— Какое вино вы предпочитаете? — осведомился Роджер, стараясь скрыть свое беспокойство, хватит ли ему денег на вечернюю пирушку.

— Здесь есть хорошее и недорогое «Шато неф дю Пап», а для дома сойдет вино попроще, — к его облегчению, ответил новый друг. — Эти клоуны все равно ничего не смыслят в вине, не могут отличить один сорт от другого, им лишь бы напиться.

Молодые люди устроились в одной из кабинок, и, пока наслаждались превосходным вином, Катрво рассказывал Роджеру о мэтре Леже и его домочадцах. Сам адвокат — проницательный человек и добрый хозяин. Мадам Леже значительно моложе мужа; хорошенькая женщина и неисправимая кокетка. Старый Фюзье отлично знает закон, но во всех прочих отношениях окончательно выжил из ума и почти ни с кем не общается. Всем заправляет Брошар, который домогается партнерства. Он умен и требователен. Помимо дел фирмы, его интересует только политика. Брошар — неистовый реформатор и, если теперешнее недовольство перерастет в мятеж, может оказаться опасным. Дуи, третий ученик, напротив, глубоко религиозен, а церковь все еще обладает немалым могуществом в Бретани. Будучи вольнодумцем, Брошар часто вступает в горячие споры с Дуи. Сам Катрво не бретонец — он приехал из Прованса.

Роджер понял, что, помимо мэтра Леже, Катрво и Брошар были единственными серьезными людьми в доме. Остальные вели праздный образ жизни и интересовались только постоянно обновляющимися любовными связями.

— А почему у вас этим вечером нет свидания? — спросил Роджер, выслушав откровения Катрво насчет любовных приключений его коллег.

Красивый молодой провансалец искоса взглянул на него:

— Вы еще не встречали Манон Прюдо, не так ли? Она племянница мэтра Леже и ведет хозяйство в отсутствие мадам. Манон Прюдо — парижанка и на сто голов выше ренских шлюшек, с которыми забавляются остальные. Зачем же мне куда-то ходить, когда дома есть такой лакомый кусочек?

Часы пробили четверть десятого, и молодые люди, купив шесть бутылок столового вина, которое, к облегчению Роджера, стоило всего по полфранка, отправились домой. Через несколько минут начали возвращаться остальные ученики, вино разлили в оловянные кружки, и все уселись на кровати отмечать присоединение Роджера к их компании.

Некоторое время разговор вращался вокруг обитателей дома и городских девушек, незнакомых Роджеру, но потом ученики начали расспрашивать юношу о его жизни, и ему пришлось призвать на помощь все богатство своей фантазии.

Вскоре Роджер понял, что его коллеги скорее примитивны и невоспитанны, чем злы, и что он знает об окружающем мире больше их всех, вместе взятых (разумеется, исключая Катрво). Никто из них не бывал в городе больше Рена, а образование, полученное Роджером в английской школе, превосходило все, чему они могли научиться у католических священников в маленьких городских коллежах.

Когда пять бутылок из шести были опустошены, Роджер убедился, что произвел на учеников впечатление и что они испытывают к нему определенное уважение, хотя и смешанное с завистью, так что если он будет удачно вести свою игру, то сумеет с ними поладить. С целью дальнейшего повышения престижа Роджер поведал о своем поединке с де Рубеком, правда перенеся место происшествия в Страсбург и представив его как случайную стычку с пьяным повесой во время ночного возвращения домой.

Сначала ученики сочли его хвастуном и начали поддразнивать с полупьяными ухмылками, но Роджер извлек из-под кровати свою длинную шпагу и показал ее удивленным товарищам.

— Хотите верьте, хотите нет, но я готов драться с любым из вас либо в фехтовальном зале на рапирах с шишечками на острие, либо за городом на настоящих шпагах.

За этим полушутливым заявлением последовала краткая напряженная пауза. Роджер сомневался, что кто-нибудь из учеников хотя бы раз в жизни держал в руке шпагу, и был уверен, что его вызов не будет принят, но с интересом ждал отклика.

Верзила Юто ответил за всех:

— Я — человек из народа, и рапира не для таких, как мы, но я достаточно силен, чтобы переломить вас пополам, мой маленький петушок. Пока я здесь, вы будете оказывать мне уважение и прислуживать старшим.

Роджер быстро сообразил, что ему никогда не запугать Юто и не внушить страх остальным, пока они пользуются его поддержкой, поэтому он привел в действие план, который придумал с целью расколоть компанию.

— Месье Юто, — заявил Роджер с внезапной серьезностью, — я не собираюсь отказывать вам в уважении или услугах, которые вы от меня потребуете. Но я уверен, вы согласитесь, что так как я не являюсь платным учеником, то имею право предложить, чтобы мой возраст указывал, кому мне прислуживать, а кому нет.

— Это новшество мне не по душе, — всполошился Дуи.

— По душе оно тебе или нет, ты будешь делать то, что тебе скажут, — поставил его на место Катрво. — Сколько вам лет, Брюк?

— Семнадцать и три месяца, — солгал Роджер, снова увеличивая свой возраст, как ему казалось, до максимально правдоподобного предела. Однако он мог бы смело прибавить еще полгода, так как настолько впечатлил учеников своей сметливостью и широтой знаний, что они бы безоговорочно ему поверили.

— Мы отмечали день рождения Дуи в конце сентября, — заметил Катрво, — значит, ему семнадцать и несколько недель. Мне восемнадцать с половиной, а Юто почти двадцать.

— Отлично, — сказал Роджер. — Я буду служить вам, месье Катрво, и месье Юто по мере своих способностей, но остальным придется устраивать свои дела самостоятельно.

— Это против наших обычаев, — возразил Юто.

— А как насчет уборки конторы? — сердито осведомился юный Кола. — В течение восьми месяцев я проделывал это каждый день и думал, что мое время подходит к концу. Ну а теперь шестая кровать занята, мэтр Леже не сможет взять нового ученика, пока не уйдет Юто, а это будет не раньше следующего Троицына дня. Несправедливо, что мне придется заниматься этим шестнадцать месяцев, тогда как обычный срок меньше года.

Роджер почувствовал, что его план избавления от роли общей прислуги готов провалиться, и быстро сказал:

— Я готов разделить с вами работу в конторе. — Подняв последнюю бутылку вина, Роджер наполнил стаканы двух старших коллег и добавил: — Решать вам, месье Юто, но, учитывая мой возраст и то, что я не платный ученик, взываю к вашему чувству справедливости.

Катрво внезапно пришел ему на помощь:

— Аргументы Брюка вполне убедительны. Все мы — юристы, и наши правила должны быть справедливыми.

— Я не стану снова все делать сам, — заявил Дуи, а молчаливый и туповатый на вид Монсто кивнул в знак согласия.

— Кола будет по-прежнему обслуживать вас двоих, а Брюк займется нами, — сказал Катрво. — Это достаточно справедливо, не так ли, Юто?

Верзила пожал широкими плечами:

— Как знаешь. Пока меня обслуживают, мне все равно, как младшие разберутся друг с другом.

Итак, проблема была улажена, и подвыпившие ученики отправились спать. Роджер был доволен тем, что его ловкая дипломатия, по крайней мере, уменьшила число хозяев с пяти до двух.

На следующее утро, принеся вместе с Кола воду для умывания и оказав ему помощь в уборке конторских помещений, Роджер позавтракал в кухне с остальными учениками и сразу же принялся за переписывание латинских документов под наблюдением Рюто.

Старший переписчик оказался тощим очкастым субъектом лет тридцати пяти, страдавшим постоянным кашлем. Он был лишен честолюбия и, прослужив переписчиком последние десять лет, намеревался остаться им до конца дней. Но Рюто знал свое дело и стремился поделиться с Роджером накопленным опытом, составив для него список латинских юридических терминов и при любом затруднении приходя ему на помощь.

Как и опасался Роджер, его работа оказалась весьма монотонной, и, когда притупилось ощущение новизны, он почувствовал, что судьба сыграла с ним скверную шутку, заставив зарабатывать на жизнь подобным образом.

Вскоре Роджер осознал, что, хотя ему удалось избавить себя от участи раба всех своих коллег, обслуживать одного Юто было куда тяжелее, чем быть новичком в Шерборне. Единственными интересами грубого и здоровенного бретонца были выпивка и женщины. Брижитт, румяная и полногрудая кухарка, была его постоянной любовницей, но в те ночи, которые Юто не проводил в ее каморке на первом этаже, он тайком выбирался из дома после того, как запирали двери, и до утра развлекался с девицами легкого поведения, обитавшими по соседству.

План подобных ночных эскапад был прост: Юто спускался по канату из чердачного окна на выступающую крышу кухни и спрыгивал с нее во двор. Но чтобы во время отсутствия юного бретонца канат не увидели из нижних окон, его нужно было поднимать и снова спускать, когда гуляка возвращался. Это было одной из обязанностей новичков, и, так как Юто обычно колобродил до самого рассвета, Роджеру приходилось спать с привязанной к мизинцу веревкой, другой конец которой свисал через окно во двор, дабы Юто мог, дернув за него, подать сигнал о возвращении.

Роджера приводило в бешенство то, что три или четыре ночи в неделю его будили, болезненно дергая за руку, тем более что Юто часто возвращался пьяным, и нужно было укладывать его в постель, а после убирать омерзительную массу, которой его рвало. Но тут ничего нельзя было поделать, так как единственный раз, когда Роджер рискнул протестовать, Юто отменным пинком сбил его с ног.

Другой раздражающей, хотя и не столь неприятной обязанностью была необходимость во время полуденного перерыва относить любовные записки Юто его последним жертвам. Так как вкусы старшего ученика ни в коей мере не являлись взыскательными, диапазон его побед простирался от прачек до девиц, которые считались общественным достоянием.

Как правило, это были грубые и злобные бабенки. Некоторые из них, сделав Роджеру авансы и не добившись успеха, взяли себе за моду дразнить его ханжой и заставляли краснеть от изрыгаемых ими непристойностей каждый раз, когда он приходил к ним. Роджер возненавидел эти поручения, тем более что они отнимали время, которое он мог бы использовать для изучения немецкого языка. Роджер не осмеливался приносить свои учебники в дом мэтра Леже, поэтому его единственной возможностью для занятий, помимо воскресений, был час после dejeuner, который он в погожий день мог провести на скамейке в платановой аллее.

Катрво, в отличие от остальных, продолжал обходиться с ним, как с другом, но, возможно из страха потерять престиж, также требовал от него услуг. Однако поручения Катрво были менее обременительны, чем приказы бретонца, и в основном заключались в покупке лент, сладостей и прочих подарков для мадемуазель Манон Прюдо.

Роджер иногда встречал Манон на лестнице или в дверях и не находил ее особенно хорошенькой, но у нее были блестящие и шаловливые черные глаза и красивая фигура. Ей было года двадцать два, и по тем временам она давно должна была выйти замуж, но ходил слух, что в Париже у нее был незаконный ребенок и скандал вынудил ее поселиться у дяди в Рене. В любом случае Роджер не обманывался относительно ее целомудрия, так как часто, вставая рано утром, когда возвращался Юто, видел кровать Катрво пустой.

После трех недель скучного и унизительного существования в доме мэтра Леже Роджер начал чувствовать, что долго этого не вынесет. Мысли об Атенаис все еще не покидали его, но ведь он видел ее так мало, и хотя хрупкая и в то же время властная внешность девушки произвела на него неизгладимое впечатление, ее красота понемногу стала тускнеть в его памяти. Роджер знал, что Атенаис еще долго будет оставаться для него божеством, но перспективы снова ее увидеть казались призрачными, а возможность жениться на ней была равна нулю.

Как-то в конце октября, задумавшись о своем печальном положении, Роджер осознал, что миновало ровно три месяца с тех пор, как он покинул дом. К этому времени его отец должен был получить новое назначение, и если он отплыл на отдаленную базу, то вернется в Англию не ранее чем через год. В таком случае горизонт чист для его собственного возвращения. Конечно, это возвращение будет лишено блеска, на который надеялся Роджер, но, по крайней мере, он сможет сказать, что три месяца самостоятельной жизни в чужой стране для его возраста — немалое достижение. И хотя Роджер все еще не был готов предстать перед разгневанным отцом, он чувствовал, что не спасует перед матерью.

С этой мыслью Роджер решил написать ей и, подчинившись душевному порыву, сделал это в тот же день.

В письме Роджер ничего не сообщил о едва не окончившемся катастрофой плавании с контрабандистами и о бедном старом Аристотеле Фенелоне, обрисовав свое положение более выгодным, чем оно было в действительности. Он снова попросил прощения за беспокойство, причиненное своим бегством, добавив, что со здоровьем у него все в порядке и что ему удалось получить место у ведущего ренского адвоката. Роджер признал, что для джентльмена не слишком достойно служить клерком в адвокатской конторе, но, по его мнению, это лучше, чем жалкое существование мичмана на военном корабле. Он объяснил, что не намерен делать юриспруденцию своей профессией, но вынужден этим заниматься, чтобы заработать на жизнь, так как не может вернуться, если отец еще дома. В случае, если адмирал снова отправился в плавание, он готов приплыть в Англию и обсудить с матерью планы на будущее. Роджер не стал информировать мать о том, что у него отсутствуют средства для возвращения, решив попросить у нее денег, если получит благосклонный ответ на первое письмо.

Роджеру хотелось как можно скорее получить весточку от матери. Справившись на почте, он узнал, что его послание может добираться в Англию целый месяц, но если отправить его экспрессом, то на это уйдет от семи до десяти дней в зависимости от погоды, поэтому Роджер потратил последние две кроны на ускоренную доставку.

Так как его отец недавно стал контр-адмиралом, можно было не сомневаться, что он быстро получил назначение, и юноша надеялся, что его родитель уже в море. И хотя возвращение в Англию означало встречу с Джорджиной, которой придется рассказать о нелепой судьбе ее драгоценностей и выслушать ее насмешки, Роджер был рад, что принял решение, и, утешая себя мыслью, что к концу ноября, по всей вероятности, вернется в свой комфортабельный дом, он приступил к выполнению повседневных обязанностей и наглых требований Юто с более легким сердцем, чем обычно.

Спустя восемь дней после отправки письма Роджер снова увидел Атенаис. Склонность к иностранным языкам побудила его продолжать ежедневные занятия немецким после ленча, несмотря на надежду вернуться домой в ближайшем будущем, и, возвращаясь из платановой аллеи по улице Сен-Мелен, Роджер узнал карету Атенаис по ливреям слуг и, когда она проезжала мимо, разглядел внутри девушку. Занятая беседой с мадам Мари-Анже Вело, она не заметила молодого человека, но одного взгляда на ее красивый и властный профиль было достаточно, чтобы его сердце застучало в груди кузнечным молотом.

Глядя вслед карете, Роджер чувствовал, что мадемуазель де Рошамбо в десять… нет, в сто раз прекраснее образа, сохранившегося в его памяти. Маленькая богиня спустилась на грешную землю, где ни один смертный не был достоин служить опорой для ее ножек. Прежде чем карета свернула за угол, юноша понял, что умрет, если этим же вечером не поцелует руку Атенаис.

После полудня месье Рюто впервые сурово выбранил его за ошибки при переписке, но Роджер был не в состоянии сосредоточиться и, едва дождавшись вечера, принарядился, насколько это было возможно, поспешно проглотил ужин и выскочил из дома.

Лакей, открывший ему дверь особняка де Рошамбо, позвал месье Альдегонда. Мажордом приветствовал Роджера с обычным высокомерным неодобрением и в ответ на просьбу засвидетельствовать почтение мадемуазель де Рошамбо сообщил, что маленькая госпожа еще не закончила вечернюю трапезу и ее нельзя беспокоить.

Остудив свой пыл благодаря холодному приему, Роджер начал медленно шагать взад-вперед по мраморному полу, пока Альдегонд поднимался по лестнице, дабы возобновить наблюдение за обеденной церемонией. Роджер прождал более получаса, утешая себя мыслью, что его божество вернулось домой, а не побывало в Рене проездом. Наконец на лестнице вновь послышались шаги, и, к своему удивлению, он увидел юного графа Люсьена, спускавшегося в сопровождении Альдегонда. Прекратив шагать, Роджер с поклоном и улыбкой приветствовал графа.

Юный Люсьен остановился на последних ступеньках, слегка кивнул и заговорил пронзительным голосом:

— Мне доложили, что вы просите об аудиенции у моей сестры, месье. По какой причине?

— Чтобы засвидетельствовать ей мое почтение, месье граф, — не без смущения ответил Роджер.

— Это правда, что вы стали клерком в конторе нашего адвоката?

— Да, и я не пытаюсь это скрывать. Но это только временная мера. Несомненно, вы помните о стесненных обстоятельствах, в которых я оказался после смерти доктора Аристотеля Фенелона. Я был вынужден согласиться на первую же предложенную службу ради куска хлеба.

— Меня не заботят ваши обстоятельства! — крикнул юный граф, давая волю своему гневу. — Как вы смеете злоупотреблять тем, что мадемуазель де Рошамбо из милосердия привела вас сюда в тот вечер? Тогда вы были обычным бродягой без гроша в кармане, и теперь вы немногим лучше. Де Рошамбо не общаются к адвокатскими клерками, и ваше требование видеть мадемуазель — возмутительное оскорбление!

Роджер смертельно побледнел.

— Вы просто самодовольный юнец! — вырвалось у него. — Какую бы работу я ни выполнял, я такой же дворянин, как и вы. Советую придержать язык, не то вам придется плохо.

Граф Люсьен повернулся к Альдегонду и, ткнув пальцем в сторону Роджера, взвизгнул:

— Вышвырните отсюда этого наглого выскочку!

По знаку Альдегонда высокий лакей шагнул к Роджеру, схватил его за плечи и, развернув, толкнул к двери.

— Клянусь Богом! — крикнул Роджер через плечо. — Я посчитаюсь с вами за это!

В следующий момент он оказался за порогом и услышал позади крик графа Люсьена:

— Если вы осмелитесь появиться здесь снова, я велю моим лакеям отхлестать вас!

После этого колено высокого слуги нанесло Роджеру ощутимый пинок в зад. Скатившись со ступенек, он распластался на плитках двора под скрип петель и стук захлопнувшейся двери.

Поднявшись, Роджер в бессильной злобе погрозил кулаком темному фасаду особняка, затем, чуть не плача от злости, побрел по улице.

Целую неделю Роджер не мог думать ни о чем, кроме чудовищного унижения, которому он подвергся. Он прибыл из страны, где все еще были весьма заметны классовые различия, но в которой столетиями вырабатывался постулат, что процветающему и упорядоченному обществу необходимы все классы и что каждый из них заслуживает уважения других, покуда его представители вносят вклад в общее благо. Наиболее образованные и состоятельные классы определяли и планировали образ жизни большинства. Они проливали свою кровь, возглавляя защиту страны во время войн, вершили беспристрастное и неподкупное правосудие в отношении равных себе и нижестоящих сословий, помогали сельским жителям переживать трудные времена неурожая. Прочие классы верно служили стране в мирные и военные годы, не подвергая сомнению мудрость тех, кто управлял делами нации. При этом все твердо стояли на ногах, обладая всеми правами свободных людей и чувством собственного достоинства, всегда готовые подбодрить друг друга. Самый бедный крестьянин мог как равный говорить с помещиком о перспективах урожая и деревенских делах, а знатный джентльмен не стыдился перекинуться шуткой с простыми людьми за кружкой эля в придорожной таверне.

Здесь, во Франции, все было по-другому. Крестьяне жили в чудовищной нищете, а жестокое, ограниченное и бессердечное дворянство, типичным представителем которого, как чувствовал Роджер, был юный граф Люсьен, обращалось с ними не как с человеческими существами, а как с животными. Горожане держались особняком, презирая крестьян и, в свою очередь, презираемые аристократией. Разрушавшийся феодальный уклад был настолько уродлив и нелеп, что связи между различными сословиями исчезли полностью, оставив зияющие пустоты ненависти и зависти, напрочь вытеснившие доверие и дружелюбие.

За эту неделю Роджер стал хотя и безмолвным, но пылким революционером и надеялся, абсолютно несправедливо отделяя Атенаис де Рошамбо от ее касты, что настанет день, когда безнадежно деградировавшую французскую аристократию лишат старинных привилегий и вышвырнут на свалку. При этом он как никогда сильно тосковал по зеленым полям Англии.

Роджер молча и без единой жалобы выполнял свою работу и требования старших учеников, но теперь считал часы до того момента, когда письмо матери освободит его от ставших невыносимыми уз.

Наконец, 16 ноября, пришел ответ. Утром Брошар вручил его Роджеру, войдя в контору, и с любопытством заметил:

— У вас, должно быть, есть друзья со склонностью к путешествиям, молодой человек, если они пишут вам из Англии.

Проигнорировав подразумеваемый вопрос, Роджер сунул письмо в карман и, быстро извинившись, побежал наверх, чтобы прочитать его. Он уже проклинал свою щепетильность, помешавшую попросить денег на возвращение, так как теперь ему придется писать снова и пройдет еще три недели, прежде чем он получит ответ и деньги. В уме Роджер произвел мгновенный расчет. Через три недели будет 7 декабря, и, потратив еще четыре дня на путешествие, он доберется в Лимингтон 11-го числа. Даже с непредвиденными задержками он будет дома задолго до Рождества.

Дрожащими пальцами Роджер сорвал печать и быстро пробежал глазами исписанные мелким почерком страницы, полные любви, материнской нежности и мягких упреков. Один из последних абзацев внезапно привлек его внимание.

В нем мать умоляла его писать чаще и радовалась, что ему удалось хорошо устроиться, ибо, как бы ей ни хотелось поскорее увидеть сына, она не может советовать ему возвращаться домой теперь. Со временем ей, наверное, удастся смягчить сердце отца Роджера, но поведение сына так его рассердило, что он поклялся больше никогда не пускать его на порог своего дома. Что до ухода адмирала в море, то, к ее величайшей радости (омраченной разлукой с Роджером), это произойдет не скоро. В начале этого месяца он получил назначение в Портсмут и будет служить так близко от Лимингтона, что целых два года они смогут не расставаться.