже вошла в спальню и сразу же увидела на стене портрет. Однако, к удивлению Трейси, она не проявила особой радости по этому поводу.
      – Как забавно! – с сарказмом проговорила она. – Он убрал портрет своей жены и вместо нее повесил мой.
      – Вы не должны смотреть на портрет до тех пор, пока он не будет закончен, – строго предупредила ее Трейси. Сейчас ей оставалось надеяться только на то, что Сильвана не заметит своего отражения в самоваре.
      – Тогда мы не скажем ему, что я видела портрет, – заявила Сильвана. – Надеюсь, вы не ждете от меня, что я откажусь воспользоваться такой благоприятной возможностью взглянуть на то, что нарисовал муж вашей сестры?
      Трейси лихорадочно соображала, что делать. И нашлась.
      – Я нашла кошку! – резко выкрикнула девушка, не сводя пристального взгляда с лица Сильваны.
      На лице миссис Эрим не дрогнул ни один мускул. Да, Сильвана великолепно владела собой. Что ж, ничего удивительного: если она имела отношение к смерти кошки, то что стоило ей скрыть свою причастность к этому?
      – Вы хотите сказать, что кошка пропала? – беспечно полюбопытствовала она и приблизилась к стене, чтобы получше разглядеть картину.
      – Кто-то засунул кошку Анабель в мешок с камнями и подвесил на ограждении балкона в развалинах дворца султанши Валиды так, что кошка оказалась в воде. Ясемин утонула. Ее тело оставили там специально – чтобы я нашла его. Вы не знаете, зачем?
      Сильвана напряглась, и голубые глаза блеснули, но все ее внимание было приковано по-прежнему к портрету. Она заметила свое отражение в самоваре, и ничто другое ее уже не интересовало.
      Трейси наблюдала за ней и была почти уверена, что лицо миссис Эрим сейчас начнет меняться и станет таким же отвратительным, как на портрете. Сильвана не сводила с картины холодного взгляда, но в ее блестящих глазах трудно было что-то прочесть. Если она когда-то и испытывала к Майлсу Рэдберну нежные чувства, то эти чувства умерли в эту самую минуту. А может, любовь прошла значительно раньше, когда она поняла, что он – ее враг, и враг опасный.
      Сильвана Эрим долго молча смотрела на свой портрет, потом резко повернулась и вышла из спальни. Трейси показалось, что стук ее высоких каблучков по полу салона – нарочито громкий. Сейчас никто не смог бы сказать, что может предпринять эта разъяренная львица, поэтому Трейси решила немедленно отыскать Майлса и предупредить его о том, что произошло.
      Трейси сбежала вниз и увидела, что гараж, в котором он держал свою машину, пуст. И машина, и ее владелец исчезли, и она не имела ни малейшего представления, где он сейчас находился. А вдруг он навсегда покинул яли? Нет, это невозможно! Он не уедет и не оставит ее одну… особенно после того, как обнимал и успокаивал, целовал в развалинах дворца. Сейчас Трейси верила в давнишние слова Анабель, что на него можно положиться. Правда, позже Анабель передумала и считала, что ошиблась. Трейси напомнила себе, что не знала по-настоящему Майлса Рэдберна. Только верила в него. Честно говоря, и для самого Майлса было бы лучше, если бы он забыл обо всем, за исключением своей собственной безопасности, и навсегда покинул Стамбул. Тогда и ей не останется ничего другого, как сделать то же самое.
      Но сердце Трейси Хаббард отказывалось прислушиваться к голосу рассудка. Оно уверенно заявляло, что он вернется. Трейси считала, что должна дождаться Майлса и предупредить, потому что сейчас от Сильваны Эрим можно было ждать чего угодно.
      Единственным безопасным местом в доме сейчас ей казалась ее комната, и Трейси вернулась туда. Она заперлась, закрыла шторами балконные двери и, таким образом, отгородилась от последних отблесков дневного света. Потом собрала вещи, приготовилась к отъезду и стала ждать возвращения Рэдберна.
      Если Майлс поднимется на третий этаж, она Обязательно услышит его.
      Никогда еще время не тянулось для нее так медленно!
      Вечером раздался стук в дверь. Трейси испуганно вздрогнула и, прежде чем открыть ее, спросила, кто это. Услышав голос Нарсэл, после секундных колебаний Трейси впустила девушку.
      – Я принесла вам ужин, – сообщила турчанка, ставя поднос на стол. – Мой брат очень взволнован, так что сегодня вечером вам лучше не встречаться с ним. Можно мне немножко побыть у вас? Пожалуйста!
      Трейси не хотела сейчас ничьей компании и уж меньше всего компании Нарсэл, но если бы она прогнала турчанку, это бы означало, что она испугалась.
      – Конечно, оставайтесь, – кивнула она. – Спасибо, что вспомнили обо мне.
      Трейси села за стол и заставила себя съесть луковый суп. Она нарочно ела молча, а Нарсэл не сводила с нее тревожного взгляда.
      – Какой ужас!.. Я имею в виду то, что случилось с кошкой! – наконец нарушила она молчание. – Сильвана нам все рассказала.
      Значит… несмотря на потрясение от портрета, Сильвана все же хорошо слышала то, что рассказала ей Трейси.
      Трейси опять промолчала.
      Нарсэл беспокойно заерзала на стуле, чувствуя неловкость.
      – Как по-вашему, что означает эта ужасная смерть?
      Трейси достала из-под стола книгу, которую ей прислал Майлс, и открыла на той странице, где по-прежнему лежали черные четки.
      – Их кто-то оставил в моей комнате, – сообщила она, поднимая бусы. – И еще в книге был подчеркнут один отрывок.
      При виде четок из черного янтаря Нарсэл задрожала и в суеверном страхе отказалась дотрагиваться до них. Трейси показалось, что четки напугали ее больше, чем слова в книге.
      – Все как раньше, – прошептала турчанка. – Четки из черного янтаря ваша сестра называла «черным предупреждением». И вот они появились опять. Кто-то желает вам зла. Кто-то хочет, чтобы вы уехали.
      – Я начала подозревать это, – кивнула Трейси. – Я даже вижу связь между тем, что написано в книге, и тем, что случилось с Ясемин. Мне даже сейчас кажется, что следующей жертвой, если следовать логике событий, могу оказаться я сама.
      Нарсэл уставилась на нее, испуганно открыв рот.
      – Но вы же не хотите сказать…
      – Конечно, хочу! Я… в мешке с камнями, завязанном у горла. Кто-то грозит мне такой ужасной смертью! Только со мной все окажется намного сложнее, потому что я не сдамся и буду бороться за свою жизнь.
      Нарсэл опустила голову и закрыла лицо руками.
      – Вы должны немедленно уехать отсюда, покинуть Стамбул.
      – Кто, по-вашему, скрывается за всем этим? – упрямо стояла на своем Трейси. – Не ваш братец, случайно, выкидывает эти кошмарные фокусы? Или, может, это Ахмет? Или Сильвана? Или, наконец, вы сами?
      Нарсэл произнесла, не поднимая головы:
      – Лучше бы вам больше не рисковать и не дразнить обитателей этого дома.
      – Не беспокойтесь, – успокоила ее Трейси. – Я уже собрала вещи и готова уехать. Я запрусь на ночь в комнате, а завтра утром Майлс отвезет меня в аэропорт.
      – Да, так будет лучше для всех, – тихо прошептала Нарсэл, выпрямилась и убрала руки от лица.
      Трейси с любопытством смотрела на девушку.
      – Неужели вы никогда ни в чем не вините себя, Нарсэл? Неужели вас никогда не терзают угрызения совести за то, что произошло с Анабель, или за то, что может произойти со мной?
      – Я… я не понимаю вас, – запинаясь, пробормотала Нарсэл.
      Трейси безжалостно продолжила:
      – Я уже говорила вам об этом, но сейчас повторю еще раз, и, извините, в более сильных выражениях. Вы позволили своему брату помыкать собой. Вы боитесь поднять голову и посмотреть в глаза Сильване, когда та сердится. Стоит ей чего-то захотеть, и вы мчитесь выполнять ее поручения. Я почти уверена, что вы делаете то, что вам велит Хасан… ну, может, за исключением тех случаев, когда не сомневаетесь, что он ни о чем не узнает. Вам не по душе Майлс Рэдберн, и все же вы ни разу не сказали ему об этом в глаза. Вы даже мне боитесь возразить.
      На лице Нарсэл застыл ужас.
      – Вы ничего не понимаете! – обиженно воскликнула она. – Я была вашей подругой… так же, как и подругой Анабель, а вы не…
      – Но вы никогда не были настоящей подругой ни мне, ни Анабель. Может, если бы вы были хоть чуточку храбрее, Анабель осталась бы в живых, и со мной не произошло ничего страшного.
      Нарсэл вскочила со стула и бросилась к двери.
      – Вы не понимаете!.. Я не могу говорить… не могу, чтобы ничего не испортить! Но скоро, очень скоро все это закончится! Это я точно знаю. Может быть, даже завтра. Однако вам лучше не оставаться здесь до этого конца. Вы не имеете ко всему этому никакого отношения. Это не ваше дело!
      – Вы забыли, – покачала головой Трейси, – что я сестра Анабель, и то, что происходит в вашем доме, с самого начала было моим делом.
      Нарсэл распахнула дверь и выскочила из комнаты. Трейси заперла за ней дверь и вновь села на стул.
      Этот разговор отнял у нее последние силы. Она почувствовала вялость и сонливость уже через несколько минут после ухода Нарсэл. Трейси понимала, что имеет меньше всего прав насмехаться над Нарсэл и ругать за то, что та ничего не делает, потому что была сама виновата в этом.
      О Господи, ну где же Майлс? Почему он так долго не возвращается?
      Трейси попыталась скоротать время за книгой, но так и не смогла сосредоточиться на чтении. На каждой странице ей мерещился отрывок, повествующий об утопленных в мешках с привязанными камнями женщинами, вновь и вновь у нее перед глазами появлялось застывшее в напряженной позе мокрое тельце белой кошки. Время от времени Трейси вскакивала со стула и принималась бегать по комнате Анабель. Она смотрела в зеркало Анабель на свое бледное лицо… и ждала Майлса Рэдберна.
      Трейси решила не раздеваться и не ложиться спать, но в час ночи все-таки легла одетая, укрылась одеялом и незаметно уснула. Она спала до тех пор, пока в ее дверь тихо не постучали. На столике горела лампа, часы показывали половину четвертого утра. Трейси вскочила с кровати и подбежала к двери.
      – Это Майлс, – тихо произнес голос за дверью. Трейси открыла дверь, и ее мгновенно окатила волна облегчения, не имеющая ничего общего с рассудком и логикой. Сейчас Трейси было безразлично даже то, что это он доставал Анабель наркотики, что это он нарисовал ужасное отражение Сильваны в самоваре. Сейчас все потеряло значение, за исключением того, что он был здесь, и она любила его и верила в него всем сердцем. Но когда Трейси обняла его, Майлс устало улыбнулся и освободился от ее объятий.
      – Я не приходил так долго специально, чтобы они перестали ждать меня. Если кто-то и продолжает еще следить, то ждет появления моей машины, а я оставил машину на противоположном берегу и переправился на маленькой лодке. Быстро уходим из дома… я отвезу вас на тот берег.
      – Я готова, – сказала Трейси. – Я давно жду вас. Рэдберн взял ее чемодан. В доме царила тишина, если не считать обычных звуков ночи – тихих шорохов и окриков. Они начали осторожно спускаться. Ни на лестнице, ни в мраморном коридоре их никто не поджидал. На причале Майлс помог Трейси сесть в лодку и сел вслед за ней. Сначала лодочник использовал весла, энергично гребя против течения. Ночь не была абсолютно темной. Над крепостью Румели Хизар повис широкий полумесяц луны, освещая башни и рисуя на воде лунную дорожку. Лодочник греб к крепости и не заводил мотора до тех пор, пока они не отдалились от берега на безопасное расстояние. Звук мотора их лодки быстро затерялся среди гомона моторов других рыбацких лодок и ночных звуков Босфора.
      Их лодка двигалась по диагонали к противоположному берегу.

      Там, у широкого каменного причала, их ждала машина Майлса. Пока он расплачивался с лодочником, Трейси оглянулась. В яли горел свет, а когда они уезжали, в доме было темно. Рядом с причалом тоже мелькал свет, и ей показалось, что на воду спускают лодку. Трейси дотронулась до руки Майлса.
      Он тоже посмотрел на другой берег.
      – Наконец кто-то спохватился. Давайте поторапливаться. Во всяком случае, у нас неплохая фора по времени.
      Они сели в машину. Рэдберн развернулся, выехал на дорогу и направился по почти пустынной трассе, которую хорошо знал, в сторону Стамбула. Скоро Босфор остался позади.
      – Куда мы едем? – спросила Трейси.
      – В аэропорт, – кратко ответил Майлс.
      – А как же с вашей рукописью? Бумагами?
      – Я остаюсь, – объяснил он. – Я только посажу вас на первый попавшийся самолет… все равно, куда он будет лететь, лишь бы отсюда… и потом вернусь.
      – Я не полечу, – упрямо покачала головой Трейси. – Я не полечу одна.
      Лицо Майлса Рэдберна было угрюмым. Он не сводил взгляда с дороги, которую освещали фары его машины.
      – Полетите! У вас нет выбора. Неужели вы думаете, что мне хочется, чтобы вы закончили свою жизнь так же, как Ясемин? Вы знаете чересчур много, и поэтому здесь вам постоянно будет угрожать опасность.
      – Много, но все же недостаточно! – сердито воскликнула Трейси. – Я не уеду, не оставлю вас одного. Разве вы не видите, что и вам угрожает не менее серьезная опасность?
      Майлс накрыл ее ладонь своей.
      – Тихо. Успокойтесь и выслушайте меня. Я хочу рассказать вам о вашей сестре.
      Трейси сползла вниз по сиденью и закрыла глаза. Она не знала, что ее ждет и понравится ли ей то, что она услышит, но она не может больше отворачиваться от правды.
      Майлс начал свой рассказ бесстрастным тоном, и по мере того, как в этом рассказе появлялись все новые подробности, перед ней начали появляться таинственные зеленые глаза сестры, искоса глядящие на мир.
      – Я познакомился с Анабель во время работы над картиной, она позировала мне, – рассказывал Майлс Рэдберн. – Странности и противоречия ее натуры, ее непосредственность очаровали меня, и я попытался запечатлеть их на холсте. Пока я рисовал ее, она рассказывала мне о своих друзьях и жизни в Нью-Йорке.
      – Она рассказывала вам хоть что-то о своей семье? – поинтересовалась Трейси.
      – Нет, Анабель никогда не говорила о своей семье. Ни слова о том, как она росла в Айове. Когда я увидел ее друзей и понял, что они мерзавцы и подонки, я постарался избавить ее от них. О том, что Анабель принимает наркотики, я узнал не сразу. А узнав… женился на ней.
      Трейси резко выпрямилась и изумленно посмотрела на него в слабом свете лампочек приборного щитка. Рэдберн кивнул.
      – Согласен, довольно дикий поступок. Я не внял голосу разума и решил сыграть роль спасителя попавшей в беду девушки. Тогда я любил Анабель… хотя, наверное, по-своему. Знаете ли… это была не та любовь, которую ждала Анабель. Скорее всего я влюбился отчасти в образ с портрета. После того как мы поженились, я увез ее из Нью-Йорка, надеясь вылечить. Анабель тоже тогда еще любила меня, была благодарна за заботу и преданна. Мне кажется, мы оба ощущали себя счастливыми, но это было какое-то странное, беспокойное счастье. Я нарисовал Анабель такой, какой знал в первый год нашей совместной жизни, и вложил в портрет больше, чем видел в оригинале.
      – Анабель приезжала повидаться со мной перед вашей свадьбой, – сообщила Трейси. – Она считала, что у нее все наладится и будет в порядке. Надеялась, что будет счастлива… в безопасности.
      – Все верно, – сухо согласился Рэдберн. – Я тоже верил во все это и надеялся, что смогу подарить ей безопасность.
      – И тем не менее она вернулась к наркотикам. Почему?
      – Кто знает? Кто может назвать причину этого пагубного пристрастия? Что заставляет неуравновешенных людей, вроде Анабель, поступать так, а не иначе: детское окружение, какая-то случайность или гены? Вопреки всем моим усилиям Анабель вновь взялась за старое. Она принимала наркотики всякий раз, когда предоставлялась такая возможность. На моих глазах Анабель дважды вроде бы вылечивалась, но через какое-то время все начиналось сначала. После всего этого я возненавидел тех, я не хочу называть их людьми, кто торгует наркотиками.
      Сильвана, подумала Трейси… миниатюрный портрет зла, который он нарисовал на самоваре.
      – Когда Сильвана пригласила нас в Турцию, я ухватился за эту возможность, – продолжал Майлс. – Анабель как раз выкарабкалась из своего очередного срыва, и мне показалось, что какое-то время ничто не будет угрожать нам в этом тихом и спокойном месте на берегу Босфора. Больше года я не мог рисовать. Правда, я уже давно катился под гору… Поэтому мне было, честно говоря, наплевать… Меня всегда интересовали турецкие мозаики, и я решил заняться их изучением ради собственного удовольствия. Сильвана радушно встретила нас, оказала нам щедрое гостеприимство. По крайней мере, мне так тогда казалось. И я верил, что поездка в Турцию пойдет Анабель на пользу, что на берегу Босфора она найдет тихую и безопасную гавань и забудет о наркотиках. Но кто-то в яли снова начал давать ей героин. Этот человек хотел уничтожить ее.
      В машине воцарилась тишина. Трейси крепко обхватила себя руками, ожидая продолжения.
      Майлс изредка поглядывал в зеркало заднего вида.
      – Уже некоторое время за нами едет какая-то машина. Местность холмистая, поэтому можно увидеть дорогу далеко за собой. Она сейчас в паре холмов позади. Может, в машине и нет ничего подозрительного. Но я не могу забыть, что вслед за нами от яли отошла и другая лодка.
      Трейси оглянулась и тоже увидела вдали свет фар автомобиля. Рэдберн увеличил скорость, и огни исчезли.
      – Вы думаете, что это Сильвана Рэдберн давала героин Анабель? – спросила Трейси Хаббард. – Потому что хотела отнять вас у Анабель? Потому что это был самый легкий способ избавиться от соперницы? Я видела картину, которую вы нарисовали… отражение в самоваре…
      – Я не очень верю в страсть, которую якобы испытывает ко мне Сильвана. Иногда мне даже кажется, что она использовала меня, чтобы помучить Мюрата и показать ему, что он слишком беден, чтобы быть хозяином в собственном доме. После того как вы обратили внимание на отражение в самоваре, я уже не мог видеть ее по-другому. Я нашел композицию… идею… мне захотелось изобразить свою ненависть к хищникам.
      Но, кроме сомнительной любви, существовали и другие мотивы, причем более сильные. По-моему, Анабель узнала что-то важное и очень опасное. Вполне возможно, что она даже принимала в чем-то самое активное участие. Ей нужно было как-то расплачиваться за наркотики, и ее могли заставить стать сообщницей в тех мрачных и таинственных событиях, которые происходили в доме. В любом случае Анабель должна была знать, откуда появляется героин. Я говорю о человеке, который виноват в тех следах от уколов на ее руках. Однажды она принесла мне какие-то бусы из черного янтаря. Так… ничего особенного, но Анабель каким-то странным голосом попросила меня обратить на них внимание. Я не придал ее словам большого внимания, а она почему-то внезапно передумала и забрала их. Когда я позже спросил ее о четках, Анабель ничего мне не ответила.
      – Бусы служили предупреждением, – пояснила Трейси.
      – Возможно, но, по-моему, не только предупреждением. Я думаю, их больше использовали как сигнал. Хотя я и не уверен, что конкретно он означал.
      Они въехали в еще спящие окраины Стамбула, но Майлс Рэдберн почти не сбрасывал скорость. Наконец показались уступы белых балконов современных зданий, и дорога начала спускаться к проливу. Машина проехала мимо огромного белого здания, дворца Долмабаче, и направилась вниз по узкой дороге.
      Погруженная в собственные мысли, Трейси не заметила, что на дороге стало попадаться больше машин и Майлсу пришлось сбросить скорость.
      – Почему вы не сняли со стены портрет Анабель после ее смерти? – спросила она.
      Голос Майлса Рэдберна вновь стал холодным. Казалось, в нем не осталось никаких эмоций, кроме ярости, которую ему удавалось почти все время хорошо прятать.
      – Потому что мне не хотелось успокаиваться. Не хотелось, чтобы проходил гнев, – ответил он. – Я не хотел забывать, что с ней сделали. Когда я начал рисовать портрет Сильваны, у меня появилось более сильное напоминание, и я смог разрешить Анабель отдохнуть.
      Трейси не могла представить Анабель отдыхающей. Сестра всегда находилась в движении, всегда что-то искала. Даже в светлые радостные моменты своей жизни она никогда не могла спокойно усидеть на месте.
      – Расскажите мне, что произошло в тот вечер, когда Анабель пришла на ужин Сильваны, – попросила Трейси Рэдберна. – Вы сказали, что давали ей наркотики, но не объяснили, почему.
      Майлс молчал слишком долго, и Трейси забеспокоилась, что он не ответит. Потом он снял руку с руля и поднял, как бы сдаваясь.
      – Мне не хотелось рассказывать об этом сестре Анабель, но может, вам на самом деле все же лучше это знать. Наверное, вам не доводилось видеть наркомана, употребляющего героин, во время так называемого «отходняка»? Это отвратительное зрелище. Они покрываются потом, их колотит дрожь, из носа и из глаз течет, страшные боли в спине и желудке мучают их и заставляют безобразно корчиться. Судороги, конвульсии и непрерывная рвота. В Англии наркоманов лечат немного по-другому, чем в Америке. Им разрешают принимать небольшие дозы наркотиков во время курса лечения. Некоторым после такого лечения удается вести почти нормальную жизнь. На всякий случай я сам достал шприц и немного героина, который может понадобиться в медицинских целях. Дело в том, что для хронического наркомана укол необходим. Наркотик должен поступать прямо в кровь. Я старался облегчить страдания Анабель до тех пор, пока не смогу передать ее в руки профессионала. В тот роковой день, когда Анабель покончила жизнь самоубийством, я отправился в Анкару, чтобы проконсультироваться у знакомого специалиста.
      Выходит, Майлс Рэдберн все-таки не бросил ее!
      – Но если кто-то в доме давал ей героин…
      – Поставки неожиданно прекратились. Наверное, они хотели заставить ее помучиться. Или довести до такого состояния, когда она будет готова пойти на все, что угодно, лишь бы получить наркотик. В отчаянии Анабель пришла ко мне, но так и не открыла источник, откуда получала героин. Мое терпение тогда было на пределе. Я сказал, что помогу ей опять, но в последний раз, а потом я пригрозил перестать делать ей уколы. Мне показалось, что, если сильно напугать ее, она сможет взять себя в руки. Поэтому я решил сделать ей еще один укол. Следы от шприца, которые она показывала всем на ужине, не были следами от моих уколов.
      Чтобы так сильно изуродовать руки, необходимы годы, а я лишь время от времени, очень редко, делал ей уколы. После того как действие наркотика стало проходить, она вспомнила мои слова и решила наказать меня, обвинив перед всеми гостями. И в самом деле, если бы не тактичное вмешательство Сильваны, у меня могли бы возникнуть серьезные неприятности с турецкой полицией в то время, как настоящий виновник оставался бы безнаказанным на свободе.
      – Как Анабель могла так жестоко поступить с вами, если она любила вас? – с отвращением осведомилась Трейси.
      – Наркоманы не способны на любовь. Они любят только наркотики, которые принимают. Больше им ничего не нужно. Постепенно они теряют способность любить. Любовь между нами умерла несколько лет назад. Я был обязан помочь Анабель, потому что она отчаянно нуждалась в моей помощи, и я нес за нее ответственность. Но я не мог любить ее, как мужчина любит женщину. В перерывах между приемами очередной дозы героина наркомана терзают угрызения совести, вина, гнев и жалость к самому себе. Но стоит ему сделать укол, и он впадает в летаргическое состояние, становится сонным. Ему ничего тогда не нужно, кроме его галлюцинаций. В любом случае Анабель давно перестала испытывать ко мне теплые человеческие чувства… Разве что временами гнев…
      Горечь, о существовании которой Трейси даже не подозревала, нахлынула на нее. Горький стыд за сестру, которая так жестоко поступила с этим человеком.
      – Мой отец оказался прав в отношении Анабель! Когда я вспоминаю, как завидовала и верила в нее, как пыталась помочь тем малым, чем могла…
      – Вы действительно помогли ей, – перебил ее Майлс.
      – Но я не должна была помогать! Для меня самой было бы лучше, если бы я перестала обращать внимание на Анабель! Для вас было бы лучше, если бы вы никогда не пытались спасать ее!
      Несколько минут в машине царила тишина. Когда Рэдберн вновь заговорил, в его голосе больше не слышался ни гнев, ни горечь.
      – Вы забыли, что сказали мне несколько дней назад, когда мы с вами пили чай на этом берегу Босфора? Вы сказали, что кто-то должен попробовать. Вы сказали, что большинство людей с радостью готовы отказаться от таких, как ваша сестра, и бросить их на произвол судьбы.
      – Но я тогда не знала правды, – с несчастным видом произнесла Трейси. – Если бы я знала, то не смогла бы…
      Майлс легко дотронулся до ее руки, стараясь успокоить.
      – Если бы вы знали правду, то пробовали бы еще сильнее. Вы не относитесь к числу людей, которые легко бросают начатое. Вы знаете, что Анабель стоила того, чтобы постараться помочь ей, спасти. Чтобы она ни делала, что бы вы ни говорили…
      Щеки Трейси намокли от слез. Майлс сказал правду. Пусть все усилия оказались напрасными и ни к чему не привели, было необходимо продолжать пытаться помочь Анабель, продолжать любить. Майлс вернул ей сестру.
      – Мне кажется, Анабель из последних сил пыталась освободиться от этой зависимости, – сказала Трейси. – В день своей смерти она позвонила мне в Нью-Йорк. В ее голосе слышалось отчаяние. Она пыталась рассказать мне о какой-то зловещей и грозной тайне. – Трейси утаила, что Анабель тогда обвиняла и мужа, она понимала теперь, почему сестра была настроена против Майлса. – Анабель звала меня… Я всегда старалась поддерживать ее. Поддержала словами и тогда, а надо было все бросить и лететь к ней. Но я не догадывалась, что на этот раз все настолько плохо. А как по-вашему, что произошло в тот день, когда она вышла на лодке в Босфор?
      – Не знаю, – покачал головой Майлс. – Чтобы узнать, что тогда произошло, я, прежде всего, и остался в Стамбуле.
      – И я приехала сюда, чтобы узнать это, – сообщила Трейси. – Вот почему я не хочу уезжать домой, вернее, не могу, не имею права, так и не узнав, что произошло.
      – Нет, это должен сделать я, а не вы.
      Спорить с Рэдберном в этот момент было бесполезно. Ничего, в аэропорту времени для этого будет предостаточно, обнадежила себя Трейси. Слезы на глазах высохли, а ее решимость узнать правду окрепла.
      Утреннее небо начало светать, и поток машин стал плотнее. Наконец Майлс и Трейси угодили в пробку и двигались со скоростью улитки.
      Майлс Рэдберн воскликнул с досадой:
      – Господи! Я совсем забыл про мосты. Их разводят ровно в четыре часа, чтобы пропустить суда в Золотой Рог и из него. Мы застряли как минимум до шести часов. Нужно как-то выбираться отсюда.
      Он принялся искать съезд в какую-нибудь боковую улицу, но было поздно. Постепенно движение совсем остановилось, и их машина неподвижно замерла в потоке других машин перед мостом Галата. Если они сейчас не выйдут из машины и не пойдут пешком, им придется ждать, пока мосты вновь не опустят. Лодочники были тут как тут и наперебой предлагали свои услуги, но что было делать на другом берегу без машины?
      Майлс взглянул на часы.
      – Ждать еще как минимум полчаса. Ну и дурак же я! Голова забита совсем другими мыслями, поэтому и забыл о мостах.
      Трейси озабоченно оглянулась и сказала:
      – По крайней мере, есть одно утешение: если за нами кто-то гнался, он тоже застрял.
      Майлс мрачно кивнул.
      – Наверстаем время по дороге в аэропорт.
      За их спиной из-за Босфора со стороны Азии вставало солнце. Его мягкий розоватый свет коснулся города, раскинувшегося на противоположном берегу Золотого Рога. Закругленные купола и шпили минаретов переливались розовым и золотым сиянием. Сверкали башни Сераглио. Задремавшие водители начали просыпаться и с нетерпением ждать, когда опустятся мосты и возобновится движение.
      – Что ж, нет худа без добра, – эта задержка позволит мне кое-что вам показать, – заметил Майлс.
      Он открыл бардачок и достал пакет, завернутый в коричневую бумагу.
      – Загляните внутрь, – сказал Рэдберн, протягивая пакет.
      Трейси развернула бумагу и увидела, что внутри находится одна из огромных, отделанных шерстью пастушьих сумок с бахромой, которые Сильвана собиралась отправить за границу. Трейси озадаченно уставилась на сумку.
      – Той ночью мне очень захотелось узнать, что задумал Ахмет, – сказал Майлс, – и я начал анализировать факты. Перед самой смертью Анабель обвинили в том, что она крадет разные вещи из посылок Сильваны, хотя она все отрицала. После смерти Анабель среди ее вещей не нашли ни одного пропавшего предмета, так что обвинения остались недоказуемыми. Но, может, и брала она все же эти вещи, и не просто так, а с какой-то целью, но кто-то все забрал. Я сложил два и два и догадался, для чего она брала эти предметы. Анабель собирала улики… Типа этой сумки.
      Трейси еще раз посмотрела на сумку, лежащую у нее на коленях, но не заметила в ней ничего подозрительного.
      – Вернувшись в дом той ночью, я поднялся на второй этаж и принялся внимательно осматривать вещи, которые Сильвана собиралась упаковывать на следующий день. Ахмет-эффенди помешал мне, и я успел найти только эту сумку. Загляните внутрь.
      Трейси открыла сумку и увидела, что внутри, в отличие от большинства подобных сувениров, находится хлопчатобумажная прокладка. Она сунула руку внутрь и обнаружила, что кусок подкладки надорван и под ней находится лист полиэтилена. Девушка удивленно взглянула на Майлса.
      – Этот полиэтиленовый пакет наполнен порошком, равномерно распределенным по всей площади, – объяснил он. – Стопроцентный героин. Я ездил к одному своему знакомому, он – химик, в его лаборатории был сделан анализ. Скорее всего турецкие таможенники не очень внимательно проверяют ящики с товарами Сильваны. Ведь они выглядят вполне невинно и даже несут в себе некую благородную миссию – распространяют искусство Турции по миру. Американская таможня тоже еще не разобралась что к чему. Думаю, в подавляющем большинстве вещей наркотиков все-таки действительно нет. Человек, который занимается этим в яли, вынужден держать наркотики у себя в комнате, а ночью, перед самой отправкой контейнера, он загружает его в какие-то из вещей.
      – Так вот, значит, что тогда собирался сделать Ахмет? – Трейси сложила пакет, делая это с отвращением. – Но на кого он работает: на Сильвану или на Мюрата?
      – Я могу кое-что предположить, но это всего лишь догадки, доказательств нет. Впрочем, вы уже знаете, что я на этот счет думаю.
      Трейси вспомнила портрет Сильваны и кивнула.
      – В Нью-Йорке у них должен быть сообщник.
      – Конечно. И не один, а несколько. Это крупная операция. Вполне возможно, что продавцы магазинов, раскупающие эти товары оптом для дальнейшей продажи, и не подозревают, что в них находятся наркотики. Потом «случайные» покупатели покупают у них нужные предметы, и дело сделано.
      – Но… но как они узнают, где спрятаны наркотики, если тайники находятся всего в нескольких вещах?
      – Надеюсь, скоро и мы узнаем об этом, – сказал Майлс. – Я позвонил в Нью-Йорк. За магазином на Третьей авеню, владелец которого заказал Сильване рисунок с турецкой каллиграфией, будут следить. Я запомнил адрес на картонной коробке. Помните те новые черточки и штришки, которые вы заметили на рисунке? Я почти уверен, что это шифр. Человек, который получит этот рисунок, узнает из них, в каких товарах спрятан героин.
      – И Анабель знала об этом… – задумчиво произнесла Трейси.
      – Не исключено, что Анабель даже какое-то время им помогала, – добавил Рэдберн. – Она была, видимо, поставлена в ситуацию, когда не могла отказаться, ведь тем самым она закрыла бы и для себя самой доступ к героину.
      – Она, наверное, знала, что героин доставляют по воде и прячут в развалинах дворца, иначе чем объясняются слова, сказанные мне по телефону, что султанша Валида знает какую-то тайну?
      – Уверен, что знала. Анабель так часто ходила туда, что могла обо всем догадаться.
      – Даже Ясемин знала о той дыре в полу, – пояснила Трейси. – Она и привела меня к ней. Но между необработанным опиумом, который мы видели в ящике, и чистым героином большая разница.
      – Не такая уж и большая, как вам кажется. Видите ли, дело в том, что для производства героина сложного оборудования совсем не нужно. Весь процесс можно выполнить с помощью самых обычных кухонных принадлежностей и нескольких химических веществ, которые продаются в любой аптеке. Из необработанного опиума делают морфин, а из морфина – диаморфин. Диаморфин в обиходе называется героином. Вся операция требует всего лишь элементарных знаний по химии и нескольких часов времени, и ее можно сделать практически везде.
      – Может, даже в одной из лабораторий в киоске, – мягко заметила Трейси.
      – Конечно, – кивнул Майлс. – Возня Сильваны с духами – великолепная ширма для любых манипуляций. Так что и интерес Анабель к духам мог быть вовсе не праздным. Относительно сути дела у меня есть кое-какие доказательства, и единственное, что мне осталось, – так это выяснить, кто стоит за всем этим. Но тут уже ни в коем случае нельзя полагаться ни на какие догадки, необходима стопроцентная уверенность.
      Трейси в этот момент думала о другом.
      – Но если Анабель помогала им, как получилось, что в конце концов она осталась без героина? Почему она не могла просто брать его из этих предметов… например, из той же самой сумки.
      – Анабель была хронической наркоманкой, и простое нюханье героина уже ничего ей не давало. А шприца у нее не было. Я следил за ней и уверен в этом. К тому же этот порошок – так называемый абсолютно чистый героин, а даже десятая доля грамма чистого героина способна убить человека. Его все равно пришлось бы обрабатывать.
      Окна и башни старого Стамбула сменили нежный розово-золотистый оттенок на торжествующе золотой – это сотворили лучи встающего солнца. Казалось, будто над водами Золотого Рога вставала волшебная по своей красоте картина из «Тысячи и одной ночи». Однако Трейси сейчас не могла любоваться этой красотой, потому что видела в самой глубине ее только зло. Зло, заставившее ее сестру Анабель расстаться с жизнью. И если Майлс вернется в яли, злая сила будет также угрожать и ему.
      – Все это так ужасно, так отвратительно! – прошептала Трейси. – Я даже представить себе не могла…
      – У вас разыгралось воображение, понимаю, – заметил Рэдберн, – но не лучше ли подумать о более веселых вещах? – Он сунул руку в карман, достал небольшую коробочку и протянул ее Трейси. – Я купил это для вас в магазинчике на площади Таксима. Интересно, что вы на это скажете?
      Майлс хотел заставить ее отвлечься, но Трейси сняла с маленькой коробочки крышку без всякого интереса. Внутри лежали клипсы простой, элегантной формы, совершенно противоположные по вкусу танцующим клипсам Нарсэл. Сделаны они были из слоновой кости. Короче, вполне подходящее украшение для девушки, которая никогда не сможет стать похожей на Анабель с портрета Майлса Рэдберна.
      Майлс пристально наблюдал за ней.
      – Вижу, они вам не нравятся. В чем дело? Что-то не так?
      За последние двадцать четыре часа произошло столько событий, Трейси пришлось испытать столько потрясений, что сейчас она не могла ни думать, ни действовать логично. Эти клипсы показались ей приговором, который она не собиралась принимать как должное.
      – Мюрат сказал, что я должна одеваться более модно, – объяснила она. – Он считает, что танцующие клипсы мне идут и к тому же подчеркивают мою женственность.
      Майлс фыркнул, красноречиво прокомментировав таким способом слова Мюрата Эрима.
      – Вы и без них достаточно женственны. К словам доктора Эрима вообще следует относиться с большой осторожностью, потому что он был увлечен Анабель, можно даже сказать, почти любил ее. Он, вероятно, считает, что вы должны стараться во всем походить на свою старшую сестру. Хотя и обвинил ее в воровстве.
      Итак, Майлс знал о чувствах, которые Мюрат питал к его жене. Нет, он не ревновал, потому что были обстоятельства, волновавшие его гораздо сильнее того, кто кем увлечен.
      – Забудьте о Мюрате, – продолжил Майлс. – И хотя бы ненадолго – об Анабель тоже. Несмотря на то, что порой вы можете вывести из себя любого, вы, все же, как я вам уже однажды говорил, натура цельная и своеобразная. Вы Трейси Хаббард, а не Анабель Рэдберн или кто-нибудь еще. Вы всегда держитесь естественно. И ваш стиль – простота. Поэтому вам очень идут ваши длинные прямые волосы, вы носите их очень элегантно. Танцующие клипсы, которые раскачиваются и колотят вас по щекам, не в вашем стиле.
      – Благодарю за лестные для меня оценки, но почему-то я не очень верю им, вам никогда во мне ничто не нравилось! – воскликнула Трейси. – Вы хотите на самом деле только одного – отослать меня домой и…
      – Ну-ка, девочка, хватит вести себя, как идиотка! – с нарочитой грубостью оборвал он ее. – Это вам тоже не идет. Что я буду делать без вас, когда вы улетите в Нью-Йорк, ума не приложу. Будущее представляется мне довольно скучным и мрачным.
      – Но вы же сказали…
      И тут Майлса Рэдберна вновь охватила холодная ярость, что было весьма заметно по его лицу, и Трейси испуганно вздрогнула.
      – Я сказал, что хочу, чтобы вы не принимали участия в этом деле. Вот почему я все время старался держать вас подальше от него. Необходимо сорвать маску с дьявола, но я не хочу, чтобы вы присутствовали при этом, потому что это очень опасно. Много месяцев я использовал тактику выжидания, придумав работу над книгой, чтобы попытаться во всем разобраться. И тут появляетесь вы и все портите. Причины многих поступков и решений Анабель можно без особого труда найти в событиях и переживаниях ее детских лет, но непосредственная вина за то, что произошло, лежит не на вас, моя дорогая недотрога, и не на мне. Во всем виновато то чудовище, которое толкнуло Анабель на смерть. Даже если бы я остался в яли в день ее смерти, все равно бы они нашли способ избавиться от Анабель. Ах, если бы только Анабель пришла тогда ко мне… но она не пришла.
      Трейси смотрела на старый город, раскинувшийся на противоположном берегу Золотого Рога, и, к своему немалому удивлению, обнаружила, что у нее поднялось настроение даже вопреки тому, что она узнала. Она словно очнулась, когда заметила наконец, что минареты и купола старого Стамбула ослепительно красивы, и гнев Трейси улетучился, как утренний туман. Майлс назвал ее «дорогой». Значит, она не была ему безразлична. И он не хотел, чтобы она была такой, как Анабель. Трейси потихоньку надела его клипсы.
      – Кажется, машины начинают двигаться, – сообщил Майлс и завел мотор.
      Ни Майлс, ни Трейси не заметили у себя за спиной человека, который, лавируя между машинами, быстро двигался к ним. Он добежал до их машины, открыл заднюю дверцу и плюхнулся на сиденье. Это был Мюрат Эрим. Ледяным тоном он сказал:
      – После того как переедете мост, свернете там, где я покажу.
      Майлс безо всякого удивления посмотрел на него в зеркало.
      – Сверну, если это будет дорога в аэропорт, – кивнул он и тронулся с места. Они медленно двинулись с потоком машин к мосту.
      Мюрат Эрим поднял руку, и Трейси увидела в ней пистолет.
      – Вам лучше делать то, что я скажу, раз уж мы зашли так далеко. У меня кое-какие дела в городе.
      Трейси вжалась в переднее сиденье, но Майлс вел себя как ни в чем не бывало. Только его руки, сжимающие руль, слегка побелели. Нетрудно было догадаться, что произошло. Это Мюрат Эрим находился в лодке, которая бросилась за ними в погоню. Это он сидел за рулем той машины, чьи огни они видели за собой по дороге в Стамбул. Доктору Эриму не удалось догнать их на дороге, но ему повезло, когда их задержал мост. Он оставил свою машину в огромной пробке и отправился пешком искать их. А Рэдберну и Трейси страшно не повезло, что он нашел их до того, как возобновилось движение.
      – Как вы догадались, что мы покинули яли? – равнодушно спросил Майлс.
      – К сожалению, мы ждали вас не со стороны Босфора, – ответил Мюрат. – Ахмет-эффенди не заметил лодку, на которой вы переправились на наш берег. Он увидел вас, когда вы были уже далеко от берега. Потом Ахмет пошел за мной. Мы тоже спустили лодку, но у вас была большая фора во времени. Переправившись на другой берег, я одолжил у одного своего друга машину. Ахмет-эффенди в данную минуту сидит в ней за рулем. Сейчас мне будет удобнее в вашей машине, а он пока вернет чужую машину.
      – Может, вы все же сообщите мне, что у вас на уме? – полюбопытствовал Майлс.
      – Неужели вы думали, что я позволю вам покинуть страну, если у меня будет хотя бы малейший шанс задержать вас?
      – Не бойтесь, я не собирался покидать страну. Я хотел вернуться, – успокоил его Рэдберн. – Улетает только мисс Хаббард.
      – Никуда она не улетает, – покачал головой Эрим. – Если бы она улетела в Нью-Йорк с самого начала, то осталась бы чистой. Но сейчас вы скомпрометировали своими действиями мисс Хаббард так же, как когда-то и Анабель. Но сегодня же покончим со всем этим безобразием. И сделаем это по-моему.
      Трейси вспомнила слова Нарсэл: «…скоро, очень скоро все это закончится». Скорее всего Нарсэл прекрасно знала, что произойдет сегодня.
      Майлс замолчал и больше не отрывал взгляда от дороги. Через древний мост Галат медленно катилась нескончаемая вереница машин. По тротуарам Золотой Рог пересекали толпы пешеходов. В воде по обеим от моста сторонам стала складываться любопытная картина. Множество кораблей и лодок, которые бросили якоря в водах Рога, уступили дорогу другим судам. Сейчас справа от них в сторону Босфора двигалось множество самых разнообразных кораблей и лодок, а слева в воды верхнего Рога входили суда, которые были согласны подождать прохода еще двадцать четыре часа. В дальнем конце моста стоял регулировщик. Трейси заметила задумчивый взгляд, который бросил на него Майлс, но полицейского интересовала только регулировка движения. К тому же на заднем сиденье сидел Мюрат Эрим, готовый в любую секунду применить оружие.
      Когда они переехали мост, он показал, куда сворачивать. Майлс подчинился, и машина начала подниматься в гору по мощенной булыжником улочке. Они столько раз поворачивали, что Трейси сбилась со счета и полностью перестала ориентироваться в лабиринте узких улочек. Наконец Мюрат велел Майлсу Рэдберну остановиться.
      – Приехали, – сказал он. – Выходите оба, пожалуйста, и поднимайтесь наверх впереди меня.
      Майлс на мгновение заколебался, и Трейси поняла, что он решает: сопротивляться или подчиниться? Но на узкой стамбульской улочке было очень мало шансов найти помощь. Когда Мюрат рывком открыл дверцу машины и жестом велел выходить, Майлс Рэдберн вышел и повернулся, подавая руку Трейси. Она почувствовала одобряющее пожатие его теплых пальцев и призвала на помощь всю свою смелость.

      Дом оказался очень древним. Это был один из ныне запрещенных для строительства деревянных домов старого Стамбула. Годы и ненастья придали ему серовато-коричневый цвет. Вдоль него шел очень узкий тротуар, по которому мог пройти только один человек. Кроме подвала, в доме было три узких, высоких этажа. Начиная со второго этажа, над тротуаром нависали два старомодных, типично турецких балкона, похожих на висящие в воздухе караульные будки.
      Майлс Рэдберн замешкался в дверях, но Мюрат толкнул его и жестом велел Трейси идти вперед. Вход был темный, неосвещенный, в подъезде пахло затхлыми продуктами. Наверх вела крутая деревянная лестница. Они поднялись на третий этаж по скрипящим ступенькам. Там Мюрат что-то крикнул, и в темноте открылась дверь, ослепив их утренним солнечным светом.
      В двери стоял Хасан. У парня вообще был такой вид, словно он в ту ночь если и спал, то очень мало. Хасан почтительно поздоровался с доктором Эримом. Если столь ранний визит и удивил его, то он ничем не выдал своего удивления. Хасан молча отошел от двери, пропуская гостей в единственную комнату, где он жил. Очутившись в маленькой, ярко освещенной солнцем комнатке после темной лестницы, Трейси растерялась и быстро замигала.
      Большую часть пространства занимала неубранная кровать. Рядом с окном, через которое в комнату лился солнечный свет, стоял стол, заваленный книгами. У стены виднелась изразцовая печь, судя по холоду, нерастопленная.
      Мюрат заговорил с молодым человеком, глядя на него неодобрительно. Говорил он по-английски, видимо, специально для того, чтобы Майлс и Трейси тоже поняли его.
      – Ты плохо исполнил мою просьбу, Хасан-эффенди. Я попросил тебя охранять тайник, доверил важное дело, а ты подвел меня и уснул. Поэтому мне пришлось исправлять твою ошибку.
      Хасан перестал улыбаться.
      – Я не уснул, эффенди, – возразил он. – Я не покидал дворец султанши Валиды и не смыкал глаз. Я следил за тайником, как вы и велели.
      Самая лучшая тактика, когда имеешь дело с преступниками, – поссорить их, подумала Трейси и внезапно вмешалась в разговор:
      – Я своими глазами видела, как вы вчера спали на веранде во дворце султанши Валиды, Хасан-эффенди. Вы спали так крепко, что не слышали даже моих шагов.
      – Спасибо, мисс Хаббард. – Мюрат Эрим отвесил ей насмешливый поклон и, грозно нахмурившись, повернулся к Хасану. – Я бы на твоем месте не стал лгать.
      Мы собираемся вернуться в яли, и ты будешь сопровождать нас. Этого хочет твой отец. Возможно, мы предоставим тебе возможность загладить свою вину.
      Хасан покорно кивнул головой, а когда Мюрат повернулся к Майлсу, сын Ахмета бросил на Трейси довольно загадочный взгляд. Она ожидала увидеть в нем раздражение, однако увидела чуть ли не удовлетворение.
      – Необходимо, чтобы вы ясно поняли, мистер Рэдберн, – сказал Мюрат, – что вашей преступной деятельности пришел конец. Отныне все будет так, как я захочу. Любое сопротивление с вашей стороны может привести к плачевным для вас результатам. Вы понимаете, что я вам говорю?
      – Кажется, начинаю понимать, – кивнул Майлс. Мюрат жестом приказал Хасану спускаться первым, а Рэдберну и Трейси следовать за ним. Когда они дошли до машины, Майлса посадили за руль. Мюрат сел рядом, а Хасан и Трейси устроились на заднем сиденье. Хотя движение через мост возобновилось давно, нескончаемая вереница машин по-прежнему двигалась с черепашьей скоростью.
      Под сурдинку городского шума Хасан тихо сказал Трейси:
      – Спасибо, эффенди, за то, что сказали доктору о моем сне.
      Трейси удивленно уставилась на юношу, пытаясь прочитать хоть что-то в его карих глазах и на лице, которое так хмурилось, когда он разговаривал с Нарсэл. Гнев уступил место, казалось, совершенно беспричинному веселью.
      – Но вы же сказали Мюрату, что не спали. Почему же вы радуетесь тому, что я опровергла вас?
      – Я знал, что доктор не поверит мне, – объяснил Хасан. – Вы подтвердили, что я спал. Это как раз то, чего я хотел.
      Это объяснение показалось Трейси чересчур сложным в своей алогичности и непонятным, и она замолчала. Когда они переехали через мост и направились к парому для машин, Хасан вновь заговорил с ней:
      – Я хотел бы поблагодарить вас и за то, что вы подружились с Нарсэл. Это хорошо. Я лично обещаю позаботиться, чтобы вам не было сделано ничего плохого, как бы ни разворачивались дальше события.
      Доброжелательность этого молодого человека, который вначале так неодобрительно относился к ней, поразила Трейси, но она решила, что просто примет ее к сведению, и все, сейчас не время задавать вопросы.
      – Я боюсь не за себя, – быстро покачав головой, сказала она. – Что Мюрат собирается делать с Майлсом?
      Лицо Хасана нахмурилось.
      – Этот человек получит по заслугам.
      – Но почему? Что он сделал? – настаивала Трейси. – Почему Мюрат?..
      – Вы произнесли мое имя? – спросил с переднего сиденья доктор Эрим.
      – А почему бы и нет? – ответила Трейси вопросом на вопрос. – Я хочу знать, что происходит? Почему нас везут обратно в яли, как заключенных?
      – Это вы скоро узнаете, – пообещал Мюрат. – Хватит разговоров. К сожалению, вы не слишком-то осмотрительно выбираете себе друзей, и пришло время расплачиваться за совершенные вами ошибки. Так же как вашей сестре пришлось расплачиваться за ее ошибки.
      После этих слов в машине воцарилось молчание. Во время недолгого плавания по Босфору все оставались в машине. Вокруг находилось множество людей, спешащих на работу, но среди них не было ни одного человека, к которому иностранцы могли бы обратиться за помощью. Майлс не терял бдительности, но и не предпринимал никаких шагов. На анатолийском берегу машин оказалось меньше, и он увеличил скорость, уверенно ведя машину. Что бы ни ожидало их в яли, Майлс Рэдберн был готов даже к самому страшному, он сохранял спокойствие и уверенность, и Трейси это ободряло.
      Нарсэл ждала их у дома. Она мимоходом улыбнулась Хасану, но постаралась не смотреть ни на Майлса, ни на Трейси.
      – Ахмет-эффенди уже вернулся, – сообщила она. – Все готово.
      – Где Сильвана? – спросил Мюрат. Нарсэл показала глазами в сторону киоска.
      – Она завтракает у себя.
      – Хорошо, – кивнул доктор Эрим. – Тогда пошли в киоск. Пора узнать правду.
      По пути из тени верхнего салона выскользнул Ахмет, откуда он, очевидно, следил за ними, и присоединился к процессии.
      В комнате Сильваны Нарсэл опасливо держалась позади всех, как будто хотела предоставить все самое неприятное другим. Она ни разу не встретилась взглядом с Трейси. Ахмет бросил на сына быстрый, почти насмешливый взгляд, и Трейси заметила, что молодой человек виновато опустил глаза.
      Миссис Эрим, казалось, удивило неожиданное вторжение, но она продолжала спокойно пить кофе с булочками. При виде Майлса Рэдберна ее глаза сверкнули гневом, она собралась было заговорить с ним, но Мюрат опередил ее:
      – Давайте не будем напрасно тратить время. Я задержал вашего сообщника, когда он собирался покинуть страну и оставить вас одну расхлебывать последствия.
      Сильвана вздрогнула, но тут же постаралась взять себя в руки и сказала:
      – Что за чушь? Какого сообщника? В чем сообщника?
      – Не тратьте силы понапрасну. Вам меня не обмануть, – сурово сказал ей Мюрат. – Нам про вас известно все. Где самовар?
      Трейси впервые огляделась по сторонам и только сейчас обратила внимание на отсутствие знакомого блеска начищенной меди.
      – Зачем вам самовар? – еще раз удивилась Сильвана. – Этим утром я решила избавиться от него. Я выброшу его в Босфор с причала. Этот самовар на самом деле несет в себе зло, и он доставил мне немало неприятностей. Все… все несчастья, свалившиеся на этот дом, принес он, этот роковой самовар. – Она посмотрела на Майлса. – То, что ты увидел меня такой, как изобразил на портрете, тоже его вина!
      Мюрат проигнорировал эту вспышку.
      – Что вы с ним сделали? Немедленно отвечайте, где самовар?
      – Мне не нравится ваш тон, – заявила Сильвана. – Самовар стоит в углу… я спрятала его подальше, чтобы не видеть себя в его кривом зеркале.
      Ахмет подошел к тому углу, на который указала Сильвана, и достал из-под горы шарфов и диванных подушек самовар.
      – Откройте его и разберите, Ахмет-эффенди! – приказал Мюрат.
      Старик снял медную трубу и другие части. Наконец показались внутренности самовара. Мюрат сам подошел к самовару и сунул руку внутрь. Через несколько секунд он достал оттуда туго набитый полиэтиленовый пакет, похожий на пачку соли. Только лежала в нем не соль. Доктор Эрим насыпал немного белого порошка себе на ладонь и протянул ее Сильване.
      – В пакете примерно с килограмм этого белого порошка. Чуть больше двух фунтов чистого героина. Теперь вы убедились?.. Мы все знаем. У нас имеются убедительные доказательства. Мы знаем, что вы переправляли за границу героин, пряча его в сувенирах и товарах, которые делали крестьяне. Знаем, кто вам помогал. Ваш помощник – мистер Рэдберн. Вам удалось сделать сообщницей также и его жену Анабель, а когда миссис Рэдберн стало трудно контролировать из-за ее пристрастия к наркотикам, вы избавились от нее. Потом привезли сюда и ее сестру. Вы – чудовище.
      Вот теперь Сильване Эрим было не до того, какое впечатление она производит: в ужасе она открыла рот. Казалось, она вообще лишилась дара речи и так растерялась, что не сумела бы, наверное, устоять на ногах, если бы не сидела на диване.
      – Мы знаем все, что необходимо знать, – безжалостно продолжал Мюрат, – чтобы предать вас суду. – Мы знаем, что вы перестали доверять своему сообщнику и что он попытался сегодня бежать, опасаясь предательства с вашей стороны.
      Тут Майлс Рэдберн не выдержал и перебил его.
      – Все это чудовищная ложь! – выкрикнул он, делая шаг к доктору Эриму, но Хасан тут же с угрожающим видом подошел к нему.
      Трейси бросила взгляд на Нарсэл. Девушка вжалась в стул, как будто хотела отгородиться от всего, что происходило в этой комнате.
      Мюрат не обратил ни малейшего внимания на вспышку Майлса.
      – Видите, у нас достаточно улик, чтобы на долгие годы засадить вас за решетку, – обратился он к Сильване.
      – Может, мне прямо сейчас отправиться в полицию, доктор? – с фальшивым участием поинтересовался Хасан.
      Несмотря на угрозу Мюрата, Трейси очень сомневалась, что они обратятся в полицию. Угроза вызвать полицию была просто очередной уловкой, направленной на то, чтобы заставить Сильвану сдаться.
      Доктор Эрим покачал головой.
      – Пока не стоит. Может, мы найдем компромисс. Я не хочу, чтобы мой дом был опозорен, не хочу, чтобы была сведена на нет моя научная работа на правительство. Мне нужно только одно: чтобы Сильвана отказалась от состояния моего брата. Если она письменно согласится вернуть все, что ей не принадлежит, мне и моей сестре, я отпущу ее.
      Майлс вновь не сдержался.
      – Вы хотите сказать, что, даже несмотря на то, что Сильвана занимается контрабандой наркотиков, вы отпустите ее и позволите ей беспрепятственно покинуть страну? Чтобы она могла заниматься своими грязными делами где-нибудь в другом месте?
      – Очень странно слышать такие вопросы из ваших уст, – язвительно заметил Мюрат. – Мне совершенно наплевать, чем она будет заниматься где-то там, лишь бы она занималась этим не в моем доме. Этого наказания, по-моему, будет достаточно. Я ждал этой минуты очень долго. Недавно вновь появился условный сигнал – черный янтарь. В безлунную ночь к развалинам дворца пристала лодка. Думаете, мне неизвестно это, Сильвана? Много раз, когда светила луна, я следил за Босфором, но ничего не происходило. На этот раз я отправился в развалины и нашел там Ахмета-эффенди, моего доброго и верного Ахмета. Он тоже не спал в ту ночь. Ахмет рассказал мне, что незнакомые люди снесли на берег ящик и спрятали его в дыре в полу дома. Когда они уехали, он открыл его и нашел необработанный опиум, из которого Сильвана делает героин и переправляет за границу.
      Сильвана протестующе вскрикнула, но Мюрат жестом заставил ее замолчать.
      – Вчера ночью, когда я пришел к Ахмету-эффенди, ящик был уже пуст. Я послал Ахмета в дом, а сам тем временем проверил все. В яли Ахмет-эффенди попытался взять кое-что из товаров, которые Сильвана собиралась отправить в Америку. Он хотел посмотреть, не спрятан ли в них героин. Он также захватил рисунок со старинной турецкой каллиграфией, в котором было зашифровано послание. Конечно, мистер Рэдберн рассердился, когда увидел, что пытается сделать Ахмет-эффенди. Может, вы, мисс Хаббард, помогаете этим двум людям… может, вас используют так же, как использовали вашу сестру?
      – Но ведь это все просто смешно! – вскричала Трейси.
      Мюрат продолжил, будто не слышал ее выкрика:
      – Теперь вы видите, что мне все известно. Ахмет, Хасан, Нарсэл и я, мы вчетвером действовали совместно, чтобы разоблачить эту женщину и ее сообщников. И вот настало время положить конец преступлениям, которые они творили в этом доме.
      Сильвана начала подниматься с дивана, но Хасан подошел к ней и довольно грубо толкнул обратно. Он все время проявлял повышенную активность, очевидно желая вернуть расположение и доверие Мюрата Эрима. Ахмет-эффенди тотчас же по-турецки упрекнул сына. Не обращая внимания на неудовольствие Мюрата, старик сам подошел к Сильване и почтительно обратился к ней, стараясь успокоить. Он не забыл, что она была любимой женой господина, которому он был так предан.
      Мюрат раздраженно вздрогнул, но не остановил пожилого дворецкого.
      – Мне кажется, вы упустили один момент, доктор Эрим, – спокойно заметил Майлс, который взял себя в руки. – У нас с вами, похоже, была одна цель, хотя мы и не понимали этого. Вы никогда не задумывались над тем, зачем я остался здесь после смерти своей жены? Неужели вам никогда не приходило в голову, что я остался здесь для того, чтобы узнать правду?
      Мюрат бросил на него победоносный взгляд. Он специально спровоцировал Майлса на этот вопрос, подумала Трейси с растущим ужасом, спровоцировал злобными словами против Анабель, которую Мюрат сам какое-то время любил. Трейси понимала, что Мюрату могло быть, в общем-то, безразлично, участвовал ли Майлс в контрабанде наркотиков или не участвовал. Главное для него было причинить вред Рэдберну.
      – Тихо! – остановил он Майлса. – Я больше не желаю слушать ваших лживых оправданий! Как только я закончу с Сильваной, наступит и ваша очередь, мой друг. А пока вы отправитесь в одну из пустых комнат на этом этаже и останетесь там. Хасан-эффенди… охраняй его как следует!
      К ужасу Трейси, Мюрат Эрим достал из кармана куртки пистолет и протянул Хасану. Молодой человек с довольным видом взял оружие и жестом приказал Майлсу выйти из комнаты.
      Мюрат не стал дожидаться, когда они уйдут. Он немедленно повернулся к сестре.
      – Документы, которые должна подписать Сильвана, готовы?
      Нарсэл взяла с коленей папку с бумагами. Глаза Сильваны оставались пустыми, они странно блестели, будто она не совсем понимала, что происходит. Ее пальцы не смогли удержать ручку, которую Мюрат попытался сунуть ей в руку. Ахмет и Нарсэл молча наблюдали. На какое-то время все, казалось, забыли о Трейси Хаббард.
      А Трейси все это время стояла около двери. Она выскользнула из комнаты вслед за Хасаном и Майлсом. Девушка видела, как Майлс и Хасан прошли через салон и как Хасан завел Майлса в пустую комнату. Сын Ахмета-эффенди остался стоять у двери с пистолетом в руке, повернувшись спиной к Трейси.
      Трейси бегом спустилась по лестнице, пробежала мимо испуганной Халиды и выскочила в сад. Она не знала, что делать дальше… Ей только хотелось убежать, пока никто не вспомнил о ней и пока ее тоже не заперли в какой-нибудь пустой комнате.
      Увидев знакомую тропинку, девушка побежала мимо деревьев, на которых уже начали распускаться первые листья. Она выбежала через боковые ворота на дорогу, но направилась не к развалинам дворца султанши Валиды, а в противоположном направлении – в деревню. Там она надеялась найти помощь. Может, удастся отыскать телефон и позвонить в Стамбул… или хотя бы в местную полицию.
      Обдумывая на бегу план действий, Трейси быстро поняла всю их бессильность. Незнание турецкого языка было непреодолимым препятствием. Она не получит в деревне помощи, потому что никто просто не поймет ее.
      Кроме того, она не знала, не оставил ли Мюрат про запас еще какое-нибудь доказательство вины Сильваны. Не знала она, и как далеко он может зайти, чтобы обеспечить молчание Майлса. В его словах, вне всяких сомнений, крылась угроза. Для всех них ставки в этой игре были чрезвычайно высоки. Эримы очень хотели избавиться от Сильваны и завладеть состоянием старшего брата. Все они, даже Хасан-эффенди, на образование которого не нашлось денег после смерти старшего Эрима, получали выгоду от удаления Сильваны. При других обстоятельствах Нарсэл могла бы стать союзницей, к которой Трейси могла обратиться за помощью, но сейчас она, несомненно, сделает то, что ей прикажут брат, Ахмет и Хасан. К тому же Нарсэл тоже могла получить немало после того, как Сильвана покинет дом. Еще вчера Трейси дразнила и насмехалась над ней, желая заставить действовать, потому что верила, что для этого нужен только толчок, но сейчас эта надежда полностью угасла.
      Только Трейси Хаббард могла сейчас остановить то, что происходило, но она абсолютно не знала, что делать.
      Чем больше Трейси вспоминала подробности разыгравшейся сцены, тем сильнее сомневалась в вине Сильваны Эрим. Она быстро шла по дороге и снова и снова прокручивала эту сцену в уме, как фильм, который можно было по желанию вернуть в нужное место и прокрутить пленку столько раз, сколько хочется. Интуиция подсказывала ей, что в этом фильме что-то было не в порядке и со звуком, и с изображением. Постепенно интуитивное ощущение перешло в уверенность. Все было фальшиво! И не только потому, что Мюрат несправедливо обвинил Майлса вместе с Сильваной… Не хватало какого-то важного звена в логической цепи объяснения преступных целей Сильваны. Сильвана была неподдельно шокирована обвинением.
      И было, как ни странно, что-то очень жестокое в опущенных глазах Нарсэл и ее неловкости и, несомненно, в победном гневе Мюрата. Однако за всем этим она не видела лица зла. Того лица, которое Майлс изобразил в отражении самовара.
      Трейси наконец добралась до деревни, расположенной на самом берегу Босфора. Наверное, сегодня был базарный день. На многочисленных лотках продавались фрукты и овощи, одежда и множество других товаров. Девушка шла по главной улице, а ее наперебой зазывали продавцы, громко расхваливавшие свои товары. В другой день она бы обязательно остановилась, но сейчас ей было не до этого. В спешке девушка в конце концов чуть не наступила на одну из бездомных кошек, которые в несметном количестве наводняют улицы турецких деревень и городов. Кошка сердито зашипела и отпрыгнула в сторону.
      Выбравшись наконец с оживленного базара, Трейси нашла невысокую каменную стену, на которой можно было спокойно посидеть и погреться на солнышке. Необходимо что-то делать. После того, что она видела в киоске, Трейси уже не верила в вину Сильваны. Она вспомнила почтительность и мягкость, с которыми разговаривал с Сильваной Ахмет-эффенди, и поняла, что он тоже сомневается в ее вине. Теперь ей стало ясно и то, что Майлс нарисовал вовсе не Сильвану, а некий символ преступного зла, но Сильвана не могла олицетворять это зло.
      Тогда чье же лицо скрывается за маской? Кто так жестоко и цинично заставил Анабель вернуться к наркотикам, кто автор этих злых шуток, запугивавший ее и в конце концов подтолкнувший к самоубийству? Трейси пока не могла разглядеть это лицо. Маска по-прежнему была на месте, а лицо за ней оставалось невидимым. Но не может быть, чтобы не существовало способа сорвать маску и открыть правду! Как… как это сделать?
      Неожиданно рядом раздалось негромкое жалобное мяуканье, и Трейси испуганно повернулась. Белая кошка запрыгнула на стену и вопросительно посмотрела на нее. Она была очень похожа на бедную Ясемин, хотя, пожалуй, чуть покрупнее и не такая ухоженная. Зато той же породы, и глаза у нее были такими же зелеными, как глаза кошки Анабель.
      Когда Трейси осторожно протянула руку, кошка не отпрыгнула в испуге. Она вела себя более дружелюбно, чем Ясемин, и через несколько секунд подошла и потерлась головой о руку Трейси. Девушка нежно погладила грязную шерсть и с минуту ласково разговаривала с ней. Кошка, правда, вопросительно подняла голову, словно впервые слышала ласковые слова от человека. Однако дружелюбный и общительный характер победил. Скоро она удобно устроилась на коленях у Трейси и довольно заурчала.
      В голове у Трейси стал рождаться план. Кажется, судьба дает ей в руки способ, как сорвать маску с преступника. Оставался еще шанс… правда, дикий и фантастический, но это был шанс, и им нельзя было пренебрегать, потому что он – последний. Трейси нагнулась над маленьким белым существом, свернувшимся в клубок у нее на коленях.
      Кошка позволила девушке взять себя на руки и тут же доверчиво прижалась к плечу человека. Трейси пошла обратно в яли.
      Она плохо знала нрав турецких кошек. Они бегали повсюду, их вечно прогоняли из ресторанов и кафе. Но если эта кошка не была бездомной и она похитила чье-то домашнее животное, поднимется скандал, и ей нечего будет сказать в свое оправдание. Поэтому Трейси старалась держаться подальше от главной улицы и оживленного базара. Девушка не сомневалась, что кошка легко найдет сама дорогу домой после того, как она отпустит ее.
      Выйдя на дорогу, Трейси пошла быстрее, и кошка пару раз выпустила когти, хотя и нерешительно, и слегка поцарапала ее плечо. Трейси успокаивала ее и шла дальше, не замедляя шага. У ворот она сунула ее под пальто, где животное быстро согрелось и успокоилось.
      Не заходя в киоск Сильваны, Трейси направилась прямо в яли, не встретив никого по дороге. Она поднялась в салон второго этажа и поняла, что, кроме нее, в доме никого нет. Должно быть, все сейчас находились в киоске на холме. План Трейси заключался во встречах с каждым из участников разыгравшейся драмы, и это необходимое условие делало весь план крайне сомнительным. Как, например, ей сейчас увидеться с Сильваной?
      Оставалось только ждать. Рано или поздно на ее отсутствие обратят внимание, и искать ее в первую очередь придут в яли. Трейси положила белую кошку на колени, спрятав в складках пальто. Она шептала ей ласковые слова и нежно гладила. Кошка лежала зажмурившись и довольно урчала.
      Сидя в огромном салоне, Трейси прислушивалась к скрипам, наполнявшим дом. Из угла невесело смотрела высокая изразцовая зеленая печь. В комнате было холодно и сыро, хотя за окнами и светило яркое солнце.
      В мраморном коридоре внизу раздались шаги, кто-то начал подниматься по лестнице. Трейси выпрямилась в ожидании и учащенно задышала. Ее рука непроизвольно напряглась вокруг теплого комочка, удобно устроившегося у нее на коленях. Конечно, вспомнив о ней, они выбрали для дипломатической миссии Нарсэл. Трейси еще раз проверила, чтобы кошка была спрятана под пальто, и приготовилась к первой встрече.
      Нарсэл вышла из-за поворота, увидев спокойно сидящую Трейси, она растерялась, остановилась, глаза ее забегали… Нетрудно было догадаться, что ее терзает чувство вины по отношению к гостье. Если бы только удалось использовать эту вину и сыграть на ней…
      – Мой брат хочет поговорить с вами, – негромко сообщила Нарсэл.
      – Пусть придет сюда и скажет, что хочет, – твердо ответила Трейси. – Мне надоело выполнять чьи-то приказы. Я не сделала ничего плохого, и я не заключенная в этом доме. Или я ошибаюсь?
      Нарсэл тяжело вздохнула.
      – Лучше будет, если вы сделаете, как велел Мюрат. Он рассердится, если я вернусь без вас.
      – Это ваша проблема, – смело парировала Трейси. – А может, вы собираетесь отвести меня к нему силой?
      Трейси вызывающе развалилась на стуле. Она не думала, что Нарсэл попытается отвести ее в киоск силой. Она останется в салоне и заставит их приходить сюда всех по одному. Только бы это оказалось возможно!
      Нарсэл сделала нерешительный шаг по направлению к ней, но в этот самый миг кошка громко мяукнула, потому что Трейси непроизвольно крепко сжала ее. Турчанка вздрогнула и замерла как вкопанная.
      – Что это? – удивилась она. Настал момент первого испытания.
      – Ну, конечно же, это Ясемин, – ответила Трейси и распахнула пальто.
      Белая кошка села и посмотрела на Нарсэл своими зелеными глазами. Потом освободилась от руки Трейси и прыгнула в воздух. Нарсэл словно приросла к одному месту, и Трейси увидела у нее на лице суеверный страх. Потом сестра доктора Эрима попятилась, чтобы освободить кошке дорогу, и вскрикнула.
      Трейси чуть не задохнулась от неожиданности: именно это, искаженное злостью, жестокое лицо изобразил Майлс Рэдберн в отражении самовара на портрете Сильваны Эрим.
      Трейси облизнула языком пересохшие губы и перешла в наступление.
      – Неужели вы надеялись, что сумеете дважды заставить умереть Анабель? Неужели тешили себя надеждой, что она не вернется, чтобы разоблачить вас? До самой смерти вам не загладить зло, которое вы сделали!
      Но Нарсэл уже пришла в себя и яростно замахала руками на белую кошку. Ее глаза дико блестели.
      – Это не Ясемин! – закричала она.
      – Конечно, не Ясемин, – мягко согласилась Трейси. – Как это может быть Ясемин? Вы утопили кошку Анабель и оставили ее труп так, чтобы я нашла его и испугалась. Вы надеялись, что испугаете меня и заставите уехать, да? Это вы разыгрывали все эти злые шутки с Анабель и потом со мной! С Анабель потому, что она поняла, чем вы занимаетесь, и знала, что это не Сильвана и не ваш брат Мюрат, которого вы так цинично использовали. Это вы давали Анабель наркотики, чтобы она молчала. С помощью героина вы могли какое-то время контролировать ее, не так ли? Вам удалось даже настроить ее против Майлса. Но как вам удалось толкнуть ее на самоубийство? Можете теперь рассказать это, Нарсэл, потому что все остальное я уже знаю.
      Глаза Нарсэл Эрим продолжали яростно блестеть. Она опустила ресницы и постаралась взять себя в руки.
      – Мы не можем здесь разговаривать. Если хотите, чтобы я ответила на ваши вопросы, пойдемте ко мне.
      Нарсэл осторожно обошла кошку и направилась в свою спальню. Долю секунды Трейси колебалась. Конечно, безопаснее оставаться в салоне, но сейчас, когда она знала, от кого исходит опасность, она не слишком боялась турчанки. К тому же ей еще так многое нужно узнать. Пока у нее не было доказательств, чтобы убедить остальных в вине Нарсэл. Трейси нагнулась за кошкой и пошла вслед за девушкой в ее спальню.
      Трейси впервые попала в спальню Нарсэл Эрим. Комнатка была заставлена массивной мебелью из черного ореха, окна закрывали плотные шторы, не пропускающие солнечного света. Трейси растерянно замигала в полумраке, пытаясь сориентироваться. Нарсэл быстро подошла к комоду и достала из него какой-то предмет, завернутый в платок. Потом повернулась и с нескрываемой злобой посмотрела на Трейси Хаббард.
      – Вы такая же дура, как и ваша сестра! – прошипела она. – Как я вас презираю! Вы только и делали, что твердили мне, будто я робкая и меня так легко подчинить… будто любой, кому не лень, может помыкать мной. Это мной-то, которая сама всеми распоряжается и командует! Это я использую всех и заставляю выполнять мои желания. Они далеко не так умны, как воображают о себе. Мюрат верит только в то, во что я ему позволяю верить. Сильвана, как последняя дура, попадается в каждую ловушку, которую я ставлю. Хасан ползает передо мной на коленях и готов сделать ради меня все, что угодно. Он любит меня… а я не отнимаю у него иллюзию, что во всем слушаюсь его. Конечно, это я придумала шифр и пририсовала несколько безобидных с виду штрихов и черточек. Теперь мне придется расправиться с вами… со второй глупой Анабель!
      Нарсэл сдернула платок с предмета, который держала в руке, и Трейси увидела его. Он казался олицетворением не только зла, но и самой смерти. И все же, как ни странно, Трейси не боялась. С неожиданной ясностью она увидела себя как бы со стороны. Она Трейси Хаббард, а не Анабель Рэдберн, и не сядет в лодку, с которой не сможет справиться, как сделала ее до смерти перепуганная сестра. Ее заставила пойти на это смерть, таящаяся в руках Нарсэл. Она вспомнила слова Майлса: «Десятая часть грамма чистого героина способна убить человека». Анабель была, наверное, убеждена, что ей не избежать смерти, и у нее не хватило сил и смелости, чтобы бороться.
      Трейси с удивлением обнаружила, что волнение придает ей необъяснимую уверенность в своих силах. Она знала, что всего в нескольких дюймах от нее находится смерть, но даже не шелохнулась. Сейчас Трейси могла рассчитывать только на свои собственные силы. Только на себя… «цельную натуру», как сказал Майлс.
      Дверь в комнату осталась открытой, но Нарсэл, конечно, не позволит ей бежать. Если только Трейси попытается открыть рот и позвать на помощь, последует смертельный укол. Но у нее оставалось последнее оружие – слова. Слова были ее последним шансом на спасение.
      – Знаете, Анабель рассказала мне о черном янтаре, – спокойно сказала она Нарсэл. – Он был сигналом, не так ли? Когда появлялся черный янтарь, это означало, что по Босфору прибывает очередная партия опиума…
      Нарсэл настороженно смотрела на американку. Трейси поняла, что она вовсе не была полностью уверена в победе, несмотря на оружие в своих руках.
      – Скорее всего Хасан подкладывал вам среди множества четок четки из черного янтаря, чтобы вы знали, когда следует встречать груз, – продолжила Трейси. – И это вы, естественно, забрали ящик с опиумом из развалин.
      На какое-то мгновение в глазах Нарсэл мелькнуло удивление.
      – Мой глупый брат поручил Хасану охранять опиум, чтобы выяснить, кто придет за ним. Как весело мы смеялись над ним! Хасану пришлось всего лишь несколько часов поспать, и Мюрат подумал, что Сильвана забрала опиум во время его сна. На самом деле мы с ним сами забрали опиум, когда были готовы. Из Сильваны вышла отличная приманка, и мы легко убедили Мюрата в ее вине, спрятав героин в самоваре.
      – Да, вы всех использовали очень ловко, Нарсэл, – согласилась Трейси. – Но все же действовали недостаточно умно.
      Турчанка сделала шаг вперед, и Трейси предупреждающе воскликнула:
      – Не подходите ко мне, если не хотите, чтобы вам было еще хуже. Смотрите, не ошибитесь… Не думайте, что я такая же, как Анабель. У вас не хватит смелости использовать эту штуку против меня. У вас всегда под рукой находился человек, который делал за вас грязную работу… за которого вы бы могли спрятаться. Но вы остались одна. И вы сами должны сделать это, Нарсэл. Только я очень сомневаюсь, что вы сможете убить человека.
      Глаза Трейси уже немного привыкли к полумраку спальни, и она могла более ясно видеть лицо Нарсэл: широко раскрытые глаза, дрожащие губы…
      – Вы позорите всех турецких женщин! – принялась насмехаться Трейси Хаббард. – Как хорошо, что они не такие, как вы! Торговля наркотиками, обманы, интриги и готовность убивать!..
      Кошка у нее на руках шевельнулась, но Трейси по-прежнему прижимала ее к себе, не обращая внимания на острые когти, которые царапали ее.
      – Анабель вовсе не собиралась кончать жизнь самоубийством! – крикнула Трейси. – Просто в какой-то момент у нее не хватило ума и силы воли бороться с вами вместо того, чтобы бежать. Любой человек, который будет с вами бороться, победит вас. Это вы, Нарсэл, глупы и слабы.
      Нарсэл Эрим издала какой-то странный, хриплый крик и бросилась на Трейси, но американка ждала этого момента. Она бросила кошку прямо в лицо Нарсэл и выскочила из комнаты. За ее спиной послышались испуганные крики и громкое мяуканье.
      По лестнице бегом поднимался Майлс Рэдберн. Он вбежал в комнату мимо Трейси и наступил на шприц, лежащий на полу. Белая кошка молнией вылетела из комнаты и пронеслась через салон. С Нарсэл была истерика. Она упала на стул, громко выкрикивая проклятия, каждое слово которых выдавало ее с головой. По лестнице поднимался еще кто-то. Трейси увидела размахивающего пистолетом Ахмета, который гнался за Майлсом. Она вскрикнула, стараясь предупредить Рэдберна, но тот даже не повернулся.
      – Вот та женщина, которая предала вашего сына, – сказал Майлс Рэдберн, когда Ахмет-эффенди вбежал в спальню. – Она вам расскажет все, что вы захотите узнать.
      Ахмет застыл в дверях. Сейчас он выглядел старше, чем всегда, и как бы еще больше сморщился в своем поношенном костюме.
      – Лучше отведите ее к доктору Эриму, – сказал Майлс. – Ему теперь придется посмотреть правде в глаза и убедиться в том, кто настоящий преступник.
      Ахмет сунул пистолет в карман и подошел к Нарсэл. Девушка не сопротивлялась, когда он взял ее за руку.
      После их ухода Майлс вывел Трейси из тесной сумрачной спальни Нарсэл и отвел на пустой третий этаж. Ее начала бить дрожь.
      – С тобой все в порядке? – озабоченно спросил Майлс. – Она ничего тебе не сделала?
      – Все в порядке, – успокоила его Трейси. – Кошка… если бы не кошка…
      Майлс крепко обнял ее.
      – Не говори об этом. Все позади!
      – Но у Хасана был пистолет. Как тебе удалось выбраться из комнаты?
      – Ахмет далеко не дурак. Наверное, у него тоже возникли кое-какие подозрения. Он хорошо знает Сильвану. Он, как и я, правильно решил, что ее растерянность говорит не о вине, а об испуге. Мюрат, очевидно, искренне верил в вину Сильваны и поэтому не мог сам быть виновным. Поэтому оставалась только Нарсэл. Когда Мюрат послал ее поискать тебя, Ахмет взял все в свои руки. Он потребовал оружие у Хасана, и тот покорно отдал пистолет отцу, не подозревая, что он собирается делать. Ахмет велел мне идти за Нарсэл. Хасан, конечно, не захотел выпускать меня. Произошла драка, и сейчас о молодом человеке можно какое-то время не беспокоиться. Я еще никогда в жизни так быстро не бегал.
      – Ты был мне нужен, и ты пришел! – рыдая, пробормотала Трейси, уткнувшись ему в плечо и не понимая, как смешно и нелепо звучали ее слова.
      Майлс рассмеялся.
      – Какое там «нужен»! Ты прекрасно справилась со всем сама, моя храбрая девочка!
      Он отстранил Трейси от себя, чтобы взглянуть на нее, и не очень мягко потряс за плечи. Девушка перестала рыдать и дрожать, глубоко вздохнула и наконец взяла себя в руки.
      – Ну, теперь ты знаешь, кто ты такая? – спросил Майлс Рэдберн.
      Трейси кивнула.
      – Я не Анабель. Я совсем не Анабель Рэдберн. И у меня окончательно исчезло всякое желание быть похожей на нее. Ты преподал мне хороший урок.
      – Ты сама всему научилась, – покачал головой Майлс. – Ну а теперь, после всего этого, мы, может, все-таки закончим книгу об истории турецких мозаик?
      – Здесь? – изумилась девушка.
      – Конечно, не здесь. Ты поможешь мне собрать материал, и мы вернемся в Нью-Йорк. И учти: я тебя больше не выпущу из виду. Мне ни за что не удастся вернуться к живописи до тех пор, пока мы не поженимся.
      Трейси вздохнула. Она не стала спорить. А разве могло быть иначе? – хотя она до сих пор еще не полностью в это верила. Ей придется привыкать к мысли, что она будет женой Майлса Рэдберна, но она уже знала, что привыкнет быстро.
      – А что ты будешь писать? У тебя уже есть планы? – поинтересовалась она.
      – Наводящий вопрос. Конечно, тебя. – Рэдберн нагнулся и поцеловал ее. – Ты будешь позировать без всяких самоваров со странными отражениями… я не хочу опять ошибиться. У тебя в волосах будет солнце, на блузке эта булавка-перо, а в ушах – клипсы из слоновой кости. Ты будешь сидеть, выставив подбородок, с упрямым выражением на лице… и я вложу в твой портрет всю свою любовь и нежность.
      Трейси весело улыбнулась. Она была уверена, что на этом портрете не будет двух вещей. Во-первых, ощущения своей вины перед Анабель, с которым она жила до сих пор, с ней останутся только счастливые воспоминания об Анабель, которые будут навеяны булавкой. И во-вторых, на портрете не будет четок из черного янтаря. Грозные предупреждения закончились, и духи Босфора успокоились, по крайней мере, в отношении ее и Майлса.
      Трейси Хаббард радостно вернула поцелуй. Не выпуская девушку из объятий, Майлс Рэдберн повел ее в свой кабинет, где их ждала работа – последняя в Турции.