Глава 1

СЧАСТЛИВЕЙШИЕ ДНИ

Юный Роджер Брук, бледный и напряженный, стоял в узком коридоре напротив здоровенного парня, явно старше его. Голубые глаза сверкали под темными ресницами.

— Отдай мою шапку, Ганстон! — сердито потребовал он.

Джордж Ганстон, широкоплечий шестнадцатилетний крепыш с круглой веснушчатой физиономией, низким лбом и коротко остриженными рыжими кудрявыми волосами, повертел в руках шапку с квадратным верхом, которую только что сорвал с головы Роджера, спрятал ее за спину и принялся дразниться:

— Зубрила Брук, зубрила Брук, учительский подлиза!

— Ложь! — воскликнул Роджер. — Я не подлиза!

— Так ты называешь меня лжецом, маленький зубрилка? Отлично! Выйдем и будем драться.

Сдерживая страх, заставивший его сердце биться быстрее, Роджер облизнул пересохшие губы кончиком языка и пробормотал:

— Я только хотел сказать, что не зубрила и не подлиза. Просто я понял, что если готовить уроки как следует и аккуратно обращаться с книгами, то избежишь многих неприятностей. Не моя вина, что ты вечно попадаешь впросак из-за своей лени. А теперь перестань вести себя как второклашка и верни мою шапку.

— Если она тебе нужна, подойди и возьми ее.

Несколько секунд Роджер обдумывал предложение. В двух предыдущих случаях, доведенный до отчаяния подначками Ганстона — главного задиры в классе, он вступал с ним в драку и каждый раз был нещадно бит. Затевать драку снова означало накликать беду, но тем не менее нужно было поскорее вернуть шапку, так как только что за ним послал заведующий, а появление перед Старым Тоби без мантии и шапки с квадратным верхом грозило серьезными неприятностями.

Они стояли друг против друга — Роджер, который кипел от негодования, зная, что превосходит своего мучителя во всех отношениях, кроме физической силы, и Джордж, подобно всем здоровенным олухам наслаждавшийся этой силой, дарующей ему возможность унижать более умного одноклассника, — и до них доносился невнятный гул, приглушенный толстыми стенами бывшего бенедиктинского монастыря, где на протяжении жизни многих поколений помещалась Шерборнская школа в Дорсете.

Обычно в вечерние часы в школе становилось тихо, так как ученики корпели над фрагментами из Цезаря, Горация и Цицерона, но это был последний вечер семестра, и мальчики упаковывали вещи, собираясь на следующее утро разъехаться на летние каникулы.

Шерборн — учебное заведение солидного возраста; его устав даровал Эдуард VI в 1550 году, но были доказательства, что корнями оно уходит едва ли не в дни святого Альдхельма, жившего в восьмом столетии.

Так вот, 28 июля 1783 года в его почтенных лет зданиях царило радостное оживление, охватывавшее школу в последний вечер семестра на протяжении почти целого тысячелетия.

Такие вечера в течение нескольких веков мало чем отличались друг от друга, разве что менялся покрой одежды и стиль речи наставников и учеников да еще некоторые мелочи. Например, в былые времена мальчики запивали ужин глотком меда, а теперь пили крепкий эль, а в более нежном возрасте — чистую воду. Сами же ученики не изменились вовсе, и сейчас, пользуясь послаблением, они кричали, шалили и бросали друг в друга ненавистные учебники в радостном предвкушении долгожданной свободы. Отголоски песен, смеха и топота доносились в уединенный коридор, где Ганстон столкнулся с Роджером и воспользовался последним шансом спровоцировать его на драку, сулившую легкую победу.

— Ну, чего ты ждешь? — усмехнулся Ганстон.

Роджер все еще колебался, разрываясь между необходимостью вернуть шапку и страхом перед физической болью. Он горячо ненавидел Ганстона и непременно рискнул бы вступить в бой, будучи уверен, что сможет нанести хотя бы один удар в толстую глупую физиономию мучителя, но он знал: шансы его добиться желаемого ничтожны, и не хотел возвращаться домой к матери с синяком под глазом или разбитой губой.

Казалось, Ганстон читал его мысли, так как он внезапно осведомился:

— Значит, ты боишься, что не сможешь пошевелить языком, когда завтра вечером будешь пить за здоровье старого папистского заговорщика «короля за морем» 1, а?

Насмешник целил в мать Роджера, потому что она была шотландского происхождения и, очевидно, подозревалась в якобитских 2 симпатиях. Не прошло и сорока лет с тех пор, как красавчик принц Чарли провозгласил своего отца, старшего претендента на престол, королем в Эдинбурге, и гражданская война посеяла вражду во всей Британии 3. Выстрел Ганстона попал в цель, так как мать Роджера все еще считала уже пожилого принца Стюарта своим законным государем и иногда пила за его здоровье, символически поднимая бокал вина над водой в чаше для споласкивания пальцев.

Живое воображение Роджера побуждало его тайно сочувствовать делу Стюартов. Тот факт, что мать настоятельно советовала ему не подвергать опасности свою карьеру, поддерживая сторону, проигравшую в этой ссоре старших поколений, и блюсти преданность ганноверской династии 4, которую питал его отец-англичанин, ровным счетом ничего не менял. Политическая вражда и порождаемые ею преследования медленно умирали в те времена, и Роджер знал, что не может остаться безучастным к обвинению в якобитстве.

Напружинив худощавое тело, он стиснул кулаки и бросился на Ганстона с криком:

— Негодяй! Я отучу тебя порочить мою семью!

После двух предыдущих стычек Ганстон почти не питал надежды втянуть «зубрилу Брука» в драку, поэтому атака застигла его врасплох. К тому же он предоставил противнику преимущество, держа за спиной правую руку с его шапкой.

Уронив шапку, Ганстон отскочил, но не настолько быстро, чтобы избежать увесистого удара по носу. Усмешка исчезла с его лица, а из глаз невольно брызнули слезы. Однако Джордж Ганстон не принадлежал к типу задир, которые трусливо пасуют, встретив достойный отпор. Быстро приняв позу, которую перенял у полупрофессиональных кулачных борцов, состязавшихся на ярмарках и деревенских лужайках, он легко отразил серию нацеленных ему в голову ударов, противоречащих правилам.

Вскоре Роджеру пришлось отступить, чтобы восстановить дыхание. Его рыжеволосый противник тотчас же перехватил инициативу. Сильный удар в грудь заставил Роджера сделать еще один шаг в глубь коридора. Наступавший на него Ганстон попробовал нанести правой рукой хук в челюсть Роджеру, промахнулся, но успел левой ударить по корпусу.

Задохнувшись, Роджер прикрыл голову руками и вновь попятился. Более проворный, чем его противник, в просторном помещении Роджер мог бы увертываться от ударов Ганстона, но в узком коридоре от его ловкости не было никакого толку.

Роджер знал, что мог легко обескуражить противника быстрым пинком ногой в голень, и не понимал, почему нельзя воспользоваться этим приемом во время драки с противником более тяжелого веса. Но неписаный английский закон запрещал подобную тактику, как, впрочем, порицал и трусливое бегство. Совершить такое считалось большим святотатством, чем плюнуть на пол церкви во время святого причастия.

Охваченный слепым отчаянием, Роджер машинально защищался, понимая, что у него нет никакой надежды спастись от жестокого избиения. Еще немного, и Ганстон, загнав его в угол, примется молотить веснушчатыми кулачищами, пока не заставит упасть на колени и взмолиться о пощаде.

Словно сквозь туманную пелену, Роджер увидел, что нос Ганстона кровоточит, но даже не успел возрадоваться этому зрелищу, как получил такой силы удар в ухо, что зазвенело в голове и он едва удержался на ногах. Почти на минуту Роджер оказался полностью оглушен и поэтому, пригнувшись, чтобы избежать очередного удара, не расслышал голоса, спокойно произнесшего:

— Что это? Драка в последний вечер семестра? Прекратите немедленно.

Так как ожидаемого удара не последовало, Роджер опустил руку, поднял голову и осознал причину своего спасения.

На поле сражения появился высокий, худощавый и элегантный молодой человек с узкими плечами и заметной сутулостью. У него был большой мясистый нос, светло-голубые глаза с неодобрением обозревали разгоряченных драчунов. Двумя годами старше их, он выглядел настолько хилым, что Ганстон мог бы уложить его одним ударом. Тем не менее задира, казалось, съежился от страха.

Прервавший драку юноша имел прозвище Друпи 5 Нед и занимал в школе привилегированное положение, причем не только потому, что принадлежал к одному из знатных семейств, которые в те золотые дни аристократии обладали в Англии куда большей властью, чем король. Приближалось столетие, когда любой отпрыск пэра мог схлопотать в школе лишний пинок только за то, что он сын своего отца, но в ту эпоху патронаж значил очень много, однако репутация Друпи Неда была в очень малой степени связана с тем фактом, что он являлся младшим отпрыском благороднейшего маркиза Эймсбери и имел титул лорд Эдуард Фицдеверел.

Авторитет Друпи Неда — весьма необычный, ибо школьное руководство по неизвестным причинам никогда не назначало его старостой — был следствием исключительно его личных качеств. Он настолько отличался от своих соучеников, что они были абсолютно не способны его понять, но, инстинктивно признавая в нем ум зрелого мужчины, принимали как должное странности этого молодого человека и безоговорочно подчинялись его суждениям.

Кое в чем Друпи Нед шокировал их до крайности. В тот век, когда кровавые развлечения занимали девять десятых мыслей и досуга любого английского джентльмена, он не делал секрета из своего отвращения к травле быков собаками, охоте на лисиц и петушиным боям, проявляя притом высокомерное равнодушие ко всем школьным забавам, играм с мячом на открытом воздухе. Вместо этого Друпи посвящал свое время странным дорогостоящим хобби: коллекционированию старинных драгоценностей, изучению древних религий и экспериментам на себе с восточными наркотиками — последнее в ту пору не являлось ни запрещенным законом, ни предосудительным с точки зрения морали. Не проявляя особого усердия к наукам, он овладевал ими с легкостью и охотно оказывал помощь отстающим соученикам. Друпи был необычайно щедр и обладал изысканными манерами, но при столкновении с грубостью и наглостью его обычное благодушие уступало место ядовитой иронии, повергавшей в ужас как его соучеников, так и наставников.

Друпи Нед махнул у себя перед носом тонким батистовым платком, от которого исходил запах французских духов, и осведомился:

— В чем причина драки?

Ганстон скорее запустил бы чернильницей в голову директора школы, чем подверг бы сомнению право собеседника задавать вопросы.

— Я отобрал у этого придурка шапку, — ответил он.

— Могу я узнать, зачем вы это сделали?

— Просто в шутку.

Светло-голубые глаза Друпи стали суровыми.

— Уверен, что у вас была более серьезная причина. Вы хотели навязать драку юному Бруку. Пристрастие к дракам простительно маленьким дикарям из начальных классов, но в следующем семестре вы переходите в высшую школу, и парню вашего возраста не к лицу быть задирой. Подберите шапку Брука и немедленно ему отдайте.

Секунду поколебавшись, Ганстон поднял шапку и протянул ее Роджеру.

— Теперь пожмите друг другу руки, — велел Друпи Нед.

Недавние противники повиновались с плохо скрытой неохотой, а Друпи посмотрел на Роджера и продолжил:

— Вас пригласили к Старому Тоби, не так ли? Я только что от него, и он говорил о вас. По его мнению, вы проявляете незаурядные способности, особенно в сочинениях и языках. Подобные дарования могут побудить вас вращаться в обществе. Как вы, возможно, знаете, я оставляю школу и отправляюсь в путешествие, но через три-четыре года вернусь в Англию. Если в будущем вам понадобятся мои услуги, пожалуйста, обращайтесь ко мне. О моем местопребывании вы всегда сможете узнать в Эймсбери-Хаус на Арлингтон-стрит.

Роджер почтительно поклонился:

— Очень любезно с вашей стороны, лорд Эдуард. — Интуиция подсказала ему использовать титул в знак признания того факта, что Друпи Нед уже не его школьный товарищ, а взрослый мужчина.

В светло-голубых глазах собеседника мелькнуло одобрение.

— Вижу, вы взрослеете, мистер Брук, но для моих друзей я навсегда останусь Друпи Недом, а вас надеюсь считать принадлежащим к их числу.

Друпи Нед перевел взгляд на Ганстона, который стоял с мрачным видом, переминаясь с ноги на ногу.

— Я должен проститься с остальными и более не задерживаю никого из вас.

Ганстон удалился, пробормотав «до свидания».

— Завидую вам, — сказал Роджер. — Отдал бы что угодно за возможность отправиться в путешествие.

— Когда-нибудь вам это удастся, — кивнул Друпи Нед. — А пока желаю вам всего наилучшего. Пожалуйста, не забудьте навестить меня после моего возвращения.

— Конечно не забуду. Желаю вам счастливого путешествия и благодарю за то, что пришли мне на помощь.

— Это доставило мне удовольствие. — Еще раз махнув надушенным платком, Друпи Нед двинулся по коридору следом за Ганстоном.

Им троим было не суждено встретиться в течение нескольких лет, но если бы Роджер мог заглянуть в будущее, то узнал бы, что обоим этим людям предстояло появляться в его жизни в критические моменты.

Он еще неоднократно столкнется с тупым упрямством Ганстона — лейтенанта, капитана, майора, полковника и, наконец, генерала сэра Джорджа на поле Ватерлоо, в то время как Друпи Нед станет его испытанным другом и мудрым советчиком на извилистом пути, который изберет он, Роджер Брук, возложив на себя миссию главного секретного агента мистера Питта 6 в мрачные дни Французской революции и жестокой борьбы с Наполеоном.

Глава 2

ТРУДНОРАЗРЕШИМАЯ ПРОБЛЕМА

Преподобный мистер Томас Чепвуд, или Старый Тоби, как его прозвали воспитанники, ни в коей мере не принадлежал к самым популярным учителям школы. Его интересы сосредоточились в области английской истории, о которой он написал несколько ученых трактатов. Будь у Старого Тоби достаточно денег, он ушел бы в отставку, чтобы полностью посвятить себя любимой науке, но он жил исключительно на жалованье и потому был вынужден оставаться в Шерборне, где его обязанности часто вступали в конфликт с личными интересами.

Стоило ему погрузиться в особенно замысловатый фрагмент очередного научного труда, как дисциплина в школе начинала трещать по швам. Внезапно вспомнив о своем долге, Старый Тоби возвращался к действительности и принимался направо и налево раздавать суровые наказания. Мальчики не понимали причин столь переменчивого к ним отношения и злились на Старого Тоби, а некоторые считали его злобным старикашкой, который испытывал наслаждение, играя с учениками в кошки-мышки.

Подобное к нему отношение укреплялось все сильнее по той простой причине, что лишь немногие ученики по-настоящему знали своего заведующего. Старый Тоби смотрел на большинство из них как на маленьких дикарей, которых только время могло превратить в цивилизованные человеческие существа. Более того, он считал себя обязанным лишь сдерживать худшие природные инстинкты этих дикарей и выпускать их в мир напичканными достаточным количеством знаний (которые они усваивали главным образом на манер попугаев), создавая тем самым фундамент для дальнейшего образования в тех областях, которые они изберут для развития своих талантов, если таковые имеются.

Однако для тех мальчиков, которым Старый Тоби уделял особое внимание, он был совсем другим человеком. В уединении неопрятного, захламленного книгами кабинета Старый Тоби не был «рассеянным профессором», девять раз из десяти не замечавшим мелких проступков, а на десятый щедро раздававшим наказания. Те, кого он приглашал в свой кабинет не для взысканий, всегда находили его добрым и терпимым, к тому же умевшим разговаривать с ними не как заведующий, а как друг.

Фаворитами его становились мальчики, подававшие надежды многого в жизни добиться. Изучение истории давным-давно убедило Старого Тоби, что к их числу далеко не всегда принадлежат наиболее усердные ученики. Он обладал сверхъестественной способностью распознавать зарождающуюся силу характера вне зависимости от наличия или отсутствия талантов у ее обладателя. И среди тех, в ком Старый Тоби в течение прошедшего года ощущал зачатки такой силы, был Роджер Брук.

Поэтому Роджер не ощутил беспокойства, узнав, что его вызывает заведующий, и даже без уверений Друпи Неда не чувствовал бы страха, стуча в дверь кабинета Старого Тоби.

— Войдите, — отозвался звучный голос.

Переступив порог, Роджер в очередной раз убедился, что Старый Тоби во время подобных бесед оставляет формальности за, дверью своего кабинета. Заведующий, толстый пожилой человек, с круглым лицом, острым носом и красивыми зелеными глазами, сидел за столом, заваленным пергаментами. Плохо завитый серый парик его покоился на подставке возле стула, белый воротничок, какой носят священники, был небрежно расстегнут, а на старой черной мантии виднелись пятна от нюхательного табака.

— А, это ты, Брук, — приветствовал он Роджера. — Проходи и устраивайся поудобнее в этом кресле.

Роджер повиновался, а Старый Тоби почесал бритую голову и с улыбкой продолжил:

— Почему, хотелось бы мне знать, я послал за тобой? Убей меня, не знаю, но если ты не станешь сердиться, что тебя оторвали от сборов, я через минуту непременно это вспомню.

— Конечно же я не стану сердиться, сэр, — вежливо ответил Роджер, не впервые удивляясь, что заведующий так приветлив в своем кабинете. — Мне осталось только связать веревкой ящики, и я успею это сделать завтра утром.

— А тебе далеко ехать?

— Всего сорок с лишним миль, сэр. Я живу в Лимингтоне, на побережье Солента.

— Ах да, но путь все равно не близкий. Ты конечно же заказал почтовую карету?

— Нет, сэр. Предпочитаю ездить верхом. Джим Баттон, наш конюх, обещал позаботиться о смене лошадей по дороге. А багаж отправлю с почтовой каретой.

— Поездка будет приятной, если погода останется такой же хорошей, как теперь. Полагаю, ты поедешь через Пул и Крайстчерч?

Роджер покачал головой:

— Нет, мы поедем мимо Блэндфорда, а потом через Нью-Форест. В это время года дороги в хорошем состоянии, а лесные поляны удивительно красивы.

— Выходит, ты не боишься грабителей, — улыбнулся Старый Тоби. — В лесу полным-полно этой малоприятной публики.

— Я ни разу не встречал ни одного из них, сэр. Но если такое случится, думаю, мы сможем постоять за себя. У Джима всегда при себе мушкетон, и он привезет мне мою пару пистолетов.

— Значит, ты готов защищаться?

— А почему бы и нет, сэр? — Темные глаза Роджера возбужденно блеснули при мысли о схватке с разбойниками. — Я попадаю в туза с пятнадцати шагов, но мне пока не представлялась возможность попробовать мои пистолеты на живой мишени.

— В юном возрасте такая кровожадность, — усмехнулся Старый Тоби. — Учитель фехтования говорил мне, что ты ловко управляешься и с рапирой. Вот, кстати, я и вспомнил причину, по которой тебя вызвал. Немалый интерес к оружию не побуждает тебя избрать профессию воина?

Секунду поколебавшись, Роджер решил, что Старый Тоби не станет возмущаться, если он. будет с ним полностью откровенен.

— Признаюсь, сэр, ничто не вызывает во мне большей ненависти, чем служба в армии или во флоте. Я знаю, что это дурно, но не могу выносить, когда мне приказывают. Не то чтобы я противился выполнять распоряжения людей, которых уважаю, — таких, как вы, сэр. Скажем, некоторые другие учителя… ну, они устанавливают правила, исходя из своих удобств, вовсе не считаясь с интересами ребят. Конечно, это привилегия их положения, к которой нужно относиться с пониманием, пока учишься в школе. Но по-моему, только полный дурак стремится после окончания школы повесить себе на шею не менее строгих наставников, причем на всю жизнь.

Подобное заявление было необычайным для мальчика, которому еще не исполнилось шестнадцати, в ту эпоху, когда слово родителей являлось нерушимым законом, а суровая дисциплина считалась основой существования общества. Однако лицо Старого Тоби не выразило ни малейших признаков разочарования при этом декларировании ереси. «Я был прав, питая интерес к юному Бруку, — подумал он. — Он не только отважен, но и морально раскован и может далеко пойти».

Однако Роджер, все еще не уверенный в том впечатлении, которое могли произвести его опрометчивые слова, желая объяснить свои доводы, поспешил продолжить:

— А некоторые из старших ребят? Ведь они не имеют привилегий учителей, однако пользуются услугами младших, чтобы избавить себя от утомительной работы, а зачастую единственно из злобы, и я не думаю, что их натура изменится с возрастом. Возьмите, к примеру, Ганстона, сэр. Не хочу на него жаловаться, но ведь он собирается в армию. Подумайте, каково будет служить под командованием такого олуха, не имея возможности оспаривать его решения. Жизнь станет невыносимой.

Старый Тоби взял понюшку табаку:

— У тебя неординарные взгляды на вещи, Брук, и я бы советовал держать их при себе. Признаюсь, в твоих словах есть доля истины, но дисциплина — необходимая составляющая нашего существования. Rectique cultus pectora roborant 7. Желая преуспеть в какой угодно карьере, ты должен учитывать этот факт. Но объясни, почему ты проводил столько времени в школе фехтования и в тире, если не намерен стать военным?

— Дабы приобрести опыт, сэр. Когда я стану старше, никто не сможет оскорбить меня безнаказанно.

— Не знал, что ты так задирист.

— Вовсе нет. Я не собираюсь ни с кем искать ссоры. Но джентльмен должен уметь защитить себя, ибо только в этом случае можно добиться независимости, как физической, так и духовной.

— Тебе следует знать, что законы, сурово карающие дуэлянтов, существуют уже много лет.

Роджер улыбнулся и пожал плечами:

— Тем не менее, сэр, дуэли происходят по-прежнему и разрешены во многих странах на континенте, где я рассчитываю побывать.

— Ага, — Старый Тоби зашуршал бумагами, — это снова возвращает нас к причине, по которой я тебя вызвал. Со следующего семестра ты переходишь в высшую школу, а у меня нет никаких сведений относительно карьеры, которую предпочли бы для тебя родители. Пришло время мне узнать об этом, чтобы отвести тебе побольше времени для соответствующих занятий.

— Решение на сей счет еще не принято, сэр. Отец хотел, чтобы я служил во флоте, но существовали определенные препятствия. А мать… — Роджер осекся и покраснел.

Старый Тоби устремил на него проницательный взгляд:

— Твою мать до брака звали леди Мэри Макэлфик, не так ли? И все ее родственники по-прежнему закоренелые якобиты. Ты хотел сказать, что король именно из-за этого не разрешил тебе поступить во флот? Правительство препятствует производству в офицеры людей, даже отдаленно связанных со сторонниками Стюартов, это общеизвестно.

— Да, сэр, именно так и произошло. Будучи капитаном королевского флота, мой отец и предположить не мог, что возникнут трудности с моим приемом на службу. Когда проблемы все-таки возникли, он пришел в бешенство, но сказал, что остается еще много времени, прежде чем я достигну возраста, подходящего, чтобы отправиться в плавание, и за эти годы ему удастся переубедить лордов Адмиралтейства. Однако вскоре после начала американской войны 8, когда в 1778 году в конфликт вмешались французы, корабль отца ушел в море, и с тех пор он домой не возвращался, так что, слава Богу, не смог предпринять никаких мер.

— В 1778-м, — пробормотал Старый Тоби. — Пять лет тому назад. Выходит, все это время ты обходился без отцовского надзора. Неудивительно, что школьная дисциплина кажется тебе обременительной. А в письмах отец не упоминал о намерениях относительно твоей будущей карьеры?

— Да, время от времени. Но думаю, он понимал, что писать в Адмиралтейство бессмысленно, а личного влияния при дворе у него не было. Отец рассчитывал на покровительство адмирала Родни, когда флот вернется домой, но помешала война, а после нашей великой победы при острове Сейнтс его корабль остался на базе в Вест-Индии.

— Тем временем ты подрос, и вскоре тебе уже будет поздновато поступать во флот. Не питая к этой службе ни малейшей склонности, ты, очевидно, поздравляешь себя с тем, что отец не успел принудить тебя к морской службе.

— Даже если бы отца отпустили завтра, — усмехнулся Роджер, — ему понадобилось бы много времени, чтобы добраться домой, и сверх того «несколько месяцев, чтобы устранить прежние препятствия, а как только мне исполнится шестнадцать, я буду в безопасности. Так что война обернулась для меня чудесным спасением. Служить в армии достаточно скверно, но месяцами торчать гардемарином на корабле, питаясь черствыми сухарями и выслушивая указания каждого Тома, Дика и Гарри… при одной мысли об этом меня бросает в дрожь!

— Как ты, должно быть, помнишь, Сенека по этому поводу мудро замечал: «Quoe fuit durum pati, meminisse dulce est» 9. А каковы твои планы?

— У меня их нет, сэр, и я буду охотно руководствоваться вашими указаниями, во всяком случае, что касается обучения в высшей школе. Моя мать, я уверен, согласится с любыми занятиями, которые вы сочтете подходящими для меня.

— Помимо обычного курса, ты уже сейчас изучаешь французский язык. Немногие мальчики проявляют интерес к современным языкам, и меня удивило, когда в прошлом году ты попросил у меня разрешения изучать французский. Зачем тебе это понадобилось, Брук?

— Потому что я надеюсь отправиться в путешествие.

— Для своего возраста ты отлично владеешь латынью и греческим, а так как латынь является языком общения всех образованных людей, то, я думаю, на континенте ты вполне можешь ею обойтись.

— Несомненно, сэр, но, владея латынью, английским и французским, я смогу понимать людей всех сословий.

Старый Тоби окинул задумчивым взглядом худощавую фигуру и энергичное лицо собеседника. Паренек обладал поразительной для столь юных лет уверенностью в себе, был хорошо сложен, обещая стать красивым мужчиной. Эти темно-голубые глаза — несомненно, дар матери-шотландки — вкупе с коротким прямым носом, крепкими белыми зубами и волевым подбородком погубят не одну женщину. Умудренный опытом старик поймал себя на мысли, что недолго ждать того времени, когда парень соблазнит хорошенькую горничную или работницу с молочной фермы. Прежде чем принять духовный сан, дабы обеспечить себя синекурой, Старый Тоби был завзятым бабником, а потому считал шестнадцатилетнего юношу, который не затаскивает девушек на сеновал, либо больным, либо ненормальным. В те годы люди рано начинали сражаться и любить.

При взгляде на руки Роджера ход его мыслей несколько изменился. Красивые, сильные, хотя в данный момент и не Слишком чистые, руки паренька имели интересную особенность — необычайно длинные мизинцы, почти достигавшие ногтей средних пальцев.

Хирогномия — определение характера по форме руки — столь же стара, как гадание, и одно время Старый Тоби питал к ней интерес. Он припомнил, что слишком длинные мизинцы считаются противовесом излишней импульсивности, о которой свидетельствуют сильные большие пальцы, и указывают на умение их обладателя влиять на окружающих. В древности людям с длинными мизинцами не без оснований приписывали качества, присущие богу Меркурию, и утверждали, что они владеют даром на редкость выразительно излагать свои мысли устно и письменно, а также ловко манипулировать другими, прилагая знания к решению касающихся их вопросов.

Старый Тоби удивился, что раньше не заметил длинных мизинцев Роджера, и порадовался этому открытию, так как способность юноши к языкам и легкость, с которой он выражал свои мысли, служили доказательствами жизнеспособности древней, но ныне отвергнутой хирогномии.

— Полагаю, — медленно произнес Старый Тоби, — во время каникул ты должен посоветоваться с матерью, спросить, есть ли у нее какие-либо планы насчет твоего будущего.

— Да, сэр, но был бы очень вам обязан, если бы вы сделали какие-либо предложения, которые я мог бы ей передать.

— У тебя есть собственные деньги или хотя бы шанс их получить?

Роджер покачал головой:

— Родственники лишили мать наследства, когда она вышла замуж против их воли, а отец, помимо жалованья, имеет всего несколько сотен фунтов годового дохода.

— Очень жаль, потому что для джентльмена, не имеющего состояния, доступны немногие карьеры, помимо научной и военной. Ты категорически против поступления на военную службу?

— Боюсь, что да, сэр. Я не смогу всю жизнь подчиняться людям, уважать которых, я уверен, у меня не будет никаких оснований.

— «Fas est et ab hoste doceri» 10, — процитировал Старый Тоби и добавил: — Хотя некоторые королевские офицеры не блещут достоинствами и образованностью, в большинстве своем они честные и храбрые парни, исполняющие свой долг так, как его понимают. Конечно, на какое-то время ты можешь попасть в подчинение к придирчивому невежде, но не следует предполагать, что такое должно происходить постоянно. К тому же в наши дни способных молодых людей быстро повышают в звании, поэтому, мне кажется, тебе следует постараться преодолеть предубеждения. Даже если ты настроен против службы во флоте, мог бы воспользоваться покровительством, которое джентльмены из Лимингтона, несомненно, предоставили бы сыну своего соседа, чтобы стереть пятно якобитства и обеспечить себе возможность вступления в армию. Уверен, что в эти чреватые войнами времена у тебя будет шанс завоевать себе имя.

— Но мы уже не воюем, сэр, — запротестовал Роджер. — За последние полвека мы всего пятнадцать лет не воевали с французами, испанцами, голландцами и колонистами, так что они, должно быть, так же истощены, как и мы. Думаю, что после недавней семилетней бойни 11 можно рассчитывать на длительный период спокойствия.

Старый Тоби состроил гримасу и взял очередную понюшку табака:

— Сомневаюсь, Брук. Конечно, подписание Версальского мира в прошлом январе умиротворило Европу и закрепило независимость Америки, но остались неурегулированными многие спорные вопросы. В течение двух прошлых столетий нам удалось сокрушить мощь Испании и Голландии, низведя их до уровня второстепенных держав. Но Франция, наш извечный враг, по-прежнему сильна и постоянно угрожает нашим интересам во всех уголках мира.

— Позвольте заметить, сэр, что мы уже двадцать лет контролируем Индию, — почтительно возразил Роджер. — И согласно Квебекскому акту, лорд Норт даровал Канаде хартию, освобождающую канадских французов от власти короля Людовика, так что нам едва ли грозят новые неприятности.

— Может, и так, но это длительное соперничество на далеких континентах всего лишь кожура, а не сердцевина яблока. Что касается мер милорда Норта, то, закрепив за Римской Церковью монастырские земли в Канаде и гарантировав полную свободу вероисповедания всем сектам, он, возможно, завоевал расположение канадских папистов, но это вызвало катастрофические последствия в Новой Англии и на родине. Поднялась буря, достигшая кульминации во время мятежа Гордона 12 несколько лет тому назад и способная похоронить надежды на религиозную терпимость для последующих поколений в Англии и тем более в Шотландии. Она сыграла немалую роль и в падении нашего правительства пятнадцать месяцев назад.

— Разумеется, сэр, но разве потеря лордом Нортом поста премьера, который он занимал двенадцать лет, не является еще одним поводом ожидать длительный период мира? Королевский протеже милорд Норт представлял партию войны, но теперь, когда он занимает незначительное место в новой коалиции, его коллеги, и прежде всего мистер Фокс 13, помешают ему снова вовлечь нас в войну.

— Сомневаюсь, что коалиция протянет до конца года. Смерть лорда Рокингема и отставка лорда Шелберна уже вызвали две перетряски кабинета после падения правительства лорда Норта. Его светлость Портленд не более чем номинальный глава, и его теперешнее сотрудничество с лордом Нортом и мистером Фоксом в качестве секретарей слишком неестественно, чтобы продолжаться долго. Норт и Фокс были заклятыми врагами многие годы, и между ними нет ничего общего. Но вернемся к тебе, Брук. Тебя привлекает политика?

— Возможно, я увлекся бы ею, сэр, будь у меня шанс ею заняться.

— В наши дни политическая сфера предоставляет молодым людям широкое поле деятельности. Многим членам парламента чуть больше двадцати, а особенно яркий образец редкого таланта политика демонстрирует нам молодой мистер Питт. В прошлом году, когда ему исполнилось двадцать три года, лорд Шелберн принял его в свой кабинет на пост министра финансов.

Роджер улыбнулся:

— Но его отец был спикером палаты общин, а мать — урожденная Гренвилл, так что он мог пользоваться поддержкой самых могущественных людей королевства.

— Конечно, такое влияние решает многое, особенно в теперешней политике, когда парламент превратился в клуб, половина членов которого выдвинута нашей олигархической аристократией, контролирующей выборы во всех городах. Но никакое влияние не могло побудить лорда Шелберна сделать молодого Билли Питта министром финансов. Карьерой он обязан своим деловым качествам и дару красноречия. — Старый Тоби немного помедлил, потом заговорил вновь: — Ты, я вижу, слишком высокого мнения о себе, так что не стану кружить тебе голову, уверяя, что ты способен стать вторым мистером Питтом. Стань ты министром финансов, твои скромные способности к математике очень скоро разорили бы нас всех. Но у тебя есть прилежание и хорошо подвешен язык, поэтому, если бы тебе удалось попасть в парламент, ты мог бы рассчитывать на хорошо оплачиваемую государственную должность.

— Увы, сэр, в этом-то все и дело. — Роджер в унынии пожал плечами. — Чтобы победить на выборах, нужно покровительство и деньги, а у меня, как я уже говорил, нет ни того, ни другого.

— Хм! Я и забыл, что у тебя нет собственных денег. Hiatus maxime deflendus 14. Покровительство можно завоевать при помощи приятной внешности и бойкой речи, но личное состояние необходимо любому человеку, обладающему политическими амбициями. Выходит, мы снова возвращаемся к выбору между наукой и шпагой. После того как ты оставишь Шерборн, родители смогут послать тебя в какой-нибудь университет?

— Уверен, что смогут, сэр, и мне бы этого хотелось. Но если я поступлю в университет, что мне это даст?

— Возможность продвинуться и получить хорошо оплачиваемую синекуру, где ты мог бы следовать своим склонностям, если, конечно, готов выполнять приказания, ибо это необходимое условие для того, чтобы стать членом совета колледжа. Ты мог бы остаться на этом посту или, если пожелаешь, принять церковный приход либо директорство в школе, так как такие должности обычно распределяют колледжи.

— При всем уважении к вам, сэр, я не испытываю стремления стать духовным лицом, но с удовольствием продолжил бы занятия историей и думаю, что степень бакалавра гуманитарных наук окажется ценным подспорьем в получении прибыльной должности.

— Выбрось это из головы, Брук, — проворчал Старый Тоби. — Как я говорил, мы живем в век войн, и наука сейчас не в почете. Научная степень может обеспечить тебе разве что место наставника сына какого-нибудь аристократа за сорок фунтов в год или, в лучшем случае, младшего учителя в школе. К тому же, боюсь, ты будешь горько разочарован качеством полученных знаний. За последнюю сотню лет оба университета 15 пришли в упадок, и только самые добросовестные преподаватели продолжают читать в них лекции. В наших вместилищах науки царит такая леность, что ни один профессор современной истории в Кембридже не прочитал ни единой лекции с 1725-го по 1773 год, а последний занимавший эту кафедру умер, упав с лошади, когда возвращался пьяным в свой приход в Овере. В Оксфорде дела так же плохи, если не хуже. А студентов обоих университетов можно отнести к двум категориям: те, кто готов выполнять любые распоряжения, дабы в будущем получить приход, и молодые повесы, которых по традиции послали учиться богатые родители.

— Тогда Оксфорд и Кембридж отпадают, — вздохнул Роджер. — У меня нет особого желания отправляться в колонии, но боюсь, что мне только это и остается. В новых землях на джентльмена, занимающегося торговлей, не ставят клеймо позора, и мне, возможно, удастся разбогатеть.

Старый Тоби кивнул:

— Это в самом деле возможно, хотя, чтобы преуспеть в коммерции, тоже нужен капитал. Как бы то ни было, ты мог бы получить пост в Ост-Индской компании или, если предпочитаешь Канаду, на обширных территориях вокруг Гудзонова залива. В том и другом случае твоей шпаге вряд ли удастся подолгу отдыхать в ножнах. Впрочем, это едва ли произойдет, останься ты на родине. В случае войны с Францией любой мужчина понадобится, так что тебе не избежать службы в армии, как бы мало она тебя ни привлекала.

— Вы, кажется, уверены, что начнется новая война, сэр.

— Увы, да! После того как французы и мы несколько лет зализывали раны, я считаю войну неизбежной. Мы враждуем с ними уже семь веков, но никому из нас не удалось уничтожить противника. Зоны наших интересов ширятся, и окончательное решение с каждым годом становится все более настоятельным. Потеря наших старейших колоний в Америке за последние несколько десятилетий была более чем компенсирована приобретениями в Канаде и Индии, а также новыми землями, открытыми капитаном Куком во время его плаваний в южных морях. Британия стала империей, с которой мог бы соперничать только Древний Рим, но наша власть над этими огромными территориями в высшей степени хрупка. Франция тоже нуждается в месте под солнцем, и ее население, заметь, вдвое больше нашего. Заморские базы, над которыми ныне реет флаг Соединенного Королевства, позволяют нам сжимать всю французскую коммерцию мертвой хваткой. Французы понимают, что должны разорвать этот ошейник, в противном случае они утратят лидерство в Европе и превратятся во второклассную державу, где бедность придет на смену изобилию. За морями преимущество на нашей стороне, но здесь лишь узкая полоска воды отделяет нас от многочисленных и хорошо вооруженных легионов короля Людовика XVI. Поверь мне, Брук, не пройдет и десяти лет, как французы предпримут еще одно усилие сокрушить нас и достичь мирового господства. Альтернатива этому — застой, банкротство и смерть.

Некоторое время в комнате царило молчание, потом Старый Тоби посмотрел на часы на каминной полке и воскликнул:

— Боже милосердный! Я и понятия не имел, что уже так поздно. Боюсь, что я слишком тебя задержал. Ну, поговори с матерью о твоем будущем, когда представится возможность, а в начале следующего семестра сообщишь мне, есть ли у тебя новые мысли на этот счет. Счастливых тебе каникул.

— И вам успехов, сэр, благодарю вас. — Роджер поднялся и добавил с улыбкой: — Позвольте еще раз выразить признательность за ваш интерес ко мне. — Он поклонился и вышел.

Шагая по коридору, где недавно столкнулся с Ганстоном, Роджер сознавал, что пришло время выбирать для себя карьеру. Несколько лет его преследовал кошмар поступления во флот, и все же он не осмеливался думать об ином будущем. Когда угроза стала менее реальной, Роджер наслаждался чудесным избавлением от морской службы, не помышляя о каком-либо другом роде деятельности. Но теперь, когда Старый Тоби поторопил его, проблема показалась ему куда более сложной, чем ранее.

Роджер был единственным ребенком в семье, но даже при этом условии ему предстояло унаследовать всего лишь средних размеров дом с несколькими акрами сада и лугов и менее тысячи фунтов годового дохода. А до тех пор он должен был найти способ содержать себя, как подобает джентльмену. Церковь предоставила бы ему досуг для чтения, а служба государству — возможность путешествовать, но, хотя Роджер желал и того и другого, оба варианта карьеры его не прельщали. Однако без собственных денег прочих перспектив у него не было. Проблема и впрямь неразрешима.

Открыв дверь зала для учащихся, Роджер едва не оглох от шума. Его товарищи, горланя вовсю, освобождали свои шкафы. Роджер с облегчением подумал о том, что ему еще целых два года предстоит пробыть в Шерборне, прежде чем сжечь за собой мосты, и в этот момент почувствовал резкую боль в щеке, куда угодила выпущенная из трубочки горошина. Мгновенно забыв обо всем, он с воплем ринулся на обидчика.

Следующим утром Роджер встал и оделся в начале пятого. Если не считать представителей лондонского высшего света и обитателей таких модных курортов, как Бат, которые могли себе позволить буквально жечь деньги, постоянно потребляя множество свечей, в те времена жизнью людей управляло солнце, а потому рано ложиться и рано вставать было всеобщим правилом, однако в то утро мальчики, которым не терпелось отправиться домой, поднялись и вовсе ни свет ни заря.

В просторном школьном дворе и на подъездной дороге кипела жизнь. Конюхи с лошадьми — одни в красивых ливреях, другие в простой одежде из грубой ткани — толкали друг друга в поисках молодых хозяев. На целые полмили тянулась в два ряда вереница частных экипажей, наемных почтовых карет, двуколок, кабриолетов и фаэтонов. Покуда возницы переругивались друг с другом, пытаясь успокоить резвых лошадей, всюду сновали мальчики, ища знакомые экипажи, которые прислали за ними вчера или позавчера, а слуги пробивались сквозь толпу, склоняясь под тяжестью перевязанных веревками ящиков.

Очутившись в центре людского моря, Роджер встал на цыпочки, оглядываясь в поисках Джима Баттона. Чуть поодаль он заметил Друпи Неда, стоящего возле роскошного позолоченного экипажа с большим гербом на дверце, с форейторами и верховым эскортом. Нигде не было видно ни мантий, ни шапок с квадратным верхом — ученики в каникулярной одежде выглядели уменьшенными копиями своих отцов. Большинство мальчиков надели добротные костюмы из тонкого черного сукна, бриджи для верховой езды и лишенные украшений треугольные шляпы, но те, кто побогаче, щеголяли в ярких шелковых и атласных расшитых камзолах и рубашках с кружевными манжетами и воротниками.

Разумеется, Друпи Нед превосходил роскошью всех остальных. На нем был длинный камзол желтого муарового шелка с расшитыми золотом карманами. Локоны пышного белого парика свисали между узкими лопатками» а поверх парика красовалась треуголка с кружевами и плюмажем. В одной руке он держал большой кружевной платок, а другой небрежно опирался на пятифутовую коричневую трость, увенчанную крупным опалом.

Роджер подумал о том, как, должно быть, приятно чувствовать себя несметно богатым лордом Эдуардом Фицдеверелом, отправляющимся в большое путешествие, и тут услышал знакомый голос:

— Эй, мастер Роджер! Я здесь! Думал, вы никогда не придете!

Повернувшись, Роджер пробился сквозь толпу в угол двора, где его ожидал Джим Баттон, держа поводья нанятой для него лошади.

С веселым приветствием «Доброе утро, Джим! Все ли в порядке дома?» Роджер перехватил поводья, сунул ногу в стремя и вскочил в седло.

— Все в порядке, мастер Роджер, — с улыбкой ответил Джим. — И у меня для вас потрясающая новость. Капитан вернулся. Это произошло только вчера, но ваш отец наконец-то дома!

Глава 3

ДОМ АНГЛИЧАНИНА

«Потрясающая новость» покончила с радостным настроением Роджера так же стремительно, как колпачок гасит свечу. Нет, дело было вовсе не в том, что он не любил отца. Пока объявление о предстоящей службе во флоте не внушило ему тайный страх перед своим родителем, Роджер был горячо к нему привязан и не уставал восхищаться этим энергичным и добродушным человеком, рассказывавшим ему увлекательные истории о пиратах и других опасностях, которые подстерегают на океанских просторах. Эта привязанность оставалась достаточно сильной, однако новая волна беспокойства о своем будущем загасила радость.

Роджер рассчитывал, что они получат известия о предстоящем возвращении отца прежде, чем его корабль отплывет из Вест-Индии. Плавание занимало от шести до восьми недель, поэтому, даже получи капитан Брук приказ о возвращении этим летом — что, судя по его письмам, казалось маловероятным, — он едва ли смог бы прибыть в Англию до сентября. В этом случае у него оставалось чуть более трех месяцев, чтобы воспользоваться связями в Адмиралтействе для ходатайства за сына, и, зная медлительность, с которой чиновники рассматривали столь незначительные просьбы, Роджер не сомневался, что до 8 января 1784 года — дня его шестнадцатилетия — он успеет предстать перед комиссией по производству в гардемарины. Но теперь капитан располагал шестью месяцами, и у Роджера появились серьезные основания для беспокойства.

К тому времени как они сменили лошадей в Блэндфорде, утреннее солнце и поездка верхом порядком рассеяли его мрачность, а когда часом позже они, оставив большую дорогу, устремились к Нью-Форесту, Роджер почти позабыл о дурных предчувствиях.

Дорога вела через лес. Впрочем, вряд ли можно было назвать дорогой изрытую колеями тропу, кое-где обрамленную поросшими мхом и папоротниками насыпями, чаще же путь пролегал по переходящим одна в другую полянам. В конце каждой поляны они слегка поворачивали и снова ехали между исполинскими дубами, каштанами и буками, ветви которых то смыкались друг с другом над головами путешественников, то расступались на несколько сотен ярдов, позволяя видеть устремленные в небо зеленые вершины.

Роджер любил лес за тишину и таинственность. Казалось, неожиданное открытие ждет повсюду, за каждым кустом, кроется в каждой тени. Предоставляя Джиму ехать иноходью, он то и дело уносился вперед или обследовал боковые поляны, где зеленую траву под копытами его кобылы усеивали золотистые пятна солнечного света. Роджер вспугивал то кролика, то белку, а несколько раз видел мчавшихся от него ланей.

Добравшись до берега Эйвона, они перекусили снедью, которую привез с собой Джим, и, перейдя поток вброд, продолжили путь через кажущийся бесконечным лес. Разбойники им не попадались, но один раз они наткнулись на лагерь «египтян», как в ту пору называли цыган. Эти странные смуглые люди с черными вьющимися волосами, золотыми серьгами и яркими платками казались в Англии чужаками, но тем не менее веками жили в лесу в свое удовольствие. Конечно, цыгане были конокрадами, поговаривали, что они иногда воруют и детей, но на путешественников никогда не нападали. Роджер дружески помахал им рукой, и женщины заулыбались в ответ, сверкая белыми зубами. Дети некоторое время бежали следом за ним, попрошайничая на своем причудливом языке. Он бросил им несколько монет и поскакал дальше.

Солнце стояло в зените, когда Роджер и его сопровождающий выехали из леса и пересекли Сетли-Хит, а в начале второго они прибыли в Лимингтон.

Город располагался у западной оконечности острова Уайт, в четырех милях от моря. Полсотни домов теснилось вокруг причалов там, где река Лим образовала естественную маленькую гавань, и длинной улицы, взбиравшейся на крутой холм к западу от старого города. На вершине холма Хай-стрит разбегалась на две узкие аллеи, огибавшие ратушу, а миновав склады и бойни, они вновь сливались в широкий проспект, ведущий к церкви. За ней извивалась Сент-Томас-стрит.

Роджер въехал в город с западной стороны и, добравшись до церкви, свернул на Черч-Лейн. Его дом находился в нескольких сотнях ярдов, на склоне холма. От Хай-стрит его отделяли сады, полоска леса и большой луг.

С незапамятных времен сохранилось облицованное красными плитками здание, ныне используемое под кухонные помещения. Дед Роджера, купив земельный участок, снес почти все старые постройки и соорудил основную часть теперешнего дома — квадратного строения с высокими окнами, которые в большинстве были обращены на юг и откуда открывался великолепный вид на остров Уайт. Дом состоял всего из двух этажей, зато комнаты были просторными, двенадцати футов в высоту. Согласно тогдашним понятиям, здание не считалось крупным особняком, но в объявлениях о продаже его квалифицировали бы как удобный жилой дом для знатных и состоятельных людей.

С западной стороны к дому примыкал маленький фруктовый сад, с северной — огород, с восточной — конюшни и сараи, а с южной — длинная терраса с балюстрадой, украшенной резными каменными вазами. Две лестницы вели с террасы на широкую лужайку, где деревья и кусты образовывали тенистые аллеи. Участок окружала высокая кирпичная стена, делающая его, несмотря на близость к городу, настолько уединенным, как будто он находился в миле от ближайшего населенного пункта.

Роджер, жаждущий поскорее увидеть мать, спешился у ворот сада, предоставив Джиму отвести его кобылу в конюшню, промчался по дорожке и ворвался в дом через боковой вход. Он не сомневался, что мать сейчас в кухне наблюдает за приготовлением праздничного обеда в честь возвращения героя.

Леди Мэри Брук исполнилось сорок шесть лет. Темные волосы, обычно скрытые под кружевным чепцом, уже тронула седина, но, глядя в ее бездонные голубые глаза, любуясь прекрасным профилем, можно было легко представить себе ослепительную красоту, заставившую отважного лейтенанта Кристофера Брука заявить, что он завоюет ее даже ценою собственной жизни. Этого едва не случилось, ибо оба брата леди Мэри вызвали его на дуэль и во время второго поединка он был опасно ранен.

В ту пору якобитские заговоры считались делом обычным, и лейтенант Брук впервые увидел будущую жену, когда во главе группы военных, которых направили отыскать тайные склады оружия, вломился в ее дом в Шотландии. Леди Мэри было всего семь лет, когда ее отец, граф Килдонен, присоединился к злополучному мятежу принца Карла Эдуарда и после битвы при Каллодене был зарублен безжалостными ганноверскими кавалеристами герцога Камберлендского; тем не менее она хорошо помнила горе, испытываемое ее кланом, потерявшим в битве лучших сынов, и последовавшую за этим безжалостную охоту за беглецами. Прошедшие двадцать лет не уменьшили бешеной ненависти, питаемой ею и ее близкими ко всем, кто носит мундир короля-ганноверца, и все же первая встреча с Кристофером Бруком вызвала у нее совсем иные чувства. Первый ее возлюбленный погиб в результате несчастного случая на охоте, и она так глубоко переживала потерю, что отвергала все предложения, однако красивый молодой лейтенант рассеял ее горестные воспоминания так же быстро, как солнце рассеивает туман. Несмотря на все аргументы, просьбы и угрозы, она порвала с семьей, чтобы бежать с ним.

Леди Мэри, не только редкая красавица, но и женщина весьма практичная, хозяйство вела образцово даже для того времени. Ни одному фрукту, овощу или растению из ее сада или огорода не дозволялось пропадать попусту, и полки ее кладовых стонали под тяжестью маринадов, солений и сиропов.

В старой кухне, где она теперь стояла, лично приготовляя пирожные и одновременно пристально наблюдая за пышногрудой кухаркой и двумя служанками Полли и Нелл, потемневшие от времени балки были увешаны окороками, языками и копченой свининой, в то время как столы скрывались под разделанными тушами, дичью, пудингами и овощами.

Увидев Роджера, леди Мэри поспешно стряхнула муку с рук и, радостно приняв сына в объятия, расцеловала его в обе щеки.

Наконец оторвавшись от сына, она воскликнула:

— Вижу, мой дорогой мальчик, что ты чудесно выглядишь и возбужден радостными новостями. Твой отец на террасе с другими джентльменами. Он жаждет тебя видеть, так что беги к нему и дай мне возможность заняться стряпней.

Еще раз поцеловав мать, Роджер повиновался и, проскользнув из старой части дома в новую, вышел через портик с колоннами на террасу.

Отец, высокий загорелый мужчина пятидесяти двух лет, находился там в окружении соседей, пришедших поздравить его с возвращением. Роджер знал большинство из них: старого сэра Гарри Бэррарда, богатейшего человека в округе, который жил в Уолхемптоне, по другую сторону реки; генерала Кливленда из Викерс-Хилл; Джона Бонда из Бакленд-Мэнор; мистера Эдди из Пристлендса и мистера Роббинса из Пайлуэлла. Капитан Бэррард также присутствовал, он разговаривал с Гарри Дарби, мэром Лимингтона, чьим преемником в этой почетной должности, занимаемой десятью годами ранее самим герцогом Болтонским, он надеялся стать. Сэм Овиатт, местный виноторговец, находился здесь благодаря роду своих занятий, который в то время считался настолько важным, что его представители свободно допускались в общество сельских джентльменов, чопорно сторонившееся всех прочих торговцев.

— Ты стал настоящим мужчиной, Роджер! — вскричал капитан Брук, заметив сына. — Не разводи церемоний и подойди сюда.

Роджер собирался отвесить поклон, но вместо этого сбежал по ступенькам и бросился в объятия отца.

— Ну и удивил же ты нас! — воскликнул он, всматриваясь в бронзовое скуластое лицо капитана. — А где «Беллерофонт»? Ты пришвартовался в Плимуте или он на портсмутском рейде?

— Нет, я оставил его в Вест-Индии, а домой приехал пассажиром на фрегате «Амазонка». Я вез депеши, и благодаря попутному ветру мы смогли быстро подняться по проливу и бросить якорь в Норе. Это сэкономило полдня, хотя мне и пришлось трястись вчера в чертовой почтовой карете из Лондона. Ты со всеми знаком, Роджер?

Напрягая память, Роджер отвесил низкий поклон гостям:

— Ваш слуга, джентльмены.

Присутствующие стали отвечать на приветствие, и Роджер впервые заметил среди них незнакомца. Это был маленький человечек с мясистым лицом, двойным подбородком и курносым носом, но с огромными блестящими глазами. Большинство пожилых гостей носили парики, но этот человек, очевидно, предпочитал новую моду, так как его собственные каштановые волосы были аккуратно завиты над ушами и стянуты черной лентой на затылке.

Незнакомец шагнул вперед и заговорил звучным, несколько напыщенным голосом:

— Капитан, окажите мне честь, представьте меня вашему сыну.

— Что вы, сэр, это я польщен тем, что вы обратили на него внимание. Роджер, засвидетельствуй почтение мистеру Эдуарду Гиббону 16, который недавно стал нашим членом парламента, сменив присутствующего здесь сэра Гарри. Но прибереги свою школьную латынь для другой компании, так как это второй его язык, а знания мистера Эдуарда Гиббона из истории древнего мира могут заставить всех нас покраснеть.

Роджер, широко раскрыв от удивления глаза, снова поклонился.

— Я польщен, сэр, — восторженно произнес он. — Мой наставник в Шерборне давал прочесть первый том вашего «Заката и падения», но я не думал, что мне выпадет счастье встретить его выдающегося автора.

Толстая физиономия Гиббона расплылась в улыбке.

— Я тоже не предполагал, юный сэр, что мои скромные труды обрели столь молодых читателей.

— Разрази меня гром, Роджер! — просиял капитан Брук. — Ты обошел всех нас. Я об заклад готов биться, что немногие из присутствующих смогли бы одолеть столь объемистый труд, несмотря на восхищение талантом мистера Гиббона. Ты заслужил бокал вина. Что предпочитаешь — мадеру, малагу или Канарское? Впрочем, я забыл, что ты уже достаточно взрослый, чтобы пить когда и как тебе угодно.

— Благодарю вас, сэр. — Роджер повернулся к столу, который старый слуга Бен, возведенный, судя по черному костюму, в ранг дворецкого, вынес на террасу. На нем стояли три графина и поднос с высокими бокалами, напоминающими по форме трубу. Выбрав мадеру, наиболее сладкое вино, Роджер налил себе бокал, когда услышал возглас мистера Бонда:

— Ты бы проиграл пари, Крис! Я прочел все три тома, которые опубликовал мистер Гиббон, и жажду прочитать продолжение.

— Должно быть, Джон, лисицы знатно повеселились в твоем курятнике, пока ты сидел, уткнувшись носом в книгу, — отозвался капитан.

Его реплика вызвала взрыв хохота среди обожавших охоту на лис сквайров, из которых в основном состояла компания.

— Я также счастлив заявить, что читал труды мистера Гиббона, — сказал Сэм Овиатт.

— Вам я не стану противоречить, — подмигнул хозяин дома. — Вы, очевидно, самый богатый человек среди нас, учитывая скандальные прибыли, которые извлекаете из контрабандной выпивки, и располагающий наибольшим количеством времени для досуга, так как не имеете земель, нуждающихся в присмотре.

Последовал очередной взрыв смеха, затем мистер Гиббон поднял пухлую руку:

— Прошу вас, джентльмены, не стоит соперничать из-за знакомства с моими никчемными трудами. Три читателя из десяти присутствующих — настолько солидная пропорция, что, имей я возможность похвастаться такой же среди всего населения Англии, был бы настолько обеспечен, что основал бы бесплатную библиотеку для просвещения бедных моряков, вернувшихся с войны.

На сей раз смех прозвучал по адресу капитана Брука, однако веселье было прервано появлением двух новых гостей — викария и мистера Сазерленда, живущего в Гросвенор-Хаус на Хай-стрит, чей луг граничил с фруктовым садом капитана. После обмена приветствиями и предложения напитков новым гостям веселая беседа возобновилась.

Вскоре после трех часов старый сэр Гарри Бэррард попросил вызвать его карету, дабы он мог поспеть домой к обеду, но капитан Брук не пожелал и слышать об этом, настаивая, что вся компания должна остаться пообедать с ним. Сосчитав присутствующих, капитан послал Роджера предупредить мать, что кроме них к обеду будут еще одиннадцать гостей, а так как она уже попросила свою соседку и подругу миссис Сазерленд присоединиться к ним, дабы не растеряться среди такого количества джентльменов, стол накрыли на пятнадцать персон.

Роджер помог старому Бену устанавливать дополнительные доски на столе, хотя в этом и не было особой нужды, так как стол, изготовленный всего двенадцать лет назад в лондонской мастерской мистера Чиппендейла 17, в полностью раздвинутом состоянии вмещал двадцать персон, во всяком случае, именно столько народу собиралось за ним на святочных вечеринках.

К четырем часам полированная поверхность стола отражала несметное множество фарфора, стекла, серебра, белых салфеток, хрустальных ваз с фруктами и корзин с конфетами и цукатами, в то время как боковые столы ломились от блюд с дичью и рядов бутылок.

Полли и Нелл, облачившиеся в гофрированные фартуки и чепцы, заняли места по бокам стола; старый Бен объявил, что все готово, и компания приступила к обеду.

Справа от леди Мэри сидел мистер Гиббон, а слева — сэр Гарри; с капитаном соседствовали миссис Сазерленд и старый генерал Кливленд; Роджер поместился между Сэмом Овиаттом и капитаном Бэррардом.

На первую смену блюд леди Мэри приготовила окуней и форель, пирожки с омарами, три жареные курицы, переднюю четверть барашка и телячий филей с вишнями и трюфелями. На вторую смену были поданы телячьи зобные железы, жареный гусь с горохом, пирог с голубями, абрикосовый торт, ватрушки и бисквиты с вином и сливками.

Конечно, немногие испробовали все кушанья — каждый выбирал по своему вкусу, зачастую наполняя тарелки кусочками различных лакомств. Пища была хорошей, но не столь обильной, как в более богатых домах, где на каждую смену подавали по девять блюд. Впрочем, мало кто из присутствующих у себя дома обедал менее чем пятью яствами. Гости ели с аппетитом, щедро запивая кушанья рейнским, анжуйским и кларетом. Тяжелая пища в те времена часто причиняла неприятности людям средних лет и была едва ли не главной причиной ранней смертности, но жили в ту пору слишком полнокровно и насыщенно, чтобы думать об этом.

Вместе с интервалом между сменами блюд обед продолжался добрых три часа, после чего подали портвейн и леди удалились.

За парчовой ширмой в углу комнаты были предусмотрительно поставлены два ночных горшка, дабы избавить джентльменов от необходимости прерывать беседу, покидая комнату. Большинство присутствующих поспешили ими воспользоваться, и когда гости вновь возвратились за стол, капитан велел Роджеру занять место матери. Графины пустили по кругу, разговор возобновился.

— Вы почти ничего не рассказали нам, сэр, о состоянии, в котором оставили Вест-Индию, — обратился мистер Гиббон к хозяину дома, — а ведь наше процветание в немалой степени зависит от сахарных островов.

— Сейчас дела там идут достаточно хорошо, сэр, — быстро ответил капитан Брук. — Правда, враг порядком разрушил те города, где мы оказывали ему сопротивление, но сжег очень мало плантаций, надеясь извлечь из них прибыли в будущем.

Капитан Бэррард громко рассмеялся:

— После того как французы вновь захватили Сент-Эстатиус, оставив нам только Ямайку, Барбадос и Антигуа, у них были основания считать цыплят. Положение было ужасным, покуда его не исправила победа милорда Родни у острова Святых.

— Ты участвовал в этом сражении, Крис? — спросил мистер Сазерленд.

— Да, Джек, — кивнул капитан Брук. — Кровавое было дело. Вражеские корабли шли битком набитые солдатами для вторжения на Ямайку. Как вы, должно быть, слышали, милорд Родни вписал новую главу в военно-морскую историю, намеренно нарушив боевой строй, чтобы пробиться в самый центр кораблей противника. Этот новый маневр позволил нам окружить пять крупнейших кораблей французов, в том числе «Виль де Пари» — флагман адмирала де Грасса. После кровопролитной перестрелки адмирал собственноручно спустил французский флаг и сдался адмиралу Худу на «Барфлере». Тогда Родни прекратил битву. Мы захватили четыре трофея, хотя, по мнению Худа, могли бы захватить их куда больше. Таким образом, победа была важной, но все же не настолько решающей, как в Киберонском заливе. Я служил артиллерийским лейтенантом на «Огасте» и считаю действия лорда Хока в пятьдесят девятом году нашей величайшей морской победой со времени разгрома Непобедимой армады 18 — она обеспечила нам десятилетнее господство на морях.

— Да, были времена… — мечтательно произнес старый сэр Гарри. — В том же году победа генерала Вулфа при Квебеке гарантировала нам владение Канадой, а всего двумя годами ранее лорд Клайв одержал верх над французами в Пласси. К шестьдесят первому году империя моголов и Америка были нашими, и мы могли не страшиться никого.

— Причину нашего последующего краха искать недалеко, сэр, — вмешался мистер Гиббон. — Если бы мятежные подданные короля в той стране, которую теперь именуют Соединенными Штатами, не навязали нам войну и не отвлекли наши вооруженные силы за океан, французы И их союзники не осмелились бы бросить нам вызов по крайней мере еще десять лет.

— Да будет вам, сэр! — воскликнул мистер Роббинс. — Американская война тут ни при чем, и колонисты были правы, утверждая, что не должны платить налогов, не имея представительства в нашем парламенте.

— Это утверждение, сэр, и незаконно, и непрактично, — прогудел в ответ мистер Гиббон. — Время и расстояние, разделяющее два континента, лишило бы подобное представительство маломальской ценности. К тому же издавна принято, что отдаленные провинции империи должны брать на себя часть ее финансовой ноши, расходуемую на их же защиту. Совсем недавно мы уберегли жителей Новой Англии от тирании французов, которые в то время властвовали в Канаде и представляли для них угрозу, поэтому я считаю их отказ от выполнения обязательств элементарной неблагодарностью. Это мнение разделяют такие вдумчивые и эрудированные люди, как доктор Сэмюэл Джонсон 19 и мистер Джон Уэсли 20.

— Однако лорд Четем 21, мистер Берк 22, мистер Фокс и мистер Уолпол 23 так не считают, сэр, — возразил Сэм Овиатт, — а лондонский Сити до такой степени воспротивился идее поднять оружие против наших же соплеменников, что отказался голосовать за финансирование войны.

— Что касается мистера Уэсли, сэр, — резко заметил викарий, — то вы едва ли можете ожидать, что те из нас, кто предан государственной церкви, придадут большое значение мнению подобного смутьяна.

— Напротив, сэр, — ядовито отозвался мистер Гиббон. — Вам и вашим собратьям следует усвоить многие наставления этого великого проповедника, коль скоро не хотите утратить и те жалкие остатки доверия, которые к вам еще питают. За прошедшие сорок лет методизм приобрел массу приверженцев, так что встряхнитесь, иначе новое движение лишит вас паствы.

Капитан Брук поспешил сгладить разногласия:

— Обе стороны можно упрекнуть во многом. Подлинная трагедия заключается в неспособности нашего правительства уладить разногласия на ранней стадии, а между тем это легко можно было сделать.

— Верно, — поддержал Гарри Дарби, — и вина лежит на короле. Желание управлять нами побуждает его игнорировать все разумные советы и доверять правительство слабовольным людям, вроде милорда Норта, зная, что он легко может сделать его своим орудием.

— Верно! — согласился капитан Бэррард. — Безумное упрямство короля — корень всех наших бед.

Мистер Гиббон нахмурился:

— Безумное упрямство, сэр, странное определение по отношению к человеку, у которого хватает смелости отстаивать свои убеждения и который обладает неотъемлемым правом верховной власти, пользуется поддержкой закона и подавляющего большинства народа. Вызов, брошенный колонистами парламенту, шокировал нацию, и выборы семьдесят четвертого года заверили короля в правильности его политики.

— У короля толстый кошелек, а города и области, где выборы находятся под контролем одного человека, нетрудно купить, — усмехнулся капитан Бэррард.

— Но, в отличие от первых двух Георгов, король — англичанин по рождению, образованию и пристрастиям, — не сдавался мистер Гиббон. — Государственные дела более не являются объектом разлагающего влияния германских шлюх, и король Георг III с самого начала царствования всегда ставил то, что считал интересами Англии, превыше всего прочего.

— Короля не в чем упрекнуть, — кивнул капитан Брук. — Колонистов озлобили опрометчивые действия лорда Норта. Они бы удовлетворились первыми успехами и были рады прекратить ссору, если бы он не предложил свободу неграм-рабам в случае их вербовки в армию и не отправил гессенских наемников сражаться против нашей же плоти и крови.

Сэр Гарри Бэррард ударил кулаком по столу:

— Ты попал в точку, Крис! Это было самой большой глупостью, и я помню, как спикер палаты общин упрекал правительство: «Вы обшарили каждый угол Нижней Саксонии в поисках наемников, но сорок тысяч немецких мужланов никогда не смогут победить в десять раз большее число свободных англичан». И он оказался прав.

— Тем не менее именно лорд Четем двумя годами позже противостоял предложению герцога Ричмондского убрать все наши войска из-за океана и покинуть мятежные провинции, — возразил мистер Гиббон.

— Уверяю вас, сэр, я отлично помню этот случай, так как то была предсмертная речь милорда Четема — всего полчаса спустя он лишился сознания. Тогда я был на галерее лордов и, хотя с тех пор прошло пять лет, помню каждое его слово, будто он говорил это вчера. «Должны ли мы, — вопрошал он, — пятнать блеск нашей нации постыдным отказом от ее прав и владений? Неужели народ, еще пятнадцать лет назад внушавший страх всему миру, теперь падет так низко, что скажет старинному врагу: „Забирай все, что у нас есть, только даруй нам мир“?» И не забывайте, сэр, что лорд Четем говорил это при совсем иных обстоятельствах. Франция собиралась вмешаться в войну на стороне генерала Вашингтона, и мысль о том, что к нашим заокеанским бедам добавится европейский конфликт, многих повергла в состояние близкое в панике. Лорду Четему пришлось поддержать милорда Норта, готового согласиться на любые требования американцев, кроме предоставления им независимости, ибо поступить так в тот момент означало оставить нас открытыми для других «последних» требований французов. Как мог лорд Четем, чьему руководству мы обязаны блистательными победами над Францией в Семилетней войне, не подняться со смертного ложа, чтобы выразить протест против позорной глупости?

— И все же предложение его светлости Ричмонда было разумным, — заметил мистер Гиббон. — Продолжение войны в семьдесят восьмом году вынудило нас эвакуировать Филадельфию, чтобы защищать Нью-Йорк и оборонять от французов Вест-Индию, а наше положение ухудшилось еще сильнее, когда в семьдесят девятом году против нас выступили испанцы.

— А в восьмидесятом дела пошли совсем скверно, — добавил генерал Кливленд, — когда наша блокада побудила русских, шведов, пруссаков, датчан и австрийцев прибегнуть к политике вооруженного нейтралитета в отношении Англии, а голландцы присоединились к нашим противникам.

— Нет, генерал, — остановил его капитан Брук. — Умоляю, не говорите ничего против блокады! Это мощнейшее оружие Англии. Благодаря ей нам много раз удавалось вразумить Европу и, с помощью Провидения, удастся еще не раз.

Старый генерал хмыкнул:

— Будем молиться, чтобы в случае возникновения подобной необходимости нас не отвлек более серьезный конфликт за океаном. Я не имею в виду лично вас, капитан, но наша военно-морская стратегия была никудышной и привела в итоге к потере американских владений.

— Вынужден возразить вам, сэр. Также не имея в виду лично вас, я считаю, что в большей степени следует винить армию. Не менее чем в четырех случаях наши генералы действовали крайне неуклюже. В самом начале войны генерал Гейдж заперся в Бостоне на восемнадцать месяцев, вместо того чтобы атаковать колонистов, прежде чем они успеют сплотить ряды. Далее, в семьдесят шестом году генералы Хау и Корнуоллис, будь они поактивнее, могли бы раздавить Вашингтона с двух сторон, но упустили эту возможность. В семьдесят седьмом и восемьдесят первом годах два крупных британских подразделения могли соединиться на Гудзоне и отрезать северные колонии от южных, сохранив таким образом последние для нас, но снова пренебрегли отличной возможностью. Как известно, в первом случае их медлительность привела к тому, что генерал Бергойн угодил в ловушку и был вынужден капитулировать под Саратогой, а во втором генерал Корнуоллис сложил оружие в Йорктауне, похоронив нашу последнюю надежду на победу. Будь у нас командир под стать генералу Вашингтону, конфликт, я убежден, завершился бы совсем по-другому.

— Признаю, что на первых порах было допущено немало ошибок, — согласился генерал, — но Корнуоллис неоднократно наносил поражение Вашингтону, и вы привели неудачный аргумент, упомянув о навязанной ему капитуляции. Он развернул свою армию на Йорктаунском полуострове, чтобы быть готовым к укреплению Нью-Йорка. Не застрянь британский флот в Вест-Индии, никакая французская эскадра не смогла бы оккупировать Чесапикский залив и обеспечить соединение армии Вашингтона с генералом Лафайетом, высадившись на перешеек полуострова.

— Флот не может находиться повсюду одновременно, сэр, — запротестовал капитан.

— Конечно, сэр, но он должен находиться в нужном месте в нужное время, а его наипервейший долг во время войны — защищать коммуникационные линии армии, — парировал генерал.

— По-вашему, нам следовало позволить французам захватить Вест-Индию, оставив при этом незащищенными берега Британии? Не забывайте, что нам приходилось иметь дело с флотами не менее четырех враждебных держав и что в тот год мы выбили голландцев с Доггер-Бэнк и пришли на помощь генералу Эллиоту в Гибралтаре.

— Упаси меня Бог подвергать сомнению отвагу нашего флота, капитан. Я всего лишь утверждаю, что стратегия была плохо продумана. Наши адмиралы старались отразить локальные атаки, вместо того чтобы отыскать вражеские флоты и уничтожить. Рассеяние наших военно-морских сил оказало нам дурную услугу.

— В этом я согласен с генералом Кливлендом, — заявил мистер Гиббон. — Конечно, наша армия не слишком хорошо себя проявила, но дело не дошло бы до просьб об УСЛОВИЯХ мира, если бы флот не подвел ее в критический момент. Тем не менее доводы нашего хозяина справедливы в том смысле, что правительство основное внимание уделяло нашим позициям в Европе, и особенно в Гибралтаре. Справедливо говорят, что, «спасая скалу, мы потеряли континент», но винить в этом нельзя ни армию, ни флот.

Дипломатичное резюме мистера Гиббона разрядило обстановку, и капитан рассмеялся:

— Я рад окончить на этом наш спор. По крайней мере, все мы можем согласиться, что победа лорда Родни при острове Святых, восстановив наше превосходство на море, позволила заключить мир на приемлемых условиях.

— В самом деле, без этой победы нам было бы трудно добиться таких условий, — промолвил Сэм Овиатт. — В результате мы дешево отделались. Потеря колоний, конечно, невозместима, но уступка Сент-Лусии, Тобаго и Горе Франции, а Менорки и Флориды — Испании небольшая плата за укрепление наших позиций в Канаде и Индии, а также прочие приобретения.

— За это следует благодарить искусную дипломатию лорда Шелберна, — заметил сэр Гарри.

Капитан Брук быстро обернулся к нему:

— Однако всего несколько месяцев спустя ему пришлось оставить свою должность, и, будучи в Лондоне, я слышал, что положение правительственной коалиции далеко не надежно.

— Ее падение меня нисколько не удивило бы, — заявил сэр Гарри. — Король по-прежнему склонен к авторитарному правлению. После двенадцати лет подлинной диктатуры, осуществляемой через лорда Норта, он едва ли позволит власти ускользнуть из его рук, и, после того как страна потребовала отставки Норта, сменяющие друг друга в течение последних семнадцати месяцев правительства были всего лишь экспериментами. Кончина маркиза Рокингема прошлым летом расчистила путь Шелберну, не пользовавшемуся любовью и доверием короля, который любит коалицию и того меньше. Он разделяет общенациональное презрение к своему старому министру, вошедшему в противоестественное партнерство с человеком, долгие годы бывшим его яростным критиком, и убежден, что уволит их обоих, как только подберет благовидный предлог. Основная проблема короля — найти человека, послушного его воле и одновременно способного подчинить себе парламент. Говорят, что с этой мыслью он предлагал юному Билли Питту министерство финансов, прежде чем согласился принять на службу мистера Фокса. То, что Питт отказался от предложения, говорит в его пользу. По крайней мере, у него хватило ума понять, что парламент не даст развернуться человеку со столь малым опытом.

— Думаю, что не отсутствие уверенности в себе, а проницательность побудила Питта тогда отказаться от министерства, — заметил мистер Гиббон. — Насколько мне известно, он проявляет исключительные дарования. Деловая хватка Питта иногда кажется сверхъестественной для столь молодых лет, его остроумие беспощадно, а ораторские способности поразительны.

Сэр Гарри кивнул:

— Да, язык у него здорово подвешен, — в этом он истинный сын милорда Четема. Я слышал его первую речь, когда он в возрасте двадцати одного года занял место в палате общин. «Не было ни слова, ни жеста, который хотелось бы исправить», — сказал тогда один из старейших членов парламента, а мистер Берк, сидевший рядом со мной, заметил: «Он не просто щепка от старого дуба, а ни в чем ему не уступает».

— Быть может, если нам придется выступить с оружием против французов, он сыграет такую же славную роль, как его великий отец, — промолвил капитан Брук. — Однако, джентльмены, пришло время присоединиться к леди.

Мужчины просидели за вином полтора часа — до половины девятого, когда начало темнеть. Сквайр Роббинс и Гарри Дарби, которые не совсем твердо держались на ногах, с извинениями удалились, но остальные проследовали в прохладную бело-зеленую гостиную леди Мэри, где разговор стал более легкомысленным, вращаясь вокруг местных сплетен, развлечений и благотворительных мероприятий.

В начале десятого миссис Сазерленд заявила, что ей пора домой, тем самым подав сигнал к окончанию приема. Сазерленды зашагали через луг к своему дому на Хай-стрит, викарий отправился с ними, покуда старый Бен, покрасневший от усилий в течение двух часов играть в кухне роль хозяина для дюжины слуг, приехавших с господами, вызывал кареты для отбывающих гостей. На Бруков со всех сторон посыпались приглашения, и после шумных прощаний гости разъехались по домам в каретах или верхом.

Без четверти десять отец, мать и сын наконец остались одни и вновь собрались в гостиной леди Мэри.

— Это был грандиозный прием, Крис, — улыбнулась леди Мэри, — и ты смог убедиться, как тебя недоставало друзьям.

Капитан слегка покачивался из стороны в сторону. Он не был пьян, но долгие годы на море отучили его от обильной выпивки.

— Лучшее еще впереди, дорогая, — заявил он, широко улыбаясь. — У меня для вас два превосходных сюрприза.

— Расскажи поскорее! — Леди Мэри резко подалась вперед на стуле.

Роджер присоединился к просьбе матери.

— Вы ни за что не догадаетесь, — усмехнулся капитан. — Я и надеяться ни на что подобное не мог, так как считал себя забытым после столь долгого отсутствия. А не поделился новостью с гостями потому, что может пройти более месяца, прежде чем об этом расскажут в газетах. Но я собираюсь поднять свой флаг. Их лордства сделали меня контр-адмиралом.

— Неужели это правда? Поздравляю, Крис! — Леди Мэри вскочила и поцеловала мужа в румяную щеку.

— Ура! — воскликнул Роджер. — Трижды ура адмиралу Бруку!

Не желая выглядеть глупо, он старался не переборщить с вином, однако, дабы не уронить в глазах гостей статус мужчины, не мог подолгу оставлять нетронутым бокал с портвейном, что было очевидным по его раскрасневшемуся лицу и неестественно блестящим глазам.

— Но ты сказал, что у тебя для нас два сюрприза, — напомнила леди Мэри. — Мне не терпится услышать о втором. Тебе дали девяностовосьмипушечный корабль, чтобы ты поднял на нем свой флаг?

— Нет, — ответил капитан. — Это нечто более ценное для меня. Я привез с собой депеши из Вест-Индии, и первый лорд оказал мне честь, поручив лично передать их его величеству.

— Что? Вы говорили с королем? — воскликнул Роджер.

Отец ласково обнял его за плечи:

— Да, сынок, и он был весьма любезен со мной, поэтому я взял быка за рога и перешел в наступление. Я попросил у него патент для тебя, и, хвала Богу, он гарантировал его мне.

Кровь отхлынула от лица Роджера. В возбуждении нескольких последних часов он совсем позабыл о своих тревогах и теперь чувствовал себя так, будто у его ног внезапно разорвалась бомба.

Леди Мэри тоже слегка побледнела, правда по иной причине: она знала, что Роджер питает отвращение к морской службе, но считала это не более чем мальчишеской блажью, которую легко преодолеть, тем более что желания мужа были для нее законом. Но Роджер был ее единственным ребенком, и ей не хотелось так рано расставаться с ним и видеть его в будущем через долгие промежутки времени.

— Значит, Роджер не вернется в Шерборн на следующий семестр? — осторожно осведомилась она.

Капитан дружелюбно хлопнул сына по спине:

— Нет. Его школьные дни окончены, и в течение двух ближайших месяцев он станет мичманом на одном из наших кораблей. Что скажешь, Роджер?

— Я очень признателен, сэр… вам и его величеству… — запинаясь, проговорил Роджер.

Вино затуманило сознание капитана Брука, поэтому он не заметил, что его сообщение не вызвало у Роджера энтузиазма.

— На будущей неделе, — продолжал он, — мы отправимся в Портсмут, чтобы заказать тебе снаряжение. Ты будешь отлично выглядеть в мундире, и все девчонки станут на тебя заглядываться. — Капитан сумел превратить отрыжку в зевок. — Но на сегодня хватит — пора ложиться спать. Все-таки здорово снова оказаться дома и самому проверять запоры на ночь.

— Лучше я пойду с вами, сэр, — предложил Роджер. — После вашего отъезда в буфетной поставили новую дверь, которая скрыта за занавеской.

Леди Мэри первой вышла в просторный холл и, пожелав Роджеру доброй ночи у подножия белой полукруглой лестницы, удалилась, после чего отец и сын обошли первый этаж, запирая ставни, накидывая цепочки и задвигая засовы.

Роджер следовал за отцом из комнаты в комнату, а в голове у него нарастала сумятица. От вина вкупе с испытанным потрясением его подташнивало. Получив утром известие о возвращении капитана, он думал, что даже в худшем случае у него останется несколько месяцев, в течение которых ему удастся помешать родительским стремлениям отправить его в море. Отец по натуре добродушен, так что Роджер надеялся, дождавшись момента, когда тот будет пребывать в спокойном и благожелательном настроении, отговорить его от этой затеи. Но теперь, лишившись подобной возможности, Роджер терял почву под ногами.

Он уже видел себя приговоренным, словно жертва отряда вербовщиков, к рабскому существованию в условиях чудовищного дискомфорта, неизбежного при службе на военном корабле. С мичманами в то время обращались немногим лучше, чем с матросами, заставляя их работать до полного изнеможения. Они стояли одну вахту за другой; их посылали на мачты помогать убирать паруса под палящими лучами тропического солнца или ледяными слепящими брызгами шторма. Простые матросы, по крайней мере, имели часы досуга и могли вырезать модели или просто бездельничать, но мичманов в промежутках между надраиванием палуб, чисткой до блеска медных деталей оснастки и травлением просмоленных шкотов отправляли в классную комнату учиться навигации, артиллерийскому делу, тригонометрии и управлению кораблем. Им предписана была редко изменяемая диета из солонины и сухарей, смоченных в горьком лимонном соке для предотвращения цинги, а жильем служила общая каюта с низким потолком. Спать им позволялось не более трех часов с четвертью подряд, после чего их грубо сталкивали с грязных простыней и гнали по трапу вверх нести очередную вахту. Мичманов держали на ногах с утра до позднего вечера, а половину ночи заставляли мерзнуть на марсовых площадках в качестве дозорных. Обращение к ним «мистер» было насмешкой; офицеры пребывали на недосягаемой высоте от них, словно боги, и считалось, что чем более трудные задачи достанутся мичманам, тем лучшими офицерами они станут в будущем. Сигналы горна и судового колокола управляли каждым их часом, полностью лишая возможности уединиться и отдохнуть.

Зная все это, Роджер был охвачен черной волной отчаяния, но чувствовал, что скорее умрет, чем подчинится такой судьбе. Нетвердым шагом он плелся за отцом из комнаты в комнату, тщетно ища выход из положения. Несмотря на испытываемое волнение, его перегруженный алкоголем мозг отказывался работать. Постепенно они добрались до оранжереи в западной стороне дома. Тусклый свет, проникающий из холла, позволял разглядеть стеклянные двойные двери во фруктовый сад, но теперь снаружи было совсем темно. Адмирал Брук шагнул вперед, чтобы запереть дверь, когда Роджер внезапно воскликнул сдавленным голосом:

— Сэр, я могу с вами поговорить?

— Конечно. В чем дело, Роджер? — весело осведомился адмирал через плечо.

— Сэр, я не хочу брать патент.

— Что?! — Адмирал резко повернулся и уставился на сына. — Что ты сказал? Наверное, я не так расслышал!

Только полупьяное состояние придало Роджеру смелости продолжить:

— Мне жаль разочаровывать вас, сэр, видя, как вы к этому стремитесь, но я не хочу принимать этот патент.

— Во имя Господа, почему? — изумленно спросил адмирал.

— По многим причинам, сэр… — Роджер начал запинаться. — Я… Я не хочу уходить в море. Я…

— Ты пьян, парень! — резко прервал его отец. — И сам не знаешь, что говоришь. Сию же минуту отправляйся в постель.

— Я не пьян, сэр, — запротестовал Роджер. — Во всяком случае, не настолько пьян. Я уже давно принял решение. Морская служба мне ненавистна, сэр, и я умоляю вас не принуждать меня к ней.

— Так вот что сделала с тобой твоя дорогая школа! — Адмирал рассердился по-настоящему. — Или всему виной отсутствие дисциплины из-за того, что меня долго не было дома? Как ты смеешь оспаривать мое решение? Я лучше знаю, что тебе подходит. Отправляйся спать и больше об этом не заикайся!

— Пожалуйста! — взмолился Роджер. — Вспомните то время, когда сами были мичманом. Вы часто рассказывали мне про то, как они работают, пока не засыпают стоя, про холода, штормы и придирки офицеров.

— Ба! Это пустяки. Ты скоро привыкнешь и полюбишь морскую службу.

— Нет, сэр. Я страшился ее долгие годы и буду ненавидеть всей душой.

— Тысяча чертей! Что за девчачьи фантазии? — воскликнул взбешенный адмирал. — Неужели я вернулся домой, чтобы узнать, что мой сын трус?

— Я не трус, сэр. Я готов драться с любым парнем в моем весе, но не хочу отправляться в море.

— Ты посмеешь меня ослушаться?

Роджер побледнел до корней волос и вновь ощутил тошноту, но несправедливость отца, желавшего распорядиться судьбой сына против его воли, вызвала у него приступ гнева.

— Да, посмею! — вскричал он. — Это моя жизнь, и я не желаю быть приговоренным к рабству худшему, чем на плантациях! Я не пойду в море, и вы не сможете меня заставить!

— Боже! — взревел адмирал. — С такой дерзостью я еще никогда не сталкивался и за это спущу с тебя шкуру! — В подтверждение своих слов он выдернул из цветочной вазы палку, поддерживающую растение, и замахнулся, другой рукой стараясь ухватить Роджера за воротник.

Роджер избежал удара, шагнув в сторону, а адмирал в полутьме налетел на другой цветочный горшок и с грохотом растянулся на полу. Поднявшись, он снова бросился на Роджера:

— Ты забыл о дисциплине, самодовольный юный болван, и я научу тебя подчиняться. Быстро поймешь, кто хозяин на этом корабле!

В следующий момент он ухватил-таки Роджера за шиворот и изо всех сил огрел палкой по ягодицам.

Роджер взвизгнул и напрягся в ожидании очередного удара, которого так и не последовало. Адмирал уже занес палку, но его удержал громкий троекратный стук в дверь оранжереи.

Глава 4

РОДЖЕР СТАНОВИТСЯ МУЖЧИНОЙ

Несколько секунд отец и сын оставались неподвижными, словно позируя в живой картине, потом адмирал, пробормотав проклятие, отпустил Роджера и, повернувшись, шагнул к двери. Распахнув ее, он уставился в теплый сумрак летней ночи.

На пороге стояла высокая бородатая фигура, и глаза адмирала, уже привыкшие к полутьме оранжереи, вскоре разглядели вязаную шапочку, шерстяную фуфайку, кожаные штаны и тяжелые матросские башмаки запоздалого визитера.

— Добрый вечер, капитан, — заговорил пришедший грубым голосом. — Я услыхал, что вы вернулись с войны, и подумал, что вам не помешает бочонок хорошей выпивки.

— Да! — воскликнул адмирал. — Я не сразу тебя узнал. Молодец, что вспомнил обо мне. Что ты нам принес — бренди или шнапс?

Контрабандист постучал башмаком по маленькому двухгаллонному бочонку, стоящему у его ног.

— Это французский коньяк — самый лучший, какой когда-либо поступал из Шаранты.

Контрабанда вина, спирта, кружев и духов из Франции широко распространилась в течение последних восьмидесяти лет. Когда лорд Метьюэн обложил товары из Франции дискриминационными пошлинами, англичане, возмутившись подобной несправедливостью, перешли к открытому нарушению закона и стали охотно покупать контрабандные грузы. За кражу овец человека могли повесить, а браконьеров наказывали с варварской жестокостью, но, несмотря на давление правительства, ни один суд не вынес бы обвинительный приговор контрабандисту, какими бы явными ни были против него улики.

К адмиралу вернулось обычное благодушие.

— Как идут дела? — спросил он. — По-прежнему повсюду ловушки или акцизные чиновники утратили бдительность?

Дэн Иззард покачал крупной головой, и золотые серьги сверкнули в тусклом свете.

— Во время войны было легче, капитан. Тогда таможенные суда трепетали перед военно-морским флотом, а теперь они снова распоясались и стараются нас придавить.

— Значит, война была хороша для бизнеса?

— Ага! Для таких, как мы, по обеим сторонам пролива войны не имеют значения. К тому же запрет открытой торговли здорово взвинтил цены. За последние пять лет мы недурно поживились, но после окончания войны приходится снова соблюдать осторожность.

Роджер хорошо знал Дэна, и хотя стоял за спиной отца, едва понимал суть разговора. Он чувствовал себя ужасно — оранжерея качалась у него перед глазами, словно это был люггер Дэна в открытом море.

Адмирал нагнулся и, повалив бочонок набок, вкатил внутрь.

— Спасибо, Дэн. Приходи в любое время, когда снова здесь будешь, и я с тобой расплачусь.

— Конечно, капитан, зайду, но не раньше чем денька через два. Доброй ночи.

Когда дверь закрылась, Роджер отскочил назад, опасаясь возобновления отцовской атаки. Он оказался прав, так как адмирал произнес с бешенством:

— А теперь, сэр, я разберусь с вами!

В этот момент Роджер пошатнулся, ухватился за деревянную подставку, на которой стояло несколько цветочных горшков, и содрогнулся от приступа рвоты.

Адмирал ошеломленно уставился на сына. Едва ли следовало колотить парня в таком состоянии. Отвернувшись, чтобы запереть дверь, он сердито пробормотал:

— Ладно, ступай в постель! Утром научу тебя хорошим манерам.

Прижимая ко рту платок, Роджер поплелся в свою комнату.

Сегодня он поднялся в начале пятого утра и лег на два часа позже обычного, так что ни бурная сцена, ни плачевное физическое состояние не могли долго удержать его ото сна. Прополоскав рот и умыв лицо холодной водой, Роджер разделся и плюхнулся на кровать. Десять минут спустя он уже крепко спал.

Следуя привычке, Роджер проснулся на рассвете и, если не считать небольшой тяжести в голове, не почувствовал последствий бурно проведенного вечера. Умывшись, одевшись, расчесав волосы и подвязав их на затылке, он вышел из комнаты и стал подниматься на крышу.

В этой сравнительно новой части дома крыша имела два треугольных карниза, вокруг которых шла освинцованная дорожка с парапетом, скрывающим карнизы от взглядов из сада внизу. В солнечный день крыша была лучшим местом отдыха для тех, кому нравится одиночество, а открывающийся оттуда вид можно было созерцать до бесконечности.

К северу, вверх по склону, виднелись сады и задние стены больших домов старого города, где всегда можно было наблюдать какую-либо деятельность. К западу тянулись леса, а к востоку, за двойным рядом лип, окаймлявших подъездную дорожку к дому, находилась маленькая гавань. Но самая захватывающая перспектива открывалась к югу, где за лугами и болотами, на которых весной можно было собрать бесчисленное множество яиц чаек, река Лим сворачивала в сторону Солента. За водным пространством шириной в три мили находился остров Уайт. Иногда он был виден так четко, что казалось, его можно коснуться, протянув руку. И молы Ярмута также были различимы невооруженным глазом. В другие дни высоты острова скрывались в тумане, так что виднелась лишь его поросшая деревьями прибрежная полоса, похожая на таинственные тропические джунгли.

Этим утром легкая дымка обещала еще один прекрасный день. Роджер видел Херст-Касл на пологом мысе, но мог лишь смутно различить башню Уорсли напротив него, на острове. Солент здесь был наиболее узок, и это место тысячелетиями служило зловещим путем вторжения в Англию. Веспасиан 24 пересек здесь пролив на галерах перед захватом Лимингтона и отправкой римских легионов в глубь Британии. Вплоть до эпохи королевы Елизаветы 25 французы часто удерживали остров по нескольку месяцев, осуществляя отсюда набеги на прибрежные города к западу до самого Девона.

По этой причине Болдуин де Редверс, второй граф Девонский и феодальный властитель Лимингтона, счел маленький аванпост своих обширных владений слишком дорогим для защиты и в 1150 году даровал городу свободу, сделав его одним из первых вольных городов в Англии. Тем не менее последние два столетия, несмотря на частые тревожные периоды, горожане пребывали в безопасности за щитом королевского флота, и каждый день здесь напоминал о том, что могущество Британии зиждется на море. С берега часто были видны бриги и бригантины, фрегаты, шлюпы и большие трехпалубные корабли, отправляющиеся охранять британскую торговлю в дальних морях или привозящие богатства, которые служили предметом зависти всего мира.

Но сегодня Роджер даже не взглянул на барк, плывущий к берегу против легкого юго-западного ветра. Его воображение живо рисовало грядущий разговор с отцом. Он не сомневался, что напросился на жестокую порку, куда худшую, чем удары бамбуковой палкой, которых ему удалось избежать вчера вечером. Теперь, когда он повзрослел, отец наверняка возьмется за плеть и не станет жалеть ударов. С мыслью о порке он в конце концов свыкся, но что делать потом? Должен ли он отступить или продолжать настаивать на своем, рискуя подвергнуться дополнительному наказанию?

Роджер чувствовал себя безмерно одиноким и отчаянно желал обсудить с кем-нибудь свое затруднительное положение. Обращаться к матери было бесполезно, так как, несмотря на всю любовь к нему, она настолько обожала мужа, что считала правильным каждое его решение. Джек Бонд из Бакленда, лучший друг Роджера, еще не вернулся из Итона, а Дик Эдди из Пристлендса, как выяснилось вчера, слег с оспой. Конечно, Роджер знал многих других ребят, живущих по соседству, но не был с ними настолько близок, чтобы поделиться своей бедой.

Неожиданно ему на ум пришла мысль о Джорджине Тереби. Роджер ни за что на свете не обратился бы за сочувствием в критической ситуации к обычной девушке, но Джорджина ни в коей мере не являлась обычной девушкой. Тереби по весьма веской причине не имели авторитета в местном обществе, и Роджер был единственным соседом, посещавшим их дом. Впервые он повстречал Джорджину в лесу, катающуюся верхом в одиночестве, что само по себе было нетипичным для молодой девушки, но Тереби жили по собственным законам. Случайное знакомство вскоре переросло в теплую дружбу. Конечно, Роджер знал, что Джорджина — тщеславная и своевольная кокетка, но у полковника Тереби не было ни жены, ни других детей, и одинокое существование, отсутствие женского влияния привело к тому, что она обладала мальчишеской внешностью и повадками: прямотой и бесшабашной смелостью, а потому стала ему хорошим товарищем.

Роджер думал о Джорджине и все сильнее утверждался во мнении, что она поймет его и при ее-то сообразительности, возможно, даже подскажет выход из положения. Отец накануне не назначил часа беседы и вообще еще не встал с постели, следовательно, ничто не мешало Роджеру выйти, даже не сообщая слугам, куда он намерен отправиться. Поездка верхом к Тереби, по крайней мере, отсрочила бы тягостную встречу с родителями за завтраком. Роджер осторожно спустился с крыши, вышел к конюшням, оседлал свою кобылу и поскакал по аллее в сторону Хайклифа.

Семимильная поездка привела его к месту назначения. Хайклифом именовался район, где находился замок, в который лорд Бьют, бывший министр и наставник короля, удалился в преклонные годы. Принадлежащий Тереби Хайклиф-Мэнор был комфортабельным кирпичным домом с большими двойными окнами, глядящими на ухоженную лужайку и сады. Сам дом стоял отнюдь не на возвышенности, но его местоположение можно было определить за много миль в любом направлении благодаря нелепой, как считали местные жители, причуде полковника. Он увлекался новыми изобретениями и, чтобы проверить крепость железных перекладин в сравнении с деревянными балками в качестве каркаса здания, при помощи упомянутых железных перекладин воздвиг несколько лет назад неподалеку от дома башню высотой сто пятьдесят футов. Узкая и прямоугольная, она возвышалась среди чистого поля и служила отличным ориентиром для кораблей и жителей окрестных мест.

Когда Роджер вошел в холл, Тереби как раз спустился к завтраку и тут же пригласил визитера к столу. Полковник был худощавым мужчиной лет пятидесяти пяти, куда более походившим на ученого, чем на солдата, каковым был лишь в молодые годы, так как богатый отец купил ему чин подполковника. После смерти отца он быстро продал чин и провел несколько лет в путешествиях, посетив даже такие отдаленные страны, как Турция и Россия. По возвращении полковник страстно влюбился в первую красавицу графства и, к радости друзей и знакомых, женился на ней. Но счастье их продолжалось недолго. Однажды ночью упавшая свеча подожгла занавески кровати его несчастной жены, и она сгорела, прежде чем кто-либо успел прийти ей на помощь.

На несколько месяцев полковник закрылся в своем доме, отказавшись от всех утешений. Потом начали циркулировать скандальные слухи. Поговаривали, что полковник содержит в доме цыганку. При тогдашних весьма снисходительных требованиях морали никто из соседей не осудил бы его за желание утешиться с хорошенькой любовницей, хотя то, что он поселил ее в доме, куда всего восемнадцать месяцев назад привел молодую жену, сочли бы дурным тоном. Но когда через несколько месяцев полковник открыто объявил, что женился на цыганке, соседи не стали скрывать возмущения.

Полковника подвергли остракизму все его знакомые, а в довершение несчастий и вторая его жена умерла, рожая дочь. Правда, всеобщее осуждение не слишком беспокоило полковника, так как он был куда богаче большинства соседей, проводил значительную часть времени в Лондоне, а когда приезжал в свой сельский дом, то, не будучи склонен к охоте и спорту, вполне удовлетворялся возней в саду и пребыванием в своей великолепной библиотеке.

Если кто-то и страдал в результате упомянутых событий, так это его дочь. Когда Джорджина подросла, полковник не счел нужным возобновить ради нее отношения с соседями, которые хотя и жалели девочку, никогда не знавшую материнской любви, тем не менее считали, что не они должны сделать первый шаг. -

Впрочем, Джорджина не слишком тяготилась одиночеством. Она была достаточно проницательной, чтобы понимать: будь местное общество открыто для нее, ей пришлось бы мириться с опекой гувернантки, а также жеманными манерами и малоинтересными занятиями в компании сверстниц. Отец Джорджины был состоятельным и щедрым человеком, обладавшим отличным вкусом. Он заказывал для нее одежду в Лондоне, поэтому ее гардероб повергал в отчаяние местных красоток, и обеспечил ей образование, куда более разностороннее, чем у обычных девушек ее возраста, исключительно посредством долгих бесед и поощрения к чтению книг, имеющихся в домашней библиотеке.

Полковник едва успел приказать отвести в конюшню кобылу Роджера, когда сзади послышался радостный крик. Обернувшись, Роджер увидел сбегающую с лестницы Джорджину, свежую и хорошенькую, как алая роза с утренней росой на лепестках, и, держа в руке треуголку, галантно шаркнул ногой.

Семнадцатилетняя Джорджина — всего годом старше Роджера — для своего возраста была хорошо развита физически. Сомнительно, чтобы девушка обратила на него внимание при первой их встрече, если бы не инстинктивное стремление очаровывать каждое существо мужского пола, на которое она устремляла взгляд своих черных глаз, и нужда в компаньоне, который мог бы разделять с ней присущий юности энтузиазм. От матери-цыганки Джорджина унаследовала смуглую кожу, большие влажные глаза и полные алые губы; при этом она обладала великолепной фигурой и грациозной свободой движений, порожденной активным времяпрепровождением на открытом воздухе. Она скакала верхом, как женщина-кентавр, плавала, как дриада, и умела взбираться на деревья и проворством обезьяны.

Роджер не был влюблен в Джорджину, но чувства, которые она пробуждала в нем, были ближе к любви, чем все когда-либо им испытываемые. Он восхищался ее своеобразной красотой и временами ощущал неловкость, прикасаясь к ней, но она была слишком властной и взбалмошной, чтобы соответствовать рисовавшемуся ему в грезах образу светловолосой, голубоглазой феи, мечтательно откинувшейся на спинку дивана. Его привязанность к Джорджине скорее носила характер дружбы, слегка окрашенной романтическим желанием защитить ее от пренебрежения соседей.

Джорджина платила Роджеру столь же искренней дружбой и принимала его неловкие потуги на рыцарство с тайным весельем. При этом она полностью сознавала, что он являет собой зародыш мужчины, и, за отсутствием более зрелого материала для практики, с удовольствием наблюдала за его реакцией на свои новые туалеты, а иногда исподволь пыталась пробудить, очевидно, дремлющие в нем чувства.

Однако эти чувства были не такими уж и дремлющими, как предполагала Джорджина. Роджер почти полностью изучил теорию нежной страсти и воздерживался от применения ее на практике только в силу определенной разборчивости. В те легкомысленные дни никто бы не стал плохо думать о юноше, давшем волю пробудившимся желаниям, если только он не упражнялся на сестрах своих друзей, а деревенские девушки, как правило, считали за честь быть соблазненными молодым джентльменом. Роджер знал в Шерборне полдюжины ровесников, для которых наставницами в таинствах любви охотно стали горничные их матерей, а один юный хлыщ даже умудрился побывать в постели замужней кузины.

Но Роджер, носившийся во время прошлых каникул с идеей использовать для этих целей Полли и Нелл, решил подождать, покуда встретит девушку, чье очарование будет заключаться не только в пышных формах. Однако он понимал: думать о Джорджине подобным образом означало играть с огнем, и крайне редко позволял себе это, поместив ее в одну категорию с сестрами друзей.

Все же, направляясь за девушкой в столовую, Роджер не мог не отметить, насколько она похорошела с тех пор, как они виделись в прошлый раз, а задорные искорки в ее черных глазах заставили его внезапно ощутить греховный трепет.

Столовая была обставлена мебелью из североамериканского тюльпанового дерева, только начинавшего входить в моду. На одном серванте стояло полдюжины горячих блюд, а на другом — холодный окорок и хрустальные вазы с персиками, нектаринами, абрикосами и виноградом из теплиц полковника Тереби.

Полковник и Роджер щедро угощались, однако Джорджина, посмотрев на обилие яств, заявила с недовольной гримасой:

— Меня тошнит от одного вида пищи в столь ранний час. Я с удовольствием ограничилась бы хлебом и молоком.

Роджер изумленно посмотрел на нее, но полковник весело ему подмигнул:

— Смотри, Роджер, что сотворил с твоей подружкой один сезон в Лондоне. Знай мы заранее о твоем приезде, уверен, что она бы сделала себе прическу высотою в фут и высыпала бы на нее мешок пудры. Еще накануне у нее был отличный аппетит. — Повернувшись к дочери, он дружески шлепнул ее по заду: — Не валяй дурака, девочка, иначе к полудню проголодаешься. В Лондоне можешь сколько угодно притворяться, что питаешься воздухом, но в деревне избавь нас от этих причуд.

Джорджина рассмеялась:

— Ладно, дай мне пирога с лососем и яйцо, но без бекона — от сала меня тошнит, это чистая правда.

Роджер был поглощен собственными заботами и забыл, что Джорджина только что вернулась домой после первого лондонского сезона и теперь может считаться взрослой. Улыбнувшись, он спросил, как ей понравилось в Лондоне.

— Это было чудесно! — с энтузиазмом отозвалась она. — Балы, рауты, литературные вечера следовали друг за другом с невероятной быстротой. На протяжении десяти недель я ни разу не вставала до полудня и не ложилась раньше двух часов ночи.

— Удивительно, что ты не умерла от такого напряжения, но, должен заметить, выглядишь ничуть не хуже прежнего, — промолвил полковник. — А твою бедную тетю мне жаль. Я не взялся бы тебя сопровождать ни за какие деньги.

Джорджина пожала плечами:

— Ты заплатил ей пятьсот гиней за то, чтобы она выводила меня в свет, и оплатил расходы на участие в этом ее размазни дочери, так что ей не на что жаловаться.

— А гостиная королевы Шарлотты действительно настолько великолепна, как о ней говорят? — спросил Роджер.

— Потрясающее зрелище! Все джентльмены в парадных мундирах, а леди с диадемами и страусовыми перьями в волосах. Слышал бы ты, какой раздался гул, когда я сделала реверанс. Я чуть не умерла от радости.

Отец посмотрел на нее с нескрываемой гордостью:

— Да, ты определенно взяла город штурмом. Не многие девушки имеют такой успех в первый сезон.

— Значит, у тебя не было недостатка в кавалерах? — осведомился Роджер, чувствуя укол ревности.

— Еще бы! — рассмеялась Джорджина. — Мне сделали кучу предложений, в том числе три знатных молодых щеголя, но я сомневаюсь, что приму одно из них.

— Чем ты наслаждалась больше всего, помимо флирта? — усмехнувшись, спросил Роджер.

Черные глаза девушки сверкнули.

— Трудно сказать. Бал, который отец устроил для меня в нашем доме на Бедфорд-сквер, имел оглушительный успех. Потом был великолепный день на скачках, где я выиграла двадцать гиней. Мне понравилась вечеринка на воде у его светлости Куинсберри в Ричмонде и ночь, которую мы провели в масках в садах Воксхолла. Но, пожалуй, самое сильное впечатление, помимо моего дебюта, было видеть миссис Сиддонс в роли леди Макбет в королевском театре «Друри-Лейн».

Джорджина трещала без умолку добрых полчаса, ошеломляя Роджера описаниями неведомого ему блистательного мира, после чего ее отец оставил их вдвоем, удалившись повидать садовников.

— Ну, как мы проведем день? — спросила Джорджина после небольшой паузы. — Поедем верхом в лес, спустимся на пляж и искупаемся, дав повод соседям для скандальных сплетен, или возьмем закуски и отправимся в наше старое убежище в башне?

Роджер намеревался провести с ней только час и вернуться к разгневанному родителю, но чем больше он думал об этой перспективе, тем меньше она его прельщала. Повод для отцовского недовольства был настолько серьезен, что гнев не мог усилиться, что бы сын ни сделал. Семь бед — один ответ! Роджер решил провести с Джорджиной весь день, чего она, по-видимому, от него и ожидала.

Благодаря вчерашней поездке через лес, Роджер знал, что теперешнее несметное множество в нем мух способно испортить пикник. Жаркий день делал плавание более привлекательным, и его мало заботило то, что купание молодого человека и взрослой девушки сочли бы неподобающим, но башня сулила наилучшую возможность для долгого разговора наедине, поэтому Роджер проголосовал за нее.

Хотя они только закончили завтрак, Джорджина направилась в кухню запастись провиантом. Им предстояло подняться по трем сотням старых ступенек к маленькой комнатушке наверху башни, а это требовало немалых усилий, так что спускаться за пищей и подниматься вновь было бы глупой тратой времени и энергии.

Спустя четверть часа Джорджина вышла в сад, и, глядя на нее, идущую по лужайке с нагруженной корзиной, Роджер не мог не заметить, насколько соблазнительно она выглядит. Как обычно, — исключение делалось лишь для поездок верхом — ее одежда была куда откровеннее, чем та, что носили в деревне. Когда ветерок прижимал к ее телу широкую юбку из узорчатого индийского муслина, под тканью четко обрисовывались стройные ноги. Рукава свободного покроя открывали до локтей точеные смуглые руки, а двойное фишю из белой гофрированной кисеи подчеркивало очертания округлой груди.

Роджер взял у девушки корзину, и через десять минут они добрались до башни. Лишенная каких-либо украшений, она тянулась в небо, и увенчивающий ее маленький купол не был виден снизу. Джорджина первой вошла в узкую дверь, и молодые люди начали подъем.

Ступеньки были узкими, а воздух — нестерпимо затхлым, так как проникал он только через вентиляционные щели, расположенные через каждые двадцать футов и такие маленькие, что позволяли разглядеть лишь кусочек окружающей местности. Три раза Роджер и Джорджина останавливались, чтобы восстановить дыхание, пока наконец не добрались до верхней комнаты.

Маленькое квадратное помещение вмещало только парчовый диван, два стула и стол, однако из окон открывался вид, возможно не имеющий равных во всей Южной Англии. Внизу расстилались поля и луга, перемежающиеся лесами и вересковыми пустошами, которые сливались с небом в пурпурной дали. В направлении моря, словно на исполинской карте, просматривалась береговая линия от мыса Дерлстон возле Пула до мыса Святой Екатерины у южной оконечности острова Уайт, а далеко в море виднелись белые паруса кораблей.

Роджер и Джорджина знали, что башня вполне надежна, хотя при сильных порывах ветра ее верхушка, казалось, слегка покачивалась. Находясь так высоко над землей, они всегда испытывали чувство полного уединения. Так как полковник Тереби не принимал посетителей, никто, кроме них, в башню не приходил, но даже если бы туда явился кто-то посторонний, эхо шагов по каменным ступенькам предупредило бы о его приближении задолго до того, как он смог бы добраться до верхней комнаты. Таким образом, это было идеальным местом для двух юных заговорщиков, строящих планы и обменивающихся секретами.

Налюбовавшись захватывающим дух видом, они сели на диван.

— Ну, малыш, — заговорила Джорджина с превосходством старшего над младшим, — расскажи о себе. Ты хорошо вел себя в школе или заработал много розог?

— Я не малыш, — горячо запротестовал Роджер, — и не пытайся разыгрывать передо мной важную даму только потому, что побывала при дворе.

— О, Роджер! — рассмеялась Джорджина. — И дожив до ста лет, я не перестану дразнить тебя, причем уверена, что ты по-прежнему будешь на меня злиться. Но, нравится тебе или нет, выход в свет сделал меня женщиной.

— Нужно нечто большее, чтобы превратить девчонку в женщину, — фыркнул Роджер.

— Возможно, но себя ты тоже не можешь причислять к мужчинам.

— Смогу через несколько недель, если только…

Джорджина широко открыла глаза;

— Что ты имеешь в виду?

— О Боже! — вырвалось у Роджера. — Как бы я хотел остаться мальчиком и вернуться в Шерборн! — Внезапно он закрыл лицо руками.

— Роджер, дорогой! — Джорджина обняла друга за плечи и положила его голову себе на колени. — В чем дело? Расскажи мне. У нас ведь никогда не было и, надеюсь, не будет секретов друг от друга.

Чувствуя лбом мягкое бедро Джорджины, Роджер на миг позволил себе отвлечься от печальных мыслей.

— Конечно, расскажу, — пробормотал он. — Не бойся, я не собираюсь разреветься. Просто я напуган и сержусь на себя за это.

Джорджина отпустила голову Роджера, но, видя, как он взволнован, стиснула его руку, словно помогая собраться с силами, и скомандовала:

— Ну-ка, выкладывай все!

Роджер проглотил слезы, которых не смог добиться от него ни Ганстон, ни отец, и поначалу бессвязно, но постепенно все более и более последовательно стал рассказывать о событиях вчерашнего дня и о страшной судьбе, которая ему грозила.

Джорджина молча смотрела на Роджера, давая ему возможность облегчить душу, пока он не умолк.

— Это чудовищно, Роджер! — воскликнула она. — А ты не можешь обратиться к матери и попросить ее образумить твоего отца?

Роджер пожал плечами:

— Отец для матери больше, чем Бог. Она любит меня, но не станет вмешиваться, да и вступись она за меня, это ни к чему бы и не привело.

— А другие родственники?

— У меня их нет — разве что родственники со стороны матери, которых я никогда не видел. Мой отец, как и я, был единственным ребенком в семье.

— Но ты ведь не можешь подчиниться его воле?

— А что еще мне остается?

— Не знаю, дорогой, но у меня просто кровь кипит от такой несправедливости.

Почти час они обсуждали ситуацию, но так и не пришли ни к какому решению. Солнце поднялось высоко, его лучи падали на каменный купол башни, делая комнату душной и тесной. Поднявшись, Роджер открыл одно из окон и, сбросив куртку с длинными рукавами, повесил ее на спинку стула.

Воцарилось молчание. Ветер стих, и снизу не доносилось ни звука. Роджеру показалось, как часто бывало раньше, словно он находится в другом мире, никак не связанном с повседневной жизнью. Легко ощутить себя почти что Богом, находясь на высоте, откуда люди, работающие в полях, выглядели пигмеями. Время словно остановилось, и разговор, которого так страшился Роджер, казался по-прежнему отдаленным, несмотря на упорно поднимающееся к зениту солнце, которое спустя несколько часов так же упорно будет клониться к закату.

— Роджер! — внезапно заговорила Джорджина. — Тебе остается только одно — бежать.

— Что?! — Он изумленно уставился на девушку. — Бежать? Как? Куда?

— Романтичные юные болваны всегда бегут в море, — заявила она. — Так почему бы тебе не убежать от него?

— Но куда я могу бежать? — пролепетал Роджер.

Джорджина раздраженно тряхнула черными локонами:

— Мир велик, а ты силен и здоров. В летние месяцы мог бы пожить с цыганами в лесу или добраться до Лондона и найти там какую-нибудь работу.

— Нет, — мрачно покачал головой Роджер. — Ты предлагаешь чересчур крутые меры — такое лекарство может повредить почище болезни. Так я потеряю все — в том числе маленькие преимущества, которые дает мне происхождение и образование. Между тем я твердо решил добиться чего-нибудь достойного, и было бы величайшей глупостью потратить лучшие годы юности, зарабатывая гроши, как лудильщик.

— Я не предлагаю тебе убежать навсегда — достаточно месяца или двух, пока не исчезнет угроза. Возможно, твоему отцу дадут новый корабль и прикажут отправляться в плавание.

Роджер впервые серьезно задумался над предложением Джорджины, Он пересек узкую комнату и снова сел. рядом с ней.

— Это другое дело, — пробормотал он. — Но лес отпадает. Египтяне могли бы принять тебя, но не меня, решив, что я послан шпионить за ними.

— Тогда отправляйся в Лондон. До него менее сотни миль — ты мог бы дойти туда пешком за неделю.

— Да, но у меня там нет ни единого друга, нет даже знакомого.

— В прошлом месяце я бы назвала тебе кучу своих знакомых, но сейчас город пуст, как барабан, а все мои друзья вернулись в сельские дома. Но ты симпатичный парень, Роджер, и быстро найдешь людей, которые будут рады тебе помочь.

— Боюсь, ты веришь тому, чему хочешь верить, — уныло произнес Роджер. — Конечно, обеспеченные джентльмены легко заводят друзей, но ведь мне придется уйти с пустыми руками. Бедняки живут трудно, и выжить им порой удается за счет других. Я не знаю никакого ремесла и могу работать разве что писцом. Через неделю я буду голодать.

— Чепуха! — сердито бросила Джорджина. — Было бы желание. У тебя есть пара рук, которые можно использовать самыми разными способами.

Живое воображение Роджера снова заработало вовсю. Он никогда не был в Лондоне, но достаточно о нем знал, чтобы понимать, что позолоченный мир, в котором Джорджина резвилась несколько недель, весьма далек от того, в каком рискует оказаться молодой человек, не имеющий ни денег, ни покровителя. Старый Бен, слуга Бруков, родился в Лондоне и часто рассказывал Роджеру жуткие истории о долговых тюрьмах в Ньюгейте, Флите и Бедламе, где сумасшедших, которые бьются головами о стены и едят грязную солому, показывают каждому, кто заплатит сторожу шиллинг. По рассказам Бена Роджер хорошо представлял себе шумные и зловонные переулки, в которых шныряют проститутки и воры, поджидающие какого-нибудь сельского простака, чтобы обчистить его карманы.

— Нет, — подумав, сказал он, — у меня не хватит духу отправиться в Лондон.

— Тогда броди по деревням, — ядовито посоветовала Джорджина. — Сейчас разгар лета, и тебе не повредит сон под изгородями.

— Мне нужно не только спать, но и есть; не могу же я все время выклянчивать кусочки хлеба. Повторяю: я не владею ремеслом и к тому же не настолько силен, чтобы работать с утра до ночи. Будь у меня деньги, чтобы некоторое время обеспечивать себя едой, я, может быть, и рискнул, но у меня нет ни пенни.

— В этом я могу тебе помочь, — охотно вызвалась Джорджина. — Конечно, мой выигрыш на скачках ушел на тряпки, как и деньги, которые папа мне выделил на три месяца. Но у меня есть безделушки, которые потянут на солидную сумму, ты можешь взять их и продать в Уинчестере или Саутгемптоне.

— Я не могу взять твои драгоценности, — возразил Роджер.

— Не будь дураком! Я же не отдам тебе самое ценное, но в шкатулке, доставшейся мне от бабушки, полным-полно старых побрякушек, которые я не надену ни за что на свете. Тем не менее они золотые, и в городе за них можно получить неплохие деньги.

— Нет-нет, я не стану тебя грабить. Это часть твоего наследства, и драгоценности могут понадобиться тебе самой, если возникнут денежные затруднения.

— Чушь собачья! Будучи единственной наследницей отца, я не нуждаюсь в состоянии, а если бы нуждалась, то быстро получила бы его, благодаря лицу и фигуре. Я предлагаю тебе всего лишь жалкие безделушки, и ты должен взять их, Роджер. Это единственный способ спастись от кошмарной жизни на море.

Ее слова напомнили Роджеру о грозящей ему судьбе; но все же он продолжал колебаться. Пусть даже имея небольшой запас золота, бросить всех, кого он знал, изменить единственный образ жизни, который был ему понятен и доступен? Нет, это предприятие не казалось ему заманчивым. Неизвестное всегда страшит, и возможность оказаться выброшенным из мира безопасности и комфорта, знакомого ему с рождения, окунуться в жизнь, чреватую неведомыми трудностями, пугала его немногим меньше морской службы.

— Нет, Джорджина, — сказал Роджер, — я не могу этого сделать. Ты забываешь, что до сих пор я вел еще менее самостоятельную жизнь, чем ты, и что мне еще нет шестнадцати. Я слишком молод, чтобы оказаться в полном одиночестве, пусть и на несколько месяцев.

— Так вот в чем дело! — фыркнула она. — Ты не мужчина, как тебе хочется думать, а просто робкий мальчуган.

— Ничего подобного! — сердито заявил он.

— Однако ведешь ты себя именно так. Любая девушка скажет тебе, что ты не мужчина, как только на тебя посмотрит.

— Какого дьявола ты имеешь в виду?

— То, что слышал! И не надейся, что мундир мичмана сделает тебя мужчиной. Это так же невозможно, как девушке стать женщиной, всего лишь побывав при дворе.

Роджер покраснел до корней волос.

— Ах вот ты о чем, — пробормотал он.

Некоторое время они молча смотрели друг на друга. Башня снова слегка качнулась, и они опять испытали странное ощущение полной оторванности от повседневной жизни, оставшейся далеко внизу. Роджер чувствовал, как пылают его щеки и бешено колотится сердце. Черные глаза Джорджины взволнованно блестели, алые губы раскрылись в загадочной насмешливой улыбке.

Внезапно он привлек ее к себе, и их губы слились в страстном поцелуе. Роджер ощутил мягкие округлости тела девушки, и в его мозгу точно вспыхнуло яркое пламя. Поцелуй они прервали только в тот момент, когда пришлось перевести дыхание.

— Черт возьми! — воскликнул Роджер. — Я покажу тебе, мужчина я или нет! — И когда их губы вновь слились, опрокинул девушку на подушки, стиснув в бешеном объятии.

Несколько минут они лежали, полностью утратив чувство пространства и времени; их юношескую страсть разжигали жадные ласки, рук» Роджера становились все более дерзкими.

Внезапно Джорджина оттолкнула его со словами:

— Фи, Роджер! Прекрати немедленно! Я не позволю ни одному мужчине так со мной обращаться, если он не влюблен в меня!

— Но в тебя влюблен! — воскликнул Роджер, будучи не в силах справиться с возбуждением. — Я всегда любил тебя, Джорджина! С того момента, как впервые увидел!

— Неправда! Я этому не верю! — воскликнула девушка, чье лицо было не менее красным, чем лицо Роджера. Но она уже не пыталась противиться его ласкам, а только шептала: — Пожалуйста, Роджер, не надо! Ты еще мальчик, и глупо притворяться мужчиной.

— Я докажу тебе, что я мужчина, — пробормотал он, и их губы встретились снова. Несколько секунд их сердца бешено колотились совсем рядом друг с другом, потом Роджер, задыхаясь, прошептал: — Ты хочешь, чтобы я это доказал?

Ответом были полуистерический смех и руки, крепко обвившиеся вокруг его шеи.

Глава 5

ДОРОГА К УДАЧЕ

Роджер сидел, глядя в окно башни, выходящее в сторону залива, но его глаза различали древнее аббатство Крайстчерч и волны, пенящиеся о зазубренные скалы, отнюдь не в большей степени, чем детали вида, открывавшегося с крыши его собственного дома сегодня утром.

Лицо Роджера было красным, волосы беспорядочно топорщились, и ему стоило немалых усилий сдержать дрожь в руках. Никогда еще его юная душа не погружалась в такие глубины отчаяния. Совсем недавно он ощущал неведомый ему до сих пор восторг и радостное возбуждение — испытанное им наслаждение превзошло самые смелые его ожидания, хотя и оказалось слишком коротким. Но теперь он с ужасом осознавал то, что означает для него происшедшее. Казалось, на протяжении прошедших двадцати четырех часов его жизнью руководил злой ангел. Мало того, что на него неожиданно обрушился мичманский патент, что он напился и оскорбил отца непослушанием, так в довершение всего он соблазнил Джорджину.

Роджер не осмеливался посмотреть на нее, боясь, что она либо разразится слезами, либо до самой глубины души пронзит его гневным взглядом черных глаз.

— Что тревожит тебя, дорогой? — внезапно послышался ее голос. — Я тебе больше не нравлюсь?

Эти слова принесли ему некоторое облегчение. Она не была сердита — возможно, только напугана.

— Конечно, нравишься, — с трудом вымолвил он, все еще не смея обернуться к ней. — Я… по-моему, ты восхитительна. И ничего не бойся. Я поступлю с тобой честно. Мы должны подождать, пока я достигну возраста, когда можно вступать в брак, но я готов…

— Роджер, — сказала Джорджина более твердым голосом, — подойди и сядь рядом со мной.

Наконец повернувшись, Роджер с удивлением обнаружил, что она уже привела в порядок прическу, разгладила юбку и сидела, с улыбкой глядя на него.

— Ты… ты не сердишься? — пролепетал он.

— Конечно нет, глупый. Со мной такое не в первый раз.

— Ты имеешь в виду, что проделывала это раньше? — недоверчиво спросил Роджер, в душе у которого облегчение боролось с внезапно вспыхнувшей ревностью.

— Почему бы и нет? — Джорджина пожала плечами. — Это такое же удовольствие для женщины, как и для мужчины, и просто несправедливо, что мужчины могут заниматься любовью, когда им вздумается, а девушки должны жить, как мраморные статуи.

— С кем у тебя это было? — свирепо осведомился Роджер,

— Не твое дело. Впрочем, могу и ответить. В Лондоне мне больше остальных нравился один из моих ухажеров. Старая тетя Софи до того уставала просиживать со мной на всех раутах на позолоченных стульях с жесткими спинками, что спала почти всю вторую половину дня. От дурочки кузины Доротеи было труднее избавиться, но два-три раза в неделю мне удавалось отправить ее по магазинам вместе с моей горничной Дженни — смышленая девушка, и ее было легко подкупить, поэтому, послав ее за покупками, я проводила время с любовником в его комнатах на Джермин-стрит.

Роджер пришел в ужас, что было абсолютно нелогично, учитывая его недавнее поведение.

— Ты хочешь сказать, что сама ходила в апартаменты мужчины и позволила ему соблазнить тебя?

— Ну а что, если так? Не вижу, по какой причине это может шокировать тебя. Но вообще-то он меня не соблазнял. Я потеряла все, что мне было терять, прошлой весной, перед поездкой в Лондон.

Ревность Роджера удвоилась при мысли, что кто-то из соседей первым насладился чарами Джорджины, а логичное предположение, что ее, должно быть, принудили к этому силой, вызвало у него приступ гнева.

— Назови мне его имя, — воскликнул он, — и, клянусь Богом, я убью его!

— Ты не сделаешь этого и не смог бы сделать, даже если бы попытался, мой маленький рыцарь. Это был капитан Койнем.

— Что? — выпучил глаза Роджер. — Неужели тот самый разбойник?

— Конечно. Другого я не знаю.

— Джорджина! — простонал Роджер. — Я ведь постоянно предупреждал тебя, что кататься верхом по лесу одной очень опасно.

Его живое воображение тут же нарисовало ему дикую сцену — как визжащую Джорджину стаскивают с лошади, тянут в кусты, грубо насилуют и оставляют растерзанной и лежащей в обмороке. Все же любопытство одержало верх, и он добавил:

— Вероятно, это было ужасно для тебя, но как такое случилось?

— Не так и ужасно, — улыбнулась Джорджина. — Мы столкнулись с ним неподалеку от королевского вяза. Я всегда считала, что драгоценности существуют, чтобы их носили, а не держали запертыми в шкатулке. В тот день у меня на пальце было прекрасное кольцо с сапфиром, а в шляпе — эгрет с бриллиантами. Капитан Койнем вежливо приветствовал меня, но попросил отдать ему драгоценности. Я взмолилась, чтобы он оставил мне хотя бы кольцо, так как оно раньше принадлежало моей матери. Он сказал, что я могу оставить себе обе драгоценности, если уплачу за каждую поцелуем. Койнем был видным парнем, прилично одетым и хорошо воспитанным, поэтому я сочла такую цену достаточно дешевой. Мы спешились, и он поцеловал меня в первый раз. Поцелуй был долгим, и парень знал свое дело. Потом он подхватил меня сильными руками и отнес на мох под деревьями, дабы, по его словам, поцеловать во второй раз в обстановке, более подобающей моей красоте. Можешь назвать меня бесстыдной шлюхой, но я ни капельки не жалею о том солнечном дне прошлой весной, когда я повстречала в лесу капитана Койнема. Потеря девственности оказалась весьма романтичной.

Некоторое время Роджер не мог вымолвить ни слова. Он часто слышал о знаменитом разбойнике, но никогда не видел его. Рассказ Джорджины оказался настолько не похож на то, что он ожидал услышать! Парень, несмотря на его чудовищную наглость, вроде бы вел себя достаточно цивилизованно, учитывая, что Джорджина по собственной воле стала его жертвой. Роджер спрашивал себя, должен ли он, учитывая приключения Джорджины, все еще предлагать ей себя в мужья. Традиции требовали, чтобы любая девушка, которую джентльмен выберет в жены, шла к алтарю непорочной, как ангел, не важно, какие проказы она будет выделывать потом, если супруги предпочтут идти каждый своей дорогой, лишь бы скрывала свои похождения, дабы не запятнать имя мужа.

Тем не менее Джорджину никто не принуждал рассказывать ему о своих грехах, а он признался ей в любви прежде, чем она это сделала. Даже если Джорджина и не являлась томным золотоволосым ангелом его грез, она была одним из красивейших созданий, которых он когда-либо видел, а ее недавние нежные объятия придавали ей новую привлекательность. К тому же вряд ли ему удастся найти девушку, чьи интересы настолько бы совпадали с его собственными; за те многие часы, которые они провели вместе, ему ни разу не было с ней скучно. Эпизод с разбойником был неприятностью, которая могла случиться с любой неосторожной девушкой, а связь с лондонским щеголем можно оправдать необычными условиями воспитания вкупе с жаждой приключений. Роджер решил послать к черту традиции, тем более что любой джентльмен должен держать свое слово, при каких бы обстоятельствах он его ни дал.

— Пенни за твои мысли, Роджер, — мягко промолвила Джорджина.

— Я просто думал, — с улыбкой ответил он, — как скоро мы сможем пожениться. Боюсь, нам не дадут разрешения, пока мне не исполнится семнадцать, но этого ждать не так уж долго. Вся беда в том, что у меня нет денег.

— Ты такой милый, Роджер, — вздохнула она. — Неужели ты в самом деле намерен жениться на мне?

— Конечно. Если только ты не обещала тому парню в Лондоне выйти за него замуж.

Джорджина беспечно пожала плечами:

— Гарри? Разумеется, нет! Прежде всего, он уже женат, но даже если бы это было не так, я все равно бы за него не вышла. Он чертовски красив, но абсолютно никчемный тип.

— Тогда обещай мне его забыть, и все будет в порядке. Один Бог знает, какое будущее мне уготовано, но, как только представится возможность, я поговорю с твоим отцом.

Джорджина взяла его за руку и силой усадила рядом с собой.

— Роджер, — серьезно сказала она, — — я глубоко тронута честью, которую ты мне оказываешь, тем более что я уже не девушка и могу считаться несвежим товаром. Но я пока что не намерена ни за кого выходить замуж.

— Но так не может продолжаться, — запротестовал Роджер. — Имея трех любовников в семнадцать лет, ты должна, наконец, подумать о том, чтобы стать респектабельной леди.

— Не трех, а четырех, — с усмешкой поправила Джорджина. — На балу в Лэнсдаун-Хаус я познакомилась с одним молодым красавцем, и мы снова повстречались во время вечеринки на воде у старого Куинсберри. Он затащил меня в лодку, и я просто не сумела заставить себя сопротивляться.

— Джорджина! — в ужасе воскликнул Роджер. — Как ты могла? Еще один такой сезон, и твое имя станет притчей во языцех. Тогда уж никто на тебе не женится.

Она тряхнула темными локонами:

— Милый Роджер, ты ничего не понимаешь. Да, у меня было четверо любовников, так что из того? Я надеюсь заиметь еще сорок, если найду столько мужчин, которые смогут меня удовлетворить. Даже не сорок, а целую сотню, причем самых красивых во всем королевстве. Что касается брака, то можешь не беспокоиться. Разве ты не знаешь, что я богатая наследница?

— Я знаю, что у твоего отца репутация состоятельного человека, — кивнул Роджер.

— Он куда богаче, чем ты думаешь. Это поместье и дом на Бедфорд-сквер всего лишь небольшая часть его состояния.

— Неужели? Я слышал, что старый мистер Тереби умер далеко не бедным, но понятия не имел, что он оставил твоему отцу несметные богатства.

— У папы, представь себе, недурная голова, и он сам заработал много денег. Интерес к механике и инженерному делу, из-за которого люди считают его спятившим, принес ему состояние.

— Ты никогда мне об этом не рассказывала.

— Я и сама ничего не знала, пока папа не представил меня в Лондоне герцогу Бриджуотерскому — одному из его партнеров в компании. Его светлость первым соорудил канал, чтобы доставлять уголь с рудников в Уорсли до Манчестера по воде, а не на лошадях, но папе подал такую идею мистер Джозайя Уэджвуд.

— Тот самый гончар мистер Уэджвуд, который делает такие красивые тарелки и урны?

— Тот самый. Это мистер Уэджвуд обнаружил инженерный гений в молодом Джеймсе Бриндли, который потом стал у него работать. Вместе они соорудили большой канал, связывающий Трент и Мерси, чтобы доставлять изделия мистера Уэджвуда с его предприятий в Этрурии к портам с экономией не менее семидесяти процентов. Папа также проявил интерес к мюль-машине мистера Сэмюэла Кромптона, которая оказалась куда лучше старой прядильной машины. На таких предприятиях папа и заработал состояние.

Роджер изумленно смотрел на нее:

— Выходит, ты в самом деле богатая наследница и великолепная награда для любого мужчины, даже если забыть о твоей красоте.

— Да, — серьезно подтвердила Джорджина, — мое приданое будет составлять сотню тысяч фунтов. Папа рассказал мне об этом, чтобы я по глупости не выскочила за какое-нибудь смазливое ничтожество. А кто в здравом уме откажется простить мне несколько грешков, когда речь идет о таком богатстве? За такие деньги я могу купить себе графа, стоит только пожелать. Но мне не нужна старая развалина. Мне нужен муж, который будет со мной обходителен и поможет мне добиться успеха. Я, как и ты, Роджер, хочу стать известной персоной в этом мире. Тут одними деньгами не обойдешься. Мне нужны влияние и власть — я хочу стать первой леди королевства, конечно, не считая членов царствующей семьи. Если муж, которого я выберу, сможет вознести меня так высоко, я, возможно, буду ему верна. Если нет, то стану использовать свою красоту с таким же успехом, с каким великие полководцы используют свои батальоны. Я лягу в постель к одному мужчине или к двадцати, лишь бы они подняли меня на ступеньку выше, ближе к тем целям, к которым я стремлюсь. Быть может, я стану любовницей короля и буду по своей воле создавать и сокрушать государственных мужей, но что бы ни случилось, я клянусь, что сделаюсь герцогиней прежде, чем мои волосы начнут седеть.

Большие блестящие глаза Джорджины были устремлены к голубому горизонту; ее цыганская кровь вызывала пророческие видения предназначенной ей бурной и ослепительной карьеры.

Страстный монолог девушки временно лишил Роджера дара речи.

— Не сомневаюсь, Джорджина, — заговорил он, придя в себя, — что твои деньги помогут тебе купить герцогскую корону, но в наши дни короли не делают своих любовниц герцогинями.

Вернувшись к действительности, Джорджина рассмеялась:

— Если они делали это раньше, то почему бы им не поступить так снова? Карл II сделал Каслмейн герцогиней Кливлендской, а француженку Луизу — герцогиней Портсмутской, даровав по герцогству всем их сыновьям; а Георг I превратил алчную немецкую шлюху, которую привез с собой, в герцогиню Кендалскую.

Облегчение, испытываемое Роджером оттого, что ему не придется связывать себя обязательством женитьбы, теперь перевешивала обида при мысли, что он завоевал это восхитительное существо, которое одновременно шокировало и привлекало его, лишь для того, чтобы сразу его потерять.

— Ну что ж, — сердито буркнул он, — раз от меня тебе нет никакой пользы и ты предпочитаешь осуществить свой безумный план и превратиться в шлюху ради герцогства, мне остается пожелать тебе удачи.

Джорджина смотрела на него с печальной улыбкой:

— Не говори глупостей, Роджер. Было бы безумием для нас обоих, если бы я согласилась стать твоей невестой. Что до герцогства, то мало быть обычной шлюхой, чтобы заполучить клубничные листья герцогской короны. Не бойся, о тебе я никогда не забуду. Я буду любить тебя больше всех моих любовников и считать моим самым старым и верным другом.

Лицо Роджера сразу же просветлело.

— Ты говоришь правду, Джорджина?

— Конечно. — Она снова взяла его за руку и весело улыбнулась. — Что бы ты хотел в качестве твоей доли добычи? Хочешь быть секретарем по делам северных или южных графств? Хотя нет, я лучше сделаю тебя казначеем вооруженных сил — это самый прибыльный пост.

Роджер засмеялся и поднес к губам пальцы, держащие его руку:

— Остаюсь покорнейшим и преданнейшим слугой вашей светлости.

Внезапно Джорджина вновь стала серьезной и, отпустив руку Роджера, посмотрела ему в глаза:

— Я достаточно повидала молодых лондонских щеголей, Роджер, чтобы понять, что ты не обычный парень. Вместе мы можем далеко пойти. Не думай, что я поведала тебе о своих интимных приключениях просто так или движимая извращенной гордостью тем, что в таком юном возрасте уже имела несколько любовников. Для всех других это остается тщательно хранимым. секретом. Но в будущем мне понадобится человек, который знает меня лучше, чем я сама, которому я смогу полностью доверять и который сможет дать мне правильный совет, когда я окажусь в критической ситуации. Тебе может показаться, что от этой комнаты слишком далеко до Лондона и до могущества, которое управляет армиями из-за спинки трона, но я не сомневаюсь, что мы с тобой этого достигнем, и обещаю заботиться о твоих интересах не меньше, чем о моих. В настоящий момент я сделала для тебя все, что могла. Теперь очередь за тобой. Но я дала тебе то, что никогда не сможет дать другая женщина, так как сегодня сделала тебя мужчиной.

Внезапно Роджеру пришло в голову, что хотя он и не связал себя обязательством жениться на Джорджине, но оказался связанным в ином отношении. Смысл ее слов был абсолютно ясен. Роджер ссылался на свою юность, оправдывая страх перед неведомыми трудностями и опасностями, но Джорджина сделала из него мужчину и теперь вправе ожидать соответствующего поведения. Его вновь охватила паника, и в последней попытке спастись он смущенно пробормотал:

— Да, ты сделала меня мужчиной, но я не чувствую никакой разницы. Возможно, потому, что оказался не слишком хорош как мужчина.

— Достаточно хорош, дорогой, — заверила его Джорджина. — Для первого раза ты отлично справился со своей ролью. И теперь должен играть роль мужчины в большом мире.

Роджер понимал, что его честь поставлена на карту. Отступить означало опозориться перед Джорджиной, а эта мысль была для него невыносимой. И все же чем больше он об этом думал, тем меньше сожалел, что попался в шелковые сети, которые, как теперь ему было ясно, она намеренно расставила для него. Решение мучительного вопроса, подчиняться ли ему воле отца или продолжать сопротивление, было принято за него. Роджер чувствовал, будто с его плеч свалилась тяжкая ноша. Теперь ему был ясен дальнейший образ действий, и его даже удивляло, что он сразу не пришел к подобному решению, усмотрев в нем единственный выход из всех его затруднений.

— Пусть будет так! — воскликнул он. — Я отправляюсь ближайшей ночью.

— Отлично! — Джорджина радостно захлопала в ладоши. — Куда же ты отправишься?

— Думаю, в Лондон, но по дороге может представиться другой шанс. — Его взгляд упал на корзину с провизией. — Еще очень рано, но я чувствую жуткий голод.

— И я тоже! — рассмеялась Джорджина, вскакивая, чтобы распаковать корзину. — Это естественно после такого напряжения. Хорошо бы распить бутылку искристого «Силлери», чтобы отметить такое событие, но у нас есть только сидр, правда, с множеством закусок.

Через полчаса их здоровый молодой аппетит уничтожил все, что Джорджина прихватила из кладовой.

Еще не было одиннадцати, но сытная еда и жаркий воздух навеяли на них дремоту.

— Если ты намерен отправиться в путь вечером, — сказала Джорджина, — то сейчас неплохо бы поспать. Что ты об этом думаешь?

— Да, — кивнул Роджер, — вчера у меня был утомительный день, и я чувствую себя так, будто неделю не ложился спать.

Джорджина приспособила старые подушки на краю дивана и, устроившись поудобнее, позвала Роджера, положила его голову себе на грудь, коснувшись лба мягким подбородком. Некоторое время они лениво обменивались ласками, потом заснули.

Когда Роджер и Джорджина проснулись, было уже начало третьего. Все еще согретые долгими объятиями, они снова поцеловались, затем сели и привели в порядок измятую одежду.

— Думаю, нам лучше спуститься, — сказала Джорджина, — и посмотреть, что удастся найти для тебя в моей шкатулке с драгоценностями.

— Ни за что… — начал Роджер, но она отмахнулась от его протестов:

— Не будь глупым, Роджер. Деньги в кармане означают разницу между счастьем и горем. Мало кто предоставит достойную работу нищему, который клянчит кусок хлеба, но полный кошелек внушает доверие, и его обладатель может ставить свои условия. Ты не должен тратить времени, нанимаясь пилить дрова, чтобы заработать на жизнь. Немедленно поезжай в Лондон и устройся секретарем к какому-нибудь аристократу, который позднее сможет оказаться для нас полезным.

— Но я собираюсь отсутствовать не более двух или трех месяцев, — возразил Роджер.

— Это будет зависеть от обстоятельств, но тебе лучше расстаться с этой идеей, так как она приведет к тому, что ты зря израсходуешь время и ничего не добьешься. Если твой отец смягчится или тебе не повезет в Лондоне, то ты, конечно, должен вернуться. Но если сумеешь заполучить хорошую должность — сделаешься независимым от семьи, так что будет разумнее держаться этой должности.

Возразить на это было нечего, и, когда Джорджина окончательно расправила свои широкие юбки, Роджер взял корзину и следом за ней стал спускаться по кажущейся бесконечной винтовой лестнице.

Оставив Роджера во фруктовом саду, Джорджина вошла в дом, намереваясь вынести шкатулку, прикрыв ее каким-нибудь тряпьем, и обследовать вместе с Роджером ее содержимое под деревьями. Но, войдя внутрь, узнала, что ее отец отправился в Крайстчерч по какому-то делу, поэтому снова вышла и повела Роджера к себе в комнату.

В душном послеполуденном воздухе не слышалось никаких звуков, так как слуги отдыхали после утренних трудов. Отперев шкаф, Джорджина извлекла из него одну большую шкатулку из крокодиловой кожи и две маленьких. Открыв все три, она высыпала их содержимое на яркое лоскутное покрывало своей кровати.

Роджер всегда знал, что Джорджина обожает безделушки, так как она нацепляла их на себя при каждом удобном случае, но удивился при виде ее обширной коллекции. Значительную часть составляли дешевые побрякушки, которые Джорджина покупала на карманные деньги в соседних городах, но три четверти ее сокровищ были настоящими драгоценностями.

Проворными пальцами Джорджина принялась сортировать предметы в две кучки, и Роджер, видя, что предназначенная для него доля быстро увеличивается в размере, снова стал протестовать. Но девушка отказалась слушать, щедро продолжая бросать в кучу золотые цепочки, броши и инкрустированные стразами пряжки для туфель.

— Уверяю тебя, мне не нужны старомодные побрякушки. Я никогда не ношу такие вещи, и папа даже не заподозрит, что я их отдала. Кроме того, я хочу, чтобы у тебя были деньги не только на еду. Когда ты доберешься до Лондона, должен будешь поселиться в хорошей гостинице. У «Лебедя с двумя шеями» на Лэд-Лейн и «Головы турка» на Стрэнде неплохая репутация. Если ты остановишься во второй из них, то окажешься поблизости от банка Хора, куда я советую тебе поместить деньги, вырученные от продажи драгоценностей. Потом тебе придется обзавестись хорошо скроенной одеждой и посещать кофейни на Уайтхолле 26 и в Сент-Джеймсе 27. Тебя примут за состоятельного молодого человека, и вскоре ты обзаведешься знакомыми, которые представят тебя влиятельным персонам. Будь любезен с их женщинами, и для тебя откроются великолепные возможности.

Пока Джорджина трещала без умолку, испытываемые Роджером тягостные предчувствия необходимости заниматься ручным трудом и спать на сеновалах уступали место радужным видениям успеха и комфорта. Теперь предстоящая авантюра сулила ему не страх, а сплошные радости.

Завершив осмотр драгоценностей, Джорджина завернула долю Роджера в кусок крепкого атласа и сунула в один из его просторных карманов.

— Мне никогда не удастся отблагодарить тебя, — пробормотал Роджер, снова ее целуя.

— Вот еще! — фыркнула Джорджина, отстраняясь. — Не забывай, что отныне твоя шпага принадлежит мне, да и мозги тоже. Быть может, они потребуются мне раньше, чем ты думаешь. Как только ты где-нибудь устроишься, сообщи мне свой адрес, и я найду предлог, чтобы сопровождать папу во время его следующего визита в Лондон.

Они уже собирались покинуть комнату, но Роджер внезапно остановился:

— Джорджина, мне только что пришла в голову странная мысль. Помнишь прошлые Святки, когда ты предсказывала мне будущее по стакану воды? Ты заявила, что лето принесет великие перемены в моей жизни и что я буду обременен новыми заботами и обязанностями. Я подумал, что это как-то связано с переходом в высшую школу в Шерборне, и не догадывался, что ты предсказываешь мне скорое расставание со школой.

— Да, теперь припоминаю, — кивнула Джорджина. — Ты хотел бы, чтобы я снова заглянула для тебя в стакан? Но это риск. Я ведь должна сообщить тебе то, что увижу, а там может не оказаться ничего хорошего.

— Я готов рискнуть, — отважно заявил Роджер.

— Хорошо.

Пока он убирал веера и надушенные перчатки с маленького столика в стиле буль 28 и передвигал его из задрапированного муслином эркера в середину комнаты, Джорджина наполнила водой из кувшина на умывальнике стакан, поставила его в центре стола, придвинула стул и села. Роджер расположился напротив.

— Возьми меня за руки, — велела Джорджина.

Роджер повиновался, она уставилась в стакан и через пару минут более тихим, чем обычно, голосом заговорила:

— Тебе придется неоднократно пересекать водное пространство, Роджер, и каждый раз это будет грозить тебе опасностью. Я вижу тебя несколькими годами старше, тонущего и сжимающего в зубах какой-то ценный пергамент. Теперь сцена меняется. Я вижу тебя со шпагой в руке, и это произойдет скоро. О, дорогой, будь осторожен! Хотя погоди, я не вижу крови. Ни капли крови не пролилось, и ты смеешься вместе с высоким мужчиной. Я не вижу его лица, но вроде бы у него что-то не так с левым глазом. Мне он не нравится. С ним еще один человек — старик с седыми волосами. Он мошенник, но смотрит на тебя с любовью. Вы вступите в какое-то партнерство и извлечете солидную прибыль, но это опасная игра, и она не принесет тебе удачи.

Джорджина сделала паузу и заговорила снова:

— Я вижу тебя в сумерках на вересковой пустоши, неподалеку от леса. Ты гораздо старше, чем теперь. На дороге стоит карета, и ты сердито разговариваешь с сидящими в ней людьми. Они похожи на знатных иностранцев — богато одеты и при шпагах с украшенными драгоценными камнями рукоятками. Внимание! Они выходят, и ты сражаешься с ними. Старший из двух бешено тебя атакует. В ваших сердцах смерть. Между вашими шпагами встает образ женщины. Она хрупкая, светловолосая и с аристократической внешностью. Это из-за нее вы сражаетесь. Теперь все застилает кровавый туман. Увы, я больше ничего не вижу! Не могу различить, жив ты или мертв. — Со стоном она вырвала ладони из рук Роджера и, закрыв ими лицо, уронила голову на стол.

Роджер слегка побледнел, но быстро пришел в себя и начал гладить волосы девушки, негромко бормоча:

— Не плачь, Джорджина. Пожалуйста, не плачь. Со мной все будет в порядке, клянусь тебе. Ты говоришь, что это случится через несколько лет, а к тому времени я стану взрослым и смогу устоять с рапирой в руке против кого угодно.

Джорджина подняла голову; ее глаза были заплаканными.

— Роджер, милый, пожалуйста, будь осторожен. Ты несдержан, а между тем должен сохранять спокойствие — от этого зависит твоя жизнь. И тебе понадобится весь твой опыт, ибо твоим противником будет один из лучших фехтовальщиков Франции.

— Франции? — переспросил Роджер.

— Да. — Она встряхнулась. — Почему я так сказала? Сама не знаю. Но я уверена, что видела тебя в возрасте примерно двадцати лет, во Франции, дерущимся на жестокой дуэли.

Джорджина еще в детстве обнаружила, что унаследовала дар ясновидения от матери-цыганки, и часто предсказывала Роджеру судьбу, но обычно полушутя и никогда с такой вспышкой эмоций.

— Раньше ты ни разу так подробно не описывала людей, с которыми мне предстоит встретиться, — задумчиво произнес он.

Джорджина пожала плечами:

— Возможно, с возрастом мой дар совершенствуется. Хотя я так не думаю. В скучном существовании школьника нечего предвидеть, но теперь с тобой может произойти все, что угодно.

— А ты не ревнуешь к светловолосой девушке? — рассмеялся Роджер, пытаясь обратить все в шутку.

— Почему я должна ревновать? — серьезно отозвалась Джорджина. — Я первой заполучила тебя и заполучу последней, если захочу. Вернее… если ты останешься в живых и сможешь вернуться ко мне.

— Куда бы я ни отправился, я никогда не забуду тебя, Джорджина, — заверил ее Роджер. — Я могу влюбляться в других женщин, но ты всегда будешь занимать особое место в моем сердце.

— А ты в моем, милый Роджер. Наша дружба в последние два года означала для меня куда больше, чем ты думаешь. Но время идет. Уже почти четыре, а тебе до отъезда нужно купить несколько вещей в Лимингтоне, так что ты должен уходить, если хочешь выехать в Лондон вечером.

— Хорошо. Давай спускаться и попрощаемся, пока мою лошадь приведут из конюшни.

— Нет. — Она покачала головой. — Я не пойду тебя провожать. Поцелуй меня здесь, а потом я поплачу о тебе, лежа на кровати. Это глупо, но сейчас мне почти кажется, что я люблю тебя.

— Тогда обещай быть моей! — повинуясь душевному импульсу, воскликнул Роджер. — Ты прекрасна, и если то, что я к тебе испытываю, не любовь, то я просто не знаю, как назвать это чувство. Твои поцелуи обжигают меня как пламя, и я готов пожертвовать жизнью, чтобы сделать тебя счастливой.

— Нет, милый Роджер, ты говоришь глупости. Мы должны посвятить себя чему-то более важному, чем летняя вспышка страсти. Поцелуй меня и уходи. Да хранит тебя Бог!

Вновь ее руки обвились вокруг его шеи, и их губы слились в поцелуе. Потом Джорджина оторвалась от Роджера и отвернулась, сдерживая рыдания.

Спустя минуту Роджер уже сбегал по лестнице навстречу успеху и славе.

Глава 6

ВЕНДЕТТА

Приняв план Джорджины, Роджер намеревался отправиться в Лондон, произвести там должное впечатление, благодаря природным дарованиям и деньгам, вырученным от продажи драгоценностей, и обеспечить себе благоприятное начало карьеры. С того момента, как он повернет свою лошадь на дорогу к Линдхерсту и Лондону, его будущее должно полностью измениться.

Однако судьба распорядилась, чтобы инстинкт побудил Роджера свернуть к Лимингтону. Во-первых, хотя кобыла, на которой он ехал, всегда предоставлялась ему во время каникул, Роджеру даже в голову не приходило отнять ее у родителей, дабы обеспечить себе средство передвижения; во-вторых, Джорджина внушила ему, что до начала путешествия он должен купить в городе несколько необходимых вещей; в-третьих, он не мог внезапно исчезнуть, не сказав матери ни слова.

Въехав в Лимингтон с запада, Роджер направился мимо церкви вверх по Хай-стрит, затем через низкую арку в конюшенный двор гостиницы «Ангел». Передав кобылу конюху для чистки и кормления, Роджер не сомневался, что здесь она будет в полной безопасности и на следующее утро, так как он не потребует лошадь, ее вернут в конюшню отца. Понимая, что видит маленькую гнедую кобылу в последний раз, Роджер ласково потрепал ее по шее и, повернувшись, побрел в пивную.

День был не рыночный, и в послеполуденный час комната с низким потолком пустовала. Роджер постучал хлыстом по крепкому дубовому столу и, когда появилась розовощекая девица, потребовал стакан ратифии и письменные принадлежности. Девушка принесла напиток, чернильницу, гусиное перо, песочницу и бумагу. Роджер сел за стол и написал письмо матери:

«Моя дорогая матушка!

Пожалуйста, не корите меня слишком сурово, но я твердо решил не отправляться в море. Единственная возможность избежать морской службы — на некоторое время покинуть дом. Только не думайте, будто я голоден и без гроша в кармане. Один хороший друг снабдил меня деньгами, так что я могу о себе позаботиться. Не беспокойтесь, если какое-то время не будете получать от меня писем — я напишу Вам, как только найду прибыльную должность, и, если к тому времени отец смягчится, с радостью вернусь домой обсудить другие планы моего будущего. Ваш любящий, хотя и непослушный сын

Роджер».

Посыпав послание песком, он запечатал его сургучом и положил в карман, зная, что перед отъездом сможет отдать любому человеку в городе и не сомневаться, что его доставят по адресу.

После этого Роджер задумался о предстоящем путешествии. Идти пешком всю дорогу до Лондона было бы глупой тратой времени и сил, тем более что теперь он мог себе позволить воспользоваться каретой. Тем не менее существовало определенное препятствие — его только что обретенное состояние было не в деньгах, а в драгоценностях, и, пересчитав имеющиеся у него деньги, Роджер обнаружил всего пять шиллингов и восемь пенсов.

Обратить безделушки Джорджины в наличные у местного серебряных дел мастера казалось рискованным предприятием. Мастер был весьма угрюмой личностью и наверняка бы заинтересовался, каким образом у парня оказались женские ювелирные украшения. Возможно, он подумает, что Роджер, попав в затруднительное положение, украл их из шкатулки матери, скажет, что ему нужно время для определения стоимости драгоценностей, и в тот же вечер отнесет их леди Мэри.

Мысль о своей коробке с деньгами, оставшейся в доме, растревожила воображение Роджера. В ней было более чем достаточно золота и серебра, чтобы оплатить поездку в карете до Лондона, если только ему удастся до нее добраться. Роджер не однажды среди ночи отправлялся на прогулку вместе со своим другом Джеком Бондом, в то время как мать думала, что он мирно спит в своей кровати, и возвращался домой под утро через окно спальни. Роджер спросил себя, осмелится ли нанести ночью тайный визит в свою комнату с целью ограбить собственную коробку с деньгами, и решил, что дело того стоит, так как он сможет прихватить заодно другие полезные вещи, которые в данный момент не в состоянии купить. Правда, придется подождать, пока все в доме улягутся спать, но несколько часов задержки ничего не изменят.

Добыв деньги, нужно будет отправиться пешком в Саутгемптон. До него было целых тринадцать миль, но для крепкого здорового парня это не такое уж большое расстояние. Он сможет добраться туда до рассвета, приобрести место в утренней карете и к вечеру быть в Лондоне.

При мысли о Лондоне его оптимизм значительно убавился. Ему сразу же припомнились рассказы старого Бена о грабителях и мошенниках. Роджер плохо представлял себе, сколько могут стоить драгоценности Джорджины, но предполагал, что сумма, скорее всего, колеблется между двумя и пятью сотнями гиней. Появляться в Лондоне с таким сокровищем означало искушать судьбу, но каким же образом он может от них избавиться?

И в Саутгемптоне, и в Уинчестере, если он решит прервать там свое путешествие, есть золотых дел мастера, которые честно уплатили бы ему за драгоценности, но вопрос заключался в том, захотят ли они иметь с ним дело. Не начнут ли интересоваться, где парень его возраста мог раздобыть такое множество золотых цепочек, брошей и браслетов? Роджер не мог придумать правдоподобного объяснения. Если его задержат и проведут расследование, то он будет с позором возвращен к отцу.

Чем больше Роджер думал о трудностях превращения драгоценностей в деньги, тем сильнее его беспокоила эта проблема. Если бы в Лондоне был человек, которому он доверял и к которому мог обратиться сразу по приезде, операцию удалось бы осуществить быстро и безопасно, но у него там не было ни единого знакомого, а попытка продать ювелирные изделия в провинциальных городах казалась ему чреватой расспросами и задержкой.

Перед его мысленным взором мелькнула элегантная фигура Друпи Неда, возбудив в нем минутную надежду. Роджер чувствовал, что может полностью довериться эксцентричному молодому аристократу, который, учитывая страсть к драгоценностям, возможно, купит у него весь комплект или, по крайней мере, организует продажу и проследит, чтобы Роджера не обманули. Но вопрос в том, находится ли Нед в Лондоне.

Все говорило за то, что его там нет. В это время маркиз Эймсбери наверняка пребывает в своем поместье Норман-руд в Уилтшире, а Нед должен провести с семьей не менее двух недель, прежде чем отправиться в большое путешествие. Не исключено, что он на несколько дней заедет в Лондон перед отбытием на континент, но было невозможно определить, когда именно это произойдет; к тому же он может отплыть во Францию более прямым путем из Саутгемптона.

В любом случае вряд ли стоит рассчитывать, что Друпи Нед окажется в лондонском доме лорда Эймсбери до середины августа, а до этого времени сельский паренек с весьма небольшой суммой наличных и кучей драгоценностей рискует стать жертвой акул, обитающих в мутных водах бедных кварталов столицы.

Пока Роджер ломал себе голову над насущной проблемой, входная дверь открылась и в пивную вошел Дэн Иззард. Приветствовав Роджера веселым возгласом «Добрый день, юный сквайр!», контрабандист подошел к узкому прилавку и постучал по нему пустой кружкой. Служанка вышла из задней комнаты и улыбнулась ему.

— Мастер Трэтл здесь? — осведомился Дэн и, когда девушка кивнула, добавил: — Тогда приведи его, и я тебя отблагодарю.

Пару минут спустя в комнате появился крепкий краснолицый трактирщик и спросил, что нужно Дэну.

Контрабандист бросил через плечо настороженный взгляд на Роджера, потом склонился над прилавком и, понизив грубый голос, заговорил с трактирщиком.

Роджер был все еще поглощен своими делами и сначала не обращал на разговор особого внимания. Очевидно, Дэн, зная Роджера, не слишком интересовался, прислушивается тот или нет, и Роджер пришел к выводу, что контрабандист договаривается о доставке новой партии нелегального спиртного для трактира. Но при взгляде на широкую спину Дэна ему в голову пришла внезапная мысль.

Несколько минут двое мужчин продолжали говорить вполголоса.

— Это меня устраивает, — наконец заявил Дэн. — Значит, через четыре ночи. — И он отвернулся от трактирщика.

— Дэн! — окликнул его Роджер. — Не хотите выпить со мной?

Контрабандист задержался на пути к двери:

— Конечно, мастер Роджер. Я никогда не отказываюсь от глотка хорошей выпивки. Думаю, маленькая кружка рома пойдет мне на пользу.

Мистер Трэтл налил ему ром и исчез, чтобы возобновить послеполуденный сон. Дэн, улыбаясь, взял кружку и сел за стол Роджера.

— За вашу долгую жизнь, молодой господин, — сказал он, подняв кружку. — Вы здорово подросли после нашей прошлой встречи, и скоро нам придется называть вас «мистер Брук».

— Ваше здоровье, Дэн. — Роджер улыбнулся в ответ и отхлебнул свой напиток. У него уже был готов план, для которого требовалось лишь небольшое искажение фактов. — Мой отец раздобыл для меня мичманский патент, и я надеюсь через месяц или два отплыть в море.

— Вот это да! Вас ожидает прекрасная жизнь, мастер Роджер.

— Не сомневаюсь. Но к такой жизни нужно привыкнуть, и это меня беспокоит. Я умру от стыда, Дэн, если меня стошнит, как только мой корабль выйдет из порта.

— А почему такое должно случиться, мастер Роджер? — удивленно спросил Дэн. — Я часто видел, как вы в ветреную погоду плавали на маленькой яхте вокруг острова и казались веселым и довольным.

— Это другое дело, — возразил Роджер. — Когда большой корабль выйдет в открытое море, меня может сразу же стошнить.

— Не такая уж это большая разница. Конечно, в бурю даже многих крепких мужчин выворачивает наизнанку, но при хорошей погоде вам нечего бояться.

Роджер вздохнул и уставился в свой стакан:

— Я должен быть уверен, что не покажу себя слабаком. Понимаете, я еще никогда не плавал дальше, чем вдоль берега до Пула или Саутгемптона, и не представляю, как чувствуешь себя, пересекая Ла-Манш.

— Говорю вам, тут нет никакой разницы, — заверил его Дэн, но теперь он смотрел на парня с сочувствием, думая, что какой-то старый морской волк, очевидно, напугал его рассказами о волнах высотой с горы и внушил ему, будто открытое море постоянно бушует.

Заронив эти мысли в голову контрабандиста, Роджер притворился, что не хочет больше говорить о своих тревогах, и спросил:

— Как ваши дела, Дэн?

— Недурно, мастер Роджер. Меня беспокоит только одно. Этот ублюдок Олли Никсон поклялся добраться до меня, и пару раз это ему едва не удалось.

Роджер знал, что Дэн имеет в виду старшего акцизного чиновника округа, чьей главной обязанностью была борьба с контрабандой, но горечь в голосе Дэна заставила его осведомиться:

— А почему мистер Никсон затаил против вас такую злобу, Дэн?

— Из-за происшествия прошлой зимой неподалеку от Пула. Младший брат Олли Никсона командовал отрядом береговой охраны. Они поймали нескольких ребят, которые, только что высадившись на берег, везли груз на лошадях по ущелью, и тут-то все и случилось.

— Я слышал об этом, — припомнил Роджер. — Один из контрабандистов ударил младшего мистера Никсона дубинкой по голове, и тот умер. Судьи всегда были снисходительны к контрабандистам, но убийцу они бы не пощадили, а это было настоящее убийство. За поимку преступника назначили большое вознаграждение.

— Да, не меньше пятидесяти гиней тому, кто выдаст сообщников и даст показания в суде. Но им так и не удалось поймать того дьявола, который это сделал.

— Значит, Олли Никсон думает, что вы замешаны в убийстве?

— В том-то и дело, мастер Роджер. Хотя Бог свидетель, я приказывал своим ребятам при первом же появлении береговой охраны бросать груз и бежать. Лучше потерять груз, чем ввязаться в драку и убить человека.

— Вы правы, Дэн. Жаль, что Никсон так хочет повесить на вас это убийство.

— Этого он никак не может сделать. Но Олли вбил себе в голову, что в ту ночь к берегу приставал мой люггер и один из моих ребят прикончил его брата. Поэтому он поклялся всеми правдами И неправдами добраться до меня.

— Вы снова отплываете, не так ли? Я был вместе с отцом в оранжерее, когда вы приходили к нам прошлой ночью и что-то говорили о новом путешествии.

— Да, мы отплываем из реки с отливом, вскоре после полуночи.

— Возьмите меня с собой, Дэн, — попросил Роджер.

Контрабандист выпучил глаза и быстро покачал головой:

— Нет, мастер Роджер. Это чистое безумие. Если капитан узнает, он никогда мне не простит.

— Ничего он не узнает, — твердо заявил Роджер и добавил изобретенную на месте выдумку: — Отец думает, что я останусь ночевать в доме полковника Тереби, а так как они с полковником не общаются, он никогда не узнает, что меня там не было.

Дэн снова покачал головой:

— Нет, так не пойдет. Нас не будет три дня, и мы сможем высадиться только на четвертую ночь.

— Вот и прекрасно! — подхватил Роджер. — Я планировал погостить у Тереби неделю. Мне ничего не стоит вечером съездить верхом в Хайклиф, принести извинения и сообщить, что не приеду к ним до субботы.

— Моим ребятам это не понравится. Они знают, что джентльмены — наши добрые друзья, но будут возражать, если кого-то из них посвятят в секреты игры.

— Пожалуйста, Дэн! — взмолился Роджер. — Такое путешествие — как раз то, что мне нужно перед поступлением во флот.

— Нет, мастер Роджер, это слишком рискованно. Если с вами что-нибудь случится, на меня обрушится половина джентри 29 со всего графства.

— А что может случиться? Даже если нас всех поймают, мое присутствие пойдет вам на пользу. Не станут же судить за контрабанду сына адмирала Брука.

— В этом что-то есть. Но все-таки я не могу…

— Слушайте! — сказал Роджер. — Я сделаю так, что вы не прогадаете. Возьмите меня на борт, и я заплачу вам пять фунтов.

Темные глаза контрабандиста алчно блеснули. Несмотря на солидную прибыль, извлекаемую из каждой поездки, он ни в коей мере не был богатым человеком. Время от времени ему приходилось избавляться от груза из страха быть схваченным, и каждый такой случай лишал его многомесячного заработка, добытого тяжелым и опасным трудом. Из-за вендетты мистера Никсона путешествия стали куда опаснее, и его часто вынуждало к ним только ворчание безденежного экипажа. Ему приходилось платить наличными за товар, который он брал на борт, так что лишние пять фунтов пришлись бы весьма кстати. И все же он колебался.

Видя нерешительность контрабандиста, Роджер атаковал с новой силой:

— Умоляю вас, Дэн, возьмите меня! Если, как вы говорите, море посреди пролива такое же спокойное, как у острова, то поездка во Францию и обратно — как раз то, что мне необходимо для чувства уверенности. Когда осенью я поступлю служить на корабль, мне это здорово поможет.

Дэн Иззард был добродушным человеком — просьбы Роджера его тронули до глубины души, и он отбросил последние сомнения.

— Ладно, я возьму вас. Но помните: никаких фокусов! На борту «Сэлли Энн» вы уже не молодой хозяин, и будете делать то, что вам прикажут.

— Обещаю, Дэн, — с энтузиазмом согласился Роджер.

— Тогда приходите к полуночи на причал Нортовера, — сказал Дэн. — Мы отплываем оттуда, и отлив никого не будет дожидаться.

Допив ром, контрабандист заложил за левое ухо кисточку вязаной шапки и, простившись с Роджером, вышел из трактира.

Роджер был очень рад тому, что убедил Дэна взять его с собой, так как не сомневался, что эта поездка решит беспокоящую его проблему. Он знал, что французские власти абсолютно равнодушны к тому, будет ли оплачен в Англии груз спиртного, вывезенный из Франции, законным или незаконным способом. Следовательно, Дэн погрузит товар открыто в одном из французских портов — возможно, в Гавре. Они пробудут там не менее дня, и Роджер без труда сумеет сбыть свои сокровища французскому золотых дел мастеру.

Роджер часто слышал, что каждого хорошо одетого и воспитанного англичанина во Франции считают богатым милордом, поэтому имеющиеся у него драгоценности не должны возбудить там большого подозрения. Более того, даже если золотых дел мастер, которому Роджер их предложит, заподозрит, что они краденые, он сразу же увидит, что драгоценности английского происхождения, и, не имея причин опасаться английских законов, без колебаний купит их, если сможет заключить прибыльную для себя сделку.

Роджер уже видел себя благополучно возвращающимся в Англию в ночь с субботы на воскресенье с кучей золотых монет, которые в понедельник может поместить в лондонский банк. Поздравив себя с успехом, он вызвал служанку, уплатил ей восемь пенсов за напиток и вышел из «Ангела».

До появления Дэна Роджер размышлял, чем ему заняться в течение нескольких следующих часов. Так как он не мог торчать в пивной до ночи и не хотел слоняться по городу, опасаясь встретить кого-нибудь из домашних, кто сообщит ему, что отец его разыскивает, он решил где-нибудь спрятаться. Лес за городом предлагал множество укрытий, но Роджеру не хотелось уходить слишком далеко и утомлять себя, возвращаясь пешком в темноте, поэтому он решил провести долгий летний вечер на кладбище.

Пройдя назад по Хай-стрит, он свернул к кладбищу и обнаружил, что там, как он и рассчитывал, никого нет. Направившись в дальний конец, он нашел заросшую травой впадину между большим надгробием и оградой и удобно в ней устроился. Некоторое время Роджер думал о Джорджине, но вскоре заснул, утомленный полным событиями днем.

Проснувшись, он увидел, что совсем стемнело, и в панике вскочил, опасаясь, не проспал ли он время свидания с Дэном. Через минуту послышался бой часов на ратуше. Сосчитав удары, Роджер облегченно вздохнул: было только десять.

Роджер слегка поежился, осознав, что находится один на кладбище в полной темноте. Смутные очертания белых надгробий походили на привидения. Быстро пробравшись между ними, он вышел на дорогу и, задыхаясь, с колотящимся сердцем, добежал до Хай-стрит. Улица была пуста; большинство жителей города уже легли спать, и свет горел лишь в верхнем окне Монмут-Хаус на углу Черч-Лейн.

Отдышавшись, Роджер перешел улицу и двинулся по ней мимо окон магазинов с закрытыми ставнями и примостившихся между ними жилых домов, но, не доходя до ратуши, свернул направо, в узкий проход между двумя зданиями. Переулок, именуемый Эшли-Лейн, имел в длину менее сотни ярдов, но переходил в тропинку, тянущуюся вниз между полем с одной стороны и обнесенными стеной лугом и огородом его собственного дома — с другой.

Теперь, когда его глаза привыкли к полумраку летней ночи, Роджер мог различить квадратные очертания дома и высокие деревья рядом с ним. Две минуты ходьбы — и он оказался у дороги, куда выходили конюшенные ворота дома. Они были заперты, как и следовало ожидать, но Роджер легко взобрался на них и спрыгнул вниз. В этот момент часы на ратуше пробили следующие полчаса.

Керли, ирландский волкодав, вышел из конуры и злобно зарычал. Роджер тихо заговорил с ним, и при звуках хорошо знакомого голоса собака успокоилась, встряхнулась, звякнув цепью, и вернулась в конуру. Пройдя двор на цыпочках, Роджер вошел в сад и, осторожно ступая по траве, начал обходить дом в поисках признаков бодрствования кого-либо из его обитателей.

Выйдя на лужайку, Роджер с тревогой увидел, что за занавесками окон библиотеки горит свет. Очевидно, отец ждал его там. С минуту он стоял в нерешительности, охваченный страхом при мысли о том, что с ним произойдет, если его поймает взбешенный родитель. Роджер не осмеливался войти внутрь, но каким-то образом ему было необходимо добраться до полуночи до его коробки с деньгами. Оставалось только ждать и надеяться, что вскоре отец пойдет спать.

Спрятавшись в беседке, Роджер медленно сосчитал до тысячи, потом снова шагнул за угол дома. Свет все еще горел. Вернувшись в беседку, Роджер поклялся себе, что не выйдет оттуда до следующего боя часов на ратуше, так как ему казалось маловероятным, что отец продолжит бдение после одиннадцати.

Он ждал, снедаемый нетерпением, но когда часы пробили снова, к его удивлению и досаде оказалось, что только без четверти одиннадцать. Тем не менее Роджер снова обошел вокруг дома, чтобы испытать лишь очередное разочарование.

Возвратившись в беседку, он сообразил, что не обедал и очень голоден. В саду было много фруктов, и хотя они не могли заменить обед, все же это было лучше, чем ничего, тем более что их поиски помогут скоротать время вынужденного ожидания. Ступая на цыпочках по дорожке, Роджер прошел сквозь арку во фруктовый сад и направился к западной стене, возле которой стояли сливовые деревья. Большинство плодов еще не созрело, но он знал каждое дерево в саду и двинулся прямиком к пурпурной сливе, с которой уже готовились собирать урожай. Съев несколько плодов, Роджер атаковал куст малины, но она оказалась невкусной без сахара и сливок, поэтому он перешел к южной стене, где росли персики и нектарины. Обнаружив, что все ранние сорта лишены плодов для вчерашнего обеда по случаю возвращения отца, он подошел к абрикосам и стал есть их, пока не насытился.

Наконец часы начали бить одиннадцать. Сдерживая нетерпение, Роджер заставил себя еще раз сосчитать до тысячи, затем вышел из сада и снова обогнул угол дома. Свет в библиотеке по-прежнему горел.

В отчаянии Роджер стал спрашивать себя, осмелится ли он войти в дом, зная, что отец еще не лег. Комната Роджера находилась в задней части дома, и он, наверное, смог бы пробраться туда незамеченным, но, чтобы уложить вещи, ему придется зажечь свет, а дверь комнаты выходит на лестничную площадку. Если отец решит отправиться спать, то заметит свет под дверью. Поэтому Роджер решил не рисковать.

Но если он не доберется до коробки с деньгами прежде, чем придет время идти на причал Нортовера, весь его план рухнет. Роджер пообещал Дэну пять фунтов, и контрабандист, не увидев денег, может отказаться взять его на борт. Роджер мучился сомнениями, переминаясь с ноги на ногу, и тут свет погас.

Его облегчение быстро вытеснила новая волна нетерпения. Нужно было дать отцу время запереть двери и лечь в постель. Боясь, что его заметят из окна, Роджер быстро отступил к беседку и сел там, считая секунды. Наконец часы пробили четверть двенадцатого. Он не мог больше ждать и потихоньку двинулся к внутреннему двору у задней стены дома.

Буфетная старого Бена представляла собой единственный проход, связывающий старое крыло с новым зданием. Взобравшись на ее крышу, Роджер мог легко достичь окна своей спальни. С бешено колотящимся сердцем он вскарабкался к дождевой бочке и, подтянувшись, влез на низкую крышу. Окно его спальни, приоткрытое на фут, слегка заскрипело, когда Роджер поднял стекло до отказа, и он застыл, прислушиваясь. Из комнаты не доносилось ни звука, и Роджер скользнул внутрь.

В спальне была кромешная тьма, но его пальцы вскоре нащупали трутницу, и он зажег свечу. Мысленно Роджер уже составил перечень вещей, которые намеревался взять, и без промедления принялся собирать их, стараясь двигаться бесшумно. Его гигантская тень колыхалась на стенах и потолке.

Прежде всего Роджер открыл коробку с деньгами. На протяжении нескольких последних лет он ничего в нее не клал, но в ней хранилась большая часть денежных подарков, полученных им в детские годы. Он быстро пересчитал монеты — набралось пятнадцать гиней золотом и горсть серебряных крон. Порадовавшись, что денег оказалось значительно больше, чем он предполагал, Роджер сбросил верхнюю одежду и быстро облачился в свой лучший костюм из голубого сукна, а поверх надел зимнее пальто. Достав из сундука просторную кожаную сумку, запихнул в нее смену белья, пару отделанных серебром пистолетов (подарок матери к его пятнадцатилетию), модные туфли с серебряными пряжками и еще несколько вещиц, которые могли оказаться полезными. В один карман он сунул деньги, а в другой — узелок с драгоценностями Джорджины, оставил в ящике туалетного стола письмо, которое написал матери, поспешно огляделся, задул свечу и вылез в окно.

Быстро миновав сад, Роджер двинулся по газону к восточному краю террасы, отодвинул засовы маленькой калитки в высокой ограде, а когда вышел наружу, свернул на подъездную липовую аллею и пустился бежать, опасаясь, что слишком долго собирал вещи и не успеет добраться до причала к полуночи. Но прежде чем Роджер одолел половину пути, часы на ратуше пробили без четверти двенадцать, и он со вздохом облегчения сбавил темп. Крутой улочкой между старыми домами он спустился от аллеи к воде.

Роджер сразу же узнал «Сэлли Энн», хотя на фоне ночного неба можно было различить лишь силуэты мачт и оснастки, но он часто видел при дневном свете это длинное быстроходное судно.

Дэн Иззард не пытался делать из отплытия тайну, так как «Сэлли Энн» ничем не выделялась среди суденышек рыбачьей флотилии, которые часто покидали Лимингтон во время ночного отлива или рано утром.

Когда Роджер подошел к борту люггера, его окликнул грубый голос, а из-за кучи брезента чья-то рука подняла фонарь. При его свете Роджер увидел Ника Бартлета — парня, пользовавшегося в порту весьма скверной репутацией.

Роджер спросил Дэна, и Ник ворчливо отозвался:

— Так это вы? Дэн сказал, что вы поплывете с нами, хотя только Сатана знает, зачем вы ему понадобились.

После столь негостеприимной встречи Роджер был рад увидеть бородатую физиономию Дэна, поднявшуюся над люком, и услышать его голос:

— Заткнись, Ник Бартлет! Это никого из вас не касается, к тому же молодой джентльмен щедро платит за проезд. Пожалуйте на борт, мастер Роджер, и не обращайте внимания на грубость этого парня.

Перебравшись через низкий фальшборт люггера, Роджер присоединился к стоящему на корме Дэну и следом за ним прошел в каюту. Там сидели еще трое мужчин, которые в ожидании отлива играли в карты грязной засаленной колодой. Двоих Роджер знал в лицо — Фреда Маллинса, крепкого парня с добродушным лицом, который в молодости был завербован во флот, но дезертировал, и Саймона Фрая, седого загорелого рыбака, несколько лет назад лишившегося своей лодки. Третьим был смуглый жилистый парень с хитрой физиономией. Присутствующие называли его Недом. Позднее Роджер узнал, что прежде он состоял в другой шайке контрабандистов из Боскома, но поссорился с ними и присоединился к Дэну.

Покуда Роджер краем глаза наблюдал за игроками, сидя в тусклой зловонной каюте, минуты снова начали тащиться еле-еле. Он живо представил себе отца, наносящего в его комнату последний визит перед сном, дабы проверить, не вернулся ли сын домой через окно. Увидев беспорядок, отец пускается за ним в погоню. Но Роджер быстро успокоил себя мыслью, что, даже обнаружь отец пустую коробку из-под денег и разбросанную одежду, он никак не догадался бы, куда отправился обладатель этих вещей.

Прошло тридцать долгих минут, прежде чем Ник свесил голову над краем люка и сообщил:

— Прилив начинает убывать, капитан.

Бросив карты, все поспешили на палубу; фонарь был установлен на фок-мачте, и Дэн приказал отдать швартовы. Люггер отошел от причала, и двое мужчин принялись длинными веслами отгонять его подальше от берега. Дэн стал к штурвалу и отдал еще один приказ; моряки положили весла на палубу и поставили кливер. Некоторое время он хлопал на ветру, потом надулся, позволив Дэну направить судно в сторону пролива.

Роджер посмотрел на Лимингтон. За болотами виднелись два маленьких маяка, указывающие вход в гавань, а за ними проступали смутные очертания домов, но длинные варницы для выпарки рассола, с помощью которых город веками снабжал солью всю Англию, получая изрядный доход, терялись в темноте, как и крыша его собственного дома, которую он с легкостью разглядел бы между деревьями в дневное время.

Миновало четверть часа плавания по изгибам реки, и судно подошло к ее устью. Бриз стал свежее, Дэн приказал поднять грот. Роджер присоединился к команде; деревянные кольца затарахтели о мачту, и сверху заколыхалось белое полотнище. Оставив берег по правому борту, они двинулись к западной оконечности острова Уайт.

После долгого сна Роджер не чувствовал усталости и сидел рядом с Дэном, напряженно вглядываясь в темноту. Впереди он различал сигнальный маяк на опасных скалах Нидлс, а слева — приветливые огни гавани Ярмута, но справа, на «большой земле», не обнаруживалось ни малейших признаков человеческого присутствия. Тщетно Роджер всматривался в темный горизонт в поисках башни Хайклифа — она была скрыта во мраке. Он мог лишь представить себе место, где должна находиться башня, думая о прекрасной Джорджине и спрашивая себя, вспоминает ли она о нем или уже спит в большой теплой постели, на которой они недавно делили ее сокровища.

Обойдя Нидлс, стараясь держаться подальше, Дэн направил люггер в открытое море. Через полчаса после того, как был взят новый курс, Роджер, оглянувшись в сторону кормы, увидел в темноте позади белую полосу пены.

— Дэн! — возбужденно прошептал он. — Нас преследуют! Посмотрите на корму! Только нос корабля может так пенить воду!

— Спокойно, парень, — с непривычной фамильярностью отозвался Дэн. — В нашем ремесле больше тайн, чем ты думаешь.

К удивлению Роджера, он приказал погасить огни и убрать паруса, после чего люггер лег в дрейф. Пена, казалось, на глазах поднималась вверх, достигнув абсолютно ненормальной высоты, и Роджер внезапно понял, что белые буруны вскипают в основании пирамиды. Приглядевшись, он различил очертания выкрашенного в белый цвет корабля. Вскоре стали видны мачты и паруса. Маленькая двухмачтовая шхуна появилась из мрака, словно корабль-призрак, и, догнав «Сэлли Энн», сбавила скорость.

Со шхуны послышались окрики. Дэн поднял кливер, и после недолгих маневров суда оказались борт к борту. Кормовой подзор шхуны был чуть выше люггера, и, склонившись над ним, члены ее экипажа могли беседовать с Дэном, не повышая голоса.

Произошел краткий обмен вопросами и ответами, и Дэн сказал Роджеру:

— Беги за своей сумкой, парень. Мы переходим на борт шхуны.

Роджер колебался. Он уже заплатил Дэну пять фунтов и подозревал, что контрабандист, с самого начала не желавший брать его с собой, придумал какой-то трюк, чтобы избавиться от него, оставив у себя деньги. Роджер узнал в подошедшем судне шхуну «Альбатрос» из Ярмута и опасался, что его отправят назад.

— В чем дело, Дэн? — спросил он, стараясь не выдать страха. — Почему я должен переходить на шхуну?

— Не задавай вопросов, — сердито оборвал его Дэн. — Делай что тебе приказано, и поживей.

Будучи не в том положении, чтобы спорить, Роджер отвернулся. Если они вознамерились отослать его домой, он ничего не мог с этим поделать, как не мог и забрать у Дэна свои деньги. Это была первая сделка Роджера с людьми, стоящими вне закона, и теперь он понял, насколько неопытен и какой опасности подвергается в мире, где бедность делает людей бессовестными.

Мысль, что у него еще осталось около четырнадцати фунтов наличными, принесла ему некоторое утешение. Этих денег было достаточно, чтобы добраться до Лондона и прожить там неделю или две. Но внезапно он похолодел: а что если контрабандисты ограбят его дочиста, прежде чем высадить на берег?

Ускорив шаг, Роджер нырнул в каюту, сбросил башмаки и высыпал в них гинеи и кроны, оставив в кармане только мелочь. Охваченный паникой, он вытащил объемистый узелок с драгоценностями Джорджины, судорожно соображая, куда бы его спрятать. Сорвав с шеи шелковый шарф, Роджер расстелил его на столе, развязал узелок, высыпал драгоценности на шарф, потом скрутил его, связал концы в узлы, а в середине перехватил обрывком веревки. Раздевшись, он обмотал длинную неровную колбасу вокруг талии таким образом, чтобы ее придерживал на теле кожаный пояс, и уже надевал рубашку, когда сверху послышался зычный голос Неда:

— Эй! Чего ты там копаешься?

— Сейчас иду! — отозвался Роджер, вылезая на палубу.

К своему удивлению, он увидел, что на борту люггера хозяйничают несколько незнакомцев со шхуны, на которую перебирался экипаж «Сэлли Энн». Очевидно, суда обменивались командами — эта процедура была странной, но в то же время выглядела успокаивающе, поэтому, больше не требуя объяснений, Роджер последовал за Дэном на «Альбатрос».

Вскоре корабли отошли друг от друга под негромкие возгласы прощания.

Когда «Сэлли Энн» скрылась в темноте, Роджер спустился в каюту шхуны. Она оказалась просторнее» и чище, чем на люггере, и располагалось здесь не четыре, а восемь коек. Положив на одну из них сумку, Роджер поднялся на палубу в поисках Дэна, так как чувствовал угрызения совести из-за недавних подозрений, что контрабандист намерен обмануть и ограбить его.

Экипаж был занят установкой парусов, а Дэн стоял на узком полуюте за большим штурвалом.

— Не хочу показаться назойливым, Дэн, — обратился к нему Роджер, — но мне не терпится узнать причину обмена экипажей судами. Может, вы объясните, в чем тут дело?

Контрабандист рассмеялся:

— Почему бы и нет? Ты все равно скоро это узнаешь. Конные полицейские в эти дни кишмя кишат возле Мьюдфорда и Борн-Хит, но на острове Уайт спокойно, поэтому мы и держим там наш груз. Ребята из Ярмута постепенно, по нескольку бочонков зараз, перевозят его в маленьких лодках, которые курсируют взад-вперед.

— Так вот оно что… — пробормотал Роджер. — Но почему вы не могли доставить туда груз на люггере?

— В хорошие дни я так и делал. Но теперь Олли Никсон жаждет моей крови. Мы обменялись судами, чтобы одурачить его. При дневном свете он увидит «Сэлли Энн» и станет гоняться за ней, пока она будет заниматься безобидной рыбной ловлей, а мы тем временем поплывем на «Альбатросе» во Францию.

— Ловко придумано, Дэн.

— Эта уловка срабатывала уже дважды и, даст Бог, сработает снова.

Следующие два часа, пока маленькая шхуна, покачиваясь на волнах, двигалась в ночном мраке, Роджер оставался на палубе. Потом он решил немного поспать. Острые края драгоценностей на поясе причиняли ему неудобство, но их вес был распределен лучше, нежели в кармане, поэтому Роджер предпочел оставить их там и лег на койку, не раздеваясь. Молодым требуется больше сна, чем старикам, и несмотря на то, что Роджер смог поспать несколько часов вечером на кладбище, он заснул снова, едва успев закрыть глаза.

Когда он открыл глаза, было уже светло и его ноздри щекотал сильный запах стряпни. Сев на койке, он увидел, что Фред Маллинс жарит свинину с луком в маленьком камбузе, оборудованном в дальнем конце каюты. Пригладив волосы перед треснувшим зеркалом, прибитым к переборке, Роджер присоединился к бывшему матросу и стал помогать ему накрывать на стол.

Члены экипажа спускались за едой по очереди. Последним пришел Дэн. Позавтракав, он лег вздремнуть, а Роджер поднялся на палубу. Старый рыбак Саймон Фрай теперь стоял у штурвала; шхуна споро двигалась вперед, подгоняемая попутным ветром. День обещал быть погожим. Окинув взглядом горизонт, Роджер не увидел ни одного паруса, за исключением паруса «Сэлли Энн», которая, очевидно, сопровождала их всю ночь и сейчас находилась примерно в миле по левому борту.

Не найдя себе никакой работы, Роджер все утро грелся на солнце, устроившись на свернутом канате. В полдень он снова вместе с экипажем закусил простой и грубой пищей.

Дэн, стоявший у штурвала, поинтересовался самочувствием Роджера, и тот, напрочь забыв о предлоге, изобретенном, дабы уговорить контрабандиста взять его на корабль, весело откликнулся:

— Никогда не чувствовал себя лучше!

— А я что говорил? — рассмеялся Дэн. — Нет никакой разницы между побережьем и серединой пролива. Сейчас мы уже ближе к Франции, чем к Англии. К шести пристанем к берегу.

В первые часы после полудня не происходило ровным счетом ничего, но в начале пятого Ник Бартлет, исполнявший обязанности вахтенного, предупредил:

— По корме парус, капитан.

Накинув петлю каната на одну из спиц рулевого колеса, чтобы оно не меняло положения, Дэн взял подзорную трубу и направил ее в ту сторону, куда указал Ник.

Через пару минут он с проклятием опустил трубу и сообщил:

— Это таможенное судно «Экспедишн». Олли Никсон снова у нас на хвосте.

— Ну, вам-то нечего бояться, — успокоил его Роджер. — Он интересуется не нами, а «Сэлли Энн».

— Будем надеяться, разрази его гром, — пробормотал Дэн.

Капитан «Сэлли Энн», очевидно, тоже заметил таможенника, так как люггер, исполняя роль приманки, начал уходить в сторону, в то время как «Альбатрос» держал прежний курс.

Теперь весь экипаж собрался на палубе и в течение следующего получаса с тревогой наблюдал за таможенным судном. Оно шло с большей скоростью, чем суда контрабандистов, и вскоре стало их настигать. Стремясь не возбуждать подозрений таможенников, «Сэлли Энн» не предпринимала решительных шагов, а отклонилась всего на несколько градусов к западу, так что сначала было невозможно определить, преследует таможенное судно шхуну или люггер.

Однако вскоре ситуация прояснилась. «Сэлли Энн» находилась уже в добрых двух милях, но «Экспедишн» игнорировала ее и под всеми парусами следовала в кильватере «Альбатроса».

— Черт бы его побрал! — выругался Дэн. — Они разгадали нашу уловку и хотят взять нас на абордаж.

— Ну и что? — спросил Роджер. — У вас ведь еще нет контрабандного груза, и они ничего не могут вам сделать.

— Да, — угрюмо согласился Дэн. — До ночи нам некого опасаться, исключая французов. Но Олли Никсон наверняка будет теперь поджидать нас на обратном пути. Убедившись, что на борту «Альбатроса» я и мои ребята, он станет несколько дней патрулировать в этих водах.

Тем временем таможенное судно подошло к шхуне на расстояние окрика, и над водой пронесся зычный голос:

— Эй, на шхуне! Именем короля приказываю лечь в дрейф!

С очередным проклятием Дэн повернул шхуну на шесть градусов; ее паруса безвольно захлопали на стеньгах. Экипаж принялся быстро зарифливать их, пока с «Экспедишн» спускали шлюпку. Команде таможенного судна опыта было не занимать, и через пять минут гичка уже пришвартовалась к корме шхуны.

Грузный краснолицый мужчина поднялся на борт, окинув проницательным взглядом маленькую группу людей.

— Добрый день, мистер Никсон, — поздоровался Дэн с предельной вежливостью, на которую был способен.

— Так это вы, Иззард, — проворчал Никсон. — Я так и думал. Что это вы с дружками делаете на «Альбатросе»?

— Капитан Каммингс одолжил мне шхуну, сэр. В этом нет ничего незаконного.

— Возможно, но кажется чертовски подозрительным, тем более что прошлой ночью вы отплыли из Лимингтона на «Сэлли Энн». Что вы везете, или шхуна гружена балластом?

— Балластом, ваша честь, — с усмешкой ответил Дэн.

Никсон обернулся к старшине, который ступил на борт «Альбатроса» следом за ним:

— Спуститесь в трюм, Хиггинс, и посмотрите, что там.

Дэн удержал старшину:

— Полегче. Если вам приспичило совать нос в чужие дела, то скажу: у нас на борту груз соли, который мы везем в Гавр.

— Так вот оно что, — криво усмехнулся Никсон. — Ладно, Хиггинс, поверим ему на слово.

— Все равно в этом нет ничего незаконного, — настаивал Дэн.

— Нет, если вы открыто выгрузите соль в Гавре, но король Людовик не платит мне жалованье, так что это не мое дело.

Повернувшись, чтобы спуститься в шлюпку, Никсон заметил Роджера, который стоял наполовину скрытый от него штурвальным колесом.

— Да ведь это мастер Брук! — удивленно воскликнул таможенник. — Что вам здесь понадобилось?

— Я скоро поступаю во флот, сэр, — быстро ответил Роджер, — и хочу проверить, как буду чувствовать себя в море.

— Странная компания для молодого джентльмена, — нахмурился Никсон. — Я не могу предъявлять бездоказательные обвинения, но если в следующий раз обнаружу на этом судне контрабанду, а вы все еще будете на борту, то мне придется арестовать вас вместе с экипажем.

— Я уверен, что у Дэна Иззарда и его людей нет никаких преступных намерений, сэр, — слегка покраснев, солгал Роджер.

— Весьма в этом сомневаюсь, поэтому если вы здесь только для забавы, то лучше позвольте мне отвезти вас домой.

— Спасибо, сэр, но я никогда не был за границей и хочу повидать Гавр, так что предпочитаю остаться с Дэном.

— Если чутье меня не подводит, то, оставаясь на «Альбатросе», вы имеете больше шансов повидать французскую галеру, чем Гавр. Возвращайтесь со мной и позвольте мне заслужить признательность вашей матушки.

Но для Роджера было настолько важно высадиться во Франции, что он не мог позволить повлиять на себя даже под страхом встречи с галерой. Поэтому он покачал головой и повторил:

— Благодарю вас, сэр, но я предпочитаю остаться с Дэном.

Никсон пожал широкими плечами:

— Будь по-вашему, но боюсь, что вскоре вы раскаетесь в непростительной глупости.

Кивнув Дэну, он направился к борту вместе со старшиной, и вскоре гичка поплыла к «Экспедишн»,

На «Альбатросе» вновь установили паруса, и шхуна, оставив за кормой таможенное судно, продолжила путь к берегам Франции.

Роджер не без тревоги размышлял о зловещем замечании мистера Никсона относительно французской галеры. Если на борту у Дэна был груз лимингтонской соли, то он, очевидно, предназначался для Франции. Роджер слышал, что французы были вынуждены платить необычайно высокую цену за этот дешевый товар из-за чрезмерного налога, которым обложил его король Людовик. Этот налог, именуемый gabelle, явился одной из основных причин недовольства монархией во Франции. Так как Дэн в течение многих лет зарабатывал на жизнь ввозом в Англию контрабандных спиртных напитков, казалось в высшей степени невероятным, что он добровольно заплатит высокую импортную пошлину на ввоз соли во Францию.

Придя к выводу, что Дэн планирует получить солидную нелегальную прибыль в обоих пунктах назначения, Роджер не слишком встревожился дополнительным риском, которому невольно себя подверг, так как Дэн уже давно снискал репутацию хитрого и ловкого контрабандиста, но его беспокоила мысль, что «Альбатрос» может выгрузить соль и взять на борт спиртное в какой-нибудь уединенной бухте, вовсе не заходя в порт Гавра.

Пытаясь скрыть тревогу, Роджер подошел к Дэну и спросил:

— Когда мы должны прибыть в Гавр, Дэн?

— Завтра на рассвете, парень, — спокойно ответил контрабандист. — У нас назначено рандеву, как говорят французы, с друзьями вечером на берегу. Потом мы поднимемся по проливу к порту, погрузим славную выпивку и в сумерках отплывем домой.

Роджер облегченно вздохнул. Теперь ему стало ясно, что они не только зайдут в Гавр, но и проведут там весь день, так что он сможет сойти на берег и избавиться от драгоценностей.

— А французская береговая охрана не слишком вас беспокоит? — спросил он после паузы.

— Нет. Они не так смышлены, как наши ребята, и не так многочисленны. Лишь бы не нарваться на военный корабль. Смотри туда, парень. Видишь темную полосу на горизонте? Это берег Франции.

Забыв обо всем, Роджер взял у Дэна подзорную трубу и стал разглядывать незнакомую землю, где обитали традиционные враги Англии, о которых он так много слышал.

Дэн время от времени поглядывал через плечо на судно мистера Никсона. Он рассчитывал, что таможенники хотя бы на время вернутся в Англию, но, к его досаде, их корабль продолжал следовать в кильватере «Альбатроса» под тремя четвертями парусов. Положив шхуну в бейдевинд курсом к западу, чтобы добраться до побережья Нормандии, находящегося в нескольких милях, Дэн удивился, что Никсон проигнорировал его действия, продолжая двигаться в сторону Гавра.

Вскоре после ужина, когда Роджер снова поднялся на палубу, таможенное судно исчезло из поля зрения. «Альбатрос» теперь находился гораздо ближе к французскому берегу, и можно было разглядеть снующие вдоль него маленькие суденышки.

Около девяти, когда летние сумерки начали сгущаться, они разглядели на горизонте за кормой двадцать или тридцать точек — по словам Дэна, это была гаврская рыбачья флотилия, вышедшая в море. Некоторое время Роджер наблюдал за ними в подзорную трубу. Казалось, они тоже следуют западным курсом, а самое большое из них понемногу приближалось к «Альбатросу».

Роджер собирался привлечь внимание Дэна к большому судну, но услышал, что контрабандист приказал спустить грот и фок. Они находились против того места, где было назначено рандеву, и Дэн намеревался лежать в дрейфе до наступления ночи и лишь потом пристать к берегу.

Снова посмотрев в трубу, Роджер обнаружил, что не одно, а два судна рыбачьей флотилии гораздо больше остальных и имеют иную конструкцию. Вскоре оба судна отделились от вереницы маленьких точек и шли в направлении «Альбатроса» под всеми парусами. Подбежав к Дэну, Роджер указал ему на них.

Дэн взял трубу и с минуту разглядывал корабли.

— Похоже, это два торговых судна, отплывшие из Гавра с отливом, — сказал он. — Но лучше возьми трубу, парень, и приглядывай за ними.

Роджер снова принялся наблюдать за двумя приближающимися судами. В оснастке меньшего из них ему почудилось что-то знакомое.

— Тот, который меньше, корабль мистера Никсона! — крикнул он.

Дэн выхватил у него трубу.

— Ты прав, парень! — проворчал он. — Какого дьявола ему нужно теперь? И почему с ним другой корабль? Эй, Фред Маллинс! Что ты думаешь о том судне — большем из двух?

Бывший матрос взял трубу и стал разглядывать приближающиеся корабли. Опознание затрудняли сумерки и тот факт, что незнакомый корабль находился прямо за кормой, поэтому можно было разглядеть только нос и паруса на фок-мачте.

— Это французский корабль, — наконец пробормотал Маллинс. — И если я не ошибаюсь, тридцатишестипушечный фрегат.

— Тысяча чертей! — выругался Дэн. — Этого я и боялся. Ублюдок Никсон предал нас. Что это за англичанин, который натравил на нас лягушатников, чтобы они отправили нас на галеры под плети надсмотрщиков? Эй, вы! Быстро поднять паруса!

Члены экипажа тут же развили бурную деятельность. Одно дело быть обвиненным в контрабанде в Англии, где ни один судья не вынесет приговор без явных улик, и совсем другое — попасться на этом во Франции. Там виновного ждала медленная и мучительная смерть у весла на военной галере. Через десять минут все паруса на шхуне были установлены, и она двинулась в сторону моря в надежде скрыться в темноте.

С возрастающей тревогой все наблюдали за преследователями. Оба корабля изменили курс и теперь шли в сторону моря, резко срезая угол, рассчитывая перерезать путь шхуне. Фрегат и «Экспедишн» были куда более быстроходными судами, чем «Альбатрос», и вскоре стало ясно, что они настигают добычу.

Роджер молился о наступлении темноты так горячо, как не молился никогда прежде; ему казалось, что мрак так и не сменит долгие летние сумерки. Мрачный Дэн стоял у штурвала, выжимая из шхуны всю скорость, на которую она была способна. Команда, как безумная, трудилась у люков, вытаскивая на палубу груз, надеясь выбросить всю соль за борт, прежде чем фрегат доберется до них.

Роджер поспешил на помощь, с беспокойством поглядывая на фрегат. Сгибаясь под тяжестью мешка с солью, который собирался бросить за борт, он внезапно увидел облачко белого дыма на полубаке преследователя. Вслед за этим послышался звук выстрела. Он понял, что фрегат выпалил из орудия впереди носа шхуны, приказывая остановиться. Тьма наконец сгустилась, и Дэн, игнорируя сигнал, продолжал двигаться прежним курсом, все еще надеясь, что ночь прикроет их бегство из французских вод.

Орудие пальнуло снова, и Роджер увидел, как снаряд срикошетировал о волны ярдах в десяти от правого борта шхуны. Но Дэн упрямо двигался вперед, не давая команды убрать паруса.

На полубаке фрегата в третий раз появилось белое облачко, выстрел отозвался гулким эхом, и за ним последовал треск дерева на корме шхуны. Ядро попало в цель и, пробив корму, запрыгало по палубе.

Роджер не вполне осознал то, что произошло через мгновение. Он слышал, как орудие выпалило в четвертый раз, затем накренилась и начала падать грот-мачта шхуны. Паруса, шкоты и обломки рангоута разлетались во все стороны. Неведомая сила ударила Роджера в спину, сбила с ног и швырнула вперед. В следующий момент он оказался в воде.

Глава 7

ЧЕЛОВЕК В КРАСНОМ

Роджер был хорошим пловцом, но еще никогда не падал в море полностью одетым. Через минуту он обнаружил, что промокшая одежда невероятно мешает двигаться. К тому же в ботинках у него лежали монеты, а вокруг пояса находилось несколько фунтов драгоценного металла. Чувствуя, что все это тянет его вниз, Роджер ощутил приступ паники и открыл рот, чтобы закричать, но тотчас же гребень волны ударил ему в лицо. Наглотавшись морской воды, он пошел ко дну.

Следующие мгновения стали для него невыразимым кошмаром. Промелькнула мысль, что ему пришел конец. В отчаянном усилии спасти жизнь, он попытался сбросить ботинки — они отказались подчиниться, но судорожное бултыхание ногами вытолкнуло его на поверхность.

Жадно глотая воздух, Роджер вовсю заработал руками и ногами, не думая ни об экономии сил, ни о направлении, в котором он плывет, а просто повинуясь инстинкту самосохранения. Вскоре он увидел, что движется в сторону французского фрегата, по-прежнему идущего под всеми парусами.

Роджер понимал, что может держаться на воде и даже понемногу двигаться вперед, однако фрегат пройдет мимо него на солидном расстоянии, и маловероятно, что во мраке кто-либо из находящихся на палубе заметит его в воде.

Оглядевшись, Роджер увидел «Альбатрос». Шхуна успела отойти ярдов на двести, прежде чем свисающая с борта грот-мачта сделала ее неподвижной.

Роджер напряженно думал, хватит ли у него сил добраться до шхуны. Сокровища Джорджины теперь грозили ему гибелью; они висели у него на бедрах свинцовым поясом, избавиться от которого не было никакой возможности, так как он находился под одеждой. Казалось, с каждым взмахом драгоценности становились все тяжелее. Они тянули Роджера вниз, и даже самые маленькие волны били ему в лицо, заливая глаза и ноздри соленой пеной. Отчаяние стиснуло его сердце — каждое движение казалось ему последним.

Поле зрения Роджера было весьма ограниченным, и он мог видеть шхуну, только с усилием приподнявшись из воды. При этом он не замечал большого обломка грот-мачты, плывущего в его сторону, до тех пор, пока с ним не столкнулся. Со вздохом облегчения Роджер ухватился за него руками и повис, тяжело дыша.

Переведя дух и дождавшись, пока прояснится в глазах, залитых соленой водой, Роджер поднял голову над бревном и быстро огляделся. Он находился в полутораста ярдах за кормой изувеченного «Альбатроса», к которому приближался французский фрегат, а в четверти мили за его кормой смутно виднелись очертания таможенного судна. Минут пять Роджер отдыхал, покачиваясь на воде, пока его ум лихорадочно искал путь к спасению.

Снова приподнявшись, Роджер увидел, что фрегат и «Экспедишн» легли в дрейф. При свете фонарей с фрегата спускали шлюпку. Было слишком темно, чтобы разглядеть подробности, но слух Роджера уловил приказы французского офицера и плеск весел, когда шлюпка отплыла к «Альбатросу», чтобы задержать контрабандистов.

Этот факт поверг Роджера в еще большее уныние. Держась за бревно, он мог спастись от водяной могилы, но отнюдь не избавиться от ужасной перспективы быть отправленным на одну из французских военных галер. Несколько минут Роджер колебался, оставаться ли ему на бревне в надежде, что его прибьет к берегу или подберет какое-нибудь другое судно, или же, собрав все силы, звать на помощь, смирившись с мрачной перспективой.

Летняя ночь наконец наступила, и, приподнявшись в очередной раз, Роджер смог различить на месте «Альбатроса» только смутное белое пятно; местоположение фрегата и таможенного судна указывали их огни. Решив, что нельзя пренебрегать шансом на спасение, какими бы ужасными последствиями это ему ни грозило, он принялся звать на помощь.

Спустя минуту Роджеру показалось, будто он слышит ответный крик. Он умолк и прислушался, но крик не повторился — очевидно, это перекликались люди Дэна и французы в шлюпке. Запаниковав при мысли, что его могут не услышать, Роджер завопил во всю мощь легких.

Вскоре он снова сделал паузу и прислушался. Ни звука. «Альбатрос» растворился во мраке, а огни фрегата и таможенного судна, казалось, несколько отдалились. Подумав, что его относит прилив, Роджер стал кричать снова, но ответа, как и прежде, не получил.

Через десять минут ему пришлось умолкнуть, так как у него пересохло в горле и перехватило дыхание. Наступила полная темнота, и Роджер, видя лишь мачтовые огни двух судов, понимал, что его отнесло от них по меньшей мере на полмили.

Оставалась последняя надежда: продержаться на бревне, пока его не прибьет к берегу или пока не наступит день, а с ним появится и новый шанс на спасение. К счастью, летом вода была теплой, но он все равно опасался, что его руки онемеют и через несколько часов не смогут держать бревно.

Стараясь ухватиться поудобнее, Роджер стал перемещаться вдоль бревна и вскоре наткнулся на свисавший с него обрывок каната. Он ухватился за него сначала одной рукой, затем другой и в конце концов смог привязать себя к бревну достаточно крепко, чтобы держать голову над водой, лишь слегка придерживаясь за скользкую древесину. Впервые с того момента, как его выбросило за борт, Роджер смог расслабиться и не спеша обдумать ситуацию, но размышления не принесли ему особого утешения.

Самое большое впечатление за насыщенный событиями последний час произвело на него гнусное поведение мистера Олли Никсона, выдавшего соотечественников французам. Теперь стало очевидным, что «Экспедишн» прекратил следовать за «Альбатросом», ибо Никсон предпочел добраться до Гавра и сообщить местным властям, что судно контрабандистов находится во французских территориальных водах, идя вдоль берега. После этого неразборчивый в средствах таможенник взялся сопровождать фрегат, желая насладиться несчастьями, которые навлек на злополучного Дэна и его спутников. Прежде Роджер ни за что бы не поверил, будто англичанин способен на такую низость, и дал себе клятву, что если выживет, то рассчитается с Никсоном за Дэна и за себя. Но в данный момент шансы исполнить клятву казались ему иллюзорными.

Огни мачт обоих кораблей исчезли из поля зрения Роджера, и, хотя на небе появились звезды, в окружающем мраке не было видно никаких признаков присутствия людей.

Роджеру казалось, будто он уже целую вечность висит на бревне, погрузившись в воду до подмышек и медленно покачивая ногами в такт движению волн. Ему пришло в голову пророчество Джорджины, что вода всегда будет чревата для него опасностью. Он подумал о том, как бы девушка удивилась, узнав, насколько быстро сбылось ее предсказание. Джорджина, несомненно, представляла его себе в комфортабельной лондонской гостинице, надежно поместившим деньги, вырученные от продажи драгоценностей, в банк господ Хор. Роджер попытался утешить себя мыслью о том, что другие ее пророчества также должны исполниться, но он вспомнил, как Джорджина предупреждала его, что увиденное в стакане воды сбывается лишь в том случае, если человек следует по пути, естественному для его характера и окружения — как поступает большинство людей. Злоупотребление же свободной волей может обернуться бедой: вмешается высшая сила, приговорив человека к смерти.

Взвешивая все за и против, Роджер повеселел при мысли, что он находится у берегов Франции, а именно во Франции Джорджина видела его дерущимся на дуэли. Однако девушка говорила, что дуэль состоится только через несколько лет, а Роджер планировал, если ему, конечно, удастся достичь берега, как можно скорее возвратиться в Англию, так что этот аргумент ни к чему не приводил.

Роджер пробыл в воде уже полтора часа и с приближением ночи начал замерзать. Энергично двигая руками и ногами, чтобы восстановить кровообращение, он повернул голову и внезапно увидел не далее чем в пятидесяти ярдах плывущий над водой огонек. Он принялся кричать. Ему ответили по-французски, затем послышались возбужденные возгласы, свет стал приближаться, и вскоре в темноте проступили очертания маленького судна, идущего под парусами. Через несколько минут Роджера подняли на борт.

Из французского языка Роджер знал только то, что успел усвоить за год обучения в школе, поэтому нормандское наречие, на котором обращались к нему столпившиеся вокруг матросы, оказалось почти недоступным для его понимания. Но природная склонность к языкам помогла справиться с трудностями. Роджер сообщил морякам, что час назад он в темноте упал за борт с английского торгового судна. Как он вскоре догадался, судьба привела его на одно из судов рыбачьей флотилии, которую юноша видел после того, как она перед началом сумерек отплыла из Гавра.

Низкорослый смуглый мужчина с широкими плечами, оказавшийся капитаном судна, проводил Роджера в маленькую каюту. До сих пор ему удавалось держаться, но теперь шок и напряжение последних часов дали о себе знать, и он свалился на койку от слабости. Роджер смог проглотить крепкий кальвадос, который влили ему в горло, и позволить стащить с себя мокрую одежду. Через четверть часа он уже крепко спал, запеленутый, как мумия, в четыре грубых одеяла.

Проснулся Роджер, когда уже рассвело, и обнаружил с каюте смуглого капитана. Они с трудом обменялись несколькими фразами, из которых Роджер узнал, что смэк 30 после удачного ночного лова возвращается в Гавр. Капитан поставил рядом с койкой миску овсяной каши и вышел из каюты.

Первая мысль Роджера касалась денег и драгоценностей, но, к великому облегчению, он увидел, что похожий на колбасу пояс с безделушками Джорджины лежит рядом, все так же перевязанный веревкой, а возле него стоит маленький глиняный горшок с золотыми и серебряными монетами, которые были спрятаны в ботинках. Очевидно, его спасители были людьми честными, а возможно, приняли его за знатного человека и побоялись ограбить. И все-таки у Роджера были все основания благословлять их честность, ибо им ничего не стоило выбросить его за борт, присвоив драгоценности и деньги.

Окинув взглядом тесную каюту, Роджер подумал, что честность рыбаков кажется еще более поразительной, учитывая их явную бедность. Конечно, на люггере Дэна помещения тоже не отличались изысканностью, зато в каюте висела одежда пусть и поношенная, но из добротного материала, стояли крепкие кожаные сапоги, пахло беконом и ромом из бочонка. Здесь же все говорило о нищете. Даже капитан носил рваные хлопчатобумажные брюки и башмаки на деревянной подошве, а овсянка, по-видимому, служила экипажу повседневной пищей, так как в каюте не чувствовалось и намека на добрые английские запахи печенки, лука и бекона.

Одеяла, в которые завернули Роджера, были немногим лучше мешковины, но, так как его одежду унесли, он был вынужден лежать под ними, ожидая ее возвращения.

Около двух часов Роджер, время от времени впадая в дрему, размышлял о своем чудесном спасении, странной цепочке событий, приведших его на борт французской рыбачьей посудины, и злой участи, которая, по всей вероятности, постигла команду «Альбатроса». Потом в каюту спустился капитан и принес Роджеру его одежду, высохшую на утреннем солнце. Если не считать того, что его вещи были измяты, выглядели они вполне прилично. Одеваясь, Роджер с тоской подумал о прекрасном теплом пальто и сумке, где лежали отделанные серебром пистолеты и другие ценные для него вещицы, оставшихся в каюте «Альбатроса», но тотчас же упрекнул себя за сожаление о подобных мелочах, в то время как Провидение сохранило ему жизнь, свободу и даже небольшое состояние.

Выйдя на палубу, он увидел, что смэк и еще два рыбачьих судна, подгоняемые свежим ветром, движутся к полосе на горизонте — очевидно, к берегу Франции. Трюм маленького суденышка был более чем наполовину заполнен серебристой блестящей рыбой — главным образом, пикшей, мерлангом и камбалой. Один из рыбаков бросил несколько рыбин в небольшую корзину и унес ее вниз. Через полчаса капитан подошел к Роджеру, снял шапку, поклонился и пригласил его в каюту.

Стол был уже накрыт, но, к удивлению Роджера, капитан не сел за него вместе с ним. Указав Роджеру на скамью, он выложил из кастрюли рыбу на большое глиняное блюдо, отрезал добрый ломоть ржаного хлеба, положил его рядом с рыбой и застыл в почтительном ожидании.

Поняв, что есть придется руками, Роджер приступил к делу. Рыба, сваренная с зубком чеснока, показалась ему удивительно вкусной. Конечно, он предпочел бы ее в жареном виде, но понимал, что бедные рыбаки не могут позволить себе такую роскошь, как сало. На столе стоял кувшин, но не было стаканов, и, глотнув из него, Роджер обнаружил там невероятно кислый сидр. Из уважения к хозяину он постарался удержаться от гримасы.

Роджер окончил трапезу, капитан кивком пригласил его на палубу и позвал двух рыбаков, дожидавшихся своей доли рыбы.

Теперь берег был уже ясно виден, а час спустя стало возможным разглядеть мачты судов в гаврском порту. Рыбачья флотилия направилась в свою гавань, находившуюся в некотором удалении от военно-морского порта и бухт для торговых кораблей.

Для того чтобы сойти на берег, не требовалось никаких формальностей, и Роджеру оставалось только поблагодарить спасителей. Чувствуя на поясе драгоценности Джорджины, он счет возможным проявить не меньшую щедрость, чем по отношению к Дэну, и вручил смуглому капитану пять из оставшихся у него четырнадцати фунтов. Француз явно не ожидал такого подарка и с бессвязными выражениями признательности проводил Роджера на причал, кланяясь ему, словно принцу.

Роджеру еще предстояло узнать, что бедняки во Франции раболепствовали перед знатью, так что рыбаки без возражений выполнили бы любой его приказ, не ожидая никакого вознаграждения. Теперь же он направился в город, довольный тем, что поддержал честь Англии и уверенность местных жителей в несметном богатстве каждого английского милорда.

Часы били половину четвертого, когда Роджер сошел на берег. Был погожий солнечный день. Свернув на фешенебельную улицу Франциска I, оказавшуюся самой оживленной артерией города, Роджер принялся вертеть головой: то и дело новое зрелище или звук привлекали его внимание. Хотя улица была сравнительно широкой для того времени, верхние этажи домов по обеим сторонам настолько выступали вперед относительно нижних, что почти соприкасались друг с другом. Улица мало отличалась от тех, которые Роджер видел в Уинчестере и Саутгемптоне, но люди на ней казались ему вырядившимися в маскарадные костюмы.

В те дни во Франции знать одевалась куда более цветисто и богато, чем в Англии. Дворяне отказывались от париков только в том случае, если обладали пышной шевелюрой, да и ту обильно пудрили. Сукно все еще считалось материей для буржуазии, исключая дорожные костюмы, и мужчины, выходящие из карет, чтобы сделать покупки, были облачены в атлас или бархат, тогда как их дамы носили цветастые шелковые блузы с широкими юбками и нелепые шляпки, которые торчали на замысловатых прическах, иногда достигавших высоты полтора фута.

Даже простолюдины выглядели более колоритно, чем их собратья в провинциальных английских городах, так как гризетки копировали наряды своих хозяек, форейторы и лакеи носили яркие ливреи, а тусклые платья деревенских женщин, приходивших на рынок, выглядели наряднее, соседствуя с белыми кружевными чепцами местного производства.

Лавочники выставляли товары не только в витринах, но и на подмостках снаружи магазинов. Роджер не уставал удивляться, как разительно контрастировал богатый ассортимент с убожеством и бедностью рыбачьего судна, которое он только что покинул.

Улица была запружена экипажами, а ее обочины забиты прилавками, и Роджеру несколько раз приходилось пробираться под головами лошадей и отскакивать в сторону, чтобы не угодить под колеса кареты. Но при каждом удобном случае он останавливался, чтобы вдохнуть пряные запахи, исходящие из epicerie 31, или заглянуть в витрину с диковинными для него товарами.

В одной из таких витрин Роджер увидел шпаги и задержался поглазеть на них. В Англии гражданские люди редко носили оружие, но здесь Роджеру сразу бросилось в глаза, что у каждого мужчины, одетого как подобает дворянину, на боку болталась шпага. Фактически, она служила отличительным знаком дворян от представителей низших сословий.

Любовь Роджера к оружию часто заставляла его сожалеть, что на его родине ношение шпаги вышло из моды, и день или два, которые он намеревался провести во Франции, предоставляли отличную возможность для потворства этой слабости. Некоторое время Роджер колебался — осторожность, унаследованная вместе с шотландской кровью, заставляла его прикинуть, оправдают ли стоимость покупки несколько часов удовольствия, — но в конце концов решил, что ему не найти лучшего сувенира в память о первом визите во Францию. Войдя в лавку, он, тщательно подбирая фразы, попросил показать ему несколько шпаг.

Оружейник сначала продемонстрировал придворные шпаги, подходящие к росту Роджера, но тот решил купить дуэльное оружие для нормального мужского роста, которым сможет воспользоваться, когда вырастет и получит вызов на поединок.

Лавочник, скрывая улыбку, выложил несколько шпаг на длинный отрез бархата. Их цена варьировалась от одного пистоля до шести луидоров в зависимости от состояния и украшений на эфесе, поэтому большинство было Роджеру не по карману. Осмотрев несколько образцов, он выбрал шпагу ценой в полтора луидора с простой старомодной рукоятью, но с клинком из прекрасной толедской стали.

Доставая английские деньги, Роджер объяснил, что только-только высадился во Франции, и оружейник охотно согласился послать одного из своих подмастерьев обменять их в ближайшем банке. Роджер передал ему три гинеи.

Дожидаясь возвращения парня, Роджер выбрал крючок ценой в крону для прикрепления шпаги к поясу и тут же нацепил оружие. Подмастерье принес двадцать четыре кроны, что слегка озадачило Роджера. Он знал, что французский луидор был равен английскому фунту, но английская крона равнялась пяти шиллингам, так что получалось, будто его три гинеи чудесным образом превратились в шесть луидоров. Оружейник, улыбаясь, объяснил ему, что луидор равен двадцати четырем ливрам или франкам, как их теперь начали называть, пистоль — двадцати, а французская крона — только трем или половине английской кроны, таким образом, он получил французский эквивалент своих Денег за вычетом шиллинга с каждой гинеи за обмен.

Уплатив за покупку тринадцать крон, Роджер спрятал в карман оставшиеся одиннадцать трехфранковых монет, поблагодарил оружейника и вышел из лавки, слегка важничая при мысли, как он импозантен с длинной шпагой на поясе.

Миновав несколько лавок, Роджер наткнулся на магазин головных уборов и внезапно осознал, что, лишившись собственной шляпы, пожалуй, выглядит не так уж импозантно, и поспешил исправить положение, купив красивую треуголку с высокими полями и перьями марабу, обошедшуюся ему в три кроны. Она причудливо контрастировала с костюмом из простого голубого сукна, но определенно соответствовала облику французского дворянина, прогуливающегося по переполненной улице.

Вслед за этим Роджеру пришло в голову, что он нуждается в туалетных принадлежностях и смене белья, поэтому он повернул к набережной и посетил еще несколько магазинов, в том числе лавку дубильщика, где купил кожаную сумку, и торговца шелком, у которого приобрел прекрасное кружевное жабо взамен мятого воротника.

Сделав покупки, Роджер почувствовал голод и свернул в patisserie 32. Оглядевшись, он поразился разнообразию пирожных и прочих сладостей. Такого ему не приходилось видеть в Англии. Расположившись за украшенным позолотой мраморным столиком, Роджер заказал горячий шоколад, а потом совершил набег на печенье и шоколадные эклеры, найдя особенно привлекательным это изобретение знаменитого повара Людовика XIV.

Еще во время похода по магазинам Роджер с облегчением обнаружил, что, хотя нормандский диалект его спасителей был ему почти непонятен, он не испытывал затруднения, объясняясь по-французски с горожанами. Прося их говорить медленно, Роджер по крайней мере со второй попытки улавливал смысл слов и, тщательно обдумав свои фразы, был легко понят собеседниками.

Оплатив счет, он осведомился у облаченного в белое кондитера за прилавком, не может ли тот рекомендовать хорошую и чистую, но не слишком дорогую гостиницу.

— Месье, — с поклоном отозвался кондитер, — лучше меня вам никто не даст совета. Отправляйтесь в «Три лилии» на набережной Кольбера. Там ваша милость найдет мягкую постель и отличный стол за скромную плату по кроне в день, не говоря уже о превосходных винах и изысканном обществе. Хозяин, мэтр Пикар, честный человек и прекрасно вас обслужит. Он дядя моей жены, и я могу за него поручиться. Сошлитесь на меня, и вы ни в чем не будете нуждаться.

Рекомендация казалась надежной, поэтому Роджер без колебаний принял ее и, спросив у кондитера дорогу, направился в «Три лилии».

Добравшись до места назначения, он был слегка разочарован. Гостиница оказалась маленькой и находилась в старом бедном районе, фасадом выходя на гавань Вобан, где грузили торговые суда, однако Роджер решил, что не может рассчитывать на дворец за три франка в день, поэтому вошел внутрь и спросил хозяина.

Мэтр Пикар был толстым и неповоротливым, что не помешало ему почуять запах денег, и способствовала этому модная треуголка и кружевное жабо Роджера. Потирая руки и беспрестанно кланяясь, он подтвердил условия, которые Роджеру сообщил кондитер, и проводил постояльца в мансардную комнату. При виде гримасы отвращения на лице Роджера хозяин поспешно объяснил, что в гостинице есть комнаты, более подходящие для столь важного господина, но они стоят от шести франков до полпистоля в день.

Раскрыв постель, Роджер убедился, что простыни чистые. Даже небольшая экономия могла помочь ему произвести лучшее впечатление в Лондоне, подумал он и сказал хозяину, что комната подойдет, так как понадобится ему всего на несколько дней.

Мэтр Пикар осведомился об ужине. Pot-au-feu 33 с овощами и местный сливочный сыр petits coeurs a la Reine входили в стоимость комнаты, сообщил хозяин, такая буржуазная пища придется конечно же не по вкусу английскому милорду, и он потребует добавить к ней камбалу и цыпленка?

Роджер, переевший шоколадных эклеров, содрогнулся при одном упоминании о столь сытной пище и ответил, что на ужин ему вполне хватит тарелки супа и сыра.

Рассерженный тем, что по ошибке принял нового постояльца за состоятельного человека из-за шляпы с перьями и кружевного жабо, хозяин угрюмо кивнул и вышел, шаркая ногами.

Роджер распаковал немногочисленные вещи, потом, заперев дверь, расстегнул одежду и снял с пояса «колбасу» с золотыми побрякушками. Она ему мешала, но, с радостью избавившись от нее, он принялся размышлять, что делать с драгоценностями. Уложить их в один пакет и носить его в кармане куртки он не мог: слишком объемисты и тяжелы, рассовав же безделушки по разным местам, в многолюдном городе можно запросто лишиться значительной их части, если воры обчистят его карманы. Роджеру не пришло на ум ничего лучшего, чем спрятать драгоценности на ночь где-нибудь в комнате, если удастся присмотреть надежное местечко.

Тщательно обследовав пол, он обнаружил под умывальником расшатанную половицу, приподнял ее и засунул под нее драгоценности. Едва Роджер успел вернуть половицу на место, как в дверь постучали.

Быстро поправив одежду, он открыл дверь и увидел унылую прыщавую физиономию горничной, которая пришла спросить, не нужно ли ему чего-нибудь. Сняв мятый голубой камзол, Роджер попросил выгладить его и вернуть ему как можно скорее.

Горничная ушла, а Роджер стал рассматривать новую шпагу, сделал несколько выпадов, но вскоре это занятие наскучило, и он задумался, как бы скоротать время. Окно мансарды выходило не на гавань, а на узкий и грязный конюшенный двор гостиницы. Время обеда давно миновало, а до ужина, даже если бы ему хотелось есть, было еще далеко. Поэтому Роджер решил пройтись к причалам и посмотреть на корабли, пока еще светло. Как только горничная принесла ему камзол, он надел его и, покинув гостиницу, направился в сторону порта.

После часовой прогулки Роджер вернулся в «Три лилии» и прошел в общий зал. «Изысканное общество», обещанное кондитером, состояло из двух мужчин, похожих на оказавшихся на мели капитанов, старика в синем суконном костюме, с седой шевелюрой, высоким лбом и светло-голубыми глазами, и долговязого парня лет тридцати в поношенном сюртуке из красного бархата. Старик тупо смотрел на рюмку, которую вертел в пальцах, и Роджер решил, что он либо пьяный, либо чокнутый. Человек в красном сюртуке читал плохо отпечатанную газету, но при виде Роджера опустил монокль, бросил на молодого человека резкий взгляд и слегка поклонился:

— Добрый вечер, месье.

Роджер ответил на поклон и приветствие, и мужчина продолжил дружелюбным тоном:

— Пожалуйста, простите мое любопытство, но вы здесь случайный посетитель или сняли комнату в этой зловонной ночлежке?

Роджер ответил и в свою очередь осведомился:

— А вы, месье?

— Похоже, в наказание за мои грехи я проторчал здесь десять дней, — последовал быстрый ответ, — и едва не умер с тоски, так что, увидев новое лицо, я испытал истинное удовольствие.

— Если вам не нравится эта гостиница, то почему вы в ней остаетесь? — с улыбкой спросил Роджер.

— Я вынужден это делать, — с кривой усмешкой отозвался долговязый незнакомец. — Задолжал проклятому трактирщику пустячную сумму — всего-то около восьмидесяти крон, — и у него хватило наглости забрать мой багаж в качестве залога. Так что мне приходится оставаться здесь до тех пор, пока не получу деньги, которых ожидаю со дня на день.

Роджер попросил собеседника повторить объяснение медленнее, сообщив, что он англичанин и лишь сегодня прибыл во Францию.

— Вы меня удивили! — воскликнул человек в красном. — Ваш французский настолько хорош, что я никогда бы не принял вас за иностранца.

— Вы мне льстите, месье, — сказал Роджер, покраснев от удовольствия, — но это истинная правда.

Незнакомец встал и поклонился:

— Позвольте представиться: шевалье Этьен де Рубек к вашим услугам, месье. Счастлив приветствовать вас в моей стране. Сожалею, что временное отсутствие денег лишает меня радости оказать вам достойное гостеприимство.

Роджер тоже встал, поклонился и представился.

— Вы начали рассказывать, месье де Рубек, — напомнил он, когда они снова сели, — почему остаетесь в «Трех лилиях».

— Ах да! — Де Рубек улыбнулся и, стараясь использовать простые фразы, поведал о том, как у него из кармана вытащили кошелек со ста двадцатью луидорами, что явилось причиной его нынешних затруднений.

Пока Роджер слушал, стараясь понять по контексту смысл незнакомых ему слов, ему представилась возможность изучить лицо собеседника. Карие глаза шевалье были подвижными и смышлеными; маленький шрам на щеке слегка оттягивал левый глаз вниз, придавая лицу чуть насмешливое выражение. Рот был полным и чувственным, подбородок — покатым, а зубы — довольно скверными, но он держался весело и дружелюбно, и Роджер, скучавший в одиночестве во время недавней прогулки, был рад случаю с кем-нибудь поболтать.

Этьен, как выяснилось, был младшим сыном маркиза де Рубека и, по-видимому, ожидал, что Роджер, даже будучи англичанином, слышал об этом богатом и могущественном сеньоре. Семейство владело обширными поместьями в Лангедоке, но маркиз пребывал в Версале, где занимал высокий пост при королевской особе. Лишившись денег, Этьен сразу же написал отцу и теперь ожидал от него солидного денежного перевода. Больше всего шевалье беспокоила одежда, так как он отправился в рыболовную экспедицию, надев на себя старье, а чертов хозяин тем временем конфисковал его лучшие наряды, а также то, что безденежье лишало его возможности угостить Роджера выпивкой.

Роджер услужливо предложил восполнить этот пробел и, когда шевалье заявил, что любимый его напиток — малага, заказал пару бокалов. После этого он поведал собеседнику, что этим утром прибыл в Гавр по поручению отца, английского адмирала, на пакетботе из Саутгемптона, надеется покончить с делами завтра и вернуться в Англию в ночь на послезавтра.

Через полчаса маленький сморщенный человечек, исполняющий обязанности бармена и официанта, пригласил к ужину. Старик в синем костюме, продолжавший потягивать выпивку, остался на месте, но оба моряка, де Рубек и Роджер направились через узкий коридор в столовую, где двое последних разделили столик.

Переварив к тому времени съеденные пирожные, Роджер изрядно удивился поданной пище. В Англии, где люди, исключая самых бедных, не считали еду едой, если то не была солидная порция говядины или баранины, подобный ужин вызвал бы всплеск негодования. Но от супа исходил аппетитный аромат, овощи в несоленом масле служили подтверждением того, как вкусно их можно приготовить, не вымачивая в воде, а сливочный сыр был так хорош, что лучше нечего и желать, За скромную сумму в один франк Роджер смог приобрести бутылку бордо, и к тому времени, как она опустела, новые знакомые пребывали в наилучшем расположении духа и весело смеялись, словно дружили много лет.

Вздохнув, де Рубек поставил бокал на стол.

— Теперь, — сказал он, — отсутствие денег кажется мне абсолютно невыносимым. С каким бы удовольствием я показал вам вечерний город! Конечно, Гавр не сравнить с Парижем или Лионом, но и здесь есть премиленькие местечки. Очень жаль, что вы так скоро возвращаетесь в Англию и не сможете на них взглянуть.

— Ваше предложение весьма любезно, — отозвался Роджер, — но, к несчастью, в данный момент я тоже стеснен в средствах. Завтра, завершив дела, я получу определенную сумму, но с собой захватил всего луидоров двадцать на мелкие расходы и уже истратил больше половины на переезд и сегодняшние покупки.

Шевалье пожал тощими плечами:

— Двадцати-тридцати крон нам хватило бы отлично провести вечер, если вы согласитесь играть роль банкира. Но не забывайте, что я хозяин, а вы гость, и я возмещу вам все расходы, как только прибудут мои деньги, а если вы к тому времени уже уедете, то отправлю их в Англию.

Роджер колебался. Природная осторожность предостерегала его, что тратить последние деньги до продажи драгоценностей Джорджины — значит искушать судьбу, но он подумал, что, прокутив три фунта из оставшихся шести, сохранит необходимый минимум, а идея отметить первую ночь взрослой жизни кутежом в иностранном городе казалась в высшей степени привлекательной.

— Если двадцати крон будет достаточно, я к вашим услугам, — со смехом заявил Роджер.

Они встали из-за стола и, взяв шляпы и шпаги, направились к темной набережной.

Свернув на запад, де Рубек повел Роджера мимо Арсенала на узкую улочку де Пари и громко постучал в дверь высокого дома с закрытыми ставнями. Дверь открыл слуга с изрытым оспой лицом, в серой с серебром ливрее. Очевидно, он знал шевалье и проводил посетителей в холл, попросив подождать, пока он позовет хозяина.

Вскоре появился щеголеватый маленький человечек в небесно-голубом шелковом камзоле и белых панталонах.

— Ах, мой дорогой шевалье! — воскликнул он, изящно поклонившись и бросив быстрый взгляд на Роджера. — Какая радость видеть вас снова! Насколько я понимаю, вы опять при деньгах и пришли бросить вызов Фортуне за моими столиками?

— К вашим услугам, месье Трико. Мы намерены лишь слегка рискнуть, — небрежно ответил де Рубек. — Но прежде позвольте мне представить вам милорда Брука, сына знаменитого английского адмирала. Мне выпала честь показать ему достопримечательности Гавра, в том числе и ваше заведение, и мы рискнем одним-двумя луидорами просто для забавы.

Роджер счел бессмысленным отказываться от присвоенного ему титула, к тому же его восхитила ловкость, с которой де Рубек скрыл тот факт, что их кошельки весьма тощи.

Хозяин заявил, что гость может считать игорный дом своим собственным, когда бы он ни прибыл в Гавр, и проводил посетителей наверх.

На втором этаже располагался один большой салон, где собралось около тридцати мужчин, сгрудившихся вокруг четырех обитых зеленым сукном столов. Комнату освещали четыре десятка свечей, помещенных в канделябрах на столах и позолоченных панелях белых стен. Пол покрывал мягкий обюссонский ковер, а возле высоких, плотно занавешенных окон находились буфет с напитками и закусками и маленький столик с аккуратными стопками золотых и серебряных монет, за которым сидел мрачного вида мужчина. Царила тишина, нарушаемая звоном монет, шелестом карт и лишь изредка бормотанием кого-либо из игроков.

Де Рубек направился к кассиру, и Роджер извлек две гинеи. Угрюмый субъект выложил всего по семь крон и два франка за каждую, а в ответ на резкое замечание шевалье пожал плечами и добавил еще одну крону, что заставило Роджера обрадоваться опытному другу, способному защитить его интересы. Когда они направились к игральным столам, он сунул восемь крон в руку де Рубека, сохранив остальные деньги для себя.

Минут десять они прохаживались по залу, наблюдая за игрой. За двумя столами играли в vingt-et-un 34, а за двумя другими — в trente-et-quarante 35; два столика, ближайшие к окну, были отведены для высоких ставок, начиная с золотого полупистоля, в то время как за двумя другими столиками минимальной ставкой был франк. Роджера заворожило зрелище маленьких стопок двойных луидоров, луидоров и пистолей на столах с высокими ставками, так как он никогда в жизни не видел такого количества золота, но, не будучи игроком по натуре, даже имей при себе много денег, стал бы играть за одним из столов с низким ставками.

Обе игры были ему незнакомы, поэтому на вопрос де Рубека, в какой из них ему хотелось бы попытать счастья, Роджер ответил, что в trente-et-quarante, так как она казалась ему проще. Они заняли два позолоченных стула у стола с низкими ставками.

Быстро поняв принцип игры, Роджер начал ставить по франку на каждую партию и в течение четверти часа проигрывал и выигрывал попеременно, но шевалье воздерживался от игры, наблюдая за своим протеже. Он догадался, что молодой англичанин был новичком в игре, а новичкам нередко везет.

Его надежда оправдалась. За несколько минут маленькая стопка серебра Роджера заметно увеличилась. Де Рубек присоединился к игре в качестве партнера англичанина, но ставя не франки, а кроны и двойные кроны. Около часа им везло, затем Фортуна, казалось, повернулась к ним спиной — выигрыш начал иссякать, но следующие двадцать минут удача им сопутствовала. Они играли еще полчаса, потом де Рубек откинулся на спинку стула, сгреб свой выигрыш и сунул его в карман.

Роджер удивленно посмотрел на него, но шевалье улыбнулся и сказал:

— Продолжайте, если хотите, mon ami 36. Но я не стану далее испытывать судьбу и советую вам тоже остановиться, прежде чем эта непостоянная особа перестанет к вам благоволить.

Совет был хорош, и Роджер поздравил себя с таким любезным и разумным наставником. Пересчитав деньги, он обнаружил, что выиграл пятьдесят пять франков, и пожалел, что не играл на кроны, так как де Рубек, очевидно, выиграл в три раза больше, впрочем, у него не было оснований огорчаться.

Выйдя из-за стола, они направились к буфету, и шевалье, пришедший в отличное настроение, заказал и оплатил два бокала шампанского. Роджер слышал об этом вине, но никогда не пробовал, так как в Англии оно было роскошью и подавали его, как правило, на приемах у самых богатых представителей лондонского высшего света. Напиток показался ему слишком слабым, но пузырьки забавно щекотали нёбо, а по телу разливалось приятное тепло.

— Здесь не место отмечать наш успех, — заметил де Рубек, допив шампанское. — Как насчет того, чтобы засвидетельствовать наше уважение дамам?

Вино и удача в игре заставили Роджера смотреть на мир через розовые очки, и он охотно согласился, не думая о последствиях.

Следуя примеру шевалье, Роджер внес щедрый вклад в ящик для игроков, оставшихся без средств, в действительности служивший одним из источников дохода месье Трико, и наградил чаевыми кассира и швейцара, расставшись с четырнадцатью франками, но такая плата за два часа столь прибыльного развлечения показалась ему ничтожной.

Выйдя на тускло освещенную улицу де Пари, молодые люди мимо церкви Богоматери пошли к набережной. Пройдя по ней сотню ярдов, де Рубек остановился перед домом, сквозь щели ставен которого пробивался яркий свет, доносилось пение скрипок и громкий смех.

Дверь открыл черный как смоль негр, но де Рубек, казалось, хорошо знал это место, так как отмахнулся от черного привратника и стал подниматься наверх. Второй этаж здесь также занимал просторный салон, но в нем не было ничего от скромной элегантности игорного зала месье Трико. Убранство было ярким и крикливым, а в атмосфере ощущались порок и развязность.

Толстая женщина, шелестя черным атласным платьем, подошла приветствовать их. Роджер окинул взглядом помещение, и глаза его едва не вылезли из орбит. Конечно, он слышал, что подобные дома существуют в Лондоне и других больших городах, но никто из его друзей никогда в них не бывал, и он понятия не имел, что здесь творится.

В одном углу три скрипача на невысоком помосте что-то пиликали на своих инструментах. Другие углы и пространство вдоль стен занимали маленькие столики, у которых сидели мужчины и девушки более или менее полуобнаженные. В центре помещения человек восемь-десять, в основном женщины, исполняли дикую версию контрданса, где партнеры, встречаясь, вместо того чтобы взяться за руки, обнимались, целовались и даже колотили друг друга.

Шевалье тронул Роджера за плечо, привлекая его внимание к толстой женщине.

— Это Вдова Скарон, — представил он, не называя имени Роджера, и добавил с кривой усмешкой: — Ее в шутку прозвали именем пуританки-любовницы престарелого Людовика XIV 37.

Черные глазки мадам утопали в складках жира; отечные щеки густо покрывали румяна, а мясистый рот алел от помады. Она плотоядно улыбнулась Роджеру и обратилась к шевалье:

— Какой красивый молодой человек! Мои девочки выцарапают друг другу глаза из-за него. — Подведя молодых людей к столику в углу, женщина добавила вполголоса какую-то сальную шутку, которую Роджер не понял, тогда как де Рубек разразился хохотом.

Как только они сели, к ним подбежал сутулый официант, неся ведерко со льдом, откуда торчала бутылка шампанского.

— Вино так себе, — заметил де Рубек, — и стоит непомерно дорого, но обычай требует, чтобы мы заплатили за него. Это своего рода пошлина за вход в этот храм Венеры. — Так как шевалье платил за выпивку в игорном доме, Роджер решил, что теперь его очередь рассчитываться, и вместе с чаевыми официанту выложил двенадцать франков.

Роджер уже сожалел, что принял предложение де Рубека «засвидетельствовать уважение дамам». Шевалье, казалось ему, намерен повести его в какой-то зал общественных собраний, где можно потанцевать, но они оказались в обычном портовом борделе. Это место возбуждало новизной и атмосферой порока, но в то же время внушало смутный страх. На ум приходили воспоминания о картинах мистера Хогарта, и длительное пребывание в этом борделе наверняка могло привести к изображенному на них жалкому и убогому существованию.

Но у Роджера не было времени обдумывать, обрадован он или огорчен тем опытом, который ему волей-неволей пришлось приобрести. Проводив их к столику, мадам тут же отправилась давать указания своим девочкам, и едва официант успел открыть шампанское, как столик окружила дюжина молодых женщин, бесстыдно демонстрирующих свои прелести и громко переругивающихся между собой из-за права опекать вновь прибывших гостей.

При ближайшем рассмотрении стало ясно, что для большинства женщин юные годы далеко позади и, несмотря на улыбки, глаза у всех были усталыми и равнодушными. Некоторые носили пышные, но рваные платья, из-под которых то и дело высовывали босые ноги, не оставлявшие сомнений, что под платьями нет ровным счетом ничего. Тела других прикрывала лишь прозрачная ткань, не оставляя простора воображению. Все были ярко накрашены, что не помешало Роджеру заметить оспины у них на лбу и щеках. Однако в отношении его Вдова Скарон оказалась истинной пророчицей. Молодость и свежесть Роджера возбудила аппетиты пресытившихся блудниц, и они яростно соперничали, стараясь завоевать его расположение.

— Voila! 38 — промолвил де Рубек, насмешливо глядя на молодого англичанина. — Ручаюсь, что все они одинаково испорчены, но тем не менее выбирайте.

Пока Роджер колебался, шевалье подался вперед и, ухватив за запястье маленькую пухлую девицу, привлек ее к себе. Она со смехом плюхнулась ему на колени, обняла за шею и поцеловала, оставив под его нижней губой алый след помады.

— Как тебя зовут, малышка? — спросил шевалье.

— Фифи, — весело отозвалась девица. — А вас?

— Этьен, — улыбнулся он. — Выпей бокал вина и поведай мне свою историю. Не сомневаюсь, что ты дочь маркиза или графа и сбежала из дома с молодым щеголем, который потом бросил тебя.

Роджер разглядывал девушек, которые теснились вокруг него. Ни одна ему не нравилась, но он понимал, что должен выбрать какую-нибудь, дабы избавиться от прочих, поэтому улыбнулся и поманил к себе стройную блондинку, которая выглядела чуть приличнее компаньонок и привлекла его фигурой и цветом волос.

Девушка сразу заметила, что Роджер нервничает, поэтому не стала смущать его поцелуями, спокойно села рядом и налила себе вина. Остальные тут же перестали смеяться и кокетничать и сердито отошли от стола.

— Вы не правы, cheri 39, — сказала Фифи де Рубеку. — Я всего лишь девушка из народа — того народа, который когда-нибудь станет править Францией. Я из Марселя, мой отец был рыбаком. Выросла в лачуге, а когда мне исполнилось тринадцать, жить стало так тяжело, что отец продал меня содержательнице борделя.

Роджер перенес внимание на свою компаньонку и спросил, как ее зовут.

— Здесь меня называют Му-Му, и это имя не хуже других, — ответила она. — А как мне называть вас?

— Роджер.

— Роже, — на свой лад переиначила Му-Му. — Приятное имя. Месье — иностранец, не так ли?

— Да, англичанин. А вы, мадемуазель? Вы, конечно, француженка, но из каких мест?

Девушка покачала головой:

— Нет, месье, я фламандка. Муж привез меня на своем корабле из Антверпена и бросил, даже не простившись. У меня не было денег, и я попала сюда.

— Чудовищно! — с сочувствием воскликнул Роджер.

Уголки рта девушки скривились в циничной усмешке:

— Вообще-то он не был моим мужем, но я родила от него ребенка и надеялась, что когда-нибудь он на мне женится. Однако к чему надоедать вам своими бедами? Выпейте и расскажите мне какую-нибудь неприличную историю.

Роджер в жизни не говорил женщинам пошлостей и не смог бы этого сделать, даже владей он французским в совершенстве, поэтому, извинившись, отказался.

Фифи продолжала рассказывать де Рубеку историю своей жизни, и Роджер с Му-Му стали слушать.

— Молодой журналист выкупил меня из борделя, поселил в хорошем доме и научил разбираться в политике. Конечно, он был умным, но, как оказалось, слишком умным для нашего счастья. Он написал памфлет на королеву, которая за год растратила на игру семьдесят тысяч луидоров народных денег. Агенты месье де Крона — лейтенанта полиции 40 — схватили его и засадили в одно из подземелий замка Иф. Насколько я знаю, бедняга все еще там. Что до меня, то я познакомилась с боцманом, который тайком взял меня на военный корабль. Офицеры, прознав об этом, привязали его к решетке и всыпали двести плетей, а меня высадили на берег. Потом один сводник продал сюда за сотню франков.

— Возможно, ты снова понравишься какому-нибудь мужчине и он выкупит тебя, — заметил де Рубек.

Она пожала плечами:

— Кто возьмет меня на содержание после пяти лет работы в борделе? Уверена, что умру там же, где родилась — в канаве. Но может быть, Бог устанет от королев, и Мария Антуанетта тоже окончит дни в канаве. А вообще-то я не жалуюсь. Мадам не более жадна и зла, чем другие хозяйки, а я утешаюсь обществом таких красивых господ, как вы. Вы, месье Этьен, выслушали мою историю, так давайте же потанцуем.

Когда они поднялись, Му-Му положила ладонь на руку Роджера и спросила:

— А вы не хотите потанцевать?

Атмосфера салона была душной, насыщенной запахом дешевых духов и куда менее приятными ароматами. Пальцы девушки были влажноватыми, но Роджеру не хотелось обижать ее, убирая руку. Тем не менее от танцев он отказался. Его вовсе не привлекало участие в вакханалии в центре зала. Он с омерзением представлял себе, как его будут целовать и тискать размалеванные шлюхи.

— Какие у тебя красивые глаза, Роже, — сказала Му-Му, внезапно перейдя на «ты». — Любая женщина не пожалела бы за них целого состояния.

Роджер смущенно усмехнулся:

— У вас самой очень красивые глаза.

— Merci, — улыбнулась Му-Му. — Я так рада, что ты выбрал меня. Большинство мужчин, которые сюда приходят, старые и противные, а девушке куда приятнее иметь дело с молодым человеком, вроде тебя. Скажи, ты любил много девушек? Хотя вряд ли — слишком молод.

Роджера избавил от ответа сутулый официант. Подойдя к их столу, он взял пустую бутылку и вопросительно посмотрел на Роджера:

— Encore, monsieur? 41

Му-Му кивнула, отвечая за него, и через несколько минут официант поставил на стол вторую бутылку, за которую пришлось платить Роджеру, так как де Рубек все еще танцевал.

Когда бутылку открыли, к ним подошла девочка лет двенадцати, наряженная Купидоном и с подносом, полным лакомств.

Роджер был. шокирован видом ребенка в подобном окружении, не по годам взрослым взглядом девочки, но Му-Му сразу же попросила:

— Пожалуйста, Роже, купи мне конфет.

Роджер повиновался и приобрел коробку конфет за чудовищную цену в пять франков, после чего девушка обняла его и поцеловала в щеку. Ее дыхание слегка пахло чесноком, но он заставил себя не отстраниться.

После короткой паузы девушка спросила:

— Тебе здесь не нравится, верно? Пойдем в мою комнату или, если хочешь, закажем salon prive 42, где мы сможем поужинать вдвоем.

— Нет… не сейчас, — запинаясь, ответил Роджер. — Подождем, пока вернется мой друг. — Он посмотрел на танцующих, но де Рубек и Фи-Фи уже покинули зал.

Му-Му также обратила внимание, что шевалье нет среди кружащейся и топающей толпы.

— Твой друг ушел наверх с Фи-Фи, — сказала она. — Пойдем, Роже, иначе мадам побьет меня за то, что я зря трачу время. Куда тебе хочется — ко мне в комнату или сначала поужинать?

Глава 8

ИЗБАВЛЕНИЕ ОТ ДРАГОЦЕННОСТЕЙ

Роджеру было не по себе. Му-Му казалась ему доброй девушкой, и он очень ее жалел. Меньше всего ему хотелось выказывать ей пренебрежение и навлекать гнев мадам, но он не чувствовал никакого желания заниматься с ней любовью. В ином окружении и не будучи так сильно накрашенной, она могла бы показаться симпатичной, но при близком рассмотрении ее светлые волосы выглядели жесткими и посекшимися, к тому же имели мышиный цвет у корней, где их еще не касалась краска. Руки были хотя и маленькими, но грубыми и с обломанными ногтями. Запах чеснока изо рта вызывал все более неприятное ощущение каждый раз, когда она склонялась к нему. Под глазами чернели тени, а щеки имели дряблый нездоровый вид. Благодаря приятным манерам, мягкому голосу и молодости, Му-Му не вызывала у Роджера отвращения, но по сравнению с Джорджиной выглядела как водяная курочка рядом с лебедем.

Роджер жалел, что не сослался на усталость и не пожелал вернуться в гостиницу, пока с ними был де Рубек, теперь же шевалье ушел с Фи-Фи и мог отсутствовать целый час, а у Роджера не хватало духу уйти одному. Стараясь отдалить неприятное решение, он сказал:

— Прежде чем уйти, надо допить вино.

Му-Му пожала плечами и наполнила его бокал:

— Как хочешь. Признаться, вино не слишком хорошее и от него может закружиться голова, так что я больше пить не буду. — Помолчав, она добавила: — Знаешь ли, Роже, ты бы все же решил, будешь ли ужинать, чтобы я сделала заказ.

На языке у Роджера вертелся ответ «да», так как ужин позволил бы ему выиграть время, но он сообразил, что пища окажется непосильным бременем для его кошелька. Коль скоро коробка конфет стоила пять франков, то ужин мог бы обойтись ему в пару луидоров.

— Нет, — ответил Роджер. — Спасибо, я не голоден. Предпочел бы подняться к вам в комнату.

Сделав выбор, он почувствовал себя лучше и решил в полной мере насладиться вином, которое хотя и было излишне сладким и некрепким, не казалось ему невкусным. Но едва Роджер поставил на стол бокал, девушка поднялась, и он инстинктивно встал вместе с ней.

Обойдя стороной танцующих, они вышли в коридор, и Му-Му повела Роджера наверх. Салон не отличался изысканностью, но жилая часть дома выглядела и вовсе скверно. Лестница на третий этаж не была покрыта ковром, и каждый последующий из трех пролетов был более узким и шатким, чем предыдущий. При свете, пробивавшемся из-под дверей, Роджер видел, что туфли девушки поношенные и стоптанные, а внизу стенных панелей чернеют крысиные норы.

Наконец они остановились на темной и узкой площадке. Пока Роджер переводил дыхание, Му-Му открыла дверь, нашла трутницу, зажгла две свечи и бросила через плечо:

— Входи, cheri.

Войдя, Роджер увидел чердачную комнату, где царили грязь и беспорядок. Свечи стояли на маленьком туалетном столике у низкого окна; отблески пламени падали на баночки с румянами, заячьи лапки и грязные платки. Простыни на диване были смяты, а в углу стоял наполненный до половины ночной горшок. Комната казалась большей, чем была в действительности, благодаря зеркалу во всю стену, но спертый воздух вкупе с прочими «достоинствами» делали ее полной противоположностью месту, где хотелось бы заниматься любовью.

— Прости, что здесь так неопрятно, — сказала Му-Му, заметив отвращение на лице Роджера. — Мне приходится делить комнату с другой женщиной, а она настоящая шлюха, но я вскоре заставлю тебя обо всем забыть.

Она расстегнула единственный крючок на корсаже, и полосатое бело-голубое платье скользнуло на пол, оставив ее полностью обнаженной.

На бедре Му-Му красовался синяк, а на животе багровел шрам. Она протянула к Роджеру руки, но теперь он твердо знал, что не сможет пройти через это. Все в нем кипело от отвращения при одной мысли о прикосновении к ней.

Быстро отвернувшись, Роджер вытащил кошелек, извлек из него гинею, бросил ее на кровать, открыл дверь и выбежал из комнаты.

Он едва успел добежать до лестницы, как Му-Му выскочила на площадку следом за ним.

— Вернись! — закричала она. — Чего ты боишься? Как ты смеешь так со мной обращаться? Се n'est pas gentil! 43

Так как Роджер не обернулся, девушка пронзительно завизжала:

— A moi! A moi! 44 В доме шпион! Задержите его! Заприте дверь!

Роджер бросился вниз по шатким ступенькам, словно за ним гнались все дьяволы ада. К тому времени, когда он достиг следующей площадки, повсюду стали открываться двери, высовывали головы желающие узнать, что происходит. Крики My-My, перемежаемые грязной руганью, всполошили весь дом. Двери салона распахнулись, и оттуда вышла Вдова Скарон в сопровождении нескольких девиц и клиентов.

Роджер попытался проскочить мимо нее, но она ухватила его за руку и с удивительной для женщины силой потащила к себе, крича в ухо ругательства.

— Пустите, черт бы вас побрал! — завопил Роджер. С трудом вырвавшись, он бросился к последнему пролету.

— Задиг! — закричала мадам. — En garde! 45 He позволяй ему уйти, пока он не заплатит! Луидор, не меньше! Слышишь?

Роджер увидел огромного негра, стоящего в холле. У него мелькнула мысль выхватить шпагу и пробить себе путь на улицу, но он быстро понял, что в столь ограниченном пространстве ему не удастся ею воспользоваться. Задиг слегка пригнулся, держа наготове дубинку, и Роджер осознал, что если он не хочет, чтобы ему размозжили голову, то придется заплатить. Снова вытащив кошелек, он отсчитал восемь крон и сунул их в руку негру.

— Одну для меня, месье, — потребовал Задиг, ухмыляясь во весь рот.

Роджер поспешно уплатил дань, и негр отпер дверь.

На улице Роджер с неописуемым облегчением вдохнул свежий воздух, но он, как оказалось, еще не испытал всех «прелестей» своего похода по злачным местам. Му-Му, которую он считал более порядочной и добросердечной, чем ее компаньонки, поджидала его у чердачного окна. Как только Роджер появился на улице, она со злорадным хохотом вылила ему на голову содержимое ночного горшка.

Основной поток пролился в паре футов от Роджера, забрызгав его, однако, с головы до ног. В довершение всех бед, пробежав сотню ярдов до ближайшего поворота, он запнулся о шпагу, не удержался на ногах и полетел прямиком в канаву.

Поднявшись с громким проклятием, Роджер двинулся дальше, замедлив шаг, но ночные злоключения на этом не кончились. Миновав две короткие улицы, которые, как полагал Роджер, должны были привести его к арсеналу, он обнаружил, что безнадежно заблудился и не имеет ни малейшего представления, как вернуться в «Три лилии».

В те времена городские власти еще не брали на себя ответственность за освещение улиц и уборку мусора. Единственными источниками света служили тусклые фонари у перекрестков или над портиками богатых домов, причем последние, как правило, гасли, когда обитатели упомянутых домов ложились спать. Длинные каньоны полной темноты разделяли маленькие лужицы желтого света, так что ночному прохожему приходилось едва ли не ощупью пробираться от одной из них к другой по лишенным тротуаров улицам, зачастую настолько узким, что по ним с трудом проезжал экипаж, и захламленным мусором, который выбрасывали из домов в канавы.

Не многие честные горожане рисковали выходить по ночам без крайней нужды, и Роджер понимал, что мог встретить только пьяниц или воров, спрашивать у которых дорогу весьма рискованно.

Прохладный ночной воздух сперва освежил его после духоты борделя, но вскоре он почувствовал себя странно и понял, что слегка опьянел, выпив почти целую бутылку скверного шампанского.

Хотя Роджер вышел из гостиницы с де Рубеком уже затемно, он решил, что если доберется до набережной, то сможет найти обратную дорогу. Спустившись к морю, Роджер свернул, как ему казалось, в нужном направлении, но вскоре услышал звуки скрипок и обнаружил, что снова оказался возле дома Вдовы Скарон. Обойдя его стороной, он продолжал придерживаться прежнего направления, однако посещение игорного дома месье Трико перед походом в бордель дезориентировало его, поэтому он двигался не к гостинице, а от нее.

Причалы и набережные Гавра были столь длинными и многочисленными, что Роджеру понадобилось минут двадцать, прежде чем он начал подозревать, что идет не туда. Тут и там он слышал шаги, видел темные силуэты, на мгновение возникающие из тени, но никто не пытался на него напасть, так как в темноте длинная шпага придавала ему весьма воинственный облик. Поняв, что самостоятельно ему дороги не найти, Роджер нарочито грубым голосом окликнул нескольких матросов, с опозданием возвращавшихся на корабль. К счастью, они были хотя и навеселе, но в дружелюбном настроении и охотно объяснили, как ему добраться до гавани Вобан.

Луна, поднявшаяся над мачтами судов, позволила Роджеру счастливо избежать рытвин и куч зловонного мусора, которыми изобиловали набережные. Наконец протрезвевший, но усталый и все еще кипящий гневом после ночных злоключений, Роджер увидел вывеску «Трех лилий». Он остановился у двери и, услышав шаги, понял, что кто-то идет следом за ним. В приближающейся долговязой фигуре Роджер с новым приливом гнева узнал де Рубека — виновника всех его неприятностей.

Вскоре шевалье также заметил Роджера, и его слова не оставили сомнений в том, что он пребывает в столь же дурном расположении духа.

— Так это вы, мой петушок без шпор, — ядовито заметил де Рубек. — А я-то думал, что за отсутствием матушки, которая укладывает вас в кроватку, вы решили провести ночь в монастыре.

— Что, черт возьми, вы имеете в виду? — осведомился Роджер, густо покраснев, так как прекрасно понимал, к чему клонит шевалье.

— Вы отлично знаете, что, — ответил де Рубек. — Хорошо же вы отплатили за мое участие! Оскорбили бедную девушку и подняли шум в приличном доме, где я вас представил как своего друга. Да вы меня публично опозорили!

— Если вы считаете шлюх и воров публикой, достойной внимания, то мне вас жаль, — огрызнулся Роджер.

— У вас хватает наглости сомневаться в тех, с кем я поддерживаю компанию?

— Да, если это потаскухи и развратники. Стоит ли винить меня, если я, будучи не в состоянии выносить общество подобного сброда, предпочел покинуть его? — Роджер говорил мешая французские и английские слова, но гнев делал его речь достаточно понятной.

— Это ваше право, мой маленький монашек, — последовал быстрый ответ. — Но ни один дворянин не станет отнимать у девушки время и заставлять друга платить за блюдо, которое он оставил нетронутым.

— Я не делал ничего подобного. Я дал девушке гинею, прежде чем вышел из ее комнаты, а эта старая сука мадам заставила меня выложить еще целый луидор, прежде чем выпустила меня из дома.

— Трудно в это поверить, так как меня, старого клиента, заставили уплатить за вас.

— Вы называете меня лжецом?

— А что, если так? Вы всего лишь синица, наряженная в павлиньи перья, у которой кишка тонка лечь с женщиной, не то что сражаться с мужчиной.

— Я не потерплю, чтобы меня называли лжецом! — рассвирепел Роджер. — Говорю вам, что я уплатил этой проститутке.

— А я говорю, что платить пришлось мне.

— И зачем, позвольте спросить? Вас это не касалось.

— Теперь вы называете меня лжецом! — в бешенстве крикнул шевалье. — Если вы носите шпагу не только как игрушку, я заставлю вас ею воспользоваться!

— Это не игрушка, — вне себя от гнева отозвался Роджер.

— Тогда приносите извинения или вытаскивайте ее, вы, невоспитанное отродье!

Де Рубек положил руку на эфес своей шпаги, и у Роджера внезапно пропало желание продолжать ссору. Он не сомневался, что шевалье, подобно ему, вышел из борделя слегка пьяным и что его мозг разогрет парами скверного вина. Одно дело отстаивать свою точку зрения в горячем споре, тем более чувствуя себя правым, но совсем другое — рисковать, чтобы тебя проткнули шпагой. Де Рубек был на голову выше его и наверняка опытный фехтовальщик, поэтому, хотя Роджеру была ненавистна мысль о полном отступлении, он был достаточно напуган и попытался отложить поединок.

— Стойте! — воскликнул он. — Мы не можем драться подобным образом. Если один из нас получит смертельную рану, другого арестуют за убийство. Раз уж дуэль неизбежна, мы должны, по крайней мере, устроить ее как подобает джентльменам: утром и с секундантами в качестве свидетелей.

— Кто говорит о дуэли? — фыркнул де Рубек. — Я не собираюсь делать из себя посмешище для всего Гавра, вызывая такого щенка. Что до убийства, выбросьте это из головы. Я намерен всего лишь отрезать вам уши и послать их My-My в качестве бальзама для ее оскорбленной гордости. Вытаскивайте шпагу или я отрежу их немедленно!

Роджер пришел в ужас, понимая, что шевалье, должно быть, пьян куда сильнее, чем ему казалось вначале. Уличные ссоры, во время которых пьяные повесы, возвращаясь домой по ночам, набрасывались друг на друга со шпагами, тогда были обычным делом во всех больших городах, но повод, по которому де Рубек считал себя оскорбленным, был абсолютно нелеп, а его намерение отправить Му-Му уши недавнего визитера казалось совершенно фантастичным.

— Стойте! — снова крикнул Роджер. — Вы не можете всерьез говорить такое. Очевидно, вы пьяны, если строите из себя рыцаря шлюхи.

— Я пьян?! — взревел де Рубек. — Сейчас вы увидите, пьян я или нет! Я отрежу вам уши только для того, чтобы научить хорошим манерам! — Он подался вперед, извлекая клинок из ножен.

Роджер испугался по-настоящему. Будоражащие кровь схватки с рапирами в фехтовальном зале — это одно дело, а серьезный поединок — совсем другое. Но выхода не было. Отскочив назад, он выхватил шпагу и приготовился к защите.

Клинки с лязгом скрестились и замелькали, поблескивая в лунном свете. Сначала Роджер думал, что непривычная длина оружия обернется против него, но быстро понял, что длина шпаги лишает де Рубека преимуществ высокого роста, которым наделила того природа, к тому же толедская сталь оказалась более легка и упруга, чем он мог надеяться.

Будь то дуэль по всем правилам, соперники некоторое время осторожно прощупывали бы друг друга, прежде чем бросаться в атаку, но шевалье не желал тратить время на столь юного противника. В течение минуты он сделал три быстрых выпада, каждый раз полагаясь на большие, чем у Роджера, вес и силу руки.

Роджер знал, что если он позволит противнику и впредь придерживаться подобной тактики, то долго не выстоит. Заставляя все время обороняться, более крепкий де Рубек вскоре измотает его, лишив способности давать отпор.

Теперь Роджер полностью протрезвел и дрался расчетливо. К собственному удивлению, он обнаружил, что сможет продержаться какой-то отрезок времени, но должен постараться положить схватке конец, прежде чем почувствует первые признаки усталости.

Проблема заключалась в том, как это сделать. Они дважды описали полный круг. Роджер два раза поворачивался, добиваясь, чтобы луна светила ему в спину, но в глаза шевалье. Он почти так же боялся убить своего противника, понимая, что может за этим последовать, как боялся быть убитым, поэтому использовал прием, которому обучил его старый учитель фехтования в Шерборне.

Внезапно прыгнув вперед, Роджер сделал прямой выпад поверх шпаги де Рубека, так что рукоятки со звоном столкнулись, потом резко повернул руку. Шевалье закричал от боли и выронил шпагу — у него было растянуто запястье.

Шпага кувыркнулась в воздухе и лязгнула о булыжник мостовой футах в двадцати. Противник мог быстро подобрать оружие и возобновить схватку, поэтому Роджер бросился к шпаге де Рубека и наступил на нее. Видя, что шевалье не трогается с места, он подобрал шпагу и медленно вернулся назад.

Де Рубека поражение ошеломило, и, когда он заговорил, в его голосе уже не слышалось и признаков пьяной запальчивости.

— Месье Брук, — печально произнес он, — приношу вам извинения. Поверьте, я не имел серьезных намерений причинить вам вред, но от вина у меня слегка помутилось в голове, и глупый порыв побудил меня преподать урок молодому человеку, который, как мне показалось, был со мною груб. Вместо этого, однако, я сам получил урок.

Извинение было настолько изысканным, что Роджер не мог его не принять, да он не имел привычки подолгу таить злобу, поэтому с поклоном вернул шевалье шпагу:

— Прошу вас больше об этом не думать, месье де Рубек. Признаю, что я и сам отчасти виноват. Вы, я уверен, руководствовались самыми лучшими побуждениями, поведя меня в увеселительные места, и с вашей стороны было крайне любезно стараться развлечь иностранца. Не ваша вина, что я не мог пробудить в себе пыл в отношении малютки Му-Му, и мне следовало объяснить это раньше. Однако я уплатил не однажды, а дважды за сомнительную привилегию провести час в ее компании, даю вам слово.

— Охотно верю и надеюсь, что вы ответите мне тем же. Поверьте, я также уплатил этой молодой гарпии.

— Нисколько не сомневаюсь, поэтому возблагодарим Бога, что у нас нет более серьезного повода для сожалений о случившемся, чем потеря нескольких гиней.

Де Рубек взял Роджера за руку:

— Клянусь вам, mon ami, что даже в пьяном гневе я никогда бы не причинил вам вреда, просто рассчитывал напугать вас и обратить в бегство.

Он говорил искренне, и Роджер не мог усомниться в его словах. Он покраснел от удовольствия, когда шевалье продолжил:

— Но какую смелость и какой опыт вы проявили! Напав на робкого китайца, я обнаружил свирепого татарина и был вынужден защищаться сам. После этого мерзкого шампанского у меня во рту сухо, как от опилок, и я уже полностью протрезвел. Дабы показать, что между нами не осталось недобрых чувств, давайте разопьем бутылку отменного бургундского, прежде чем отправиться спать.

У Роджера тоже пересохло в горле, поэтому он охотно согласился, и они забарабанили рукоятями шпаг в утыканную гвоздями дверь гостиницы. Вскоре ее открыл сморщенный низенький слуга, явно недовольный тем, что его пробудили от сна в каморке под лестницей.

Де Рубек вынул из кармана пригоршню крон и продемонстрировал ее слуге.

— Принеси-ка нам поскорее бутылку бургундского из погреба, — сказал он. — Только хорошего — «Шамбертен» или «Оспис де Бон», если они у вас есть.

Слуга зажег фонарь в прихожей и через несколько минут вернулся с покрытой пылью бутылкой и бокалами. Откупорив вино и взяв деньги, он зашаркал в свою каморку.

Два недавних противника выпили за здоровье друг друга, и после великолепного бургундского оба почувствовали себя значительно лучше. Набитый кронами карман шевалье напомнил Роджеру, что, хотя последняя форма развлечения, которую предложил ему компаньон, обернулась фиаско, первая принесла удачу.

— Должно быть, вы выиграли порядочную сумму у месье Трико, — заметил он, — так как под конец ставили двойные кроны.

— Играть по низким ставкам скучное занятие, — небрежно пожал плечами де Рубек. — Впрочем, улов был недурен, и это поможет мне день-два не испытывать недостатка в вине, пока прибудут мои деньги. Жаль, что вы должны так скоро покинуть Гавр. Для меня было бы большим удовольствием развлечь вас по вашему усмотрению за счет моего выигрыша.

— Я надеюсь завтра завершить мои дела, — сказал Роджер, — но может пройти день или два, прежде чем мне удастся договориться об обратном плавании, и в таком случае я охотно воспользуюсь вашим любезным предложением.

Де Рубек кивнул:

— Пожалуйста, не думайте, что я собираюсь совать нос в ваши дела, но я хорошо знаю Гавр, и, если чувствуете, что я могу быть вам полезен, без колебаний располагайте мною.

Роджер пребывал в отличном расположении духа. Он впервые в жизни дрался на дуэли и вышел победителем, поэтому его переполняло радостное возбуждение, а так как причиной ссоры оказалось глупое недоразумение, вызванное парами скверного вина, он, вполне естественно, испытывал симпатию к недавнему противнику. Шевалье принял участие в одиноком иностранце, помог ему выгодно обменять английские деньги и выиграть небольшую сумму. Более того, теперь Роджеру казалось, что экспедиция к Вдове Скарон не свидетельствует против его нового приятеля, так как многим молодым людям это место пришлось бы по душе для вечернего досуга. В довершение всего шевалье принял свое поражение как истинный джентльмен и сейчас исполнял роль гостеприимного хозяина.

Никакие треволнения прошедших суток не заставили Роджера забыть, что единственной целью его приезда во Францию была продажа драгоценностей Джорджины, которую еще предстояло осуществить. Почему бы, пришло ему в голову, вместо того чтобы самому разыскивать золотых дел мастера, который может предложить не слишком хорошую цену, не сэкономить завтрашнее время, посоветовавшись с де Рубеком?

— Вы, случайно, не знаете в Гавре честного ювелира? — спросил Роджер.

— Разумеется, знаю, — после недолгого колебания ответил шевалье. — Даже нескольких. Вы хотите сделать покупку или что-нибудь продать?

— Я хочу избавиться от нескольких безделушек, в основном золотых, но некоторые из них с драгоценными камнями. Фактически, ради этого я и приехал во Францию.

Глаза де Рубека слегка прищурились, что не удивило Роджера, ибо подобное заявление могло внушить какие угодно мысли. Изобретательность молодого англичанина помогла тут же подобрать ложное объяснение:

— Эти драгоценности принадлежали сестре-близняшке моей матери, которая недавно скончалась. Они очень любили друг друга, и отец решил, что, случайно увидев одну из них на ком-нибудь из соседей, мать будет очень расстроена. При этом он нуждался в деньгах, но, не желая продавать драгоценности в городе, решил, что лучше всего переправить их за границу. Поскольку его вмешательства неожиданно потребовали дела службы, он не смог отплыть во Францию и поручил эту миссию мне. К несчастью, у меня мало опыта в подобных делах, так что я был бы вам чрезвычайно обязан за помощь.

Внимательно выслушав монолог Роджера на ломаном французском, де Рубек кивнул:

— С радостью это сделаю. Я знаю подходящего человека и утром отведу вас к нему.

Роджер поблагодарил любезного француза, и они стали говорить на другие темы, так как шевалье, по-видимому, тотчас же выбросил из головы мысли о драгоценностях. Вскоре оба почувствовали усталость и, допив вино, поднялись к себе.

Заглянув под половицу и убедившись, что сокровище на месте, Роджер разделся до рубашки, скользнул под жесткое одеяло и мгновенно заснул.

Проснувшись утром, он по углу, под которым падали солнечные лучи, определил, что уже около девяти часов, поэтому после спешного туалета переложил драгоценности из тайника в карманы и спустился по лестнице.

Столовая была пуста, и, к своему удивлению, Роджер обнаружил, что на завтрак в гостинице подавали только булочки, масло и конфитюр. Непривычный к столь скромному рациону, он потребовал чего-либо более существенного, и через десять минут ему принесли omelette fines herbes 46 — абсолютно новое для него блюдо, которое тем не менее пришлось ему по вкусу.

Окончив завтрак, Роджер отправился на поиски де Рубека и нашел долговязого шевалье лениво греющимся на крыльце.

— А, вот и вы! — воскликнул де Рубек, демонстрируя скверные зубы в дружеской улыбке. — Надеюсь, хорошо спали?

— Отлично, благодарю вас, — улыбнулся в ответ Роджер. — Боюсь, что проснулся слишком поздно, а мне не терпится как можно скорее покончить с делами. Не будет ли для вас слишком большим беспокойством отвести меня к ювелиру, о котором вы говорили?

— Разумеется, нет, но я немного подумал, и мне в голову пришла одна идея. Как я понимаю, вы не настолько ограничены во времени, чтобы не уделить мне несколько минут для разговора в приемной. Там никого нет, так что нам не помешают.

— Конечно, — согласился Роджер.

Они вместе направились в приемную, и де Рубек закрыл дверь на засов. Роджер сел за один из столиков, немного удивляясь этим таинственным предосторожностям, но шевалье поспешил его успокоите.

— Нет причин для тревоги, — объяснил он, — но лучше проявить осторожность, обсуждая «сделку, в которой фигурирует крупная сумма денег. — Опустившись на диван рядом с Роджером, он продолжил, понизив голос: — Могу я узнать, упоминали вы об этом деле кому-либо другому?

— Нет, — ответил Роджер. — Никто во Франции, за исключением вас, ничего об этом не знает. Мне казалось неразумным распространяться на эту тему, имея при себе немало ценных вещей.

Де Рубек одобрительно кивнул:

— Рад это слышать. К счастью, во мне вы нашли человека, которому можно доверять. В конце концов, вы ведь мало обо мне знали, а в больших портах полным-полно мошенников, которые без колебаний перережут вам горло за пригоршню луидоров.

— Человеку, с которым пьешь, дерешься на дуэли, а после этого сохраняешь дружеские отношения, есть все основания доверять, — рассмеялся Роджер. — Вам я доверяю полностью.

Шевалье поклонился:

— Я очень тронут и был бы весьма огорчен, услышав противоположное мнение. Драгоценности сейчас при вас или вы вчера передали их банкиру на сохранение?

— Нет, я рассовал их по карманам, так как собранные вместе они являют собой довольно объемистый сверток.

— Могу я взглянуть на них?

— Разумеется, если у вас есть желание.

Когда Роджер принялся доставать безделушки и класть их на стол, шевалье добавил:

— Я просто хочу составить представление об их стоимости, так как нам было бы неплохо прикинуть цену, прежде чем предлагать их ювелиру. Хотя стоимость драгоценностей вам, несомненно, известна, я мог бы подсказать, сколько можно получить за них во Франции.

Де Рубек стал брать вещицы одну за другой и внимательно разглядывать каждую в монокль. Когда Роджер снова сложил их в карманы, он спросил:

— Какая цена кажется вам подходящей?

— Пятьсот гиней, — ответил Роджер. Не желая выказывать своего невежества, он предпочел назвать сумму побольше.

Де Рубек покачал головой:

— Возможно, такова их стоимость в Англии, где все очень богаты, но сомневаюсь, чтобы вы смогли получить за них столько во Франции. Я не эксперт в подобных побрякушках, но, будь они моими, удовольствовался бы тремястами восемьюдесятью луидорами. Вещицы в основном старомодные, и, помимо веса золота, их ценность невелика.

Роджер отнюдь не был разочарован, так как отдал бы драгоценности за двести пятьдесят луидоров, если бы ему не предложили большего, и снова поздравил себя с решением спросить совета шевалье, поняв, что может получить лишние сто пятьдесят фунтов.

— Пусть будет так, — промолвил он, притворяясь слегка обескураженным. — Я запрошу за них триста восемьдесят луидоров, раз вы так советуете.

— Нет, для начала мы запросим четыреста пятьдесят, а потом будем постепенно снижать цену. Конечно, дворянину не пристало торговаться, но в таких делах без этого не обойтись, и, может, нам удастся вытянуть из мошенника четыреста луидоров. Но я должен предупредить, что меня беспокоит одна вещь.

— Что именно? — с тревогой осведомился Роджер.

Де Рубек явно колебался.

— А вы не обидитесь? — спросил он.

— Почему я должен обижаться, если это мне на пользу?

— Разумеется, ваш возраст никого не касается, но когда вчера вечером я впервые вас увидел, дал от силы семнадцать. То, что вы владеете шпагой, как мужчина, не делает вас старше. Мне не приходит в голову сомневаться в вашем рассказе о происхождении драгоценностей, но люди, не имеющие чести вас знать, могут оказаться не столь доверчивыми. Такой молодой человек продает кучу женских побрякушек. Это покажется по меньшей мере странным любому ювелиру — он даже может подумать, что вы украли их и бежали из Англии от преследования агентов министра полиции. Для него будет достаточно одного взгляда, чтобы определить английское происхождение драгоценностей, а, насколько я понимаю, у вас в Гавре нет никого, кто мог бы поручиться за вашу честность. Возможно, мои предчувствия всего лишь фантазии, но я считаю дружеской обязанностью предупредить вас о том, что может произойти. Было бы чертовски неприятно увидеть вас заключенным в тюрьму по подозрению в краже на месяц или того больше, пока будет проведено расследование.

Лицо Роджера вытянулось. Выходит, избавляясь от драгоценностей Джорджины во Франции, он может столкнуться с теми же трудностями, что и в Англии? Такое не приходило ему в голову. Роджер считал само собой разумеющимся, что французский ювелир купит их, не задавая вопросов, но теперь оказалось, что, продавая драгоценности здесь, он подвергнется еще большему риску, чем на родине. Самое худшее, что могло ожидать его в Англии, — это ночь взаперти и позорное возвращение на следующий день к разгневанному родителю, в то время как во Франции его могут держать в заключении несколько недель, пока не будет получен ответ на официальный запрос относительно его личности и семья не позаботится о его освобождении.

— Премного вам обязан, — сказал Роджер. — Пожалуй, вы правы. Я об этом не подумал.

— Конечно, если вы хотите рискнуть, — продолжил шевалье, — я с удовольствием буду сопровождать вас к золотых дел мастеру. Я горю желанием вам помочь, поверьте, но не смогу заявить, что знаю не только с ваших слов, как к вам попали эти драгоценности, или поклясться, будто знаю вас давно, а не всего один день, ибо в случае расследования меня могут привлечь к ответственности за лжесвидетельство.

— Да, понимаю, — задумчиво произнес Роджер, но тут ему пришла в голову новая идея. — Моему отцу крайне нужны деньги, и мне очень не хотелось бы возвращаться в Англию без них. Не могли бы вы… не будет ли с моей стороны дерзостью просить вас продать эти драгоценности для меня? Даю слово, что они попали ко мне честным путем и я волен распоряжаться ими по своему усмотрению. Вы взрослый мужчина и хорошо известны в Гавре, так что ювелир не станет задавать вам вопросов.

Шевалье задумался.

— Да, возможно, — медленно промолвил он. — Мэтр Блазье хорошо меня знает, мы проворачивали с ним куда более крупные сделки.

— Пожалуйста! — взмолился Роджер. — Помогите мне, и я вам буду бесконечно признателен.

— По-моему, ваш интерес в этом деле несколько больший, чем вы хотите показать, — улыбнулся де Рубек.

Роджер слегка покраснел:

— Ну, вообще-то отец обещал мне долю выручки, если сделка окажется прибыльной. Он решил проверить, сможет ли в дальнейшем поручать мне вести его дела, уходя в море.

— В таком случае я едва ли смогу вам отказать.

— Великолепно! — рассмеялся Роджер, теперь он был уверен в успехе. — Тогда не будем терять времени и поскорее покончим с делом.

— Одну минуту. — Де Рубек поднял руку. — Мэтр Блазье не поверит, что драгоценности продаю я, если вы станете вытаскивать их из кармана одну за другой. Боюсь, вам придется полностью доверить их мне на короткое время.

Роджер заколебался. Конечно, ему очень не хотелось расставаться со своим сокровищем, тем более что он не так давно знал де Рубека, чтобы полностью ему доверять. Все же он должен был либо рискнуть, либо обидеть шевалье отказом и проститься с надеждами на продажу, ради которой он с таким трудом добрался до Франции.

— Разумеется, — согласился Роджер, размышляя, каким образом ему обезопасить свою собственность. — Как вы предлагаете это устроить?

— Как вам будет угодно, — небрежно ответил шевалье. — Но для начала я хотел бы, чтобы вы поняли преимущества помещения драгоценностей в один удобный пакет, чтобы их можно было передать мэтру Блазье, не шаря по одежде, словно в поисках блох у собаки.

Оценив разумность предложения, Роджер принялся извлекать свою коллекцию, пока де Рубек искал подходящую упаковку. На нижней полке шкафа он обнаружил длинную плоскую конфетную коробку и, убедившись, что она пуста, бросил ее на стол со словами:

— Это подойдет.

Положив в коробку все цепочки, броши, браслеты и кольца, Роджер поднял голову и осведомился:

— Что теперь?

— Положите коробку в большой карман вашего камзола, mon ami, — засмеялся шевалье. — Я не хочу отвечать за ваше имущество ни на минуту дольше, чем требует необходимость. А теперь отправимся к ювелиру.

Отбросив последние сомнения в честности шевалье, Роджер поднялся, и они, отперев дверь, вышли из комнаты.

Набережную заливало яркое августовское солнце. Роджер бодро шагал рядом со своим спутником. Четыреста фунтов были бы неплохим состояньицем для начала жизни в Лондоне. За пять фунтов в неделю молодой человек может обеспечить себе достаточно комфортное существование в скромном, но респектабельном пансионе, тратя около половины этой суммы на прочие нужды. В таком случае подарка Джорджины хватит ему больше чем на полтора года, но он рассчитывал задолго до того получить прибыльную должность и поселиться в более приличествующем ему месте.

Они свернули на улицу Франциска I, де Рубек остановился и указал тростью на угловой магазин с длинным окном.

— Это лавка мэтра Блазье, — сказал он. — Думаю, будет лучше, если вы подождете меня снаружи, иначе он может заподозрить, что товар принадлежит вам, а я всего лишь посредник, и начать задавать нежелательные вопросы.

— Вы все предусмотрели, — улыбнулся Роджер. Вынув из кармана коробку, он передал ее де Рубеку. — Я очень вам признателен. Буду ждать вас здесь и молиться, чтобы удалось осуществить прибыльную сделку.

— Не сомневайтесь, я сделаю все, что от меня зависит, — засмеялся шевалье. — Постараюсь вернуться поскорее. Но не будьте слишком нетерпеливы, так как ювелир должен взвесить и оценить каждый предмет — это займет не менее двадцати минут. — Он собрался отойти, но задержался и добавил: — Итак, вы уполномочиваете меня согласиться на триста восемьдесят луидоров?

Роджер кивнул, и шевалье скрылся в лавке.

Некоторое время Роджер наблюдал за красивыми каретами, которые, как и вчера, сновали по фешенебельной улице. Часы над лавкой, где он приобрел кружевное жабо и смену белья, показывали ровно без четверти одиннадцать, когда де Рубек покинул его, и каждые несколько минут Роджер бросал нетерпеливый взгляд на циферблат.

Стрелки часов, казалось, ползут еле-еле, но наконец они добрались до одиннадцати, зазвонили городские колокола. Роджер стоял не более чем в паре ярдов от лавки мэтра Блазье и теперь уже не сводил с дверей глаз, хотя говорил себе, что после взвешивания золота де Рубеку потребуется по меньшей мере еще десять минут, чтобы сторговаться с ювелиром.

Сможет ли шевалье сговориться на четырехстах луидорах или всего на трехстах восьмидесяти, гадал Роджер. Возможно, ему придется согласиться даже на триста семьдесят. Впрочем, шевалье казался толковым парнем, вдруг сумеет убедить ювелира купить драгоценности за четыреста десять луидоров? В любом случае он должен сделать де Рубеку хороший подарок за хлопоты, и когда стрелки часов доползли до десяти минут двенадцатого, он стал перебирать в уме различные варианты подарка для своего друга.

Роджер подумал о кружевных манжетах, элегантной трости, новом поясе для шпаги, но решил, что этого недостаточно, и наконец остановился на паре отделанных серебром пистолетов, похожих на те, которые он потерял на «Альбатросе» и с удовольствием приобрел бы снова.

Часы пробили четверть двенадцатого, а де Рубек все не выходил из лавки. Роджер начал нервничать и попытался заглянуть внутрь, но дверь была из крепкого дерева, а за окном висела черная портьера.

Стремясь скоротать время, Роджер стал ходить взад-вперед. Де Рубек никак не мог выйти незамеченным, так как лавка не имела второй двери за углом.

Прождав еще десять минут, Роджер уже не мог справиться с растущей тревогой и, повернув ручку, приоткрыл дверь. В магазине не было никого, кроме мужчины в сером парике, который стоял за прилавком, изучая какие-то драгоценные камни.

Распахнув дверь настежь, Роджер почти упал внутрь и воскликнул, задыхаясь:

— Где шевалье де Рубек? Куда он ушел?

Человек в парике тупо уставился на него:

— О ком вы месье? Шевалье де Рубек? Не знаю такого.

— Но вы должны его знать! — настаивал Роджер. — Он вошел в вашу лавку полчаса… нет, сорок пять минут назад с золотыми украшениями, которые хотел продать.

— А-а, месье, несомненно, имеет в виду высокого дворянина в красном бархатном камзоле, со шрамом на щеке, слегка оттягивающим левый глаз?

— Да-да! Это он! Куда он делся?

Лавочник развел руками:

— Понятия не имею, месье. Он не предлагал никаких украшений, а купил дешевую булавку для шарфа за три кроны. Потом попросил воспользоваться уборной на заднем дворе и сказал, что выйдет в переулок. Но почему, месье, вы так взволнованы? Вас ограбили?

— Нет, — пробормотал Роджер, представив себе полицейское расследование, чреватое новыми неприятностями. — Нет, просто я хотел срочно переговорить с ним, а он сказал… он сказал, что если я подожду снаружи, то он займется моим делом, как только договорится с вами. Давно он ушел?

— По меньшей мере полчаса назад, месье. Он провел здесь всего несколько минут, выбирая булавку.

— Может, ему стало дурно, и он все еще там? — предположил Роджер, хватаясь за соломинку.

— Если месье желает, мы пойдем и посмотрим, — отозвался ювелир в парике, выходя из-за прилавка. — Но я не думаю, что ваш знакомый еще не ушел.

Вдвоем они отправились на задний двор. Уборная была пуста, а ворота в переулок слегка приоткрыты. Роджеру показалось, что сердце его налилось свинцом. Дальнейшие поиски бессмысленны. Его одурачили, и шевалье наверняка находится в миле отсюда.

Поблагодарив ювелира, Роджер вернулся вместе с ним в лавку и вышел на улицу. Солнце по-прежнему ярко светило, а экипажи местной знати с трудом пробирались по узкой дороге, но Роджера больше не занимали их пышно наряженные пассажиры.

Драгоценности исчезли так же безвозвратно, как если бы утонули, когда Роджера выбросило за борт «Альбатроса». Он оказался во Франции в полном одиночестве, не имея ни единого друга. Выигрыш прошлой ночи был полностью истрачен в борделе. Роджер с горечью вспомнил, что де Рубек не вернул ему луидоры, одолженные на игру у месье Трико. Итак, наличный капитал молодого человека уменьшился почти до четырех фунтов, а ему предстояло еще и оплатить счет в гостинице. Роджера охватила паника при мысли, что он остался в чужом иностранном городе, не имея денег на возвращение в Англию.

Глава 9

ЧЕЛОВЕК В СИНЕМ

Опечаленный Роджер побрел назад в «Три лилии». Будь у него хотя бы малейшая надежда застать там шевалье, гнев и страх за свое будущее снабдили бы его ноги крыльями, но он знал: надежды нет. Де Рубек опередил его на три четверти часа, и даже если он вернулся в гостиницу за вещами, уверенность, что взбешенный Роджер направится туда, как только обнаружит обман, заставила бы его сразу ее покинуть.

Было в высшей степени маловероятно, что шевалье снова покажется на глаза Роджеру. Де Рубек — ловкий мошенник, и, поняв это, Роджер увидел его в совершенно ином свете. Поношенная одежда де Рубека плохо соответствовала истории о шикарном гардеробе, которым якобы завладел недоверчивый хозяин гостиницы. То, что он отпрыск знатного и богатого семейства, которое его содержит, и ждет щедрого возмещения убытков, также, несомненно, было вымыслом. Никакой знатный дворянин конечно же не стал бы постоянным клиентом низкопробного портового борделя Вдовы Скарон. Стремление выяснить, знает ли кто-нибудь еще в Гавре о драгоценностях Роджера, свидетельствовало о том, что он задумал и планомерно осуществил кражу.

Несмотря на свой промах, Роджер чувствовал, что и куда более опытный человек, чем он, мог стать жертвой коварства шевалье. Лицо де Рубека не было порочным, а проявляемое им сочувствие и щедрость позволяли легко завоевать доверие и дружбу иностранца. Но то, что другие тоже могли оказаться одураченными, было слабым утешением для Роджера.

Размышляя о том, как ему вернуться в Англию, Роджер задал себе еще более мучительный вопрос: что произойдет с ним, если ему удастся переплыть Ла-Манш? Мечты о безбедной жизни и блестящей карьере в Лондоне рассыпались в прах. По возвращении в Англию без единого пенни у него останется выбор между изнурительным физическим трудом, ночевками на сеновале и возвращением домой, чтобы испытать все тяготы отцовского гнева. Мысль о том, что судьба может принудить его к последнему варианту, едва не заставляла Роджера рыдать от злости.

Добравшись до гостиницы, он увидел на пороге мэтра Пикара и сразу осведомился, не встречал ли тот шевалье в течение последнего часа.

Хозяин покачал головой:

— Я не видел его с тех пор, как он ушел с вами этим утром, месье.

— У него есть какой-нибудь другой адрес, и вообще, имеете вы хоть какое-то представление, где я мог бы его найти? — спросил Роджер.

— Нет, месье. Шевалье приходит и уходит, когда ему вздумается. Уходя сегодня утром, он ничего не сказал, но такое случалось не раз. Как вам, возможно, известно, шевалье — профессиональный игрок и часто остается на мели. Если позволите дать вам совет, месье, он неподходящий компаньон для молодого человека вроде вас.

— Вам следовало предупредить меня раньше, — с сожалением вздохнул Роджер.

— А в чем дело? — спросил мэтр Пикар. — Шевалье вас обокрал? Я слышал, что он бывает нечист на руку.

В голове у Роджера снова мелькнула мысль о задержании в качестве важного свидетеля на время полицейского расследования, и он поспешно ответил:

— Нет-нет. По крайней мере, шевалье не взял ничего ценного. Только пару пряжек для туфель, которые обещал оценить для меня, но из-за них не стоит поднимать шума. Это правда, что вы конфисковали гардероб шевалье в качестве залога за уплату по счету?

— Нет, месье, — ухмыльнулся хозяин, — это выдумка. Иногда он платит перед уходом, а иногда рассчитывается в следующий раз, когда просит комнату. Что касается одежды, то с тех пор, как он впервые явился сюда в прошлый День всех святых, я не видел на нем ничего, кроме старого красного сюртука, и в другом месте его сочли бы ненадежным клиентом.

— Почему же вы пускаете к себе в гостиницу подобных мошенников и позволяете им общаться с другими постояльцами? — сердито спросил Роджер.

— Я бедный человек, месье, — недовольно отозвался мэтр Пикар, — и не могу отказывать клиенту, не имея явных доказательств его нечестности. А заботиться о своих кошельках — дело постояльцев. Будь вы более разборчивы в выборе друзей, не лишились бы ваших пряжек. — Повернувшись, он неуклюже поплелся через холл в свои комнаты в задней части дома.

Проглотив упрек, на который сам напросился, Роджер вошел в гостиницу. В общем зале не было никого, кроме старика в синем костюме, с седой шевелюрой и светло-голубыми глазами, который был здесь вчера вечером. Сейчас он не пил и не был пьяным, а просто сидел с удрученным видом, глядя на свои ботинки.

Бросив на него взгляд, Роджер вновь стал искать выход из ужасающей ситуации, в которой оказался. Джорджина не принесла особой жертвы, подарив ему несколько старомодных драгоценностей, которыми никогда не пользовалась, однако дала их ему с определенной целью, а кража сделала эту цель недостижимой, поэтому Роджер чувствовал, что, позволив себя ограбить, здорово подвел Джорджину.

Роджер не был достаточно взрослым и крепким, чтобы устроиться матросом на корабль, плывущий в Англию, но ему пришло в голову, что за несколько оставшихся фунтов он мог бы уговорить какого-нибудь капитана грузового судна взять его на борт и позволить ему отработать недостачу, исполняя обязанности юнги. Куда более сложная проблема вставала перед ним после высадки в Англии. Одно Роджер твердо решил: он ни за что на свете не вернется домой и не станет просить прощения у отца, ибо, поступив так, он больше никогда не сможет посмотреть в глаза Джорджине. Ситуация выглядела донельзя мрачной — потеряв средства для блистательного старта, которыми снабдила его Джорджина, Роджер должен был всеми правдами и неправдами добиться успеха без них.

Внезапно голос старика прервал ход его мыслей:

— С вашей стороны было бы чрезвычайной любезностью, месье, если бы, руководствуясь щедростью, которую я вижу на вашем открытом лице, вы купили глоток выпивки старому страждущему ближнему.

Кроме них, в комнате никого не было, и, поняв, что призыв обращен к нему, Роджер снова почувствовал гнев. Он достаточно пострадал от случайного знакомства в этой же комнате, чтобы получить хороший урок. Хорошо помня льстивое восхищение де Рубека его французским языком и комплименты Му-Му по адресу его голубых глаз, Роджер сразу же расценил отзыв старика о его открытом лице как вступление к дальнейшей атаке на его тощий кошелек.

— Когда вы достигнете моего возраста, месье, — продолжал старик, — научитесь читать мысли людей по их лицам. Ваше лицо явилось для меня открытой книгой огорчений и бед. Я также пребываю в печали, так как был слаб и глуп. Не могу назвать себя достойным сыном церкви и уже много лет не был на исповеди, но вижу немало правды в церковной доктрине, гласящей, что разделенное горе уменьшается наполовину. Почему бы нам не исповедаться друг другу в причинах нашей печали и, если вы будете настолько любезны, не поискать временного утешения на дне бокала коньяку или кальвадоса?

Старик говорил медленно, четко и с достоинством, поэтому Роджер легко его понял. Трата еще нескольких франков не слишком изменила бы состояние его отощавших финансов, а между тем он чувствовал сильное желание излить кому-нибудь душу. Поднявшись, Роджер окликнул официанта и, подойдя к столу старика, поклонился и сказал:

— Вы правы, месье. Фортуна сыграла со мной скверную шутку, и я с сожалением услышал, что она повернулась спиной и к вам. Меня зовут Брук, Роджер Брук, и я счастлив предложить вам выпивку. Что вы предпочитаете?

— Коньяк, и, пожалуйста, двойную порцию, если не сочтете это злоупотреблением вашей щедростью. Что касается сорта, то я непривередлив. Крепкий напиток, именуемый в этом караван-сарае «Fine maison», достаточно хорош для меня.

Роджер заказал себе стакан малаги, и, когда официант удалился, старик продолжил:

— Мое имя — Аристотель Фенелон, и по деловым соображениям я именую себя доктором. Не стану вас уверять, как уверял многих других, что удостоился высших научных степеней в самых знаменитых университетах, но я изучаю человечество. Я зарабатываю на жизнь, и, когда Фортуна мне улыбается, зарабатываю сравнительно неплохо, пользуясь тщеславием женщин и доверчивостью мужчин. В своей неисчерпаемой мудрости Господь Бог создал природу таким образом, что каждое ее звено поддерживает другое, и, внушив большому числу мужчин и женщин желание улучшить дело Его рук, став более сильными или красивыми, чем они есть, Он снабдил меня средствами существования.

В этот момент принесли напитки, и доктор сказал, подняв рюмку слегка дрожащей рукой:

— За ваше здоровье, щедрый и любезный юноша. Поверьте, это лучший тост, который я могу провозгласить за вас. При здоровом теле не существует душевных расстройств, с которыми нельзя было бы справиться, а при здоровом духе смех не может долго не срываться с губ.

— За ваше здоровье, — отозвался Роджер и добавил, поставив стакан: — Боюсь, мой французский далек от совершенства. Прав ли я, считая вас торговцем снадобьями?

— Правы, но это не все. — Аристотель Фенелон тряхнул седой шевелюрой. — Я могу предоставить панацею от тысячи недугов. Могу вырывать зубы, вправлять вывихи и исцелять злокачественные сыпи. Особой областью моей деятельности является смягчение наказаний, налагаемых Венерой на своих неосторожных почитателей. Я также могу приготовить зелье, которое заставит любую девушку благосклонно взирать на своего возлюбленного. Но довольно обо мне. Старость привычна к неприятностям и готова философски ожидать поворота судьбы, в то время как молодость всегда нетерпеливо жаждет утешения. Поведайте мне, какова причина сердитого выражения, которое я заметил на вашем лице, когда впервые набрался храбрости к вам обратиться.

— Возможно, вы знакомы с шевалье де Рубеком? — начал Роджер. — Человеком в красном, который был здесь вчера вечером?

Доктор кивнул:

— Я ни разу не беседовал с ним, но часто видел его здесь последние несколько дней. С виду он веселый парень, но его физиономия не вызывала у меня особого доверия.

Роджер скорчил гримасу:

— Увы, месье доктор, у меня отсутствует способность судить о людях по их лицам. Я доверился ему, и это дорого мне обошлось.

После этого признания Роджер описал свои ночные приключения и то, как его ограбили этим утром. Он больше не видел смысла скрывать, каким образом у него оказались драгоценности, и понимал, что если рассчитывает на совет доктора, то должен подробно описать свои обстоятельства. Роджер рассказал о причине, по которой покинул дом, и о том, что застрял во Франции почти без гроша в кармане.

Старый Аристотель проницательно оценил ситуацию:

— Боюсь, мой юный друг, у вас мало перспектив вернуть имущество, если не обратитесь в полицию, а ваше нежелание это делать вполне обоснованно. Что до будущего, то вам, вполне возможно, удастся найти капитана, который позволит отработать переезд через пролив, особенно если вы предложите ему pourboire 47 в виде пары луидоров. Но в Англии вы окажетесь между Сциллой и Харибдой. Жизнь сурова к тем, кто, не владея никаким ремеслом, вынужден просить милостыню или перебиваться случайными заработками. Мой искренний совет — заставить умолкнуть вашу гордость и помириться с отцом.

— Этого я не сделаю, — упрямо заявил Роджер, — потому что вряд ли мне грозит что-либо хуже, чем морская служба. К тому же тут замешана моя честь. Я слишком высоко ценю мнение леди, которая дала мне драгоценности, чтобы вернуться домой через четыре дня с поджатым хвостом, даже если смогу сегодня вечером найти подходящее судно.

— Восхищаюсь присущей вам твердостью, хотя вашим аргументам недостает логики, — промолвил доктор. — Но, увы, не вижу альтернативы.

Несколько минут они сидели молча, потом Роджер осведомился:

— А какой вред Фортуна причинила вам?

— К сожалению, я сам повинен в своих несчастьях. — Аристотель Фенелон поднял наполовину опустошенную рюмку с коньяком. — Юности доступны всевозможные радости, а старости — лишь немногие, поэтому у меня вошло в привычку злоупотреблять янтарной жидкостью, которая прогоняет все заботы. В такие дни, должен признаться, один глоток лишь усиливает жажду. Моя научная деятельность становится все менее успешной, я выхожу из строя на несколько дней, а когда ко мне возвращается ясность мышления, осознаю, что пропил все до последнего су.

— Насколько я понимаю, — вставил Роджер, — сегодня как раз один из таких дней, так как сейчас вы, несомненно, трезвы.

— Вы правы, мой юный друг, — признал доктор. — Но это утро застало меня в куда худшем положении, чем обычно при подобных обстоятельствах.

— Что вы имеете в виду?

— Как вы, возможно, догадались, я странствующий лекарь. Не многие знают Францию лучше меня, ибо за прошедшие сорок лет я исходил ее вдоль и поперек. Я странствую из одной деревни в другую, продавая мои травы и снадобья всем, кому удается внушить желание их купить. Не отрицаю, что— многие из них сильнодействующие! Это необходимо, иначе бедняки, их приобретшие, сочтут себя одураченными. Часто приходится набивать их желудки порохом, дабы убедить, что они вылечились. Иногда это вопрос жизни и смерти, причем зачастую неизвестно, какой исход предпочтительнее для этих бедняг. Но, Бог свидетель, ошибаюсь я редко, а избавляю от страданий многих ближних, которые вообще не могли бы позволить себе лечиться, не будь странствующих лекарей вроде меня.

Роджер не нашел в этом признании ничего нового. Подобные знахари, бродящие по сельской местности и устанавливающие свои будки на ярмарках, были так же обычны в Англии, как и во Франции, и он уже в начале беседы догадался, каким способом доктор Аристотель Фенелон зарабатывает себе на жизнь.

— Почему же, истратив ваши деньги, вы не заработаете их снова? — спросил Роджер.

— В том-то вся и беда, месье. — Светло-голубые глаза доктора встретились с глазами юноши. — У меня вошло в привычку в конце каждого месяца, прибывая в большой город, давать себе маленький отпуск. О приятных, но неприбыльных удовольствиях, в которых я провожу эти краткие сезоны досуга, я вам уже говорил. Но каждый раз, заново приступая к работе, я должен покупать лекарства, мази и целебные воды, а также горшочки, бутылки и флаконы для их упаковки. Я взял себе за правило откладывать для этой цели несколько луидоров из последнего заработка. Но на сей раз, будучи под действием алкоголя, я пропил и эти запасы.

— Весьма печально. К этому привели какие-то особые обстоятельства или такое случалось и раньше?

— В очень редких случаях я доходил до полной потери рассудка, но признаюсь, что такое бывало и прежде.

— Тогда почему вам не поступить так же, как вы прежде поступали в аналогичных ситуациях?

— Ваше разумное, но не вдохновляющее суждение, мой друг, — вздохнул доктор Аристотель, — приносит мне мало утешения. Оно приговаривает меня к возвращению на стезю обычной медицины, а иногда приходится посетить полдюжины деревень, не найдя никого, кому требуется вырвать зуб или вправить кость. Я вынужден влачить самое жалкое существование, пока я не смогу накопить маленький капитал для очередной покупки лекарств и мазей.

Снова наступила краткая пауза. Казалось, единственная польза, которую могут принести друг другу товарищи по несчастью, — это поведать о своих горестях.

Наконец доктор поставил пустую рюмку и кашлянул:

— Как насчет того, чтобы повторить, месье, хотя с моей стороны и неблагородно пользоваться великодушием человека, которому дорог каждый франк.

Роджеру нравился старик — инстинкт подсказывал ему, что он пусть и слабоволен, но добр и умен, а цена еще пары порций не ставила под угрозу и без того призрачную перспективу его возвращения в Англию, поэтому он вышел из комнаты и снова заказал напитки.

Роджер вернулся, и доктор, поблагодарив его, добавил, словно ему это внезапно пришло в голову:

— Не будет ли нескромным осведомиться, месье, сколько денег у вас осталось?

Не видя особого вреда в обнародовании своих ресурсов, Роджер ответил:

— Чуть более четырех луидоров — около тридцати семи крон, чтобы быть точным.

— Этого было бы достаточно… — пробормотал доктор.

— Достаточно для чего, месье?

— Ну, чтобы приобрести новый комплект лекарств и мазей.

Роджер улыбнулся:

— Как бы мне ни хотелось облегчить ваши заботы, вы должны понимать, что в настоящий момент я не в состоянии одолжить вам денег.

— Я и не думал просить о займе, — поспешил заверить его доктор. — Мне пришел в голову совсем другой проект. Как следует из ваших слов, вы твердо решили ни при каких обстоятельствах не полагаться на милосердие вашего отца и единственно возможный выход для вас — это искать случайные заработки, странствуя по английским деревням. Но во Франции жизнь куда дешевле и приятнее. Более того, я мог бы гарантировать вам, по крайней мере, крышу над головой, хорошую пищу и занятие, не лишенное интереса и разнообразия. У меня есть знания, а у вас — необходимый капитал, чтобы мы могли отправиться в путь. Почему бы нам не вступить в партнерство?

Роджер не знал, что ответить. Ничто не казалось более далеким от его смутных представлений о своем будущем, чем предлагаемая деятельность, которая к тому же явно не могла обеспечить влиятельное положение в Лондоне.

— Слушайте! — настаивал доктор Аристотель. — Я не стал бы убеждать вас против воли, но это решение устраняет трудности для нас обоих. Увидев вас, я сразу почувствовал, что вы смышленый и воспитанный молодой человек. Я домогаюсь не только вашего капитала, но и вашей компании. Когда ваш французский несколько улучшится, вы сможете выступать перед толпами народа, вызывая интерес к моей персоне, и вам покажется увлекательным убеждать даже отъявленных скептиков купить наши снадобья для лечения их недугов, зачастую воображаемых. Что касается женщин, то я бы более чем удвоил продажу кремов для кожи и примочек для глаз, если бы мог указать на ваши красивые черты как на свидетельство их эффективности. К тому же сейчас не зима, так что нам не придется месить грязь под дождем, а к осени мы заработаем достаточно, чтобы облегчить наши путешествия и пережидать непогоду у камина на ферме.

Последний аргумент убедил молодого человека. К осени его отец почти наверняка снова уйдет в море, а если Роджеру удастся вернуться домой с карманами, набитыми луидорами, его честь будет спасена. Англия не предлагала подобной возможности, а что могло быть приятнее, чем в августе и сентябре бродить пешком по Франции, набираясь новых впечатлений?

— Хорошо, — улыбнулся Роджер. — Я пойду с вами, но с одним условием.

— С каким?

— Кошелек будет у меня.

Доктор печально посмотрел на него:

— Неужели вы лишите меня глотка коньяку?

— Нет, вы его получите, но в разумных пределах, ради вас и себя самого я хочу, чтобы к осени наши карманы были полны.

— Говорят, старые головы не растут на молодых плечах, но, думаю, ваша голова сослужит нам хорошую службу.

— Очевидно, со вчерашнего вечера я быстро состарился, — сухо заметил Роджер. — Ну, как, согласны?

— Да, и, по правде говоря, я должен быть вам признателен, так как вы предлагаете сделать для меня то, что я никогда не сделал бы для себя самого — не хватило силы воли.

— Когда мы отправляемся?

— Если не возражаете, завтра утром. После dejeuner 48 мы пойдем в город за необходимыми покупками, а вечером приготовим некоторым снадобья в кухне мэтра Пикара, которую он неоднократно предоставлял мне для подобных целей и, несомненно, предоставит снова.

Слуга, просунув голову в дверь, сообщил, что завтрак подан, поэтому Роджер и доктор Аристотель направились в столовую.

Как и всякий англичанин, привыкший сытно завтракать утром, а обедать в четыре часа, Роджер удивился, обнаружив, что здешняя послеполуденная пища более обильна, чем та, которую ему подали вчера вечером, но быстро сообразил, что французы, вставая с постели, едят только булочки и варенье, поэтому нуждаются в более существенной закуске до английского обеденного времени, и их так называемый «завтрак» по сути дела обед, а вечерняя пища не столь значительна.

Когда они закончили есть, доктор Аристотель отвел Роджера в конюшню и представил ему Месье де Монтеня — спокойного, немолодого мула, названного в честь знаменитого философа, как объяснил доктор, за мудрость. В обязанности Месье де Монтеня входила перевозка в двух объемистых корзинах личных вещей хозяина и товаров для продажи, а также привязанного поверх корзин сооружения из дерева и брезента, легко превращающегося в кафедру. Нагрузив мула корзинами, они вывели его на набережную и направились в центр города.

Роджер твердо решил не позволять ограбить себя дважды за день, поэтому, когда доктор остановился в переулке перед аптекой, не сделал попытки вытащить свои деньги, да старик и не предложил ему этого. Он привязал мула к кольцу в стене и поманил Роджера за собой.

Около получаса аптекарь взвешивал и отмерял необходимые ингредиенты, начиная от больших горшков с жиром и кончая флакончиками, из которых исходил странный резкий запах. В конце концов доктор сторговался с аптекарем, Роджер расстался с одним луидором, семью кронами и одним франком, после чего они вынесли покупки и погрузили их на Месье де Монтеня.

Следующий визит компаньоны нанесли в бакалейную лавку, где доктор приобрел мыло, сахар, дешевые лакомства и пряности, в том числе солидный запас перца, за три кроны и шесть су. Вслед за этим они отправились к оптовому торговцу стеклом и фарфором, у которого купили тару для снадобий: бутылки различных размеров, кувшины, горшки и маленькие расписанные цветами флаконы, заплатив еще пять крон.

Роджер подумал, что на этом их дела окончены, но ошибся. Вместо того чтобы повернуть назад к «Трем лилиям», доктор Аристотель продолжил углубляться в город. Пройдя целую милю, они оказались в живописном предместье, где находился бастион Турневиль. Прошагав вдоль него, доктор остановился возле увитого плющом домика с соломенной крышей.

— Я должен сделать здесь еще одну покупку, — заявил он, — и мне нужен луидор.

— Но в нашем распоряжении всего тринадцать крон, — запротестовал Роджер, — и если я отдам вам восемь, то после уплаты по счетам в гостинице у нас не останется почти ничего.

Доктор пожал плечами:

— Мой счет уже оплачен, так как, зная мои прискорбные привычки, мэтр Пикар всегда заставляет меня платить вперед, а вы провели в гостинице всего один день, так что ваш счет не может быть очень накладен. Умоляю, дайте мне деньги. Они нужны для покупки лекарства, приносящего наибольшую прибыль, и я не знаю другого места ближе, чем Руан, где его можно приобрести.

Роджер подозревал, что луидор нужен старику для каких-то своих целей, но до сих пор не имел оснований сомневаться в его честности и, чувствуя себя в безопасности, пока мул с ценным грузом находится на его попечении, с неохотой отсчитал деньги.

Дверь домика открыла мерзкая старая карга с горбатой спиной, волосами на костлявом подбородке и черным котом на плече. Она ведьма, Роджер не сомневался в этом и отвел взгляд, когда доктор вошел внутрь вместе с ней.

Мысль, что его партнер собирается приобрести какой-то редкий и дорогой отвар у зловещей старухи, заставила Роджера задуматься. Что за лекарство, которого нет в аптеке, намерен купить доктор? Быть может, он не просто старый знахарь, виновный лишь в продаже снадобий, многие из которых абсолютно бесполезны?

Во время Людовика XIV Европа была повергнута в ужас фактами, выявленными на процессах знаменитой Ла Вуазен 49 и маркизы де Бренвилье 50. Удалось раскрыть заговор, в который были вовлечены сотни людей, включая королевскую фаворитку мадам де Монтеспан 51. Ее юная соперница, мадемуазель де Фонтанж 52, умерла в страшных конвульсиях, выпив чашку фруктового сока после возвращения с королевской охоты. Следствие, на котором настояла ее семья, обнаружило существование разветвленной организации сатанистов, которые брались устранить нежелательных мужей, родителей и соперников за цену, иногда не превышающую десяти луидоров. Хотя король не позволил выдвинуть обвинение против своей давней фаворитки, но удалил ее от себя, а многочисленные сообщники отравительницы окончили жизнь на колесе. Были выяснены причины сотен таинственных смертей, и в результате Франция до сих пор не избавилась от репутации страны, где отравление стало обычным делом. Могло ли быть, что доктор Аристотель Фенелон зарабатывал этим порочным промыслом на жизнь?

Выйдя из коттеджа, доктор показал Роджеру большую бутылку, на три четверти наполненную жидкостью.

— Что это? — спросил Роджер, стараясь скрыть тревогу.

— Спорынья ржи, — ответил доктор. — Бесценное лекарство от болезни, которой в последнее время подвержены многие молодые женщины. — Он отказался от дальнейших объяснений, поэтому Роджеру осталось лишь частично удовлетвориться целью таинственной покупки.

По пути к центру города Роджер вспомнил о предсказаниях Джорджины. Она говорила, что вода грозит ему опасностью, и это пророчество оказалось верным. Предупреждала, что он встретит человека, у которого что-то не так с левым глазом, и что эта встреча не сулит ему ничего хорошего, и Роджер удивился, как раньше не вспомнил о шраме, тянущемся от левого глаза по щеке де Рубека. Она сказала, что он вступит в партнерство со стариком, который станет ему добрым другом, но это не принесет ему выгоды.

Однако теперь было поздно размышлять, тот ли доктор старик, которого Джорджина видела в стакане. Роджер понимал, что с окончанием их покупок исчез его последний шанс на возвращение в Англию и что от голода его теперь отделяют всего несколько франков. Жребий брошен, и, на счастье или на беду, ему придется следующим утром отправиться в путь вместе со старым Аристотелем Фенелоном.

Глава 10

ЧЕЛОВЕК В СЕРОМ

Вернувшись в «Три лилии», они сразу же занялись превращением кухни в аптеку. Пока Роджер расседлывал Месье де Монтеня и разгружал корзины, доктор принес из своей комнаты два старых чемодана, содержащих медицинские инструменты, примитивные лабораторные приспособления и остатки снадобий, сохранившиеся с прошлого путешествия. Вскоре под большим медным котлом был разведен огонь, из колодца во дворе принесена свежая вода, и доктор Аристотель приступил к демонстрации своих сомнительных тайн.

Роджер, сняв сюртук и закатав рукава рубашки, наблюдал за ним как зачарованный, помогая по мере сил: мыл и сушил горшки и бутылки, наполнял их загадочной стряпней доктора. Многие купленные ими препараты не нуждались в дальнейшей обработке, помимо разбавления водой, и вся процедура свелась к двум основным операциям, за каждой из которых следовали несколько менее значительных. Первая состояла в смешивании жировой основы с веществами, придающими ей различные запахи — иногда приятные, а иногда омерзительные, — дабы наделить ее сходством с целебными мазями; вторая — в приготовлении прозрачной жидкости, состоящей на девяносто процентов из чистой воды, а на оставшиеся десять — из красящих или ароматических добавок, примененных с аналогичной целью.

Они сделали перерыв на ужин, потом продолжили работу при свечах, проведя еще час за скатыванием пилюль из мыла с примесью каскары, наконец упаковали товары в корзины и отправились спать.

Утром Роджер проснулся с ужасной мыслью, что доктор мог среди ночи сбежать с мазями и снадобьями, в которые обратился его маленький капитал, оставив партнера без гроша. Быстро одевшись, Роджер сбежал по лестнице и бросился в конюшню. К его колоссальному облегчению, страхи оказались беспочвенными: Месье де Монтень спокойно жевал сено у своей кормушки, а корзины лежали рядом, аккуратно упакованные и связанные, какими их оставили вчера вечером.

Полчаса спустя, все еще немного стыдясь несправедливых подозрений, Роджер встретил своего партнера в столовой, и они принялись за petit dejeuner 53. За едой они обсуждали маршрут предстоящего путешествия, и так как доктор по пути из Пикардии в Дьепп посещал все деревни на побережье, было решено отправиться в Южную Нормандию, но, коль скоро переправа на пароме через широкое устье Сены была им не по карману, договорились следовать по ее северному берегу до Руана, а оттуда двинуться на юг.

Счет Роджера за насыщенные событиями тридцать восемь часов пребывания в «Трех лилиях» составил восемь франков четырнадцать су, так что после чаевых слуге и горничной у него осталась крона с мелочью, но молодой человек был не слишком обеспокоен истощением финансов, так как погожий день обещал ему много новых и интересных впечатлений.

Погрузив корзины на Месье де Монтеня и привязав сверху складную кафедру доктора, они в начале девятого покинули гостиницу и двинулись по дороге к Арфлеру.

По пути доктор тактично заговорил с Роджером о его шпаге. Старик объяснил, что во Франции оружие разрешено носить только людям благородного происхождения; единственное исключение составляли цирюльники, которым была сделана уступка ввиду особо интимных связей с аристократией и зависимостью от них знатных клиентов. Конечно, в городах многие авантюристы и проходимцы, вроде шевалье де Рубека, носили шпаги, дабы поддержать свои претензии на аристократическое происхождение, коим в действительности не обладали, и они были настолько многочисленны, что призвать их к ответу не представлялось возможным, но в сельской местности ситуация была иной.

Какой-нибудь аристократ, остановившись в трактире напоить лошадей своей кареты, предупредил доктор, может заметить Роджера при шпаге, помогающего продавать их снадобья. Это наверняка покажется ему неподобающим, и он, чего доброго, прикажет лакеям отхлестать Роджера плетьми.

Проносив шпагу всего день, Роджер не хотел с ней расставаться, но понял правоту доктора и решил, что, никогда не носив шпагу в Англии, сможет обойтись без нее и во Франции, поэтому снял ее с пояса и положил в багаж.

К десяти часам они добрались до зубчатых стен Арфлера, ставшего знаменитым благодаря его осаде и взятию Генрихом IV, но не задержались там и продолжили двигаться на северо-восток, пока к часу дня не прибыли в деревню Сен-Ромен.

Проголодавшись после двенадцатимильного похода, путешественники направились в трактир, где за франк подкрепились хлебом и сыром, запив его терпким сухим вином. Некоторое время они отдыхали в саду, а к пяти часам, когда крестьяне начали возвращаться с полей, приступили к делу.

Пока доктор устанавливал свою кафедру перед трактиром, Роджер принес из конюшни несколько горшочков и бутылок и расставил их на маленьком складном столике. Поднявшись на кафедру, доктор стал громко звонить в колокольчик, чтобы привлечь внимание людей на деревенской улице.

Несколько минут спустя вокруг собрались дюжина детей и несколько взрослых. Роджер не мог не восхититься ловкостью, с которой доктор начал процедуру. Вытащив из кармана пакет с дешевыми угощениями, он обратился к детям:

— Ребята, вы видите перед собой мудреца, знающего всевозможные лекарства. У многих из вас есть матери, отцы и другие родственники, которые страдают от болей и разных недугов. Бегите по домам и скажите им, что добрый доктор Аристотель Фенелон прибыл сюда специально, чтобы вылечить их, причем всего за несколько су. Но прежде чем вы отправитесь сообщать вашим родным хорошие известия, посмотрите, какие вкусные конфеты я для вас приготовил. Не забудьте о моем сообщении, а те из вас, у кого имеются хорошенькие старшие сестры, добавьте, что за сущую мелочь я снабжу их лосьонами и мазями, которые сделают их красные руки белыми, как алебастр, а тусклые глаза сверкающими, словно звезды.

Он дал детям разноцветные конфеты, и они побежали распространять по деревне новость о его визите.

Продолжая звонить в колокольчик, доктор собрал толпу человек в двадцать, которая не переставала увеличиваться. Роджер сомневался, что из них удастся вытянуть хотя бы один луидор, так как большинство местных жителей были одеты в лохмотья. Его поразило, насколько эти люди выглядят беднее обитателей английских деревень. Но внимание Роджера вскоре отвлекли цветистые фразы доктора.

— Друзья мои! — воскликнул он звучным голосом. — Сегодня день великой удачи для древнего и густонаселенного городка Сен-Ромен! Дерзну утверждать, что никогда с тех пор, как добрый святой, основавший его, покинул этот мир, великоразумным обитателям Сен-Ромена не представлялось столь уникальной возможности избавиться от недугов физических и душевных!

Я великий доктор Аристотель Фенелон, и многие из вас, должно быть, обо мне слышали, так как я провожу жизнь, исцеляя страждущее человечество, и мое имя почитают от далекой Московии до еще более далекого Китая. Несмотря на это, я ваш покорный слуга.

Я учился в парижской Сорбонне и знаменитых университетах Лейдена, Оксфорда, Павии и Гейдельберга. В сих обителях знаний я получил все степени, какие только возможно получить, и так прославился своей мудростью, что советоваться со мною приезжали маститые профессора из таких отдаленных городов, как Данциг, Палермо и Мадрид.

Завершив образование, я провел двадцать лет в странствиях по свету, изучал лекарства и способы исцеления, неизвестные в Европе. Мавританские лекари открыли мне секреты того, как дамы из гарема турецкого султана сохраняют свою красоту, не давая ей увянуть невероятно долго, так что и в шестьдесят лет не менее желанны, чем в семнадцать, когда впервые привлекли внимание их щедрого повелителя. Отправившись в Индию, я вдоль и поперек исколесил империю Великих Моголов, изучая методы, при помощи которых факиры продлевают свои жизни до трехсот лет и в возрасте двухсот пятидесяти еще способны зачать младенца.

Но не думайте, что мои поиски секретов исцеления, долгожительства, красоты и силы были ограничены Европой и Востоком. Я посетил Америку, где учился у краснокожих почти безболезненно врачевать огнем открытые раны и излечивать сифилис отварами коры деревьев, растущих только на вершинах Анд. Короче говоря, я живая энциклопедия знаний, касающихся телесных недугов и удовлетворения физических желаний.

Все же, дабы вы не считали меня хвастуном, признаюсь, что одну вещь я сделать не в состоянии. Я честный человек и никогда не стал бы обманывать почтеннейшую публику. Смерть по-прежнему властвует над нами, и хотя я могу продлить жизнь, но не в силах делать это до бесконечности. К вашему и моему величайшему несчастью, редкий пергамент, на котором алхимик из Атлантиды начертал способ получения эликсира жизни, похитил у меня коварный египетский жрец, а рецепт был слишком сложен, чтобы человеческий мозг сумел его запомнить.

Я не в состоянии предложить вам божественный дар бессмертия, однако готов снабдить вас панацеей от тысячи бед. Я вырываю зубы, вправляю вывихи и применяю электрические флюиды согласно принципам доктора Месмера 54, который, как вы, возможно, слышали, теперь чрезвычайно моден в Париже и, как говорят, лечил даже королеву Марию Антуанетту. Я могу излечивать нарывы, бородавки, опухоли, зоб, гнойные язвы, сыпи, экземы, катар, люмбаго, анемию, хронический кашель, головные боли, бессонницу, грудницу, глазные болезни, глухоту, одышку, дурной запах изо рта и воспаления ног.

Далее речь пойдет о недугах, коими Господь карает любострастие и невоздержанность. Я прежде всего имею в виду опасные болезни, которые, к счастью, редко встречаются в сельской местности, тем более в таких высокоморальных поселениях, как Сен-Ромен, но могут быть подхвачены даже самыми благонамеренными людьми во время визитов любопытства в сомнительные притоны больших городов, а также природные процессы, когда вследствие минутной слабости девушку или женщину наделяют бременем, которое она не может или не желает носить. Наконец, существуют расстройства души и мозга, требующие специального лечения, а также неразделенная любовь, утрата мужской силы и неспособность зачать ребенка. От всего этого у меня имеются действенные средства, и, если кто-нибудь из вас хочет проконсультироваться у меня по столь личным вопросам, я буду к вашим услугам в моем гостиничном номере между восемью вечера и полуночью. Я не беру дополнительной платы за эти конфиденциальные консультации, и вы можете доверить мне ваши секреты без страха, как доверяете их вашему кюре в исповедальне.

Роджера не удивило бы, если бы после окончания этого длинного и напыщенного монолога толпа разразилась гневными криками и насмешливыми восклицаниями. Никогда еще он не слышал столько явной лжи, произнесенной за весьма краткий промежуток времени. Ему казалось невозможным, чтобы любое сборище мужчин и женщин в здравом уме поверило бы даже одной десятой этих нелепостей. Но, глядя на тупые лица крестьян, он сознавал, что эти невежественные люди едва ли в состоянии понять даже половину того, что доктор рассказывал о своих мифических путешествиях. Они терпеливо стояли, как стадо баранов, и лица их были лишены всякого выражения.

Так как никто не сдвинулся с места, доктор продолжил:

— Итак, добрые люди, не бойтесь воспользоваться мимолетной возможностью, ибо завтра на рассвете будет уже слишком поздно. Мир велик и полон страждущими, и я должен облагодетельствовать своим опытом других людей. Но на сегодняшний вечер мои энциклопедические знания к вашим услугам. Для примера и с целью преодолеть вашу неохоту поведать о своих нуждах, я дам бесплатную консультацию тому, кто первым обратится ко мне.

Это предложение вызвало немедленную реакцию. Крестьяне были не настолько глухи и немы, как казались, и в толпе началось движение — несколько человек, говоря одновременно, стали пробиваться вперед.

— Так-то лучше, — довольно замурлыкал доктор, когда худощавая решительная особа смогла опередить остальных. — Ну, матушка, что тебя беспокоит?

Женщину беспокоили глаза. Спустившись с кафедры, доктор обследовал их, вставив в собственный глаз лупу, и дал женщине бутылочку, в которой, как было известно Роджеру, находилась обычная соль, растворенная в воде. Он помнил, что, когда они готовили лекарства, доктор говорил, что лучшего средства для лечения глаз еще не изобретено, и сожалел о необходимости потворствовать глупому убеждению пациентов, будто эффективны только окрашенные лекарства, так как красящее вещество делает раствор менее мягким.

Вторым пациентом был мужчина с ужасной гноящейся язвой на предплечье, которому доктор продал мазь. Следом за ним подошла женщина, жалующаяся на резкие головные боли, затем еще одна женщина с ребенком, страдающим крупом, после чего пациенты сменяли друг друга без перерыва в течение часа с лишним. Обследовав каждого из них, доктор указывал на бутылочку или горшочек, который Роджер должен был ему вручить, и называл дозу лекарства. Плата обычно составляла от трех до шести су, в то время как за удаление зуба и извлечение стержня нарыва при помощи нагретой бутылки доктор требовал всего полфранка, и Роджер начал опасаться, что они не заработают даже на оплату ночлега.

Кучка медяков между тем постепенно росла, и вскоре к больным стали присоединяться деревенские парни и девушки, решившие потратить сбережения на препараты, увеличивающие мужскую силу и женскую красоту, о которых доктор упоминал в своем обращении.

У каждого из его средств имелось название и история. «Парижские капли» — эликсир, который помог античному герою за одну ночь сделать сотню девушек женщинами и при этом к утру оставить свои желания неутоленными; «крем Елены» — снадобье, с помощью которого Елена Прекрасная заставляла трепетать даже старцев, встречавших ее на стенах Трои; «мазь Клеопатры» — та самая краска, которой египетская царица чернила брови и ресницы, когда отправлялась обольщать Цезаря. И так далее ad infinitum 55.

Раздавая микстуры, бальзамы и мази, Роджер удивлялся, что деревенские девушки так отличались от элегантных дам, которых он видел двумя днями раньше в лавках на улице Франциска I, и даже от гаврских продавщиц, точно принадлежали к иной расе. Они были грязными, оборванными и растрепанными, в деревянных сабо на огрубелых босых ногах. Однако, тщательно пересчитывая свои су, они так же стремились приобрести средства, способные сделать их красивее, как и их более удачливые сестры в городе.

Наконец, когда сумерки стали сгущаться, толпа рассеялась. Последний клиент приобрел флакончик «масла Геркулеса», которое, как заверил доктор, поможет ему выиграть на состязании пахарей ближайшей весной. Собрав товары и имущество, доктор и Роджер направились на постоялый двор.

Заведение было весьма убогим, но простая пища оказалась хорошо приготовленной, и после еды партнеры приняли трех посетителей в комнате, которую делили друг с другом. Доктор Аристотель не хотел, чтобы его младший компаньон участвовал в этих беседах, но Роджер, вследствие печального опыта все еще не оставивший своих подозрений, опасался, что старик прибережет часть гонорара на выпивку, и настоял на своем присутствии.

Все три визитера вызвали у него тошноту, так как первые два страдали прогрессирующей стадией венерической болезни, а третий, согбенный похотливый старец, требовал снадобье, которое сделает его способным овладеть молоденькой служанкой. Доктор взял по франку у первых двух пациентов и крону у последнего, и Роджер убедился, что поступил разумно, оставшись в комнате.

Следующим утром они снова тронулись в путь и, пройдя пять миль, прибыли в совсем маленькую деревушку Танкарвиль в устье Сены. Здесь представление повторилось с более скудным результатом; к тому же им пришлось ночевать в жалкой таверне, где кровати кишели блохами. Однако на другой день, снова направившись к северо-востоку и добравшись до городка Лильбон, компаньоны провели три ночи в относительном комфорте. В первые два дня им удалось недурно заработать, а в третий — воскресенье — они отдыхали от трудов.

В понедельник партнеры зигзагами двинулись на восток через деревни Кандебек и Дюклер к городку под названием Барантен, куда добрались в среду. В четверг, пятницу и субботу они ночевали в соседних деревнях Ле-Ульм, Маром и Девиль, а в воскресенье утром вступили в древний город Руан.

К тому времени Роджер освоился с новым занятием и, прибыв в населенный пункт, где они собирались провести ночь, мог заранее прикинуть выручку. В любой деревне, даже самой маленькой, они зарабатывали достаточно, чтобы оплатить еду и ночлег, еще и оставив себе несколько крон, но в городках прибыль была куда значительнее. Во-первых, там им удавалось собрать гораздо большую толпу, а во-вторых, городские жители были состоятельнее, и доктор мог требовать более высокую цену за свои товары. Поэтому, прибыв в Руан, Роджер надеялся, что здесь они соберут небывалый урожай.

Однако, когда он упомянул об этом своему компаньону, тот быстро его разочаровал. Доктор объяснил, что только невежественным беднякам можно внушить безграничную веру в его могущество и, следовательно, заставить их раскошелиться. В городах же есть профессиональные врачи, аптекари и цирюльники, которые могут оказать более квалифицированную помощь в области медицины. К тому же значительная часть городских жителей — образованные люди и, что еще хуже, циничные подонки, которые любят поразвлечься, бросаясь тухлыми яйцами и прочим мусором в бедных странствующих лекарей. Так что визит в Руан можно рассматривать только как повод для маленького отпуска.

Несмотря на ожидания Роджера, старик пока что воздерживался от требований коньяка, но, услышав о грядущем отдыхе, его младший партнер заподозрил, что доктор намерен таки снизойти к своей слабости. За десять вечеров они, к удивлению Роджера, умудрились заработать около девяти луидоров, в основном в су и франках, сверх каждодневных расходов, и он не собирался равнодушно наблюдать, как пускается на ветер это маленькое ядро их состояния. Поэтому Роджер взял быка за рога и заявил:

— Еще не прошло и двух недель, как мы отправились в путь, так что нам рано думать об отпуске.

— Почему бы нам не взять хотя бы маленький отпуск? — взмолился доктор. — Два-три вечера, не больше. Этого достаточно, чтобы я показал тебе место, где Орлеанская Дева была сожжена как ведьма, и гробницы крестоносцев в соборе.

— Это вы можете сделать сегодня, — твердо сказал Роджер. — А так как, по вашим словам, здесь нас ждут только неприятности, завтра утром мы направимся на юг, к меньшим городам, где получим большую прибыль.

— Пусть будет так, — вздохнул доктор. — Но для своего возраста ты строгий надсмотрщик. Я намеревался просить всего лишь небольшой отдых для моих старых костей и, возможно, несколько крон из нашего заработка, чтобы приобрести средства для согревания внутренностей.

— Я в этом не сомневался, — промолвил Роджер. — Но один маленький глоток, как вы сами говорили, ведет к второму, а если у вас начнется запой, мне не сдвинуть вас с места. Я не имею ничего против сытного обеда с бутылкой хорошего вина, но умоляю ограничиться этим и завтра двинуться в путь.

Доктор немного повеселел и вроде бы смирился с борьбой Роджера против его пороков. Они не стали открывать торговлю в Руане, но им пришлось столкнуться здесь с неприятностями.

Остановились компаньоны по совету доктора в маленькой гостинице «Золотое яблоко» на берегу реки. Отведя в конюшню Месье де Монтеня и отнеся вещи к себе в комнату, они спустились в приемную и застали там толпу матросов, недавно уволенных с военного корабля. Как и в Англии, большинство из них были насильно завербованы на службу и провели лучшие годы молодости, плавая по морям и сражаясь на последней войне. Теперь, когда французский флот постепенно сокращался, их уволили с жалованьем, которого с трудом хватало на месяц, а между тем лишь немногие из них владели ремеслом, позволяющим зарабатывать на жизнь на берегу.

Естественно, они пребывали в скверном расположении духа, и Роджер, узнав причину их недовольства, неосторожно заметил, что финансы французского короля, должно быть, находятся в плачевном состоянии в сравнении с финансами короля Англии, так как последний выдает морякам при увольнении солидные премии, поэтому они отправляются на берег с карманами, полными золота из их доли призовых денег, заработанных на кораблях, где они служили.

Узнав, что Роджер англичанин, матросы отнеслись к нему враждебно. Они понятия не имели о подлинных причинах последней войны, но не сомневались, что именно из-за нее их схватили вербовщики и вынудили провести много лет, полных тяжелого труда и опасностей, вдали от семей. Более того, им внушили, что коварные англичане, желая властвовать над миром, навязали войну мирной Франции и что каждый англичанин достоин самой жгучей ненависти. Поэтому они смотрели на Роджера как на виновника их недавних тягот и теперешних нужд.

С угрожающим видом полдюжины смуглых и жилистых моряков столпились вокруг, выкрикивая грязные оскорбления по адресу Роджера и Англии, а уличные женщины, которых они подобрали, высадившись на берег, аккомпанировали им злобными пронзительными воплями.

Только вмешательство доктора спасло Роджера от жестокого избиения. Зычным голосом старик успокоил толпу. Он упрекнул матросов за их невежливость по отношению к гражданину страны, с которой Франция ныне находится в мире, и указал, что прошлая война началась в 1778 году, и Роджер — вследствие юного возраста — не мог принимать в ней участия.

Голубоглазая шлюха, очарованная внешностью Роджера, также внесла свой вклад, обрушив поток брани на обескураженных матросов и называя их сворой невоспитанных забияк, пытающихся изувечить безобидного паренька.

По предложению доктора Роджер угостил компанию выпивкой, и на этом инцидент был исчерпан. Когда они поднялись в свою комнату, доктор объяснил Роджеру, что необразованные люди во Франции до сих пор злы на англичан из-за добавочных налогов и других трудностей, вызванных войной, поэтому было бы разумно, если бы его компаньон взял себе другое имя и выдавал себя за уроженца какой-нибудь иной страны.

Роджер, гордившийся тем, что он англичанин, сначала возмутился предложению доктора, но постепенно убедился в его разумности, и после небольшой дискуссии было решено, что из-за своего акцента Роджер может сойти за эльзасца, так как большинство жителей этой провинции в детстве говорили только на родном, немецком, языке,

Решили, что Роджер сохранит свое имя во французском произношении и будет зваться Роже Брюк — наиболее близкий французский вариант фамилии Брук.

В понедельник они переправились через Сену и двинулись по деревням Центральной Нормандии через Берне и Лизье к Кану. Августовские дни были теплыми и приятными; жизнь казалась интересной и разнообразной. Их товары постепенно убывали, сумка с деньгами становилась все тяжелее, и когда 30-го числа они добрались до Кана, их общий заработок составил двадцать три луидора.

В этом городе доктор также был не прочь устроить маленький отпуск, но Роджеру не без труда удалось отговорить его на том основании, что через два дня начнется сентябрь, поэтому они могут рассчитывать только на пять-шесть недель хорошей погоды и должны воспользоваться ими в полной мере.

Доктор признал, что в этом есть здравый смысл, так как зима — скверное время для странствующих лекарей, и чем больше они заработают при хорошей погоде, тем чаще смогут отдыхать, когда дожди и бури превратят дороги в трясину.

Во второй половине дня, чтобы не оставаться в душном городе, они отправились на луг, откуда виднелись шпили нормандских церквей, и прилегли отдохнуть на солнце.

Подремав немного, доктор спросил Роджера, нравится ли ему теперешняя жизнь и не хочет ли он сделать их партнерство постоянным.

— Очень нравится, — ответил Роджер, — и я рад тому, что повстречал вас, но как только накоплю достаточно денег, чтобы обеспечить себе на какое-то время независимое существование, намерен вернуться в Англию.

— Но не будь у тебя таких планов, ты хотел бы остаться со мной? — настаивал доктор.

Роджер сильно привязался к старику и, зная, что подобная жизнь никогда не сможет удовлетворить его честолюбия, не хотел оскорблять чувства своего компаньона.

— Мы отлично ладим, и мне будет жаль расставаться с вами, — ответил он. — Пусть мы дурачим одних людей и подвергаем опасности других, продавая им сильнодействующие снадобья, все равно пользы приносим значительно больше. Тем не менее кое-что меня печалит.

— Что?

— Та нужда, в которой пребывают люди, за чей счет мы живем. Они забиваются, как животные, в шаткие хижины, где протекают крыши, а в окнах часто нет стекол, препятствующих ветру и холоду. Мне зачастую стыдно брать у них последние жалкие су.

— Не стану оспаривать, что они бедны, — отозвался доктор, — но большинство из них не настолько нищие, как ты думаешь, а не чинят крыши и не вставляют стекла совсем по другим причинам. Как ты, должно быть, заметил, по воскресеньям и на праздники деревенские женщины одеваются куда лучше, чем отправляясь работать в поле. Их полосатые юбки и кружевные чепцы стоят немалых денег, а многие носят золотые цепочки и крестики, так что они вполне в состоянии истратить несколько су на хорошую мазь.

— Почему же тогда они живут в таких жалких условиях?

— Все дело в taille, мой юный друг, самом нелепом из налогов, что когда-либо взимало это правительство дураков. Королевские интенданты собирают с каждой деревни сумму, которую, по их мнению, она в состоянии выплатить, а деревенские синдики, нравится им это или нет, вынуждены требовать деньги у крестьян, в свою очередь облагая налогом каждый дом по своему усмотрению — не по действительному благосостоянию его хозяев, а просто по тому, сколько, как им кажется, удастся из них выжать. Таким образом, каждый человек облагается налогом, который устанавливают, исходя из его образа жизни, поэтому и старается выглядеть как можно беднее, чтобы платить меньше. Таким образом они не только создают себе трудности, терпеть которые при других обстоятельствах не было бы надобности, но и болезненно ударяют по интересам страны, так как крестьяне оставляют большую часть своей земли невозделанной из страха, что обильный урожай увеличит взимаемый с них налог.

— Какая невероятная глупость! — воскликнул Роджер. — Но почему дворяне — крупные землевладельцы — не обратятся к королю и не добьются изменения налога?

Доктор покачал головой:

— Дворянство во Франции все еще сохраняет привилегии. Вопреки справедливости знатные люди освобождены от налога и до сих пор обладают монопольными правами на охоту и установку капканов, но за последние десятилетия они утратили всякое влияние на управление страной. Великий кардинал де Ришелье уничтожил власть феодальных сеньоров, а великий монарх 56 довершил этот процесс, заставив их покинуть свои поместья и вести праздную жизнь при его дворе в Версале, дабы создать пышный фон для собственной персоны. С этого времени управление государством почти полностью перешло в руки королей, которые мало знают о состоянии дел, так как руководствуются советами клики алчных фаворитов и министров финансов, изо всех сил старающихся выколотить деньги из налогоплательщиков.

— Да, они здорово запутали положение, — заметил Роджер. — В Англии ни дворянство, ни народ не стали бы мириться с таким бездарным правлением. Сто сорок лет назад нашему королю отрубили голову по куда менее значительному поводу.

— Королю Карлу 57 отрубили голову не дворяне и не народ, — мягко поправил доктор. — Это сделала буржуазия — адвокаты и богатые торговцы. И здесь произойдет то же самое, если недовольство выйдет из берегов. Крестьянство слишком апатично и запугано, чтобы восстать; аристократия, взбунтовавшись, потеряет все и ничего не приобретет. Но в городах много денег, а деньги порождают честолюбие и зависть к привилегиям правящей касты. За последние годы книги стало читать все больше людей, и сочинения господ Кене 58, Мирабо 59, Морелли 60 и Жан-Жака Руссо распространили повсюду призывы к равенству. Но те, кто кричит об этом громче всех, имеют в виду не равенство крестьян с ними, а равенство их самих с аристократией.

— Неужели у вас нет парламентского большинства, как в Англии, которое может навести порядок, не потрясая страну мятежами?

— У нас нет парламента в вашем понимании, куда народ выбирает своих представителей. Есть местные парламенты, которые мы называем штатами. Каждый из них состоит из трех палат — для церкви, дворянства и третьего сословия, состоящего из представителей городских корпораций и торговых гильдий, но их функции ограничены провинциями. Правда, раньше они посылали своих представителей в Париж заседать в Генеральных штатах и давать советы королю, когда в государстве назревал кризис. Но Генеральные штаты не собирались уже почти сто семьдесят лет. В последний раз это было в 1614 году, а с тех пор монархия стала настолько всемогущей, что игнорирует их. Что до провинциальных штатов, то по той или иной причине большинство их не действует уже многие десятилетия, и только штаты Артуа, Фландрии, Бургундии, Бретани и Лангедока продолжают собираться регулярно.

— Как же тогда осуществляется управление королевством? — спросил Роджер. — Если дворянство не играет никакой роли, а штаты, о которых вы говорили, при последнем издыхании, как может король, окруженный плохо информированными ничтожествами, знать, что происходит с его подданными?

— Увы, он этого не знает, хотя говорят, будто у него самые добрые намерения. Теоретически он управляет через губернаторов провинций, но все они — родовитые вельможи, которые живут в роскоши при дворе на доходы, приносимые их должностью. Фактически страной управляют интенданты, назначенные генеральным контролером финансов. Большинство из них толковые выскочки, но их единственная забота — набить карманы за счет короля и народа.

— Неужели дворянство никак не может улучшить положение? — спросил Роджер. — В Англии все, кто владеет землей, независимо от ее размера, считают себя обязанными защищать работающих на этой земле. Помещик, позволяющий приходить в негодность жилищам своих арендаторов или допускающий, чтобы крестьяне его деревни голодали зимой, сразу теряет уважение соседей.

— Так было и здесь в добрые старые времена. Но теперь дворянство почти так же беспомощно, как крестьянство. Все доходы от земель уходят либо в Версаль в виде налогов, либо в карманы адвокатов и богатых городских торговцев. Одна десятая часть знати, обитающая при дворе и питающаяся лучшими объедками с его стола, живет в роскоши; остальные девять десятых существуют на доходы с поместий, которых едва хватает на содержание родового замка. Они горды, высокомерны, ограничены в кругозоре и цепляются за свои привилегии, утратив и желание, и возможность помогать крестьянам.

— Должно быть, страна и в самом деле дошла до критического состояния. Тем более меня коробит, когда мы отбираем сбережения несчастных крестьян.

— Не стоит беспокоиться, — подумав, сказал доктор, — скоро мы отправимся дальше на юг — в Бретань. Эта древняя провинция — одна из немногих во Франции, где поместья еще соответствуют своему предназначению. Более того, тамошнее дворянство никогда не чувствовало себя обязанным королевскому двору, поэтому и богатые и бедные среди них редко покидают свои владения. Не скажу, что ты найдешь бретонских крестьян зажиточными, но по крайней мере о них заботятся лучше, чем в деревнях, которые мы посещали до сих пор.

На следующий день, пополнив запасы мазей, бальзамов и прочих необходимых снадобий в Кане, они двинулись на юго-запад через Вир и Авранш в направлении Бретани, а 20 сентября уплатили пошлину за въезд в провинцию. Несмотря на расходы в Кане, казна партнеров увеличилась до сорока луидоров, частично в результате нескольких приватных консультаций, данных доктором пациентам после наступления темноты.

Роджер больше не принимал участия в этих малоприятных беседах. Они внушали ему отвращение, а кроме того, он пришел к выводу, что в этом нет особого смысла, так как знал, сколько подобных посетителей доктор принимает каждый вечер и сколько приблизительно денег ему удастся из них вытянуть. Более того, теперь Роджер чувствовал уверенность, что старший партнер может попытаться его обмануть только во время их пребывания в городе, где страсть к коньяку способна одержать верх над лучшими чувствами старика.

Перейдя границу провинции, они направились на юг в сторону Рена, намереваясь сделать широкий круг по Бретани, пополнив запас лекарств в ее столице.

Как и предсказывал доктор, Роджер нашел бретонских крестьян куда более сытыми и смышлеными, чем их северные соседи. Они проявляли больше независимости, а временами даже прерывали речи великого Аристотеля Фенелона критическими замечаниями, подвергая сомнению его энциклопедические знания и безмерную мудрость. Иногда появлялся деревенский священник и прогонял незваного благодетеля, называя его безбожником и шарлатаном. Но, несмотря на это, бретонцы оказались доверчивыми людьми, и их женщины охотно приобретали косметику доктора, поэтому, когда 5 октября компаньоны прибыли в Рен, у Роджера было пятьдесят четыре луидора, которые он хранил за поясом, как ранее драгоценности Джорджины — в специальном длинном мешочке, обернутом вокруг талии.

В Рене партнеры направились в «Дю Геклен» — хорошую гостиницу с видом на Марсово поле. Прибыв в город утром, они успели насладиться отличным завтраком, во время которого Роджер, однако, заметил, что его компаньон странно молчалив.

Закусив, они, как обычно в крупном городе, отправились на прогулку, дабы доктор мог показать Роджеру исторические достопримечательности. Когда они шли к собору Святого Петра, старик все еще оставался необщительным, поэтому Роджер спросил, хорошо ли тот себя чувствует.

— Хорошо, но я немного обеспокоен, — ответил доктор.

— Чем? — осведомился Роджер.

— Надеюсь, это окажется пустяком, но не заметил ли ты человека в сером костюме, который сидел один в столовой за маленьким столиком слева от камина, — высокого тощего субъекта с рыжими волосами и кислой физиономией?

— Да, — кивнул Роджер, — я обратил на него внимание из-за странной бледности его лица. Он в общем не урод, но в его маленьком рте и глазах с тяжелыми веками, которые он отводил в сторону каждый раз, когда я на него смотрел, было что-то отталкивающее. Кто он такой?

— Его зовут Жозеф Фуше 61. Он светский проповедник Ораторианского ордена 62 и уроженец Нанта. Его отец, по-моему, был капитаном корабля и оставил ему маленькое имение в Бретани и плантацию в Сан-Доминго, так что этому человеку незачем зарабатывать на жизнь. Тем не менее его интересуют полицейские дела, и он для забавы играет роль то частного сыщика, то осведомителя. Поэтому я с ним и столкнулся.

— А вы тут при чем? — спросил Роджер, у которого появились дурные предчувствия.

— Я был в Нанте в конце прошлой зимы, и… э-э… мои финансы почти иссякли. Поэтому я взялся за… один трудный случай, и больная умерла. К сожалению, у нее оказались состоятельные родственники, и месье Фуше в качестве их друга взялся расследовать дело. Он вышел на меня, вытянул кое-какие признания, и на основании его информации полиция выдала ордер на мой арест.

— Да, вас загнали в угол. Как же вам удалось выкрутиться?

Доктор вздохнул:

— Пожертвовав солидной суммой. Как тебе, возможно, известно, полицейские агенты почти поголовно продажны. Я подкупил агента, которого прислали арестовать меня, и получил возможность бежать. Но должен признаться, что расстроен новой встречей с месье Фуше.

— Понимаю ваше беспокойство, — сказал Роджер, — но все же не думаю, что вам следует опасаться этого месье Фуше. Судя по вашим словам, в подобных делах этого человека интересует только сам процесс расследования. А если так, то в вашем случае он уже получил все, что могло его удовлетворить.

— Возможно, я испугался без причины, но ордер на мой арест, должно быть, все еще существует. Если месье Фуше окажется мстительным…

— Черт возьми! — воскликнул Роджер. — Все это случилось давно, мы находимся далеко от Нанта, и я думал, что вам ничего не грозит. Но вы полагаете, что он может донести в полицию Рена и вас арестуют?

— Сделай он это — и мне не спастись от виселицы.

— Тогда мы должны как можно скорее покинуть Рен, — решительно заявил Роджер.

— Он мог не узнать меня, — заметил доктор. — К тому же, возможно, я несправедлив к нему, полагая, что, не имея со мной личных счетов, он станет преследовать меня с такой мстительностью.

— Тем не менее нам, я считаю, следует покинуть город, прежде чем вы столкнетесь с ним снова. Наши деньги при мне, и если мы отправимся немедленно, то до темноты сможем добраться до какой-нибудь деревни к югу или западу.

— Но как мы продолжим торговлю, не пополнив запасы? — запротестовал доктор.

— Имея деньги, мы сможем все приобрести в следующем городе, куда доберемся через несколько дней.

— Ты забыл о Месье де Монтене. Как покинуть столь преданное существо? Кроме того, в гостинице мои инструменты. Многие из них нелегко раздобыть, и пройдут недели, прежде чем удастся их заменить. Мы бы столкнулись с более серьезными препятствиями, оставив их здесь.

— Мне тоже не хотелось бы отдавать бедного Месье де Монтеня в лапы живодерам, — подумав, сказал Роджер. — Но если мы должны за ним вернуться, не лучше ли дождаться сумерек? Проскользнем в боковую дверь гостиницы, возьмем наши вещи, выведем мула из конюшни и потихоньку уберемся, если ваш полицейский осведомитель не натолкнется на нас на лестнице или не увидит в окно.

Доктор согласился, что это предложение позволяет максимально избежать риска, и партнеры продолжили осмотр древних памятников бретонской столицы. Но обоим было не по себе, поэтому они вздохнули с облегчением, когда сгущающиеся тени подали им знак, что пришло время возвращаться в гостиницу.

Роджер чувствовал, что выбрал подходящий час для их бегства, так как сумерки скрывали лица встречных пешеходов даже на небольшом расстоянии, в то же время окна большинства домов еще оставались темными, и были все основания надеяться, что коридор и лестница гостиницы окутаны полумраком.

Сначала они отправились в конюшню и быстро оседлали Месье де Монтеня, потом вошли в гостиницу со двора и осторожно двинулись по темному коридору. Так как они уже оплатили завтрак, им не нужно было улаживать вопрос со счетом. «Дю Геклен» была дорогой гостиницей, поэтому партнеры сняли самые дешевые комнаты под карнизом. Оставалось забрать два старых чемодана с инструментами доктора и спуститься по лестнице, не нарвавшись на месье Фуше.

Роджер первым вошел в комнату. Так как в ней имелось только слуховое окно, там было почти совсем темно, и, открыв дверь, он едва мог различить очертания мебели. Доктор последовал за ним и стал искать свою трутницу.

— Поторопитесь! — воскликнул Роджер, передавая ему свечу. — Жаль, что придется зажечь свет, но нам нужно лучше видеть, чтобы быстрее уложить вещи.

— Нам конечно же понадобится свет, чтобы видеть друг друга, но к чему так спешить? — послышался негромкий голос.

Повернувшись, они увидели лежащего на кровати человека в сером.

— Уверен, месье доктор, что вы не собирались оставить Рен, не дав мне возможности засвидетельствовать вам свое почтение, — насмешливо продолжил он. — С вашей стороны это было бы невежливо.

— Что вы, месье Фуше, у меня и в мыслях не было ничего подобного, — пролепетал доктор, когда Роджер поставил свечу на комод.

— Вот и отлично. Как видите, я избавил нас обоих от хлопот по устройству встречи, придя к вам в комнату. Я прождал вас здесь почти всю вторую половину дня. К счастью, ваша кровать оказалась вполне удобной. Скажите, месье доктор, чем вы занимались все это время? Неужто до сих пор бродите по дорогам?

— Да, месье.

— Я так и понял, обнаружив в конюшне вашего старого мула и корзины, набитые зловонными смесями, которые вы продаете крестьянам. Откуда вы прибыли?

— Из Гавра, месье, через Руан и Кан.

— Приятное путешествие и, не сомневаюсь, прибыльное. После столь длительного перехода ваши карманы наверняка набиты деньгами. — После небольшой паузы человек в сером небрежно осведомился: — Вы убили кого-нибудь еще за последнее время?

— Вы несправедливы ко мне, месье! — воскликнул доктор. — Мои лекарства не могут причинить вреда, если их принимать, как указано. Трагический инцидент в Нанте прошлой зимой случился потому, что бедная девушка приняла слишком много лекарства, которое я ей дал.

— Подобные инциденты приводят стариков, вроде вас, к утренней встрече с палачом. Вы отлично знали, что мадемуазель Брасье на пятом месяце беременности, и у вас не было ни малейшего шанса избавить ее от результатов ее нескромности на таком позднем сроке.

— Я знал аналогичные ситуации, которые имели благоприятный исход, а бедная девушка умоляла меня помочь ей.

— И предложенные десять луидоров смягчили сердце старого мошенника.

— Нет, месье, не только они. Бедняжка клялась, что родители заточат ее в монастырь до конца дней, если откроют ее позор. Я предупредил, что это рискованно, но и девушка, и ее любовник решили, что риск для нее меньшее зло. Глупое нетерпение побудило ее принять чрезмерную дозу, что и привело к несчастью.

— Ваша беда, друг мой, не в самом факте убийства, а в том, кого вы убили. Преврати вы в трупы дюжину деревенских девок, это сошло бы вам с рук, но верхом глупости было пойти на такой риск с дочерью парламентского советника. — Снова помолчав, Фуше добавил: — Но теперь все кончено и забыто, не так ли, месье доктор?

— Да, месье Фуше, — ответил доктор со вздохом облегчения. — Благодаря объяснению, данному мною полиции, они воздержались приводить в действие ордер на мой арест, которого добился советник Брасье.

— Но ордер все еще в силе, поэтому на вашем месте я бы год-другой не появлялся в Нанте.

— Да-да. Не сомневайтесь, что я буду обходить стороной этот прекрасный город.

— Это разумно, но я думал, мне следует вас предупредить.

— Очень любезно с вашей стороны, месье Фуше, было провести здесь несколько часов с целью предостеречь меня от возвращения в Нант.

— Не стоит благодарностей, — промолвил человек в сером, продолжая, однако, лежать на кровати, опираясь на локоть.

При свете свечи Роджер мог разглядеть его лицо. Фуше выглядел года на двадцать четыре и был по-своему красив. Черты его были правильными, несмотря на торчащие скулы, но худоба и смертельная бледность указывали на слабое здоровье. Самое неприятное впечатление производили бегающие глаза, которые он, казалось, намеренно отводил в сторону от собеседника.

— Тогда, если больше ничего… — неуверенно начал доктор.

Тонкие губы Фуше скривились в усмешке.

— Вам, похоже, не терпится избавиться от меня.

— Нет-нет, месье. Но мой юный друг и я сегодня изменили наши планы. Большие города, вроде Рена, не хороши для наших дел, и мы… ну, мы решили перебраться к вечеру в какое-нибудь местечко поскромнее, а так как уже темнеет…

— Вы решили упаковать вещи. Ну так займитесь этим. Мне здесь вполне удобно и хватит времени упомянуть еще об одном дельце до вашего ухода.

Роджер понимал, что зловещий визитер играет с бедным старым доктором, поэтому решил вмешаться:

— Что вам нужно, месье? Говорите или оставьте нас.

Без всякого предупреждения Фуше вскочил с кровати, схватил Роджера за руку и заломил ее за спину, заставив молодого человека вскрикнуть от боли.

— Я скажу все, когда сочту нужным, вы, дерзкий щенок, — прошипел Фуше. — А пока что назовите ваше имя и объясните, каким образом вы присоединились к этому старому мошеннику.

— Меня зовут Роже Брюк! — с трудом вымолвил Роджер. — Пустите! Вы делаете мне больно! — Почувствовав, что хватка Фуше слегка ослабла, он продолжил: — Я из Эльзаса, родился в Страсбурге и сбежал из дома в поисках приключений.

— Лжете! — фыркнул Фуше. — Вы не француз немецкого происхождения. Вы англичанин. Я понял это по вашему акценту, как только вы заговорили. Мне нужна правда — иначе вам придется туго. — В качестве демонстрации он снова выкрутил руку Роджера,

— Хорошо! — пропыхтел Роджер, чувствуя, что от боли у него выступили слезы на глазах. — Я англичанин, и меня зовут Роджер Брук. Но я в самом деле сбежал из дома.

— А где ваш дом?

— В Лиминггоне, в графстве Хемпшир.

— Вы имеете в виду маленький порт близ Саутгемптона?

— Да.

— Вы выглядите как юноша из хорошей семьи. Вы дворянин?

— Да.

— Как зовут вашего отца?

— Кристофер Брук. Он адмирал королевского флота.

— Это правда? — Фуше снова стиснул запястье Роджера, вынудив его встать на цыпочки.

— Да-да, клянусь! — простонал Роджер.

— И когда вы стали подмастерьем этого старого шарлатана?

— Около одиннадцати недель тому назад. Я встретил его вскоре после того, как высадился в Гавре.

Фуше, внезапно отпустив Роджера, с презрением оттолкнул его и повернулся к доктору, который в течение краткого допроса своего партнера стоял, беспомощно ломая руки.

— Ну, я достаточно позабавился, — снова заговорил человек в сером. — Мне известно, каким образом вы избежали заслуженного наказания в Нанте. Вы подкупили полицейского агента десятью луидорами, которые получили за спорынью ржи, проданную мадемуазель Брасье. Не в моих правилах преследовать людей или без нужды наживать себе врагов, так что история на том бы и закончилась, не встреться мы сегодня, как раз в тот момент, когда я пребываю в крайней нужде. Ежегодный доход с моих плантаций в Вест-Индии в этом году ко мне не поступил, а я понес крупные расходы в связи с интересующими меня экспериментами в области воздухоплавания. Но к чему рассказывать об этом? Суть в том, что мне срочно нужны деньги, а вы после летнего путешествия, несомненно, располагаете приличной суммой. Надеюсь, у вас хватит благоразумия без лишних споров выплатить мне пятьдесят луидоров?

Доктор патетически распростер руки и посмотрел на Роджера.

Все еще поглаживая запястье, Роджер сердито пробормотал:

— Это не что иное, как шантаж!

Маленький рот Фуше вновь скривился в улыбке.

— Называйте как хотите, но мне нужны деньги. Либо я их получу, либо передам имеющиеся у меня сведения в полицию Рена. На основании моих слов месье доктор будет задержан, ордер доставит курьер из Нанта, старого шарлатана казнят за убийство.

Понимая, что у них нет выхода, Роджер с отчаянной неохотой стал расстегивать рубашку, чтобы вытащить пояс с деньгами. Коль скоро все их сбережения находились в одном мешочке, он не стал притворяться, будто они не в состоянии уплатить полсотни луидоров, но, пытаясь сохранить хоть что-то, заявил со всей твердостью, на какую был способен:

— Половина денег принадлежит мне.

— Вот как? — спокойно осведомился Фуше. — И сколько же там всего?

— Пятьдесят четыре луидора, — ответил Роджер, снимая пояс.

— Тогда я заберу все! — воскликнул Фуше, вновь демонстрируя свою наглость. — Лишние четыре луидора послужат наказанием за вашу дерзость.

Он ухватился за свободно свисающий конец пояса, но Роджер крепко держал другой конец и отскочил назад, стараясь вырвать пояс у Фуше. Мысль о том, что их заработок за два месяца отберет продажный сыщик-любитель, придала ему силы, и он едва не сбил Фуше с ног.

— Отдайте мешок! — рявкнул Фуше; его бледное лицо покраснело от злости. — Для таких мошенников, как вы, мое слово — закон! И знайте, что это всего лишь первый взнос. Время от времени мы будем встречаться снова, и каждый раз я стану опустошать ваши карманы. Отпустите мешок, или, клянусь, вы оба отправитесь в тюрьму этим же вечером!

Возможно, угроза будущих вымогательств побудила доктора к отчаянным насильственным мерам. Сражаясь с Роджером за пояс с деньгами, Фуше повернулся спиной к старику. Выхватив из сундука шпагу Роджера, доктор нанес шантажисту сильный удар рукоятью по голове.

Фуше охнул и, наполовину оглушенный, упал на пол. Однако пояс он из рук не выпустил и потянул Роджера за собой.

Обезумев от отчаяния, доктор поднял шпагу, чтобы нанести новый удар. Но Фуше оказался для него слишком проворен. Отпустив пояс, он откатился в сторону и выхватил из серого камзола маленький двуствольный пистолет. Роджер услышал щелчок — в следующий момент полыхнула вспышка и прогремел выстрел.

Роджер поднялся на ноги. Он увидел, что доктор выронил шпагу и его левый глаз внезапно превратился в жуткое красное пятно, откуда полилась кровь. Пуля пробила ему голову, и он со стоном соскользнул на пол.

Все еще держа пояс, Роджер застыл, пораженный ужасом, глядя на съежившееся на полу тело доктора. Потом он услышал, как Фуше взвел второй курок, вышел из оцепенения и бросился к двери.

Выскочив на лестничную площадку, Роджер услыхал крики осведомителя:

— Помогите! Убийство! Здесь убили человека! Держите убийцу!

Роджер сразу понял, что Фуше намерен свалить на него убийство доктора, и в ужасе при мысли о веревке палача понесся вниз по ступенькам.

Глава 11

L'ANCIEN REGIME

63

Прошло одиннадцать недель с тех пор, как Роджер мчался вниз по шаткой лестнице заведения Вдовы Скарон в Гавре. Тогда его подгоняла волна физического отвращения; теперь же он знал, что спасает собственную жизнь. Там, держась за перила, Роджер перескакивал через три ступеньки, здесь перепрыгнул одним махом первый марш. Но и в том, и в другом случае едва он пересек верхнюю площадку, как шум открываемых дверей и возбужденные голоса снизу дали ему понять, что крики в мансарде всполошили весь дом.

Пояс с деньгами все еще болтался в руке Роджера, когда он преодолевал второй марш. Внезапно оступившись на полированном дереве, Роджер упал на спину и покатился к следующей площадке. Пытаясь за что-нибудь ухватиться, он машинально взмахнул руками, и драгоценная ноша выскользнула из его пальцев, повиснув на перилах.

На площадке он вскочил на ноги и увидел несколькими футами выше заветный пояс, все еще висящий на перилах. Перепрыгнув две ступеньки, Роджер протянул руку, чтобы схватить его, и в ту же секунду услышал тяжелые шаги Фуше на верхних ступеньках. Охваченный паникой, Роджер ударился рукой о перила и, прежде чем ему удалось нащупать мешок, сорвался с лестницы и рухнул в коридор, ведущий к кухне.

Надежда вернуть деньги была утрачена, но следовало побеспокоиться о жизни — куда более ценном даре. Не тратя ни секунды, Роджер снова помчался вниз и добрался до площадки, откуда более широкая лестница вела на первый этаж. Звуки шагов Фуше подгоняли его лучше любого кнута. Внизу, привлеченные криками Фуше, стояли трое мужчин и служанка, глядя вверх на Роджера.

Последним прыжком он достиг холла, снова споткнулся и упал. Это его спасло. Двое мужчин, стоявших ближе, рванулись к нему, но они не могли предвидеть его падения. Они столкнулись друг с другом над распростертым телом Роджера, и тот, с исцарапанными руками и коленями, откатился в сторону. Едва он успел подняться, как третий мужчина бросился на него. Роджер угрожающе поднял кулаки, однако его противник игнорировал этот маневр, а англичанин, вспомнив стычку с Джорджем Ганстоном, ударил его прямо в мясистый нос. Во взгляде француза появилось удивление, потом лицо исказилось от боли, а из поврежденного носа хлынула кровь.

Двое других мужчин наконец опомнились после неожиданного столкновения и с бранью ринулись на Роджера, который нырнул за большой стол в центре холла. Обрадованный тем, что получил короткую передышку, он упустил из виду служанку. А та, сорвав висящую на стене медную грелку, подобралась к Роджеру сзади, намереваясь ударить его по голове.

По чистой случайности в момент удара Роджер слегка отодвинулся, и тяжелая грелка угодила в плечо. Повернувшись, Роджер ухватил грелку за ручку и вырвал ее у служанки.

Менее чем за минуту Роджер добрался до общего зала. Стремительный спуск позволил ему опередить более осторожного Фуше, но теперь тот появился на поле боя и стал отдавать приказы.

— Заходите с этой стороны, а я — с другой! — крикнул он, спеша на помощь служанке, у которой Роджер выхватил грелку.

Оказавшись меж двух огней, Роджер решил, что погиб, но его снова выручило проворство. Он швырнул грелку в лицо Фуше, а когда осведомитель отскочил в сторону, шмыгнул мимо него. Остальные, следуя указаниям Фуше, обегали стол с дальней стороны, оставив свободным путь к двери. И Роджер, не оглядываясь, выбежал на улицу.

Уже почти стемнело, и во многих окнах горел свет. Перебежав дорогу, Роджер оказался в глубокой тени двойного ряда платанов с южной стороны Марсова поля. Свернув на запад, он помчался по аллее.

Роджер слышал позади вопли преследователей. Потом раздался возглас Фуше: «Он бежит туда!» — и молодому англичанину стало ясно, что его заметили.

На некоторое время преследователи потеряли его из виду в темноте и, думая, что он побежал через площадь, бросились между деревьями к открытому пространству. Но, не увидев беглеца впереди, остановились, услышали топот ног слева от себя и с криками «Стой, вор! Убийца!» помчались следом.

Аллея имела триста ярдов в длину, и так как преследователи сначала побежали не в ту сторону, Роджер получил сотню ярдов форы. Нагнув голову и прижав к бокам согнутые руки, как его учили в Шерборне, он бежал со всех ног. Но враги не отставали.

Впереди замаячил конец аллеи. Благодаря дневной прогулке с доктором, Роджер знал, что большое здание в юго-западной части площади, к которому он приближался, было казармой. Сквозь нижние ветки деревьев виднелся фонарь над ее воротами. В голове Роджера мелькнула мысль, что если солдаты услышат крики его преследователей, то он окажется в ловушке. Тени, замелькавшие под фонарем, подтвердили его правоту.

Резко свернув, Роджер понесся через улицу. Солдаты в воротах казармы не сразу его заметили и драгоценную минуту оставались на месте, вглядываясь в темноту аллеи. Роджер добежал до угла улицы Коломбье и нырнул в нее, когда солдаты с возбужденными криками присоединились к погоне.

Дыхание Роджера становилось все более частым, сердце бешено колотилось. На аллее ему удавалось держаться на приличном расстоянии от Фуше и людей из гостиницы, но солдаты, бегущие по улице Коломбье, оказались от него всего в пятидесяти ярдах. Их близость придавала ему силы, и он мчался, понимая, что спасает свою жизнь.

Оказавшись на краткий миг скрытым от преследователей поворотом улицы, Роджер принялся в отчаянии озираться в поисках прохода, но дома по обеим сторонам смыкались друг с другом, ни в одном из них не было даже открытой двери.

Вскоре один из солдат снова заметил Роджера. Теперь преследователи наступали беглецу на пятки. Увидев перекресток, Роджер собрал последние силы и рванулся к нему в смутной надежде ускользнуть от погони.

От перекрестка отходили целых пять улиц. Роджер вновь скрылся от преследователей за углом дома. Вместо того чтобы перебегать площадь, он резко свернул вправо, направляясь почти что в обратную сторону, и оказался на узкой улице, почти перегороженной каретой.

В дверях дома стоял лакей с горящим фонарем. И этот лакей, и кучер на козлах располагались спиной к Роджеру, и он подумал, что пассажир, очевидно, вошел в дом, следовательно, карета пуста. Если он заберется внутрь, то останется незамеченным пару минут, пока преследователи пробегут мимо, и у него будет шанс спастись в темноте.

Роджер знал, что, если лакей оглянется и увидит его, игра будет проиграна, но у него вряд ли хватило бы сил пробежать и сотню ярдов. Оставалось либо спрятаться в карете, либо сдаться.

Из страха привлечь внимание лакея Роджер замедлил шаг — ему нужно было сделать не более десяти шагов. Добравшись до Кареты, он почувствовал себя увереннее — теперь экипаж скрывал его от лакея. Ухватившись за изогнутую ручку, Роджер открыл дверцу. К его ужасу, в тени салона кто-то зашевелился. Карета не была пустой!

Топот солдатских сапог по булыжникам мостовой становился все громче. Лакей в дверях повернулся и поднял фонарь, чтобы узнать причину шума. Свет упал на карету, и Роджер смог разглядеть пассажира.

Это оказалась девушка, еще не вполне вышедшая из детского возраста — в руках она держала куклу. Тем не менее Роджер на всю жизнь запомнил ошеломительное впечатление, которое произвела на него красота этой девушки, когда он вскочил в карету и, тяжело дыша, свалился у ее ног.

Глаза девушки были ярко-голубыми; золотистые, не тронутые пудрой волосы густыми локонами падали на хрупкие плечи; на безупречной бело-розовой коже не было ни капли краски. Овальное личико с тонким римским носом и маленьким ртом со слегка полноватой нижней губой оканчивалось твердым решительным подбородком. Она сидела очень прямо, отчего казалась выше, чем была в действительности. В чертах лица и позе ощущались природная властность и уверенность в праве требовать исполнения любого каприза.

— Спасите меня! — задыхаясь, вымолвил Роджер. — Меня преследуют за убийство, которого я не совершал, клянусь вам! Ради Бога, спрячьте меня!

Девушка прислушалась к шуму на углу улицы.

— Где он? Куда он побежал? — громогласно спрашивал Фуше:

Свет фонаря проник в карету. Незнакомка не выглядела испуганной и не делала попыток отшатнуться или закричать. Ее изогнутые брови слегка сдвинулись, наморщился гладкий лоб, но, увидев лицо Роджера, почти такое же молодое, как ее собственное, и заглянув в его голубые глаза с темной бахромой ресниц, она улыбнулась, продемонстрировав два ряда ровных белых зубов.

— Даже если вы совершили убийство, что мне до этого? — внезапно рассмеялась девушка. — Мне нравится ваше лицо, и я помогу вам. Забирайтесь туда побыстрее и подожмите ноги!

Указав на широкое сиденье напротив, она сдернула с него меховое покрывало. Роджер понял, что девушка намерена спрятать его под ним. Он забился в угол сиденья, поджав ноги, и в следующую секунду мех лишил его способности видеть, но отнюдь не слышать.

— Здесь пробегал парень в голубом камзоле? — осведомился громкий голос, обращаясь, очевидно, к лакею с фонарем. — Не видели? А карета? Если она пуста, он мог забраться внутрь, пока вы стояли спиной. С вашего позволения, я проверю.

Когда дверца открылась, девушка властно и надменно произнесла:

— Руки прочь от моей кареты, мужлан! Как ты смеешь вламываться сюда? Я не видела никакого беглеца. Немедленно закрой дверцу и убирайся!

Пробормотав извинения, мужчина закрыл дверцу, но детский голос зазвучал вновь, по-видимому обращаясь к лакею:

— Займи свое место, Пьер! Я хочу домой и не буду ждать мадам Вело. Карета может вернуться за ней позже.

Невидимая Роджеру девушка дернула шелковый шнурок, прикрепленный к мизинцу кучера, и когда тот приподнял люк в крыше кареты, крикнула:

— Возвращаемся, Батист! Поторапливайся!

Лакей вскочил на подножку позади кареты, кучер тряхнул поводьями, и неуклюжий экипаж тронулся с места. Он не успел проехать и двадцати ярдов, как девушка сдернула покрывало с Роджера и сказала:

— Теперь садитесь и расскажите о себе.

Спустив ноги с сиденья, Роджер задел одной из них темный предмет возле дверцы, противоположной той, через которую он вошел. Раздалось протестующее тявканье, и Роджер увидел черного пуделя, которого не замечал до сих пор из-за темноты.

— Лежать, Бужи! — прикрикнула на собаку юная хозяйка. — Успокойся, иначе я прикажу англичанину съесть тебя!

Роджер уставился на девушку, удивляясь, каким образом ей так быстро удалось определить его национальность. Но в эту минуту они проезжали мимо уличного фонаря на углу, и девушка показала ему куклу.

— Это мой англичанин. Разве он не ужасен? Вы ведь знаете, что англичане едят собак. Мой дядя, граф, командовал последней экспедицией, которую мы отправили на помощь месье де Лафайету в Америку, и рассказал мне после возвращения, какой это кровожадный и варварский народ.

Кукла и вправду выглядела чудовищно. От более поздних карикатурных изображений Джона Буля она отличалась только треуголкой вместо цилиндра. Жилет с изображением английского флага обтягивал большой круглый живот, лоб практически отсутствовал, а из раскрытого рта угрожающе торчали верхние зубы.

Роджер собрался было с негодованием опровергнуть обвинение, но вовремя передумал. Так как его преследовали за убийство, а юная покровительница верила, что все англичане кровожадны от природы, открытие, что он один из них, могло повергнуть ее в такую панику, что она выдала бы его врагам.

— Ну, рассказывайте! — потребовала девушка. — Мне не терпится услышать про убийство, в котором вас обвиняют. Кстати, как вас зовут?

Знай Роджер, что от его ответа зависят судьбы наций и что юная француженка, играющая в куклы, через несколько лет будет оказывать огромное влияние на европейскую политику, он рассказал бы ей правду о себе и назвал бы свое настоящее имя. Но сейчас он решил придерживаться истории, к которой привык за три месяца путешествий со старым Аристотелем Фенелоном.

— Мое имя Роже Брюк, я родом из Эльзаса. В начале июля убежал из своего дома в Страсбурге в поисках приключений и с тех пор путешествовал со странствующим лекарем, которого повстречал в Гавре. — Далее Роджер поведал об убийстве доктора полицейским осведомителем Жозефом Фуше, который пытается свалить на него свое преступление.

Тем временем карета переехала через реку Вилен по единственному мосту в центре города, миновала собор Святого Петра и свернула на улицу Святого Людовика. В середине улицы она остановилась; в ответ на возглас лакея большие ворота в стене распахнулись, пропуская карету в просторный внутренний двор.

— Могу я узнать имя прекрасной молодой дамы, которой обязан жизнью? — успел спросить Роджер, прежде чем карета остановилась перед широкой лестницей, ведущей к резным дверям.

— Я Атенаис де Рошамбо, — ответила девушка, — а это особняк де Рошамбо, городской дом моего отца — маркиза.

Лакей открыл дверцу, Роджер спрыгнул на землю и протянул девушке руку. Двустворчатые двери особняка распахнулись, и, поднявшись по ступеням крыльца, они вошли в широкий холл. Пол был выложен мрамором, две изогнутые лестницы с причудливо орнаментированными позолоченными перилами соединялись на площадке, откуда, снова разветвляясь, вели на верхние этажи. С каждой стороны дверного проема стояли три высоких лакея в напудренных париках и в таких же фиолетово-золотых ливреях, как на их собрате, сопровождавшем карету. Они были неподвижны, как статуи, но седьмой слуга, значительно старше их и одетый в менее яркую ливрею, шагнул вперед и поклонился почти до земли мадемуазель де Рошамбо.

— Карета должна вернуться на улицу Нант за мадам Вело, Альдегонд, — сказала она ему. — А тем временем проводите этого господина куда-нибудь, где он сможет привести себя в порядок, а потом отведите его в малую гостиную. Он будет обедать с нами. — Не удостоив взглядом ни мажордома, ни Роджера, Атенаис слегка приподняла юбки и легко взбежала по ступенькам.

Месье Альдегонд бросил на Роджера быстрый оценивающий взгляд, отметил, что одежда молодого человека носит следы одиннадцатинедельных странствий и что при нем нет шпаги, едва заметно поморщился, слегка поклонился и промолвил:

— Сюда, месье. Пожалуйста, следуйте за мной.

Он провел Роджера между двумя из восьми больших колонн, поддерживающих галерею вокруг холла, и открыл дверь под лестницей. Она вела в маленькую комнатку с мраморным умывальником, полотенцами и множеством туалетных принадлежностей на полках в узкой нише.

Роджер умылся, причесался и почистил одежду, с тревогой размышляя, что произойдет дальше. Он был потрясен и глубоко опечален смертью доктора, понимая, что чудом спасся от преследователей. Но теперь его беспокоило еще и то, как посмотрит на случившееся отец мадемуазель де Рошамбо. Поддержит ли он своевольное поведение дочери или передаст неожиданного гостя полиции?

Придав себе по возможности презентабельный облик, Роджер вышел в холл и ждал там некоторое время, пока не вернулся мажордом и не повел его наверх. Весь второй этаж был занят длинной анфиладой просторных, великолепно меблированных комнат с увешанными гобеленами стенами и до блеска полированным паркетом. Пройдя первые две, мажордом ввел Роджера в третью, чуть меньшую по размерам и обитую желтым полосатым шелком.

Дверь открылась, и Роджер напрягся, ожидая увидеть маркиза, но с первого взгляда понял, что это испытание отложено. В комнате было четверо: пожилой аббат с седыми локонами, ниспадающими на плечи черной сутаны; полная женщина лет сорока, хорошо, но не броско одетая; мадемуазель Атенаис и красивый мальчик, который, судя по сходству с ней, был ее братом.

Атенаис пренебрежительно махнула маленькой белой ручкой в сторону женщины:

— Мадам Мари-Анже Вело, моя гувернантка, которую мы оставили на улице Нант, а это мой брат, граф Люсьен де Рошамбо.

Повернувшись к женщине, Роджер шаркнул ногой, потом поклонился мальчику, который ответил чопорным кивком. Черты лица юного графа были почти такими же, как у его сестры, однако нос и рот выглядели более крупными, а в голубых, как у Атенаис, глазах отсутствовала яркость. Роджеру он показался мрачным и туповатым парнем, года на два моложе его самого. Тем не менее граф Люсьен вежливо ответил на приветствие:

— Не имею удовольствия знать вашего имени, месье, но хотел бы представить вам моего наставника, аббата Дюшени.

Роджер и аббат обменялись поклонами, и Атенаис быстро сказала:

— Месье зовут Роже Брюк, он родом из Страсбурга. Как я вам говорила, его преследуют за убийство. Я распорядилась, чтобы месье пообедал с нами, и за трапезой он развлечет вас своей историей.

При этом сообщении гувернантка и аббат обменялись обеспокоенными взглядами, а юный граф, с отвращением рассматривая одежду Роджера, высокомерно произнес:

— Так уж необходимо было приглашать месье обедать с нами, сестра? Альдегонд обслужил бы его, а свою историю он мог бы рассказать нам позже.

— Придержи язык, дурачок, — сердито отозвалась девушка. — Тебе следует меньше задирать нос и больше времени проводить за книгами.

Однако мадам Мари-Анже Вело, очевидно, придерживалась того же мнения, что и мальчик.

— Думаю, мадемуазель, — заметила она, — ваш отец едва ли это бы одобрил.

— Мой отец в Париже, мадам, — резко ответила Атенаис. — И в его отсутствие здесь распоряжаюсь я.

— Как бы то ни было, мадемуазель, — вмешался аббат, — я уверен, что месье Брюку было бы удобнее пообедать внизу, и прошу вас приказать, чтобы его препроводили туда.

Атенаис топнула маленькой ножкой:

— Я этого не потерплю! Я его нашла — он мой, и буду делать с ним что хочу!

Роджер, покраснев от унижения при этом неприличном споре, достоин ли он есть за одним с ними столом, собирался заявить, что он английский джентльмен и не хуже любого из них, но его избавил от этого неосторожного поступка месье Альдегонд, который открыл дверь и громко объявил:

— Monsieur le Comte et Mademoiselle sont servis! 64

Атенаис посмотрела на Роджера и произнесла с достоинством, необычным для столь юного возраста:

— Будьте добры, месье Брюк, вашу руку.

Вежливо поклонившись, Роджер протянул ей руку, и вслед за напыщенным Альдегондом, освещавшим путь серебряным канделябром с шестью свечами, они миновали анфиладу комнат, пересекли площадку и вошли в просторную столовую. У стола стояло пять стульев, за каждым из которых стоял лакей. Атенаис села во главе стола, указав Роджеру на стул рядом с собой, а ее брат занял место напротив. Аббат произнес краткую молитву, и трапеза началась.

Кушанья оказались более легкими и в то же время более изысканными и разнообразными, чем все те, которые Роджеру приходилось пробовать в Англии. Безупречные манеры молодого человека, выказанные за столом, вскоре продемонстрировали аббату и мадам Мари-Анже, что они были не правы, решив по его поношенной одежде, что ему надлежит есть внизу, на кухне, и оба стали взирать на Роджера более благосклонно.

По их просьбе он повторил свою историю, добавив кое-какие подробности. Одиннадцать недель во Франции значительно улучшили его французский, и, хотя акцент все еще оставался, Роджер мог говорить уверенно и бегло. Так как он был прирожденным рассказчиком, то удерживал внимание маленькой компании довольно долго — за это время произошло несколько перемен блюд.

Атенаис очаровала и заинтриговала Роджера. Она казалась ему самым прекрасным созданием, какое он когда-либо видел, настоящая фея, слетевшая с рождественской елки. Быть может, девушка сама вложила ему в голову эту мысль, так как она, очевидно, любила волшебные сказки и то и дело поддразнивала Роджера, спрашивая, не переодетый ли он принц или не младший ли сын мельника, который покинул дом, чтобы убить дракона и в конце концов жениться на принцессе.

Все же Роджеру было нелегко разобраться в ней. Атенаис была такой маленькой и хрупкой, что с первого взгляда ее ничего не стоило принять за тринадцатилетнюю девочку, тем более что она проявляла поразительное неведение во многих элементарных вопросах и разговаривала капризным диктаторским тоном избалованного ребенка. Но в то же время достоинство и твердость, которые Атенаис обнаруживала столь же часто, вкупе с поразительной осведомленностью о некоторых вещах, позволяли признать ее недоразвившейся физически девушкой лет семнадцати.

Роджеру еще предстояло привыкнуть к этим странным аномалиям, которые в те времена были нередки среди французской молодежи из высшего общества. Семейная жизнь французских аристократов дошла до такой степени вырождения, что для родителей стало обычным делом поручать своих отпрысков заботам слуг или даже семей неграмотных простолюдинов. Дети редко видели своих родителей, которые иногда полностью забывали о них до подросткового возраста. Только тогда им нанимали наставников и гувернанток, чтобы подготовить к высокому положению, которое им предстояло занять, щедро ссужали деньгами, покупали богатую одежду, роскошные апартаменты и нанимали многочисленных слуг. Внезапно извлеченные из полного пренебрежения, в котором до сих пор пребывали, дети должны были вести себя как взрослые с представителями низших сословий, которыми имели право командовать исключительно благодаря своему происхождению.

В действительности Атенаис де Рошамбо было в ту пору четырнадцать с четвертью, а ее брату Люсьену лишь годом меньше. Прошло всего два года с тех пор, как их забрали у приемных родителей с целью дать им образование, но за это время они научились чувствовать себя важными персонами, рожденными для того, чтобы повелевать. Мальчику, несмотря на младший возраст, следовало занимать доминирующее положение, но, как верно почувствовал Роджер, он был туповат, поэтому Атенаис, сознавая себя одной из самых богатых наследниц в Бретани, взяла на себя обязанности управлять жизнью великолепного особняка в отсутствие отца.

За десертом — подали превосходное ванильное мороженое — аббат спросил у Роджера:

— И что же вы намерены делать теперь, месье Брюк?

— Не знаю, месье аббат, — ответил Роджер, радуясь возможности изложить кому-то свои мысли. — Возможно, этот Фуше поймет, что у меня не могло быть мотивов для убийства моего бедного старого друга и его обвинение будет выглядеть неубедительно, а потому не станет доносить на меня. В таком случае я буду чувствовать себя обязанным обеспечить достойные похороны доктору Фенелону. К тому же мне хотелось бы вернуться в «Дю Геклен» и найти мешок с деньгами, который я уронил. Быть может, он все еще лежит в темном углу коридора, а если кто-либо его подобрал, то, не будучи вором, должен был отдать на хранение хозяину гостиницы. Но я боюсь туда возвращаться, не убедившись полностью, что не суну голову в петлю. Не соблаговолите ли вы, месье аббат, дать мне совет?

— Не мое дело давать советы по юридическим вопросам, — ответил старый священник. — Все же мне кажется, что пояс с пятьюдесятью четырьмя луидорами мог толкнуть на преступление молодого человека в вашем положении, будь он убийцей по натуре. Согласно вашему рассказу, вы бежали, держа его в руках, и я бы счел сомнительным, что все деньги предприятия доверили человеку, который много моложе своего партнера.

— Для этого была особая причина, — быстро пояснил Роджер. — Как я говорил вам…

Аббат Дюшени жестом прервал его:

— Знаю, знаю, мой юный друг. Я не подвергаю сомнению ваши объяснения, но, как я понял, у вас нет свидетеля, готового подтвердить ваши слова о пагубной привычке доктора, и я просто излагаю вам точку зрения, которой, по всей вероятности, будет придерживаться полиция.

С небольшой высоты недавно обретенного оптимизма Роджер рухнул в бездну мрака. Он понял, что хорошие пища и вино вкупе с роскошной обстановкой придали ему ложное ощущение безопасности и что в холодном свете беспристрастного расследования его дело будет выглядеть весьма скверно. Доктор умер насильственной смертью, и он, Роджер, сбежал с деньгами, которые, несомненно, сочтут принадлежащими его партнеру.

Мадам Мари-Анже заметила, как он помрачнел, и, будучи доброй женщиной, попыталась его утешить:

— Не понимаю, что выиграет этот Фуше, выдвинув обвинение против месье Брюка.

— Отведет обвинение от себя, мадам, — быстро ответил аббат.

— Но он мог бы с таким же успехом сказать, что доктор покончил с собой, и избавить себя от ареста, — настаивала гувернантка. — Нужно быть чудовищно мстительным, чтобы отправить на виселицу человека, не причинившего тебе никакого вреда.

— Тысяча благодарностей, мадам! — воскликнул Роджер. — В ваших словах много смысла. Теперь я не сомневаюсь, что Фуше кричал «Убийство!» не столько для того, чтобы видеть меня повешенным, сколько чтобы не дать мне убежать с кошельком.

— Но станет ли он, уже обвинив месье Брюка, отказываться от своих слов? — пессимистически заметил аббат.

— Ему ничего не стоит сказать, что люди неправильно истолковали его крики, — возразила мадам Мари-Анже. — Он может заявить, что восклицание «Убийство!» означало лишь то, что произошла насильственная смерть, а те, кто его слышали, невольно объединили его со словами «Стой, вор!».

— Поступив так, он избежит греха лжесвидетельства и участия в затяжном судебном процессе, — согласился аббат. — И, как вы правильно заметили, мадам, ему нет никакого смысла отправлять нашего юного друга на виселицу.

Атенаис пожала хрупкими плечами:

— Вы сами признали, месье аббат, что мало разбираетесь в подобных делах, а я и вовсе ничего в них не смыслю. Почему бы нам не послать за нотариусом? Как его имя? Мэтр… мэтр…

— Леже, — подсказал аббат.

— Да, мэтр Леже. Давайте вызовем его и все у него выясним.

Высказав эту идею, Атенаис тут же повернулась к Альдегонду и приказала ему отправить посыльного к мэтру Леже. Покончив с десертом, все удалились в желтую гостиную ждать прибытия юриста.

Через четверть часа доложили о приходе мэтра Леже. Он оказался щеголеватым человеком лет шестидесяти, облаченным в зеленый костюм хотя и из сукна, но хорошего покроя, с подбитыми ватой плечами и серебряными пуговицами. Галстук и манжеты были из превосходного батиста, а черные с проседью волосы слегка присыпаны пудрой. Лицу его с высоким лбом, острым носом и твердым волевым ртом придавали живость яркие карие глаза.

Поклонившись Атенаис, юрист почтительно поблагодарил ее, когда она указала ему на стул.

— В отсутствие моего отца, месье, я нуждаюсь в ваших услугах, — начала девушка и продолжала, слегка обернувшись к Роджеру: — Это месье Брюк из Страсбурга. Его обвиняют в убийстве одного старика. Пожалуйста, позаботьтесь, чтобы обвинение было отозвано.

Адвокат откашлялся и произнес:

— Я полностью в вашем распоряжении, мадемуазель, но позвольте заметить, что законы издаются королем и, следовательно, превыше всех нас. Выдвинутое обвинение не может быть отозвано по простому требованию, даже если это требование исходит от столь выдающейся особы, как ваш отец. Тем не менее я сделаю все, что могу, если мне будет позволено ознакомиться со всеми обстоятельствами.

Атенаис молча махнула веером в сторону Роджера, и он снова поведал о кошмарных событиях этого вечера.

Выслушав Роджера, мэтр Леже слегка склонил красивую голову:

— Если ваш рассказ точен, полагаю, есть надежда, что вы ошибаетесь, думая, будто месье Фуше намерен обвинить вас в убийстве доктора. Мне кажется более вероятным, что его попытки задержать вас были обусловлены желанием завладеть поясом с деньгами, а вы от волнения спутали его крики о происшедшем убийстве с призывами к другим обитателям гостиницы помешать вашему бегству.

— То же самое я сказала в конце обеда! — торжествующе воскликнула мадам Мари-Анже.

— Могу только молиться, чтобы вы оказались правы, — пробормотал Роджер.

— Более того, — продолжал адвокат, — если начнется процесс, месье Фуше придется давать ложные показания, дабы обосновать обвинение против вас. И если его обман будет доказан, не только все дело рассыплется в прах, но и у самого Фуше возникнут серьезные неприятности. Не вижу причин, по которым он должен идти на подобный риск, имея возможность честно признать, что убил доктора из самозащиты. Ведь так на самом деле и произошло, не правда ли?

— Да, будет нелегко доказать обратное, — подумав, согласился Роджер. — Все случилось настолько внезапно, что эта мысль не пришла мне в голову, но должен признать, что доктор ударил его рукоятью моей шпаги и собирался ударить снова, когда он выстрелил из пистолета.

— Вы готовы поклясться в этом перед магистратом?

— Да, если будет нужно.

— Отлично. Не забывайте, что в минуты, последовавшие за гибелью вашего друга, месье Фуше не имел оснований полагать, что вы охотно дадите показания, способные избавить его от обвинения в убийстве. Возможно, он подумал, что вы постараетесь отправить его на виселицу, и сразу же решил, что лучший путь к спасению — обвинить в убийстве вас. Тогда ваше слово было бы против его, а то, что вы взяли деньги, говорило бы в его пользу. Но до завтрашнего утра официальное расследование смерти доктора начато не будет, а я постараюсь повидать месье Фуше до начала следствия. Я сообщу ему о вашей готовности дать показания, что он убил доктора из самозащиты, и, по-моему, есть все основания надеяться, что у него хватит здравого смысла сознаться в этом.

— Я вам очень признателен, месье, — улыбнулся успокоенный Роджер. — Ваши слова сняли груз с моей души.

— Но вы еще отнюдь не выпутались из затруднений, — предупредил его мэтр Леже. — Вас, вполне возможно, задержат на время расследования, но, по крайней мере, у вас, как мне кажется, нет причин опасаться виселицы.

— Благодарю вас, месье, — сказала Атенаис. — Вы обнадежили нас, и я рассчитываю, что вы сделаете все от вас зависящее для месье Брюка.

Юрист поклонился:

— Ваши пожелания для меня закон, мадемуазель.

— Я слышала, вы только что вернулись из Парижа, мэтр Леже, — вступила в разговор мадам Мари-Анже. — Какие новости вы привезли из столицы?

— Все говорят о том, что его величество назначит месье де Калонна новым генеральным контролером финансов, — ответил юрист. — Полагают, что он проявит себя лучше тех, кто на короткий срок занимал этот пост в течение последних восемнадцати месяцев, ибо доверие к правительству пошатнулось после увольнения месье Неккера.

— А кто такой месье Неккер, мэтр? — осведомилась Атенаис. Роджер удивленно посмотрел на нее, так как даже он знал, что Неккер был знаменитым швейцарским банкиром, которого Людовик XVI призвал в надежде распутать паутину долгов и беспорядков, в которую угодили финансы Франции.

— В течение пяти лет он был главным советником его величества, мадемуазель, — улыбнулся адвокат. — Перед тем как его уволили два года назад, он опубликовал свой «Отчет короля», где впервые в истории нашей страны представил публике баланс, показывающий, каким образом король получает свои доходы и как они распределяются. Жаль, что двор помешал ему продолжить свои прогрессивные начинания.

Граф Люсьен нахмурился:

— Не вижу причин, почему король должен перед кем-то отчитываться в том, как он тратит свои деньги.

— Эти деньги получены благодаря налогам, которые платит народ, месье граф, поэтому народ имеет право знать, что с ними происходит.

— Думаю, теперь это признано всеми, — вставил аббат. — Но разве «Отчет» месье Неккера не вводил в заблуждение? Разве представленный в нем кредитный баланс не оказался ложным?

Мэтр Леже склонил голову:

— Увы, месье аббат, это так. Наше положение оказалось куда хуже, чем нам пытались внушить, но все же эта публикация стала шагом в нужном направлении, а тревожный дефицит был в основном следствием нашей помощи американцем против англичан.

— Эта ноша наконец-то снята с наших плеч, — заметила мадам Мари-Анже. — Окончательная ратификация мира действительно состоялась в прошлом месяце?

— Да, мадам. Париж ликовал по этому случаю, ведь одним из условий договора было удаление из Дюнкерка английских комиссаров, которые должны проверять, не возводятся ли укрепления вновь. Это унижение справедливо возмущало нацию.

Атенаис слушала со скучающим видом.

— Вы, месье Леже, видели моего отца в Париже? — спросила она.

— Да, мадемуазель. Месье маркиз был очень занят, проводя большую часть времени с графом де Верженном, министром иностранных дел его величества, но он оказал мне честь, приняв меня дважды, и я счастлив сообщить вам, что он прекрасно себя чувствует.

— И вы были в Версале?

Адвокат улыбнулся:

— Я не имею привилегии посещать двор, мадемуазель.

— Да, но у вас должны быть новости о жизни двора, которые куда интереснее скучных разговоров о деньгах и мирных договорах.

— При дворе, как всегда, развлекаются от обеда до утра. Для их величеств каждую неделю ставят три пьесы или оперы, а по вторникам и четвергам устраивают балы с большим ужином и игрой в карты. Королева только что распорядилась о еженедельных бал-маскарадах зимой, так что основным занятием придворных в остальные шесть дней будет подготовка костюмов. Недавно Париж и Версаль были переполнены гостями из Англии, и, говорят, ее величество выказывала им особое расположение.

— А почему она так поступает, — осведомилась Атенаис, — если еще восемь месяцев назад мы воевали с ними?

Нотариус скромно кашлянул:

— Королева сама себе закон, мадемуазель, и ей далеко не всегда нравится присоединяться к общенациональным предубеждениям. В данном случае общественное мнение представлено многими молодыми аристократами, воевавшими в Америке под командованием месье де Лафайета и графа, вашего дяди 65. Тамошний образ жизни пришелся им по душе. На них произвели глубокое впечатление непринужденные манеры, чувство равенства и отсутствие ограничений личной свободы, которыми наслаждаются американцы. Кто может порицать их за желание реформ, способных создать такой же образ жизни во Франции? В то же время многие при дворе настроены против подобных реформ, понимая, что в результате их могут потерять старинные привилегии. Они считают, что наша поддержка американцев была величайшей ошибкой, так как мы помогли им свергнуть их короля и изменить все традиции. Естественно, они считают английских аристократов, посещающих Версаль, истинными представителями закона, порядка и обычаев привилегированной касты. И во главе с королевой оказывают им самый теплый прием.

— Значит, королева права, — быстро заявила Атенаис, — а мой дядя — нет. Теперь я буду более благосклонно смотреть на англичан.

Мэтр Леже воздержался от комментариев и промолвил после паузы:

— Если мадемуазель больше не нуждается в моих услугах, могу я попросить разрешения удалиться?

Атенаис царственно кивнула, и нотариус, пообещав Роджеру утром первым делом увидеться с месье Фуше, с поклоном вышел из комнаты.

Оставшиеся продолжали беседу, покуда Атенаис не подняла веер, прикрывая зевок, и не сообщила, что намерена отправиться спать.

Вызванному Альдегонду поручили устроить Роджера на ночь, после чего молодой человек, поцеловав руку своей покровительнице, последовал за мажордомом в удобную, но скудно меблированную комнату на четвертом этаже.

Раздевшись, Роджер улегся в кровать и попытался разобраться в своих чувствах. Он все еще не пришел в себя после смерти доктора и тревожился из-за своего положения, но тем не менее не переставал думать об Атенаис де Рошамбо.

Роджер понимал, что девушка недопустимо своевольна и испорченна, но всецело приписывал это ее воспитанию, к тому же смелость и самоуверенность были качествами, которые всегда его восхищали. И все ее недостатки меркли перед красотой, никого совершеннее он до сей поры не видел. Было истинным удовольствием наблюдать за каждым ее движением, за игрой эмоций, отражающихся на лице, а причудливое сочетание наивности девочки и повадок женщины казалось поистине очаровательным. Ни одна другая девушка, которую встречал Роджер, даже отдаленно не походила на Атенаис, и теперь он твердо знал, что никогда не был влюблен в Джорджину.

Засыпая, Роджер думал о ярко-голубых глазах и золотых волосах Атенаис, понимая, что успел глубоко и безнадежно влюбиться.

Впрочем, ни тревоги, ни страсть не помешали ему проспать до тех пор, пока лакей не принес на подносе завтрак. Дома Роджер ел в постели, только когда болел, поэтому незнакомый обычай его удивил, причем не слишком приятно, не воспрепятствовав, однако, отменному аппетиту. Конечно, Роджер предпочел бы добротный английский завтрак наверху или внизу, но был вынужден признать, что petit dejeuner в доме французского аристократа не лишен положительных качеств. Вместо простых булочек с маслом и джемом, которые подавали с гостиницах, где ему приходилось останавливаться, на подносе он обнаружил чашку горячего шоколада, булочки с тмином, легкие, как перышки, бриоши, хрустящие рогалики, мед, три сорта варенья и свежие фрукты.

Попробовав все кушанья, Роджер встал, оделся и вышел из комнаты. Слуги подметали и убирали обширные апартаменты, и так как в желтой гостиной никого не оказалось, юноша спустился в холл, намереваясь узнать новости у мэтра Леже, как только тот прибудет в дом.

Появившийся Альдегонд, казалось, с неодобрением отнесся к его присутствию, и, когда Роджер спросил у него, когда спустится мадемуазель де Рошамбо, мажордом чопорно отозвался:

— Мадемуазель редко выходит из своих апартаментов до десяти часов.

Было всего начало девятого, и Роджеру пришлось болтаться без дела почти час. Наконец зазвенел колокольчик, и один из лакеев направился к входной двери.

К удивлению Роджера, за ней оказался не только мэтр Леже, но и месье Фуше.

— Доброе утро, месье Брюк, — поздоровался адвокат и добавил, обернувшись к Фуше: — Не будете ли вы любезны подождать здесь, пока я поговорю наедине с моим клиентом?

Он отвел Роджера в нишу между двумя высокими мраморными колоннами и тихо произнес:

— Думаю, дело закончится удовлетворительно, но теперь это в значительной степени зависит от вас. Суд начнет дознание по поводу смерти доктора Фенелона через полчаса, и если ваши показания совпадут с показаниями месье Фуше, то, несомненно, вы оба будете оправданы. Месье Фуше уже заявил полиции, что доктор покончил с собой. — Он сделал паузу и продолжил: — Надеюсь, вы понимаете, что я, адвокат, не могу советовать вам обманывать суд, и вы сами должны решить, что сообщите магистратам. Мадемуазель де Рошамбо дала мне ясные указания избавить вас от неприятностей, и, хотя я нахожу подобную меру весьма нетрадиционной, мне пришло в голову, что лучше всего будет свести вас с месье Фуше для приватной беседы до начала суда. Едва ли нужно объяснять, что ваши с ним интересы теперь абсолютно идентичны — прекратить дело без дальнейшего расследования. Вы согласны переговорить с ним?

— Да, если вы так советуете и если это неизбежно, — неохотно согласился Роджер.

— Отлично. Тогда следуйте за мной.

Поманив пальцем Фуше, мэтр Леже отвел обоих в просторную комнату, которая, судя по полкам с гроссбухами, была кабинетом. После этого он вышел и закрыл за собой дверь, оставив их наедине.

Подойдя к камину, Фуше повернулся спиной к узорчатой решетке, заложил руки за спину и, не глядя на Роджера, сказал:

— Обзаводиться врагами без нужды всегда противоречило моим принципам. Ваш адвокат утверждает, что вы хотите замять это дело. Если так, я к вашим услугам.

— Я бы хотел избежать задержания на длительный период расследования, — откровенно признался Роджер. — Тем не менее мне нелегко рассматривать убийцу моего старого друга иначе, чем врага.

— Ваше обвинение лишено оснований, — промолвил Фуше; его бледное лицо оставалось абсолютно невозмутимым. — Я убил его из самозащиты. Вы были этому свидетелем и знаете, что, не застрели я его, он вышиб бы мне мозги рукоятью шпаги, которой уже успел меня ударить.

Роджер не мог отрицать справедливости этих слов.

— Ну и что вы предлагаете? — спросил он.

— Я уже информировал служителей закона, что около восьми месяцев назад добился выдачи ордера на арест доктора. Это можно легко проверить, связавшись с властями Нанта. Заявил, что, обнаружив доктора по-прежнему на свободе, предупредил его вчера вечером, что намерен уведомить обо всем здешние власти. После этого он в приступе отчаяния выхватил из кармана пистолет и, прежде чем вы и я успели его остановить, выстрелил себе в голову. Так как у меня хватило ума оставить пистолет возле тела, подобная версия дает лазейку нам обоим, так что вам нужно всего лишь подтвердить мои показания и, возможно, заявить, что вы знали о наличии у доктора пистолета.

— По-моему, вы намеревались обвинить меня в убийстве, — заметил Роджер. — Не вижу причин, по которым я должен лгать, чтобы вытащить вас из неприятной ситуации.

— В самом деле, месье Брюк? — Маленький рот Фуше растянулся в усмешке. — Вы забываете, что, войдя в этот дом, продолжали лгать. Вы назвали себя уроженцем Эльзаса. Что касается вчерашнего вечера, то я принял определенные меры, чтобы остановить вас и завладеть вашим поясом с деньгами. Мне это не удалось, но сегодня обстоятельства изменились. Вы хотите, чтобы я уведомил благородное семейство де Рошамбо о том, что они покровительствуют самозванцу?

Роджер живо себе представил, какой почувствует стыд перед Атенаис, если его ложь будет разоблачена.

Искоса глядя на Роджера из-под тяжелых век, Фуше заметил его смущение и поспешил им воспользоваться:

— Кроме того, мистер Брук, я ведь еще не давал показаний перед магистратами, а между тем прекрасно умею приспосабливаться к обстоятельствам. Я могу им сказать, что во время вчерашнего допроса, тронутый вашей юностью и побуждаемый чувством сострадания, пытался защитить вас от последствий вашего преступления, но сегодня совесть велит мне сообщить всю правду, а именно, что, услышав о моем намерении добиться ареста доктора, вы пытались меня застрелить, но промахнулись и попали в вашего друга, а потом запаниковали и решили сбежать с его деньгами.

С растущей тревогой Роджер осознал, что за высоким бледным лбом рыжеволосого ораторианского проповедника кроется коварный изощренный ум. Такая история в целом соответствовала бы тому, что Фуше рассказал полиции вчера вечером, при этом Роджер мог быть обвинен, как минимум, в непредумышленном убийстве. Он знал, что не осмелится пойти на это, и медленно произнес:

— Хорошо. Я сделаю то, что вы предлагаете.

Фуше улыбнулся, глядя на свои ботинки.

— Возможно, вы не унаследовали доблесть, присущую английским адмиралам, но в этом деле проявляете мудрость, которая окажется куда более выгодной для вас, чем безрассудная отвага. Можете предоставить все объяснения мне. От вас потребуется только подтвердить, что я дал полный и правдивый отчет о происшедшем, и, если вас спросят, заявить, что доктор всегда имел при себе двуствольный пистолет. Нам пора идти, так как суд скоро начнет заседать.

Они вышли из комнаты, и мэтр Леже по равнодушной физиономии месье Фуше сразу понял, что они пришли к согласию, и повел их в свою карету.

В суде все прошло согласно намеченному плану. Дознание заняло четверть часа. Присяжные отсутствовали, но, посовещавшись, магистраты вынесли вердикт: доктор Аристотель Фенелон сам лишил себя жизни в момент временного помрачения ума, узнав, что его могут арестовать по обвинению, влекущему за собой смертный приговор.

После этого, даже не взглянув на Роджера, Фуше покинул здание суда и зашагал прочь. Роджер смотрел ему вслед, и мэтр Леже осведомился:

— Что вы теперь намерены делать, мой юный друг?

— Мне не терпится пойти в гостиницу, чтобы забрать мои деньги, — ответил Роджер. — Но приличия требуют сначала уведомить мадемуазель де Рошамбо о благополучном исходе дела.

— В таком случае я подвезу вас к особняку де Рошамбо, — предложил нотариус.

— Никогда не смогу отблагодарить вас по заслугам, месье, — сказал ему Роджер, когда они сели в карету. — Мои финансы, к сожалению, весьма ограничены, но если ваш гонорар в пределах моих возможностей, буду счастлив его выплатить.

— Нет, я не стану лишать вас ваших денег, — любезно отозвался месье Леже. — Достаточно одного взгляда, чтобы понять: вы честный юноша, а этот Фуше — мошенник, заслуживающий виселицы. Умоляю вас больше об этом не думать. Было удовольствием оказать вам услугу, и в любом случае это часть моего заработка — улаживать все юридические дела, связанные с семейством де Рошамбо. Маркиз достаточно богат, чтобы уплатить мне пару луидоров за утреннюю работу, и никогда об этом не забывает.

Десять минут спустя они подъехали к особняку де Рошамбо. Мэтр Леже высадил Роджера и поехал дальше. Роджер сразу же осведомился, может ли мадемуазель Атенаис принять его.

Вскоре Атенаис спустилась в холл. Солнечный свет играл в ее золотистых волосах, и она показалась Роджеру еще прекраснее. Он коротко сообщил ей об утренних событиях и снова поблагодарил за помощь.

Роджеру показалось, что девушка отнеслась к известию несколько равнодушно, спросив, что он собирается делать теперь, когда ему больше не грозит опасность.

— У меня не было времени об этом подумать, — быстро ответил он. — Но прежде всего я должен вернуться в гостиницу, чтобы позаботиться о похоронах доктора и забрать свои деньги.

— Конечно, — согласилась Атенаис. — Если возникнет необходимость, можете снова обратиться ко мне за помощью. — И, протянув ему руку для поцелуя, она повернулась, чтобы отдать распоряжения насчет шляпных картонок, которые несли вниз по лестнице две ее горничные.

Роджер разрывался между желанием задержаться у Атенаис и необходимостью вернуться в гостиницу, но, видя, что она занята другими делами, галантно поклонился на прощанье, вышел из дома и поспешил в «Дю Геклен».

Прибыв туда, Роджер узнал у хозяина, что тело доктора отправили в городской морг. Он осведомился о своих деньгах. Хозяин ответил, что никакого пояса с деньгами не находил и что его ему не передавали, поэтому они вдвоем отправились на поиски в темный коридор под лестницей.

Коридор был прямым и не имел ниш, чтобы подобная вещь могла долго оставаться незамеченной. Тщетно Роджер бродил взад-вперед и даже несколько раз поднимался по лестнице в надежде, что пояс с деньгами за что-то зацепился при падении. После четверти часа тщательных поисков ему пришлось признать, что денег здесь нет и что тот, кто его подобрал, давно сбежал вместе с ними.

Молодому англичанину пришло в голову, что Фуше мог забрать пояс, после неудачной погони вернувшись за ним в гостиницу, но у него не было доказательств. Не исключена возможность, что деньги присвоил хозяин или кто-то из слуг и постояльцев, решив, что пятьдесят четыре луидора стоят небольших угрызений совести.

Опечаленный Роджер прекратил поиски и занялся устройством похорон доктора. Имея лишь несколько франков в кармане, он оседлал Месье де Монтеня и, поехав к аптекарю, продал ему содержимое корзин за два луидора. Потом, скрепя сердце, за четыре кроны избавился от старого мула.

Получив во второй половине дня еще пару луидоров за медицинские инструменты доктора, Роджер отправился на поиски священника, который обеспечил бы его бедному старому другу достойное погребение. После того как вердикт суда стал известен в городе, это оказалось нелегким делом, но к вечеру он разыскал бедного священника в приходе Сент-Элье-де-Верн, который мыслил достаточно широко и за три луидора согласился совершить обряд погребения.

Следующим утром Роджер оказался единственным, кто провожал доктора в последний путь, и вернулся с похорон всего с четырьмя кронами и двумя франками в кармане. Расходы на погребение поглотили остатки того, что ему удалось выручить за имущество покойного партнера. Все же Роджер не слишком мрачно смотрел в будущее в надежде, что прекрасная маленькая покровительница найдет способ посодействовать его новой и более многообещающей карьере.

Покинув кладбище, Роджер поспешил в особняк де Рошамбо. На пороге его встретил надменный Альдегонд, который менее чем за минуту с явным удовольствием обратил в прах все его надежды.

— Мадемуазель вчера уехала в сельский замок сеньора маркиза, — сообщил мажордом. — И вернется в Рен не ранее чем через семь недель. — После этого он захлопнул дверь.

Роджер уныло побрел прочь. Снова сбылось предсказание Джорджины: партнерство со старым Аристотелем Фенелоном не принесло ему ничего хорошего. Он снова оказался в том же положении, что и одиннадцать недель тому назад. Фактически ситуация даже ухудшилась, так как лето кончилось, а он все еще находился далеко от дома и почти без гроша в кармане. Роджер был слишком молод, чтобы играть роль странствующего лекаря, который объехал весь свет в поисках сотен чудодейственных снадобий, а другого ремесла не знал. Снова он оказался в одиночестве в чужой стране, не имея ни друзей, ни перспектив на будущее.

Глава 12

ЧЕЛОВЕК В ЗЕЛЕНОМ

Шагая без определенной цели в сторону от особняка де Рошамбо, Роджер предавался мрачным мыслям, среди которых наиболее четкой была одна: в течение нескольких дней он должен найти себе какую-нибудь работу. Рен располагался милях в пятидесяти от Сен-Мало, ближайшего морского порта. Роджер был готов признать себя побежденным и умолять перевезти его через пролив, обещая отработать переезд, но несколько его крон не могли обеспечить ему поддержку во время столь длительного похода, а бедность французских деревень не позволяла ему рассчитывать на еду и ночлег в обмен на случайную работу. Чем бы он ни решил заняться позже, прежде всего следовало найти работу в Рене, дабы накопить хотя бы пять луидоров, прежде чем строить планы на будущее.

Неожиданно Роджеру пришло в голову, что он вовсе не лишен дружеской поддержки. Мэтр Леже не только помог ему советом по указанию Атенаис, но и вел себя по отношению к нему в высшей степени любезно.

Через некоторое время Роджер снова предстал перед напыщенным месье Альдегондом, который сообщил, что адвокат живет на улице д'Антрен, неподалеку от ратуши, и что эта улица находится по другую сторону площади.

Следуя полученным инструкциям, Роджер быстро разыскал нужный дом. Большое старинное здание служило одновременно и жильем и конторой, судя по зеленым проволочным жалюзи на окнах первого этажа и головам нескольких молодых людей, склонившимся над гроссбухами. Войдя, Роджер назвал свое имя и сказал, что хотел бы повидать мэтра Леже.

Молодой парень, чуть старше его, с огненно-рыжими волосами и веснушчатой физиономией, попросил Роджера подождать в маленькой, пахнущей плесенью приемной. Через десять минут он вернулся и проводил Роджера в комнату на втором этаже, где за большим столом, заваленным книгами и пергаментами, сидел безукоризненно одетый мэтр Леже.

— Добрый день, мой юный друг, — радушно приветствовал посетителя человек в зеленом. — Чем могу служить?

— Мне нужны ваши совет и помощь, если вы будете любезны предоставить их мне, — ответил Роджер, садясь в удобное кресло, на которое указал ему адвокат. Без долгих предисловий он объяснил, в сколь затруднительном положении оказался после смерти доктора Аристотеля Фенелона.

Мэтр Леже приладил на тонкий острый нос очки в стальной оправе, соединил кончики пальцев и внимательно выслушал рассказ. Едва Роджер умолк, он промолвил:

— Ваше положение не из легких, и думаю, что лучшим выходом для вас было бы вернуться к родителям. Если я ссужу вас деньгами на путешествие в Страсбург, вы можете гарантировать их возмещение?

Роджер слегка покраснел. Может, подумал он, взять деньги и воспользоваться ими для возвращения в Англию? Но все в нем запротестовало при мысли о появлении дома без гроша в кармане в расчете на отцовское милосердие, поэтому он смущенно ответил:

— Ваше предложение, месье, в высшей степени любезно, и я глубоко вам за него признателен. Но я оставил дом из-за ссоры с отцом, который сделал мою жизнь невыносимой, поэтому не могу подумать о возвращении, прежде чем найду возможность заработать себе на жизнь.

Адвокат сочувственно кивнул:

— Ну, в таком случае, если вы сообщите мне вашу квалификацию, я посмотрю, не удастся ли мне предложить вам что-либо подходящее.

— В школе, месье, я хорошо успевал в сочинении и чистописании. К несчастью, я ничего не знаю о бухгалтерии, зато силен в языках — мой наставник много раз хвалил меня за успехи в латыни и греческом.

Мэтр Леже посмотрел на молодого человека с интересом:

— Хорошее знание латыни — ценное качество. К тому же вы, разумеется, свободно говорите и пишете по-немецки?

Это был удар, которого Роджер не ожидал, и, чтобы отразить его, требовалось признаться во лжи относительно своего эльзасского происхождения, но Роджер нашел компромиссный вариант.

— Я также очень хорошо владею английским, — быстро сказал он. — Говорят, что у меня природный дар к этому языку.

— Знание языков вкупе с бойким пером и хорошим почерком свидетельствуют о пригодности к ученой профессии, — заметил мэтр Леже. — Вам не приходило в голову посвятить себя юриспруденции?

Роджер вновь оказался в тупике. Он жаждал путешествий и приключений, и лишь немногие занятия были дальше от подобной жизни, чем корпение над юридическими документами. Но в данный момент он размышлял не о постоянной карьере, а всего лишь о временной работе с целью избежать голода, поэтому тактично ответил:

— Нет, месье, я не задумывался об этом, но профессия, несомненно, почетная и интересная.

Нотариус сухо улыбнулся:

— Во Франции она более прочих способна создать положение тому, кто не может похвастаться благородным происхождением. Другой вопрос, покажется ли эта профессия интересной такому энергичному и горячему юноше, как вы. Сколько вам лет?

— Семнадцать, — солгал Роджер, увеличив свой возраст, как ему казалось, до максимально правдоподобного размера.

— Тогда вы слишком взрослый, чтобы быть учеником, тем более что родители, чьи дети обучаются у меня профессии, платят мне за это и были бы возмущены, если бы я взял вас без гонорара.

Заметив, как вытянулось лицо Роджера, мэтр Леже тактично добавил:

— Как бы то ни было, с этой проблемой можно справиться. У меня создалось впечатление, что вы обладаете быстрым умом, и если ваша латынь настолько хороша, как вы говорите, я бы мог предложить вам работу. — Порывшись в бумагах, он выбрал одну из них и протянул ее через стол. — Взгляните, что вы об этом думаете?

На мгновение Роджер оторопел от юридических терминов, которыми изобиловал документ, но вскоре он смог определить, что это закладная на какие-то поля и маленький виноградник, и даже назвать условия выплаты.

— Неплохо, учитывая, что вы едва ли знакомы с нашей юридической терминологией, — одобрил мэтр Леже. — Большинство бумаг, с которыми нам приходится иметь дело, написано по-латыни. Недавно я лишился второго латинского переписчика, так что мог бы предложить вам его место, но жалованье небольшое.

— Какое именно? — с беспокойством осведомился Роджер.

— Двенадцать луидоров в год.

Лицо Роджера снова вытянулось. Это означало менее пяти шиллингов в неделю. Он всегда знал, что клерки — угнетенный и низкооплачиваемый класс, но не представлял, что самым младшим из них платят так мало.

— Это очень любезно с вашей стороны, — промямлил Роджер, — но боюсь, что едва ли смогу существовать на подобное жалованье.

— Вам и не придется этого делать, — отозвался адвокат. — Возможно, я не вполне ясно выразился. Мы говорили о моих учениках, и хотя обстоятельства не позволяют вам присоединиться к ним, учитывая ваш возраст, я подумал о вас как об одном из них. Иными словами, вы будете спать и питаться вместе с моими учениками за мой счет, а луидор в месяц сможете тратить на развлечения или подарки какой-нибудь молодой женщине.

Это меняло дело. Конечно, луидор в месяц не был состоянием, тем более после почти полулуидора в день, которые Роджер зарабатывал во время недавнего партнерства с доктором. Казалось вопиющей несправедливостью, что плата за честный труд во столько раз меньше, чем за беззастенчивое шарлатанство, но этого следовало ожидать. И все-таки предложение мэтра Леже избавляло от зимних бедствий и давало возможность скопить к весне достаточно денег для возвращения в Англию, если за это время не подвернется что-либо более прибыльное. Учитывая, что адвокату обычно платили родители учеников, а в данном случае он был готов выплачивать жалованье, предложение выглядело необычайно щедрым, что и признал Роджер с присущей ему честностью, так как обстоятельства не вынуждали его скрывать мотивы своих поступков.

Мэтр Леже снова улыбнулся:

— Отчасти я руководствовался мыслью, что никто не станет хорошо и усердно работать, не имея в кармане нескольких франков на личные нужды, но в Рене я пользуюсь репутацией достаточно проницательного человека, чтобы не заключать невыгодных сделок. Вы скоро узнаете, что мои ученики — компания лодырей, не имеющих ни ума, ни знаний, в то время как вы, месье Брюк, несомненно, смышленый и образованный молодой человек, и если будете хотя бы с умеренным усердием выполнять поручения, то с лихвой отработаете ваши двенадцать луидоров в год, так что я в итоге останусь с прибылью.

— Сделаю все от меня зависящее, чтобы отплатить за вашу доброту, — с искренней признательностью ответил Роджер. — Когда мне приступить к работе?

— Чем скорее, тем лучше, ведь вам требуется только доставить вещи из «Дю Геклена». Теперь пойдемте со мной, и я представлю вас будущим коллегам, а вечером вы сможете здесь обосноваться.

Роджер поднялся; адвокат несколько секунд задумчиво смотрел на бумаги, потом сказал:

— Многие мои ученики старше вас и после трех лет обучения все еще работают без жалованья. Вы будете делить с ними кров и пищу, и, чтобы избежать возможной зависти по причине того, что вам жалованье платят, думаю, было бы разумным пойти на небольшой обман. Моя жена — уроженка Артуа и имеет много родственников в северных провинциях. Предлагаю сообщить всем, что вы один из ее кузенов, так как родство покажется веской причиной для особых условий, которые я вам предоставляю.

— Вы вправе принять меры, чтобы я не стал источником неприятностей, — согласился Роджер. — Но не будет ли разумным представить меня мадам Леже, прежде чем я познакомлюсь с вашими учениками, дабы мы смогли обсудить все детали родства на случай, если мне станут задавать вопросы?

— Я бы так и поступил, но мадам Леже сопровождала меня во время недавнего визита в Париж и еще не вернулась. Я обо всем ей напишу, так что по возвращении она приветствует вас как родственника, а пока говорите всем, что ваша матушка урожденная Коломба, так как это девичья фамилия моей жены.

Мэтр Леже спустился вниз, чтобы представить Роджера его новым коллегам.

Старшим клерком был согбенный старик по имени Фюзье, но Брошар, его помощник — крепкий, широкоплечий мужчина лет сорока, — показался Роджеру куда более яркой личностью. Трех других наемных клерков звали Гинье, Тайпье и Рюто, причем последний был старшим латинским переписчиком, под началом которого Роджеру предстояло работать. Они показались ему унылыми и скучными людьми, и он обрадовался, что не избрал юриспруденцию своей постоянной профессией.

Ученики — Юто, Катрво, Дуи, Монсто и Кола — были представлены в порядке старшинства. Роджер рассудил, что названный им возраст — семнадцать лет — делает его моложе первых двух, примерно одних лет с Дуи и старше двух последних, которые недавно поступили в контору, хотя в действительности он, возможно, был одного возраста с самыми младшими.

Юто был высоким, светловолосым и туповатым деревенщиной; Катрво — смуглым худощавым парнем, одетым чуть лучше остальных; Дуи — тем самым рыжим юнцом, который впустил его в дом; Монсто — прыщавым недорослем, а Кола — проказливого вида пареньком со смышленым взглядом.

Роджер обнаружил, что весь первый этаж занят конторскими помещениями. Ученики трудились в задней комнате под наблюдением широкоплечего Брошара. Клерки занимали переднюю комнату, за исключением старика Фюзье, который имел личный кабинет по другую сторону лестницы, рядом с приемной. Было решено, что Роджеру, нанятому для переписки документов, удобнее работать в комнате клерков, по соседству с местом его непосредственного начальника Рюто.

По окончании представлений Роджера поручили младшему ученику, Кола, дабы тот показал ему его жилье. Юнец с озорной физиономией повел Роджера наверх, где два чердачных помещения были переделаны в комнату для учеников. Помещение все равно оставалось тесным: шесть низеньких кроватей на колесиках всего на несколько дюймов отстояли друг от друга, а низкий потолок делал заставленное мебелью помещение крайне душным.

— Это ваша, — сообщил Кола, указывая на кровать в дальнем углу. — И, клянусь всеми святыми, я рад вас видеть.

— Благодарю, — отозвался Роджер, которому это странное приветствие показалось несколько подозрительным.

— Вы еще не знаете, во что ввязались, — усмехнулся Кола. — Теперь вы — младший ученик и будете вести собачью жизнь, покуда какой-нибудь новичок не займет ваше место.

— Но я не ученик, — твердо заявил Роджер.

— Черта с два! — усмехнулся Кола. — Коль скоро вы делите с нами комнату, значит, вы один из нас. Теперь вам придется вставать на час раньше остальных и таскать нам воду для умывания, приносить сладости от кондитера Жюльена и относить записки от Юто и Монсто их любовницам. Вы будете выносить помои и застилать наши постели в обеденный перерыв. Утром у вас не останется для этого времени, так как вы должны подмести контору, опустошить мусорные корзины и наполнить чернильницы, если не предпочтете делать это с вечера, но я к вечеру был без задних ног после того, как эта скотина Брошар гонял меня восемь часов подряд.

Роджер стиснул зубы. Принимая предложение мэтра Леже, он ожидал долгих часов скучной утомительной работы, но не собирался снова очутиться в школе, а юный Кола обрисовал ему картину куда более изнурительного существования, чем то, которое вели даже самые младшие ученики в Шерборне.

— Я буду делать все необходимое в конторе, если это от меня потребуют, — сказал Роджер, — но за водой и по прочим вашим личным делам вам придется ходить самим.

— Посмотрим, — фыркнул Кола. — Юто силен, как бык, и так же легко приходит в ярость. Если разозлите его, вам будет худо. И не думайте, что сможете ябедничать мэтру Леже. В этом случае мы превратим вашу жизнь в ад.

Помолчав, он добавил более доброжелательным тоном:

— Послушайтесь моего совета и делайте то, что прикажет Юто. Вы скоро привыкнете, да и я буду вам помогать. Постарайтесь поладить с Брижитт, кухаркой, и она станет давать вам солидную порцию за обедом.

Роджер принял эту запоздалую оливковую ветвь, отложив решение, до какой степени он должен угождать другим ученикам. После этого он сказал, что должен принести свои вещи из «Дю Геклена».

Роджер уже расплатился по счету утром, так что ему оставалось только уложить сумку, поэтому он решил прогуляться по городу, чтобы обдумать новую ситуацию, в которой очутился.

Помимо чувства утраты, испытываемого им после смерти старого Аристотеля Фенелона, Роджера угнетало сознание того, что он лишается вольной жизни на дорогах, постоянной перемены мест, соответствующей складу его характера. В сравнении с этим работа в адвокатской конторе представлялась ему утомительной и нудной, однако она гарантировала более или менее надежное существование и избавляла от опасностей, которыми чревата жизнь бездомного бродяги.

Несмотря на заботы, Роджер не переставал думать об Атенаис. По словам месье Альдегонда, ее не будет в Рене несколько недель, но когда-нибудь она должна вернуться. Роджер чувствовал, что не сможет покинуть Рен, не увидев ее снова, так что временная работа у мэтра Леже казалась наилучшим выходом.

Одно тревожило Роджера: хозяин считал само собой разумеющимся, что его новый переписчик знает немецкий, и, хотя казалось маловероятным, что через его контору проходит много немецкой корреспонденции, молодой человек не хотел быть пойманным на лжи, и не столько из страха за себя, сколько из-за неловкой ситуации, в которой окажется его благодетель, представив своего подопечного как родственника супруги.

Разумеется, Роджер не мог надеяться овладеть языком за несколько недель без должного обучения, но чувствовал, что с помощью учебника немецкой грамматики, тайно занимаясь в свободные часы, сможет изучить язык настолько, чтобы понимать содержание писем. Найдя на набережной Ламене книжную лавку, Роджер приобрел там «Первые шаги в немецком языке» и франко-немецкий словарь.

Начало смеркаться, поэтому он ускорил шаг, забрал вещи из «Дю Геклена» и направился в дом адвоката на улице д'Антрен.

На чердаке Роджер застал соседей по комнате — они прихорашивались перед ужином. Новичка тут же засыпали вопросами, на которые он старался отвечать вежливо, но не обнаруживая конкретные детали своего прошлого.

Смуглый, хорошо одетый Катрво допытывался настойчивее остальных, однако самые неприятные слова прозвучали из уст угрюмого Юто:

— Вы родственник мадам Леже, верно? Ну так не воображайте, что из-за этого мы будем обходиться с вами по-особому. Вы теперь самый младший здесь и можете считать себя нашим слугой.

— Нет-нет, — насмешливо запротестовал Катрво, — ты ставишь вопрос слишком грубо, Юто. Месье Брюк не слуга, а наш друг, который будет счастлив оказывать нам маленькие услуги, и в знак искренней дружбы он как раз собирался поставить полдюжины бутылок хорошего вина, которое мы выпьем за его здоровье.

Роджер знал, что обычай, согласно которому новичок должен угощать остальных, существует повсеместно, поэтому сразу же ответил:

— Я с удовольствием это сделаю, господа, если вы укажете мне, где лучше купить вино.

— После ужина я отведу вас в хорошее местечко за углом, — вызвался Катрво. — А сейчас пора спускаться.

В этот момент зазвонил колокольчик, и все бросились к двери, оставив Роджера и Катрво позади.

— Невоспитанные мужланы, — проворчал смуглый молодой человек. — По тому, как они бросаются за едой, каждый поймет, что они из крестьянских семей, но я сразу понял, месье Брюк, что вы получили хорошее воспитание.

— Это правда, месье, и я счастлив сделать вам тот же комплимент.

— Тогда, я уверен, мы станем друзьями. В эти времена люди, претендующие на хорошее происхождение, должны держаться вместе. Но я хочу вас предупредить, чтобы вы не перечили Юто. Он не только силен, но и хитер и в состоянии сделать вашу жизнь невыносимой, если вы откажетесь повиноваться его капризам.

— Благодарю за предупреждение, — сказал Роджер. — Что до вашего предложения дружбы, месье, то я с радостью его принимаю. Если мое положение здесь будет нелегким, для меня станет величайшим утешением иметь рядом человека, с которым я могу говорить свободно.

Спустившись на первый этаж, Катрво провел Роджера по короткому коридору в одноэтажное крыло дома, тянувшееся вдоль маленького двора. Там находилась столовая и кухня.

Роджер полагал, что ученики питаются вместе с хозяином дома, но Катрво объяснил, что этой привилегии удостоен только Брошар и что их с хозяином обслуживает Эме, пятнадцатилетняя служанка. Остальные сами себя обслуживают в кухне, которая считается достаточно хорошей для учеников.

Все уже сидели за большим сосновым столом, и Брижитт, полногрудая молодая кухарка, накладывала в тарелки тушеное мясо. Роджер пожелал ей доброго вечера и, когда она обслужила его, принялся за еду, но прежде чем он успел съесть треть своей порции, остальные опустошили тарелки и потребовали добавки. Прежде чем очередь дошла до Роджера, Юто заказал третью порцию, после чего кастрюля опустела, что вызвало дружный смех по адресу новичка. Остались только хлеб и сыр, но в достаточном количестве, поэтому Роджер встал из-за стола сытым.

Закончив еду, все отправились в город, и Катрво, отстав от остальных, повел Роджера в маленькую таверну, где предложил распить бутылку вдвоем.

— Нам понадобится на это больше получаса, — запротестовал Роджер, крайне стесненный в средствах. — Другие не станут сердиться, что им придется ждать так долго?

— Да нет, у нас достаточно времени, — пожал плечами Катрво. — По будням у нас для досуга всего несколько часов после ужина. Все мы по вечерам обычно встречаемся с девушками, но должны возвратиться к десяти, так как Брошар в это время запирает дверь и опоздавших ждут неприятности. Поэтому нам приходится распивать вино в комнате, но можете не сомневаться, что никто не вернется прежде, чем начнут звонить колокола собора Святого Петра.

— Какое вино вы предпочитаете? — осведомился Роджер, стараясь скрыть свое беспокойство, хватит ли ему денег на вечернюю пирушку.

— Здесь есть хорошее и недорогое «Шато неф дю Пап», а для дома сойдет вино попроще, — к его облегчению, ответил новый друг. — Эти клоуны все равно ничего не смыслят в вине, не могут отличить один сорт от другого, им лишь бы напиться.

Молодые люди устроились в одной из кабинок, и, пока наслаждались превосходным вином, Катрво рассказывал Роджеру о мэтре Леже и его домочадцах. Сам адвокат — проницательный человек и добрый хозяин. Мадам Леже значительно моложе мужа; хорошенькая женщина и неисправимая кокетка. Старый Фюзье отлично знает закон, но во всех прочих отношениях окончательно выжил из ума и почти ни с кем не общается. Всем заправляет Брошар, который домогается партнерства. Он умен и требователен. Помимо дел фирмы, его интересует только политика. Брошар — неистовый реформатор и, если теперешнее недовольство перерастет в мятеж, может оказаться опасным. Дуи, третий ученик, напротив, глубоко религиозен, а церковь все еще обладает немалым могуществом в Бретани. Будучи вольнодумцем, Брошар часто вступает в горячие споры с Дуи. Сам Катрво не бретонец — он приехал из Прованса.

Роджер понял, что, помимо мэтра Леже, Катрво и Брошар были единственными серьезными людьми в доме. Остальные вели праздный образ жизни и интересовались только постоянно обновляющимися любовными связями.

— А почему у вас этим вечером нет свидания? — спросил Роджер, выслушав откровения Катрво насчет любовных приключений его коллег.

Красивый молодой провансалец искоса взглянул на него:

— Вы еще не встречали Манон Прюдо, не так ли? Она племянница мэтра Леже и ведет хозяйство в отсутствие мадам. Манон Прюдо — парижанка и на сто голов выше ренских шлюшек, с которыми забавляются остальные. Зачем же мне куда-то ходить, когда дома есть такой лакомый кусочек?

Часы пробили четверть десятого, и молодые люди, купив шесть бутылок столового вина, которое, к облегчению Роджера, стоило всего по полфранка, отправились домой. Через несколько минут начали возвращаться остальные ученики, вино разлили в оловянные кружки, и все уселись на кровати отмечать присоединение Роджера к их компании.

Некоторое время разговор вращался вокруг обитателей дома и городских девушек, незнакомых Роджеру, но потом ученики начали расспрашивать юношу о его жизни, и ему пришлось призвать на помощь все богатство своей фантазии.

Вскоре Роджер понял, что его коллеги скорее примитивны и невоспитанны, чем злы, и что он знает об окружающем мире больше их всех, вместе взятых (разумеется, исключая Катрво). Никто из них не бывал в городе больше Рена, а образование, полученное Роджером в английской школе, превосходило все, чему они могли научиться у католических священников в маленьких городских коллежах.

Когда пять бутылок из шести были опустошены, Роджер убедился, что произвел на учеников впечатление и что они испытывают к нему определенное уважение, хотя и смешанное с завистью, так что если он будет удачно вести свою игру, то сумеет с ними поладить. С целью дальнейшего повышения престижа Роджер поведал о своем поединке с де Рубеком, правда перенеся место происшествия в Страсбург и представив его как случайную стычку с пьяным повесой во время ночного возвращения домой.

Сначала ученики сочли его хвастуном и начали поддразнивать с полупьяными ухмылками, но Роджер извлек из-под кровати свою длинную шпагу и показал ее удивленным товарищам.

— Хотите верьте, хотите нет, но я готов драться с любым из вас либо в фехтовальном зале на рапирах с шишечками на острие, либо за городом на настоящих шпагах.

За этим полушутливым заявлением последовала краткая напряженная пауза. Роджер сомневался, что кто-нибудь из учеников хотя бы раз в жизни держал в руке шпагу, и был уверен, что его вызов не будет принят, но с интересом ждал отклика.

Верзила Юто ответил за всех:

— Я — человек из народа, и рапира не для таких, как мы, но я достаточно силен, чтобы переломить вас пополам, мой маленький петушок. Пока я здесь, вы будете оказывать мне уважение и прислуживать старшим.

Роджер быстро сообразил, что ему никогда не запугать Юто и не внушить страх остальным, пока они пользуются его поддержкой, поэтому он привел в действие план, который придумал с целью расколоть компанию.

— Месье Юто, — заявил Роджер с внезапной серьезностью, — я не собираюсь отказывать вам в уважении или услугах, которые вы от меня потребуете. Но я уверен, вы согласитесь, что так как я не являюсь платным учеником, то имею право предложить, чтобы мой возраст указывал, кому мне прислуживать, а кому нет.

— Это новшество мне не по душе, — всполошился Дуи.

— По душе оно тебе или нет, ты будешь делать то, что тебе скажут, — поставил его на место Катрво. — Сколько вам лет, Брюк?

— Семнадцать и три месяца, — солгал Роджер, снова увеличивая свой возраст, как ему казалось, до максимально правдоподобного предела. Однако он мог бы смело прибавить еще полгода, так как настолько впечатлил учеников своей сметливостью и широтой знаний, что они бы безоговорочно ему поверили.

— Мы отмечали день рождения Дуи в конце сентября, — заметил Катрво, — значит, ему семнадцать и несколько недель. Мне восемнадцать с половиной, а Юто почти двадцать.

— Отлично, — сказал Роджер. — Я буду служить вам, месье Катрво, и месье Юто по мере своих способностей, но остальным придется устраивать свои дела самостоятельно.

— Это против наших обычаев, — возразил Юто.

— А как насчет уборки конторы? — сердито осведомился юный Кола. — В течение восьми месяцев я проделывал это каждый день и думал, что мое время подходит к концу. Ну а теперь шестая кровать занята, мэтр Леже не сможет взять нового ученика, пока не уйдет Юто, а это будет не раньше следующего Троицына дня. Несправедливо, что мне придется заниматься этим шестнадцать месяцев, тогда как обычный срок меньше года.

Роджер почувствовал, что его план избавления от роли общей прислуги готов провалиться, и быстро сказал:

— Я готов разделить с вами работу в конторе. — Подняв последнюю бутылку вина, Роджер наполнил стаканы двух старших коллег и добавил: — Решать вам, месье Юто, но, учитывая мой возраст и то, что я не платный ученик, взываю к вашему чувству справедливости.

Катрво внезапно пришел ему на помощь:

— Аргументы Брюка вполне убедительны. Все мы — юристы, и наши правила должны быть справедливыми.

— Я не стану снова все делать сам, — заявил Дуи, а молчаливый и туповатый на вид Монсто кивнул в знак согласия.

— Кола будет по-прежнему обслуживать вас двоих, а Брюк займется нами, — сказал Катрво. — Это достаточно справедливо, не так ли, Юто?

Верзила пожал широкими плечами:

— Как знаешь. Пока меня обслуживают, мне все равно, как младшие разберутся друг с другом.

Итак, проблема была улажена, и подвыпившие ученики отправились спать. Роджер был доволен тем, что его ловкая дипломатия, по крайней мере, уменьшила число хозяев с пяти до двух.

На следующее утро, принеся вместе с Кола воду для умывания и оказав ему помощь в уборке конторских помещений, Роджер позавтракал в кухне с остальными учениками и сразу же принялся за переписывание латинских документов под наблюдением Рюто.

Старший переписчик оказался тощим очкастым субъектом лет тридцати пяти, страдавшим постоянным кашлем. Он был лишен честолюбия и, прослужив переписчиком последние десять лет, намеревался остаться им до конца дней. Но Рюто знал свое дело и стремился поделиться с Роджером накопленным опытом, составив для него список латинских юридических терминов и при любом затруднении приходя ему на помощь.

Как и опасался Роджер, его работа оказалась весьма монотонной, и, когда притупилось ощущение новизны, он почувствовал, что судьба сыграла с ним скверную шутку, заставив зарабатывать на жизнь подобным образом.

Вскоре Роджер осознал, что, хотя ему удалось избавить себя от участи раба всех своих коллег, обслуживать одного Юто было куда тяжелее, чем быть новичком в Шерборне. Единственными интересами грубого и здоровенного бретонца были выпивка и женщины. Брижитт, румяная и полногрудая кухарка, была его постоянной любовницей, но в те ночи, которые Юто не проводил в ее каморке на первом этаже, он тайком выбирался из дома после того, как запирали двери, и до утра развлекался с девицами легкого поведения, обитавшими по соседству.

План подобных ночных эскапад был прост: Юто спускался по канату из чердачного окна на выступающую крышу кухни и спрыгивал с нее во двор. Но чтобы во время отсутствия юного бретонца канат не увидели из нижних окон, его нужно было поднимать и снова спускать, когда гуляка возвращался. Это было одной из обязанностей новичков, и, так как Юто обычно колобродил до самого рассвета, Роджеру приходилось спать с привязанной к мизинцу веревкой, другой конец которой свисал через окно во двор, дабы Юто мог, дернув за него, подать сигнал о возвращении.

Роджера приводило в бешенство то, что три или четыре ночи в неделю его будили, болезненно дергая за руку, тем более что Юто часто возвращался пьяным, и нужно было укладывать его в постель, а после убирать омерзительную массу, которой его рвало. Но тут ничего нельзя было поделать, так как единственный раз, когда Роджер рискнул протестовать, Юто отменным пинком сбил его с ног.

Другой раздражающей, хотя и не столь неприятной обязанностью была необходимость во время полуденного перерыва относить любовные записки Юто его последним жертвам. Так как вкусы старшего ученика ни в коей мере не являлись взыскательными, диапазон его побед простирался от прачек до девиц, которые считались общественным достоянием.

Как правило, это были грубые и злобные бабенки. Некоторые из них, сделав Роджеру авансы и не добившись успеха, взяли себе за моду дразнить его ханжой и заставляли краснеть от изрыгаемых ими непристойностей каждый раз, когда он приходил к ним. Роджер возненавидел эти поручения, тем более что они отнимали время, которое он мог бы использовать для изучения немецкого языка. Роджер не осмеливался приносить свои учебники в дом мэтра Леже, поэтому его единственной возможностью для занятий, помимо воскресений, был час после dejeuner, который он в погожий день мог провести на скамейке в платановой аллее.

Катрво, в отличие от остальных, продолжал обходиться с ним, как с другом, но, возможно из страха потерять престиж, также требовал от него услуг. Однако поручения Катрво были менее обременительны, чем приказы бретонца, и в основном заключались в покупке лент, сладостей и прочих подарков для мадемуазель Манон Прюдо.

Роджер иногда встречал Манон на лестнице или в дверях и не находил ее особенно хорошенькой, но у нее были блестящие и шаловливые черные глаза и красивая фигура. Ей было года двадцать два, и по тем временам она давно должна была выйти замуж, но ходил слух, что в Париже у нее был незаконный ребенок и скандал вынудил ее поселиться у дяди в Рене. В любом случае Роджер не обманывался относительно ее целомудрия, так как часто, вставая рано утром, когда возвращался Юто, видел кровать Катрво пустой.

После трех недель скучного и унизительного существования в доме мэтра Леже Роджер начал чувствовать, что долго этого не вынесет. Мысли об Атенаис все еще не покидали его, но ведь он видел ее так мало, и хотя хрупкая и в то же время властная внешность девушки произвела на него неизгладимое впечатление, ее красота понемногу стала тускнеть в его памяти. Роджер знал, что Атенаис еще долго будет оставаться для него божеством, но перспективы снова ее увидеть казались призрачными, а возможность жениться на ней была равна нулю.

Как-то в конце октября, задумавшись о своем печальном положении, Роджер осознал, что миновало ровно три месяца с тех пор, как он покинул дом. К этому времени его отец должен был получить новое назначение, и если он отплыл на отдаленную базу, то вернется в Англию не ранее чем через год. В таком случае горизонт чист для его собственного возвращения. Конечно, это возвращение будет лишено блеска, на который надеялся Роджер, но, по крайней мере, он сможет сказать, что три месяца самостоятельной жизни в чужой стране для его возраста — немалое достижение. И хотя Роджер все еще не был готов предстать перед разгневанным отцом, он чувствовал, что не спасует перед матерью.

С этой мыслью Роджер решил написать ей и, подчинившись душевному порыву, сделал это в тот же день.

В письме Роджер ничего не сообщил о едва не окончившемся катастрофой плавании с контрабандистами и о бедном старом Аристотеле Фенелоне, обрисовав свое положение более выгодным, чем оно было в действительности. Он снова попросил прощения за беспокойство, причиненное своим бегством, добавив, что со здоровьем у него все в порядке и что ему удалось получить место у ведущего ренского адвоката. Роджер признал, что для джентльмена не слишком достойно служить клерком в адвокатской конторе, но, по его мнению, это лучше, чем жалкое существование мичмана на военном корабле. Он объяснил, что не намерен делать юриспруденцию своей профессией, но вынужден этим заниматься, чтобы заработать на жизнь, так как не может вернуться, если отец еще дома. В случае, если адмирал снова отправился в плавание, он готов приплыть в Англию и обсудить с матерью планы на будущее. Роджер не стал информировать мать о том, что у него отсутствуют средства для возвращения, решив попросить у нее денег, если получит благосклонный ответ на первое письмо.

Роджеру хотелось как можно скорее получить весточку от матери. Справившись на почте, он узнал, что его послание может добираться в Англию целый месяц, но если отправить его экспрессом, то на это уйдет от семи до десяти дней в зависимости от погоды, поэтому Роджер потратил последние две кроны на ускоренную доставку.

Так как его отец недавно стал контр-адмиралом, можно было не сомневаться, что он быстро получил назначение, и юноша надеялся, что его родитель уже в море. И хотя возвращение в Англию означало встречу с Джорджиной, которой придется рассказать о нелепой судьбе ее драгоценностей и выслушать ее насмешки, Роджер был рад, что принял решение, и, утешая себя мыслью, что к концу ноября, по всей вероятности, вернется в свой комфортабельный дом, он приступил к выполнению повседневных обязанностей и наглых требований Юто с более легким сердцем, чем обычно.

Спустя восемь дней после отправки письма Роджер снова увидел Атенаис. Склонность к иностранным языкам побудила его продолжать ежедневные занятия немецким после ленча, несмотря на надежду вернуться домой в ближайшем будущем, и, возвращаясь из платановой аллеи по улице Сен-Мелен, Роджер узнал карету Атенаис по ливреям слуг и, когда она проезжала мимо, разглядел внутри девушку. Занятая беседой с мадам Мари-Анже Вело, она не заметила молодого человека, но одного взгляда на ее красивый и властный профиль было достаточно, чтобы его сердце застучало в груди кузнечным молотом.

Глядя вслед карете, Роджер чувствовал, что мадемуазель де Рошамбо в десять… нет, в сто раз прекраснее образа, сохранившегося в его памяти. Маленькая богиня спустилась на грешную землю, где ни один смертный не был достоин служить опорой для ее ножек. Прежде чем карета свернула за угол, юноша понял, что умрет, если этим же вечером не поцелует руку Атенаис.

После полудня месье Рюто впервые сурово выбранил его за ошибки при переписке, но Роджер был не в состоянии сосредоточиться и, едва дождавшись вечера, принарядился, насколько это было возможно, поспешно проглотил ужин и выскочил из дома.

Лакей, открывший ему дверь особняка де Рошамбо, позвал месье Альдегонда. Мажордом приветствовал Роджера с обычным высокомерным неодобрением и в ответ на просьбу засвидетельствовать почтение мадемуазель де Рошамбо сообщил, что маленькая госпожа еще не закончила вечернюю трапезу и ее нельзя беспокоить.

Остудив свой пыл благодаря холодному приему, Роджер начал медленно шагать взад-вперед по мраморному полу, пока Альдегонд поднимался по лестнице, дабы возобновить наблюдение за обеденной церемонией. Роджер прождал более получаса, утешая себя мыслью, что его божество вернулось домой, а не побывало в Рене проездом. Наконец на лестнице вновь послышались шаги, и, к своему удивлению, он увидел юного графа Люсьена, спускавшегося в сопровождении Альдегонда. Прекратив шагать, Роджер с поклоном и улыбкой приветствовал графа.

Юный Люсьен остановился на последних ступеньках, слегка кивнул и заговорил пронзительным голосом:

— Мне доложили, что вы просите об аудиенции у моей сестры, месье. По какой причине?

— Чтобы засвидетельствовать ей мое почтение, месье граф, — не без смущения ответил Роджер.

— Это правда, что вы стали клерком в конторе нашего адвоката?

— Да, и я не пытаюсь это скрывать. Но это только временная мера. Несомненно, вы помните о стесненных обстоятельствах, в которых я оказался после смерти доктора Аристотеля Фенелона. Я был вынужден согласиться на первую же предложенную службу ради куска хлеба.

— Меня не заботят ваши обстоятельства! — крикнул юный граф, давая волю своему гневу. — Как вы смеете злоупотреблять тем, что мадемуазель де Рошамбо из милосердия привела вас сюда в тот вечер? Тогда вы были обычным бродягой без гроша в кармане, и теперь вы немногим лучше. Де Рошамбо не общаются к адвокатскими клерками, и ваше требование видеть мадемуазель — возмутительное оскорбление!

Роджер смертельно побледнел.

— Вы просто самодовольный юнец! — вырвалось у него. — Какую бы работу я ни выполнял, я такой же дворянин, как и вы. Советую придержать язык, не то вам придется плохо.

Граф Люсьен повернулся к Альдегонду и, ткнув пальцем в сторону Роджера, взвизгнул:

— Вышвырните отсюда этого наглого выскочку!

По знаку Альдегонда высокий лакей шагнул к Роджеру, схватил его за плечи и, развернув, толкнул к двери.

— Клянусь Богом! — крикнул Роджер через плечо. — Я посчитаюсь с вами за это!

В следующий момент он оказался за порогом и услышал позади крик графа Люсьена:

— Если вы осмелитесь появиться здесь снова, я велю моим лакеям отхлестать вас!

После этого колено высокого слуги нанесло Роджеру ощутимый пинок в зад. Скатившись со ступенек, он распластался на плитках двора под скрип петель и стук захлопнувшейся двери.

Поднявшись, Роджер в бессильной злобе погрозил кулаком темному фасаду особняка, затем, чуть не плача от злости, побрел по улице.

Целую неделю Роджер не мог думать ни о чем, кроме чудовищного унижения, которому он подвергся. Он прибыл из страны, где все еще были весьма заметны классовые различия, но в которой столетиями вырабатывался постулат, что процветающему и упорядоченному обществу необходимы все классы и что каждый из них заслуживает уважения других, покуда его представители вносят вклад в общее благо. Наиболее образованные и состоятельные классы определяли и планировали образ жизни большинства. Они проливали свою кровь, возглавляя защиту страны во время войн, вершили беспристрастное и неподкупное правосудие в отношении равных себе и нижестоящих сословий, помогали сельским жителям переживать трудные времена неурожая. Прочие классы верно служили стране в мирные и военные годы, не подвергая сомнению мудрость тех, кто управлял делами нации. При этом все твердо стояли на ногах, обладая всеми правами свободных людей и чувством собственного достоинства, всегда готовые подбодрить друг друга. Самый бедный крестьянин мог как равный говорить с помещиком о перспективах урожая и деревенских делах, а знатный джентльмен не стыдился перекинуться шуткой с простыми людьми за кружкой эля в придорожной таверне.

Здесь, во Франции, все было по-другому. Крестьяне жили в чудовищной нищете, а жестокое, ограниченное и бессердечное дворянство, типичным представителем которого, как чувствовал Роджер, был юный граф Люсьен, обращалось с ними не как с человеческими существами, а как с животными. Горожане держались особняком, презирая крестьян и, в свою очередь, презираемые аристократией. Разрушавшийся феодальный уклад был настолько уродлив и нелеп, что связи между различными сословиями исчезли полностью, оставив зияющие пустоты ненависти и зависти, напрочь вытеснившие доверие и дружелюбие.

За эту неделю Роджер стал хотя и безмолвным, но пылким революционером и надеялся, абсолютно несправедливо отделяя Атенаис де Рошамбо от ее касты, что настанет день, когда безнадежно деградировавшую французскую аристократию лишат старинных привилегий и вышвырнут на свалку. При этом он как никогда сильно тосковал по зеленым полям Англии.

Роджер молча и без единой жалобы выполнял свою работу и требования старших учеников, но теперь считал часы до того момента, когда письмо матери освободит его от ставших невыносимыми уз.

Наконец, 16 ноября, пришел ответ. Утром Брошар вручил его Роджеру, войдя в контору, и с любопытством заметил:

— У вас, должно быть, есть друзья со склонностью к путешествиям, молодой человек, если они пишут вам из Англии.

Проигнорировав подразумеваемый вопрос, Роджер сунул письмо в карман и, быстро извинившись, побежал наверх, чтобы прочитать его. Он уже проклинал свою щепетильность, помешавшую попросить денег на возвращение, так как теперь ему придется писать снова и пройдет еще три недели, прежде чем он получит ответ и деньги. В уме Роджер произвел мгновенный расчет. Через три недели будет 7 декабря, и, потратив еще четыре дня на путешествие, он доберется в Лимингтон 11-го числа. Даже с непредвиденными задержками он будет дома задолго до Рождества.

Дрожащими пальцами Роджер сорвал печать и быстро пробежал глазами исписанные мелким почерком страницы, полные любви, материнской нежности и мягких упреков. Один из последних абзацев внезапно привлек его внимание.

В нем мать умоляла его писать чаще и радовалась, что ему удалось хорошо устроиться, ибо, как бы ей ни хотелось поскорее увидеть сына, она не может советовать ему возвращаться домой теперь. Со временем ей, наверное, удастся смягчить сердце отца Роджера, но поведение сына так его рассердило, что он поклялся больше никогда не пускать его на порог своего дома. Что до ухода адмирала в море, то, к ее величайшей радости (омраченной разлукой с Роджером), это произойдет не скоро. В начале этого месяца он получил назначение в Портсмут и будет служить так близко от Лимингтона, что целых два года они смогут не расставаться.

Глава 13

ПЕРВАЯ ЛЮБОВЬ

Два года! В возрасте Роджера это воспринималось как пожизненное заключение. Его глаза наполнились слезами, он не мог больше разбирать мелкий почерк матери и бросил письмо на кровать. Значит, вот какую цену ему придется платить за свою свободу! Неделю за неделей трудиться в затхлой конторе по восемь часов в день, питаться на кухне и спать с другими учениками в чердачной комнатушке! Никакого отдыха, помимо редких праздников главных святых; суббота тоже была рабочим днем, и даже если бы мэтр Леже согласился отпустить его на вакации, у Роджера не было ни денег, ни друзей, чтобы насладиться свободным временем. Но куда еще он мог пойти? Что еще он мог делать? Оставалось только терпеть — ведь служба в конторе была для него единственным способом добыть себе хлеб насущный.

Вытерев слезы, Роджер снова взял письмо и стал читать его более внимательно в надежде обнаружить хоть маленький луч надежды. Но — увы! — очевидно, приукрашенный рассказ Роджера о своей самостоятельной жизни убедил его матушку, что он не возражает оставаться там, где находится, пока отец не сменит гнев на милость и не согласится забыть прошлое. Миссис Брук хвалила сына за инициативу, позволившую ему занять ответственный пост в столь молодом возрасте, и радовалась, что он попал в дом доброго и респектабельного адвоката. Остальная часть письма содержала лишь местные новости и советы беречь здоровье зимой.

Нежная забота матери напомнила Роджеру о проблеме, которая беспокоила его в последнее время. Помимо смены белья, у него не было никакой одежды, кроме той, которую он носил, а в середине ноября ему не помешала бы теплая куртка.

Так как надежды на возвращение домой были жестоко разрушены, ему пришло в голову, что, будучи не в состоянии просить у матери денег, не потеряв при этом лицо, он может обратиться к ней с просьбой прислать его гардероб. Месье Брошар, исполнявший обязанности не только второго главы фирмы, но и кассира, несомненно, согласится выдать ему авансом жалованье за ноябрь. Тогда Роджер сможет сразу купить куртку, а продав несколько лишних вещей, когда они прибудут из Англии, приобрести все остальное.

Этот проект помог Роджеру немного оправиться от полученного удара, и в течение дня ему удалось осуществить задуманное. Теплая куртка из темно-бордового сукна, с большим тройным воротником здорово его приободрила, и следующим днем — в воскресенье — он надел ее, отправляясь на мессу.

Роджер воспитывался в страхе перед «папистскими заклинаниями», как тогда именовали в Англии обряды римской католической церкви, поэтому в доме мэтра Леже он оказался во вражеском окружении. Хотя никто из обитателей дома, помимо рыжеволосого Дуи, не казался особенно религиозным и по разговорам было ясно, что многие из его коллег принадлежат к вольнодумцам, тем не менее в воскресенье все посещали по крайней мере одну службу в соборе и от Роджера, очевидно, ждали того же.

Так как он считался прибывшим из немецкой провинции, то намеревался сказаться лютеранином, но вскоре понял, что это навлечет на него серьезные неприятности. За два месяца во Франции Роджер усвоил, что протестантов преследовали здесь более упорно, чем католиков в Англии, и что Бретань была одной из самых неприступных Цитаделей католицизма.

Будучи далеким от мысли направить свою едва начавшуюся карьеру по стезе мученика религии и опасаясь добавить новые трудности к тем, которые уже выпали на его долю, Роджер решил, подобно Генриху — королю Франции и Наварры, что спокойная жизнь стоит мессы 66, и, приняв линию наименьшего сопротивления, сопровождал Жюльена Катрво в собой Святого Петра.

К своему облегчению, Роджер обнаружил, что большинство его коллег не причащаются и не ходят на исповедь регулярно, поэтому он смог, не подвергая опасности свою бессмертную душу, посещать службу просто в качестве заинтересованного зрителя. Пышные облачения священников, великолепие церемониала, ладан и музыка возбуждали его воображение, и краткий, но красочный ритуал казался ему куда привлекательнее длинных и скучных служб, которые он привык посещать в Англии, поэтому он ходил на мессу, не испытывая угрызений совести.

На сей раз его ожидал сюрприз. В нефе большого собора не было отгороженных мест для важных особ и их семейств, поэтому большинство прихожан стояли маленькими группами; лишь самые богатые из них использовали табуреты или prie-dieux 67, которые приносили в церковь сопровождавшие их слуги. Люди часто переходили с места на место во время службы, и примерно в середине мессы высокий мужчина встал перед Роджером, заслонив священнослужителей. Юноша отошел в сторону и внезапно увидел Атенаис. До конца мессы Роджер не мог отвести от нее взгляд и, пробравшись между прихожанами, выбрал место, мимо которого она не могла не пройти по дороге к выходу.

Покраснев от возбуждения, Роджер старался встретиться глазами с девушкой и вдруг сообразил, что напрашивается на новое унижение. Графа Люсьена не было с Атенаис — только мадам Мари-Анже и лакей, — но брат мог сообщить ей, что вышвырнул из дома незваного гостя, и Роджер, сгорая от стыда при этом воспоминании, боялся, что при виде его девушка лишь с презрением отвернется.

Испугавшись, Роджер вознес про себя молитву, чтобы Атенаис не заметила его вовсе, но было уже поздно — их взгляды встретились.

Сначала ее глаза выразили удивление, потом она сделала легкую попытку ответить на его низкий поклон. Когда Роджер снова поднял голову, Атенаис проходила на расстоянии фута от него и внезапно одарила его ослепительной улыбкой. Сердце Роджера глухо стукнуло и на секунду остановилось, он с трудом сдержал восторженное восклицание. К тому времени как к нему вернулась способность дышать, девушка уже покинула собор.

Несколько минут Роджер не двигался с места, не замечая толпы, направлявшейся мимо него к выходу. Он ощущал дрожь и не мог собраться с мыслями, пока внезапно не осознал, как изменила его жизнь эта единственная улыбка.

Хотя Роджер и был приговорен к тяжкому ежедневному труду и обременительным ночным обязанностям, хотя у него не было ни денег, ни надежды улучшить свое положение в обозримом будущем, он все еще мог рассчитывать на дружбу с самым прекрасным и восхитительным созданием во всем мире. Оставаясь в Рене, он мог видеть Атенаис время от времени, и если у него хватит терпения, судьба подарит ему возможность поговорить с ней вновь.

Всю вторую половину дня и весь вечер голова его была полна сладостных мечтаний. Предположим, какой-нибудь могущественный аристократ осмелится очернить священное имя Атенаис, и он, Роджер, вызовет его на дуэль. При этой мысли Роджер почувствовал, как напряглись мускулы его плеч, словно он делал стремительный выпад, пронзая гнилое сердце негодяя. А может, темной ночью на карету Атенаис нападут разбойники, и он в одиночку справится с целой бандой, получив в награду извинения графа Люсьена и благодарность маркиза. Но лучше всего будет, если он сможет оказать какую-нибудь великую услугу родной стране, за которую король Георг сделает его графом или даже герцогом, что даст ему возможность вернуться во Францию блестящим аристократом и попросить у маркиза руки мадемуазель де Рошамбо…

В понедельник, к явному изумлению Рюто, Роджер принялся за работу с неожиданным энтузиазмом. За ночь юноша отбросил свои безумные мечты, осознавая, что, оставшись переписчиком, будет на целые дни привязан к своему табурету в конторе, но, доказав свою полезность мэтру Леже, сможет, подобно старшим клеркам, выполнять поручения вне дома; возможно, ему даже доверят заниматься бумагами семейства де Рошамбо, подарив таким образом предлог для частых визитов в дом Атенаис.

В течение нескольких дней усердие Роджера не получало иного признания, кроме похвалы Рюто, но к концу недели оно принесло неожиданное изменение в его судьбе.

Случилось так, что мэтр Леже, который обычно был настолько поглощен своими делами, что почти не разговаривал с Роджером с тех пор, как нанял его, должен был отправиться в субботу утром на очень раннюю встречу. По возвращении он застал Роджера и Кола все еще убиравшими контору. Задержавшись в дверях, адвокат недовольно нахмурился.

— Почему вы так рано встаете и занимаетесь такими делами, Брюк? — спросил он Роджера. — Уборка конторы — обязанность младшего ученика. Даже если остальные считают вас таковым, я этого не потерплю. За последнее время качество вашей работы значительно улучшилось, а столь опытный переписчик не может заниматься подобными мелочами.

Покраснев от удовольствия, Роджер поблагодарил адвоката и решил удвоить старания. Юный Кола был в бешенстве, но решения хозяина не подлежали обсуждению, и отныне Роджер смог наслаждаться лишним получасом в постели по утрам.

На следующий день он был у входа в собор Святого Петра задолго до начала высокой мессы, но, даже проторчав там значительную часть службы, он так и не увидел прибытия Атенаис. Подумав, что она могла войти в собор через другую дверь, Роджер поднялся по ступенькам и начал осторожно пробираться сквозь толпу, но его поиски были тщетными. Это явилось горьким разочарованием, так как всю прошлую неделю Роджер мечтал о новой встрече с Атенаис и о ее божественной улыбке.

Ночью в постели Роджер мучил себя выдумыванием возможных и невозможных причин отсутствия Атенаис на мессе. Быть может, она больна и даже на пороге смерти, а он бессилен ей помочь! Или мадам Мари-Анже заметила в прошлое воскресенье, как Атенаис ему улыбнулась, и, подобно графу Люсьену не одобряя их знакомство, настояла на том, чтобы пойти с ней на мессу в другой храм. А может, сама Атенаис пожалела о своей любезности и, сердясь на него за старания привлечь ее внимание, решила не допускать повторения такой ситуации. С другой стороны, она, возможно, тоже хотела его увидеть, но мадам Мари-Анже рассказала о происшедшем графу Люсьену, тот сообщил отцу, и жестокий маркиз запер дочь, посадив ее на хлеб и воду. Последняя фантазия переполнила Роджера негодованием и в то же время непередаваемым счастьем при мысли, что Атенаис, быть может, любит его и предпочла страдания отказу от своего чувства.

Сердитый приказ Юто вытащить канат из-под кровати, так как он собирался на свидание, вернул Роджера на землю. Ежась от прохладного ночного воздуха, он снова нырнул в постель, решив прекратить строить воздушные замки и запастись терпением на будущую неделю, пока следующее воскресенье не предоставит ему шанс увидеть Атенаис.

Но долгожданный день опять не принес ему удачи, хотя он выстоял все службы в соборе, начиная с заутрени, жадным взглядом обыскивая толпы прихожан в поисках своей возлюбленной.

Однако на следующей неделе ему повезло в другом отношении. Во вторник прошел слух, что мадам Леже наконец возвращается из Парижа в пятницу, и Роджер понял по довольным взглядам своих коллег, что эта дама пользуется в доме широкой популярностью. Она прибыла в дилижансе, высадившем пассажиров у почты в шесть вечера, и к этому часу весь штат толпился в дверях, чтобы приветствовать ее возвращение.

Как один из самых младших, Роджер скромно держался позади всех, поэтому он оказался скрытым от взгляда мадам Леже высоким прыщавым Монсто. Выглянув из-за плеча своего коллеги, Роджер смог увидеть, что мадам — женщина лет двадцати семи с прекрасными голубыми глазами и несколько портившим ее красоту покатым подбородком.

В течение нескольких дней Роджер не без тревоги ожидал приезда мадам. Хотя мэтр Леже представил его как кузена жены, с тех пор об этом фиктивном родстве больше не упоминалось, и Роджер опасался, что адвокат мог о нем забыть или не удосужиться сразу предупредить жену.

Но его страхи не оправдались. Пока багаж мадам вносили в дом, она успела сказать доброе слово каждому, после чего окинула взглядом переполненный холл и воскликнула:

— А где же мой молодой кузен, Роже Брюк?

Со вздохом облегчения Роджер шагнул вперед, собираясь галантно шаркнуть ногой, однако мадам Леже, с одобрением взглянув на него, положила ему руки на плечи и расцеловала в обе щеки. В следующую минуту она разразилась потоком вопросов о людях, о которых Роджер ни разу не слышал. В каком состоянии он оставил тетушку Бердон? Вышла ли замуж кузина Марот? Как подагра дядюшки Эдмона? Она так давно их всех не видела и умирает от желания услышать новости.

Поскольку все эти вопросы ни к чему не обязывали Роджера, он охотно вступил в игру, с легкостью изобретая ответы, и даже зашел так далеко, что стал сообщать сведения о несуществующих людях. Мадам явно позабавила его находчивость, и прежде чем подняться наверх, чтобы сменить дорожную одежду, она похлопала Роджера по руке и сказала:

— За обедом ты расскажешь мне все-все страсбургские сплетни, мой маленький кузен.

Поэтому, когда подошло обеденное время, мэтр Леже послал за Роджером служанку Эме.

Компания за столом состояла из мэтра и мадам Леже, Манон Прюдо, Брошара и Роджера. Угощение было обильным, и все пребывали в отличном настроении. Сначала Роджер немного нервничал, опасаясь переиграть и возбудить подозрения Брошара, но ему хватило времени привыкнуть к новому окружению, так как мадам полностью монополизировала беседу и без умолку щебетала о последних неделях, проведенных в столице.

Затем, очевидно наслаждаясь порученной ролью, мадам Леже вновь стала расспрашивать своего новоиспеченного кузена о страсбургских родственниках. Роджер отвечал почти не задумываясь, как и ранее, и продолжал развлекать общество забавными историями, но внезапно его обескуражили слова Манон:

— Я, конечно, член семьи по линии Леже, но должна признаться, что никогда не слыхала и о половине упомянутых вами родственников.

Быстро собравшись с мыслями, Роджер улыбнулся ей:

— Это вполне понятно, мадемуазель. Моя семья исключительно велика, и даже мадам едва ли помнит некоторых людей, о которых я говорил.

— Возможно, у вас есть родственники и в Англии? — небрежно осведомился Брошар.

Роджер сразу же понял, что вопрос вдохновлен все еще неудовлетворенным любопытством относительно письма, которое он недавно получил, и, зная, что письма будут приходить и далее, он отважился на смелый ход.

— Да, месье, — вежливо ответил Роджер. — Моя крестная вышла замуж за англичанина по фамилии Джексон и теперь живет в Хемпшире. Только прошлой весной я провел несколько месяцев в их доме и обязан этому визиту своим знанием английского.

— Совсем об этом забыл, — сухо улыбнувшись, заметил мэтр Леже и, очевидно желая испытать изобретательность Роджера, начал расспрашивать его о пребывании в Англии.

Здесь Роджер оказался на куда более безопасной почве, хотя никто из присутствующих об этом не догадывался, и смог вызвать искренний смех, рассказывая об обычаях их традиционных врагов, которые французы считали странными и варварскими. Но юноша не преминул подчеркнуть, что они с крестной очень любят друг друга и поддерживают постоянную переписку.

К концу обеда мэтр Леже сказал, что нашел общество своего юного протеже необычайно интересным и поэтому Роджер должен время от времени обедать с ними. Услышав это, мадам приподняла четко подведенные брови над большими голубыми глазами и воскликнула:

— Ты имеешь в виду, что до сего дня позволял моему молодому кузену питаться с учениками в кухне? Какой стыд! Впредь он должен есть с нами.

— Вы очень любезны, мадам, — возразил Роджер, опасаясь, что мэтр Леже этого не одобрит, — но мне бы не хотелось навязываться или обижать моих коллег, давая им понять, что занимаю в доме более высокое положение.

— Это не будет навязчивостью, — улыбнулся адвокат, — так как мадам любит общество молодых людей. Можете сказать остальным, что таково пожелание моей супруги вследствие вашего родства с ней.

Таким образом, благодаря доброму отношению мэтра Леже и собственной сообразительности, перед Роджером внезапно открылась более интересная жизнь. Каждый вечер он обедал в комфортабельной обстановке и наслаждался увлекательной беседой. Вдобавок ему разрешили пользоваться гостиной, где он играл в карты с мадам и Манон или читал книги из роскошной библиотеки мэтра Леже. Иногда семья приглашала друзей на музыкальный вечер, и Роджер пытался играть на виолончели, но у него не было слуха, и квартету Леже при исполнении камерной музыки от него было мало толку.

В первую неделю декабря Роджер снова увидел Атенаис, но опять лишь мельком, когда она проезжала мимо в карете и даже не взглянула в его сторону. С того памятного Роджеру воскресенья она ни разу не появилась в соборе, но по-прежнему терявшегося в догадках юношу немного утешила мысль о том, что причиной ее отсутствия на мессах была не болезнь. Маленькое личико девушки, обрамленное наступившей зимой меховым капюшоном, выглядело здоровым и таким же очаровательным.

Вскоре Роджер получил ответ на второе письмо к матери; она сообщала, что отправила его одежду и другие вещи, которые могут ему пригодиться, в большом морском сундуке его отца — прочном, вместительном и оснащенном крепким замком. Затем, в двадцатых числах, Роджер получил уведомление, что его вещи прибыли на барже из Сен-Мало, и отправился на причал.

К своему огорчению, молодой человек узнал, что должен уплатить высокую пошлину за некоторые предметы, содержавшиеся в посылке, но Брошар выдал ему деньги авансом, и он с радостью получил запас одежды и другие полезные вещи. В конторе Роджер объяснил, что в сундуке был багаж, который он брал с собой в Англию, посещая крестную прошлой весной, и который должен был прибыть в Рен к моменту его приезда, но застрял в пути на несколько месяцев, поэтому он оказался лишенным предметов первой необходимости.

Рассортировав вещи, Роджер продал треть из них, что помогло ему возместить полученный аванс и купить маленькие рождественские подарки мэтру и мадам Леже, Манон, Брошару и Катрво. Так как французы привыкли обмениваться подарками на Новый год, они удивились, получив их 25-го числа, но мэтр Леже, сам того не осознавая, спас положение, заметив, что немцы всегда отмечают Weihnachtsfest 68, а не Nouvelle Annee 69.

Когда наступил Новый год, скромные рождественские подарки Роджера были возмещены с лихвой. Катрво рассказал Манон об издевательствах, которым подвергал Роджера Юто, а та сообщила об этом мадам Леже. Обе женщины освободили маленькую каморку на лестничной площадке и меблировали ее, как спальню. Утром Нового года они завязали Роджеру глаза, отвели наверх и сняли повязку, продемонстрировав ему новую обитель.

Комнатка была крошечной и не имела окон, но она принадлежала только Роджеру, а это означало конец ночным операциям с канатом. Роджер был вне себя от радости, которую его благодетельницы восприняли как награду за хлопоты.

Таким образом, с началом 1784 года для Роджера наступил более счастливый период. Правда, работа по-прежнему была монотонной, перспективы не вдохновляли, а отношения с Атенаис оставались на прежней стадии, но он был свободен от Юто, хорошо накормлен и одет, а также принят в члены веселого и приятного семейства.

Открытое признание Роджера семьей Леже в качестве кузена помогло ему завести много новых знакомств — приходившие к обеду друзья обычно включали Роджера в число ответно приглашенных, а когда Манон Прюдо звали на молодежную вечеринку, Роджера всегда просили сопровождать ее.

По предложению Манон, Роджер стал учиться танцевать. Он охотно это делал, так как в Англии знал только несколько сельских танцев и чувствовал, что достиг возраста, когда должен уметь без малейшей неловкости танцевать с дамой менуэт, кадриль или гавот. Манон обычно ходила один или два раза в неделю в зал Ассамблеи или другие танцевальные залы с Жюльеном Катрво, но ей не хотелось афишировать их связь, поэтому они часто брали с собой Роджера. Манон и Катрво познакомили его с многими партнершами, и он особенно привязался к девушке по имени Тонтон Йери.

Тонтон была дочерью золотых дел мастера — смуглая хохотушка с вздернутым носиком и карими миндалевидными глазами, которая не могла оставаться серьезной даже минуту. Немногие девушки являли собой столь резкий контраст с Атенаис, что, возможно, было одной из причин его привязанности к ней. Любовь и тоска по надменной мадемуазель де Рошамбо оставались непоколебимыми, но в веселой компании Тонтон он мог на время забыть о своей тайной страсти.

В начале января одна из самых суровых зим, которые когда-либо знала Франция, вступила в свои права. Каналы и река Вилен покрылись слоем льда толщиной в фут, и каждое воскресенье после мессы состоятельные жители Рена устраивали карнавал на льду. Роджер и его друзья с удовольствием участвовали в катании на коньках и санях, но они жестоко страдали от холода. В спальнях у них не было никакого отопления, а в конторских помещениях, где Роджер и Жюльен трудились много часов в день, имелись только маленькие печки. Им приходилось работать закутанными в пальто, и каждый раз, когда они переодевались, их зубы стучали от лютого холода, который проникал сквозь каждую щель.

Однажды, катаясь на коньках, Роджер вновь увидел Атенаис. С ней были граф Люсьен и смуглый, красивый молодой человек на вид чуть старше Роджера, поэтому он не осмелился приблизиться, но, к его бурной радости, она дружески помахала ему рукой, когда юные спутники быстро провезли ее мимо на изящных одноместных санках в форме лебедя.

В ту ночь Роджер разрывался между счастьем быть узнанным Атенаис и мучительной ревностью при мысли, что смуглый молодой человек наверняка влюблен в нее, а она, возможно, отвечает на его чувства. Тем не менее встреча оживила в Роджере честолюбие, и он стал искать возможности дальнейшего продвижения в фирме.

Такая возможность представилась через несколько дней. За обедом мэтр Леже и Брошар обсуждали дело, грозившее неприятностями богатейшим клиентам фирмы, и Роджер, заметивший в этой истории одну спорную деталь, которая, очевидно, не приходила в голову ни одному из его патронов, решил, что может привлечь к ней их внимание, не показавшись дерзким.

Деталь была весьма незначительной, однако двое мужчин выглядели удивленными проницательностью Роджера, сообразившего, что она может оказаться важной. Мэтр Леже вряд ли запомнил бы этот эпизод, если бы Брошар не заметил с улыбкой:

— Вы обнаруживаете хорошее логическое мышление, месье Брюк, и мы еще сделаем из вас юриста.

— Благодарю вас, месье, — ответил Роджер, — но боюсь, что это займет много времени, поскольку опыта, приобретенного мною в качестве латинского переписчика, явно недостаточно.

— Я думал о том, чтобы поручить вам нечто более интересное, — промолвил мэтр Леже, — но привлекать к составлению документов человека, не прошедшего должного обучения, обычно означает дополнительную работу для кого-то еще.

Брошар язвительно усмехнулся:

— Мне было бы нетрудно обучать месье Брюка начаткам дела по вечерам, но я уверен, что он слишком занят шатанием по городу с друзьями, чтобы согласиться на это.

— Напротив, месье, — быстро возразил Роджер. — Если бы вы согласились оказать мне такую любезность, я бы предоставил в ваше распоряжение весь мой досуг.

В глазах Брошара мелькнул интерес.

— Ну что ж, — отозвался он, пожав широкими плечами, — двух вечеров в неделю будет достаточно. Скажем, по вторникам и четвергам после обеда мы можем отправляться в кабинет старика Фюзье. Эта комната меньше и теплее других, и я буду поддерживать в печи огонь после ухода Фюзье.

Занятия юриспруденцией, начавшиеся в результате этого разговора, не слишком помешали досугу Роджера и дали ему надежду на более интересную работу, чем утомительная переписка документов. Он также обнаружил, что за молчаливой суровостью месье Эмиля Брошара скрывается обаятельная и энергичная личность.

Брошар был родом из Бордо и в значительной мере унаследовал склонность к проанглийским обычаям и симпатиям этого великого города, бывшего в течение многих столетий ленным владением английской короны. Он был страстным поклонником всего британского, в основном благодаря ошибочному убеждению, что движущая сила всех поступков англичан — разум, который являлся для него, вольнодумца, верховным божеством. Подобно большинству образованных людей во Франции того времени, Брошар не сомневался, что его страна на грани гибели и что только дарование королем либеральной конституции вкупе с отменой дворянских привилегий способно ее спасти. Снова и снова он показывал Роджеру судебные дела, где вердикт выносился в пользу аристократа исключительно на основании его происхождения, в то время как по английским законам выигравшим оказался бы человек из народа, причем не потому, что он простолюдин, а потому, что на его стороне были справедливость и разум.

Роджер оказался настолько благодарным и внимательным слушателем, что у них вошло в привычку подолгу беседовать о подобных делах по окончании вечерних уроков.

Однажды, в конце февраля, Брошар заметил, что англичане настолько разумны, что даже явные неудачи оборачивают себе на пользу — примером может служить быстрая переориентация их политики в отношении Соединенных Штатов. Проиграв войну, они не тратили время на уныние и злобу, а сразу же приступили к устранению острой нехватки промышленных товаров, возникшей вследствие пятилетней блокады Америки. Еще до эвакуации британской армии сотни английских торговцев пересекали Атлантику, предлагая руку дружбы американцам, не располагавшим собственной промышленностью, и теперь Британия наслаждалась выгодами торгового бума.

— Может, это и так, — с сомнением произнес Роджер, — но когда я был в Англии в прошлом году, то слышал мнение многих людей, что страна проявляет серьезные признаки упадка и практически близка к полному изнеможению. Англичане считают, что, хотя им и удалось с величайшим трудом заключить более или менее пристойный мир, американская война стоила королевству слишком много денег и престижа, а многочисленные победы континентальных союзников Америки с лихвой окупили поражения, понесенные Францией во время Семилетней войны.

— Вы слушали болтовню дураков, — фыркнул Брошар. — В войне 56-63 годов мы потеряли наше влияние в Индии и были с позором изгнаны из Канады. Никакие приобретения в более поздних конфликтах не стоят и одной десятой этих потерь. А Британия по-прежнему контролирует моря в ущерб нашей коммерции. Что касается упадка Англии, то я удивлен, что среди ее жителей есть такие пессимисты. Упадок происходит в странах, управляемых стариками, а с прошлого декабря премьер-министром Британии является мистер Питт, которому еще нет двадцати пяти лет. Какое лучшее доказательство энергии и желания развивать новые идеи может продемонстрировать любая страна?

Роджер впервые услышал о назначении столь молодого человека, как Билли Питт, на высший государственный пост королевства. Его мать писала ему регулярно, но сообщала главным образом местные новости и никогда не упоминала о политике.

Покуда свирепые морозы стискивали землю, Роджер катался на коньках каждое воскресенье. В феврале и марте он еще дважды видел Атенаис на ее бело-золотых санках в форме лебедя, но каждый раз ее сопровождали несколько человек, и ему не удавалось приблизиться к ней.

Холода продолжались до апреля, так что люди почти перестали верить, что зима когда-нибудь кончится, а во многих областях страны начался голод. Париж замерзал, и говорили, что ситуация там поистине отчаянная. Король щедро жертвовал деньги из собственного кошелька, чтобы помочь тысячам голодающих, и распорядился вырубить на дрова множество акров королевских лесов. Он также запретил пользоваться на улицах столицы личными экипажами, так как кабриолеты молодых аристократов сотнями давили бедняков, не успевших вовремя отскочить в сторону на покрытых льдом дорогах. Но эти меры не могли облегчить положение и уменьшить растущую враждебность масс по отношению к сытым и тепло одетым высшим сословиям.

Брошар утверждал, что худшее зло заключено в позорном пакте, по которому группа нечистых на руку финансистов и аристократов контролировала поставку зерна по всей стране и отпускала его в небольших количествах только в голодные времена, подобные нынешним, с целью извлечь колоссальные прибыли. По словам Брошара, старый король Людовик XV лично руководил этой несправедливой торговлей, приведшей к трехлетнему голоду 1767-1769 годов, и что хотя Людовик XVI делал все, что мог, дабы исправить положение, монополисты оказались слишком сильны для него и продолжали наживать состояния на людских страданиях и смертях. Роджер пришел в ужас и согласился, что лишение привилегий этих высокопоставленных преступников было бы чересчур мягким наказанием за подобную бесчеловечность.

С наступлением мая в доме Леже произошли некоторые изменения. Наконец появился новый ученик, избавив Кола от его тяжких обязанностей, а Юто покинул дом, став адвокатом в Динане, о чем никто не сожалел. Через неделю мэтр Леже нанял младшего латинского переписчика, и Роджеру, к его величайшей радости, наконец поручили составление документов под наблюдением Брошара с повышением жалованья до восемнадцати луидоров в год.

Теперь, когда у него появилась возможность использовать свои мозги, Роджер обрел интерес к юриспруденции, но его любовные дела пребывали в наихудшем состоянии. За последние два месяца он даже издали не видел Атенаис и, случайно узнав у мэтра Леже, что семейство де Рошамбо всегда проводит лето в их сельском имении, потерял всякую надежду на встречу с ней в следующие пять месяцев.

Роджер уже устал от беззаботного веселья Тонтон Йери и пытался утешиться с высокой и серьезной блондинкой по имени Луиза Ферле. По воскресеньям, когда позволяла погода, они отправлялись на пикник и читали вместе стихи, но, лежа на траве рядом с Луизой, он не мог избавиться от желания, чтобы вместо ее светловолосой головы на его плече покоилась головка Атенаис.

В августе их пикники подошли к концу из-за плохой погоды и шквального ветра. Спустя несколько дней после сильных бурь весь Рен был взбудоражен визитом маркиза де Кастри — маршала Франции и военно-морского министра, который провел в городе ночь по пути в Шербур, где собирался лично обследовать повреждения, нанесенные штормами новым сооружениям бретонского порта.

Из разговоров Роджер узнал, что эта великолепная природная гавань находилась в процессе превращения в мощную военно-морскую базу. Мол был сооружен из восьмидесяти массивных конических контейнеров, набитых камнями, близко прилегающих друг к другу и стоящих по двенадцать тысяч луидоров каждый. По завершении строительства, планировавшемся через восемь лет, мол должен был укрывать не менее сотни линейных кораблей. Впоследствии предполагалось соорудить на возвышенности за портом огромную наблюдательную вышку, откуда в подзорную трубу можно будет разглядывать побережье Англии, а в ясную погоду — держать под наблюдением британские эскадры, прибывающие или покидающие портсмутские рейды. Ясно, что подобные затраты могли быть предприняты только с одной целью — намерением Франции полностью контролировать Ла-Манш.

Так как Роджер продолжал проводить два вечера в неделю занимаясь с Брошаром, он воспользовался случаем и спросил, почему, несмотря на мирный договор и плачевное финансовое положение, Франция несет такие чудовищные расходы на подготовку к очередной войне.

Брошар пожал широкими плечами:

— Хотя говорят, что. король желает мира, но каждые несколько франков, которые ему удается наскрести, он тратит на строительство военных кораблей. Все дело в том, что король слаб и безволен, поэтому легко склоняется на сторону каждого, с кем говорит. Сегодня он поддерживает месье де Верженна, министра иностранных дел, стремящегося к взаимопониманию с Англией; завтра — месье де Кастри и месье де Сегюра, военного министра, которые, естественно, желают использовать на практике свои опасные игрушки. Версальский мир предусматривал, что в течение года Франция и Англия заключат торговое соглашение. Это явилось бы благом для обеих стран, так как уменьшило бы чудовищные долги, благодаря торговле друг с другом. Если бы договор был заключен, партия мира одержала бы победу. Но аристократы рассматривают войну как приятное развлечение, где они могут добыть себе славу и богатство. Другие, вроде нашего клиента маркиза де Рошамбо, считают, что Франция должна властвовать над миром, и проводят жизнь за интригами с целью поссорить нас с какой-нибудь страной, надеясь прибавить кусок территории под знамя с лилиями. Но не заблуждайтесь — если они вовлекут нас в очередной конфликт в течение ближайших десяти лет, Франция превратится в банкрота.

Идея заняться шпионажем в пользу своей страны никогда не приходила в голову Роджеру, а выдать случайно добытую военную тайну Франции, оказавшей ему гостеприимство, было бы низостью. Тем не менее, подумав как следует, Роджер решил, что, поскольку шербурский проект является пистолетом, нацеленным в самое сердце Англии, он не может оставаться спокойным, покуда его страна пребывает в неведении, поэтому написал обо всем матери, сообщив все подробности, которые смог узнать, и прося передать сведения отцу для информации лордов Адмиралтейства.

Сам того не зная, Роджер достиг успеха, ради которого профессиональный шпион не остановился бы перед убийством. Его мать сообщила о получении письма, а неделей позже он, к своему огромному удивлению, получил от отца краткую записку, которая гласила:

«Я не могу простить тебе оскорбление, которое ты нанес мне лично, и намеренное разрушение всех моих надежд в отношении тебя. Тем не менее я доволен, что ты не пал так низко, чтобы забыть о своем долге англичанина. Лорды Адмиралтейства были весьма довольны твоей информацией и велели мне передать тебе благодарность, что я и делаю. Могу добавить, что подобные сведения будут и в дальнейшем приниматься с признательностью, но, так как я, возможно, буду отсутствовать, отправившись на инспекцию, было бы лучше, чтобы ты писал некоему Гилберту Максвеллу, эсквайру, по адресу: Вестминстер, Ворота Королевы Анны, 1. Твое имя ему уже известно».

Роджеру стало ясно, что отец ни за что не написал бы ему, если бы не распоряжение лордов Адмиралтейства, и, так как он не располагал другой интересной информацией, дело можно было считать закрытым.

Лето сменилось осенью, но единственным изменением в жизни Роджера было то, что он прекратил чтение стихов со светлокудрой Луизой и вновь занялся танцами, на этот раз с брюнеткой по имени Женевьева Буланже. Но теперь Роджер ожидал возвращения Атенаис из поместья, и каждый новый день увеличивал его надежду вновь увидеть свою маленькую богиню.

В октябре вся Европа была охвачена страхом перед войной по вине брата Марии Антуанетты, австрийского императора Иосифа II 70, обнаружившего воинственные намерения в отношении Голландии. Газеты были полны противоречивых сообщений о причинах ссоры, поэтому Роджер, как всегда в подобных случаях, обратился за разъяснениями к всеведущему Брошару.

— Все дело в антверпенском порту, — ответил Брошар. — Давным-давно, после того как голландцы восстали против испанского владычества и обрели независимость в виде Соединенных провинций, мюнстерский договор даровал им землю по обоим берегам устья реки Шельды, а за испанцами оставил город Антверпен. Должным образом Антверпен и бельгийские Нидерланды перешли от Испании к Австрии и, как вам известно, все еще остаются частью империи Иосифа II, хотя отделены от основной ее части многочисленными германскими княжествами. Голландия построила форты по обеим сторонам устья реки и уже много лет берет жуткие пошлины со всех торговых судов, плывущих в антверпенский порт или выходящих оттуда в море. Короче говоря, они обложили налогом всю морскую торговлю австрийских Нидерландов, и в результате Антверпен — один из величайших городов Европы — превратился в захолустье с сорока тысячами душ населения, двенадцать тысяч из которых, как говорят, уже просят милостыню.

— Император принял решение открыть порт? — спросил Роджер.

Брошар кивнул:

— Вот именно. В отличие от своей сестры, Иосиф II — великий реформатор. Большую часть своего царствования он провел путешествуя по своим владениям и ища способы улучшить жизнь многочисленных народов, населяющих империю. Посетив австрийские Нидерланды, император пришел в бешенство, узнав, что его подданные отчаянно бедствуют, а голландцы за их счет набивают кошельки. Он потребовал, чтобы Голландия открыла Шельду для австрийской торговли. Так как после целого года споров они все еще отказываются это сделать, Иосиф в качестве проверки направил вверх по реке два австрийских корабля, приказав им не выполнять требований остановиться. Голландцы открыли огонь и вынудили корабли повернуть назад, поэтому говорят, что император мобилизует армию для вторжения в Голландию.

— Несправедливо, когда один народ разоряет другой налогами, — заметил Роджер. — Мне кажется, император прав.

— Ему нельзя не сочувствовать, — согласился Брошар. — Но, как юристы, мы не можем одобрять игнорирование условий договора, а именно это пытается сделать император.

— Допустим. Но почему если австрийцы и голландцы решили из-за этого воевать, то в конфликт, как утверждают газеты, должна втянуться вся Европа?

— Нидерланды всегда были ареной величайших европейских конфликтов, и для этого есть много причин. Во-первых, они представляют собой в расовом отношении «ничью землю», где смешаны латинские и тевтонские корни. Во-вторых, там непосредственно сталкиваются два крупнейших европейских блока — католический и протестантский. В-третьих, кардинальным фактором английской политики всегда было недопущение зависимости Нидерландов от какой-либо крупной державы, так как это создало бы постоянную угрозу безопасности Англии. По той же. причине партия войны во Франции жаждет заполучить Нидерланды.

— Но ни одна из этих причин не имеет отношения к теперешней ссоре.

— Как знать. Австрия — великая держава, и Англия может решить поддержать голландцев силой оружия, дабы Соединенные провинции не оказались под властью Иосифа II. В то же время наша партия войны, несомненно, бросится подстрекать голландцев к сопротивлению в надежде, что они обратятся за помощью к Франции.

— Но в таком случае Франция и Англия окажутся союзниками в борьбе против императора.

Брошар покачал головой:

— Все куда сложнее, ибо между голландцами также нет единства. Власть штатгальтера Вильгельма V Оранского 71 слишком слаба. Генеральные штаты, как именуется голландский парламент, практически игнорируют его и обладают сильными революционными тенденциями. Тем не менее штатгальтер, как и все его семейство, — протеже Англии, поэтому он спит и видит, как англичане вступают в Голландию. С другой стороны, Франция поддерживает богатых бюргеров, желающих установления республики, и использует их как орудие утверждения своего господства в Голландии.

Значительно позже Роджер с признательностью вспомнил этот разговор, который объяснил ему многие важные вещи.

В ноябре он снова увидел Атенаис в проезжавшей мимо карете, и это зрелище пробудило в нем страстные чувства, все лето дремавшие в его душе. Но девушка по-прежнему не появлялась в соборе Святого Петра.

В следующее воскресенье Роджер, как всегда, пришел на мессу и, стоя в толпе, напряженно всматривался в лица прихожан, как вдруг в его голове сверкнула спасительная мысль. Ведь должна же Атенаис по воскресеньям ходить куда-то на мессу. Так почему бы ему не подождать возле особняка Рошамбо, пока не отъедет карета девушки, и не бежать за ней, пока она не остановится возле церкви?

Через неделю, укоряя себя за то, что не подумал об этом раньше, Роджер занял пост на улице Святого Людовика за полчаса до возможного появления Атенаис. Когда наконец ее карета выехала со двора, он выскользнул из арки, в которой прятался, и пустился бежать следом. Как и предвидел Роджер, на узких улицах города громоздкий экипаж не мог развить большую скорость, поэтому ему легко удалось не отставать от него. Проехав около четверти мили, карета остановилась у церкви Сен-Мелен.

Тяжело дыша от усталости и волнения, Роджер последовал за Атенаис, мадам Мари-Анже и лакеем, который нес prie-dieux, и занял место, откуда мог пожирать глазами лицо возлюбленной в течение всей службы. За исключением вечера их первой встречи, ему еще никогда не удавалось наблюдать за ней так долго, и к концу церемонии он совсем потерял голову, опьяненный красотой своей маленькой богини. Засмотревшись, Роджер позабыл вовремя отойти, чтобы успеть обменяться взглядами с Атенаис, когда она будет выходить из церкви. Домой он вернулся в состоянии полубезумной экзальтации.

Роджер едва мог дождаться следующего воскресенья и считал часы до его наступления. На сей раз он ждал прибытия Атенаис на ступенях церкви, и девушка, заметив поклонника, одарила его улыбкой. Под конец службы Роджер быстро направился к выходу — он часто видел, как дворяне в католических церквах обмакивают руки в святой воде и предлагают их знакомым дамам, собирающимся уходить, поэтому храбро решил последовать их примеру.

Приблизившись к Роджеру, Атенаис снова улыбнулась и, поняв его намерение, вытащила руку из муфты. С трудом сдерживая дрожь, Роджер обмакнул пальцы в святой воде, протянул руку девушке и ощутил легкое прикосновение. Опустив блестящие голубые глаза, Атенаис перекрестилась, пробормотала «merci, monsieur» 72 и направилась к двери. Охваченный радостью, Роджер выскочил из церкви. После долгого ожидания он вновь коснулся руки девушки, услышал ее голос.

Женевьеву Буланже уже постигла та же судьба, что и Луизу Ферле, и Тонтон Йери. Теперь Роджер несколько вечеров в неделю проводил с привлекательной молодой женщиной по имени Рен Тренке, но с этого момента решил больше с ней не видеться. Он не мог вынести мысли о том, что любая другая девушка коснется руки, которой касалась Атенаис. С этих пор он должен беречь эту руку, словно святыню.

В следующие два воскресенья Роджер повторил тот же ритуал со своей дамой сердца в церкви Сен-Мелен, но он боялся, что если предпримет дальнейшие шаги, то лишится приобретенной привилегии. Однако, отказавшись ради мечтаний об Атенаис от танцев, которым он привык посвящать два-три вечера в неделю, Роджер стал чувствовать, что время тянется невыносимо медленно.

Однажды вечером, дабы развеять скуку, Роджер взялся чистить свою шпагу. Миновало больше года с тех пор, как он фехтовал в последний раз, пришло вдруг ему в голову, а всю жизнь оставаться клерком. Роджер отнюдь не собирался. Если он хочет стать первоклассным фехтовальщиком, то сейчас самое время попрактиковаться.

Наведя справки, Роджер узнал адрес учителя фехтования — некоего месье Сен-Поля, бывшего мушкетера его величества. Академия месье Сен-Поля в основном предназначалась для местных аристократов, но что касается упражнений со шпагой, в этом они не придерживались классовых предубеждений. Академию посещали многие старые солдаты, и всякий умеющий обращаться с рапирой или саблей был там желанным гостем. Во время первого визита Роджеру удалось пофехтовать с самим месье Сен-Полем — шустрым жилистым коротышкой, и тот, выразив свое удовлетворение навыками молодого человека, позволил ему посещать академию за плату по франку в каждый вечер.

В декабре император Иосиф выступил в направлении Голландии с пятидесятитысячной армией, поэтому, к огорчению миролюбивых жителей Рена, все увольнения из французской армии с 1 января отменялись. Но Роджер был слишком поглощен мыслями о еженедельных встречах с Атенаис, чтобы ломать себе голову, не находится ли Европа на грани военного пожара.

С приближением Рождества Роджер стал подумывать о том, чтобы послать Атенаис подарок, но не мог изобрести ничего, что было бы ему по средствам и одновременно достойно предмета его обожания. По зрелом размышлении он решил отказаться от этой идеи, сочтя ее неудачной. Несомненно, мадам Мари-Анже рассматривала его приношения Атенаис святой воды по воскресеньям как безобидную вежливость, внушенную признательностью, но, если он пришлет подарок, дуэнья может догадаться, что чувства молодого человека к ее подопечной куда более нежны, и станет относиться к нему так же, как граф Люсьен. И все же Роджеру казалось, что он должен во время рождественских праздников как-то выразить свои чувства к Атенаис.

Вдохновение подсказало ему написать стихи, так как вложить сложенную бумажку в руку девушки незаметно для мадам Мари-Анже в ближайшее к Рождеству воскресенье не составит особого труда.

Роджер имел несомненный талант выражать мысли на бумаге, а необходимость прибегнуть к французскому языку не была для него препятствием, так как, проведя во Франции семнадцать месяцев и не произнеся за это время ни единого английского слова, он даже думать стал по-французски, но ему недоставало поэтического дарования. Результат его упорных трудов вызвал бы презрительную усмешку любого мало-мальски серьезного критика. Тем не менее творение никак нельзя было упрекнуть в недостатке чувств, и Роджер, не будучи критиком, очень им гордился.

Роджеру удалось, не привлекая внимания мадам Мари-Анже, сунуть листок со стихотворением в руку Атенаис, и он с величайшим нетерпением ждал следующего воскресенья в надежде, что девушка вознаградит его усилия признанием достоинств их результата. Увы, его постигло разочарование, но, так как Атенаис вновь любезно ему улыбнулась, Роджер понял, что она, по крайней мере, не оскорблена. Окрыленный, он приступил к работе над новым, более длинным опусом, и, хотя корреспонденция оставалась односторонней, с тех пор стал писать для Атенаис по одному стихотворению в неделю.

Зима 1784/85 года выдалась мягкой, и лед на реке бы не настолько прочным, чтобы кататься на коньках, так что Роджер видел свою возлюбленную только в церкви да иногда в карете, но ни разу Атенаис не сопровождал тот молодой человек, который толкал ее санки по льду прошлой зимой, поэтому у Роджера не было поводов для ревности.

К февралю были мобилизованы две французские армии — одна во Фландрии, другая на Рейне, — и теперь война казалась неминуемой. Но Роджер по-прежнему мало внимания уделял подобным новостям, так как был поглощен еженедельным сочинением стихотворений для Атенаис.

Но вот наступила весна, и в середине апреля произошло событие, перечеркнувшее все ожидания Роджера. Как всегда под конец мессы, он держал в руке очередное стихотворение, и когда собирался передать его Атенаис, она уронила служебник и наклонилась, чтобы поднять его. Роджер поспешил прийти ей на помощь. Воспользовавшись этим, Атенаис протянула обе руки, одной взяла очередное стихотворение, а другой вложила в ладонь Роджера записку, свернутую треугольником. Подобрав книгу, девушка с улыбкой кивнула Роджеру и направилась к выходу.

Дрожа от радости и неуемного желания прочитать первое послание возлюбленной, Роджер поспешил в боковую часовню и, развернув клочок бумаги, пробежал глазами несколько малограмотных строчек, написанных корявым почерком, более походившим на плод усилий девятилетнего ребенка, чем на письмо почти шестнадцатилетней девушки:

«Дорогой месье Брюк!

Я наслаждалась Вашими стихотворениями. Очень хотела снова встретиться и поговорить с Вами. Вы кажетесь мне необычным человеком и очень меня заинтересовали, так как видели ту сторону жизни, о которой я ничего не знаю. Но социальные барьеры лишают нас удовольствия подобных бесед. Пишу это письмо, чтобы проститься с Вами. Завтра я уезжаю в наш замок в Бешреле, где мы всегда проводим лето. Следующей зимой я не вернусь в Рен. Мой отец хочет, чтобы я приехала к нему в Версаль, где буду представлена ко двору. Поэтому мы больше не увидимся. Желаю Вам удачи, месье Брюк, и да хранит Вас Бог.

Атенаис Эрмоне де Рошамбо».

Упади на него крыша церкви, Роджер не был бы потрясен сильнее. Атенаис написала ему, что получила удовольствие от его стихотворений и испытывала к нему симпатию, но это признание меркло перед тем фактом, что им больше не суждено увидеться. Во время предыдущих испытаний Роджеру удавалось сдерживать слезы, но теперь, хотя ему уже исполнилось семнадцать, он прислонился к колонне часовни и горько заплакал.

Более двух недель Роджер ни к чему не проявлял интереса. Мадам Леже, Манон, Жюльен и Брошар видели, что у молодого человека тяжело на душе, но он не доверял своих чувств никому из них, и все усилия развеселить его оказывались тщетными.

Этой весной дожди выпадали редко, май был теплым и солнечным, и Францию охватила чудовищная засуха. Даже в Бретани, обычно богатой молочными продуктами, цены на масло, молоко и сыр невообразимо возросли. Нехватка корма для скота была столь велика, что король пошел на беспрецедентный шаг, открыв королевские охотничьи угодья для животных своего страдающего народа. Тем не менее в то время как бедняки голодали, богатые, как обычно, ни в чем не нуждались, и во всех больших городах слышался ропот неимущих против правящей касты.

В один из майских дней Роджер увидел шестьдесят жалких существ, закованных в кандалы, которых вели по улицам под охраной солдат. Они остановились на Марсовом поле у казарм, и Роджер из любопытства вернулся и спросил одного из сержантов, кто эти несчастные.

— Они преступники, приятель, — ответил сержант. — Мы ведем их от самой Бисетрской тюрьмы в Париже и отправляем в Брест, где их поместят на один из кораблей месье Лаперуза 73. Он великий мореплаватель и вскоре отправляется в далекую страну, именуемую Новой Зеландией. Говорят, там есть много твердой древесины для кораблестроения. Адмирал де Сюффрен решил переправить туда всю компанию в качестве колонистов. Они будут рубить деревья, которые раз в год станет забирать один из наших кораблей, и таким образом нам удастся опередить англичан.

Роджер поблагодарил сержанта и двинулся дальше. Он знал, что капитан Кук поднял британский флаг в Новой Зеландии лет пятнадцать тому назад, и, судя по словам сержанта, Франция намеревалась тайно захватить британское владение. Сочтя факт достойным упоминания, Роджер написал о нем другу своего отца, мистеру Гилберту Максвеллу, и получил официальную благодарность.

Австрия и Соединенные провинции все еще пререкались из-за открытия Шельды, пока их и французская армии выжидали на границах, но было ясно, что открытого столкновения удастся избежать, по крайней мере этим летом.

Постепенно горе Роджера утратило остроту, и он снова начал предаваться развлечениям предыдущего лета. Сначала он делал это без особого энтузиазма, но, обнаружив, что общество других молодых женщин дает ему временную передышку от гнетущей тоски по Атенаис, с головой окунулся в бездну распутства, пытаясь окончательно выбросить возлюбленную из головы.

Сильнодействующее лекарство возымело желаемый, но, как оказалось, кратковременный эффект, и к середине июля Роджер испытывал отвращение к самому себе из-за близости с девушками, которые были ему безразличны.

Однажды в воскресенье он снова отправился в церковь Сен-Мелен, где Атенаис столь часто заставляла его сердце бешено колотиться, и после мессы задержался в опустевшем храме, обдумывая свое положение. Прошло без нескольких дней два года с тех пор, как Роджер бежал из дома, и чего же он достиг? Куда девались радужные надежды, которые внушила ему честолюбивая Джорджина? Куда привела его избранная им дорога? Определенно, не к успеху. Он стал младшим клерком адвоката, работающим за гроши.

Роджер сознавал, что в известном смысле ему повезло и что на его месте большинство молодых людей из буржуазии не имели бы оснований жаловаться. Он жил в относительном комфорте, с семьей хозяина и друзьями, которые были добры к нему. Конечно, жалованье ему платили маленькое, но более чем достаточное для его нужд, ибо жизнь в Рене оказалась крайне дешевой. Здесь не было театров, если не считать редких визитов гастролирующих трупп, а спортом французы не интересовались, и почти единственным развлечением молодых людей оставались занятия любовью. Они не думали и не говорили практически ни о чем другом, а так как только девушек из высшего общества держали под строгим присмотром, возможностей для случайных связей было предостаточно. Но существование Роджера скрашивали занятия фехтованием и содержательные беседы с Брошаром о политике и международных делах.

Сознавая, что ему грех жаловаться, Роджер не мог избавиться от беспокойной мысли: движение по линии наименьшего сопротивления ни к чему стоящему его не приведет. Устраиваясь в контору мэтра Леже, он намеревался проработать там лишь до тех пор, когда ему удастся скопить достаточно денег для возвращения в Англию или для поисков многообещающего места службы. Роджер мог приступить к этому уже несколько месяцев назад и внезапно понял, что только любовь к Атенаис удерживала его в Рене так долго. Теперь, когда она уехала, имеет ли смысл оставаться здесь и дальше? Роджер отложил шесть луидоров на черный день. Этих денег хватило бы на двухмесячные странствия, тем более в разгар лета. Покидая церковь, он решил уйти со службы у мэтра Леже и снова отправиться на поиски удачи.

Тем же вечером, после обеда, Роджер спросил адвоката, не может ли тот уделить ему несколько минут для беседы, и, едва они вошли в кабинет, сразу же перешел к делу.

— Надеюсь, месье, вы не сочтете меня неблагодарным за вашу доброту и гостеприимство, но я чувствую, что для меня настало время искать другую работу.

Мэтр Леже соединил кончики пальцев и задумчиво посмотрел на Роджера сквозь очки в стальной оправе:

— Не скажу, что удивился, услышав это, Роже. Уже некоторое время замечаю, что вас что-то беспокоит. Мне очень не хочется вас терять. Вы оставляете брешь в нашем маленьком семейном кругу. Но вы весьма сообразительный юноша и пойдете далеко. Насколько я понимаю, вы решили покинуть нас, не видя для себя сколько-нибудь привлекательных перспектив?

— Должен признаться, что это так, месье, но я глубоко тронут вашими любезными словами, и где бы ни оказался, мне будет недоставать всех вас.

— Выходит, у вас нет определенных планов?

— Никаких, но я скопил несколько луидоров, которых хватит месяца на два, а за это время надеюсь найти место, где сумел бы добавить что-то новое к моему опыту.

— Восхищаюсь вашей смелостью, но не слишком опрометчиво вы поступаете?

— Возможно, — согласился Роджер, — но мне хочется снова попытать счастья.

— Когда вы намерены уйти?

— Как только приведу в порядок дела, которыми занимаюсь, если это устроит вас, месье.

— Вы собираетесь искать работу в Рене или где-либо в другом месте?

— Я собираюсь поехать в Париж, месье, и попытаться поступить секретарем к какому-нибудь богатому аристократу.

Некоторое время мэтр Леже молчал, потом промолвил:

— Мне не нравится, что вы покидаете нас и отправляетесь в столицу, с таким малым количеством денег и без гарантии средств существования у будущем. Я уверен, что, если рекомендую вас моему парижскому коллеге, мэтру Жера, он охотно предоставит вам такое же место, какое вы занимали здесь, пока вы не найдете для себя чего-нибудь лучшего. Хотите, чтобы я это сделал?

— Конечно! — с жаром ответил Роджер. — Вы заставляете меня чувствовать себя неблагодарным, проявляя такую доброту, тогда как я собираюсь вас покинуть. Если это можно устроить, то я буду располагать временем для поисков по-настоящему многообещающей должности.

— Вот и отлично. — Мэтр Леже улыбнулся. — Завтра я напишу мэтру Жера. Недели через две мы получим от него ответ.

Несмотря на благоприятный исход, беседа продержала Роджера в изрядном напряжении, поэтому он решил временно не говорить о своих намерениях с другими членами семьи и, желая снова все обдумать, рано лег спать.

Его терзали сомнения, не совершает ли он глупость, сжигая за собой мосты подобным образом. Так как Роджер никогда не жил в большом городе, мысль о попытке устроиться в Париже немного пугала его. Конечно, он не окажется в полном одиночестве, если мэтр Жера согласится взять его на временную службу, но ему вряд ли стоит рассчитывать на то, что его снова примут как члена семьи. На Роджера нахлынули воспоминания о первых месяцах, проведенных в Рене. Он опасался вновь оказаться в рабстве у очередного Юто, но здравый смысл подсказывал ему, что альтернативой в лучшем случае является одиночество в дешевых меблированных комнатах. Роджер заснул, одолеваемый сомнениями в разумности сделанного им выбора и мрачными предчувствиями в отношении ближайшего будущего.

Но ему было не суждено отправиться в Париж и работать в конторе мэтра Жера. Судьба снова вмешалась в его дела самым неожиданным образом. На следующий день мэтр Леже послал за ним и, когда Роджер вошел в кабинет, оторвал взгляд от бумаг и промолвил с улыбкой:

— По-моему, мой юный друг, вы родились под счастливой звездой. Не говорили ли вы вчера вечером, что хотели бы стать секретарем у какого-нибудь значительного лица?

— Говорил, месье, — с интересом отозвался Роджер.

Мэтр Леже взял со стола письмо.

— Тогда, думаю, у меня есть как раз то, что вам нужно. Один из наших самых влиятельных клиентов пишет мне с тем, чтобы я подыскал ему секретаря для выполнения специальной работы. От секретаря требуются определенный юридический опыт и хорошее знание латыни. Он будет обеспечен жильем, пищей и жалованьем в сорок луидоров в год. Если вас прельщает подобная перспектива, я с чистой совестью мог бы рекомендовать вас на эту должность.

— Я бы не желал ничего лучшего! — с радостным смехом воскликнул Роджер. — Но скажите, месье, где именно мне придется служить и как зовут моего будущего хозяина?

— Разве я об этом не упомянул? — удивился адвокат. — Вы отправитесь в Бешрель, в поместье Рошамбо, и будете служить монсеньеру маркизу.

Глава 14

БАРЬЕР

Через четыре дня Роджер прибыл в Бешрель. Деревня находилась милях в двадцати к северо-западу от Рена и в пяти милях от дороги из бретонской столицы в Сен-Мало. Она состояла из единственной улицы и маленькой церквушки; в полумиле от нее, на дальней стороне рощи, располагался замок.

Здание имело форму буквы «Е» и было спроектировано Франсуа Мансаром 74 около ста сорока лет назад. Два выступающих крыла образовывали открытый двор, а в пристроенном центральном флигеле находился главный вход. Замок был трехэтажным; окна третьего этажа доходили до покатой шиферной крыши, на которой виднелся ряд симметрично расположенных труб.

Вдоль длинной задней стены шла терраса с балюстрадой, под которой находился сад в английском стиле. По обеим сторонам замка тянулись обширные парки.

Роджеру хотелось появиться верхом на великолепном скакуне, со слугой, скачущим позади, или, по крайней мере, в наемной карете. Но он не мог позволить себе такую роскошь и надеялся, что Атенаис не будет смотреть в окно, когда запряженная одной лошадью телега, в которой Роджер и его тяжелый матросский сундук прибыли из Рена, медленно проедет вдоль фасада замка и остановится у входа в конюшню за восточной стеной.

Слуга, впустивший юношу, разыскал старого недруга Роджера, месье Альдегонда, и напыщенный мажордом обнаружил немалое удивление, узнав, что Роджер намерен поселиться в замке, но отнес маркизу письмо, переданное ему Роджером, и через двадцать минут вернулся отдать распоряжения насчет устройства прибывшего. Лакей по имени Анри отвел Роджера в спальню под самой крышей восточного крыла, а затем проводил его вниз, в маленькую комнатку на первом этаже, попросив подождать там.

Уже наступил вечер, и вскоре лакей вернулся с пищей на подносе. Роджер был разочарован — он считал, что, будучи личным секретарем, равен по положению дуэнье и наставнику и может сидеть за столом вместе с семьей.

Пообедав, Роджер ожидал, что маркиз пришлет за ним, но два часа протекли без каких-либо вызовов. Не зная, ждать ему или ложиться спать, он дернул шнур звонка и, когда пришел лакей, попросил, чтобы его проводили к Альдегонду. Анри провел его по нескольким коридорам в комнату, где мажордом сидел в удобном кресле, сняв парик и ливрею и положив ноги на подушечку. Рядом на маленьком столике стояла бутылка вина.

Роджеру уже приходило в голову, что он может избавить себя от многих мелких неприятностей во время пребывания в Бешреле, если вовремя удовлетворит тщеславие нахального мажордома, поэтому вежливо поклонился и сказал:

— Простите, что беспокою вас с такой час, месье Альдегонд, но хотелось бы знать ваше мнение, пошлет ли за мной этим вечером монсеньор?

— Это в высшей степени маловероятно, — ответил толстый мажордом, даже не пошевелившись в кресле, — так как монсеньор сейчас обедает со своим соседом, месье де Монтобаном, на расстоянии пяти миль отсюда. Секретарь монсеньора, месье аббат д'Эри, несомненно, дал бы вам указания, но он также отсутствует и не вернется из Динана до пятницы.

— Благодарю вас, месье, — пробормотал Роджер и добавил, слегка покраснев: — В последний раз мы с вами встречались при весьма неловких для меня обстоятельствах. Как вы помните, месье граф Люсьен вышвырнул меня из дома, но я хочу объяснить вам, месье, что это произошло исключительно из-за моего неведения относительно социальных традиций этих мест. Понимаете, я прибыл из германской провинции, где жизнь совсем иная, но, пребывая здесь, хочу следовать бретонским обычаям и был бы вам признателен, если бы мог спрашивать вашего совета, попадая в затруднения.

Альдегонд бросил на него проницательный взгляд:

— Это разумное решение, месье Брюк, тем более что старшие слуги должны питать друг к другу взаимное уважение. Вам незачем беспокоиться насчет графа Люсьена, так как более года назад он отбыл в Бриен учиться в военной школе. Что до остального, то мы сделаем все возможное, чтобы вы чувствовали себя комфортно.

Для Роджера это были превосходные новости. После нескольких высокопарных фраз Альдегонд вызвал Анри, чтобы тот показал новому секретарю путь к его спальне по задней лестнице.

Утром Анри разбудил Роджера и сообщил, что завтрак для него будет сервирован в комнате, где он обедал вчера вечером. Позавтракав, Роджер просидел там все утро. Ему хотелось обследовать дом и поместье, но он опасался, что за ним могут послать в любой момент.

Молодой человек был слишком возбужден скорой встречей с обожаемой Атенаис, чтобы огорчаться из-за выказанного ему пренебрежения, и проводил время, листая старые книги из шкафа, занимавшего целую стену комнаты. Только через час после второго завтрака лакей, которого он раньше не видел, пришел сообщить, что монсеньор требует его к себе.

Слуга провел Роджера через большой холл и, открыв одну створку массивных двойных дверей, впустил его в комнату, расположенную в задней части дома. Это была библиотека с высокими окнами, выходившими в сад. Перед большим резным камином, заложив руки за спину, стоял маркиз де Рошамбо.

Маркиз был рослым, хорошо сложенным человеком лет пятидесяти, и один взгляд на его аристократические высокомерные черты мог объяснить, от кого Атенаис унаследовала красоту и властные манеры. На нем были костюм из синего атласа и шелковые чулки; напудренные волосы были зачесаны назад с широкого лба и завиты над ушами. Голубая муаровая лента, прикрепленная бриллиантовой пряжкой к великолепному кружевному жабо, спускалась с плеч на грудь, образуя букву «W». Короче говоря, он являл собой блистательную и импозантную фигуру.

Роджер низко поклонился:

— Ваш покорный слуга, монсеньор.

Маркиз взял понюшку табаку и приподнял бровь:

— Вы кажетесь слишком молодым для работы, которая вам предназначена. Сколько вам лет?

— Девятнадцать, монсеньер, — солгал Роджер, как обычно прибавив себе два года. — И я проработал в конторе мэтра Леже двадцать два месяца.

— Он дает вам хорошую рекомендацию, утверждая, что вы сообразительны и отлично знаете латынь. Вы считаете себя способным расшифровать кипу старых документов и точно изложить их содержание?

— Думаю, да, монсеньор. Я часто имел дело со старыми контрактами и закладными на моей прошлой службе.

— Отлично. Тогда следуйте за мной.

Маркиз повел Роджера наверх в скудно обставленную комнату на третьем этаже, рядом со спальней Роджера. У стены стоял громоздкий, окованный железом сундук с большим тройным замком. Маркиз отпер его и поднял сильными руками тяжелую крышку. В сундуке находились сотни аккуратно перевязанных свитков пергамента, большая часть которых пожелтела от времени.

— Эти бумаги, — сказал маркиз, быстро взглянув на Роджера, — касаются большого поместья в Пуату, именуемого Сент-Илер. Я утверждаю, что вследствие брака моей двоюродной бабушки поместье должно принадлежать мне, но мои требования отрицает семейство де Фонтене, которое по-прежнему владеет им. Поместье оценивается в полтора миллиона ливров, поэтому стоит потрудиться, чтобы получить доказательства, могущие служить основанием для его возвращения. Понадобится несколько месяцев — возможно, более года усердного труда, чтобы извлечь все ценное из этих документов, а мне не хочется надолго выпускать их из рук. Поэтому я попросил мэтра Леже рекомендовать человека, который мог бы заняться ими здесь. Это и есть ваша задача. Если вам удастся добыть достаточно сведений, подтверждающих мои требования, вы не сочтете меня неблагодарным.

— Благодарю вас, монсеньор, — ответил Роджер. — Если такие сведения существуют, можете не сомневаться, что я найду их для вас.

До этого момента маркиз смотрел на юношу как на автомат с некоторым юридическим опытом, могущий послужить его цели. Теперь же в глазах де Рошамбо мелькнуло любопытство.

— Для своих лет вы проявляете немалую самоуверенность, — заметил он, скривив губы в легкой усмешке. -Возможно, мэтр Леже был прав, прислав ко мне вас, а не какого-нибудь высохшего чудаковатого книжного червя. Вскоре я возвращаюсь в Париж. Не знаю, когда я снова появлюсь в Бешреле, но, где бы я ни был, я не желаю, чтобы меня беспокоили по этому делу, покуда ваша работа не будет выполнена. До тех пор эта комната ваша, а мой мажордом будет выплачивать вам жалованье и обеспечивать вас всем, что вы сочтете необходимым для осуществления вашей задачи.

— И я… э-э… буду по-прежнему обедать в одиночестве? — рискнул осведомиться Роджер.

Маркиз поднял брови:

— Полагаю, что да. Или вы предпочитаете есть на кухне с прислугой?

— Нет-нет, монсеньор, — поспешно ответил Роджер. — Просто… ну, я опасаюсь, что такая жизнь покажется мне несколько одинокой.

Вновь маркиз посмотрел на него с чисто человеческим интересом. Он не привык, чтобы его служащие обсуждали с ним вопросы о своем благополучии, и чувствовал себя сбитым с толку.

— Вы можете завести дружбу с сельским кюре, — подумав, предложил он, — а в замке к вашим услугам Альдегонд и Шену — мой старший егерь, отличный парень. Вы росли в городе или в деревне?

— Я родился в деревне и прожил там почти все время.

— В таком случае вы можете ездить верхом. Сам я не большой любитель охоты — к тому же в здешних лесах почти не осталось дичи. Но если вас это развлечет, скажите Шену, что я разрешил вам брать лошадей в конюшне, а также охотиться с соколами и гончими, когда вам захочется.

— Очень вам признателен, монсеньор. А как быть в долгие зимние вечера? Я люблю читать, особенно книги по истории. Могу я пользоваться вашей библиотекой?

— Почему бы и нет? Я предпочитаю, чтобы мои книги не уносили из библиотеки, но, когда меня нет дома, здесь никого не бывает. В мое отсутствие можете приходить сюда и читать.

Маркиз был весьма сообразительным человеком и быстро понял, что Роджер по уровню куда выше обычного адвокатского клерка, иначе он не был бы столь снисходителен к юноше. Но теперь его мысли обратились к иным проблемам, и, рассеянно выслушав благодарности Роджера, маркиз промолвил:

— Ну, вот и все. Чем скорее вы приступите к работе, тем лучше. Сообщите мне, когда все закончите. — С кратким кивком он вышел из комнаты.

Вечером Роджер начал составлять список документов в сундуке. Хотя ему не терпелось увидеть Атенаис, он чувствовал, что разумнее подождать, пока уедет ее отец, поэтому следующие несколько дней провел в одиночестве, сосредоточившись на своей задаче.

Когда наступило воскресенье, лакей, обеспечивавший весьма скромные запросы Роджера, сообщил ему, что месса состоится в часовне замка в одиннадцать часов, и объяснил, как туда добраться. Надев лучший костюм и тщательно причесавшись, Роджер прошел через большой холл и спустился по лестнице в западное крыло, где находилась часовня. Узнав, что он не является официальным личным секретарем маркиза, Роджер был сильно разочарован, но это не уменьшило его радости от пребывания под одной крышей с Атенаис и возможности видеть ее.

В часовне Альдегонд указал ему место между собой и высоким чернобородым мужчиной, которого шепотом представил как месье Шену. Они занимали третью скамью; две первые оставались пустыми, в то время как задние быстро заполнялись слугами в строгом соответствии с рангом — позади всех оказались судомойки и прачки. Мужчины располагались справа от прохода, а женщины — слева. Когда все уселись, послышалась музыка и вошел маркиз под руку с Атенаис. В конце прохода они разделились, заняв передние скамьи, а шедшая следом за ними мадам Мари-Анже села во втором ряду, позади Атенаис.

Со своего места Роджер видел точеный профиль своего божества и не мог отвести от него глаз в течение всей службы, страстно желая, чтобы она продлилась как можно дольше. Войдя, Атенаис не заметила его, но, когда она покидала часовню, опираясь на руку отца, их взгляды встретились. В глазах девушки мелькнуло удивление, потом она слегка нахмурилась. Роджер не мог понять причины, и это мучило его весь остаток дня.

Во дворе Шену ненадолго отвлек его, спросив, не хочется ли ему взглянуть на лошадей. Хотя у Роджера не было настроения осматривать конюшни, он вежливо согласился в ответ на первые добрые слова, с которыми к нему обратились после его беседы с маркизом три дня назад.

Старший егерь был красивым мужчиной лет под сорок с ясными серыми глазами и великолепными черными усами и бородой. Он рассказал Роджеру, что раньше служил сержантом в бретонском драгунском полку и теперь руководит всем наружным штатом замка, в то время как месье Альдегонд отвечает за порядок внутри дома. Шену пожаловался, что его хозяин совершенно не интересуется охотой, и обрадовался, услышав, что Роджер получил разрешение охотиться и ездить верхом. В тот же день они отправились на прогулку верхом, и Шену стал еще более дружелюбным, обнаружив, что Роджер — опытный наездник, обладающий к тому же поразительными для молодого стряпчего знаниями об охоте и рыбной ловле.

Новая дружба заставила Роджера забыть на пару часов о неожиданной холодности Атенаис, но следующим утром он снова начал испытывать беспокойство на этот счет. Мрачные раздумья молодого человека были прерваны приходом посетителя.

Постучав в дверь, в комнату кошачьей походкой вошел тощий сутулый священник с редкими седеющими волосами, высоким лбом и пронизывающим взглядом черных глаз. Накануне Роджер видел его в часовне — тот помогал кюре служить мессу. Юноша догадался, что это секретарь маркиза.

— Я аббат д'Эри, — представился священник, подтверждая догадку Роджера. — Зашел познакомиться с вами перед отъездом в Париж и узнать, не могу ли я быть вам чем-нибудь полезен.

Когда Роджер поблагодарил его, заверив, что у него есть все необходимое, аббат задержался на несколько минут, сделав несколько общих замечаний относительно трудностей порученной Роджеру задачи, и тихо удалился.

На следующее утро маркиз отбыл в Париж. Торжественный выезд из ворот поместья возглавляла группа верховых, в чьи обязанности входило расчищать путь в городах и деревнях, далее следовали две кареты — в первой расположились де Рошамбо и аббат д'Эри, во второй вместе с багажом путешествовали повар, цирюльник и один из лакеев маркиза.

Когда наступил вечер, Роджер решил воспользоваться разрешением посещать библиотеку и спустился по парадной лестнице в надежде, что в этой части замка ему удастся повстречать Атенаис. Поболтавшись немного в холле и не желая без приглашения заходить в другие комнаты, Роджер отправился в библиотеку и стал без особого интереса обследовать полки с книгами в красивых переплетах. За этим занятием он провел полчаса, когда услышал сзади легкие шаги и, обернувшись, увидел Атенаис, стоявшую в высоком дверном проеме.

В простом летнем платье, с ненапудренными золотистыми волосами девушка показалась ему восхитительной. Однако она даже не ответила на его вежливое приветствие, не улыбнулась и резко осведомилась:

— Что вы здесь делаете, месье Брюк?

— Ваш отец разрешил мне пользоваться его библиотекой… — удивленно ответил Роджер.

— Я имею в виду не это. Что вы делаете в Бешреле, здесь, в замке?

— Изучаю содержание кое-каких документов для монсеньора.

Атенаис сделала нетерпеливый жест:

— Да-да! Я узнала об этом в воскресенье, после того как увидела вас на мессе. Неужели вы не понимаете, что я крайне возмущена вашим преследованием и проникновением в мой дом?

— Но, Атенаис… — начал Роджер обиженным и озадаченным тоном.

Ее голубые глаза сверкнули.

— Как вы смеете называть меня Атенаис? Для вас я мадемуазель де Рошамбо!

— Но, мадемуазель! — запротестовал он. — Что такого я сделал, чтобы вызвать ваше неудовольствие? Мэтр Леже предложил мне это место, и я, естественно, согласился.

— Вы так поступили, думая, что это даст вам возможность искать моего общества?

Роджер колебался только секунду:

— Нет. Но я думал, что вы будете довольны, увидев меня.

— Напротив, ваше присутствие стесняет меня в высшей степени.

— Почему?

— Потому что вы воспользовались моей любезностью к вам, чтобы навязать мне ваше общество.

— Не понимаю. — Роджер развел руками. — В стихотворениях, которые я вам писал, я ясно выразил мои чувства, а в записке, которую вы мне передали, покидая Рен, вы выражали желание побеседовать со мной вновь.

— Неужели вы не поняли? Я имела в виду, что это стало бы возможным при иных обстоятельствах.

— Но теперь они иные! — в отчаянии воскликнул Роджер. — Судьба предоставила мне средство преодолеть разделяющий нас барьер. Теперь я имею право находиться в вашем доме, так почему бы нам не продолжить нашу дружбу?

Атенаис с раздражением топнула ножкой:

— Вы вынуждаете меня говорить более откровенно. В тот вечер, почти два года назад, когда вы нашли убежище в моей карете, я была всего лишь девочкой. Я привела вас домой и, с чисто детским недомыслием, настояла, чтобы вы пообедали с нами. Даже у моего младшего брата хватило ума понять всю нелепость подобной процедуры, но я всегда была упряма. Позже меня забавляли ваши стихи. Это походило на волшебную сказку — прекрасный рыцарь на краю света слагал в мою честь баллады. Но теперь все изменилось. Я стала взрослой, а вы уже не тот далекий воздыхатель. Вы здесь, в этом доме, и вы всего лишь один из слуг моего отца. Этот факт уничтожил все романтические мысли, которые вам удалось внушить маленькой девочке.

Роджер испуганно уставился на нее. Атенаис и вправду, больше не была ребенком. Она очень повзрослела за последние два года; ее фигура хотя и не вполне сформировалась, но приобрела более округлые контуры; голос утратил пронзительные нотки, став более мелодичным. Она казалась ему желанной более, чем когда-либо, но он не мог понять ее отношения.

— Как вы можете быть такой жестокой! — воскликнул Роджер. — То, что я работаю на вашего отца, не делает меня другим: Я по-прежнему ваш самый преданный раб.

— Месье! — надменно произнесла Атенаис. — Будьте любезны понять, что мадемуазель де Рошамбо не принимает преданности в том смысле, какой вы подразумеваете, от человека, сидящего позади нее в часовне ее дома и практически находящегося на одном уровне с людьми вроде Шену и Альдегонда. Ваше прибытие сюда — худшая ошибка из всех возможных. Если вы хотите оживить искру добрых чувств к вам, которая, возможно, еще не погасла, то самое разумное, что вы можете сделать, — это упаковать ваши вещи и убраться отсюда завтра утром.

Роджер вздрогнул, словно его ударили. Несколько секунд он молчал, потом взгляд его стал жестким.

— Я не сделаю ничего подобного, — заявил юноша. — Ваш отец поручил мне работу, и я останусь здесь, пока не выполню ее.

— Пусть будет так! — фыркнула Атенаис. — Но я честно вас предупреждаю: если вы будете навязчивым, я напишу отцу и потребую вашего увольнения. А пока что, если мы случайно встретимся в замке, извольте говорить только после того, как я первая обращусь к вам, и опускать взгляд в соответствии с вашим положением.

Схватив со стола книгу, за которой она пришла, девушка повернулась и царственной походкой вышла из комнаты.

Бедный Роджер был потрясен до глубины души. Всего лишь за три минуты цель, ради которой он прибыл в Бешрель, свелась к нулю. Роджер чувствовал, что ему следовало бы отправиться в Париж, где новая обстановка и новые люди могли изгнать Атенаис из его мыслей. Но, заявив о своем намерении остаться, он уже не мог изменить его. Гордость не позволяла ему доставить Атенаис удовольствие, дав возможность выжить себя из дома.

Следующее воскресенье принесло Роджеру некоторое утешение. Мадам Мари-Анже, которую он встретил в саду, ответила на его поклон с любезной улыбкой и предложила прогуляться с ней немного и поговорить.

Слегка удивленный, Роджер зашагал рядом с ней. Через минуту мадам промолвила:

— Боюсь, месье Брюк, вы находите ваше положение здесь несколько затруднительным?

— Не более, чем в любом чужом доме, мадам, — ответил Роджер, немного покраснев.

— Ну-ну! — Мадам Мари-Анже похлопала веером по его руке. — Вам незачем таиться от меня, я ведь знаю, что вас беспокоит. Вы полагаете, я настолько слепа, что не видела, как вы вкладывали записочки в руку мадемуазель Атенаис каждое воскресенье прошлой зимой, в церкви Сен-Мелен?

Румянец Роджера сделался пунцовым.

— М-мадам… — запинаясь, начал он.

— Не пытайтесь оправдываться, — прервала она. — Конечно, Атенаис своевольная и высокомерная девушка, но у нее доброе сердце и много хороших качеств. Так как ваше поведение ничем ей не угрожало, я не видела причины, по которой мне следовало лишить вас обоих этого маленького удовольствия. Но теперь, когда вы живете в замке, надеюсь, вам понятно, что в моем положении я не могу одобрять продолжение того, что раньше считала детской шалостью.

— Можете не беспокоиться, мадам, — угрюмо отозвался Роджер. — Мадемуазель Атенаис дала мне понять, что она уже взрослая и более не располагает временем для моего романтического внимания.

— Так я и думала. Отсюда ваш печальный взгляд, не так ли?

— Мне тяжело, мадам, оттого что мадемуазель перестала воспринимать меня как друга.

— Значит, вы ожидали обратного? — подняв брови, осведомилась мадам Мари-Анже.

— Почему бы и нет? — сказал Роджер. — Оттого что я поступил на службу к монсеньеру, у меня не завелись в волосах насекомые и не исчезли достоинства, которыми я обладал прежде.

— Но вы ведь понимаете, месье, что разница в вашем положении делает подобную дружбу невозможной?

— А почему? Вы, мадам, говорите со мной любезно и доброжелательно. Почему же она не может относиться ко мне так же?

— Но ее и мое положение далеко не одинаковы. Если я правильно помню, вы прибыли из какой-то германской провинции, верно? Мне говорили, что там куда больше свободы в отношениях между различными сословиями, но здесь этикет в подобных вопросах все еще крайне строг. Мой покойный супруг, месье Вело, был советником ренского парламента и, таким образом, занимал высокое положение среди судейских. Если бы я имела собственный дом, то могла бы иногда приглашать мэтра Леже к обеду, но монсеньору такое и в голову никогда не придет. Он мог изредка принимать моего покойного мужа в знак особой милости, но мое постоянное присутствие за столом допускается лишь потому, что я гувернантка его дочери. А вы, мой юный друг, даже не мэтр Леже, а всего лишь один из его клерков. Теперь вам ясно, какая пропасть лежит между вами и мадемуазель Атенаис? Учитывая вашу маленькую переписку, на которую я закрывала глаза, вы, надеюсь, понимаете, какое смущение вызвало у нее ваше неожиданное прибытие?

— Там, откуда я родом, все было по-другому, — несколько успокоившись, ответил Роджер. — Но после вашего объяснения мне стало ясно, что у мадемуазель имеются оправдания внезапной перемены ее отношения ко мне. Сказать вам правду, она даже предложила, чтобы я вовсе избавил ее от своего присутствия. Но я не собираюсь покидать Бешрель, если только не получу прямого распоряжения монсеньора.

— Останетесь вы здесь или нет, это ваше дело, при условии, что вы не будете переступать рамки вашего положения. Но послушайтесь моего совета, месье Брюк, и либо уезжайте немедленно, либо раз и навсегда уясните, что никакие отношения между вами и Атенаис никогда не будут возможны.

— Взявшись за работу для монсеньора, мне было бы трудно найти подходящее извинение для внезапного отъезда. Я чувствую, что должен остаться, по крайней мере, пока не продвинусь в порученном мне деле.

— В таком случае продолжайте обожать Атенаис на расстоянии, если хотите, но умоляю вас воздерживаться от опрометчивых поступков, которые могут вынудить меня потребовать вашего увольнения. Было бы разумно занять ваши мысли иными интересами, насколько это возможно.

— Постараюсь так и сделать, мадам.

Когда они поднялись на террасу, мадам Мари-Анже повернулась и улыбнулась ему:

— Отлично. Может, я сумею вам немного в этом помочь. Атенаис ежедневно, с четырех до пяти, занимается игрой на клавесине. В этот час вы всегда можете застать меня одну в моем будуаре. Обычно я использую его для чтения газеты за чашкой шоколада. Если вам будет одиноко, приходите ко мне, и мы побеседуем о том, что делается в мире.

— Вы сама любезность, мадам. — Роджер, наклонившись, поцеловал ей руку.

Следующие две недели протекли монотонно. Бумаги маркиза отнимали у юноши много времени — некоторые из них были написаны несколько веков назад, и Роджер с трудом продирался сквозь витиеватые архаичные обороты, тратя целые часы на то, чтобы уяснить содержание документов и кратко изложить его по-французски. Уставая после нескольких часов работы, Роджер делал перерыв, чтобы прогуляться по саду, прокатиться верхом или, если это происходило в районе четырех часов, выпить чашку шоколада с мадам Мари-Анже.

Сад разочаровал Роджера. Он ожидал увидеть нечто вроде садов Уолхемптона, Пайлуэлла и других больших домов по соседству с его собственным, но здесь сад занимал меньше места, чем сам замок. В нем не было ни лужаек, окруженных деревьями, ни тенистых аллей с цветущими кустами, ни искусственных озер; он состоял всего из нескольких клумб, перемежающихся гравиевыми дорожками, и располагался с геометрической точностью вокруг двух больших каменных фонтанов.

С другой стороны, замок с его мраморными лестницами, расписными потолками и резными дверями, должно быть, стоил целое состояние, и Роджер не уставал восхищаться великолепными гобеленами, мебелью и произведениями искусства, собранными в его стенах поколениями де Рошамбо.

В своих беседах с мадам Мари-Анже Роджер никогда не возвращался к теме Атенаис, зато охотно обсуждал с пожилой дамой последние политические новости. В конце августа они узнали об истории, повергшей в возбуждение всю Францию: кардинал-принц Луи де Роан, ведавший раздачей милостыни при королевском дворе, был принародно арестован по приказу его величества на пороге часовни Версаля и препровожден в Бастилию.

Никто ничего не знал наверное, но газеты сообщали, что кардинал обвинен в подделке подписи королевы на приказе придворным ювелирам, благодаря которой он обманом приобрел бриллиантовое ожерелье стоимостью в один миллион шестьсот тысяч ливров 75. Особую пикантность истории придавало то обстоятельство, что де Роан был одним из богатейших французских аристократов, поэтому вовсю ходили слухи, что в основе таинственного дела лежит какая-то тонкая интрига, не связанная с деньгами.

Ссора между Австрией и Голландией продолжалась все лето, но теперь Людовик XVI предложил себя в качестве посредника, поэтому появилась надежда, что с помощью Франции конфликт будет улажен. Однако проблема осложнилась разногласиями между самими голландцами.

Штатгальтер Вильгельм V Оранский наследовал своему отцу в возрасте трех лет, и его долгое несовершеннолетие помогло республиканской партии, состоящей из богатых, честолюбивых торговцев, которые желали заменить трон олигархией, обрести большое могущество. Достигнув совершеннолетия в 1766 году, штатгальтер заключил договор с герцогом Брунсвиком, ранее исполнявшим обязанности регента, о помощи в управлении страной. Республиканцы сочли это неконституционным и после нескольких лет интриг наконец добились отставки герцога. Лишившись своего министра, слабый и бездарный Вильгельм оказался во власти врагов. В Гааге разразился мятеж, и Генеральные штаты лишили Вильгельма права командовать гарнизоном, после чего он нашел убежище в Гелдерланде — одной из немногих оставшихся верными ему провинций.

Время от времени Роджер сталкивался с Атенаис в доме или в саду, и, хотя ничто не могло заставить его раболепно опускать перед девушкой взгляд, как она требовала, он не делал попыток заговорить с ней. Роджер всегда вежливо кланялся, а Атенаис принимала его приветствия с надменным равнодушием. Однако в конце сентября ему суждено было увидеть девушку в абсолютно новом для него обличье.

Это произошло в воскресенье утром. По дороге в часовню Роджер поскользнулся на мраморной лестнице. Ухватившись за перила, он спас себя от падения, но его нос вступил в резкий контакт с ближайшей колонной и начал кровоточить. Думая, что кровь скоро остановится, Роджер занял обычное место между Альдегондом и Шену, но кровотечение продолжалось всю службу, к концу которой его платок промок насквозь.

Как только они вышли, Шену сказал:

— Вам нужно как-нибудь остановить кровотечение. В этот час мадемуазель идет в свою медицинскую приемную. Отправляйтесь туда и попросите ее вам помочь.

— В медицинскую приемную? — фыркнул Роджер. — Не знал, что она у нее есть.

— Приемная в западном флигеле, за оранжереей. Я отведу вас туда.

Роджеру хотелось отказаться, но, так как его нос все еще сильно кровоточил, он не знал, как ему объяснить свой отказ, и, следуя за Шену через двор, осведомился:

— С каких это пор мадемуазель занимается медициной?

— Она с детских лет помогала матери, — ответил Шену. — А когда госпожа маркиза умерла три года назад, мадемуазель продолжала принимать больных с помощью мадам Вело. Каждое воскресенье после мессы к ней приходят бедняки из деревни, и она объясняет, как им лечиться.

У входа в приемную они обнаружили небольшую группу крестьян, терпеливо дожидавшихся своей очереди, но Шену заявил, что Роджер нуждается в неотложной помощи, и втолкнул его в комнату. Стены ее были уставлены стеллажами с горшочками и пузырьками; за тяжелым дубовым столом мадам Мари-Анже и кюре колдовали над какими-то мазями и микстурами; Атенаис в белом халате поверх платья перевязывала безобразную язву на ноге старого крестьянина.

Когда вошел Роджер, она удивленно на него посмотрела, но, заметив окровавленный платок, который молодой человек прижимал к лицу, попросила кюре окончить за нее перевязку и поманила Роджера к себе.

С распухшим носом он являл собою весьма забавное зрелище, и, хотя Атенаис старалась сдержать веселье, она не могла не рассмеяться. Роджер не знал, радоваться ему или огорчаться, ведь Атенаис была с ним добра и мягка, промывая его лицо и накладывая на разбитый нос успокаивающую мазь и холодный компресс, заставив его лежать на койке, пока кровотечение не прекратится.

Этот эпизод убедил Роджера, что, сумей он найти способ сломать разделяющий их нелепый социальный барьер, непременно добился бы ее дружбы и привязанности. Пока же проблема оставалась неразрешимой.

Роджер подумывал о том, чтобы рассказать ей всю правду о себе — что он сын английского адмирала и внук графа, — но он так долго выдавал себя за уроженца Страсбурга, что она вряд ли поверила бы ему. Роджер снова стал мечтать о том, как он спасет Атенаис от какой-нибудь страшной опасности, но тихая и спокойная жизнь в Бешреле едва ли могла предоставить ему возможность обнажить шпагу в ее защиту.

Тем не менее Роджер начал, сперва бессознательно, пренебрегать своей работой, дабы найти возможность понаблюдать за Атенаис на расстоянии, и вскоре понял, что лучший шанс сделать это предоставляется во время ее поездок верхом. Девушку всегда сопровождал грум, и Роджер отнюдь не намеревался навязывать ей свое общество. Но она притягивала его словно магнит, и, так как ему разрешалось брать лошадь из конюшни в любое время, для него не составляло труда незаметно ехать за ней около полумили ради удовольствия созерцать ее изящную, стройную фигурку.

Однажды, в середине октября, Роджер, следуя за Атенаис, заметил, что лошадь ее грума потеряла подкову. Переговорив с хозяйкой, грум повернул назад, и Роджер, поняв, что Атенаис намерена закончить поездку в одиночестве, последовал за ней, держась в отдалении.

Минут через двадцать из-за изгороди неожиданно выбежал крестьянский мальчик, напугав кобылу Атенаис. В следующий момент лошадь понесла.

Сердце Роджера заколотилось от возбуждения, ибо это был тот шанс, которого он ожидал, чтобы доказать свою доблесть и преданность. Пустив лошадь в галоп, он устремился в погоню.

За исключением двойной изгороди, из-за которой выбежал ребенок, местность представляла собой открытое пастбище. Обе лошади мчались во весь опор, но Роджер ехал на более выносливом животном и через полмили стал догонять Атенаис. Девушка потеряла треуголку, и золотые локоны развевались на ветру, но она вроде бы крепко держалась в седле.

Приближаясь к ней, Роджер увидел, что Атенаис пытается направить кобылу в сторону перелеска, начинавшегося в трех четвертях мили. Возможно, девушка рассчитывала, что лошадь замедлит шаг или повернет назад, но, когда перед Атенаис появился барьер из деревьев, Роджер испугался, что ее выбьет из седла одна из низких веток.

Пришпорив лошадь, он подскакал к кобыле Атенаис с правой стороны и вынудил ее выехать из леса на открытое пространство.

Девушка что-то кричала ему, но голос ее тонул в топоте копыт. Изловчившись, Роджер ухватился за уздечку лошади Атенаис, но она резко рванулась влево и высвободилась из его рук.

Атенаис снова что-то прокричала, но Роджер так и не разобрал слов. Ярдов двести они проскакали бок о бок. Внезапно он увидел впереди нечто вроде оврага и понял, что кричала ему Атенаис.

— Река! Впереди река! — предупреждала она.

Роджер вспомнил, что приток Ранса делает здесь широкую петлю, разрезая равнину. В следующий момент он увидел его. Вода лениво текла между двумя крутыми откосами, и лошади находились не более чем в дюжине ярдов от вершины ближайшего из них.

Замедлять бег кобылы Атенаис не оставалось времени. Наклонившись, Роджер ухватился за ее повод и рванул его на себя изо всех сил. Кобыла тоже увидела воду и, взвившись на дыбы, застыла как вкопанная. Атенаис вылетела из седла и с громким плеском свалилась в реку.

Роджера бросило вперед, но он сумел удержаться в седле и, не отпуская поводьев обеих лошадей, соскользнул на землю. Полными ужаса глазами он смотрел на Атенаис. Опасность не угрожала ей, так как река была мелкой, однако не настолько, чтобы не смягчить ее падения. Перепачканная, со свисающими на лицо прядями волос, девушка, борясь с длинными промокшими юбками, пыталась выбраться на отмель.

Роджер понимал, что причиной падения Атенаис были его неуклюжие действия, но не мог даже прийти ей на помощь, опасаясь, что лошади умчатся, бросив их здесь, в нескольких милях от дома.

Все еще держа в руке хлыст, девушка взобралась по откосу. Ее лицо было белым как мел под грязными подтеками, а голубые глаза сердито сверкали.

— Вы жалкий глупец! — напустилась она на Роджера. — Я не раз справлялась с несущейся кобылой и сделала бы это за милю отсюда, если бы она не помчалась быстрее из-за топота вашей лошади! А в результате вы погнали меня к реке! И все из-за того, что вы шпионите за мной! Не отрицайте! Последние недели вы только и делали, что прятались за углами и пялились на меня из окон! Думаете, у слуг нет глаз и они ничего не замечают? Уверена, что на кухне постоянно сплетничают, связывая мое имя с вашим! Это невыносимо! Я умираю от стыда при мысли, что чернь треплет мое имя из-за такого ничтожества, как вы! Я ненавижу вас за это!

Сделав паузу, чтобы перевести дыхание, Атенаис подняла хлыст и ударила им Роджера:

— Несчастный выскочка! Вот вам! Отправляйтесь в замок и покажите всем вашу жалкую физиономию со следами моего неудовольствия!

Хлыст снова и снова опускался на голову, руки и плечи Роджера. Отпустив поводья лошадей, он пытался защищаться, но не мог ни отразить удары, ни избежать их.

Оставалось только одно. Шагнув вперед, Роджер схватил Атенаис за руку и вырвал хлыст.

— Как вы смеете прикасаться ко мне! — Девушка задохнулась от гнева. — Хватать руками женщину благородной крови — преступление! Вас высекут за это! Я добьюсь, чтобы руку, которая ко мне прикоснулась, отрубили до запястья!

— Тогда лучше отрубите мне голову! — крикнул Роджер, потеряв терпение. — Клянусь Богом, я отучу вас бить свободного человека! Более того, маленькая сумасбродка, я преподам вам хороший урок, даже если мне придется умереть!

Обхватив Атенаис за талию, он привлек ее к себе, приподнял левой рукой подбородок девушки и крепко поцеловал ее в губы.

Глава 15

СОН

Некоторое время она не сопротивлялась, потом вырвалась и уставилась на него. Ее глаза расширились, но не от страха, а от каких-то эмоций, которые Роджер был не в силах понять.

Медленно проведя по рту тыльной стороной кисти, Атенаис прошептала:

— Вы не должны были этого делать. Со мной так еще не поступал ни один мужчина.

— Тогда есть хоть какой-то шанс, что вы этого не забудете, — хрипло сказал Роджер. Его лицо и руки сильно болели; красные полосы проступили на коже в тех местах, где по ней прошелся хлыст. Но он не испытывал сожалений. — Сколько бы герцогов и принцев ни целовали вас в будущем, вы всегда будете помнить, что первым вас поцеловал слуга, выскочка, ничтожество. Пока вы не осознаете, что, если мы оба порежемся, ваша кровь окажется не более голубой, чем моя, и что нет никакого позора в том, что вас целует человек, который вас любит.

— Если я расскажу об этом отцу, он заклеймит вас раскаленным железом и отправит в тюрьму, — медленно произнесла Атенаис.

Роджер улыбнулся, чувствуя боль в разбитых хлыстом губах:

— Знаю. Я прожил здесь достаточно долго, чтобы понять: аристократы применяют самые зверские наказания к тем, кто посмел коснуться их женщин. Очевидно, моя любовь к вам настолько сильна, что я решился на этот поцелуй.

— В тот момент вас вдохновляла не любовь, а ненависть.

— Может быть, вы и правы. Хотя, возможно, это было презрение к идеалам, которые вы отстаиваете, вкупе с желанием смягчить ваше каменное сердце.

— Помогите мне сесть на лошадь, — внезапно приказала Атенаис.

Роджер покорно протянул руку на высоте двух футов от земли; девушка поставила на его ладонь маленькую ножку и вскочила в седло.

— Мой хлыст, — потребовала она и добавила: — СлеДуите за мной не раньше чем через час.

Оставшись в одиночестве, Роджер спустился к реке и промыл израненные руки и лицо. Когда боль немного утихла, он сел, чтобы обдумать возможные последствия своего опрометчивого поступка.

Вскоре после его прибытия в замок Атенаис велела отхлестать одного из слуг за то, что он пролил чашку шоколада на ее платье, поэтому Роджер счел ее вполне способной заклеймить его и отправить в тюрьму за его куда более серьезный проступок.

В данный момент Роджер являлся свободным человеком и не был обязан возвращаться в замок. Уже наступали сумерки, и у него была хорошая лошадь, на которой за ночь он мог оставить много миль между собой и Бешрелем. Правда, при себе у него было всего несколько серебряных монет, и, если Атенаис потребовала бы у властей его ареста, у него оставалось бы мало шансов спастись.

К тому же Роджер чувствовал, что бегство было бы трусостью. Вернувшись и посмотрев в лицо судьбе, которую уготовила ему Атенаис, он, по крайней мере, доказал бы ей, что не испытывает недостатка в смелости, тем более что она, несмотря на весь свой гнев, могла замять дело, побоявшись унизить себя, рассказав о происшедшем.

Выждав час, Роджер медленно поехал назад в сгущающихся сумерках, передал свою лошадь конюху и поднялся к себе по черной лестнице. В зеркале он увидел свое лицо, покрытое паутиной ярко-красных полос, и принялся размышлять, как ему объяснить это слугам. Прежде всего на ум пришла мысль сказать, будто лошадь понесла и протащила его на полном скаку через ольховую рощу, где ветки исхлестали ему лицо. Так как полосы были короткими и ровными, ничуть не походящими на царапины, история выглядела сомнительной, но он слишком устал, чтобы ломать себе голову, и счел ее вполне подходящей.

Тем не менее, вместо того чтобы спуститься к ужину, Роджер отправился прямиком в постель, надеясь, что одеяла частично скроют его раны, и решив оставаться в кровати, пока они не начнут заживать.

Анри пришел узнать, почему он не поужинал, и Роджер дал ему заготовленное объяснение, добавив, что повредил ногу и, возможно, пролежит в постели день или два. Слуга принес ему еду на подносе, и Роджер поужинал и стал думать о последствиях сегодняшних событий, пока мысли его не смешал крепкий сон.

Утренние часы после завтрака он провел в беспокойном ожидании громких шагов в коридоре, означающих приближение слуг, которых послала Атенаис, чтобы схватить его. Незадолго до полудня и впрямь послышались шаги. В дверь постучали, и Роджер, к своему удивлению, услышал голос Атенаис:

— Месье Брюк, мы можем войти?

— Да… входите, — пролепетал он.

Атенаис вошла в сопровождении мадам Мари-Анже и спокойно сказала:

— Мне сообщили, что вчера, во время поездки верхом, с вами произошел несчастный случай. Надеюсь, вы не сильно покалечились и мы сможем быстро залечить ваши раны.

— Нет-нет, мадемуазель, ничего серьезного, — пробормотал Роджер и изложил состряпанную им версию.

— Боже! Как же вас изрезали ветки ольхи! — воскликнула Атенаис, обследовав его раны. — Но это вам поможет. — И, взяв горшочек у мадам Мари-Анже, она стала накладывать на поврежденные места содержавшуюся в нем мазь.

Однако слова сочувствия были немедленно опровергнуты ее действиями, так как, стоя спиной к мадам, она втирала мазь в его раны с такой силой, словно скребла пол.

Посоветовав Роджеру не вставать с постели до полного выздоровления, женщины оставили его наедине с тревожными мыслями.

Из этого визита следовал один важный вывод. Очевидно, Атенаис решила не трогать лихо, пока спит тихо, так что Роджер мог не опасаться, что его лишат руки, заклеймят раскаленным железом или бросят в темницу. Тем не менее он чувствовал, что не стоит рассматривать проведенное ею лечение как предложение оливковой ветви. Уж слишком оно было болезненным. Наконец Роджер пришел к мысли, что Атенаис, решив молчать о своем унижении, поняла, что должна вести себя с ним так, словно между ними ничего не произошло, и, следовательно, обращалась с ним, как с любым из слуг замка, оказавшимся в постели в результате несчастного случая.

Однако теперь Роджер начал ощущать чувство вины за свое поведение, усиливающееся с каждым часом. Он не представлял себе, что шестнадцатилетняя девушка может быть настолько потрясена поцелуем, пусть даже первым. Конечно, с точки зрения Атенаис, она имела полное право отхлестать его, и Роджер понимал, что подал ей все основания для гнева, следуя за ней по пятам. Ранее ему не приходило в голову, что слуги могут замечать и комментировать его поведение, но, разумеется, они видели его притаившимся в коридоре возле будуара Атенаис и скачущим верхом следом за ней. Учитывая традиционную строгость, в которой воспитывались французские девушки благородного происхождения, Атенаис, несомненно, приравняла поцелуй Роджера едва ли не к попытке изнасилования, хотя подобное никак не входило в его намерения.

На следующее утро Роджер пришел к заключению, что Атенаис поступила в высшей степени снисходительно, не выплакав всю правду на широкой груди мадам Мари-Анже и не приказав запереть его, пока маркиз не будет информирован о происшедшем.

Несмотря на болезненную процедуру, мазь, которую наложила Атенаис на его раны, быстро исцелила их. Уже на третье утро Роджер, посмотрев в зеркало, решил, что может появиться внизу, не вызывая неподобающих комментариев.

После еще одной ночи, полной размышлений, Роджер почувствовал такие сильные угрызения совести, что решил при первой возможности отыскать Атенаис и униженно попросить у нее прощения за свою грубость.

Можно представить себе его удивление и досаду, когда он узнал, что Атенаис и мадам Мари-Анже еще накануне уехали в Париж. Насколько ему было известно, они не собирались покидать Бешрель в ближайшие две недели, следовательно, Атенаис, будучи не в состоянии видеть его и вспоминать о своем унижении, изобрела какой-то предлог, чтобы приблизить дату их отъезда.

Роджер сразу же вспомнил содержание записки, которую девушка вложила ему в руку в прошлом апреле. В ней говорилось, что они больше не увидятся, так как ближайшей зимой она не вернется в Рен, а будет представлена ко двору. После этого шансы на ее возвращение в Бешрель будущим летом были крайне невысоки. Роджер не только потерял Атенаис, но даже не смог попросить у нее прощения за свое недостойное поведение, и она, очевидно, увезла с собой горькие и презрительные воспоминания о нем.

После нескольких дней тягостных переживаний Роджер принялся за работу с удвоенной энергией, пытаясь наверстать упущенное время и отогнать печальные мысли. Вскоре кипа старых документов поглотила все его внимание. Проблема права на владение поместьем Сент-Илер интересовала его все больше. За несколько недель он превратился в кладезь информации о генеалогических древах половины знатных семейств Западной Франции. Каждый раз обнаруживая новое звено в цепи, Роджер ощущал прилив возбуждения, а наталкиваясь на договор или завещание, препятствующие цели, которой ему следовало достичь, чувствовал себя так, словно проиграл сражение.

Чернобородый Шену то и дело поднимался в его рабочий кабинет, напоминая, что пришло время для упражнений. Обычно они выезжали верхом, а когда погода была неподходящей, практиковались с рапирой и саблей на теннисном корте у конюшен, так как бывший драгун был превосходным фехтовальщиком. Месье Сен-Поль в своей академии в Рене прошлой зимой обучил Роджера многим выпадам, но Шену дал ему еще больше полезных навыков. Теперь, когда к его проворству прибавилась сила, он обещал стать по-настоящему опасным противником.

Иногда во время поездок верхом они останавливались выпить стакан вина с месье Лотрадом, управляющим маркиза, который жил в маленьком домике на окруженной лесом поляне неподалеку от замка. Лотрад был толстым пожилым человеком в очках, добродушным от природы, но твердым в силу привычки, так как ему приходилось вытягивать ренту в положенные сроки из вечно сетующих на тяготы фермеров.

В один из таких визитов Роджер спросил у Лотрада, действительно ли положение крестьян такое тяжелое, каким кажется.

— Оно неодинаково в разных областях королевства, месье Брюк, — ответил управляющий. — Здесь в Бретани, в Лангедоке и в германских провинциях дела не так плохи, потому что дворянство отчасти смогло сохранить свою независимость. В большей же части Франции интенданты пользуются почти абсолютной властью и каждый из тысяч подчиненных им мелких государственных чиновников являет собой маленького тирана, ничего не производящего и живущего, как паразит, благодаря людям, работающим в поте лица. К тому же в разных районах существуют разные формы землевладения. В Пикардии, Фландрии и других северных провинциях дворянство и духовенство привыкли устраивать на своих землях большие фермы. Это хорошо: такие фермы лучше развиваются, их владельцы становятся состоятельными людьми, а батраки получают такое жалованье, которое нередко позволяет им обзавестись собственным маленьким участком. Крестьянин ведь всегда охоч до земли, хотя обладание ею не всегда идет ему на пользу.

— Почему вы так говорите, месье? — спросил Роджер. — Мне казалось, что всегда хорошо иметь свой кусочек земли.

— Опыт свидетельствует об обратном, когда речь идет о маленьких участках. Подсчитано, что примерно две пятых королевства состоит из таких участков, принадлежащих крестьянам, и именно эти люди, а не наемные работники, находятся в наиболее тяжелом положении. Если не считать севера, вся Франция нашпигована маленькими земельными участками, которые крестьяне приобрели у дворян либо за наличные деньги, либо по системе metayage 76.

— А что это такое, месье?

— Metayer [Испольщик (фр.).

] — тот, кто приобретает право обрабатывать участок земли за часть собранных с нее продуктов. Система очень плоха, так как испольщик, естественно, подвергается искушению скрыть истинный размер урожая, а помещик всегда уверен — справедливо или нет, — что его обманывают.

— Все равно, — заметил Роджер, — если крестьяне смогли выкупить почти половину земли во Франции, их положение не выглядит таким уж жалким.

Месье Лотрад кивнул:

— Оно было бы не хуже, чем у крестьянства других стран, если бы им позволяли работать и распоряжаться урожаем так, как они считают нужным. Но corvee 77 и droits de seigneur 78 лишают их надежд на процветание. Согласно corvee, их могут в любое время — даже в такие важные сезоны, как сев или жатва, — забрать с земли для работы на дорогах, мостах и других государственных сооружениях. A droits de seigneur зачастую очень деспотичны.

— Значит, их много? Я думал, что droit de seigneur — это право аристократа послать за любой девушкой, живущей в одной из принадлежащих ему деревень, в ее первую брачную ночь и заставить ее спать с ним, хочет она того или нет.

— Это одно из прав, — с улыбкой согласился управляющий. — Им, несомненно, пользовались в средние века. Но вы можете себе представить утонченного аристократа, вроде монсеньера, затаскивающим к себе в постель неграмотных деревенских девок?

— Я знаю парочку таких девок, которых не против затащить в свою постель, — усмехнулся Шену.

— Ты именно так и поступаешь, смазливый плут, — рассмеялся Лотрад. — Говорят, что ни одна из них не в силах от тебя уберечься и что они охотно становятся жертвами твоих великолепных черных усов.

— Что ж, свою долю забав я имею, — признал старший егерь. — Но вы правы насчет монсеньера и ему подобных. У них кишка тонка для терпких, пахнущих чесноком блюд, поэтому они давно отказались от таких привилегий.

— Я имею в виду многие другие права, — продолжал Лотрад. — В каждом поместье они отличаются друг от друга, но есть и общие для всех. Например, droit de colombier 79, по которому сеньор может держать сколько угодно голубей, находящих пищу не только на его собственных, но и на крестьянских полях; droit de chasse 80, которое создает все условия, чтобы охота развлекала сеньора. Я уж не говорю об общепринятых правилах, обязывающих крестьянина посылать зерно на мельницы сеньора, виноград — на давильный пресс сеньора, а муку — в духовку сеньора. Правда, за каждую из подобных операций полагается плата, но в скверно управляемых поместьях она часто задерживается, а то о ней и вовсе забывают. Вдобавок существуют и peages — дорожные пошлины, которые крестьянин должен уплачивать, когда отвозит груз более чем на милю от своего дома. Пользуясь каждой дорогой и пересекая каждую реку, он обязан платить либо короне, либо церкви, либо помещику. К тому же, как вам, конечно, известно, нужно платить, переходя разделяющие провинции таможенные барьеры. Эти бесконечные поборы грабят крестьян дочиста.

— Перечень поборов выглядит весьма обременительным, — согласился Роджер. — Но разве дворянство не в силах облегчить местные налоги?

Лотрад пожал плечами:

— Богачи, живущие в Версале, не заботятся о крестьянских нуждах. А остальные — составляющие большинство — сами слишком бедны, чтобы позволить себе подобные жертвы. Такие семьи веками отправляли своих мужчин на войну и, чтобы экипировать их для каждой кампании, вынуждены были продавать участки земли обеспеченным крестьянам. Теперь тысячи из них не имеют ничего, кроме замка и нескольких акров пастбища вокруг. Это и заставляет их цепляться за сохранение своих привилегий. Я знаю благородные семейства, которые ведут жалкое существование на двадцать пять луидоров в год, и если они расстанутся со своими правами, то лицом к лицу столкнутся с голодом.

— По-моему, крестьян больнее всего бьют ограничения на продажу урожая, — вставил Шену. — В плохие сезоны им едва удается заложить в амбары количество зерна, достаточное, чтобы прокормить себя, поэтому было бы справедливо позволить им в хороший сезон откладывать немного на черный день. Но закон запрещает им продавать излишки за высокую цену, и они вынуждены сдавать их за гроши на государственные склады. Простите, я должен взглянуть на кобылу, которая, похоже, ожеребится к вечеру.

Роджер поднялся вместе с ним.

— Эти меры просто чудовищны, — с возмущением сказал он, — и теперь меня не удивляет, что столько людей проклинают правительство. Сомневаюсь, чтобы народ в другой стране вытерпел подобное обращение.

— Не преувеличивайте, — промолвил Лотрад, провожая их к двери. — Крепостное право практически упразднено во Франции, и в целом страна куда богаче, чем полвека тому назад. У крестьян тяжелая жизнь, но их положение все же лучше, чем положение их собратьев в других странах Европы, возможно кроме Англии и Соединенных провинций. Если хотите увидеть подлинную бедность, вам следует отправиться в Испанию, куда я ездил несколько лет назад за деревьями для оранжереи монсеньера.

Продолжая думать об услышанном, Роджер поехал назад в замок, где узнал о прибытии письма от его матери. Она сообщала, что после двух лет, проведенных в Портсмуте, отец Роджера был утвержден на посту контр-адмирала эскадры Ла-Манша, поэтому, покуда не разразится война, его корабли будут большую часть года проводить в гавани, так что, к ее радости, он по-прежнему станет часто бывать дома.

Роджер воспринял новости достаточно равнодушно. Иногда ему все еще хотелось вернуться в Англию, но время, когда он был готов пожертвовать всем на свете ради того, чтобы оказаться дома и начать карьеру заново, уже миновало. Теперь у него имелись не только хорошая пища и удобное жилье, но также слуги, лошади и превосходная библиотека. У Роджера была интересная работа, не связывающая его строгим графиком. Жалованье в сорок луидоров ежегодно равнялось тому, на которое, по словам Старого Тоби в последний вечер в Шерборне, он мог рассчитывать, став, после получения степени бакалавра гуманитарных наук, наставником сына какого-нибудь аристократа. Заработок не сулил ему богатства, но все же был неплохим, так как Роджер мог не тратить ни единого су, оставаясь в Бешреле. Он был сам себе хозяином, наслаждался droit de chasse и вел жизнь, мало чем отличавшуюся от жизни petit noblesse 81, но без его забот и ответственности.

С приближением Рождества Роджер понемногу стал уставать от многочасового изучения древних пергаментов и, хотя Шену был лучшим из компаньонов для охоты и фехтования, чувствовать одиночество длинными темными вечерами, поэтому решил устроить себе каникулы и провести Рождество с семьей Леже.

Роджер мог отправиться в Рен верхом, но ему хотелось привезти друзьям побольше рождественской провизии, поэтому Шену предоставил в его распоряжение карету, которая, когда он выехал утром в Сочельник, везла оленину, зайцев и куропаток, чей вес превышал его собственный.

Супруги Леже, Брошар, Манон и Жюльен Катрво были очень рады его видеть, и Роджер, к своему удовольствию, узнал, что двое последних решили узаконить свои отношения. Свадьба должна была состояться весной, но Жюльен, как жених Манон, уже сейчас считался членом семьи.

Они сообщили Роджеру новости о других его друзьях в Рене, поделились с ним последними сплетнями и познакомили с происшествиями в мире, от которого он был в последние месяцы почти полностью изолирован.

Главной темой по-прежнему были слухи, связанные с affaire du collier 82, как именовали скандальную историю с украденным бриллиантовым ожерельем. Ожерелье предлагали королеве, но она публично отказалась покупать его, заявив, что за полтора миллиона ливров король может получить линейный корабль, который ему нужнее, чем ей очередные бриллианты. Однако по слухам, все же решила тайно приобрести эту уникальную драгоценность и использовала в качестве агента честолюбивую интриганку, именуемую графиней де Валуа де ла Мотт. Заключая сделку, королева, будто бы обнаружив нехватку денег, вознамерилась занять их у сказочно богатого кардинала де Роана, который стремился завоевать ее расположение. Кардинал получил ожерелье у ювелиров и отослал его королеве через мадам де ла Мотт, полагая, что выполняет ее желание, однако королева отрицала получение ожерелья и даже переписку с кардиналом.

Мадам де ла Мотт, авантюрист, называвший себя графом Калиостро, и куртизанка по имени мадемуазель Ге д'Олива были отправлены в Бастилию вслед за кардиналом де Роаном, который, хотя и не подлежал юрисдикции светского суда, будучи князем церкви, так стремился доказать свою невиновность, что согласился подвергнуться публичному суду парижского парламента. Вся Франция с нетерпением предвкушала скандальные открытия, которые будут сделаны во время процесса, так как на карту была поставлена честь не только кардинала, но и королевы.

Однажды вечером, к концу визита Роджера, Брошар повел его поболтать в их старое убежище и спросил его, как он проводит вечера в замке.

— Иногда за работой, — ответил Роджер, — но так как маркиз разрешил мне пользоваться, его прекрасной библиотекой, я часто устраиваюсь там с книгой.

Некоторое время они говорили о литературе, и, узнав, что Роджер наслаждается пьесами Корнеля, Расина и Мольера, серьезный Брошар упрекнул его, сказав, что если тот хочет стать адвокатом, то должен использовать эту возможность для изучения социологии и читать таких авторов, как Монтескье, Дюпон де Немур 83, де Кене, Руссо, Вольтер, Мирабо и Мабли 84.

Роджер отнюдь не ставил перед собой цели стать хорошим адвокатом, но ответил, что с радостью возьмет с собой список авторов, так как труды многих из них, несомненно, имеются в библиотеке маркиза. После этого Брошар спросил, интересуется ли Роджер по-прежнему международными делами.

— Да, по возможности, — отозвался молодой человек, — но после отъезда семьи маркиза газеты больше к нам не приходят. Хотя несколько недель назад я слышал от управляющего монсеньера, что голландская проблема наконец улажена.

Брошар кивнул:

— Да, благодаря договору, подписанному в Фонтенбло 8 ноября. Согласно ему, Голландия должна разобрать форты на обоих берегах Шельды и открыть реку для австрийской торговли. Император в свою очередь отказался от претензий на суверенитет над Маастрихтом за десять миллионов флоринов. Голландия должна выплатить только пять с половиной миллионов, поэтому, чтобы окончательно уладить дело, баланс будет выплачен из французской казны. Это величайший триумф нашего министра иностранных дел, графа де Верженна, и партии мира.

— Я не вполне понимаю, почему мы должны платить за голландцев, — задумчиво произнес Роджер.

— Многие другие тоже не понимают этого и устраивают шумные протесты. Но если бы мы ввязались в войну, это обошлось бы нам в сотни раз дороже. На мой взгляд, мы дешево отделались. Единственная беда в том, что Голландия все-таки может втянуть нас в конфликт, если мы окажем поддержку их республиканской партии, которая жаждет свергнуть штатгальтера, а Англия придет ему на помощь.

— Вы все еще считаете, что новая война погубит Францию?

— Более чем когда-либо. С тех пор как месье де Калонн стал генеральным контролером, он залезает в один долг за другим, беря займ каждый раз под более высокий процент, чем предыдущий. Но страна больше не верит в стабильность правления. Первого числа этого месяца Калонн в качестве последней отчаянной меры прибег к попытке снизить курс нашей валюты. Он предлагает двадцать пять ливров за каждый луидор, имеющий номинальную цену в двадцать четыре ливра, который сейчас чеканится на монетном дворе, с тем чтобы золото отчеканили в новые луидоры, имеющие вес на одну десятую меньше старых. Это прием банкрота, и достаточно любого общенационального бедствия, чтобы возник финансовый хаос.

— А почему финансы Франции в таком плачевном состоянии? — спросил Роджер. — Неужели король не может ничего предпринять?

Брошар пожал широкими плечами:

— Может, и имеет желание, но не волю. Он безнадежно слаб, и ему не хватает мужества поддержать тех, кто выступает за разумные реформы, против интриг королевы и аристократии.

— Возможно, король опасается, что, если он поддержит слишком либеральные меры, аристократы поднимут против него мятеж?

— У них сил не хватит. Все козыри в руках короля — лишь бы ему хватило решимости играть. Вступая на трон двадцатилетним молодым человеком, Людовик XVI был полон добрых намерений. У него простые вкусы, и он смог не испачкаться в грязи двора его деда. Он выгнал министров Людовика XV вместе с Дюбарри 85 и прочим распутным сбродом. Тогда у него были великолепные возможности, но, вместо того чтобы назначить первым министром опытного экономиста, он отдал этот пост старому де Морепа 86, которому было за восемьдесят и который состоял министром еще при Людовике XV, покуда его не выставила мадам де Помпадур 87.

Роджер кивнул, и Брошар сердито продолжил:

— Потом, с назначением Тюрго 88 генеральным контролером, у короля появился еще один шанс. Тюрго был интендантом Лимузена, самым просвещенным из вице-королей провинций, а позже министром флота. Возможно, он величайший человек из всех, кто появился во Франции в этом столетии. Тюрго понимал все основные болезни, которыми страдала страна, и предлагал подходящие лекарства. Это был блестящий, честный и широко мыслящий политик, и король верил в него, но тем не менее позволил изгнать его из правительства. После периода регресса на сцене появился Неккер. Он был куда более мелкой личностью, чем Тюрго, рабом собственного тщеславия и приверженцем компромиссов, считавшим, что все нужно делать понемногу. Все же это был опытный финансист, понимающий необходимость реформ. Снова король получил шанс следовать добрым советам, но через несколько лет он уволил швейцарца так же, как и Тюрго. С тех пор король отдает дела страны в руки вереницы абсолютно некомпетентных людей и в последние два года вместо того, чтобы смотреть в лицо неприятным фактам, придерживался политики бездействия по совету Калонна, который не более чем нечистоплотный спекулянт.

— А что бы делал Тюрго, если бы король сохранил его на посту министра? — спросил Роджер.

— Его политикой был отказ от новых налогов и займов. С дефицитом следовало бороться при помощи жесткой экономии расходов двора и правительственных департаментов, а также отмены сотен синекур с ничем не оправданными пенсиями. Тюрго отстаивал только налог на землю, требуя полной отмены косвенного налогообложения. Он хотел устранить все ограничения на торговлю, в том числе зерном, и устроить так, чтобы все землевладельцы делали вклады в государственные сборы в соответствии с их средствами.

— Это означало бы отмену привилегии, согласно которой все лица благородного происхождения автоматически освобождаются от налогообложения.

— Разумеется. А почему бы и нет? Теперешнее население Франции составляет примерно двадцать шесть миллионов. Из них сто сорок тысяч дворян и сто девяносто тысяч духовных лиц. Первые вообще не платят налогов, а вторые отделываются чисто номинальной суммой. В результате тринадцать процентов населения, включая королевскую семью, наслаждаются двумя третями богатства Франции, не внося в казну практически ничего. Стоит ли удивляться, что страна на грани революции?

— Вы в самом деле так думаете?

— Конечно. В моем клубе мы — люди, имеющие профессию, — только об этом и говорим. Двор изолировал себя и должен измениться или погибнуть. Монархия стала символом угнетения, и даже дворянство относится к королю с презрением. Будь он другим человеком, у режима еще оставалась бы какая-то надежда, но слабость погубит его и может погубить всю Францию.

Впоследствии Роджер часто вспоминал этот разговор, но на следующее утро выбросил его из головы, всецело отдавшись новогодним развлечениям. Он снова танцевал бесчисленные менуэты, флиртовал с бывшими случайными возлюбленными и наслаждался дружеским весельем за гостеприимным столом мэтра Леже. Расставаясь со своими друзьями, Роджер не знал, что не увидится с ними до тех пор, пока их уютный мир не будет разрушен и они не превратятся в беженцев, спасающихся от террора, жертвами которого вскоре станут сперва аристократия, а затем и буржуазия.

Вечером 2 января 1786 года Роджер вернулся в Бешрель превосходно отдохнувшим и жаждущим снова взяться за интересную работу. Несколькими вечерами позже он со списком Брошара в руке обследовал полки библиотеки маркиза и обнаружил немало рекомендованных книг. Покуда ранние сумерки вынуждали его проводить часы досуга в доме, он углубился в изучение этих трудов, которые сыграли важную роль в усилении недовольства буржуазии и внесли не меньший вклад в революцию.

Роджер наслаждался «Персидскими письмами» Монтескье, пронизывающим их духом протеста против капризного тщеславия Людовика XIV и его блестящего, но поверхностного двора, однако не смог одолеть самую знаменитую работу того же автора, «Дух законов». Кене — просвещенный лекарь мадам де Помпадур, именуемый последователями «европейским Конфуцием», — показался ему весьма здравомыслящим автором, как и друг Кене, маркиз де Мирабо. Жан-Жака Руссо он вскоре отверг, придя к выводу, что «женевский мудрец» с его чепухой о всеобщем возврате к природе был всего лишь сентиментальным чудаком. Мабли, одержимый идеями обобществления всей собственности, произвел на него впечатление опасного анархиста. Но Вольтер доставил Роджеру ничем не омраченную радость. Великий циник четко и остроумно излагал то, что чувствовали все люди, обладавшие широким кругозором.

Дни стали длиннее, и Роджер снова начал охотиться с гончими и соколами вместе с Шену, причем они каким-то образом почти всегда оказывались поблизости от речушки, на берегу которой произошло его столкновение с Атенаис.

Зрелища водного потока оказалось достаточно, чтобы воскресить в Роджере воспоминания о девушке, причем думая о ней, он всегда оправдывал ее поведение и осуждал свое. Роджер доказывал себе, что она вела себя в соответствии со своим воспитанием, в то время как ему не следовало прибегать к столь низкому способу мести. Тот факт, что Атенаис воздержалась от обвинения его в весьма серьезном, по французским законам, преступлении, он приписывал ее великодушию и христианскому милосердию, а то, что она воздала добром за зло, исцелив его раны, делало девушку в его глазах прекрасной мученицей, обратившейся в ангела-хранителя. Роджер уверял себя, что это было знаком прощения, и более чем когда-либо сожалел, что Атенаис уехала в Париж прежде, чем ему представился шанс на коленях умолять ее о снисхождении. С каждой неделей усиливалось его желание снова увидеть девушку; он был готов вынести любое унижение, лишь бы вернуть ее благосклонность. Но Париж был далеко от Бешреля, и надежда добраться туда казалась столь же несбыточной, как путешествие на Луну.

В конце февраля Роджеру приснился сон о Джорджине. В первый год пребывания во Франции он часто думал о ней, иногда с внезапным приливом физического желания, пробуждаемого воспоминаниями об их объятиях в башне, а иногда со стыдом, оттого что по собственной глупости не оправдал ее надежд. С течением времени Роджер вспоминал о ней все реже, но всегда с нежностью и благодарной памятью о проведенных вместе часах, когда они еще были детьми. В первые месяцы Роджер медлил с письмом Джорджине, надеясь, что позднее ему удастся сообщить ей о своих более значительных успехах, но его положение улучшалось крайне медленно и без сколько-нибудь заметных триумфов, поэтому он так и не дождался подходящего момента, чтобы откровенно поведать Джорджине о бестолковом начале своего пути, последующем унылом существовании и по-прежнему неопределенных перспективах.

Тем не менее во сне Роджер необычайно ясно видел Джорджину, яркие краски ее зрелой, чувственной красоты и почти ощущал теплоту ее дыхания на своей щеке. Темные глаза Джорджины возбужденно блестели, когда она взяла его за руку и быстро повела за собой. Он понятия не имел, куда его ведут, но видел, что держит в другой руке толстый свиток пергамента. Потом Роджер очутился в полутемной комнате, стоя перед маркизом и слыша голос Джорджины, доносившийся откуда-то сзади. «Отдай это ему, Роджер! — говорила она. — Это путь к твоему успеху».

Затем картинка потускнела, и Роджер проснулся, но еще минуту у него оставалось сильное впечатление, будто Джорджина стоит рядом с ним в темноте.

Окончательно пробудившись, Роджер мог вспомнить каждый миг своего сна и внезапно осознал, что свиток пергамента содержал доказательства прав на поместье Сент-Илер.

Маркиз сказал, что, когда работа будет завершена, Роджер должен известить его об этом, где бы он ни находился. Роджер не сомневался, что маркиз имел в виду письменное сообщение, хотя и не говорил об этом прямо. Ему пришло в голову, что его не будут порицать, если он интерпретирует слова маркиза как распоряжение о личном докладе. А это означало поездку в Париж, где он увидит Атенаис.

Роджер уже перевел большую часть документов, но ему еще предстояло проанализировать их и подробно изложить все данные.

Со следующего утра Роджер полностью отказался от отдыха и развлечений, не тратя ни единого часа на охоту, фехтование, чтение энциклопедистов и мечты об Атенаис. Закрывшись в комнате на верхнем этаже, он трудился с неослабевавшей энергией час за часом, день за днем, с раннего утра до поздней ночи, покуда его зрение не затуманивалось от усталости. Роджер знал, что не сможет отправиться в Париж ни секундой раньше того момента, когда весь клубок будет распутан и его нити станут очевидными для всех. Каждая секунда, проведенная за работой, приближала его встречу с возлюбленной.

Почти семь недель Роджер упорно трудился, с неохотой делая перерывы на еду и сон, но наконец работа была закончена. Каждый документ был пронумерован и возвращен в большой сундук. В толстой папке находились указатель документов и краткое их изложение, причем с удивительной для его возраста предусмотрительностью Роджер составил два текста вместо одного. Первый текст в двадцать пять тысяч слов содержал подробную историю претензии на обладание поместьем, пестрящую генеалогическими древами, ссылками на оригинальные материалы и цитатами из них. Он предназначался для юристов, которые будут заниматься этим делом. Предвидя, что у маркиза, возможно, не окажется ни времени, ни желания продираться сквозь пространную и запутанную аргументацию, Роджер подготовил для него специальный текст с кратким и ясным изложением важнейших пунктов менее чем в две тысячи слов.

И вот 16 апреля, захватив оба текста и маленький саквояж, Роджер выехал в Париж. До первой остановки в Рене он ехал на одной из лучших лошадей маркиза, но задержался там, только чтобы перекусить, и отправился дальше в почтовой карете. Путешествуя налегке, он быстро продвигался вперед, тем более что нанять лошадей на больших дорогах не составляло труда. При обычных обстоятельствах Роджер останавливался бы на несколько часов в каждом городе, чтобы осмотреть достопримечательности, но, помня, что каждая миля приближает его к Атенаис, он задерживался только для еды, сна и смены лошадей. Так он миновал Витре, Майен, Алансон, Шартр и Рамбуйе и 21 апреля во второй половине дня въехал на зловонные и переполненные людьми улицы Парижа.

Альдегонд объяснил ему, как найти особняк Рошамбо, находившийся на улице Сент-Оноре, неподалеку от Лувра. Это было массивное, старомодное здание с башенками, балконами и верхними этажами, нависавшими над внутренним

двором.

Передав лошадь конюху, Роджер поспешил в дом, не думая ни о документах, стоивших ему стольких усилий, ни о маркизе, которому должен был их представить. Тем не менее он не осмеливался прямо спросить об Атенаис и решил, что быстрейшим способом получить о ней известия было засвидетельствовать свое почтение мадам Мари-Анже.

В холле стояли два лакея, один из которых осведомился о причине визита.

— Мадам Вело… — задыхаясь, ответил Роджер. — Мне срочно нужно ее видеть… Пожалуйста, сообщите ей, что месье Брюк внизу и просит разрешения повидать ее.

— Сожалею, месье, но мадам Вело уехала вчера с мадемуазель де Рошамбо провести лето в Бешреле, — с поклоном сообщил лакей.

Глава 16

ПОТАЙНАЯ КОМНАТА

Роджер был жестоко разочарован. Должно быть, не видя ничего, кроме дороги перед собой, он проглядел вчера карету Атенаис где-то между Шартром и Рамбуйе. Очевидно, маркиз изменил планы относительно дочери, решив, что она проведет лето в Бешреле. Знай Роджер об этом, он мог бы избавить себя от изнурительных трудов в течение последних двух месяцев. Даже если бы он растянул работу еще на полгода, никто не обвинил бы его в лености, а за целое лето ему бы наверняка представился случай выразить свое раскаяние девушке, которую он так страстно любил. Но теперь было поздно думать об этом. Задание, касающееся поместья Сент-Илер, выполнено, и он должен доложить о результатах маркизу.

— Месье хотел бы видеть кого-нибудь еще? — осведомился лакей.

— Э-э… да, — пробормотал Роджер, с трудом оторвавшись от своих мыслей. — Будьте любезны доложить обо мне месье аббату д'Эри.

Спустя пять минут он уже объяснял сутулому черноглазому священнику причину своего приезда в Париж.

Д'Эри сказал, что маркиз утром уехал в Версаль, где у него есть апартаменты во дворце, но что через несколько дней он обязательно вернется в Париж, так как ведет здесь все дела и устраивает приемы. Взяв оба доклада для передачи маркизу, аббат послал за месье Роланом, мажордомом парижского особняка, и приказал ему устроить Роджера со всеми необходимыми удобствами на время его пребывания в столице.

Роджеру отвели комнату на первом этаже, прекрасно обставленную, но с малопривлекательным видом из окон, так как крыши внизу не позволяли рассмотреть хотя бы маленький участок города. Приехав из Бешреля налегке, Роджер решил сразу же приобрести несколько вещей.

Прожив многие месяцы в провинции, он был слегка ошарашен шумом и сутолокой на улицах. Париж показался ему слишком громоздким, когда он некоторое время назад проезжал через его пригороды, при ближайшем же рассмотрении город выглядел необычайно тесным. Дома, улицы, церкви и аллеи располагались так близко друг от друга, как ячейки в медовых сотах, а остроконечные крыши до такой степени выступали вперед, что зачастую можно было разглядеть лишь узкую полоску неба. Люди на улицах не обладали ни открытым выражением лица, ни медленной, степенной походкой провинциалов; они спешили по своим делам, словно рой ос в гнезде. Дважды заблудившись за десять минут, Роджер нашел фасад Лувра и, закончив покупки, вернулся в особняк Рошамбо.

Этим вечером он обедал с аббатом д'Эри и кое-что о нем узнал. Выяснилось, что он был молинестом и, следовательно, врагом фанатичных суровых янсенистов 89, которые доминировали во французской религиозной жизни со времен упадка могущества иезуитов. Будучи аскетом по натуре, аббат стал светским человеком с широким кругозором благодаря роду занятий и обнаруживал немалую проницательность в политике и международных отношениях.

Роджер также узнал многое о маркизе. Месье де Рошамбо принадлежал к наиболее серьезным людям среди личных друзей королевы, которая была о нем очень высокого мнения. Ее величество часто советовалась с маркизом по международным делам и почти всегда с ним соглашалась. Таким образом, хотя граф де Верженн был официальным министром иностранных дел и давал советы королю, месье де Рошамбо часто играл более значительную роль в решении судеб Франции, так как королева, придя к определенному решению по какому-либо вопросу, была куда более упорна и настойчива в его осуществлении, нежели ее слабовольный супруг.

К концу обеда Роджер, стараясь не выдать своих чувств, выразил сожаление, что отъезд мадам Вело в Бешрель помешал ему засвидетельствовать ей свое почтение. Это замечание помогло ему получить нужную информацию.

— Да, — кивнул аббат, отрезав себе ломтик ананаса, — вы упустили возможность поздравить мадам с успехом. Место гувернантки остается за ней еще на год, так как монсеньор решил, что мадемуазель Атенаис слишком молода, чтобы выйти замуж.

Стараясь унять дрожь в голосе, Роджер спросил:

— Значит, предполагалось ее замужество?

— Первоначальным намерением монсеньера было выдать дочь замуж этим летом, тем более что при представлении ко двору ее красота произвела фурор. К тому же мадемуазель принесет своему супругу весьма солидное приданое, поэтому дюжина знатных семейств выставили кандидатов на ее руку, но ей только в июне исполнится семнадцать, и по зрелом размышлении монсеньор решил, что успеет выбрать мадемуазель мужа к следующей зиме.

Ночью в постели Роджер обдумал ситуацию и пришел к весьма печальным выводам. Он упустил шанс примириться с Атенаис на многие месяцы, если не навсегда, так как не имел понятия, где будет находиться, когда она вернется в Париж следующей осенью. С опозданием Роджер осознал, что, ускорив окончание работы над документами, действовал себе во вред. Казалось в высшей степени маловероятным, что маркиз даст ему аналогичное поручение, так что его, скорее всего, рассчитают. Это положит конец связям с семейством де Рошамбо, и ему придется искать другую работу. Конечно, по протекции мэтра Леже он, безусловно, сможет устроиться на временную службу к мэтру Жера, но перспектива вновь стать адвокатским клерком казалась вдвойне невыносимой после жизни в замке.

В последующие два дня Роджер продолжал трапезничать в компании аббата, почти все остальное время осматривая город. Он обошел Лувр и Тюильри, ходил на мессу в Нотр-Дам, посетил церкви Сен-Рок, Сен-Сюльпис и Мадлен и даже отправился поглазеть на Бастилию с ее восемью круглыми башнями и зубчатыми стенами, возвышавшимися чуть ли не до небес.

Роджер с удовольствием купил бы себе новый костюм, так как давно вырос из своей одежды, а большинство вещей, купленных у Катрво год назад, тоже стали тесноваты, так как он с тех пор успел подрасти. Однако, принимая в расчет вновь ставшее неопределенным будущее, Роджер решил воздержаться от крупных трат, но приобрел пару изящных туфель с пряжками по последней моде и причесал свои темно-каштановые волосы у цирюльника. На третий день его пребывания в Париже маркиз вернулся в столицу и вечером, после обеда, послал за ним.

Парижский особняк Рошамбо был старше их дома в Рене и бешрельского замка, поэтому большинство его комнат не отличались просторностью. Однако Роджер был удивлен размерами комнаты на первом этаже, куда его привел посланный за ним слуга. Несмотря на низкий потолок, она была длинной и широкой, с рядом окон, выходящих на двор. Одну из узких стен почти полностью закрывала карта Европы; у противоположной стены маркиз работал за письменным столом с черепаховой инкрустацией. Центр комнаты занимал большой овальный стол, а стена напротив ряда окон была скрыта несколькими картами и шкафом, набитым справочниками в темных переплетах. Все это делало комнату больше похожей на помещение при зале суда, чем на кабинет или библиотеку.

В ответ на поклон Роджера маркиз не пригласил его сесть, но его высокомерные резкие черты несколько смягчились, а голос звучал любезно.

— Месье, я прочитал ваш сокращенный доклад и провел полчаса, просматривая составленный вами полный текст. По-моему, обе работы превосходны. Моим адвокатам понадобится несколько месяцев, чтобы изучить их и решить, могут ли они составить основу процесса, который я надеюсь выиграть, но вы прекрасно подготовили почву. К тому же проделали работу куда быстрее, чем я ожидал, и я очень вами доволен.

Роджер снова поклонился:

— Монсеньор, такая работа некоторым показалась бы скучной, но я нашел ее весьма интересной. Я также убежден, что ваши претензии имеют все основания, и искренне желаю вам успеха.

Маркиз открыл ящик стола, сунул руку внутрь да так и застыл. Он не привык, чтобы служащие желали ему успехов, и устремил на Роджера слегка удивленный взгляд голубых глаз.

— Благодарю вас, — наконец пробормотал он и положил на стол маленький, но тугой кожаный мешочек. — Здесь сто луидоров — награда за ваше усердие. Вам понадобится новая одежда, если вы намерены остаться в Париже. Или вы предпочитаете вернуться в Бретань, в контору мэтра Леже?

Взяв деньги, Роджер сообразил, что маркиз предлагает ему остаться у него на службе. Награда и предложение были слишком хороши, чтобы выглядеть правдой. Покраснев от удовольствия, Роджер воскликнул:

— Нет, монсеньор! Я бы предпочел остаться у вас на службе. И я очень признателен вам за щедрую награду.

Маркиз отмахнулся от его благодарностей:

— Несколько недель назад д'Эри лишился помощника, и я пообещал ему найти другого. Человек, умеющий так хорошо, как вы, составить сжатый отчет, лучше кого бы то ни было подходит на это место. Какое жалованье вы получали?

— Сорок луидоров в год, монсеньор.

— Скажите д'Эри, что теперь вам должны выплачивать сто двадцать. Вы найдете Париж во всех отношениях более дорогим, чем Рен, а иногда вам придется доставлять мне донесения в Версаль. Я хочу, чтобы вы, как один из моих секретарей, выглядели достойно. Теперь идите и предоставьте себя в распоряжение д'Эри.

Все еще ошеломленный неожиданным успехом, Роджер поклонился и вышел из комнаты. Д'Эри, за последние несколько дней проникшийся к нему симпатией, с удовлетворением принял новость и предложил Роджеру, прежде чем браться за работу, посвятить завтрашний день экипировке для его нового положения.

Проснувшись следующим утром, Роджер в первую секунду подумал, что его разговор с маркизом был всего лишь сном, однако толстый мешочек с луидорами подтверждал внезапный дар судьбы, превратившей его из безработного клерка в постоянного секретаря богатого и могущественного аристократа. Вспоминая свой сон о Джорджине в прошлом феврале, он чувствовал, что это был взгляд в будущее. Конечно, целью его приезда в Париж была встреча с Атенаис, и в этом он потерпел неудачу, но во сне присутствовала не Атенаис, а только Джорджина, утверждавшая, что его путь к успеху заключается в скорейшем завершении работы над документами, касающимися поместья Сент-Илер. Теперь Роджер считал, что он может без угрызений совести написать Джорджине полный отчет о своих делах, и решил посвятить этому следующие несколько вечеров.

Помимо сотни луидоров премии, у Роджера оставалось еще свыше тридцати монет, сэкономленных им во время пребывания в Бешреле, а теперь ему должны были платить десять луидоров в месяц — столько он получал в год, начав работать у мэтра Леже. Роджер еще никогда не располагал такими деньгами и решил, что может себе позволить щедро их тратить, как ради собственного удовольствия, так и для того, чтобы своим обликом сделать честь маркизу. Но он считал, что его старые вещи еще могут оказаться полезными, поэтому, прежде чем выйти из дома, написал Альдегонду, прося отправить в Париж его матросский сундук.

В тот день Роджер заказал себе три новых костюма с жилетами из цветастого атласа, кружевными манжетами и рюшами, шелковые чулки, новую шляпу, пару вечерних туфель, ленты для волос, коричневую трость с золотым набалдашником и несколько комплектов белья. Дождавшись доставки нарядов, он появился в них перед аббатом, словно бабочка, вылупившаяся из куколки. С этого времени у него внезапно развилось пристрастие к щегольству, и он стад тратить на одежду значительную часть жалованья. Теперь Роджер, учитывая привлекательную внешность и стройную высокую фигуру, мог бы сойти за молодого французского дворянина, если бы носил шпагу.

Тем временем д'Эри обучал его основным обязанностям личного секретаря. Поначалу Роджер был несколько разочарован, так как аббат все важные дела приберегал для себя, поручая Роджеру только покупку канцелярских принадлежностей, запечатывание писем, ответы на просьбы о пожертвованиях и рассылку приглашений, когда маркиз устраивал приемы. Однако вскоре ему стали доверять беседы со случайными посетителями, давать поручения в другие знатные дома Парижа и даже Версальский дворец.

Той весной очередная засуха вызвала нехватку мяса. Цена говядины подскочила с одиннадцати до шестнадцати су за фунт, и мясники в бедных кварталах были вынуждены закрывать свои лавки. Это вызывало ропот, которому Роджер не удивлялся, видя расточительную роскошь, в которой жил двор.

Королевский двор, несмотря ни на что, старался поддержать уровень великолепия, установленный Людовиком XIV, и сотни дворян, тысячи слуг, целые полки гвардии и легион прихлебателей всех сословий ежедневно кормились за счет короля. Обеденные залы дворца никогда не пустовали, и подаваемая пища отличалась только по степени кулинарного искусства, вложенного в ее приготовление: мясо, рыба, масло, яйца и вина всех сортов подавались в неограниченном количестве.

Двор, как шумный карнавал, никогда не переставал интриговать его. Роджер не был вхож в роскошные апартаменты, где богато одетые кавалеры и дамы обедали, танцевали, играли и флиртовали каждую ночь, но он мог наблюдать за их прибытием и отъездом в нескончаемом потоке карет, смотреть, как они поднимаются по большим мраморным лестницам, и подглядывать в окна, когда они, более яркие, чем цветы, гуляли небольшими группами по английскому саду длиной в милю, который Ленотр 90 разбил позади дворца.

11 мая король собирался произвести смотр французской и швейцарской гвардии, поэтому Роджер попросил выходной, и д'Эри охотно отпустил его. Тогда Роджер впервые увидел Людовика XVI, который, как он и ожидал, не выглядел импозантно. Король был толстым и неуклюжим, с большим одутловатым лицом и, возможно благодаря габаритам, выглядел значительно старше своих тридцати двух лет. В то же время королева показалась Роджеру величественной и прекрасной. Когда она подъехала в карете, он находился достаточно близко, чтобы разглядеть ее голубые глаза и орлиный нос, и ему пришло в голову, что Атенаис, когда достигнет тридцати лет, будет очень походить на нее.

Роджер уже знал в лицо большинство друзей маркиза де Рошамбо, так как делил с д'Эри рабочий кабинет, служивший приемной перед кабинетом маркиза, через которую проходили все посетители.

Месье Жозеф де Ренваль, крупный чиновник в министерстве иностранных дел, был весьма частым визитером, и Роджер вскоре узнал, что он тесно сотрудничал с маркизом против интересов своего непосредственного начальника, графа де Верженна. Достаточно часто приходили также герцог де Полиньяк, чья красавица жена была признанной фавориткой королевы 91; энергичный военно-морской министр маршал де Кастри; месье Берар, глава французской Ост-Индской компании барон де Бретей 92, министр Парижа; герцог де Куаньи 93, еще один близкий друг королевы и ее постоянный советчик; граф де Мерси-Аржанто, австрийский посол во Франции.

Были еще двое частых посетителей, к одному из которых Роджер испытывал инстинктивную неприязнь, а к другому столь же инстинктивную симпатию.

Первым был граф де Келюс. Он происходил из древнего рода и владел землями в Бретани и французской Вест-Индии. Его доходы с плантаций на Мартинике и Сан-Доминго, по слухам, были сказочными, но вместе с ними он унаследовал определенный процент негритянской крови от матери-мулатки. Графу было лет под пятьдесят; это был энергичный крепкий мужчина с толстыми губами, желтой кожей и приплюснутым носом. С нижестоящими он обращался с высокомерием, присущим французским аристократам, обладая при этом мало им свойственными грубыми манерами. Тем не менее месье де Рошамбо всегда радушно принимал его, так как у них имелось немало общих интересов: оба происходили из одной провинции и были ярыми империалистами — самой горячей мечтой де Келюса было сделать весь Вест-Индский архипелаг французским владением.

Вторым был аббат де Перигор 94, или, как его часто называли, «придворный» аббат. Это был человек среднего роста лет тридцати с небольшим, со светлыми волосами, серо-голубыми глазами и с некрасивым, но по-своему привлекательным лицом, которому вздернутый нос придавал игривое выражение. Он никогда не одевался как священник, внимательно следил за модой и ходил, грациозно опираясь на трость, так как его правая нога была короче левой.

Д'Эри не любил его и говорил, что даже в таком возрасте, когда для богатого прелата считалось нормальным иметь любовницу, де Перигор вел вопиюще скандальную жизнь, так как он не только открыто сожительствовал с молодой и красивой графиней де Флао 95, от которой имел сына, но слыл одним из самых отъявленных распутников Парижа. Более того, аббат де Перигор был первостатейным интриганом, с одной стороны принадлежавшим к партии королевы, а с другой — находившимся в наилучших отношениях с герцогом Орлеанским 96, — смертельным врагом двора.

Однако Роджеру очень нравился хромой аббат, который, по крайней мере внешне, казался ему воплощением всех качеств подлинного аристократа благодаря не только изящным рукам и мягкой улыбке, но и манерам, служившим образцом непринужденной любезности. Для каждого он умел найти доброе слово. Вскоре Роджер узнал, что полное имя де Перигора — Шарль Морис де Талейран.

Найдя в Роджере усердного и сообразительного помощника, д'Эри начал доверять ему корреспонденцию маркиза. Роджеру сообщали суть послания, после чего он составлял письмо и относил его на подпись месье де Рошамбо. Это помогло ему познакомиться с одним из секретов дома.

Рядом с приемной, где работали секретари, находилась комната меньших размеров, с несколькими шкафами, не имеющая выхода. Роджер часто видел, как д'Эри исчезал в ней минут на десять, и думал, что он подшивает там документы, но, поручив Роджеру составление писем, сутулый аббат открыл ему более короткий путь получения подписи маркиза. Один из шкафов имел фальшивую заднюю стенку, за которой находилась маленькая комнатушка, потайная дверь которой выходила в кабинет маркиза, как раз напротив его стола.

Как объяснил д'Эри, этот потайной ход давал секретарю возможность сообщать маркизу о посетителе в приемной незаметно для самого визитера. Им можно было пользоваться всегда, если маркиз находился в кабинете один. Когда там был кто-то еще, месье де Рошамбо обычно нажимал под столом кнопку, запирая и вход в кабинет, и дверь в шкафу, чтобы никто не мог попасть в потайную комнату и подслушать его разговор с посетителем.

1 июня стало наконец известно решение парламента относительно обвиняемых по делу о бриллиантовом ожерелье. Кардинал де Роан, граф Калиостро и мадемуазель Ге д'Олива были признаны невиновными и отпущены на свободу, но мадам де ла Мотт приговорена к бичеванию плетьми, клеймению обоих плеч и пожизненному заключению.

Жители Парижа приняли вердикт с бурным энтузиазмом и приветствовали освобожденного из Бастилии кардинала, словно он был генералом, возвращавшимся с победой. Их вдохновляла не особая любовь к кардиналу де Роану, а то, что признание его невиновным, по их мнению, подразумевало виновность несчастной Марии Антуанетты, которая успела стать самой ненавистной женщиной во всей Франции.

В действительности не могло быть никаких сомнений в невиновности королевы, так как якобы написанное ею письмо с повелением кардиналу купить драгоценности от ее имени было подписано «Мария Антуанетта Французская», и даже туповатый король указал, что, будучи по рождению австрийской эрцгерцогиней, она всегда подписывалась «Мария Антуанетта Австрийская». Тем не менее вовсю распространялись клеветнические слухи о том, что королева была любовницей кардинала, что он преподнес ей ожерелье в качестве платы за ее добродетель, а когда сделка стала известной, благородно позволил отдать себя под суд и держал язык за зубами, спасая ее честь.

Правда же, как было известно близким друзьям королевы, заключалась в том, что в детстве Мария Антуанетта питала сильную антипатию к де Роану, когда тот был французским послом в Вене. Не зная, что в будущем юная принцесса станет королевой Франции, кардинал сделал о ней несколько остроумных, но унизительных замечаний, которые она поклялась никогда ему не прощать. Мария Антуанетта сдержала клятву, но кардинал попытался купить ее милость, приобретя и отправив ей ожерелье. При передаче оно было украдено его посредницей, мадам де ла Мотт, поэтому королева так и не узнала о его намерениях.

Д'Эри, зная подлинную историю от маркиза, рассказал ее Роджеру, и они пришли к выводу, как и все знавшие правду, что самым очевидным моментом всего дела была невероятная глупость короля, допустившего публичный процесс, хотя только полоумный не мог предвидеть, что, так как королева не может быть судима и оправдана, ее неминуемо пригвоздят к позорному столбу.

20 июня король вместе с военным и военно-морским министрами, маршалами де Сегюром и де Кастри, отправился производить личную инспекцию новых портовых работ в Шербуре. У Роджера была веская причина запомнить эту дату, так как тем вечером произошли непредвиденные события, внесшие беспорядок в его рутинное существование.

Когда месье де Рошамбо был дома и работал допоздна, его секретари отправлялись ужинать по очереди, чтобы один из оставался в распоряжении маркиза. В тот вечер Роджер поужинал рано, и д'Эри спустился вниз около девяти, но перед уходом он забыл предупредить помощника, что десять минут назад провел к маркизу посетителя. Имея несколько писем для подписи, Роджер, как обычно, собирался отнести их через потайной ход. Шагнув в комнатушку за шкафом и услышав голоса в кабинете, он понял, что месье де Рошамбо не один.

Роджер подумал, что не смог бы войти в потайную комнату, если бы маркиз не забыл нажать на кнопку, запиравшую ее с двух сторон, и знал, что должен удалиться, но, собираясь это сделать, услышал слова посетителя:

— Я не согласен, что победа над Англией так существенна для достижения Францией ведущего места в международных делах.

Голос звучал так ясно, что Роджер тотчас же узнал в говорившем аббата де Перигора, а тема беседы заставила чувство любопытства одержать верх над щепетильностью, поэтому он остался на месте.

— Мой дорогой аббат, — ответил маркиз, — куда бы мы ни стремились, Англия всегда чинит нам препятствия. Есть ли у нас альтернатива наращиванию сил для новой войны, в которой мы должны сокрушить британское могущество и заполучить их богатые владения? Только наблюдать, как Франция превращается в банкрота.

— Есть и другие средства, могущие избавить нас от нынешних неприятностей, — заметил аббат. — Ввязаться в еще одну войну с Англией — означает вступить в слишком рискованную игру. Их население вдвое меньше нашего, но они страшные противники. Они обладают отчаянным упорством и смелостью, великолепным воплощением которых служит их национальный символ — бульдог. Я бы не испытывал судьбу, а искал, как делает месье де Верженн, взаимопонимания с ними.

— Но куда это может нас привести? — осведомился маркиз. — Их торговые связи куда шире наших, их промышленность имеет значительно более крепкую основу, производимые ими товары гораздо лучше по качеству. Как мы можем соперничать с ними? Договор, который должны были подписать более года назад, означал бы подлинную свободу торговли между двумя нациями. Восемнадцать месяцев я сражался за его отсрочку и преуспел в этом, будучи уверенным, что подобная мера нанесет смертельный удар французской коммерции.

— Этого не произошло бы, — спокойно возразил аббат, — если бы мы добавили к договору секретную статью, по которой Британия должна снабжать нас всеми необходимыми нам товарами, предоставив нам свободу распространять и их, и наши товары по всей Европе.

— Вы говорите загадками, аббат, — рассмеялся месье де Рошамбо. — Мы были бы спасены, став европейским торговым центром, но что мы могли бы предложить Британии в обмен на предоставление нам монополии в ее континентальной торговле?

— У нее не оказалось бы выбора, если бы большая часть континента находилась под нашим контролем.

— Что? Вы предлагаете нам воевать с полудюжиной стран вместо одной?

— Да, так как Англия сильна и едина, в то время как остальные слабы и раздираемы противоречиями. Британия — морская держава, поэтому я предоставил бы ей возможность заморского развития и сделал бы ее нашим другом, став крупнейшим ее покупателем, Франция — держава континентальная, и она должна искать новых богатств при помощи расширения границ.

— Даже с Англией в качестве союзника это означало бы длительную серию дорогостоящих кампаний, — промолвил маркиз.

— Не обязательно. Сейчас каждая страна в Европе страдает от политической нестабильности, которую мы можем обратить себе на пользу, если будем правильно вести игру. Католики австрийских Нидерландов возмущены реформами, навязанными им императором Иосифом, и страна готова отделиться от него. Генеральные штаты Голландии открыто восстали против штатгальтера и пытаются заменить его режим республикой. Король Пруссии, как мы знаем, на смертном одре. Фридрих Великий 97 более не будет вести победоносные кампании, и в стране уже существует партия, относящаяся к его будущему преемнику с нескрываемым отвращением. Князьков, управляющих германскими землями, всегда можно натравить друг на друга. Итальянские государства и Неаполитанское королевство прогнили до основания. Венгрия пребывает в состоянии брожения из-за великой страсти императора к порядку и его попыток навязать ей немецкую администрацию и немецкий язык. Только Россия достаточно сильна, и, подобно Англии, ей следует позволить расширяться — в данном случае за счет Азии и турецких владений, что она, кажется, и начинает делать.

— И каков же ваш вывод из всего этого? — осведомился маркиз.

— Таков, что Франция должна воспользоваться недовольством в этих странах. Нам следует раздувать пламя мятежа в каждой из них вплоть до гражданской войны, а потом, под предлогом защиты населения, вводить туда войска и обеспечивать установление нового режима, благоприятствующего нашим целям. Номинально государства сохранят свою независимость, но в действительности станут протекторатами, чьи правители будут зависеть от доброй воли Франции. Таким образом за дюжину лет мы приобретем контроль над большей частью Европы. Конечно, придется поддерживать недовольное меньшинство финансами и тайно снабжать его оружием. Фактически они должны стать тайными легионами Франции.

Последовала пауза, после которой маркиз воскликнул:

— Вы обладаете на редкость изощренным умом, мой дорогой аббат! Вам следовало стать не священником, а дипломатом, и я удивляюсь, что вы не ищете должности с перспективой занять пост министра.

В голосе аббата де Талейран-Перигора послышались нотки горечи:

— Благодарю вас, месье маркиз, но у меня нет желания служить двору, который так скверно со мной обошелся.

— Что вы имеете в виду?

— Вы, несомненно, слышали о том, как меня лишили обещанной кардинальской шляпы. Мадам де Брионн 98 привлекла на мою сторону короля Швеции. Густав III 99 использовал свое влияние на Папу, и его святейшество согласился, что именно я достоин этой чести. Потом обо всем узнала королева. Она велела графу де Мерси надавить на ее брата, дабы он настоял на том, что теперь очередь представителя Австрии получить сан, и безвольный Пий VI 100 уступил императору. Королевы, которые так обходятся со своими подданными, не могут рассчитывать на их верную службу.

— Вам следует помнить, — холодно указал маркиз, — что ее величество — образцовая жена и мать, поэтому она стремится поддерживать при дворе высокие моральные принципы. Ваша личная жизнь, аббат, не может служить рекомендацией для кардинальской шляпы, что, безусловно, и руководило действиями королевы.

— Моя жизнь не хуже жизни многих других, кого семейные соображения вынудили против их воли дать церковные обеты. Во всем виновата мстительность королевы и эта проклятая история с бриллиантовым ожерельем. Ей мало высылки де Роана в аббатство Овергю, хотя судьи признали его невиновным; она преследует своей ненавистью всех, кто его поддерживал. Мадам де Брионн — урожденная Роан, поэтому я, будучи ее протеже, должен страдать из-за глупости короля, допустившего публичное рассмотрение дела. Повторяю: я не намерен служить полоумному мужчине и капризной женщине.

Когда маркиз заговорил снова, Роджер понял по его голосу, что он очень сердит, но старается сдержать гнев:

— Я сочувствую вам, месье аббат, ибо кардинальская шляпа — немалая потеря. Но я хотел бы, чтобы вы вновь обдумали ваше решение. Мы живем в весьма беспокойные времена, и сейчас важно, чтобы мы, дворяне, каковы бы ни были наши личные чувства к монархам, оказывали им всестороннюю поддержку. Иначе пострадают государственные интересы.

— Что из того? — В голосе аббата слышались нотки насмешливого цинизма. — Боюсь, месье маркиз, вы слишком стары, чтобы приспосабливаться к новым условиям, но это не относится ко мне. Какие бы ни произошли изменения, я найду место, соответствующее моим способностям, и не исключено, что при новых хозяевах смогу служить Франции более эффективно.

— Пусть так, — равнодушно произнес маркиз. — Давайте вернемся к делу, которое привело вас сюда. Вы убедили месье де Калонна послать графа де Мирабо 101 в Берлин со специальным поручением выяснить, сколько осталось жить королю Фридриху и как его смерть может отразиться на прусской политике. Вы договорились, что месье де Мирабо будет посылать вам свои извещения для передачи месье де Калонну, и обещали мне — за определенную цену — снабжать меня копиями этих извещений, прежде чем их увидит министр. Вы готовы выполнить нашу сделку?

— Да, так как я дал слово и нуждаюсь в деньгах. Но это последнее, что я делаю на благо королеве.

— Извещения при вас?

— Нет. Они в моем доме в Пасси. Я приехал к вам из Пале-Руайяля 102 и узнал об их прибытии от слуги, который нашел меня там по другому делу. Он сказал, что пакет объемистый, поэтому придется потратить несколько часов, чтобы скопировать его содержимое — если только оно представляет ценность — к вечеру, потому что я должен представить бумаги месье де Калонну не позднее чем завтра к полудню. Сейчас мне нужно вернуться во дворец, так как я ужинаю с его королевским высочеством, да и вообще я не намерен переписывать длинные документы. Моя карета внизу, и я пришел предложить, чтобы вы послали со мной в Пасси одного из ваших секретарей снять копии.

— Это легко устроить, — согласился маркиз и позвонил в лежащий на столе колокольчик.

Стараясь ступать бесшумно, Роджер вышел из потайной комнаты, закрыл дверь шкафа и поспешил в кабинет маркиза через основную дверь.

— Где д'Эри? — нахмурившись, спросил маркиз.

— Он еще ужинает, монсеньор, — ответил Роджер. — Я могу привести его.

— Да… хотя нет, погодите. Аббату де Перигору нужно скопировать кое-какие бумаги в его доме в Пасси. Это может занять несколько часов, а я хочу получить копии как можно скорее. Если бы вы с д'Эри отправились туда и разделили работу между собой, времени ушло бы вдвое меньше. Когда спуститесь, передайте д'Эри мое распоряжение.

— Ваш слуга, монсеньор. — Роджер положил письма, которые все еще держал в руке, на стол маркиза, пока двое дворян прощались друг с другом; затем, приспосабливаясь к походке хромого аббата, последовал за ним из комнаты.

Подобрав по пути д'Эри, они сели в карету аббата де Перигора и отправились в Пасси. Было без четверти десять, и, несмотря на почти самый длинный день в году, улицы окутывали синеватые сумерки, за исключением перекрестков, где уже горели фонари. Два аббата заняли заднее сиденье, а Роджер устроился напротив них, спиной к лошадям. Он знал, что им предстоит проехать две-три мили, и, пока его спутники негромко переговаривались, погрузился в размышления о недавно подслушанной беседе.

Прошло больше года с тех пор, как Роджер отправил сведения о проекте колонизации Новой Зеландии мистеру Гилберту Максвеллу, и с тех пор он не сталкивался ни с чем, что, по его мнению, могло бы представлять интерес для этого таинственного джентльмена. Роджеру показалось, что этим вечером ему представился шанс открыть секреты французской политики в отношении Британии. Однако, подумав, он понял, что не обнаружил ничего важного. Роджер и так знал, что маркиз был оголтелым империалистом, но он не занимал никакого официального положения и всего лишь представлял мнение небольшой клики аристократов при дворе. Аббат де Перигор имел еще меньше оснований считаться глашатаем правительства, поэтому возможности осуществления его экстравагантного плана организации «тайных легионов», преданных интересам Франции, в других странах казались Роджеру маловероятными.

Каковы бы ни были мотивы, побудившие королеву препятствовать получению аббатом кардинальской шляпы, Роджер понимал, что де Перигор — малоподходящий кандидат на столь высокий сан. Ходили слухи, что его поймали на использовании правительственных фондов в личных целях и что только огромное влияние на многих высокопоставленных дам спасло хромого аббата от заключения в Бастилию. К тому же теперь Роджер знал, что он обманывает доверие месье де Калонна, продавая маркизу копии секретных документов. Все же Роджер не мог не чувствовать симпатии к любезному, веселому и остроумному аббату.

Лошади быстро мчали карету вдоль северного берега Сены и направо, параллельно большой излучине реки, к западной части города, пока улицы не уступили место усаженным деревьями аллеям с большими особняками, утопавшими в садах. На другом берегу реки виднелись огни Дома инвалидов и Военной академии. Проезжая Лебединый остров, они свернули на запад и оказались на открытой местности, окружавшей деревушку Пасси.

Они находились в нескольких минутах от места назначения и проезжали лесную полосу, когда послышался крик, лошади встали на дыбы, и карета внезапно остановилась.

— Mort dieu! 103 Это разбойники! — воскликнул де Перигор.

В тот же момент в обоих окнах кареты появились лица в масках, двери распахнулись, и два головореза направили пистолеты на пассажиров.

Глава 17

НАПАДЕНИЕ НА КАРЕТУ

Луна еще не взошла, и отсветы позднего летнего заката блуждали в кронах деревьев, почти не нарушая сумрак аллеи, где остановилась карета. Роджер мог разглядеть лишь лица двух аббатов, выглядевшие белесыми пятнами в темноте, и фигуры разбойников в дверных проемах. Оба были в масках, и каждый угрожал парой пистолетов одному из аббатов.

— Кошельки! — потребовал высокий мужчина, стоявший со стороны д'Эри.

Тот собрался повиноваться, но де Перигор снова выругался и крикнул:

— Осторожней, мошенники! Я вам не богатый буржуа, которого вы можете безнаказанно грабить. Руки прочь, иначе полицейские де Крона обшарят весь Париж, схватят вас, и вам переломают кости на колесе.

Роджер весь напрягся, он был безоружен, но, вздумай де Перигор вступить в схватку, юноша без колебаний присоединился бы к нему. Роджер был уверен, что разбойники не заметили его, и сидел неподвижно, надеясь застать врасплох ближайшего к нему бандита, когда придет время действовать.

Де Перигор не успел закончить свои угрозы, так как разбойник прервал его.

— Это что, сопротивление? — рявкнул он и без промедления спустил курок одного из пистолетов. Пламя вырвалось из дула в сторону д'Эри. При вспышке Роджер увидел страх в глазах аббата, затем услышал его крик. Рванувшись вперед, он выбил пистолет из руки второго бандита, как раз когда тот выстрелил, и пуля угодила в обивку над головой де Перигора.

С проклятием разбойник направил второй пистолет на Роджера. Его товарищ опять выстрелил в д'Эри. Вспышка вновь осветила внутренность кареты. Д'Эри лежал, скорчившись в углу. Де Перигор повернул рукоятку трости, и пружина выбросила из нее длинное сверкающее лезвие.

Переведя взгляд, Роджер уставился в пистолетное дуло. В последнюю секунду он рванулся в сторону, и в самый момент выстрела смертоносное оружие аббата вонзилось в шею разбойника. Ослепленный вспышкой Роджер почувствовал удар по голове, словно его стукнули молотком, провалился во мрак.

Придя в сознание, Роджер понял, что лежит в удобной кровати, но не имел понятия, как он туда попал. Его голова нестерпимо болела, и кто-то усиливал боль, прикасаясь к ней. Потом до него как будто издалека донесся голос аббата де Перигора:

— Нет, доктор, я не позволю вам срезать ни один лишний волос с его головы без крайней необходимости. Он красивый парень, а его голубые глаза, должно быть, заставляют женщин томно вздыхать. К тому же он спас мне жизнь, и я скверно бы его отблагодарил, позволив испортить ему внешность и, быть может, потерять возлюбленную.

Мрак снова поглотил Роджера, и, когда он пришел в себя, было уже утро. Открыв глаза, юноша увидел, что находится в уютной комнате с низким окном, а у его кровати сидит розовощекая женщина, занятая шитьем. Заметив, что он проснулся, она поправила его подушки, дала ему молока и велела попытаться поспать еще немного. Роджер послушно закрыл глаза и, не успев ни о чем подумать, крепко заснул.

Проснувшись через несколько часов, Роджер почувствовал себя лучше, несмотря на тупую боль в голове. Он приподнялся на кровати, улыбнулся сиделке и сказал ей, что хочет есть. Она обложила его подушками, велела лежать спокойно, вышла и через некоторое время вернулась с яичницей и фруктами на подносе.

После еды Роджер опять задремал. Его разбудил стук колец на оконном карнизе — уже стемнело, и сиделка задергивала портьеры. Вскоре в комнату вошел аббат де Перигор. Улыбнувшись женщине, он отпустил ее, потом, грациозно опираясь на трость, посмотрел на Роджера и медленно произнес по-английски:

— Как ви себя шуствуете? Надеюсь, вам лючше?

Уже три года Роджер не слышал ни одного английского слова, но рефлексы все еще затуманенного обмороком мозга заставили его ответить на том же языке:

— Благодарю вас, неплохо, если не считать того, что у меня все еще болит голова.

Произнеся это, он внезапно рванулся вперед и, уставясь на аббата, крикнул по-французски:

— Что вы сказали?

Уголки тонких губ аббата скривились в усмешке, и он ответил на родном языке:

— Всего лишь спросил, как вы поживаете, и рад убедиться, что вы на пути к выздоровлению.

— Но вы говорили по-английски, — обвиняющим тоном заявил Роджер.

— Ну и что? Я немного знаю этот язык, хотя и не слишком хорошо говорю на нем. У меня есть друзья-англичане. Лорд и леди Грей гостили у меня в прошлом году. Я часто беседовал с вашим премьер-министром, мистером Питтом, когда он бывал здесь. Мы с ним здорово позабавились, обучая друг друга нашим языкам. Вы англичанин — я знаю это, так как прошлой ночью вы целый час бредили по-английски.

— В самом деле? — пролепетал Роджер, пытаясь сообразить, каким образом разоблачение его долгого обмана скажется на достигнутых им успехах.

— Разумеется, — подтвердил аббат, осторожно опускаясь на стул возле кровати. — Но, пожалуйста, не расстраивайтесь из-за этого. Очевидно, по каким-то причинам вы предпочитаете выдавать себя за француза, а я никогда не злоупотреблю доверием, приобретенным подобным образом.

Несколько успокоившись, Роджер пробормотал слова благодарности, а потом осведомился об исходе вчерашней стычки с разбойниками.

— После того как я ранил одного из них, второй сбежал, — ответил аббат, — но это были не разбойники, а наемные убийцы, которые напали на нас с целью разделаться со мной. Разбойники никогда не пускают в ход оружие без крайней необходимости, а эти головорезы начали стрелять еще до того, как мы смогли показать им кошельки. У меня есть предположение относительно того, кто их нанял. Если я не ошибаюсь, это был граф де Келюс.

Роджер удивленно посмотрел на него:

— Вы имеете в виду этого мерзкого полукровку — близкого друга месье де Рошамбо?

— Совершенно верно. Но позвольте предупредить вас, мой юный друг, чтобы вы не использовали подобных выражений в присутствии тех, кто мог бы донести их до ушей месье де Келюса. Тот факт, что его мать была мулаткой, не сводит на нет древнюю родословную по отцовской линии; к тому же он весьма могуществен и мстителен. Де Келюс богат как Крез 104, поэтому с моей стороны было немалым триумфом отвоевать у него мадемуазель Олимпию, которая, на мой взгляд, самая хорошенькая из всех девушек, поющих в опере.

— Вы недооцениваете собственную внешность, месье аббат, — рассмеялся Роджер. — Едва ли какая-нибудь женщина будет колебаться в выборе между ней и деньгами месье де Келюса, так как я не могу представить себе более ужасной судьбы для любой девушки, чем оказаться в его объятиях.

Де Перигор поклонился:

— Благодарю за комплимент. Такой олух, как Келюс, будучи не в состоянии вызвать меня на дуэль из-за моего духовного сана, вполне способен попытаться меня убить. К счастью, эти негодяи не знали меня в лицо и, думая, что каждый аббат носит сутану, приняли за меня беднягу д'Эри и прикончили его.

— Что? Д'Эри мертв? — воскликнул Роджер.

— Увы, да. Убит выстрелом в сердце. Я тоже был бы мертв, если бы вы не выбили пистолет у второго мерзавца. Поэтому я у вас в долгу, который едва ли смогу вам уплатить. Я высоко ценю свою жизнь, так как она предоставляет мне бесконечное число развлечений. Надеюсь, вы будете считать меня вашим другом и позволите оказывать вам услуги при каждом удобном случае.

Роджер улыбнулся, понимая, что достиг очередного успеха, завоевав признательность столь влиятельного покровителя.

— Я рассматриваю вашу дружбу как великую честь для меня, месье аббат, — сказал он, — ибо я, как вам известно, всего лишь секретарь месье де Рошамбо.

Аббат бросил на Роджера проницательный взгляд и, будучи весьма любопытным по натуре, попытался выяснить причину, по которой юноша выдавал себя за француза:

— Это верно — сейчас вы всего лишь секретарь, но ваше теперешнее положение далеко от того, которого вы могли бы добиться, особенно в наши дни, или, возможно, занимали в прошлом. Вероятно, подобно многим вашим соотечественникам, вы были вынуждены покинуть родину из-за якобитских симпатий и, оставшись без денег, зарабатывать себе на жизнь как могли.

— По материнской линии я происхожу из якобитской семьи, — признал Роджер. — Мою мать до замужества звали леди Мэри Макэлфик, а мой дед был графом Килдоненом.

— Как тесен мир! — воскликнул де Перигор. — Я ведь знаю его. Хотя нет — должно быть, я знаком с вашим дядей.

Роджер кивнул:

— Очевидно, это мой дядя Колин. Тут у вас передо мной преимущество, так как моя мать поссорилась с семьей из-за брака с моим отцом, и я никогда не встречался с родственниками по материнской линии. Дяде Колину сейчас, наверное, около пятидесяти, и говорят, что я похож на него.

— Глядя на вас сейчас, я тоже замечаю сходство. Лорд Килдонен был в Париже прошлой осенью и этой весной. Он прервал путешествие по Франции и провел зиму в Риме со старым джентльменом, которого вы, несомненно, считаете вашим законным монархом.

Роджер был избавлен от ответа на этот трудный вопрос так как аббат поднялся со стула и продолжал:

— Но я забыл, что вы еще больны. Мне не следовало утомлять вас болтовней. Мы поговорим завтра. А пока что спокойной вам ночи и приятных сновидений, месье шевалье де Брюк.

На момент Роджер был ошарашен, но успел опомниться и пожелать хозяину доброй ночи, прежде чем тот, грациозно прихрамывая, вышел из комнаты. Потом он задумался над их странной беседой. До сих пор ему не приходило в голову, что во Франции, будучи внуком графа, он имеет полное право называть себя шевалье и прибавлять дворянскую приставку «де» перед фамилией. Его интересовало, как это могло бы отразиться на отношениях с Атенаис. Такой волшебный пропуск позволил бы ему пересечь лежащий между ними барьер, хотя и не возвысил бы его до ее положения. Отец никогда бы не позволил Атенаис выйти замуж за безземельного шевалье; к тому же она находилась в далекой Бретани, а он еще не помирился с ней.

На следующий день доктор пришел снять его бинты. Пуля лишь оцарапала кожу на голове, и теперь было достаточно полоски пластыря. Чтобы прочистить рану, пришлось выстричь прядь волос шириной в дюйм, но после полудня явился цирюльник аббата и сделал Роджеру прическу по последней моде, почти полностью скрывшую пластырь.

Вечером де Перигор снова нанес ему визит, и Роджер, обдумав за день дальнейший образ действий, поведал ему об основных событиях, в результате которых он стал секретарем маркиза де Рошамбо. Роджер ничего не рассказал об Атенаис и позволил аббату продолжать верить, будто якобитские симпатии были главной причиной его прибытия во Францию. Этим симпатиям он приписал и свою ссору с отцом.

Не то чтобы Роджер не доверял аббату, но он опасался, что полная правда поставит его в неловкое положение. В течение последних сорока лет многие британские подданные, придерживавшиеся якобитских убеждений, служили под французским флагом, и некоторые достигли ответственных постов, воюя против собственной страны. Поэтому роль якобита избавляла Роджера от угрозы, что аббат может счесть своим долгом информировать маркиза о верном королю Георгу III англичанине, который обманом устроился к нему секретарем. Роджер добавил, что, пока ему приходится зарабатывать на жизнь службой, он предпочитает скрывать свое подлинное происхождение, и де Перигор счел это решение разумным.

Когда Роджер умолк, аббат задумчиво промолвил:

— Мне следовало поступить подобно вам и найти в себе мужество порвать с семьей, не позволив им принудить меня стать священником, но, учитывая мою искалеченную ногу, иная карьера казалась для меня невозможной.

— Вы родились калекой? — спросил Роджер.

— Нет, я стал им из-за несчастного случая. В детстве меня поручали деревенским беднякам, у которых не было времени толком за мной присматривать. Я упал, ушибом пренебрегли, и это дорого мне обошлось. Как старший сын моего отца, графа де Талейран-Перигора, я был его наследником, но, когда выяснилось, что я никогда не смогу носить оружие из-за хромоты, он выхлопотал у короля разрешение лишить меня наследства в пользу моего младшего брата.

— Суровое решение. Должно быть, у вас было несчастное детство.

— Не более несчастное, чем у большинства детей французских дворян. Мои родители оставались для меня почти чужими — я ни разу не ночевал под их кровом, зато в возрасте от пяти до восьми лет провел три чудесных года с моей прабабушкой, герцогиней де Шале, в ее замке близ Бордо. Она и я очень любили друг друга, и жизнь с ней сама по себе служила образованием. Все ее друзья были глубокими стариками, реликтами прошлого века, но они застали подлинный блеск двора Людовика XIV, где честность и ум считались куда большими достоинствами, чем умение рассказывать грязные истории или ловко передергивать во время игры в карты. Их манеры были безупречными, и они еще поддерживали старинную традицию быть отцами для своих крестьян, а не разорять их сотнями мелочных поборов, чтобы обеспечить себе роскошную жизнь. Когда меня привезли в Париж и отдали учиться в коллеж д'Аркур, это едва не разбило мне сердце.

— Там было настолько ужасно?

— Достаточно, но в семинарии Сен-Сюльпис, где я позднее провел семь лет, было еще хуже. Прежде чем отправиться туда, мои родители, пытаясь примирить меня с мыслью о служении церкви, отправили меня на год в Отфонтен, двор архиепископа Реймсского, к моему дяде. Тогда он был коадъютором 105, а теперь сам стал архиепископом. Зрелище великолепия, роскоши и свободы, в которой жили прелаты, должно было внушить мне желание пойти по их стопам, но даже это не уменьшило моего отвращения к церковной карьере. Но мои последние годы в Сен-Сюльпис были скрашены любовной связью. Когда мне было семнадцать, я познакомился с молодой очаровательной актрисой по имени Доротея Доренвиль. Она не была обычной театральной потаскушкой, а напротив, тяготилась грязью своего окружения и испытывала такое же одиночество, как и я. Доротея стала моей возлюбленной, и во время наших тайных свиданий я забывал о бесконечных нудных лекциях по богословию, которые был вынужден выслушивать ежедневно. В возрасте двадцати пяти лет я принял духовный сан. С тех пор я получил свободу и не потратил зря ни одного ее часа. Это прекрасная жизнь, даже если приходится все время балансировать на краю пропасти.

Роджер улыбнулся обаятельному цинику.

— Меня удивляет, — заметил он, — что с вашими связями вы до сих пор не достигли более высокого положения.

Аббат взял понюшку табаку и улыбнулся в ответ:

— У вас есть для этого все основания, mon ami. Я сам удивляюсь этому, просыпаясь каждым утром. Пока что мне пожаловали лишь одно жалкое аббатство Сен-Дени в реймсской епархии и сделали генеральным викарием архиепископства. Правда, я также являюсь agent du charge 106 церкви в Турени, но это не дает мне практически ничего, и иногда я вынужден прибегать к постыдным уловкам, дабы свести концы с концами. Я уже давно должен был получить епископство, приносящее большой доход, но слишком долго пребываю в немилости. Во Франции грядут великие перемены — в них и заключается мой истинный шанс.

— По-вашему, нынешняя система долго не продержится?

— Разумеется. Вы бы поняли это, побеседовав с моими друзьями. Я имею в виду не тех, которые все еще прячут головы, как страусы, в придворных увеселениях, а людей дела, могущих оценить истинное положение в стране. К сожалению, я настолько беден, что вынужден обедать за чужими столами, но каждое утро я здесь устраиваю завтраки для дюжины моих друзей. Если хотите, то всегда можете выпить с нами чашку шоколада. Пожалуйста, не опасайтесь, что вам окажут холодный прием, потому что я не могу представить вас под вашим подлинным званием. Конечно, здесь бывают в основном дворяне, но у них достаточно здравого смысла, чтобы понимать, что наступают времена, когда герб будет стоить не больше пуговицы, и люди интересуют их сами по себе, в зависимости от их образа мыслей.

— Я, безусловно, воспользуюсь вашим любезным приглашением, — отозвался Роджер. — Месье маркиз редко требует внимания по утрам, а рутинную работу я всегда могу выполнить в другие часы. Но теперь, когда я поправился, мне следует вернуться в особняк Рошамбо, так как из-за гибели д'Эри и моего отсутствия там, должно быть, скопилось полно дел.

— Моя карета доставит вас туда завтра утром, — сказал де Перигор.

Таким образом, Роджер, с сожалением расставшись с новым другом, вернулся к своим обязанностям на третий день после непредвиденного перерыва.

В тот день он увидел своего хозяина в новом и отнюдь не приятном свете. Прежде маркиз всегда казался ему холодным, надменным и бесстрастным, но только не злым. Теперь же, по прибытии из Версаля, он испытал на себе поистине злобный нрав месье де Рошамбо. Причиной был беспорядок, в котором оказались его дела вследствие внезапного отсутствия обоих секретарей. Де Перигор сразу же обо всем его информировал, но, вместо того чтобы выразить сожаление по поводу смерти несчастного д'Эри и ранения Роджера, маркиз был всецело поглощен возникшими в результате этого неудобствами.

Первые пять минут он ругал Роджера, утверждая, что тот выглядит ничуть не хуже обычного и мог бы вернуться к работе днем раньше, а не бездельничать в Пасси. Потом маркиз швырнул перед ним кучу бумаг и приказал:

— Приведите их в порядок и доложите об этом завтра утром. Из-за того, что этот болван д'Эри умудрился получить пулю, я не могу разобраться, где что лежит, но вы пробыли здесь достаточно долго, чтобы временно занять его место. Слава Богу, что его величество отправился в Шербур в тот день, когда вы нарвались на неприятности, иначе мои дела пришли бы в еще более запутанное состояние. В ваше отсутствие я велел моему управляющему прислать сюда двух клерков, но они оказались совершенно бесполезными и не могли найти для меня ни одну нужную бумагу. Если хотите, держите при себе этих олухов или отправьте их назад к Ролану. А сейчас прочь с моих глаз и постарайтесь наверстать упущенное время, иначе вам придется туго!

Этот краткий монолог уничтожил все уважение и зарождавшуюся привязанность, которые Роджер испытывал к маркизу в последние месяцы. Он впервые смог увидеть его истинную сущность за атласом и кружевами. Маркиз был черств и эгоистичен до мозга костей. Всю жизнь он провел окруженный слугами, но рассматривал их всего лишь как удобные механизмы, сконструированные Богом для исполнения его желаний, и, так как их можно было легко заменить, не заботился ни на йоту, живут ли они в комфорте или бедствуют. Это открытие впоследствии помогло Роджеру избежать угрызений совести, которые непременно одолели бы его, будь маркиз благородным и великодушным человеком.

Несмотря на это, Роджер понимал, что его будущая карьера зависит от отношения к нему месье де Рошамбо, поэтому, хотя к полуночи его голова раскалывалась от боли из-за недавнего ранения, он работал до рассвета, приводя в порядок бумаги маркиза.

На следующий день, когда Роджер представил результаты своих трудов, де Рошамбо, все еще пребывавший в дурном настроении, что-то пробурчал себе под нос, но к концу недели он вновь обрел присущее ему надменное спокойствие и, казалось, забыл, что д'Эри когда-то существовал.

Роджер напомнил ему об этом, сообщив, что отослал одного из клерков назад к управляющему, и предложив оставить второго, усердного молодого человека по имени Пентандр, так как тот оказался весьма полезен.

— Ах да! — промолвил маркиз. — Я вспомнил, что так и не начал искать замену д'Эри. Но, в конце концов, найти подходящего человека нелегко, а вы как будто отлично справляетесь. Для столь юного возраста у вас исключительная деловая хватка. Поэтому оставим все как есть, и если вы будете продолжать в том же духе, я не стану жаловаться. Сколько я вам плачу?

— Сто двадцать луидоров в год, монсеньор.

— Вы будете получать двести сорок, чтобы соответствовать вашему новому положению.

Роджер поблагодарил маркиза из вежливости — он не испытывал чувства признательности. Удвоение жалованья не было щедрым жестом, как он подумал бы раньше. Теперь Роджер знал, что маркиз живет по собственным правилам. Месье де Рошамбо чувствовал бы себя обесчещенным, получая что-то от стоящего ниже его и не платя за это соответствующую, по его мнению, цену. Из чувства самоуважения маркиз никогда бы не позволил своему старшему секретарю выглядеть хуже секретарей других аристократов того же ранга.

Весь июль Роджер пытался полностью вникнуть в конфиденциальные дела маркиза, в которые д'Эри никогда его не посвящал, и, когда текущая работа не требовала его внимания, читал старую корреспонденцию, дабы заполнить пробелы в своих знаниях. К концу августа он полностью разобрался в наиболее важных вопросах и заодно составил в общих чертах мнение о происходящем при крупнейших европейских дворах, поэтому редко оказывался в тупике, когда месье де Рошамбо спрашивал его о какой-то детали, ускользнувшей из его памяти.

Лошади, кареты и посыльные всегда были в распоряжении Роджера, так что, тратя деньги практически только на одежду, соответствующую его вкусам, он стал настоящим щеголем. Один или два раза в неделю Роджер завтракал в маленьком доме аббата де Перигора на улице Бельшасс в Пасси, и даже этот изысканный господин делал ему комплименты по поводу выбора жилетов.

Во время визитов в Пасси Роджер сначала держался на заднем плане, но постепенно стал полноправным членом собиравшегося там кружка и наслаждался беседой со многими интеллектуалами, которым через несколько лет было суждено оказывать огромное влияние на судьбы Франции.

Среди них были такие известные личности, как писатели Дюпон де Немур и аббат Делиль; тучный, с изрытым оспой лицом, обладатель блестящего ума граф де Мирабо; Луи де Нарбонн 107, одаренный и элегантный незаконный сын младшей тетки короля; Огюст де Шуазель-Гуфье 108, племянник премьер-министра Людовика XV 109; Борте, Шамфор 110, Матье де Монморанси 111, Рюльтьер и некоторые другие. Они обсуждали всевозможные темы; при этом для них не было ничего святого. В разговорах они не щадили ни женщин, ни поэтов, ни министров, ни драматургов, ни королевское семейство, ни друг друга. Большинству из них было немногим за тридцать; почти все были в душе революционерами и вели крайне распутный образ жизни. Их беседы пестрели эпиграммами и имели скандальный привкус, но мысли отличались оригинальностью, а планы — размахом.

Роджер обнаружил, что способен отстаивать свое мнение в разговорах с друзьями аббата, и это дало новый импульс его честолюбию. В течение последних полутораста лет далеко не все министры французских королей были аристократами; многие из самых одаренных имели весьма скромное происхождение и достигли высоких должностей благодаря собственным талантам. Кардинал Мазарини был сыном бедного итальянского рыбака, но тем не менее стал первым министром и богатейшим человеком во Франции во времена регентства Анны Австрийской и, по слухам, даже тайно обвенчался с королевой. Кольбер, величайший из министров Людовика XIV, начинал как клерк, а аббат Дюбуа, будучи бедным клириком, возвысился при регентстве герцога Орлеанского до премьер-министра с кардинальской шляпой.

Роджер был не настолько самонадеян, чтобы домогаться таких высоких постов, но обладал достаточной уверенностью в себе, чтобы понимать, что перед ним открываются широкие перспективы. На службе у маркиза он приобретал ценный опыт, поэтому не стремился к быстрым изменениям, но не сомневался, что любой из его новых влиятельных друзей в любое время охотно рекомендует его на должность, которая значительно улучшит его положение.

Сентябрь оказался для Роджера трудным месяцем, так как маркиз почти постоянно был не в духе. По условиям Версальского договора, за ним должно было последовать торговое соглашение, еще сильнее сближающее Францию с Англией, а месье де Рошамбо за последние два года потратил немало времени, успешно интригуя против всех предложений о заключении торгового договора.

Он утверждал, что Британия куда больше выиграет от возможности экспортировать во Францию на льготных условиях свои скобяные товары, ножи, изделия из шерсти и хлопка, чем Франция от аналогичной возможности экспортировать ее вина и шелка в Британию.

В прошедшем году маркизу приходилось иметь дело только с мистером Кроуфердом, которого Британия отправила в качестве специального эмиссара для заключения договора и который оказался слабым и ленивым. Но в мае британский министр иностранных дел лорд Кармартен отозвал Кроуферда и заменил его более способным и деятельным мистером Иденом. Таким образом, летом месье де Рошамбо стал чувствовать, что проигрывает битву, и это чувство достигло кульминации в сентябре.

Из-за опасений как британцев, так и французов договор в своей окончательной форме был далек от соглашения о «свободной торговле», но запреты были сняты, а пошлины на многие товары сильно уменьшены. С каждым принятым пунктом раздражение маркиза увеличивалось, и наконец, к его бешеному гневу и тайной радости Роджера, договор был полностью согласован и подписан 20 сентября.

— Жена месье де Верженна серьезно больна, — сказал маркиз Роджеру в начале октября, — и старый граф так расстроен, что попросил у короля отпуск, дабы оставаться у ее постели, покуда она не умрет или не поправится. Во время его отсутствия никаких важных решений по иностранным делам принято не будет, поэтому я намерен отправиться на воды в Виши для поправки здоровья. Мои парижские адвокаты советуют мне начинать процесс по делу о поместье Сент-Илер. Так как семейства, фигурирующие в деле, проживают в различных провинциях, дело будет слушаться перед парламентом Парижа. Оригиналы всех документов должны быть предъявлены в качестве доказательств. Поэтому я хочу, чтобы в мое отсутствие вы отправились в Бешрель и привезли их оттуда.

Сердце Роджера радостно забилось. Последние недели он часто думал о том, что Атенаис скоро должна вернуться в Париж на зимний сезон, который, однако, не откроется полностью до возвращения двора из Фонтенбло — загородной резиденции — в середине ноября. Приказ маркиза означал, что он увидит своего обожаемого ангела значительно раньше.

Через час после того, как маркиз покинул Париж, Роджер отправился в путь. Снова он мчался через Рамбуйе, Шартр, Алансон, Майен, Витре и Рен, не обращая внимания на их исторические достопримечательности. Копыта лошадей, на которых он скакал, отбивали один и тот же волшебный ритм: «А-те-на-ис, А-те-на-ис, А-те-на-ис».

Когда Роджер добрался до Рена, было уже далеко за полдень, но он не стал там останавливаться и проехал последние мили после наступления темноты. На этот раз Роджер не повернул в конюшенный двор, а подъехал прямо к парадному входу и забарабанил в дверь рукояткой хлыста, словно молодой аристократ.

По негромким приветствиям впустившего его лакея он почувствовал, что в замке что-то не так. Потом Роджер заметил, что на слуге полузастегнутая ливрея и старые полотняные бриджи и что большой холл освещен не так ярко, как обычно, когда кто-то из членов семьи был дома. Повесив поводья лошади на железный крюк, Роджер шагнул внутрь. Мрачные тени словно потянулись к нему, охватывая холодом страха.

— Что здесь случилось? — крикнул Роджер слуге. — Где Альдегонд? Почему вы смотрите на меня так уныло? Скажите, в чем дело, а если вам не хватает духу, немедленно приведите Альдегонда!

В этот момент мажордом, шаркая, вышел из двери позади холла. Он был не в ливрее, а в старом халате и шлепанцах.

— Месье Брюк! — печально воскликнул он. — Я слышал топот вашей лошади и удивился, что кто-то прискакал в такой поздний час. К сожалению, в доме слишком плохие дела, чтобы принимать кого-то.

Роджер нетерпеливо хлопнул себя хлыстом по ноге:

— Что произошло со всеми вами? Почему холл в полутьме? Какое несчастье повергло вас в такую печаль?

— Увы, месье, несчастья преследуют нас уже две недели — с тех пор, как мадам Вело поскользнулась на лестнице и сломала ногу.

— Никто не гасит три четверти свечей из-за того, что женщина сломала ногу, — возразил Роджер. — Говорите, или, клянусь, я сломаю хлыст о ваши плечи!

Альдегонд уже заметил новый наряд Роджера — дорожная пыль не могла скрыть его жемчужно-серый, отлично скроенный костюм для верховой езды и замшевые перчатки. За последние шесть месяцев он не только подрос на дюйм, но куда сильнее повзрослел душевно. Старый мажордом хорошо знал этот властный голос. Не проявляя возмущения, он забормотал, ломая руки:

— Это не наша вина, месье, и я упомянул о случае с мадам Вело только потому, что в тот день, когда она сломала ногу, мы впервые услышали о болезни в деревне. Это, несомненно, оспа, и ей уже заболела половина слуг.

— А мадемуазель Атенаис? — с трудом вымолвил Роджер.

Мажордом кивнул:

— Мадемуазель тоже заболела, месье, и она уже три дня в бреду.

Глава 18

ЖЕСТОКАЯ БОЛЕЗНЬ

С первой же секунды, как только открылись двери замка, Роджер почувствовал, что с Атенаис случилось несчастье. До последнего момента он надеялся, что ошибся, и боялся произнести ее имя. Но теперь он знал самое худшее.

Подобные спорадические вспышки болезней были нередки из-за грязи, в которой жили крестьяне, теснившиеся в своих жалких лачугах, словно животные. В деревнях младшее поколение часто за месяц уменьшалось вдвое, а пережившие болезнь оставались обезображенными на всю жизнь. Очевидно, Атенаис, вместо того чтобы уехать в Рен при первых признаках эпидемии, осталась помогать больным крестьянам, так как заразиться она могла только при контакте с ними.

— Где врач? — осведомился Роджер. Его голос внезапно снова стал спокойным.

— У нас здесь нет врачей, месье, — ответил Альдегонд. — Доктор Гоне живет в Монфоре, ближе никого нет. Он вправил ногу мадам Вело, а когда маленькая госпожа заболела, стал приезжать сюда каждый день. Завтра он приедет снова.

— А кто ухаживает за мадемуазель?

— Матушка Сюффло — деревенская повитуха. Горничная мадемуазель, Эме, и несколько младших слуг сбежали, боясь заразиться.

— И вы не пытались вызвать помощь из Рена?

Альдегонд развел руками:

— Я не подумал об этом, месье. Мне казалось, что доктор Гоне делает все, что нужно.

Роджеру не понадобилось много времени, чтобы осмыслить ситуацию. В Англии слуги в подобных случаях проявили бы твердость и инициативу. Они оказали бы больным медицинскую помощь, и ни одна горничная не бросила бы свою хозяйку. Но здесь, во Франции, все было по-другому. Если вы приказываете высечь слугу за то, что он пролил вам на платье чашку шоколада, вы не можете ожидать от него верной службы в критический момент. Подобно тому, как маркиза оставила равнодушным смерть д'Эри, слуг в Бешреле мало заботило, выживет ли их молодая хозяйка или умрет.

— Приготовьте мою старую комнату, — резко приказал Роджер, — и зажгите все свечи. С завтрашнего утра слуги должны появляться в ливреях и выполнять обычные обязанности. Коль скоро мадемуазель дома, обслуживание замка должно проходить по всем правилам.

Впервые в голосе Альдегонда послышались нотки протеста.

— С каких это пор, — мрачно осведомился он, — месье отдает здесь распоряжения?

— С того момента, как я перешагнул порог этого дома, — ответил Роджер, принимая на себя руководство, на которое не имел ни малейших прав. — Я — представитель монсеньора. Покуда мадемуазель прикована к постели, вы будете выполнять мои приказания, иначе вам придется плохо. Принесите в мою комнату бутылку уксуса и несколько головок чеснока, а также холодную пищу и вино. Я пойду повидать мадам Вело.

При упоминании маркиза мажордом съежился, как проткнутый иглой воздушный шар, и смиренно поклонился. Не глядя на него, Роджер, звеня шпорами, зашагал по холлу.

В ответ на стук в дверь мадам Мари-Анже пригласила его войти, и он увидел ее лежащей на кровати и смотрящей в потолок. Она удивилась и обрадовалась приходу Роджера, но он застал ее в плачевном состоянии. Падая, мадам сломала бедро. Ее все еще мучили боли, а лубки не давали шевелиться нижней части тела.

Когда она рассказала Роджеру о случившемся с ней, он вспомнил опасную мраморную лестницу, на которой едва не сломал нос, поскользнувшись прошлой осенью.

Мадам Мари-Анже была очень расстроена из-за Атенаис, но постоянная боль не давала ей сосредоточиться на чужих бедах. Она полностью доверяла доктору Гоне и все время повторяла, что с помощью le bon Dieu 112 все будет хорошо. Роджер узнал, что это мадам послала в деревню за матушкой Сюффло, чтобы та ухаживала за Атенаис, так как старуха была единственным человеком поблизости, имевшим хоть какой-то профессиональный опыт, а за мадам Мари-Анже присматривала старшая горничная.

Когда Роджер заявил, что намерен повидать Атенаис, мадам Мари-Анже забормотала, что ему не подобает входить в комнату молодой дамы, но он отмахнулся от ее протестов и, поправив ей подушки, решительно зашагал по коридору.

Дверь на его стук открыла матушка Сюффло. Это была туповатая на вид старая карга, от которой воняло, как от хорька. Комната отличалась внушительными размерами. В ней могли поместиться четыре бильярдных стола, и при этом еще осталось бы свободное место. Тяжелые парчовые портьеры были задернуты, а в камине полыхал огонь, делая воздух в помещении невероятно тяжелым. Массивная кровать с пологом занимала центр стены напротив окон, но со своего места Роджер не мог видеть Атенаис, так как ее скрывала ширма.

— Как мадемуазель? — тихо спросил он старуху.

— Жар уменьшился, месье, — ответила она с угодливой улыбкой. — Мадемуазель вне опасности, но боюсь, что ее хорошенькое личико будет попорчено.

— Она спит?

— Нет. Она спала почти весь день, а когда проснулась час назад, я поняла, что кризис миновал.

— А кто сменяет вас по ночам?

Старуха удивленно уставилась на него:

— Никто, месье. Я не покидала комнату три дня. Месье Альдегонд посылает поднос с пищей для нас, который оставляют за дверью. Никто из них не должен заходить сюда, покуда болезнь еще заразна.

— Тогда идите вниз и подышите свежим воздухом. Возвращайтесь через час.

Неловко присев в реверансе и продемонстрировав дыры между желтыми зубами в услужливой улыбке, матушка Сюффло вышла из комнаты. Роджер на цыпочках подошел по мягкому обюссонскому ковру к изножью кровати.

Атенаис лежала откинувшись на подушки. Она не спала и была в полном сознании. Ее ярко-голубые глаза казались огромными на осунувшемся личике, которое тонуло в разметавшихся по подушкам волосах. Роджер с трудом сдержал испуганный возглас при виде следов, оставленных болезнью на ее прекрасных чертах. Лоб, щеки и подбородок были покрыты гноящимися язвами, к которым она прижимала грязный батистовый платок.

При виде Роджера глаза Атенаис блеснули, потом она закрыла лицо руками.

— Не делайте этого, — мягко сказал он. — Ради Бога, будьте осторожны. Вы не должны трогать эти язвы.

Атенаис медленно опустила руки и произнесла хриплым голосом:

— Что привело вас сюда?

— Монсеньор велел привезти ему в Париж бумаги, над которыми я работал прошлой зимой по его поручению. Я прибыл полчаса назад и не могу выразить словами ту печаль, которую испытываю, найдя вас в таком состоянии.

— Как вы попали в мою комнату? — вяло спросила она.

— Я пришел, чтобы обеспечить вам лучший уход, мадемуазель. Как давно эта старуха умывала вас?

— Она не пыталась это делать, да и я бы не позволила ей ко мне прикасаться.

— Понимаю, но кто-то все же должен вас помыть. Ваши простыни также нуждаются в смене, а в комнате пахнет, как в склепе. Но я узнал, что вы пережили кризис, так что мы, по крайней мере, можем за это поблагодарить Бога.

— Мне все равно. У меня нет желания жить, когда мое лицо обезображено.

— Вот еще! — улыбнулся Роджер. — Ваши язвы только начинают заживать, и, если вы не будете их трогать, следов не останется. Но прежде всего вы должны сменить белье и проветрить комнату, а не превращать ее в рассадник инфекции. — Он повернулся и направился к окнам.

— Что вы собираетесь делать? — спросила Атенаис.

— Открыть два окна, — ответил Роджер.

— Не смейте! — резко сказала девушка. — Вы не врач и не имеете права что-то здесь менять. Сквозняк может убить меня.

— Свежий воздух еще никого не убивал, — бросил через плечо Роджер. — Умоляю вас, мадемуазель, не усложнять мою задачу. Мое единственное желание служить вам и снова видеть вас здоровой.

Раздвинув тяжелый занавеси, он открыл два окна, впустив прохладный ночной воздух, подбросил хворост в камин и вернулся к кровати.

— Вы выглядите по-другому, — внезапно сказала Атенаис. — Повзрослели и одеты как… как…

— Как дворянин, — с улыбкой закончил Роджер. — Птицу красит оперение, не так ли, мадемуазель? Или вы предпочли бы, чтобы я навсегда остался жалким клерком?

— Мне безразлично, кто вы и кем вы станете, — холодно ответила она.

Роджер поклонился:

— Это мое величайшее несчастье, мадемуазель, но вы можете не сомневаться, что я всегда буду вашим самым преданным и покорным слугой.

Повернувшись, Роджер вышел из комнаты, спустился вниз, отыскал слугу и велел прислать наверх чистые простыни и теплую воду. Когда их доставили на лестничную площадку, он принес их в комнату, нашел в ящике комода кусок полотна, разорвал его на полосы и подошел к кровати.

— Не прикасайтесь ко мне! — прошептала Атенаис; ее глаза расширились от страха и отвращения. Увидев, что он намерен игнорировать ее слова, она сжалась в комок и подтянула одеяло к подбородку.

Обмакнув ткань в воду, Роджер стал промывать язвы на ее лице, стараясь не повредить струпья, которые начали образовываться по краям. Постепенно девушка успокоилась и позволила ему вымыть ей руки и шею. Отыскав расческу, Роджер расчесал ее волосы и заплел их в две длинные косы.

— Так-то лучше, — с удовлетворением заметил Он. — А теперь вы должны на несколько минут встать с кровати, пока я поменяю простыни.

— Ни за что! — сердито прохрипела она. — Я скорее умру, чем позволю вам увидеть меня обнаженной!

— Будьте же разумной! — рассмеялся Роджер. — Лучше это сделаю я, чем старуха, от которой разит коньяком. Вот ваш robe-de-chambre 113. Накиньте его и завернитесь в duvet 114. Обещаю не смотреть, как вы будете это делать.

— Нет! — Она покачала головой.

— В таком случае я сам вытащу вас из грязной постели. Выбор за вами, мадемуазель.

— Вы клянетесь, что не будете смотреть?

— Клянусь.

Роджер отошел и отвернулся. Через две минуты он услышал хриплый шепот:

— Месье Брюк, я в вашем распоряжении.

Повернувшись, Роджер увидел, что перина превратилась в большой шар в середине постели, откуда торчала розовая ножка. Просунув под шар обе руки, Роджер легко перенес драгоценный груз к камину и осторожно опустил в кресло. Поменяв простыни и наволочки, он отнес девушку назад.

— Можете ложиться. Я ухожу за ширму.

Дав Атенаис пару минут, Роджер вышел из-за ширмы, обнаружив девушку сидящей в постели.

— Надеюсь, — сказал он, — вы хотя бы доставите мне удовольствие, признав, что чувствуете себя лучше.

Роджер собирался что-то добавить, когда дверь открылась и вошла матушка Сюффло.

Несколько секунд смущенный Роджер молча смотрел на нее.

— Пожалуйста, спуститесь снова, — велел он старухе, — и попросите кого-нибудь принести ко мне в комнату горячую воду.

Женщина неловко присела и снова вышла.

Подойдя к Атенаис, Роджер заговорил, стараясь вложить в свои слова все испытываемые им чувства:

— Мадемуазель, меньше всего мне хочется утомлять вас лишними разговорами, но я должен кое-что вам сказать. Я ждал этого момента почти год… Это касается того дня, когда ваша лошадь понесла и вы по моей вине свалились в реку. Вы были абсолютно правы, рассердившись на меня за мою дерзость. Впоследствии я это понял и собирался сказать вам, как я сожалею о содеянном, но прежде, чем мне представилась возможность это сделать, вы уехали в Париж. Я хочу смиренно принести вам свои извинения и заверить вас, что я никогда бы так не поступил, если бы любовь к вам не лишила меня рассудка.

Покрытое язвами лицо девушки оставалось бесстрастным.

— Вы поцеловали меня не из-за любви, а из-за ненависти ко мне, — медленно произнесла она. — Из-за того, что я презирала ваши попытки ухаживания. Вы хотели унизить меня и избрали низкий способ мести.

— Нет, мадемуазель! — воскликнул Роджер. — Я полюбил вас с того момента, как увидел впервые. Именно любовь в тот день довела меня до безумия.

— Вы будете утверждать, что по-прежнему меня любите? — спросила она. Ее глаза блестели, словно жар начался снова.

— Конечно!

— Вы лжете! Все дело в том, что вы втерлись в доверие к моему отцу и боитесь, что я расскажу ему о вашем нападении на меня. Вы просите прощения, опасаясь за свое место.

— Это неправда! Меня не заботит, останусь я на службе у вашего отца или нет! Если не считать того, как это отразится на возможности видеть вас. Только любовь заставила меня мчаться сюда сломя голову, и только любовь заставляет меня молить вас о прощении.

— Не верю!

— Клянусь вам!

Ее глаза яростно сверкнули.

— Тогда поцелуйте меня снова! Сейчас! Сию секунду! Такую, как я есть — обезображенную заразной болезнью!

Без малейших колебаний Роджер наклонился и прижал свои губы к сухим и горячим губам девушки. Он полностью сознавал, какой опасности подвергается, но прошел бы через огонь, чтобы доказать свою любовь, и заставил себя продлить поцелуй.

Звук открывающейся двери вынудил их оторваться друг от друга, и Роджер успел шагнуть назад, прежде чем матушка Сюффло вышла из-за края ширмы.

Покрытое ранками лицо Атенаис густо покраснело. Она опустила взгляд и не подняла его, когда Роджер заговорил:

— Еще одна вещь, мадемуазель, — боюсь, неприятная, но необходимая, если вы хотите избавить ваше лицо от шрамов. Теперь, когда ваши язвы начинают заживать, они будут жестоко зудеть. Чтобы вы не поддались искушению почесать их, придется связать вам руки за спиной.

Атенаис не ответила — она казалась ошеломленной.

Взяв длинную полосу материи, специально приготовленную для этой цели, Роджер обвязал один конец вокруг левого запястья девушки и, протянув второй конец под ее спиной, привязал его к правому запястью. Это давало Атенаис возможность поднимать руки на уровне груди и, как надеялся Роджер, не слишком помешает ее сну.

Пригвоздив матушку Сюффло к полу стальным взглядом, он приказал:

— Не развязывайте эту повязку даже по приказу мадемуазель. Вы должны держать окна открытыми и ни в коем случае не позволять огню погаснуть. Если мадемуазель ночью станет хуже, сразу же пошлите за мной. Сейчас я здесь хозяин, и вы должны меня слушаться. Если будете выполнять мои приказания, я позабочусь, чтобы вас хорошо наградили, но если вы не станете подчиняться, пеняйте на себя.

Глаза Атенаис блеснули, а рот слегка приоткрылся, но она ничего не сказала и лишь чуть склонила голову, когда Роджер с поклоном пожелал ей доброй ночи, прежде чем покинуть комнату.

Поднявшись к себе, Роджер промыл уксусом лицо и руки, прополоскал им горло, разжевал до мякоти головку чеснока и выплюнул остатки. Он ненавидел чеснок, но справедливо считал его природным абсорбентом ядов, помня советы старого Аристотеля Фенелона.

Оказавшись в кровати, где спал многие месяцы, Роджер припомнил свой сон о Джорджине. Он не получил ответ на длинное послание, которое написал ей в прошлом апреле, и его интересовало, была ли она слишком поглощена собственными делами, чтобы продолжать беспокоиться о нем, или же письмо сбилось с пути. Несомненно, мысли о Джорджине явились причиной того, что этой ночью Роджер увидел ее снова.

Она стояла рядом с кроватью, тряся его за плечо и говоря:

— Вставай, Роджер. Вставай немедленно! Маленькая дурочка нуждается в тебе!

Роджер проснулся с сердитым криком:

— Она не маленькая дурочка! Она…

Не договорив, он рассмеялся. Несомненно, Джорджина сочла бы Атенаис глупой, тщеславной и избалованной, но Роджер от этого не стал меньше любить ее и без колебаний воспринял сон как предупреждение.

Часы показывали час ночи. Накинув халат, Роджер спустился этажом ниже и направился в комнату Атенаис. Открыв дверь, он на цыпочках вошел внутрь. Выглянув из-за ширмы, Роджер увидел, что Атенаис спит, слегка посапывая маленьким носом. Но матушка Сюффло также крепко спала; огонь в камине, возле которого она сидела, почти погас, и холодный ночной воздух, проникающий сквозь открытые окна, заставил юношу поежиться.

Роджер мог быть абсолютно безжалостным, если дело касалось интересов его возлюбленной. Приблизившись кошачьей походкой к старой повитухе, он внезапно стиснул ей шею руками так, что она не могла вскрикнуть. Старуха вздрогнула и проснулась. Усилив хватку, Роджер грубо встряхнул ее и, наклонившись, прошипел на ухо:

— Становитесь на колени и разведите огонь. Если бревно упадет и разбудит мадемуазель, я прикажу содрать с вас кожу. А если я приду в следующий раз и снова застану вас спящей, то задушу вас собственными руками.

Роджер знал, что женщина подобного типа, пренебрегающая своими обязанностями, должна ожидать именно таких слов и что лишь подобное обращение способно подействовать на ее пропитанный алкоголем старческий мозг. Увидев, что глаза матушки Сюффло вылезают из орбит, он отпустил ее, и она послушно склонилась перед камином.

Вернувшись в постель, Роджер немного подремал и около четырех часов утра снова спустился в комнату Атенаис. Девушка повернулась на бок и теперь спала беззвучно. Воздух был свежим, но приятно теплым, а старая карга бодрствовала, сидя на стуле. При виде Роджера, она испуганно заморгала, но он только потрепал ее по плечу и вышел на цыпочках.

С четырех до семи Роджер крепко спал и проснулся, только когда ему принесли завтрак. Одевшись, он разыскал старого Альдегонда и настоял, чтобы мажордом проводил его в комнаты прислуги. Роджер обнаружил, что пятнадцать молодых слуг поражены болезнью, но некоторые из старших, уже перенесшие оспу, заботливо ухаживают за ними. «Вполне естественно, — не без цинизма подумал он, — что эти люди охотно помогают друг другу, но легко оставляют хозяйскую дочь на попечение глупой старой повитухи».

Избавившись от беспокойства о больных слугах, Роджер поднялся повидать Атенаис. Она не спала, но при виде его тотчас же закрыла глаза и повернулась к нему спиной, поэтому он воздержался от разговора с ней, а обратился к матушке Сюффло:

— Теперь можете поспать, если хотите, а я буду приходить и поддерживать огонь в камине. — После этого Роджер спустился в библиотеку и стал с нетерпением ждать врача.

Было половина двенадцатого, когда появился доктор Гоне, проехавший верхом десять миль из Монфора. На Роджера он не произвел особого впечатления. Это был хотя и довольно толковый, но обычный старый сельский врач, не скрывавший, что живет за счет лечения крестьян, и не располагавший досугом для знакомства с последними открытиями в области медицины. Он сообщил, что Атенаис начинает поправляться, и, одобрив меры, принятые Роджером, с сомнением покачал головой, глядя на открытые окна.

После его ухода Роджер отправился к конюшням в поисках Шену. Они приветствовали друг друга как старые друзья.

— Слава Богу, что вы приехали к нам, месье Брюк, — с чувством промолвил старший егерь. — Мы попали в скверную передрягу и очень нуждались а человеке, который взял бы на себя ответственность за то, что творится в доме. Я бы сам этим занялся, но терпеть не могу вторгаться на территорию месье Альдегонда. Если я могу вам чем-нибудь помочь, говорите не стесняясь.

— Конечно, можете, — отозвался Роджер. — Я хочу, чтобы вы сразу же отправились верхом в Рен, но прежде распорядились, чтобы за вами следовала карета. Когда доберетесь до Рена, идите к мэтру Леже и попросите его рекомендовать самого лучшего врача в городе. Найдите этого врача и предложите ему любую цену за то, чтобы он приехал сюда вместе с вами и оставался в замке, покуда не выздоровеет мадемуазель Атенаис. Потом отправляйтесь в монастырь сестер милосердия и повидайте настоятельницу. Скажите ей, что прибыли по поручению монсеньера, и попросите прислать с вами самых опытных сестер-сиделок. Привезите в карете врача и монахинь и сделайте все, что от вас зависит, чтобы они были здесь к ночи.

— Все будет выполнено, месье, или я съем собственную бороду, — заявил Шену и пошел искать конюхов.

Остаток дня Роджер лично наблюдал за обслуживанием Атенаис. Она не обращалась к нему ни с единым словом, и он старался не заговаривать с ней. В десять вечера Шену вернулся, отмахав сорок миль в Рен и обратно, и привез с собой моложавого доктора Олье и двух сестер милосердия. Роджер отослал матушку Сюффло, выдав ей луидор, и разместил в доме вновь прибывших. Потом он поднялся к себе и крепко заснул.

На следующий день Роджер перевел больных слуг из их душных комнат в танцевальный зал, превратив его в больничную палату под присмотром доктора Олье. Потом он написал маркизу, дав ему полный отчет о ситуации в Бешреле и уведомив, что готов остаться в замке до выздоровления Атенаис.

В последующие дни Роджер ощущал беспокойство и неуверенность. Он не чувствовал себя вправе появляться в комнате Атенаис, но каждое утро с нетерпением ожидал сообщений доктора Олье о язвах на коже девушки. Один-два часа в день Роджер ездил верхом вместе с Шену, а остальное время проводил с мадам Мари-Анже, читая ей романы мадам де Вильдье — любимые книги ее молодости.

Бедро доброй женщины постепенно заживало, и с уменьшением боли она становилась более внимательной к происходящему в доме. Мадам предложила, чтобы Атенаис, достаточно поправившись для путешествий, вместо поездки на зиму в Париж отправилась бы в замок своей тети в Сен-Брие, где морской воздух поможет девушке восстановить силы.

Через двенадцать дней после прибытия в Бешрель Роджер получил ответ на свое письмо маркизу, где говорилось следующее:

«Я одобряю меры, предпринятые Вами в отношении моей дочери, и Вы имеете мою санкцию на любые другие действия, которые сочтете необходимыми для ее выздоровления. Тем не менее, так как сейчас она в хороших руках, я не вижу причин для Вашей дальнейшей задержки в Бешреле, поэтому чем скорее Вы вернетесь в Париж с документами, касающимися поместья Сент-Илер, тем лучше».

Не было ни письма для Атенаис, ни каких-либо признаков, что болезнь дочери задела каменное сердце маркиза; он по-прежнему был поглощен собственными делами. Роджер с отвращением сунул послание в карман и забыл о нем.

Неделей позже он получил еще одно письмо от месье де Рошамбо, на сей раз с курьером. Оно гласило:

«К моему величайшему огорчению, я обнаружил, вернувшись в Париж, что Вы все еще отсутствуете. В чем причина? Пентандр — форменный болван, ничего не смыслящий в моих делах. Немедленно садитесь на лошадь и отправляйтесь в Париж».

Снова никаких вопросов о состоянии Атенаис, не говоря уже о здоровье слуг. Тем не менее Роджер понимал, что если он хочет сохранить работу, то должен повиноваться без промедления. Он сел и написал письмо Атенаис:

«Мадемуазель, я получил приказ Вашего отца немедленно возвращаться в Париж. Зная о Вашем состоянии от доктора Олье, я очень рад тому, что Вы почти поправились. Я бы счел за великую честь, если бы Вы позволили мне проститься с Вами перед отъездом».

Спустя пять минут Роджер получил устный ответ через лакея, который отнес его записку. Слуга поклонился и сказал:

— Месье, мадемуазель желает, чтобы вы посетили ее после ужина.

Курьер маркиза прибыл после полудня, и Роджер не собирался отказываться от обещанной встречи с Атенаис ради того, чтобы приехать в Париж на несколько часов раньше. Поэтому он попросил Шену к рассвету приготовить для него карету и вынес в холл для погрузки большой железный сундук с документами. Вечером Роджер надел свой лучший костюм, который благоразумно захватил с собой, тщательно причесал волосы и прилепил мушку на левую щеку. Посмотревшись в зеркало, он с удовлетворением убедился, что даже аббат де Перигор не мог соперничать с ним в его новой роли изысканного щеголя.

После ужина Роджер с колотящимся сердцем поднялся по лестнице. Он не сомневался, что Атенаис согласилась повидаться с ним, чтобы выразить ему благодарность за наведение порядка в замке, но будет ли эта благодарность чисто формальной или же окрашенной в теплые тона возобновленной дружбы, еще предстояло выяснить.

Одна из сестер милосердия впустила его в комнату. Обогнув ширму, Роджер увидел, что Атенаис сидит в постели аккуратно причесанная и что последние следы оспы полностью скрылись под слоем румян и пудры.

Не глядя на него, она обратилась к монахине:

— Сестра Анжелика, я должна обсудить одно дело с секретарем моего отца. Пока мы будем разговаривать, вам, несомненно, захочется помолиться. Можете воспользоваться моей молельней.

Монахиня послушно встала и исчезла за занавесом, который скрывал альков, превращенный в маленькую домашнюю часовню. Молясь там, она теоретически находилась в комнате, но практически Роджер остался наедине со своим божеством.

Ему казалось, что никогда еще Атенаис не выглядела более прекрасной, чем теперь. Она посмотрела на него большими голубыми глазами и произнесла:

— Месье, узнав о том, что вам приказано вернуться в Париж, я воспользовалась возможностью написать отцу. Пожалуйста, передайте ему письмо сразу по прибытии.

Роджер с поклоном взял письмо, которое девушка протянула ему. Он рассчитывал узнать, что вернул ее расположение, прежде чем покинет Бешрель, но, выходит, она задержала его отъезд только с целью написать послание отцу. Его охватило горькое разочарование.

— Мне пришло в голову, — продолжала Атенаис, — что вы задержались в Бешреле значительно дольше, чем требовала ваша первоначальная миссия, и я подумала, что отцу следует знать причину этого. Доктор Олье рассказал мне, что вы сделали для восстановления порядка и здоровья слуг, поэтому мы все у вас в долгу.

Роджер снова поклонился:

— Я не мог поступить иначе, мадемуазель, и так как монсеньор сердит на меня за долгую задержку, ваше письмо умерит его недовольство.

— Надеюсь. — Перебирая пальцами ленты кофты, она неуверенно добавила: — Вы хотели что-то мне сказать перед отъездом?

— Только то, мадемуазель, как я счастлив, что вы поправились после болезни и нуждаетесь лишь в отдыхе, чтобы полностью восстановить ваше здоровье.

— И больше вам нечего сказать?

— Увидев вас, я благодарю Бога за то, что Он сохранил вашу красоту.

Ее слова вновь прозвучали несколько неопределенно:

— Благодаря Его милосердию, месье, я обязана этим вам. И так как вы не обнаруживаете желания затрагивать тему, касающуюся нас обоих, это придется сделать мне.

Сердце Роджера бешено забилось, когда она опустила глаза и продолжала почти шепотом:

— В ту ночь, когда вы прибыли сюда, я сделала ужасную вещь, и с вашей стороны весьма великодушно, что теперь, когда я выздоровела, вы избавили меня от ваших упреков. Поцеловав меня, когда я лежала в жару, вы чудом не заразились оспой.

— Это была моя вина, — мягко произнес Роджер, обезоруженный таким внезапным проявлением чувств. — Я должен был дождаться более подходящего момента, чтобы попросить прощения за то, что произошло раньше. Вы были в полубреду и не знали, что делаете. Умоляю больше не думать об этом.

— Но я должна думать. Я знаю, что вы любите меня по-настоящему и что я не заслужила этого, будучи к вам так жестока и сурова.

— Пожалуйста! — взмолился Роджер, не смея взглянуть на нее. Но она подняла глаза и заговорила более твердо:

— Я могу исправить это только одним способом. Чтобы стереть воспоминания о других поцелуях, вы можете, если хотите, поцеловать меня снова.

Дрожа всем телом, Роджер взял девушку за руку, а другой рукой обнял ее за плечи. Склонившись к ней, он сделал глубокий вдох, но, когда она приблизила свое лицо к нему, прошептал:

— Нет, я не сделаю этого ради себя одного, а только в том случае, если вы тоже этого хотите

— Конечно хочу, Роже! — внезапно воскликнула Атенаис, обвивая своими нежными руками шею Роджера и прижимая губы к его губам.

На несколько секунд они застыли в безмолвном объятии, потом девушка тихо заплакала.

— Почему ты плачешь, любимая? — пробормотал Роджер, слегка отодвинувшись.

— Потому что я так счастлива, — всхлипывала она, — и в то же время так огорчена.

— Что огорчает тебя, моя принцесса?

Сдерживая слезы, Атенаис улыбнулась ему:

— То, что я хотела бы стать твоей принцессой, но, каких бы успехов ты ни достиг, мой дорогой младший сын мельника, мы никогда не будем вместе.

— Значит… значит, ты любишь меня? — выдохнул Роджер.

— Всем сердцем, — кивнула Атенаис. — Только глупая гордость не позволяла мне признаться в этом раньше. Годами я мечтала о тебе как о моем верном рыцаре.

Они снова поцеловались не один, а множество раз, и следующие полчаса в комнате не было слышно ничего, кроме нежных признаний.

Наконец Атенаис сняла руки с плеч Роджера и мягко отодвинула его от себя.

— Пришло время расставаться, — вздохнула она, — иначе любопытство сестры Анжелики пересилит ее благочестие.

— Так скоро! — запротестовал Роджер. — Нет, она еще будет долго молиться, а я должен сказать тебе еще тысячу вещей.

— И я тебе. Но чтобы она не застигла нас врасплох, мы должны быть осторожны, так что ты лучше сядь на тот стул, как будто мы и впрямь обсуждаем дела.

Атенаис стала приводить себя в порядок, а Роджер уселся и спросил:

— Скажи, любимая, каковы твои планы и когда я смогу увидеть тебя вновь?

— В Париж я приеду только после Нового года, — ответила она. — В письме отцу я прошу его позволения отправиться, когда я полностью выздоровею, в замок моей тети в Сен-Брие. Это идея мадам Мари-Анже. Она сообщила о ней в одной из записок, которые присылает мне каждый день. Хотя близится зима, морской воздух поможет моему выздоровлению, так что отец, безусловно, согласится.

— А когда ты приедешь в Париж, мы сможем найти способ видеться наедине?

— Надеюсь. Конечно, теперь, когда мне семнадцать, отец устроит для меня выгодный брак. Но я вряд ли выйду замуж до лета, а тем временем мы будем жить под одной крышей.

— Одна мысль о твоем замужестве внушает мне ужас, — вздохнул Роджер. — Жестокая судьба поставила между нами слишком много преград.

Атенаис покачала головой и улыбнулась:

— Не думай об этом. Какой прок сетовать на то, что предопределено Богом? Я очень рада, что ты добился успеха, завоевав доверие моего отца, но отсутствие у тебя герба и земли делает брак между нами абсолютно невозможным.

Роджер склонился вперед и снова взял ее за руку:

— Слушай меня, любимая. У меня в самом деле нет ни земли, ни денег, кроме тех, которые платит мне твой отец, но я благородного происхождения и имею право носить шпагу. Я бы рассказал тебе об этом раньше, но мне не представлялось возможности, и до сих пор я боялся, что ты мне не поверишь.

Дрожа от возбуждения, Атенаис слушала рассказ Роджера о том, почему он покинул Англию и скрыл от нее правду при их первой встрече.

— Как странно, — пробормотала она, когда Роджер умолк. — Только подумать, что моя нелепая кукла заставила тебя так долго скрывать, что ты англичанин. Это еще больше похоже на волшебную сказку, чем то, что мой младший сын мельника внезапно превратился в шевалье.

Хотя Роджер знал, что ступает на зыбкую почву, блеск глаз возлюбленной побудил его спросить:

— Думаешь, если я открою правду твоему отцу, он сможет счесть меня достойным просить твоей руки? Конечно, нам придется ждать несколько лет, но если он даст согласие, я смогу за это время заработать достаточно денег, чтобы купить поместье.

— Нет, Роже, — печально промолвила Атенаис. — Выкинь эти мысли из головы. Мой отец никогда не согласится, чтобы я так долго оставалась незамужней. Кроме того, он намерен выдать меня за представителя одной из лучших семей Франции, так что даже если свершится чудо и король завтра сделает тебя графом, отец все равно не сочтет тебя подходящим мужем для меня. К тому же все англичане протестанты, не так ли?

— Не все, но значительное большинство, и я в том числе. Я посещал церковь Сен-Мелен, только чтобы видеть тебя, и ходил в другие католические церкви во Франции, чтобы меня не сочли неверующим.

— А ты согласился бы стать католиком?

Этот вопрос никогда не приходил ему в голову, а учитывая его воспитание, такой шаг выглядел ужасным.

— Я… я никогда не думал об этом, — пробормотал Роджер. — Но боюсь, мне было бы трудно сменить религию.

— Вот видишь! — Она стиснула его руку. — Даже без запрета отца я никогда бы не смогла выйти замуж за еретика. То, что мы не можем пожениться, предопределено Небом, так что нам лучше смириться с этим.

— Должен признать, что ты права, хотя это разбивает мне сердце, — тяжко вздохнул Роджер. — Но мне невыносима мысль, что ты выйдешь замуж за другого.

Некоторое время они молчали, потом Атенаис сказала:

— Ну, пора прощаться. Поцелуй меня еще раз и не думай слишком мрачно о будущем. Такие браки, как мой, совершаются не по любви, а по необходимости, только ради объединения двух знатных семейств. Какое имеет значение, за кого я выйду замуж, если ты знаешь, что я люблю тебя и мое сердце принадлежит тебе?

Глава 19

ДЕНЬ РОЖДЕНИЯ

По прибытии Роджера в Париж месье де Рошамбо уделил всего минуту письму Атенаис. Быстро прочитав его, он заметил, что задержка возвращения Роджера абсолютно оправданна, и велел ему написать ответ с указаниями, что мадемуазель может отправляться в сопровождении Шену к своей тете в Сен-Брие, как только будет чувствовать себя в состоянии это сделать. После этого маркиз обратился к текущим делам.

Вскоре выяснилось, что месье де Рошамбо, потерпев неудачу в блокировании англо-французского торгового договора, перенес внимание на Соединенные провинции и в течение прошедшего месяца получал подробные доклады о положении в этой беспокойной стране, так что Роджеру предстояло разобраться в этой информации.

Он уже знал, что французское влияние на тамошнюю республиканскую партию втянуло Голландию в войну с Англией в 1780 году, и хотя эта война дорого обошлась Соединенным провинциям, она сильно увеличила антибританские настроения. Французское вмешательство в спор из-за открытия Шельды избавило Голландию от смертельно опасного конфликта с Австрией, а последовавший затем франко-голландский альянс за прошедший год значительно усилил дружбу между двумя государствами в ущерб Британии.

Тем временем с ростом французского влияния положение штатгальтера стало еще более шатким. Его мать была английской принцессой, а жена, после недавней кончины Фридриха Великого, стала сестрой нового короля Пруссии Фридриха Вильгельма II, но никакая власть не могла поколебать в его пользу мнение непокорных Генеральных штатов. Восемнадцать месяцев назад ему пришлось покинуть Гаагу и искать убежище в Гелдерланде — единственной провинции, оставшейся верной ему. С тех пор страна пребывала в состоянии непрерывно усиливавшейся нестабильности.

Вникая в дела, Роджер обнаружил, что новый кризис произошел перед его отъездом в Бешрель. Парламент Гелдерланда посоветовал Вильгельму V взять под военный контроль два города этой провинции, которые, в нарушение его прерогативы, назначили собственных магистратов. В ответ на эти действия мятежные Генеральные штаты лишили штатгальтера поста верховного главнокомандующего, и он обратился за помощью к своему шурину. Вместо того чтобы оказать вооруженную поддержку, король Пруссии всего лишь отправил своего эмиссара в лице барона Гёртца для дискуссий с лидерами республиканской партии.

Этими лидерами были мейнхееры ван Беркел, Гейзлаас и Зееберген — пенсионарии Амстердама, Дордрехта и Хаарлема, С несколькими сподвижниками они взяли под абсолютный контроль Западную Фрисландию, Голландию, Зеландию и Утрехт и теперь составляли заговор с целью свержения штатгальтера и лишения его семьи права наследования.

Роджер понимал, что любой из подобных шагов чреват войной, так как Англия и Пруссия, если их к этому вынудят, поддержат штатгальтера силой оружия. Он не мог взять в толк, какая польза месье де Рошамбо от развязывания конфликта. Франция была ближе к банкротству, чем когда-либо, и не могла себе позволить ввязываться в драку. Таким образом, гражданская война в Голландии могла привести лишь к тому, что штатгальтер, поддерживаемый врагами Франции, восторжествовал бы над республиканцами, и колоссальное влияние, приобретенное Францией в Голландии мирными средствами, было бы полностью утрачено.

Очевидно, месье де Верженн все это отлично понимал, поскольку он намеревался отправить специальную миссию ко двору штатгальтера для сотрудничества с бароном Гёртцем и британским министром сэром Джеймсом Харрисом 115 в попытке примирить Вильгельма V с многочисленными парламентами провинций. Но так как маркиз всегда противостоял миролюбивой политике месье де Верженна, Роджер чувствовал, что его внезапный интерес к Голландии вдохновлен каким-то тайным планом, не сулящим ничего хорошего Британии, и решил постараться выяснить его намерения.

Уверенность Роджера нашла подтверждение через несколько дней, когда маркиз, пребывая в хорошем настроении, сообщил ему, что месье де Ренваль назначен полномочным посланником к их превосходительствам из Генеральных штатов Соединенных провинций. Роджер знал, что этот высокий чиновник министерства иностранных дел Франции был протеже месье де Рошамбо и его друзей, а значит, будет следовать их тайным инструкциям в ущерб указаниям, данным ему министром.

18 ноября двор вернулся из Фонтенбло для открытия зимнего сезона бесконечных развлечений. Сам переезд обошелся в круглую сумму, о чем Роджер узнал из разговора с секретарем герцога де Полиньяка, который, будучи генеральным интендантом почты, отвечал за подобные королевские путешествия. На четыре дня двору предоставили три тысячи сто пятьдесят почтовых лошадей, что пагубно сказалось на обычных переездах. Все же это было каплей в море по сравнению с другими расходами на содержание двора.

Монархи словно не имели понятия, что количество денег, подобно зерну и другим товарам, имеет свои границы и что их появление требует времени и сил. Размер жалованья, выплачиваемого королевой только ее высшим сановникам, достиг в том году тридцати восьми миллионов франков. Естественно, расходы короля были куда большими; к тому же он тратил огромные суммы на постройку новых флигелей во дворцах Рамбуйе, Компьена и Фонтенбло и утверждал, что в будущем году необходима полная реконструкция дворцового комплекса в Версале.

Все понимали, что крах неминуем, и ни для кого не было секретом, что месье де Калонн в безнадежном тупике и не знает, как обеспечить выполнение нескончаемых требований короля. Три года он тасовал финансы Франции с ловкостью опытного шулера, но день расплаты быстро приближался. Чтобы отдалить его, министр прибегал к самым отчаянным средствам. Парижский муниципалитет решил расходовать три миллиона в год на общественные нужды, поэтому де Калонн заставил его взять сразу тридцать миллионов, передал при этом только три, а двадцать семь положил в казну, обещая выдать по первому требованию, так как не видел иного способа выплаты пенсий придворным.

Безответственность упомянутых придворных была равна их наглости, и в декабре Роджер узнал об особенно жутком ее примере. Архиепископ Камбре во время охоты вторгся на землю одного из своих соседей. Когда егерь этого соседа выразил протест, архиепископ, не удостоив его ответом, направил на него ружье и выстрелил, серьезно ранив.

Тем не менее, несмотря на неполадки в казне, король не переставал отдавать распоряжения относительно постройки новых боевых кораблей, а месье де Калонн — финансировать самые рискованные предприятия. Одно из них, вызвавшее всеобщий интерес, было предложено месье Монгольфье, который заявил, что открыл способ управления полетом воздушных шаров и может организовать прибыльное торговое сообщение по воздуху между Парижем и Марселем.

Это напомнило Роджеру месье Жозефа Фуше, который шантажировал старого Аристотеля Фенелона, нуждаясь, по его словам, в деньгах для финансирования экспериментов с воздушными шарами, и юношу заинтересовало, что стало с долговязым, похожим на скелет сыщиком.

В ответ на замечание Роджера собравшимся в доме аббата де Перигора людям о глупости месье де Калонна, добавлявшего к собственным трудностям поддержку столь безумных авантюр, граф де Мирабо, смеясь, ответил:

— Он надеется не получить из этого прибыль, а отвлечь людское внимание от более серьезных проблем. Калонн старается выиграть время с помощью старого рецепта давать плебсу хлеба и зрелищ.

— Ему было бы незачем изобретать последнее, если бы он нашел способ приобрести первое, — улыбнулся де Перигор.

— Вы правы, аббат, — согласился обезображенный оспой граф. — Теперь ясно, что этой зимой половина Франции столкнется лицом к лицу с голодом, и хочет этого король или нет, но ему придется до конца года созвать Собрание нотаблей 116. Это единственное средство, которое у него осталось, чтобы вытянуть страну из нынешних бед.

— Но это было бы равносильно отказу от королевской прерогативы и официальному согласию на конституцию, — возразил Роджер.

Граф покачал львиной головой:

— Не обязательно. В Собрании нотаблей будут представлены дворянство, духовенство и парламенты провинций, так что в основном оно будет выражать мнение народа. Его попросят рекомендовать меры для избавления нас от трудностей, но монарх не будет обязан следовать советам. Все же это было бы шагом в нужном направлении, так как неизвестно, какую власть решит взять в свои руки подобное собрание. Быть может, это явится началом наставления нашего тупоголового короля на путь истинный.

— По-вашему, двор не осведомлен об этом? — с циничной усмешкой промолвил элегантный Луи де Нарбонн. — Уверяю вас, королевский совет использует все свое влияние, чтобы помешать осуществлению подобного проекта. Собрание нотаблей не созывалось с 1626 года, и маловероятно, что двор, в течение ста шестидесяти лет обходившийся без советов представителей нации, теперь подвергнет себя такой опасности.

Тем не менее де Мирабо оказался более прозорливым, ибо к концу года де Калонн находился в столь отчаянном положении, что 30 декабря сам посоветовал королю созвать нотаблей.

Эта новость взволновала всю Францию, но Роджер едва обратил на нее внимание, так как в тот день он узнал, что Атенаис ожидают в Париже в начале января.

Она прибыла 8-го числа — в день девятнадцатилетия Роджера. На вопрос о своем возрасте он по-прежнему прибавлял себе два года, но теперь ему и по внешности, и по поведению смело можно было дать двадцать один год. За это время он успел превратиться в высокого смуглого молодого человека шести футов роста и с плечами соответствующих пропорций.

Во время прибытия Атенаис Роджер отсутствовал по поручению маркиза, но, услышав новость по возвращении, он с наступлением вечера стал дежурить в верхнем холле, надеясь поймать Атенаис, когда она отправится в отцовскую гостиную, чтобы пообедать вместе с маркизом. Атенаис появилась в коридоре под руку с мадам Мари-Анже, которая показалась Роджеру сильно постаревшей за эти несколько месяцев и медленно передвигалась, опираясь на эбеновую трость.

Обе дамы любезно его приветствовали и задержались на несколько минут, чтобы поговорить с ним. Атенаис выглядела великолепно после отдыха у моря, и ее глаза говорили Роджеру то, что она не осмеливалась произнести в присутствии дуэньи. Роджер неделями ломал себе голову над тем, как ему тайком связаться с Атенаис после ее возвращения, но решил действовать в зависимости от ситуации, которая сложится, когда его возлюбленная будет находиться дома. К его радости, девушка явно мыслила в том же направлении, сразу же предоставив ему искомую возможность.

— Месье Брюк, — любезно сказала Атенаис, — вы все знаете о книгах, и я хотела бы прочитать те, которые вышли во время моего долгого отсутствия. Пожалуйста, составьте мне список наиболее интересных и принесите его в мой будуар завтра утром.

— С удовольствием это сделаю, мадемуазель, — ответил Роджер, скрывая низким поклоном радость, отразившуюся на его лице.

Когда они расстались, лакей распахнул дверь гостиной, и Роджер смог заглянуть внутрь. Маркиз, как всегда великолепный в атласе и кружевах, стоял у камина, а рядом с ним находился молодой человек, одетый более скромно.

Визитеру было лет двадцать пять. Он был красив, высок и хорошо сложен. Роджер не мог подавить укол ревности при мысли, что красивый незнакомец будет обедать с Атенаис, и его ревность отнюдь не уменьшилась, когда он узнал, каким образом молодой человек прибыл сюда.

— Он сын месье де ла Тур д'Овернь, — сообщил ему мажордом, — и сопровождал мадемуазель из Сен-Брие в Париж. Я узнал от его слуги, что он познакомился с мадемуазель у ее тети и очень привязался к ней, поэтому решил последовать за ней сюда.

Обеспокоенный Роджер направился в свою комнату. Он не мог пожаловаться на прием, оказанный ему Атенаис, но его ужасала мысль, что она привезла с собой в Париж претендента на ее руку. Род де ла Тур д'Овернь восходил ко временам Гуго Капета, основавшего французскую королевскую династию. В половине городов Бретани имелись улицы, названные в честь его представителей, и Роджер припомнил, что, гордясь своим именем, они много веков назад изобрели для себя девиз: «Я не маркиз, не герцог и не принц — я де ла Тур д'Овернь». Казалось невероятным, чтобы месье де Рошамбо нашел основания для отказа отдать этому молодому человеку свою дочь.

Роджер пытался утешить себя мыслью, что раз уж Атенаис должна выйти замуж будущим летом и ее мужем никак не может оказаться он сам, то для нее было бы удачей получить в женихи мужчину подходящего возраста и приятной внешности. Написав Атенаис длинное любовное послание и вложив в него все, о чем хотел бы сказать в предыдущих письмах, если бы он осмелился писать ей в течение прошедших двух месяцев, Роджер составил список книг и лег спать.

Придя утром в кабинет, маркиз вызвал Роджера и сказал ему:

— Брюк, у нас в гостях месье виконт де ла Тур д'Овернь. Вам, конечно, известно это имя. Он принадлежит к одному из немногих знатных семейств, которые в прошедшие три царствования постоянно отвергали приглашения ко двору, предпочитая старинный феодальный образ жизни в своих поместьях всем увеселениям Версаля. Поэтому месье виконт до сих пор не бывал в Париже, но он планирует провести здесь несколько месяцев. Ему потребуется жилье, но не слишком дорогое, потому что состояние его семьи весьма умеренное. Так как виконт не знает город, я хочу, чтобы вы посвятили ему вторую половину дня, отправившись вместе с ним на поиски жилища, соответствующего его средствам.

Заверив маркиза, что сделает все возможное, Роджер вернулся к работе и к полудню направился в будуар Атенаис, где застал девушку в обществе мадам Мари-Анже. Атенаис в присутствии дуэньи обращалась с ним с обычной любезностью, но в течение десятиминутной беседы о наиболее интересных новых книгах Роджер смог передать ей свое послание и получить ее письмо.

Простившись, он поспешил к себе и прочитал его:

«Мой дорогой Роже!

Я с трудом смогла сдержать огромную радость, снова увидев тебя вчера, но умоляю: ради меня, будь осторожен! Я уверена, что мадам Мари-Анже догадывается о нашей любви, хотя ей неизвестно, что мы признались в ней друг другу. Она очень привязана ко мне и питает к тебе огромное уважение. Но ее чувство долга сильнее любых привязанностей, и если бы она узнала о наших поцелуях, то тут же сообщила бы все отцу. Для меня это означало бы заключение в серых стенах монастыря, возможно на всю жизнь, а для тебя — такое жестокое наказание, о котором я не могу даже думать без содрогания. Поэтому пусть твоим девизом в наших отношениях станет осторожность.

Я много размышляла о том, каким образом мы можем тайно видеться, и придумала план. Наверху, в восточном крыле дома, есть старая игровая комната. Там полно пыли, так как никто туда не заходит. Я могла бы иногда, хотя не слишком часто, подниматься туда, якобы за старой книгой или игрушкой, не вызывая подозрений. Изучи расположение комнаты и попробуй найти способ туда пробираться, не подвергая себя опасности. Окна выходят на крыши внизу, и если бы ты смог добраться до них незаметно, мне было бы легко впустить тебя, и никто бы этого не увидел ни с улицы, ни из других окон дома.

Хотя мне очень хочется услышать твой милый голос и посмотреть на тебя, осторожность диктует нам не делать попыток встретиться, покуда отец не уедет на несколько дней в Версаль.

Любящая тебя

Атенаис Эрмоне».

Обуреваемый радостью, Роджер бесчисленное множество раз поцеловал божественное послание и едва сдерживал нетерпение разведать путь в игровую комнату, обещающую ему больше счастья, чем может предложить Небо. Обдумывая ситуацию за вторым завтраком, он решил, что комната, возможно, находится неподалеку от его собственной, на дальней стороне шиферных крыш, заслонявших вид из его окна, так как в восточном крыле для нее больше не было места. Роджер знал, что туда ведет одна из лестниц в апартаментах Атенаис.

Закончив есть, он вернулся в свою комнату, вылез из окна на карниз и двинулся по высокой покатой крыше. На дальней ее стороне в самом деле оказался другой плоский участок и мансардное окно, такое же, как его собственное. Стекла были покрыты паутиной, но, вглядевшись, Роджер увидел внутри старую игрушечную лошадку и понял, что нашел то, что искал.

От возбуждения он напрочь позабыл о месье де ла Тур д'Овернь, но, спустившись, обнаружил его спокойно ожидающим в холле. У виконта были ясные серые глаза, темно-рыжие волосы, прямой красивый нос и выдающийся вперед подбородок. Ростом он был чуть ниже Роджера, а одет хорошо, но просто.

Когда Роджер представился и извинился за опоздание, виконт откликнулся приятным голосом:

— Пожалуйста, не беспокойтесь, месье Брюк. У меня полно времени, а вы, будучи секретарем месье де Рошамбо, должно быть, очень занятой человек. Так что это я должен извиняться за то, что добавил свою персону к вашим прочим обязанностям.

Подобные слова в устах аристократа, обращавшегося к секретарю, были настолько необычны, что Роджер едва мог поверить своим ушам, но его реакции в подобных обстоятельствах всегда были быстрыми, и он вторично поклонился, сверкнув зубами в улыбке:

— Ваша очаровательная любезность, месье виконт, заставляет меня еще сильнее желать быть вам полезным. Умоляю располагать мною не только сегодня, но и в любое время вашего пребывания в Париже.

Виконт рассмеялся:

— Это опрометчивое предложение, месье, потому что я надеюсь пробыть здесь, по крайней мере, до лета, и я могу им воспользоваться, так как вы пришлись мне по душе. Но нам пора. Я жажду увидеть этот великолепный город.

Накинув пальто, они вышли к ожидавшей их карете и, сев в нее, накинули на ноги теплый мех. Когда кучер спросил, куда ехать, виконт заявил, что у него еще будет время для поисков жилья, а сегодня он хотел бы посмотреть столицу, поэтому следующие два часа они колесили по узким улицам и Роджер показывал виконту достопримечательности.

Познакомившись с виконтом поближе, Роджер ощутил еще большую симпатию к нему. Месье де ла Тур д'Овернь был настолько уверен в себе, что ему и в голову не приходило щеголять своей знатностью. Когда карета останавливалась и они выходили осмотреть церковь или памятник, виконт вежливо задавал вопросы церковным служителям и другим людям, никогда не забывая поблагодарить их. Его манеры не отличались изысканной грацией, свойственной аббату де Перигору, а были дружелюбными и непосредственными, напоминая Роджеру лучшие образцы английских джентльменов. Относительно своих дел виконт был в высшей степени откровенен, что смущало Роджера, особенно когда его спутник заметил по пути домой:

— Честно говоря, я не спешу искать жилье и надеюсь, что вы меня поймете. Дело в том, что я без ума от мадемуазель де Рошамбо и хотел бы как можно дольше оставаться с ней под одной крышей, разумеется не злоупотребляя гостеприимством ее отца. Я не смею надеяться, что деревенский увалень вроде меня может добиться благосклонности столь прекрасной девушки, но, находясь в доме маркиза, я имею некоторое преимущество перед щеголями, которые, безусловно, осаждают ее при каждом появлении в Версале.

— Я не могу говорить за месье де Рошамбо, — ответил Роджер, — но, думаю, он будет только рад, если вы проживете в особняке столько, сколько захотите.

Ему хотелось добавить: «Тем более, что для вас это явилось бы превосходной стратегией», но он воздержался из-за смешанных чувств, которые испытывал к своему спутнику. Разум подсказывал Роджеру, что любая девушка должна быть счастлива, заполучив в мужья такого симпатичного парня, как месье де ла Тур д'Овернь, и что ему следует способствовать его браку с Атенаис, дабы отец не выбрал для нее куда менее подходящую кандидатуру. Но мужские инстинкты Роджера бунтовали при мысли об Атенаис в чьих бы то ни было объятиях, кроме его собственных, и низменная сторона его натуры нашептывала ему, что чем более привлекательный жених будет выбран для Атенаис, тем меньше у него самого шансов сохранить ее любовь. Однако в настоящее время ему как будто не грозила опасность утратить ее, о чем свидетельствовало письмо Атенаис, где даже не упоминалось о виконте.

Спустя два дня маркиз отправился в Версаль, и Роджер, к своему облегчению, узнал, что на сей раз Атенаис не стала его сопровождать, так как портные не успели снабдить ее зимней коллекцией нарядов, которые она отбирала, руководствуясь последним криком моды.

Зимняя ночь наступила рано, и снег шел не переставая, но Роджер не думал о погоде, когда вылезал из окна и пересекал крышу. Он прибыл к месту назначения на четверть часа раньше условленного времени и, ежась на ветру и согреваясь пламенем своего сердца, нетерпеливо отсчитывал минуты, покуда в покрытом паутиной окне игровой комнаты не зажегся свет. Атенаис открыла окно, и Роджер прыгнул внутрь. В следующую секунду они уже были в объятиях друг друга.

Казалось, они никогда не перестанут целоваться, но наконец Атенаис подвела Роджера к старому дивану, усадила рядом собой и обняла снова. Не чувствуя холода, они прижимались друг к другу, наслаждаясь каждой секундой встречи, о которой мечтали так долго. Прошло немало минут, прежде чем их слова стали означать нечто большее, чем едва различимый нежный шепот. Оказалось, что им нужно сказать очень многое, а времени было так мало.

Каждый по очереди убеждал другого быть терпеливым и не подвергать опасности их счастье опрометчивыми поступками, а потом клялся, что умрет, если они вскоре не увидятся снова. Атенаис сказала, что боится слишком часто подниматься в игровую комнату, так как мадам Мари-Анже известно, что здесь почти нет нужных ей вещей. Комната была прибежищем давно усопших поколений юных де Рошамбо, живших в более счастливые времена, когда в благородных семействах было принято воспитывать детей дома. Однако ни Роджер, ни Атенаис не могли придумать другого безопасного места для встреч. Юноша предложил, чтобы Атенаис велела привести в порядок комнату и сказала, что намерена использовать ее в качестве дополнительного будуара, но она возразила, что в таком случае мадам Мари-Анже получит повод в любое время подниматься к ней сюда и сможет застать их врасплох.

Когда догорела единственная свеча, которую принесла с собой Атенаис, они внезапно осознали, что их время истекло, хотя им казалось, будто свидание только началось. Для Атенаис задержка означала опоздание к обеду, что могло возбудить любопытство относительно его причины и, в свою очередь, вызвать подозрение, когда она скажет, что снова собирается в игровую комнату. Они могли лишь условиться, что каждый раз, когда маркиз будет уезжать в Версаль без Атенаис, станут встречаться здесь в шесть часов первого вечера его отсутствия.

Следующие пять минут они обнимались и целовались с удвоенным пылом; потом Роджер вылез на заснеженную крышу, и Атенаис закрыла за ним окно рая.

Роджер с трудом заставил себя спуститься поужинать со своим помощником Пентандром, как будто ничего не произошло, но сразу же после ужина извинился и поднялся к себе в комнату. Там он мог дать выход своим чувствам, думая об Атенаис. Дрожа от избытка эмоций, Роджер провел остаток вечера и часть ночи, оживляя в памяти каждый момент их свидания.

Через два дня у него произошла неожиданная и весьма неприятная встреча. Он работал за своим столом, когда в кабинет вошли месье де ла Тур д'Овернь и молодой человек лет семнадцати в форменной треуголке, голубом кителе и белых бриджах кадета. В первый момент Роджер не узнал юношу, потом его поразило сходство с Атенаис, и он понял, что снова столкнулся лицом к лицу с графом Люсьеном.

Улыбнувшись Роджеру, месье де ла Тур д'Овернь повернулся к графу Люсьену и сказал:

— Это месье Брюк, секретарь месье де Рошамбо, и я не сомневаюсь, что он снабдит вас необходимой суммой.

— Брюк! — воскликнул граф. — Mon Dieu! То-то мне показалось знакомым его лицо! — После этого он накинулся на Роджера: — Жалкий выскочка! Как вы здесь оказались?

— Месье!.. — протестующе произнес виконт.

Роджер знал, что его положение — вся его жизнь, так как Атенаис любит его — зависит от того, сможет ли он сдержать свой гнев и внешне сохранить выражение подобострастия. Склоняясь перед надвигающейся бурей, он почтительно ответил:

— Месье граф, как уже сообщил вам месье де ла Тур д'Овернь, монсеньор, ваш отец, оказал мне честь, сделав меня своим секретарем. Судя по его милостивому отношению, он одобряет мою скромную службу. Надеюсь, вы осчастливите меня привилегией служить также и вам.

— Служить мне? Черта с два! — крикнул взбешенный граф. — Я бы не взял вас даже лакеем! Как вы смеете снова показывать вашу физиономию в доме де Рошамбо? — И он поднял хлыст, намереваясь ударить Роджера.

— Месье! — резко повторил виконт, хватая графа Люсьена за руку. — Не мне, гостю в доме вашего отца, учить вас обращению с его служащими. Но месье Брюк вел себя по отношению ко мне в высшей степени любезно, и я не позволю вам бить его в моем присутствии, если вы не назовете причину подобных действий.

— Этот бродяга, — рявкнул граф Люсьен, — осмелился поднять глаза на мадемуазель, мою сестру, и я велел вышвырнуть его из нашего особняка в Рене за такую наглость!

Месье де ла Тур д'Овернь сурово посмотрел на Роджера:

— Это правда?

Роджер твердо выдержал его взгляд:

— Месье виконт, три года назад мадемуазель сжалилась надо мной, когда меня преследовала толпа за убийство, которого я не совершал. Она спасла мне жизнь. Естественно, я испытывал к ней чувство глубокой и почтительной признательности. Спустя некоторое время я явился к ней в дом с целью увидеть ее, дабы выразить свою благодарность. Граф Люсьен встретил меня у двери и, не спрашивая о причинах моего визита, приказал слугам вышвырнуть меня.

Виконт отпустил руку графа Люсьена и промолвил:

— Мне кажется, граф, что оскорбление, нанесенное вашей сестре, существует только в вашем воображении, и так как месье Брюк хорошо служит вашему отцу, думаю, месье маркиз не поблагодарит вас, если вы выгоните его из дома. Послушайтесь моего совета: забудьте ваше необоснованное предубеждение и примите предложение месье Брюка служить вам.

Юный де Рошамбо пожал плечами:

— У меня не бывает предубеждений в отношении слуг. Меня рассердили его нахальные манеры при нашей первой встрече. Посмотрите на него — одет с иголочки, отнюдь не в соответствии с его положением.

— Монсеньор выразил желание, чтобы мой облик соответствовал положению слуги в его доме, — спокойно объяснил Роджер.

— Тогда это не мое дело, — ворчливо уступил граф Люсьен. — Больше я не стану об этом упоминать, если вы будете знать свое место. Я только что прибыл из Бриенна, где отучился три года в военной академии, и теперь собираюсь провести год в высшей школе в Париже. Здесь мои расходы значительно возрастут, и время от времени мне будут требоваться деньги. Вы в состоянии снабдить меня ими?

Роджер поклонился:

— Монсеньор вернется из Версаля через день или два. Несомненно, вы увидитесь с ним и договоритесь обо всем лично. А тем временем я буду счастлив выдать вам авансом необходимую сумму.

— Для начала будет достаточно сотни луидоров.

Подойдя к окованному железом сундуку, Роджер отпер его и отсчитал деньги. Пока он этим занимался, месье де ла Тур д'Овернь обратился к нему:

— Месье Брюк, я бы хотел обсудить с вами вопрос о моем жилье. Если вы освободитесь около шести вечера, я буду счастлив распить с вами бутылку вина в «Путеводной звезде» на улице Арбр-Сек.

— Сочту за честь, месье виконт, — ответил Роджер.

Оба посетителя удалились — месье де ла Тур д'Овернь с улыбкой, а граф Люсьен с унылым видом, получив урок хороших манер от дворянина, который был не только старше его, но и куда знатнее.

Роджер понимал: ему необычайно повезло, что месье де ла Тур д'Овернь случайно присутствовал во время прибытия в Париж графа Люсьена, иначе безобразная сцена могла закончиться его увольнением. Однако теперь опасность миновала, и вечером в «Путеводной звезде» он тепло поблагодарил виконта за вмешательство.

По мнению виконта, граф Люсьен нуждался в том, чтобы кто-нибудь вызвал его на поединок и обучил манерам с помощью хорошего удара шпагой.

— Я мог бы преподать ему такой урок, — вздохнул Роджер, — но мое положение не позволяет мечтать о подобном удовольствии.

— Значит, вы владеете шпагой?

— Учителя фехтования говорили, что я не лишен способностей, а один раз я одержал верх в настоящем поединке.

— Вот как? — Виконт поднял брови. — Редко встречаешь секретаря, умеющего фехтовать.

— Я буду честен с вами, месье, так как уверен, что вы не обманете мое доверие. Моя история слишком длинна, чтобы утомлять вас ее подробным изложением, но я благородного происхождения и имею право носить шпагу.

Виконт устремил на него проницательный взгляд:

— В таком случае, возможно, есть доля правды в утверждении графа Люсьена, что ваши чувства к мадемуазель Атенаис были вдохновлены не только признательностью.

— И снова я буду с вами честен, — улыбнулся Роджер. — Я с первого взгляда влюбился в мадемуазель Атенаис. Но, разумеется, я понимаю, что не может быть и речи о моей женитьбе на ней, а так как она должна выйти замуж за представителя знатного семейства, я не мог бы пожелать ей лучшей судьбы, чем обрести счастье с вами.

— Я благодарю вас, шевалье, и, будучи влюбленным в мадемуазель, прекрасно понимаю ваши чувства. Примите мое глубочайшее сочувствие в том, что ваше положение не позволяет вам стать моим соперником. Но если говорить о фехтовании, я также не лишен некоторого опыта, который не хотел бы утратить на случай, если мне навяжут ссору, когда я отправлюсь ко двору. Как вы смотрите на то, чтобы попрактиковаться со мной?

— Ничто не могло бы доставить мне большего удовольствия. Фехтовальный зал особняка Рошамбо находится за конюшнями.

— Тогда встретимся там. А теперь мне хотелось бы посоветоваться с вами по одному вопросу. На следующей неделе мадемуазель собирается появиться при дворе, а месье де Рошамбо — представить меня его величеству. У меня есть пара костюмов, но я хочу улучшить свой гардероб. Ваш вкус великолепен, и я был бы весьма признателен вам за помощь в выборе.

— Благодарю за комплимент и с радостью помогу вам. — Подумав, Роджер добавил: — Раз уж вы оказываете мне честь, спросив моего совета, то должен заметить, что вам не следует вступать в состязание со здешними франтами. У вас есть индивидуальность, которой мало кто из них может похвастаться, и вы произведете куда большее впечатление, если будете носить одежду с минимумом украшений, но из дорогого материала и придерживаться неброских оттенков, дабы выделяться на фоне ярких цветов, которые носит большинство придворных.

Виконт рассмеялся:

— Я был прав, решив посоветоваться с вами, mon cher 117 шевалье. Ваша идея отлично соответствует моим возможностям, ибо мой кошелек далеко не так полон, как мне бы хотелось.

На следующей неделе у Роджера было еще одно тайное свидание с Атенаис. Сдерживаемая в течение двух месяцев страсть была частично утолена во время первой встречи, поэтому они хотя и обнимались с не меньшим жаром, но нашли чуть больше времени для разговора. Месье де ла Тур д'Овернь рассказал Атенаис о помощи Роджера в выборе одежды, и она сочла крайне великодушным подобное поведение в отношении потенциального соперника.

— Мой ангел, — улыбнулся Роджер, поглаживая щеку девушки, — если бы я считал виконта претендентом на твое сердце, то, наверное, убил бы его, но твоя рука — другое дело. Виконт клянется, что любит тебя всем сердцем, — он настоящий джентльмен и очень мне нравится. А что ты о нем думаешь?

— Мне он тоже нравится, — после паузы ответила Атенаис. — Мое сердце принадлежит тебе, и ни один мужчина не способен отнять его. Но раз уж я должна выйти замуж, то предпочла бы месье де ла Тур д'Овернь какому-нибудь гнусному старику. Как бы то ни было, решение принимает мой отец, а он может счесть, что месье виконт недостаточно богат для меня.

— После смерти отца он унаследует большое поместье, — заметил Роджер.

Атенаис покачала головой:

— Даже тогда у него не будет крупного состояния. Его семья слишком долго уединялась на своих землях, поэтому они не имеют ни высоких постов, ни пенсий, которые достаются тем, кто проводит жизнь, льстя монархам.

— Ему было бы тяжело получить отказ только потому, что он беден.

— Я не утверждаю, что отец откажет ему, но у него было бы больше шансов, будь он так же богат, как месье де Келюс.

— Этот мерзкий полукровка! — воскликнул Роджер. — Надеюсь, твой отец не собирается отдать тебя ему?

— Нет, Боже упаси! Думаю, я бы скорее убила себя, чем пошла бы к алтарю с таким человеком. Но не тревожься. Я подумала о нем только потому, что он самый богатый из всех известных мне титулованных особ. Впрочем, прошлой зимой мне предлагали недурные партии. Герцог де Вогюйон хочет женить на мне старшего сына, а граф де Порсен, который очень богат, не прочь заменить мною графиню, скончавшуюся два года назад. Не сомневаюсь, что к моему возвращению в Версаль отец получит немало других выгодных предложений. Если один из претендентов будет обладать столь же знатным происхождением, как месье де ла Тур д'Овернь, и при этом превосходить его состоянием, то бедному виконту придется искать другую невесту.

Роджер скорчил гримасу:

— Я в отчаянии, что ты должна так скоро покинуть Париж. Есть у меня хоть какая-нибудь надежда видеться с тобой, когда я буду привозить в Версаль бумаги для месье маркиза?

— Боюсь, очень слабая, — ответила Атенаис, пытаясь смягчить удар. — В моих апартаментах мадам Мари-Анже всегда будет рядом со мной, а выходить я буду в компании других дам. Но не печалься, любимый. Я часто буду возвращаться в Париж на несколько дней, чтобы заказать новую одежду и примерить ее. Служба моего отца королеве не имеет отношения ко мне, и можешь не сомневаться, что я буду так устраивать дела, чтобы в его отсутствие мои визиты сюда были как можно более частыми. Каждый раз, когда я буду приезжать в Париж, мы сможем в шесть вечера встречаться в этой комнате и проводить здесь наш час блаженства.

Утешившись, Роджер нежно обнял и поцеловал девушку. Никто из них не сомневался в горячем желании другого встречаться при каждой возможности. Атенаис клялась, что балы и приемы в Версале без Роджера будут для нее тоскливыми, а Роджер — что будет считать минуты, пока снова не почувствует запах ее волос. Вновь опечаленные почти до физической боли, они прижались друг к другу на последние несколько секунд, пока для Атенаис не пришло время спускаться к обеду, и Роджер, одурманенный крепким вином ее ласк, вылез в окно.

Месье де Рошамбо оставался в Версале дольше обычного, но, вернувшись 19 января, он пребывал в таком хорошем настроении, что даже его холодная и черствая натура не могла скрыть внутреннего ликования.

К 11-му числу месье де Верженн, измученный постоянным сражением с интригами и тоской по любимой жене, заболел настолько серьезно, что более не мог справляться с тяжелыми обязанностями министра иностранных дел. Король, не желая терять услуги честного и мудрого советника, упросил его остаться, но освободил от необходимости приглашать послов к обеду каждый вторник, поручив это барону де Бретейю.

Луи де Бретей был одним из ближайших друзей маркиза и, подобно ему, верил, что все надежды Франции связаны с экспансией, поэтому его назначение официальным хозяином на приемах дипломатического корпуса явилось великим триумфом французского империализма.

К 25 января здоровье месье де Верженна настолько ухудшилось, что король попросил де Бретейя присутствовать вместо него на заседаниях королевского совета, и придворные, почуяв, откуда дует ветер, бились об заклад, что он станет новым министром иностранных дел.

Если бы Роджер принадлежал к их обществу, то мог бы хорошо заработать на подобных пари, так как он знал, что де Бретей не жаждет этого поста, предпочитая оставаться министром Парижа и хранителем печатей.

К концу месяца в кабинете маркиза в особняке Рошамбо произошло несколько совещаний на высоком уровне. На них присутствовали де Бретей, де Кастри, де Полиньяк, де Сегюр и маркиз д'Адемар, слывший любовником герцогини де Полиньяк и вскоре ставший послом при Сент-Джеймсском дворе 118. После долгих дискуссий, по совету маркиза было решено, что в преемники месье де Верженна следует рекомендовать королю графа де Монморена 119. Граф служил послом в Испании, а позднее был губернатором Бретани. В последней должности он и стал известен маркизу как способный, но податливый человек, который, будучи лишенным семейных связей в высших сферах, был достаточно благоразумен, чтобы принимать советы тех, кто мог сохранить за ним высокий пост. 13 февраля месье де Верженн, друг всех миролюбивых политиков, скончался, а 14-го король назначил на его место месье де Монморена.

Это изменение не вызвало резонанса в обществе, чье внимание было сосредоточено на слухах о намерении короля созвать Собрание нотаблей и поручить ему управление кораблем государства. После многих отсрочек нерешительный монарх наконец заставил себя 22 февраля созвать Собрание, но манера, в которой он обратился к нему, вызвала разочарование всей нации. Вместо того чтобы попросить этот представительный орган рассмотреть отчаянную ситуацию в государстве и посоветовать ему, какие меры для спасения нужно предпринять, король попросту заявил, что его генеральный контролер финансов уже разработал подобные меры и что задача Собрания — единодушно выразить доверие министру.

Месье де Калонн произнес речь, длившуюся час с четвертью, к изумлению слушателей сделав volte-face 120 от всех принципов, которым следовал в течение трех лет пребывания на министерском посту. Теперь он предлагал почти в полном объеме реформы, которые десять лет назад отстаивал Тюрго. Его революционная программа включала отмену межгосударственных таможенных барьеров, создание провинциальных, окружных и приходских законодательных собраний, замену ненавистной барщины оплачиваемым трудом, отказ от налога на соль и компенсацию потери десяти миллионов дохода с помощью гербового сбора, свободу продажи зерна для его производителей, отмену освобождения от налогов дворянства и духовенства и уплату земельного налога всеми землевладельцами, независимо от сословия.

На следующий день, дабы лучше ориентироваться в упомянутых вопросах, Собрание разделилось на семь комитетов, каждый состоял из двадцати двух членов и имел председателем принца крови. Утверждение реформ казалось делом решенным, все комитеты заседали каждый день, кроме воскресенья, но вскоре стало ясно, что оппозиция королевской воле возникает во всех слоях общества.

Духовенство и дворянство выказывали предельное возмущение намерением обложить налогом их земли, а архиепископ Нарбоннский повел на эту меру яростную атаку. Представители парламентов провинций бешено сопротивлялись созданию провинциальных законодательных собраний, боясь, что они узурпируют их функции. Торговые гильдии и все коммерсанты страны возвысили голос против гербового сбора, утверждая, что он разрушит их бизнес. Фактически, каждый класс, представленный в Собрании, имел причину противостоять новой программе, и все сошлись на требовании полного отчета о тратах национального дохода до принятия новой системы налогообложения.

Месье де Калонну пришлось признать, что дефицит текущего года достиг ста тринадцати миллионов, но он не вдавался в подробности. Принцы крови были вынуждены представить непокорную позицию своих комитетов королю, а один из них, принц де Конти, был настолько впечатлен аргументами возглавляемого им комитета, что отказался продолжать работу, покуда не получит прямой приказ монарха. Другой принц, герцог Орлеанский, самый непримиримый враг двора, ловко ускользнул от председательства под предлогом, что он не в состоянии высказать беспристрастное суждение об уменьшении налога на соль, так как это заодно уменьшит его годовой доход на тридцать тысяч ливров. Братья короля, граф де Прованс и граф д'Артуа, несмотря на обычные увлечения — у первого наукой, а у второго женщинами, — усердно работали со своими комитетами. Оба предлагали снизить стоимость своих конюшен на полмиллиона франков в год, но этот запоздалый жест остался почти незамеченным среди всеобщей тревоги по поводу ужасающего состояния финансов.

В середине марта граф де Мирабо опубликовал листовку, открыто атакующую администрацию, и 20-го числа было издано lettre de cachet 121, предписывающее его арест, но он был предупрежден и успел бежать в Англию. К началу апреля народный гнев против месье де Калонна достиг таких размеров, что король больше не мог поддерживать своего министра, и 9-го числа тот был уволен. 19 мая месье Неккер, бывший министр финансов, выпустил памфлет, клеймивший месье де Калонна за три года бездарного управления финансами, и король распорядился отправить швейцарского банкира в изгнание. 25 мая король наконец распустил Собрание нотаблей, которое, вместо того чтобы поддерживать его авторитет, выступало против каждой предлагаемой меры, спровоцировав общенациональное недовольство. Говорили, будто Людовик XVI поклялся до конца дней не созывать больше ни одного Собрания. Как бы то ни было, король вручил управление делами в руки нового министра Ломени де Бриенна, архиепископа Тулузского.

Тем временем месье де Рошамбо продолжал заниматься ситуацией в Соединенных провинциях. Положение штатгальтера было крайне затруднительным, так как Голландия обладала весьма либеральной конституцией, наделявшей его всего лишь правами наследственного магистрата. По совету британского министра сэра Джеймса Харриса он создавал себе личную охрану, но контролировал так мало войск, что не мог добиться повиновения. Со своей стороны Генеральные штаты тайно рекрутировали по всей стране добровольцев для поддержки своей независимости.

Трое послов — Гёртц, Харрис и Ренваль — продолжали свое посредничество и удерживали обе партии от открытого столкновения, но всю весну и начало лета Соединенные провинции оставались пороховой бочкой, которая могла взорвать половину Европы.

Роджер с интересом следил за развитием событий, но все еще не мог понять, какую игру ведет месье де Рошамбо. Ему казалось невероятным, что маркиз пытается развязать войну теперь, когда финансы Франции пребывают в таком плачевном состоянии, но он знал, что с начала года было сделано немало военных приготовлений.

Британская контрольная комиссия эвакуировала Дюнкерк после ратификации Версальского договора, и Франция тут же начала заново укреплять порт, осуществляя столь же солидную программу работ, как в Шербуре. Было также решено, что восемьдесят тысяч солдат должны собраться летом для «маневров» в Живе, во Фландрии. Флот тоже постепенно приводился в состояние готовности, и Роджер слышал, как маршал де Кастри упомянул в разговоре с маркизом, что вскоре шестьдесят четыре линейных корабля будут готовы к боевым действиям.

Став обладателем подобных секретов, Роджер чувствовал, что обязан сообщить их мистеру Гилберту Максвеллу, и с начала 1787 года начал посылать регулярные отчеты. Информация была бы куда более ценной, если бы Роджер мог сопровождать ее мнением о международной политике значительных лиц, с которыми он теперь встречался, но, не сознавая этого, он ограничивался фактами, которые, как ему казалось, имеют значение для подготовки к обороне.

В ответах мистера Максвелла обычно содержалось лишь подтверждение получения писем, хотя иногда он осторожными фразами просил Роджера о дополнительной информации. Однажды мистер Максвелл осведомился, не мог бы Роджер, не подвергая опасности свое положение, войти в контакт с мистером Дэниелом Хейлсом, поверенным в делах британского посольства в Париже, так как это может оказаться полезным, и добавил, что мистер Хейлс получил указания снабжать Роджера деньгами, если в них возникнет нужда.

Роджер все еще испытывал угрызения совести, предавая своего хозяина, даже ради своей страны, и мысль о продаже информации за деньги была ему отвратительна. Поэтому он кратко ответил, что не нуждается в деньгах и считает рискованным иметь какие-либо дела с британским посольством.

С первого же появления в Версале Атенаис оказалась вовлеченной в серию нескончаемых увеселений, на которые по-прежнему расходовал большую часть энергии беспечный двор, но раз в десять дней ей удавалось вырываться в Париж на одну ночь. Роджер был вне себя, что работа иногда не позволяла ему лететь на встречу с возлюбленной, но трудности лишь усиливали их нетерпение в ожидании новых тайных встреч.

Большая часть времени, проводимого ими в игровой комнате, была посвящена поцелуям, объятиям, вздохам и взаимным клятвам, но иногда они находили время и для разговоров о пребывании Атенаис в Версале. В середине мая девушка сказала Роджеру, что теперь она на короткой ноге с королевским окружением.

С приходом лета королева вновь открыла свою молочную ферму типа швейцарского шале у озера возле Малого Трианона 122. Раз или два в неделю королевская семья отправлялась туда на пикник с несколькими приближенными, к которым теперь принадлежала и Атенаис. Они носили простую одежду, доили коров, делали масло и сами готовили себе ужин.

Марии Антуанетте нравилось на несколько часов отбрасывать царственное достоинство, и она была весела и очаровательна со всеми. Атенаис говорила, что было приятно смотреть, как она изображает жену фермера и возится со своими детьми — юным дофином и маленькой принцессой. Даже грузный молчаливый король выбирался из своей раковины и присоединялся к игре в жмурки, если не слишком уставал после охоты и не засыпал в кресле.

Атенаис утверждала, что он далеко не так глуп, как считают. Она рассказывала, что король — знающий географ, искусный слесарь, хорошо говорит по-немецки и по-английски. Его беда заключалась в том, что в нем было куда больше от буржуа, чем от короля, и если бы не его простые вкусы, мягкость и робость, он был бы отличным монархом.

Роджер не мог сомневаться в ее словах, но принимал их с осторожностью. Он слышал, как месье де Рошамбо неоднократно говорил, будто королю так наскучили государственные дела, что во время заседаний королевского совета Людовик XVI часто рисовал замки на промокательной бумаге, вместо того чтобы слушать своих министров, или возвращался таким усталым со своего излюбленного развлечения — охоты, что мирно похрапывал во время дискуссий по важнейшим вопросам.

Каждый раз, встречаясь с Атенаис, Роджер спрашивал, принято ли какое-нибудь решение насчет ее брака, опасаясь услышать утвердительный ответ, но она говорила, что отец вроде бы не слишком торопится избавиться от нее, а с приближением лета утешала Роджера, что, даже когда объявят о ее помолвке, пройдет еще два-три месяца, прежде чем будет собрано ее приданое, поэтому маловероятно, что им придется расстаться до осени.

Месье де ла Тур д'Овернь продолжал испытывать к Атенаис глубочайшую привязанность, и девушка открыто признавала, что предпочитает его другим претендентам на ее руку, хотя некоторых из них она ни разу не видела и даже не знала об их существовании, так как все переговоры о браке велись через ее отца.

Роджер помог виконту найти удобное жилье на улице Ришелье вскоре после того, как Атенаис переехала в Версаль, и месье де ла Тур д'Овернь старался получить приглашение на каждый прием, где она должна была присутствовать. Он часто заходил к Роджеру и приглашал его к себе поговорить о предмете их общей привязанности, а два-три раза в неделю они упражнялись в фехтовании.

4 июня месье де Рошамбо заявил Роджеру:

— Тридцатого числа я намерен дать бал. В этот день мадемуазель Атенаис исполняется восемнадцать лет, и вечером я собираюсь представить ей будущего мужа. Их величества обещали почтить меня своим присутствием на этом торжестве, и я не пожалею расходов, чтобы доставить им удовольствие. Я хочу, чтобы вы занялись этим вместе с моим мажордомом и сделали все необходимые приготовления. Каждая важная персона должна быть приглашена, поэтому составьте для меня список гостей. Я передам его их величествам для одобрения, и, когда они внесут все изменения, можете поручить вашему помощнику рассылку приглашений.

Роджер почувствовал, как кровь отхлынула от его лица, и взмолился, про себя, чтобы маркиз не заметил дрожь в его голосе.

— Вы желаете, монсеньор, — спросил он, — сообщить приглашенным имя будущего мужа мадемуазель?

— Нет, — ответил маркиз. — Партия, которую я обеспечил для мадемуазель, в высшей степени достойная, и она едва ли может рассчитывать на лучшую, но это мой секрет, и я намерен сделать ей приятный сюрприз во время бала.

Хотя Роджеру была ненавистна мысль о браке Атенаис, он молился, чтобы «приятным сюрпризом» ее отца оказалось согласие на просьбу месье де ла Тур д'Овернь.

Встретившись в очередной раз с Атенаис, Роджер обнаружил, что она не получила даже намека на личность будущего мужа. Ей казалось, что отец предпочитает юного герцога де ла Рош-Эймона, который был моложе ее на восемнадцать месяцев, но с приближением дня совершеннолетия она стала надеяться, что выбор падет на очаровательного и преданного виконта.

В последующую неделю Роджер и месье Ролан часто советовались и отдавали бесчисленные распоряжения подчиненным. Особняк ходил ходуном — армия рабочих разбирала перегородки, расширяла дверные проемы и устанавливала балдахины. Главные салоны здания предназначались для ужина и игры в карты; большой внутренний двор заново выложили плитками и покрыли навесом, чтобы создать зал для тысячи танцующих. Конюшни были вычищены и превращены в столовые для гвардейцев, без которых король и его братья никогда не покидали своих дворцов. Было заказано сто новых ливрей с цветами де Рошамбо, дабы каждый лакей мог получить новую и нанятые специально на этот вечер не отличались от постоянной прислуги. Несколько дополнительных канделябров установили для освещения входа, а в оркестр наняли сорок лучших скрипачей Парижа. Шеф-повар нанял пятьдесят поварят, которые трудились несколько дней, готовя великолепные закуски, а дворецкий извлек из погребов маркиза две тысячи бутылок прекраснейших вин.

Список гостей вернулся из Версаля, и приглашения были разосланы. Они включали всех принцев крови, кроме его королевского высочества герцога Орлеанского, двадцать членов королевского совета, а также, за исключением де Роанов и их родственников, Субизов, Гизов и Лорренов, практически все знатные имена, фигурировавшие в истории Франции за прошедшие триста лет: Бирон, Бофор, Буйон, Бурбон-Конде, Вандом, Вильруа, Гемене, Грамон, Крийон, Ламбеск, Лонгвиль, Люинь, Монморанси, Монпансье, Нель, Немур, Ноай, Ришелье, Рошфуко, Суассон, Сюлли, Тремуй, Шатийон, Шуазель, Эгийон, Эпернон, Эстре и множество других, плюс весь дипломатический корпус, на данный момент аккредитованный при Версальском дворе. Месье Ролан отвечал за обслуживание гостей, а Роджер должен был от начала до конца бала находиться под рукой на случай, если он понадобится маркизу для какого-нибудь особого поручения.

Перед началом приема Атенаис со свежими цветами в напудренных волосах, в платье из кремового атласа, расшитого жемчугом, заняла место рядом с отцом на верхней площадке большой лестницы, встречая гостей. К восьми вечера они начали прибывать нескончаемым потоком, и вскоре кардиналы, герцоги, послы и маршалы Франции смешались в яркую и пеструю толпу. Без четверти девять прибыл капитан королевской гвардии взять под охрану дом именем его величества.

В девять часов оглушительно прозвучали фанфары, возвещая о прибытии королевской четы, и Атенаис с отцом спустились встретить царственных гостей. Кланяясь и приседая через каждые три шага, они пятились назад перед королем и королевой по паркетному полу, покуда не добрались до двух высоких тронов, покрытых голубым бархатом с золотыми лилиями и заранее установленных на помосте. Когда царствующие особы сели, хозяин и хозяйка дома лично предложили им закуски, после чего король и королева, соблюдая формальности, надломили маленькие пирожные на золотых блюдах и отхлебнули вино из хрустальных кубков.

Остальные гости выстроились в десять рядов с каждой стороны комнаты, склоняясь в шелках и лентах перед проходящей мимо них царственной четой, словно пшеница при порыве ветра. После этого они образовали большой полукруг, оставив свободное пространство перед тронами, справа и слева от которых разместились на обитых парчой скамеечках принцы крови и их дамы.

Король подал знак одному из своих дворян, который передал ему украшенную драгоценными камнями шкатулку, и вручил подарок Атенаис с наилучшими пожеланиями по случаю дня рождения. Внутри находилась пара изящных сережек с изумрудами, имевшими форму капли. Одна из придворных дам королевы протянула ее величеству длинную резную коробку из слоновой кости. Подозвав к себе Атенаис, королева поцеловала ее в лоб и вручила ей коробку. Там оказалось опахало, искусно изготовленное из перьев вальдшнепов. «Месье», как было принято титуловать старшего из братьев короля, подарил Атенаис пару бриллиантовых пряжек; маленький сын императора Кохинхины, находившийся с миссией при французском дворе, — красивую лакированную шкатулку; месье Симолин, русский посол, — накидку из соболей; представитель короля Георга, герцог Дорсетский, — прекрасную пару статуэток из Челси; граф де Мерси — ящик имперского токая. Более часа блистательно одетые представители ancien regime воздавали должное дню рождения и красоте хозяйки дома, сложив к ее ногам достаточно сокровищ, чтобы на год избавить от нужды тысячу бедных семей.

Когда подношение даров подошло к концу, по знаку короля оркестр заиграл менуэт. Людовик Французский поднялся с трона и повел танцевать Атенаис де Рошамбо; Мария Антуанетта положила точеные пальцы на руку маркиза, и обе пары открыли бал.

Два часа продолжались танцы; мириады свечей, заставлявших сверкать драгоценности придворных, их шелка, атлас и бархат сливались в калейдоскопе ярких красок.

Большую часть времени Роджер простоял за рядом скамеек справа от тронов, упиваясь красотой Атенаис, но не упуская из виду маркиза на случай, если тому потребуются его услуги. Время от времени к нему подходили поболтать друзья — в том числе месье де ла Тур д'Овернь, подобно Роджеру с нетерпением ожидавший решения своей судьбы, граф Луи де Нарбонн и аббат де Перигор.

Хромой аббат, облаченный в костюм из серого шелка, как обычно, вовсю наслаждался происходящим. Его хромота заставляла других мужчин вставать и предлагать ему свое место, в то время как от него никто не ожидал аналогичной любезности. В результате аббат присаживался возле хорошеньких женщин, шепча каждой на ухо забавные скабрезности, потом с явным сожалением поднимался, чтобы сообщить очередной собеседнице последние скандальные слухи.

Роджер этим вечером оказался плохим компаньоном для людей, заговаривавших с ним. Он знал программу: до полуночи — танцы, затем объявление о помолвке, перерыв на ужин, снова танцы до двух часов ночи, когда их величества должны будут удалиться, но оркестр продолжит играть до четырех, так что можно надеяться, что к пяти слуги отнесут в кареты последних застрявших в доме пьяных.

Двухчасовые танцы перед ужином казались Роджеру вечностью, и ему врезался в память лишь один эпизод. Он отошел к стене, остановился рядом с двумя мужчинами, стоявшими в стороне от толпы, и внезапно услышал, как один из них произнес по-английски:

— Я дал бы тысячу гиней, чтобы узнать, что в голове у этого парня. Если кого-то из присутствующих можно назвать интриганом, так это его.

— Не беспокойтесь, ваша светлость, — спокойно ответил другой. — Мы все узнаем должным образом. У нас здесь имеется очень надежный агент. Он вроде бы избегает контактировать с посольством, но при возникновении какого-либо кризиса, несомненно, возвратится домой и лично доложит обо всем Максвеллу.

Роджер видел, что оба внимательно смотрят на маркиза, и знал, что первый из говоривших был британский посол герцог Дорсетский. В голове у него мелькнуло, что второй, возможно, мистер Дэниел Хейлс и что слова «очень надежный агент» могут относиться к нему.

Тот факт, что представители короля знают о нем и рассчитывают на него, явился для Роджера подобием шока, но еще сильнее его потрясло заявление, что в случае кризиса от него ожидают возвращения в Англию и личного доклада.

Когда оркестр наконец прекратил играть, королевская чета вернулась на троны и блистательная толпа вновь образовала возле них большой полукруг. По указанию месье де Рошамбо появились лакеи, несшие серебряные подносы с бокалами шампанского. Мажордом лично подал на золотом подносе два изящных венецианских бокала месье де Рошамбо. Опустившись на одно колено, маркиз предложил их королю и королеве.

Взяв бокал, король поднялся и обратился к присутствующим:

— Кузены, господа и дамы, этой ночью наше королевское удовольствие… э-э… поблагодарить месье де Рошамбо за оказанный нам прием. Мы также с нашим… э-э… удовольствием даем наше королевское согласие на брачный контракт, который соединит два знатных и древних семейства, отличившихся… э-э… на службе короне. Мы имеем в виду предстоящий брак мадемуазель де Рошамбо. С нашим королевским удовольствием мы подпишем в качестве свидетеля брачный контракт в установленный день… э-э… в нашем дворце в Версале. Желая счастья паре, мы с радостью сообщаем, что месье маркиз избрал в качестве зятя другого знатного землевладельца из нашей провинции Бретань.

Сердце Роджера подпрыгнуло от радости за Атенаис. Последние слова короля могли означать лишь то, что маркиз решил отдать дочь месье де ла Тур д'Овернь.

Сделав паузу, король кашлянул и продолжил:

— Мадемуазель де Рошамбо поистине повезло, так как ее будущий муж — один из богатейших людей нашего королевства. Но месье графа де Келюса также нужно поздравить…

Глава 20

ПОМОЛВКА

Задыхаясь от ужаса и негодования, Роджер выслушал страшный приговор, вынесенный Атенаис. Словно в ночном кошмаре он смотрел на тяжелое сумрачное лицо короля, желающего здоровья и счастья де Келюсу и будущей графине, и на массивного желтолицего квартерона, шагнувшего вперед из группы дворян возле помоста.

Де Келюс низко поклонился, сначала монархам, затем Атенаис. Роджер не мог видеть ее лица, но понимал, что чувствует девушка, и боялся, что она от потрясения упадет в обморок. Но с присущей ее касте самодисциплиной Атенаис прошла через предписанные формальности, даже не вздрогнув. Присев почти до земли в грациозном реверансе, она медленно встала во весь рост и протянула правую руку. Король взял ее и вложил в левую руку месье де Келюса. После этого король, подняв бокал, провозгласил тост за жениха и невесту. Минутой позже помещение наполнилось голосами гостей, произносивших тосты и поздравления.

Король подал руку королеве. Вместе с ней и державшимся на шаг позади месье де Рошамбо он направился вверх по лестнице к ожидавшему гостей ужину. Атенаис и месье де Келюс сразу же двинулись за ними; следом стала подниматься блистающая целомудренной красотой принцесса де Ламбаль, придворная дама королевы, сопровождаемая графом Люсьеном де Рошамбо, а за ними принцы, послы и дворяне в строгом соответствии с рангом.

Понадобилось двадцать минут, чтобы зал опустел, и большую часть этого времени мозг Роджера отказывался функционировать. При мысли об Атенаис в роли жены де Келюса его почти физически тошнило, хотя он знал, что большинство свидетелей помолвки придерживаются абсолютно иной точки зрения. Они вовсе не думали о человеческой, личной стороне дела, считая союз в высшей степени удачным.

Их позиция в подобных вопросах напомнила о себе Роджеру, когда он увидел аббата де Перигора, поднимавшегося к ужину с молодой и красивой графиней де Флао, которую все рассматривали как его жену во всех отношениях, за исключением имени. По праву рождения аббат должен был являться графом де Талейран-Перигором, но из-за несчастного случая в детстве отец лишил его возможности унаследовать титул и поместья и силой заставил стать священником. Тем не менее аббат не питал злобы к своему отцу, считая, что интересы семьи всегда должны стоять на первом месте.

Впоследствии Роджер не мог вспомнить, как провел оставшиеся часы бала. Некоторое время он повсюду искал месье де ла Тур д'Овернь, но не смог его найти и решил, что виконт, преисполненный печали, отправился домой. В положенное время их величества в окружении личных придворных, гвардии и трубачей проследовали к длинной веренице карет, которая должна была доставить их во дворец Тюильри. Вскоре после этого Атенаис с застывшей, напряженной улыбкой на лице, бледном как мел под слоем румян, попросила извинения и удалилась, но танцы и смех, казалось, будут продолжаться вечно. Наконец толпа начала редеть, но не могла разойтись быстро из-за затора на узкой улице. Роджер понимал, что пройдет по меньшей мере час, прежде чем удалятся все гости, и, чувствуя, что больше не в силах это выносить, поднялся к себе в комнату.

Когда он добрался до нее, летний рассвет уже начался, поэтому Роджер сразу же увидел маленькую фигурку, распростертую ничком на его кровати. Он сразу догадался, что, когда горничные Атенаис оставили ее перед сном, она пробралась в игровую комнату, а оттуда, через крышу, в его спальню. Опустившись на колени у кровати, Роджер заключил ее в объятия.

Атенаис была настолько убита горем, что первое время могла только рыдать на его груди и бормотать:

— О, Роже, что мне делать? Я не смогу этого перенести!

Постепенно приступы рыданий прекратились, и девушка с горечью промолвила:

— Почему, имея перед собой представителей половины знатных семей Франции, мой отец остановил выбор на этом отвратительном существе? Я бы постаралась сделать счастливым де ла Тур д'Овернь, могла смириться с де Порсеном или играть роль матери при юном де ла Рош-Эймоне. Но одна мысль об этом животном приводит меня в ужас. О, Роже, что же мне делать?

— А ты не можешь обратиться к королеве? — предложил Роджер. — Говорят, что она добрая женщина, а ты утверждаешь, что она тебя любит. Королеве удалось бы убедить твоего отца.

Атенаис покачала головой:

— Это бесполезно. Королева добра, но очень строга во всем, что касается долга. Весь мир знает, как она страдала, когда впервые прибыла ко двору красивой юной новобрачной. Король никогда не славился умением обращаться с женщинами, и прошло семь лет, прежде чем он смог себя заставить спать с ней 123. Все знали о ее унижении, но она терпела его с гордым спокойствием и ожидает, что другие будут вести себя так же, сталкиваясь с неприятностями. Королева не станет вмешиваться в семейные дела.

Роджер колебался меньше минуты.

— Тогда остается только одно, — заявил он. — Мы должны бежать вместе.

Атенаис уставилась на него:

— Бежать? Как? Куда мы можем бежать, Роже?

— В Англию, мой ангел.

— Но разве ты не говорил, что твой отец отказал тебе от дома?

— Это правда, — признал Роджер. — Но по крайней мере, там я не являюсь ничьим слугой. Моя мать нам поможет, а к тому времени отец также смилостивится.

— Ты в этом уверен? Я очень люблю тебя, Роже, но знаю, что была бы плохой женой для нищего.

— Я уверен, что все будет хорошо, — заявил он так твердо, как мог.

За прошедшие девять месяцев Роджер сто раз собирался попросить Атенаис бежать с ним, но всегда откладывал это, так как мало что мог ей обещать. Поэтому он и сейчас поколебался минуту, прежде чем предложить столь отчаянную меру. Роджер знал, что мать никогда не оставила бы его без поддержки, но у нее не было ни единого собственного пенни, и потому непреклонность отца будет означать для юноши крушение всех надежд: доход от самой лучшей должности, на какую он только может претендовать, никогда не обеспечит Атенаис уровень жизни, достойный дочери маркиза. Однако Роджер должен был спасти ее от де Келюса, и, так как побег казался единственным возможным выходом, он продолжал с большей уверенностью:

— Я сберег полтораста луидоров, на которые мы сможем прожить некоторое время в относительном комфорте. Твои драгоценности, которые ты получила в подарок, должны стоить целое состояние. Упаси меня Бог, чтобы я жил за твой счет, словно какой-нибудь бессовестный авантюрист, но они послужат якорем спасения, если мне не удастся быстро получить подходящее место. Впрочем, это не составит труда, учитывая опыт, который я приобрел на службе у твоего отца. Конечно, мы не будем богачами, но теперь я уверен в себе и клянусь, что смогу зарабатывать достаточно, чтобы обеспечить нам жизнь, подобающую дворянской семье.

Атенаис обняла его за шею:

— О, Роже, мой младший сын мельника, я не сомневаюсь, что со временем ты добьешься успеха, и согласна терпеливо этого ждать. Я ненавижу двор с его скучными церемониями и дурацким этикетом и с радостью покину его, если ты сможешь сделать так, чтобы мы не голодали.

— Отлично! — воскликнул Роджер, прижимая ее к себе. — Клянусь, любимая, ты не пожалеешь! Отец одумается — он не сможет поступить иначе, когда увидит тебя. А кроме того, мы построим свой дом, где будем счастливы. Рядом с тобой мне не страшны никакие препятствия.

— Я знаю, — рассмеялась Атенаис, повернув к нему заплаканное лицо. — Что до моих драгоценностей, то ты можешь ими распоряжаться, как считаешь нужным. А твой заработок будет уходить на еду, одежду, слуг… и детей, если они у нас появятся.

— Надеюсь, что появятся. Мне бы очень хотелось иметь дочь, похожую на тебя.

— О, но я должна сначала родить сына, Роже, с твоими голубыми глазами и красивыми, длинными, темными ресницами.

— У нас будут и сын, и дочь, дорогая, — даже несколько, если ты захочешь. Тебе бы хотелось иметь много детей?

— Да. И я бы воспитывала их дома, а не отдавала бы няне, как принято во Франции.

— Я бы тебе не позволил их отдать, — улыбнулся Роджер. — Какой смысл иметь детей, если ты не можешь играть с ними?

— И рассказывать им разные истории, — добавила Атенаис. — Я знаю так много прекрасных волшебных сказок.

— Наша история лучше любой сказки, и ты сможешь рассказывать ее нашим детям, моя принцесса.

— Боюсь, что жизнь в Англии поначалу покажется мне очень странной. Мы будем жить в Лондоне?

Роджер кивнул:

— Да, так как там мне скорее всего могут представиться благоприятные возможности. А с такой женой, как ты, я буду самым гордым человеком во всем городе.

— С женой! — шепотом повторила Атенаис. Внезапно она изо всех сил вцепилась ему в плечи. — Я совсем забыла! Ведь ты еретик, Роже, а я не могу выйти замуж за еретика.

Роджер также на время забыл об этом последнем зловещем барьере, созданном фанатизмом, нетерпимостью и суевериями, который все еще разделял их, возвышаясь над всеми прочими.

— Если бы ты вышла за меня, то стала бы англичанкой, — пробормотал он, потрясенный внезапным разрушением построенных ими воздушных замков. — А в Англии почти все протестанты.

— Только не проси меня отречься от моей веры! — воскликнула она. — Я не смогу этого сделать. Это подвергло бы опасности мою бессмертную душу.

Вся любовь Роджера к Атенаис, все острое нежелание покидать ее в теперешней отчаянной ситуации боролись в нем с унаследованной от предков доктриной Реформации, но даже эти чувства были недостаточно сильны, чтобы полностью одержать верх.

— Я бы отдал за тебя жизнь, — медленно сказал он, — но не знаю, смогу ли рискнуть спасением души.

— Тогда как мы можем пожениться? О, Роже, может, ты все-таки согласишься перейти в католичество?

— Я не могу этого обещать. Мне нужно время, чтобы подумать. Но погоди! Разве Папа не разрешает в особых случаях брак между католиками и протестантами? Если бы мы могли получить разрешение, то поженились бы в твоей церкви, но каждый продолжал бы придерживаться своей религии.

В глазах девушки вновь вспыхнула надежда.

— Это правда! Хотя такие разрешения дорого стоят, но моих драгоценностей должно хватить. А тебе придется только подписать обещание, что наши дети будут воспитываться в католической вере.

— Что? — воскликнул Роджер. — Обязывать неродившихся детей исповедовать веру, о которой они ничего не знают? Я еще могу ради любви подвергнуть опасности собственную душу, но как я могу рассчитывать на милосердие Божье, подписав подобное обязательство за тех, кто еще не в состоянии принимать решения?

— Но, Роже! — взмолилась девушка. — Дети, так или иначе, должны воспитываться в какой-то религии.

— Разумеется, и так как в большинстве случаев родители придерживаются одной и той же веры, вопросов о религии детей не возникает. Но если родители исповедуют разные религии, справедливо предоставить детям самим решать, какую из них выбрать, когда они достаточно подрастут.

Атенаис вздохнула:

— Роже, дорогой, я не богослов, чтобы вести подобные споры. Я знаю только простые факты. Святой отец не даст нам разрешения на брак, если мы не дадим торжественную клятву, что все наши дети будут окрещены в католической вере.

Роджер осторожно снял руки Атенаис со своей шеи.

— Судьба против нас, любовь моя, — мягко произнес он. — Даже ради тебя я не стану покупать разрешение такой ценой. Если хочешь, поедем в Англию и скажем всем, что мы поженились во Франции. Клянусь никогда тебя не покидать и всегда относиться к тебе, как к законной жене. Но если ты не согласна обвенчаться со мной по англиканскому обряду, большего я тебе не могу предложить.

— А я не могу сделать то, что предлагаешь ты, — ответила она. — Я бы состарилась преждевременно, постоянно чувствуя, что живу во грехе и что мои дети — бастарды. Никто из нас не был бы счастлив в таком положении.

Атенаис со стоном отвернулась и, зарывшись лицом в подушку, горько заплакала.

Пытаясь утешить девушку, Роджер одновременно искал способ спасти ее от брака с де Келюсом. Он пришел к выводу, что остается лишь один путь.

Наконец Атенаис села и промолвила, все еще всхлипывая:

— Я не могу порицать тебя, Роже. Я бы чувствовала то же самое, если бы ты попытался воспитывать наших детей, как еретиков. Мы мечтали о счастье, которому не суждено осуществиться. Но я не соглашусь выйти замуж за де Келюса. У меня есть путь к спасению, которого отец не сможет меня лишить. Я откажусь от мирской жизни и стану монахиней.

— Что? — в ужасе воскликнул Роджер.

— А почему бы и нет? Если бы я не испытала счастья твоих поцелуев, то могла бы выдержать ласки этого отвратительного человека. Но теперь это невозможно. Если он прикоснется ко мне, я воткну кинжал ему в сердце, так что для меня лучше уйти в монастырь.

— Ты не должна этого делать! — заявил Роджер — Ты так молода и прекрасна, что было бы грехом против самой природы отрезать твои золотистые волосы и запереть тебя в монастыре до конца дней. Кроме того, я придумал способ освободить тебя от ненавистного брака. Я вызову месье де Келюса на дуэль и убью его.

— Мой милый Роже, — вздохнула Атенаис. — Я не сомневаюсь в твоей смелости и знаю, что ты бы сделал это, будь такое возможно. Но ты забываешь о своем положении здесь, во Франции. Месье де Келюс никогда не примет твоего вызова. Ни один дворянин никогда не скрестит шпагу с тем, кого считает стоящим ниже себя.

От волнения Роджер и впрямь позабыл об этом, но он понял, что девушка права, и мог лишь сердито пробормотать:

— Я скорее соглашусь, чтобы меня колесовали, чем жить с мыслью о тебе в его объятиях или заживо погребенной в монастыре.

Некоторое время они молчали, но когда рассвело окончательно, лица их выражали полное истощение сил от переизбытка эмоций в течение прошедшей ночи. Атенаис заставила Роджера поклясться, что он не предпримет никаких опрометчивых действий, не посоветовавшись с ней, а Роджер в свою очередь потребовал у нее обещания, что она не будет помышлять об уходе в монастырь, пока они не встретятся и не переговорят снова.

При этом оба знали, что помолвка Атенаис с месье де Келюсом пока является простой формальностью. Он мог посылать ей цветы и подарки, а также наносить визиты, но они ни на минуту не останутся наедине.

Атенаис и Роджер вновь обнялись и поцеловались, потом девушка накинула плащ, и Роджер помог ей вылезти из окна и проводил через крышу в старую игровую комнату, где они поцеловались в последний раз и наконец расстались. Вернувшись в свою комнату, Роджер почувствовал себя смертельно усталым. Сбросив одежду, он свалился на кровать, положил голову на подушку, все еще влажную от слез Атенаис, и заснул тяжелым сном.

Вскоре после полудня Роджера разбудил слуга, пришедший сообщить о прибытии курьера со спешными донесениями из Соединенных провинций. Спустившись вниз и вскрыв конверт, Роджер узнал, что чья-то рука уже чиркнула спичкой с расчетом поджечь бочку с порохом.

Жозеф де Ренваль сообщал, что поскольку штатгальтер не осмеливался посетить Гаагу из страха за свою особу, это решила сделать его жена, красивая и отважная принцесса Оранская, намереваясь вдохнуть мужество в их тамошних сторонников. Она двинулась в путь несколько дней назад, но, добравшись до Схоонховена, была задержана солдатами провинции Голландия, подвергнута унизительному аресту на несколько часов и отправлена обратно в Гелдерланд. После этого принцесса потребовала, чтобы ее брат Фридрих Вильгельм II Прусский послал войска, дабы отомстить за оскорбление от ее имени.

Услышав новости, месье де Рошамбо был обрадован. Он сказал Роджеру, что не думает, чтобы король Пруссии выполнил требование сестры, так как его предшественник Фридрих Великий перед смертью ясно выразил позицию Пруссии в этом вопросе. Было известно, что, когда мистер Питт во время голландского кризиса в прошлом сентябре послал к нему лорда Корнуоллиса осведомиться о его намерениях, старый и больной монарх заявил, что союз между ним и Англией для сдерживания французских амбиций означал бы общеевропейскую войну, в которой Англии пришлось бы иметь дело с флотами Франции, Испании, Голландии и, возможно, России, а ему самому — с армиями Франции, России и Австрии, и что «хотя подобное уже имело место, в такую игру не следует играть слишком часто». Поэтому все шансы были против того, что Пруссия использует армию, дабы отомстить за оскорбление, нанесенное принцессе, и это еще сильнее ослабит позицию штатгальтера.

Освободившись, Роджер поспешил к месье де ла Тур д'Овернь, но, к своей досаде, обнаружил, что виконт после полудня отбыл в Версаль. Роджер не понимал причины, так как обычно виконт находился там же, где Атенаис, а она все еще была в Париже, но ему пришло в голову, что после ее помолвки с месье де Келюсом его друг мог счесть себя обязанным прекратить оказывать ей знаки внимания.

Через два дня Атенаис и ее отец снова отправились в Версаль. Рабочие все еще приводили особняк Рошамбо в порядок после бала, поэтому Роджер уныло бродил по дому, натыкаясь на различные предметы и не зная, чем заняться. Среди ночи к нему явился слуга месье де ла Тур д'Овернь с просьбой зайти к его хозяину.

Роджер застал виконта бледным, но спокойным.

— Надеюсь, я не поднял вас с постели, — сказал месье де ла Тур д'Овернь, — но мне нужно было сообщить вам, что на рассвете у меня дуэль.

Не было нужды спрашивать, с кем именно. Роджер кивнул:

— У меня возникла такая же идея, но ее не позволяет осуществить мое положение.

Виконт налил ему бокал вина:

— Понимаю и по этой причине не прошу вас быть одним из моих секундантов. Кроме того, я не хочу, чтобы имя мадемуазель де Рошамбо связывалось с поединком, а ваше присутствие могло бы к этому привести, учитывая ваше положение в ее семье. Мне понадобилось три дня шататься по Версалю, чтобы найти подходящий предлог, но сегодня я узнал, что месье де Келюс зарезервировал теннисный корт. Я опередил его там с месье де Брольи и отказался уступить место. Последовал крупный разговор, и, чтобы спровоцировать вызов, я попрекнул де Келюса негритянской кровью. «Де ла Тур д'Овернь, — заявил я, — не уступает место тому, кто на три четверти дворянин, а на четверть раб», после чего присутствующим еле удалось не дать ему наброситься на меня прямо там же.

— Отлично проделано, — одобрил Роджер. — Ну и как вы оцениваете свои шансы?

— Трудно сказать. Физически де Келюс куда сильнее меня, и он пользуется репутацией опасного противника. Но, как вам известно, я упорно тренировался и к тому же, в отличие от него, не растрачивал себя в развратных похождениях с оперными певичками в течение последних десяти лет.

— Вы убьете его, если сможете?

— Я должен это сделать. Полумеры здесь не годятся. Только его смерть может разорвать эту чудовищную помолвку.

— Быть может, Бог будет направлять вашу шпагу. Но что случится с вами потом? Разве король не применит против вас эдикты, запрещающие дуэли?

Виконт пригладил кружева на шее:

— Едва ли его величество предпримет серьезные меры против представителя семейства де ла Тур д'Овернь, но он может временно выслать меня в поместье отца. Это меня мало заботит, если мне удастся спасти мадемуазель Атенаис от чудовищного брака. Я написал ей письмо, которое прошу вас передать мадемуазель в случае моей смерти, но если я буду только ранен или же судьба будет мне благоприятствовать, умоляю вас его уничтожить.

Роджер взял письмо и спросил:

— Как вы намерены провести часы до поединка? Если желаете моего общества, я с удовольствием останусь, но для вас лучше было бы поспать.

— Благодарю вас, mon ami, — ответил виконт, — но так как моя совесть спокойна, то думаю, мне удастся заснуть. Мы встречаемся в Венсенском лесу в пять утра, и мои секунданты, месье де Брольи и месье де Мельре, зайдут за мной в четыре. До тех пор я постараюсь поспать.

— Пожалуйста, пошлите ко мне вашего слугу Жака сразу после окончания дуэли, — сказал Роджер, — и если все будет в порядке, думаю, я найду способ сообщить мадемуазель о великой услуге, которую вы ей оказали. А тем временем я буду думать о вас и молиться за ваш успех.

Они тепло пожали друг другу руки, и Роджер вернулся в особняк Рошамбо в состоянии крайнего возбуждения. Он знал, что его друг опытный фехтовальщик, но также знал, что это его первая дуэль, в то время как граф де Келюс вышел победителем из дюжины настоящих поединков. Но Роджеру казалось, что виконту придаст силы поставленная цель и что Небо поможет ему одержать верх над противником.

Мысль, что через несколько часов Атенаис может быть избавлена от ужасной судьбы, наполняла его чувством благодарности, но, поскольку исход поединка все еще оставался неизвестным, он не мог избавиться от тревоги, что виконт может заплатить страшную цену за свою благородную попытку и положение Атенаис не улучшится.

Роджер был не в состоянии спать и к пяти часам уже находился во дворе, нервно шагая взад-вперед, хотя знал, что до появления слуги виконта остается еще, как минимум, час.

Встреча была назначена на пять, но минут двадцать должно уйти на приготовления. Секундантам нужно точно выбрать место, проверить его на предмет наличия ям, обсудить мелкие пункты вроде того, должны ли дуэлянты сражаться в обуви или только в чулках или как им стоять в начале поединка, чтобы свет не благоприятствовал кому-либо из противников. К тому же дуэль могла затянуться в случае ранения одного из участников. Секундантам необходимо установить степень серьезности раны, и если она не окажется тяжелой и раненый сочтет свою честь неудовлетворенной, поединок возобновится. Наконец, после окончательного исхода всаднику понадобится добрых полчаса, чтобы покрыть расстояние от Венсенского леса до центра Парижа. Испытывая страх и надежду, Роджер с трудом справлялся с нетерпением.

Когда колокола церкви Сен-Жермен-л'Оксеруа прозвонили четверть седьмого, он увидел слугу месье де ла Тур д'Овернь, скачущего галопом по мощеной улице, и выбежал ему навстречу. Одного взгляда на лицо слуги было достаточно, и Роджер воскликнул с дрожью в сердце:

— Ваш хозяин! Как он?

— Плох, месье, — ответил Жак, натягивая поводья. — Правда, есть надежда, что рана не окажется смертельной. Они дрались не более двух минут, потом месье де Келюс применил старый трюк, сделав выпад сверху. Его шпага пронзила месье виконта под ключицей и, возможно, прошла через легкое. Мой хозяин хотел продолжить поединок, но ему не позволили его секунданты. Его везут назад в карете месье де Брольи, и я сейчас еду домой, чтобы предупредить о случившемся.

Повернув лошадь, слуга поскакал дальше, а опечаленный Роджер направился в дом. Его надежды рухнули — Атенаис оставалась связанной с вельможным квартероном словом, данным ее отцом.

После полудня Роджер пошел повидать виконта и узнал, к своему облегчению, что шпага не задела легкое, но прошла насквозь ниже ключицы, и врачи считают, что для полного выздоровления понадобится не менее двух месяцев.

Слухи о дуэли быстро разнеслись по Парижу, и, несмотря на предосторожности виконта, имя Атенаис свободно упоминалось в качестве причины поединка, так как месье де ла Тур д'Овернь открыто добивался ее расположения. Но коль скоро никто из дуэлянтов не был убит и по причине их знатности, король не предпринял никаких мер.

В середине месяца Атенаис вернулась в Париж, и Роджер смог встретиться с ней через несколько часов после прибытия. Она сказала, что ее жених теперь наносит ей визиты каждое утро и что ей приходится, в компании мадам Мари-Анже, терпеть его общество в течение часа. Атенаис признавала, что де Келюс умен и энергичен, но считала его отвратительным, а задумчивая улыбка, с которой он разглядывал ее, внушала ей страх.

Граф настаивал, что брачный контракт должен быть подписан в середине августа, но Атенаис возражала, заявляя, что ее приданое будет готово не раньше сентября, поэтому ее отец установил компромиссную дату — 30 августа.

Так как оставалось еще семь недель, Роджер умолял Атенаис не предпринимать поспешных шагов, уверяя, что какое-нибудь событие может предотвратить брак, хотя после неудачной попытки месье де ла Тур д'Овернь убить де Келюса никто из них не мог представить себе подобного события.

Атенаис попросила Роджера выразить виконту ее глубокую благодарность за проявленную им смелость и преданность, после чего они снова обнялись и, ободрив друг друга надеждой на чудо, расстались.

В конце июля и начале августа голландский посол мейнхеер ван Брантзен и его коллега мейнхеер ван Беркенрооде нанесли маркизу несколько визитов. Они представляли не штатгальтера — тот не являлся монархом в подлинном смысле слова, — а Генеральные штаты и были ярыми республиканцами. Их посещения привели к длительной переписке между маркизом и военным министром месье де Сегюром, результатом которой стала организация многочисленных контрабандных переправок французского оружия через голландскую границу. После этого переговоры с голландскими эмиссарами завершились их ночным приездом в сопровождении хорошо вооруженной охраны и отъездом в двух каретах с весьма солидной суммой в золоте, которую выплатил им маркиз.

Роджер решил; что наконец получил ключ к тайным планам месье де Рошамбо. Маркиз не намеревался ввергать Францию в войну, которая привела бы ее к финансовому краху. Вместо этого он стремился раз и навсегда обеспечить полновесное французское влияние в Соединенных провинциях, не только поощряя, но и финансируя революцию.

Роджер слышал достаточную часть переговоров, чтобы понять, что деньги предназначены для выплаты республиканским добровольческим отрядам, созданным в большинстве голландских городов, так как осторожные бюргеры не стали бы бросать дела и браться за оружие против штатгальтера, если им не гарантируют компенсацию расходов.

Тот факт, что маркиз и его друзья, по-видимому, не замышляли развязать общеевропейскую бойню, доставил Роджеру изрядное облегчение. Гражданская война — совсем другое дело, и он не чувствовал, что она способна подвергнуть страну опасности или серьезно ослабить ее позиции. Британский престиж в Соединенных провинциях был настолько низок, что ему едва ли грозило опуститься еще ниже. Друг Британии, слабый и бездарный штатгальтер в течение многих месяцев обладал лишь незначительной властью над меньшинством его городов, поэтому его свержение вряд ли могло бы ощутимо воздействовать на ситуацию. Самым главным было то, чтобы голландские порты не попали в руки Франции, но этого не могло произойти без развязывания международных конфликтов, которые сейчас выглядели маловероятными.

Неприятности короля далеко не закончились с роспуском Собрания нотаблей. 12 июля некоторые члены парижского парламента первыми предложили созвать Генеральные штаты, не заседавшие уже сто семьдесят три года, и заявили, что только они имеют право устанавливать новое налогообложение. 19-го числа парламент подтвердил слова делом, отказавшись ратифицировать королевский эдикт о новых налогах. Парламент фактически являлся всего лишь судебным органом и не мог сам издавать законы, но он обладал своего рода правом вето, так как никакая мера, предписанная королем, не считалась законом без парламентской ратификации.

Архиепископ Тулузский, новый советник короля, оказался абсолютно неспособным справиться с ситуацией, и монарх, как всегда стремившийся сделать как лучше, но колебавшийся между полудюжиной различных методов, был в конце концов убежден более толковыми советниками назначить заседание в королевском присутствии. К этому средству не прибегали много лет; оно заключалось в формальной церемонии, на которой присутствовали высшие государственные чины, и король, обращаясь к ним с трона, выражал свою волю, исполнение которой было обязательным.

9 августа такое заседание собралось в Версале, и король официально приказал парламенту зарегистрировать эдикты. Тем не менее парламент ответил отказом и потребовал созыва Генеральных штатов. Такая ситуация никогда не возникала прежде, и 16-го числа зашедший в тупик король выслал парламент в Труа, надеясь, что эта исключительная мера сломит его сопротивление.

Недельное изгнание не возымело действия, и 23 августа король послал двух своих братьев насильственно зарегистрировать эдикты, касающиеся гербового сбора и земельного налога. Весь месяц Париж пребывал в брожении, которое, наконец, вылилось в открытый бунт; гвардейцев графа д'Артуа атаковали, и много людей было ранено.

Роджер каждый день слышал о тревожных событиях. Если бы он серьезно задумался о них, то мог бы осознать, что многочисленные кризисы, быстро следующие друг за другом и достигшие кульминации в нападении толпы на свиту принца, являются не чем иным, как первыми признаками грядущей революции, которую предвидели многие его друзья. Но его ум и сердце занимало только мрачное будущее, которое, если что-нибудь не сделать для его предотвращения, вскоре ожидало его любимую Атенаис.

Он автоматически сортировал депеши, продолжавшие прибывать из Голландии, но мало обращал внимания на их содержание, как и на совещания, часто проводимые маркизом по поводу этих извещений. Летний лагерь для лучших полков французской армии, как и планировалось ранее, был сформирован во Фландрии, и командование этими небольшими, но весьма эффективными силами поручили брату маркиза, графу де Рошамбо, который был опытным полководцем и командовал последним французским экспедиционным корпусом, посланным в Америку для помощи колонистам в их войне за независимость с Британией. Месье де Кастри отдал секретное распоряжение лучшим кораблям французского флота собраться в Бресте и быть готовыми к выходу в море через двенадцать часов после приказа.

Роджер должным образом пересылал военную информацию мистеру Гилберту Максвеллу, но немного опасался, что она может ввести в заблуждение британское правительство, так как лично он не сомневался, что все эти меры не более чем блеф. Ему было абсолютно ясно, что маркиз изо всех сил стремится избежать войны, и Роджер боялся лишь того, что Пруссия вмешается в дела Соединенных провинций, оказав военную помощью штатгальтеру прежде, чем республиканцы успеют совершить coup d'etat 124 и поставить Европу перед fait accompli 125.

Фридрих Вильгельм II стал чуть более воинственным и двинул часть войск к голландской границе, но маркиз не сомневался, что король Пруссии не жаждет воевать, и, очевидно, считал, что лучшим для Франции способом удержать его от переброски войск через границу была бы демонстрация аналогичной готовности и куда большей концентрации сил.

Атенаис теперь часто бывала в Париже, так как, притворяясь смирившейся с устроенным для нее браком, заказала роскошное приданое, что заставляло портных, скорняков и шляпников посещать ее несколько раз в неделю и отнимать у нее по нескольку часов времени.

Мадам Мари-Анже давно привыкла к странной причуде своей подопечной рыться в коллекции старых игрушек и книг в игровой комнате и, так как ее бедро все еще побаливало, никогда туда не поднималась. Поэтому начиная с конца июля Атенаис и Роджер встречались там по крайней мере раз, а иногда и два раза в неделю.

Поклявшись не предпринимать опрометчивых действий, не посоветовавшись друг с другом, Роджер и Атенаис оказались в тупике. При каждой встрече они старались отогнать с помощью объятий и поцелуев мысли о неминуемом приближении рокового дня.

Рана месье де ла Тур д'Овернь заживала хорошо, и к середине августа он смог выходить, но все еще привязывал правую руку к боку, дабы резкое движение опять не открыло рану. Роджер часто навещал его, и они вновь и вновь говорили о мрачной участи Атенаис. Виконт по-прежнему не подозревал, что Роджер тайно видится с девушкой, но знал, что он любит ее, и оба тщетно ломали голову над тем, как спасти Атенаис от кошмарного брака с месье де Келюсом. Месье де ла Тур д'Овернь охотно вызвал бы квартерона снова, но граф, уже одержав над ним верх, не был обязан вторично принимать вызов, и в любом случае рана виконта делала возможным второй поединок лишь спустя много времени после предстоявшей свадьбы.

Атенаис сама привела процесс к решающей стадии. 20 августа, после вечерней мессы, молодые люди встретились в игровой комнате. Едва Роджер успел обнять девушку, как она сказала:

— Любовь моя, давай воспользуемся этим часом, так как это наше последнее свидание.

Роджер хотел было возразить, но Атенаис положила ладонь на его рот и продолжала:

— Осталось всего десять дней, и я больше не в силах откладывать это самое важное решение в своей жизни. У меня было время подумать, и я поняла, что не смогу стать женой месье де Келюса. Я твердо намерена завтра сообщить отцу, что собираюсь искать убежище от мира в монастыре.

Роджер ответил далеко не сразу. До последнего момента он надеялся, что Провидение вмешается и укажет путь к спасению, но оставшиеся неполные десять дней практически не позволяли на это рассчитывать. В глубине души Роджер всегда чувствовал, что только он может спасти Атенаис. Он так долго размышлял об ужасной проблеме, что теперь точно знал, как ему поступить. И вот пришло время осуществить свой план, каким бы рискованным для него он ни был.

Глава 21

ДВОЙНОЙ КРИЗИС

— Нет, — твердо заявил Роджер. — Ты не должна говорить с отцом. Я придумал способ избавить тебя от месье де Келюса, но на это потребуется несколько дней. Ты должна дать мне время до конца недели. Мы встретимся снова в субботу, и, если я скажу тебе, что ничего не вышло, можешь тем же вечером объявить о своем намерении уйти в монастырь. Но до тех пор не делай этого отчаянного шага.

Его голос был настолько властным и уверенным, что Атенаис безропотно согласилась, и через час Роджер покинул ее, полный решимости осуществить свой план.

Когда маркиз был в Париже, он часто работал до поздней ночи, но никогда не входил в свой кабинет до полудня, и до этого времени Роджер не был обязан находиться в своей рабочей комнате. Спустившись на следующее утро, он велел оседлать лошадь и в начале десятого поскакал по дороге в Пасси.

Кружок аббата де Перигора не собирался обсуждать мировые проблемы за чашкой шоколада в маленьком доме на улице Бельшасс ранее одиннадцати, поэтому Роджер надеялся провести час наедине со своим другом. Когда он прибыл, ему сообщили, что месье аббат еще не встал, но Роджер ожидал этого и послал хозяину дома записку, где объяснял, что поднялся так рано, так как ему необходим личный разговор, который займет некоторое время.

Роджера попросили подождать в залитой солнцем гостиной, и через четверть часа аббат присоединился к нему. Месье де Перигор был в свободном халате из синего шелка и выглядел утомленным.

Изящно подавив зевок, он промолвил:

— Вы нашли подходящее время, чтобы поднять меня с постели. Я смог лечь только после семи утра.

Роджер улыбнулся:

— Вы так жадны до наслаждений, что мне казалось, будто вы вообще никогда не спите, но, очевидно, я ошибся.

— Увы, иногда мне приходится спать. Я провел ночь у Дюбарри в ее замке в Люсьене — это было великолепно, но утомительно.

— Что? Вы стали любовником фаворитки Людовика XV?

— Нет-нет! Боюсь, что я неверно выразился. Говорят, что после того, как ее оставил лорд Сеймур, она верна герцогу де Коссе-Бриссаку, словно жена какого-нибудь буржуа. Я был всего лишь одним из ее пятнадцати гостей — все мужчины, — которых она пригласила к обеду. Хотя Дюбарри сейчас не меньше сорока трех, она выглядит не старше тридцати. Более того, хотя Дюбарри росла в сточной канаве, она всегда была очаровательной хозяйкой и не утратила этого искусства, удалившись на покой. После обеда Дюбарри попотчевала нас балетом, представляющим собрание народов. Участвовали пятнадцать красавиц разных национальностей, включая китаянку, арабку, индианку и негритянку. По окончании балета они ужинали с нами, и мы тянули жребий на их благосклонность. Мне досталась испанка, которая оказалась весьма щедра на ласки. Но я утомил вас своей болтовней. Расскажите мне о неотложном деле, которое вынудило вас прервать мой чудесный сон.

Роджер не заставил себя упрашивать и, не называя имен, описал ситуацию, в которой оказались Атенаис и он, после чего спросил аббата, что бы тот посоветовал гипотетическому молодому человеку в подобном положении.

Месье де Перигор прикрыл точеной кистью руки очередной зевок.

— Все очень просто, mon ami. Если ваш молодой человек не дурак, он должен объяснить девушке, что после трех месяцев в монастыре она всю оставшуюся жизнь будет сожалеть о своем опрометчивом решении, тогда как после трех месяцев брака она забудет, насколько неприятен ее супруг.

— Ну нет! — воскликнул Роджер. — Я никогда не стану уговаривать любимую женщину даже на три месяца подчиниться такому кошмару!

Аббат весело улыбнулся:

— Я не собирался ставить точки над «i», но коль скоро вы сами выпустили кота из мешка, могу ли я предположить, что мы говорим о вас и о нареченном мадемуазель де Рошамбо, месье графе де Келюсе?

Роджер пожал плечами:

— Мне в любом случае пришлось бы назвать имена, так как я намерен прибегнуть к вашей помощи.

— Тогда, если вы уже придумали план, зачем спрашивать моего совета?

— Потому что я надеялся, что вы, взглянув на проблему под другим углом зрения, сможете предложить что-нибудь, о чём я не подумал.

— Я могу лишь повторить, что со стороны столь прелестного создания, как Атенаис де Рошамбо, чистое безумие хоронить себя с монастыре в возрасте восемнадцати лет.

— Знаю. Но она сама предпочла это браку с де Келюсом. И как можно ее порицать? Сама мысль о ней в объятиях этого здоровенного мулата кажется кощунственной.

— Чепуха! — Аббат сердито почесал кончик вздернутого носа. — Если мужчина хороший любовник, его внешность не имеет для женщины никакого значения, а де Келюс — достаточно крепкая скотина. Что до примеси негритянской крови, то я знаю, что вы, англичане, набиты предрассудками на этот счет, но здесь, во Франции, мыслят более свободно. Если мадемуазель не нравится его физиономия, посоветуйте ей прикрывать лицо подушкой и думать об очаровательных кудрявых детках, которых он ей подарит. Говоря откровенно, mon ami шевалье, вы сами ведете себя как ребенок, и я вынужден говорить резко, дабы привести вас в чувство.

— Он подарит ей детей только через мой труп! — побледнев, воскликнул Роджер.

Де Перигор махнул рукой:

— Раз уж вы, подобно всем искателям советов, готовы аплодировать лишь собственному плану, давайте послушаем, что он из себя представляет.

— С Божьей помощью я намерен убить его!

— Вернее, с помощью дьявола. Могу я узнать, каким образом?

— Разумеется, вызвав его на дуэль. Надеюсь, вы не считаете меня способным на убийство из-за угла?

— В настоящий момент вы выглядите настолько безумным, что кажетесь способным на все. Вы же не можете не понимать, что он никогда не примет вызов секретаря месье де Рошамбо.

— В том-то и дело! Вот тут мне и необходима ваша помощь. Я собираюсь подкараулить его где-нибудь, открыть ему мое истинное происхождение и вызвать его на поединок a outrance 126. Трудность в том, что он может мне не поверить, а вы единственный человек во Франции, который в состоянии убедить его, что во мне течет благородная кровь.

— Почему он должен поверить мне больше, чем кому-либо другому?

— Потому что как только я сказал вам, что лорд Килдонен моя дядя, вы тут же отметили мое сходство с ним.

— Это верно, — кивнул де Перигор. — Я бы поставил все, что имею, на то, что вы родственник графа. Но вы сами-то понимаете, что требуете от меня? Вы просите меня быть вашим секундантом, а ведь я священник — пусть и не очень хороший.

— Я не забыл об этом и прошу вас лишь засвидетельствовать перед месье де Келюсом, что я имею право носить шпагу. После этого я буду драться с ним без всяких формальностей.

— Mori dieu! Это чистое безумие! Если поединок оканчивается смертельным исходом, к оставшемуся в живых эдикты против дуэлей применяются с особой суровостью. Так что вы в любом случае подвергаете себя риску по меньшей мере оказаться в тюрьме. Но вам этого мало — вы намерены пренебречь всеми правилами дуэлей и драться без секундантов. Если вы прикончите Келюса при таких обстоятельствах, это будет считаться убийством, и король заставит вас поплатиться головой.

— Мне это известно, но я должен рискнуть. Если бы я занялся всеми дуэльными формальностями вроде секундантов, врачей, слуг и тому подобного, о поединке стало бы известно, а если распространится слух, что я дрался из-за Атенаис, это уничтожит для нее всякую надежду на другой брак и отец отправит ее в монастырь, хочет она того или нет. Я планирую подстеречь де Келюса, когда он будет ночью ехать в карете, и надеть маску, чтобы его слуги меня не узнали. Тогда, если мне повезет, все подумают, что он погиб в схватке с разбойником, и ничьи языки не станут болтать, что у мадемуазель де Рошамбо был роман с секретарем ее отца.

— Неплохо придумано, — пробормотал аббат, — но мне не вполне понятно, при чем здесь я, раз вы намерены изображать разбойника.

— Вы окажете мне огромную услугу, аббат, если поговорите с ним, когда мы остановим его карету, покуда я буду держаться на некотором расстоянии. Если с ним не переговорит кто-то знакомый, он может решить, что мы в самом деле разбойники, и приказать слугам стрелять в нас из мушкетонов. Оказаться начиненным свинцом вовсе не входит в мои планы. Кроме того, мне не хочется, чтобы он подумал, будто на него напали грабители. Хотя у нас не будет секундантов, я надеюсь, что все правила дуэли будут соблюдены и мы будем драться, как подобает джентльменам.

— Я ценю вашу предусмотрительность, — вздохнул де Перигор, — но испытываю крайнюю неохоту помогать вам в этом отчаянном деле. Мне ничего не известно о вашем умении обращаться с рапирой, но я знаю, что де Келюс считается одним из лучших фехтовальщиков Франции. Он дрался великое множество раз, и прошло едва ли два месяца с тех пор, как он всего за несколько минут умудрился тяжело ранить месье де ла Тур д'Овернь.

— Я готов к худшему, — мрачно ответил Роджер, — но, по крайней мере, у меня будет больше шансов, чем у виконта, так как я часто одерживал над ним верх в тренировочных схватках.

— Это не помешает де Келюсу победить, — возразил аббат. — А если вы каким-то чудом его убьете, половина полиции Франции будет разыскивать вас за убийство.

— Я все это знаю, — упрямо заявил Роджер, — но не вижу другой возможности избавить Атенаис от похотливых лап этого квартерона.

— Возможно, вы правы, но я отнюдь не убежден, что вам следует жертвовать из-за этого жизнью. Умоляю вас хладнокровно обдумать все обстоятельства. Я не могу поверить, что мадемуазель де Рошамбо лучше или хуже большинства молодых женщин нашей аристократии. Они вырастают, ничего не зная о мужчинах, поэтому у них в голове возникают романтические идеи. Наиболее разумные же из них не надеются на романтику в отношениях с будущими мужьями, так как знают заранее, что семья выберет им в супруги совершенно незнакомого человека, но рассчитывают завоевать их дружбу. После замужества общество позволяет им иметь столько любовников, сколько они пожелают, а мужья, которые пытаются им помешать, становятся всеобщим посмешищем. Если ваша прекрасная Атенаис станет графиней де Келюс, через месяц полсотни привлекательных мужчин будут умолять ее о свидании, и, если она откажет им всем, это будет выглядеть в высшей степени странно. Надеюсь, вы понимаете, что ничего не потеряете и приобретете все в результате этого брака? Каждому в жизни приходится сталкиваться с неприятными эпизодами. Убедите девушку не падать духом перед медовым месяцем. Месье де Келюс слишком закоренелый распутник, чтобы в очень скором времени не устать от молодой и неопытной партнерши. Еще до конца октября она сможет найти утешение с вами, а вы получите в любовницы одну из красивейших женщин Парижа. Неужели вы считаете, что лучше ей оказаться замурованной в монастыре, а вам самому — лежать обезглавленным в могиле для преступников?

Роджер не мог знать, что свое искусство убеждения на нем упражняет величайший дипломат столетия и будущий министр иностранных дел новой Французской империи, чьи границы раскинутся от Балтики до южной оконечности Италии, но понимал, что его друг аббат де Талейран-Перигор нарисовал ему честную и нелицеприятную картину современной ему Франции. Все, что говорил аббат, было правдой и неизбежностью. Тем не менее Роджер не мог с этим примириться.

— Нет, аббат, — спокойно сказал он. — Я знаю, что здравый смысл на вашей стороне, но на таких условиях наша любовь с Атенаис не может иметь продолжения.

Де Перигор смотрел на него с улыбкой, в которой, однако, не было ни следа цинизма.

— Конечно, вы безумны, — задумчиво проговорил он. — -Безумны, как, впрочем, и все англичане, но признаюсь, что не могу не восхищаться вашим безумием. Пусть будет по-вашему. Раз вы решили расстаться с жизнью и ищете моей помощи, я, хотя и с неохотой, окажу вам ее. Когда и где вы предлагаете осуществить вашу самоубийственную попытку свести счеты с месье де Келюсом?

— И снова я вынужден обратиться к вам за советом, — ответил Роджер. — У меня нет возможности выяснять его передвижения, в то время как вы, благодаря частым визитам в Версаль, способны без труда узнать, когда он в следующий раз отправится в Париж после наступления темноты. Но брачный контракт должен быть подписан через девять дней, так что это срочное дело.

С минуту аббат задумчиво молчал, затем промолвил:

— Уде Келюса есть petit maison 127 в Медонском лесу, где он развлекается с куртизанками. Возможно, вы помните, как я говорил вам об Олимпии — оперной певичке, из-за которой он пытался посчитаться со мной прошлым летом. Когда мы устали друг от друга, она вернулась к нему ради его денег, и они все еще встречаются достаточно часто. Мы с Олимпией остались друзьями, и она сможет сообщить мне, когда де Келюс в следующий раз решит провести ночь в Медоне.

— Я буду наготове, — сказал Роджер, — и присоединюсь к вам в любое время. Молю, чтобы это случилось поскорее.

— Я понимаю всю срочность, и, хотя чувствую, что дорога из Версаля в Медон лучше всего подходит для подобной встречи, постараюсь разузнать, где еще можно повстречать де Келюса ночью до конца недели. Из-за моей хромоты мне придется добираться туда в карете, но вы должны прискакать верхом, причем на хорошей лошади, так как ваша жизнь будет зависеть от скорости, с которой вы сможете убраться с места дуэли, когда все будет кончено. Пожалуй, мне лучше всего отправить вам простое сообщение с указанием времени и места встречи со мной. Затем мы с вами выберем подходящее место, где можно остановить карету де Келюса.

Обсудив все детали, Роджер рассыпался в благодарностях, но аббат махнул рукой и зевнул:

— Не думайте об этом. Что поделаешь, если вы предпочитаете окружать ваши удовольствия столь драматичной и опасной атмосферой. Что касается меня, то сомневаюсь, что даже архангел женского пола смог бы внушить мне желание идти ради него на смерть. Жизнь так чудесна! К сожалению, она длится недолго. Мрак вот-вот надвинется на нас. Голодная свора уже рычит в своих конурах и через год или два растерзает многих из нас. А те, кто придет потом, никогда не узнают, какой великолепной была жизнь в Париже до революции.

— Apres nous le deluge 128, a? — улыбнулся Роджер.

Де Перигор встал и закутался в шелковый халат.

— От плавания против течения мало толку, поэтому разумнее плыть по течению. А теперь, если вы извините меня, я приведу себя в порядок, — дабы достойно принять моих глупых друзей, которые вместо того, чтобы радоваться всему хорошему, что посылает им Бог, стремятся установить новый общественный порядок, чреватый для них петлей на шее.

— Кто предупрежден, тот вооружен, — заметил Роджер. — У меня предчувствие, что, какие бы беды ни обрушились на вас, вы найдете способ их пережить.

Будущий министр иностранных дел Наполеона положил ему руку на плечо:

— Возможно, ваше любезное пророчество сбудется, а пока что желаю того же вам — сейчас вы в этом нуждаетесь больше меня.

После этого они расстались.

Ночью Роджер начал приводить в порядок свои дела. Он написал три письма и составил завещание. Первое письмо — отцу — было очень кратким; в нем Роджер просил прощения за то, что так разочаровал его. Второе — матери — было подлиннее; Роджер рассказывал в нем о своей любви и об обстоятельствах, вынуждающих его рисковать жизнью. Третье письмо — Джорджине — было самым длинным; будучи уверенным, что его предыдущее послание не дошло до нее, Роджер в красках описал свои четыре года жизни во Франции. В завещании он оставлял свои деньги матери, шпагу — месье де ла Тур д'Овернь, книги — аббату де Перигору, а одежду — Шену.

Следующим вечером Роджер пришел к виконту де ла Тур д'Овернь, сообщил ему свой план, передал четыре документа в одном большом конверте и объяснил, куда их нужно отправить, если де Келюс выйдет победителем в смертельном поединке.

Виконт внимательно слушал, а когда Роджер умолк, промолвил:

— Я глубоко уважаю вас за то, что вы идете на такой риск. Де Келюс — страшный противник, и даже если Фортуна вам улыбнется, вас в случае поимки будут судить за убийство.

— Я надеюсь этого избежать, — отозвался Роджер. — Если все сложится удачно, только Атенаис, де Перигор и вы будете знать, кто убил графа. Я сразу же вернуть в особняк Рошамбо и на следующий день приступлю к обычной работе. Нет причин, по которым меня могут заподозрить в убийстве. Крайне важно, чтобы этого не произошло — не столько из-за меня, сколько из-за Атенаис.

— Понимаю, — кивнул виконт. — Если станет известно, что вы дрались из-за Атенаис, будут говорить, что у вас была с ней связь. Как незамужняя девушка, она окажется полностью скомпрометированной, и отец, несомненно, заставит ее уйти в монастырь, ибо это единственный способ сохранить фамильную честь. Но вы думаете, де Перигор сможет убедить де Келюса драться, не зная, кто бросил ему вызов?

— Безусловно! В чем, в чем, а в смелости графу не откажешь, и он уже много раз дрался на дуэли. Де Келюс наверняка верит в свою способность одолеть любого противника, поэтому я знаю, что граф не откажется от вызова, если только будет уверен, что он исходит от человека, чье происхождение дает ему на это право.

— Поистине это весьма необычная дуэль, и я охотно сопровождал бы вас, чтобы быть рядом на случай непредвиденных обстоятельств.

— Нет, — возразил Роджер, — спасибо, но я не хочу вовлекать вас в это. Кроме того, вы еще не вполне оправились от раны,

— Конечно, я еще не в состоянии работать шпагой, но недавно снова ездил верхом. Вам понадобится кто-нибудь, кто подержит вашу лошадь, а аббат, будучи духовным лицом, обязан удалиться, как только заверит де Келюса, что его противник имеет право носить шпагу. К тому же граф скорее примет вызов, зная, что при поединке будет присутствовать человек моего ранга.

— Все, что вы говорите, более чем разумно, — признал Роджер, — и так как я не могу рисковать, то с благодарностью принимаю ваше предложение. Я дам вам знать, как только получу известия от де Перигора, и, когда придет время, мы вдвоем поскачем к месту встречи.

В следующие два дня, четверг и пятницу, Роджер все свободное от службы время провел в школе фехтования неподалеку от центрального рынка, которую он посещал и раньше. Главным образом она служила прибежищем наемников и авантюристов, и Роджер каждый раз предлагал два луидора каждому, кто одержит над ним верх. Из десяти схваток юноша проиграл только три, причем две из них произошли под конец вечерних тренировок, когда он чуть не падал с ног от усталости, поэтому Роджер чувствовал себя в состоянии если не выиграть дуэль, то, по крайней мере, заставить грозного де Келюса тяжко потрудиться для достижения победы.

В пятницу вечером он получил краткое письмо от аббата, которое гласило:

«Интересующая Вас особа планирует провести ночь с понедельника на вторник в Медоне. В таких случаях К. обычно выезжает из Версаля около восьми, но для пущей уверенности я буду ждать Вас в половине восьмого в полумиле от Севра на дороге в Шавиль».

В субботу утром Роджер сообщил об этом месье де ла Тур д'Овернь и принял участие еще в трех тренировочных схватках. В шесть вечера он отправился на свидание к Атенаис.

Когда он рассказал ей о своих намерениях, она стала умолять его не подвергать себя опасности и сказала, что лучше уйдет в монастырь, чем позволит ему рисковать жизнью ради нее. В ответ на отказ Роджера Атенаис заявила, что прямо сейчас пойдет к отцу и сообщит о своем желании стать монахиней, таким образом сделав ненужным его отчаянный план.

— Ангел мой, — нежно промолвил Роджер, — я не могу остановить тебя, но твоя жертва окажется напрасной. Приняв помощь месье де Перигора и месье де ла Тур д'Овернь, я уже не в состоянии отступить, иначе они сочтут меня трусом. Молю тебя, не проси меня больше, так как, что бы ты ни сделала, я твердо решил драться с де Келюсом и постараться убить его.

Разумеется, Атенаис не оставила попыток отговорить Роджера, но они оказались безуспешными. Зная, что это свидание может стать последним, она дала юноше свой шарф, чтобы он носил его, как ее рыцарь, и обещала не сжигать за собой мосты до вторника — кануна свадьбы, — когда ей должно стать известно, кто оказался победителем — ее жених или ее возлюбленный.

Вечером месье де Рошамбо сказал Роджеру:

— В субботу я намерен провести совещание. Месье де Ренваль тайно вернулся из Соединенных провинций, где брожение умов достигло той стадии, на которой важные решения должны быть приняты без отлагательства. Месье де Монморен, кажется, заразился нерешительностью у его величества, но я более не позволю, ему колебаться. Он явится к четырем, и мы с друзьями намерены без обиняков изложить ему наши взгляды. Нас будет пятнадцать, так что все приготовьте и держитесь поблизости. Я хочу, чтобы вы присутствовали в комнате, записывали различные точки зрения и составили документ, который месье де Ренваль захватит с собой.

В предыдущих случаях Роджер посещал подобные совещания с аналогичной целью, и, если не считать несколько большего числа участников, не было никаких признаков, что на этот раз должно произойти нечто неординарное. Выслушав распоряжения маркиза с обычной почтительностью, Роджер был настолько поглощен собственными делами, что больше не думал о совещании до завтрашнего полудня.

Незадолго до четырех друзья маркиза — господа де Бретей, де Полиньяк, де Кастри и де Сегюр — прибыли в сопровождении более редких визитеров: герцога Нормандского, являвшегося также губернатором Дофине, величайшего моряка Франции адмирала де Сюффрена, месье Берара — главы французской Ост-Индской компании, герцога де Лозена 129 и маркиза де Водрея 130 — близких друзей королевы, герцога де Шатле, которого граф де Адемар недавно сменил на посту посла при Сент-Джеймсском дворе, герцога де Куаньи — главного королевского конюшего и еще одного человека, которого Роджер не знал. Собрание дополнили де Монморен и де Ренваль.

Когда все разместились за большим овальным столом, Роджер сел за столик у двери, и маркиз открыл совещание.

— Месье министр, — начал он, обращаясь к графу де Монморену, — мои друзья и я просили вас прийти сюда сегодня, дабы мы могли изложить вам состояние дел в Соединенных провинциях и предложить меры, которые мы рекомендуем в связи с этим. Месье де Ренваль предпринял, по моему мнению, абсолютно верный, хотя и исключительный шаг, вернувшись сюда без вашего вызова, убедить нас, что дальнейшее промедление может стоить нам всего, ради чего мы трудились многие месяцы. Он привез с собой нашего прославленного воина, месье графа де Майбуа, которого голландские республиканцы избрали командующим их добровольческим корпусом на случай гражданской войны. Думаю, будет лучше, если эти господа сообщат нам информацию, так сказать, из первых рук о положении, столь близко касающемся нас всех.

Месье де Ренваль заговорил первым и около двадцати минут излагал позицию мейнхеера ван Беркела, лидера республиканцев в Амстердаме, и пенсионариев других крупных городов Голландии, из чего становилось ясно, что подавляющее большинство их ждет только твердого обещания французской поддержки на случай интервенции Пруссии, чтобы объединенными силами восстать против штатгальтера.

Роджер слушал только вполуха. Его ум был поглощен выпадами, ответными ударами и прочими фехтовальными приемами, к тому же он хорошо знал эту старую историю. Так как Франция не могла позволить себе ввязываться в войну, Роджер не сомневался, что никакого обещания поддержки дано не будет, и хотя эта влиятельная группа французских империалистов продолжит тайно поддерживать голландских республиканцев, она никогда не осмелится предпринять меры, способные развязать общеевропейский конфликт.

После маркиза слово взял граф де Майбуа. Граф был единственным из присутствующих, кого Роджер не знал в лицо, и, когда тот начал сообщать факты и цифры, касавшиеся отрядов республиканских добровольцев в различных городах, Роджер стал слушать более внимательно. Граф закончил выступление, заметив, что, хотя он, как профессиональный военный, считает голландских бюргеров скверными солдатами, они достаточно многочисленны и дисциплинированны, чтобы помочь ему удерживать северные границы против пруссаков, покуда французская армия не пересечет страну и не придет ему на помощь.

Затем маркиз предоставил слово военному министру и министру флота.

Старый маршал де Сегюр заявил, что, как всем известно, цвет французской армии уже собрался во Фландрии под командованием блестящего полководца месье графа де Рошамбо — брата маркиза. Достаточно отдать приказ, и с помощью добровольческих сил, руководимых месье де Майбуа, все укрепленные города Соединенных провинций спустя две недели будут в руках Франции.

Маршал де Кастри добавил, что флот пребывает в состоянии полной боевой готовности и, с помощью инсургентов, в состоянии за неделю овладеть всеми портами Голландии.

Роджер все еще не видел причин для тревоги и удивлялся, почему эта группа поджигателей войны тратит время на обсуждение мер, которые они могут принять в определенных обстоятельствах, хотя каждый— из них отлично знает, что все эти приготовления не более чем блеф и что они не осмелятся сдвинуть с места ни одного солдата и ни один корабль.

— Итак, месье министр, — снова заговорил маркиз, — все готово к началу боевых действий. Более года назад человек, чьи политические убеждения и чью личную жизнь я порицаю, но к уму которого питаю величайшее уважение, подал мне идею создания тайной армии в стенах городов иностранного государства, и…

Роджер с трудом удержался, чтобы не вздрогнуть. Месье де Рошамбо мог иметь в виду только аббата де Перигора и беседу с ним, которую Роджер подслушал, стоя в потайной комнате. Он был настолько потрясен, что не слышал нескольких последующих фраз. Теперь стало ясно как день, что маркиз принял изощренный план аббата и все эти месяцы упорно осуществлял его. Роджер припомнил распоряжения насчет контрабандного оружия, плату золотом голландским посланникам и сотню деталей, которые ранее казались не связанными между собой, но теперь заняли свое место в общем плане. Роджер злился, что маркиз так ловко одурачил его, но быстро понял, что, так как месье де Рошамбо не скрывал от него ничего, кроме самого основного факта, он может сердиться только на себя за собственную слепоту и глупость.

— …и следовательно, — продолжал маркиз, — мы более не должны рассматривать голландские добровольческие корпуса как группы политических инсургентов, вдохновляемых только желанием обеспечить свои права и свободы. Несомненно, они сами все еще считают себя таковыми, но фактически они являются частью французской армии, французским иностранным легионом, который под нашим командованием завоюет Соединенные провинции и подчинит их Франции.

— Это почерк гения! — с энтузиазмом подхватил де Кастри. — Голландские порты упадут нам в руки, как спелые сливы.

— И богатая торговля в голландской Индии, — добавил де Куаньи.

Месье Берар ударил кулаком по столу:

— Если Франция будет контролировать голландские поселения на мысе Доброй Надежды, я ручаюсь, что мы за три года приведем британскую Ост-Индскую компанию к банкротству!

— Для этого, месье министр, — присоединился де Брегей, — вам достаточно подписать письмо, которое возьмет с собой месье де Ренваль, и дело будет сделано.

Месье де Монморен покачал головой:

— Сначала, господа, должен выразить свое согласие король, и признаюсь, что я еще не советовался об этом с его величеством. Я не осмелюсь дать нашим голландским друзьям подобное обещание без его согласия или, по крайней мере, согласия архиепископа Тулузского.

— Король! — с презрением воскликнул де Полиньяк. — Втягивать его в это было бы роковой ошибкой, у него никогда не хватает решимости сказать «да» или «нет». Вчера месье, его брат, сказал о нем: «С королем можно иметь дело, только если вы способны удержать в руке несколько скользких бильярдных шаров». И это абсолютно справедливо.

— Тогда нужно попросить архиепископа принять решение за него, — твердо заявил де Монморен. — Боюсь, для вас это будет потрясением, но с этого вечера архиепископ Тулузский официально вступает в должность премьер-министра. Сегодня в полдень его величество лично информировал меня об этом решении.

Слова де Монморена были встречены хором восклицаний:

— Значит, мы возвращаемся к прежним временам первых министров!

— Я знал, что он завладел ушами короля, но не мог подозревать такое!

— Боже упаси, чтобы этот честолюбивый прелат стал всем распоряжаться!

— Это верх глупости — в такое время отдать верховную власть в руки столь тщеславного и непостоянного человека!

— Я этому не подчинюсь! — сердито заявил де Кастри. — Не для того я строил флот, чтобы стать орудием его уничтожения в руках неопытного повелителя. Я подам в отставку.

— Я также верну свой портфель его величеству, — подхватил де Сегюр. — Я слишком стар, чтобы вести дела с королем через третье лицо.

— Господа, господа! — возвысил голос маркиз. — Умоляю не предпринимать опрометчивых действий. Даже перед лицом столь внезапного и необдуманного решения со стороны короля я прошу вас не ставить собственные интересы выше интересов страны. Мне нужно не более двух недель. Де Ренваль и де Майбуа сообщили, что голландские республиканцы, передавая письмо с просьбой о французской поддержке, уже договорились свергнуть штатгальтера 10 сентября. Если вы уйдете в отставку до этой даты, наш план подвергнется опасности. Я очень прошу вас до тех пор сохранять ваши портфели, как бы вы ни решили поступить впоследствии.

Де Бретей, де Полиньяк и де Куаньи энергично поддержали месье де Рошамбо, и остальные министры после краткой дискуссии согласились с ними.

— Сожалею, что моя новость так расстроила вас, господа, — снова заговорил де Монморен, — но я должен был ясно обрисовать свое положение. План необходимо представить архиепископу. Если он согласится, я охотно исполню свою роль в качестве министра иностранных дел, но не в ином случае.

Роджер вновь расслабился. Обстоятельства опять изменились, и никакого определенного решения принято не будет. Кроме того, если голландские добровольческие корпуса, захватив власть, окажутся настолько глупы, что отдадут свою страну в подчинение Франции, это не удержит Пруссию от попытки вернуть штатгальтера на прежнее место, что означает войну, которую собравшиеся забияки не готовы переварить.

В тот же момент месье де Монморен облек его мысли в слова:

— Даже если месье де Рошамбо прав и мы можем, с помощью тайных легионов, захватить страну практически за ночь, это не гарантирует того, что Пруссия и Англия не объединятся против нас с целью реставрировать штатгальтерство, а в таком случае европейский конфликт неизбежен.

— Ну и что из того? — к крайнему изумлению Роджера, воскликнул маркиз. — Неужели вы настолько слепы, что не понимаете простейшего факта? Только насильственные действия за рубежом способны спасти Францию от коллапса и хаоса! Страна прекратила свое существование как великая держава и пребывает на грани голода, банкротства и революции. Нам остается единственный шанс спасти монархию и самих себя. Внимание народа должно быть отвлечено от внутренних дел на великие события за пределами Франции, в которых она одержит триумф. Возможность осуществления переворота в Соединенных провинциях — дар Божий в нашей крайней нужде. Если дело ограничится всего лишь небольшим кровопролитием, тем лучше для нас. В течение нескольких месяцев несметные богатства Голландии наполнят наши опустевшие сундуки. А если разгорится крупный конфликт, мы вступим в него с огромным преимуществом, так как голландские порты будут в нашем распоряжении и мы сможем направить их, как пистолет, в грудь Англии. Испания, Австрия, Нидерланды, Швеция и Россия объединились бы с нами против Пруссии и Англии, а такой союз наши противники никак не могут надеяться одолеть. По-моему, они вообще не осмелятся драться, если мы захватим Соединенные провинции прежде, чем они успеют Опомниться, и поставим их перед свершившимся фактом.

— Не думаю, что Англия безропотно это стерпит, — возразил герцог де Шатле. — Во время моего пребывания при Сент-Джеймсском дворе у меня создалось впечатление, что мистер Питт больше всего стремится сохранить мир и не истощать более ресурсы нации, прежде чем она не оправится от последних войн. Тем не менее он показался мне молодым человеком, твердо придерживающимся принципов его покойного отца и готовым извлечь из ножен шпагу, пусть и заржавевшую, если какие-нибудь события в Европе будут угрожать безопасности Британии.

— Я тоже этого опасаюсь, — согласился месье де Монморен. — А что может явиться более дерзким вызовом Британии, чем предлагаемый захват голландских портов?

— Этот вызов должен быть брошен рано или поздно, — заявил месье де Рошамбо, — и, по-моему, чем скорее, тем лучше, учитывая острую нужду восстановления процветания нашей промышленности и коммерции. Вам всем известно, как энергично я возражал против торгового договора, который был подписан с Британией год назад. Но месье де Верженн одержал надо мной верх, и каков же результат? Сегодня только в одном Руане двадцать пять тысяч безработных из-за того, что рынки заполнили дешевые манчестерские товары.

— То же самое творится почти во всем королевстве, — поддержал его герцог Нормандский. — Половина фабрик Амьена была вынуждена закрыться, а в Нанте и недели не проходит без того, чтобы полдюжины наших честных торговцев не становились банкротами из-за конкуренции с Британией.

Адмирал де Сюффрен подался вперед:

— А ведь от успешной судоходной торговли нантских и других наших коммерсантов в мирное время зависит укомплектование флота во время войны. Давайте займемся Англией, покуда она не причинила нам еще больший вред. Англичане не являются непобедимыми — я сражался с ними и знаю это.

Заявление адмирала было встречено бурными аплодисментами, и Роджеру пришлось полностью пересмотреть свое отношение к происходящему. Теперь стало ясно, что эти люди действительно хотят войны и намерены приложить все усилия к тому, чтобы она началась. Слова месье де Рошамбо представляли ситуацию в совершенно ином аспекте. Если ранее казалось, что Франция не может воевать, потому что она — банкрот, то теперь это оборачивалось самой действенной причиной для ее участия в войне.

В течение последующего часа каждый вновь высказал свое мнение, но все были единодушны, считая, что единственный шанс для Франции избежать грозящих бед внутри страны — это воспользоваться ситуацией в Соединенных провинциях с помощью тайной армии, столь искусно созданной там месье де Рошамбо. В итоге месье де Монморен согласился с ними, но по-прежнему настаивал на том, что не может взять на себя ответственность за втягивание страны в войну и должен посоветоваться с новым премьер-министром, прежде чем какое-либо письменное обещание будет передано голландским республиканцам.

Подчиняясь давлению остальных и сам сознавая неотложность дела, он предложил назначить следующую встречу на десять вечера следующего дня и обещал привести с собой архиепископа.

Когда посетители удалились, мысли Роджера завертелись, словно в водовороте. Одно-единственное собрание превратило в прах все теории относительно французской международной политики, построенные им за последний год. При этом все оставалось неопределенным, зависело от того, падет ли завтра вечером архиепископ жертвой военного психоза. Если это случится, война неизбежна; причем это будет война нового типа — молниеносная и без всяких предварительных ультиматумов. Британия и Пруссия окажутся застигнутыми врасплох, и, прежде чем они успеют что-либо предпринять, голландские порты и крепости будут захвачены врагом изнутри страны.

Роджер понимал, что пришло время, которое предвидели куда более умные люди, чем он, — время, когда никакой письменный отчет с его мнением о сложившейся ситуации не сможет предоставить тем, кто отвечает за безопасность его страны, полную картину вражеских намерений. Он должен вернуться домой и доложить обо всем лично, чтобы в придачу к его версии теперешнего кризиса ему могли задать вопросы о деталях, которые Роджер может считать незначительными, но которые для людей с более широким кругозором могут оказаться жизненно важными.

Роджер понимал, что если архиепископ следующим вечером скажет «нет», то ему будет незачем торопиться в Лондон, так как ситуация, по крайней мере на некоторое время, останется без изменений. С другой стороны, если премьер-министр ответит «да», то новости должны быть сообщены на Даунинг-стрит 131 с максимальной быстротой. Поэтому ему необходимо присутствовать на совещании, которое должно состояться примерно через час после времени, избранного для дуэли.

На какой-то момент Роджер даже подумал, не отказаться ли ему от поединка, но понял, что не сможет этого сделать. Для успокоения совести он написал письмо мистеру Гилберту Максвеллу, в котором подробно изложил замысел маркиза и добавил, что, хотя окончательное решение еще не вынесено, по его мнению, следует принять все возможные меры предосторожности против внезапного захвата Францией Соединенных провинций.

Мысли Роджера занимало также то, каким образом он сможет, если дуэль закончится успешно и если в этом возникнет необходимость, внезапно исчезнуть, не вызвав у де Рошамбо подозрений, что его бегство связано с гибелью де Келюса.

После долгих раздумий Роджер решил, что лучше всего будет сказать, будто он получил известия об опасной болезни матери и должен отбыть во вторник утром в Страсбург. Атенаис и де Перигор по-прежнему были единственными людьми, знающими, что он англичанин, но они не могли догадаться об истинной причине его отъезда. Месье де ла Тур д'Овернь знал лишь то, что Роджер благородного происхождения, и опять же не имел понятия о том, что произошло на недавнем совещании. Месье де Рошамбо все еще считал его лояльным подданным французского короля, хотя и немцем по крови. Он не мог бы отказать Роджеру присутствовать у смертного одра матери и не имел бы причин связывать просьбу о срочном отъезде со смертью де Келюса.

Если, в конце концов, архиепископ Тулузский в понедельник вечером наложит вето на план месье де Рошамбо, Роджер всегда может сказать, что решил подождать с отъездом, пока не получит дополнительных известий о состоянии матери.

В понедельник утром Роджер отправился к виконту де ла Тур д'Овернь и сообщил ему вымышленную причину своего возможного отъезда. Он также передал ему письмо мистеру Гилберту Максвеллу, но в двойном конверте, скрывавшем адрес, и с указанием вскрыть наружный конверт и отправить письмо только в случае его смерти.

Ему было стыдно обманывать честного и прямодушного друга — Роджер и без того испытывал угрызения совести, заставляя виконта предполагать, будто он, как секретарь месье де Рошамбо, никогда не решался признаться Атенаис в своей страстной любви и что она не отвечала на его чувства с таким же пылом. Но в последнем случае пострадала бы честь Атенаис, а в первом Роджер полагал, что, пытаясь предотвратить войну, служит истинным интересам не только Британии, но и Франции.

Вернувшись в особняк, Роджер рассказал о серьезной болезни матери Пентандру и месье Ролану, а также мадам Мари-Анже, с которой столкнулся на лестнице, чувствуя уверенность, что по этому каналу история достигнет Атенаис.

Во второй половине дня маркиз ушел, не требуя услуг Роджера, поэтому юноша поднялся к себе и немного поспал. В шесть часов, умывшись и принарядившись, словно он отправлялся на аудиенцию к королю, Роджер снял со стены шпагу и медленно, но решительно спустился вниз, сознавая, что теперь лишь одному Богу известно, поднимется ли он когда-нибудь по этой лестнице вновь.

Глава 22

ОТЧАЯННЫЕ МЕРЫ

Роджер обнаружил виконта де ла Тур д'Овернь ожидающим его на улице Ришелье. Оба были серьезны, но старались держаться так, будто встретились лишь для того, чтобы отправиться верхом на ужин к общему другу, живущему в пригороде. Когда они повернули лошадей на улицу Пти-Шан, виконт небрежно заметил, что им повезло с прекрасным вечером, на что Роджер выразил надежду, что сухая погода продержится и далее.

Им предстояло проехать около восьми миль, но времени у них было достаточно, поэтому они пускали лошадей в галоп только на зеленых лужайках Булонского леса. В Сен-Клу они пересекли реку и свернули к Севру. Добравшись до деревни, Роджер вновь заговорил о вымышленной болезни матери.

— Я все еще не решил, уехать ли мне из Парижа завтра утром или же подождать дополнительных известий. Перечитав письмо матери, я подумал, что поначалу чрезмерно встревожился, но я никогда себе не прощу, если она умрет, не дав мне своего благословения.

— На вашем месте я бы ничего не решал до завтра, — посоветовал виконт. — Ваши мысли прояснятся, когда сегодняшнее дело будет улажено.

Нервы Роджера были напряжены, и он с трудом сдержал приступ истерического смеха, услышав выражение, выбранное его другом. Разумеется, виконт имел в виду дуэль, но слова «сегодняшнее дело» еще лучше подходили к совещанию, которое месье де Рошамбо собирался провести в десять вечера. От решения архиепископа Тулузского зависело, останется ли Роджер (если он не погибнет в поединке) в Париже или же уедет завтра утром, объяснив причину маркизу. Как бы то ни было, виконт дал именно такой совет, на который надеялся Роджер, и поэтому он охотно принял его.

В полумиле к югу от Севра, на северной окраине Медонского леса, они увидели на обочине дороги карету аббата. Подъезжая к ней, Роджер надел маску, дабы кучер впоследствии не смог его опознать. В сотне ярдов от кареты они остановились, Роджер спешился, передав виконту поводья, и направился приветствовать аббата.

Подойдя к карете, Роджер увидел, что де Перигор был не один — рядом с ним сидел низенький толстый человечек с плотной повязкой на глазах. Аббат приложил палец к губам, призывая к молчанию, потом взял Роджера под руку и, прихрамывая, двинулся вместе с ним назад к виконту.

— Вижу, вы все-таки захватили с собой друга, — заметил де Перигор, когда они оказались вне пределов слышимости толстяка в карете.

— Это месье де ла Тур д'Овернь, — объяснил Роджер. — Когда я рассказал ему о своем плане, он настоял на том, чтобы сопровождать меня, дабы оказать мне помощь в случае непредвиденных обстоятельств. Но я вижу, у вас также имеется спутник.

Аббат кивнул:

— Мой спутник — врач. Его присутствие не поможет вам избежать обвинения в убийстве, если вы прикончите де Келюса, но, по крайней мере, придаст встрече характер дела чести, а не разбойного нападения. Я также захватил две дуэльные шпаги, чтобы месье граф мог выбрать подходящую ему по длине, на случай если он взял с собой только придворную шпагу.

— Вы подумали обо всем, — с признательностью промолвил Роджер и, когда аббат и виконт приветствовали друг друга, добавил: — Теперь меня беспокоит лишь одно. Де Келюс и его слуги наверняка узнают вас обоих. Если дело закончится его гибелью, то я опасаюсь, что вас могут привлечь в качестве сообщников неизвестного убийцы. Поэтому я хочу, чтобы, как только граф выйдет из кареты, вы оба оставили нас, дабы не оказаться свидетелями схватки.

— В этом нет необходимости, — возразил аббат. — Впоследствии мы можем заявить, что сопровождали вас только с целью договориться о вашей встрече с графом в другое время и в другом месте. Не наша вина, что вы оба впали в бешенство, а когда поединок начался, мы уже не могли его остановить.

Виконт кивнул:

— Это объяснение избавит нас от неприятностей.

— Допустим, — согласился Роджер, — но расследование все равно состоится, и суд потребует от вас назвать человека в маске, которого вы сопровождали. Но для мадемуазель де Рошамбо так же важно, как и для меня самого, чтобы моя личность оставалась в тайне.

— Я подумал и об этом, — улыбнулся аббат. — Если месье де ла Тур д'Овернь не возражает, я предлагаю, чтобы мы оба отказались говорить. Мы дворяне, и даже сам король не может приказать подвергнуть нас пытке. В качестве причины мы дадим понять, что противник де Келюса занимает настолько высокое положение, что его разоблачение может вызвать скандал. Мы даже можем намекнуть, что это один из младших принцев крови, так как в этом случае суд будет только рад замять дело.

— Вы избавили меня от волнения, — облегченно вздохнул Роджер. — Что до меня, аббат, то после нашей последней встречи я получил известия о серьезной болезни моей матери, поэтому не исключено, что я покину Париж завтра утром. Но я еще не пришел к выводу, настолько ли плохи ее дела, чтобы требовать моего срочного приезда. Если утром я все-таки решу ехать, то мне уже не представится возможность поблагодарить вас за все, что вы для меня сделали, поэтому я заранее выражаю вам мою глубочайшую признательность.

Де Перигор поклонился:

— Я буду сожалеть о вашем отсутствии, но не сомневаюсь, что вы напишете мне и вскоре вернетесь, дабы восстановить дружбу, доставлявшую мне искреннюю радость. А теперь, думаю, пришло время занять позицию на дороге, ведущей к petit maison де Келюса. Я поеду вперед, а вы следуйте за моей каретой на некотором расстоянии.

Они ехали рысью в направлении деревушки Шавиль, но в полумиле от нее карета свернула на лесную дорогу к юго-востоку. Проехав по ней три четверти мили, они оказались на широкой поляне. Карета остановилась на перекрестке двух дорог, а Роджер и виконт скрылись за деревьями, чтобы их не заметили подъезжающие. Аббат вылез из кареты и встал на обочине, словно поджидая кого-нибудь, чтобы спросить дорогу. Под мышкой он держал нечто похожее на рулон шелка, и Роджер догадался, что под материей спрятаны две дуэльные шпаги.

В лесу было очень тихо — лишь изредка безмолвие нарушал птичий щебет или шорох в кустах. Время тянулось невероятно медленно. В голове у Роджера мысли беспорядочно сменяли друг друга: Атенаис, недавние тренировки в школе фехтования, детские годы в Лимингтоне, сегодняшнее собрание у месье де Рошамбо, давняя полуночная схватка с шевалье де Рубеком — все это мелькало и смешивалось в его возбужденном уме.

Наконец послышался топот копыт. Роджер вытянул шею, стремясь поскорее увидеть, приближается ли это карета его противника или же какого-то другого путешественника. Вскоре он разглядел между деревьями запряженный шестью лошадьми экипаж и форейтора в зелено-золотой ливрее графа де Келюса.

Аббат шагнул на дорогу и взмахнул свертком; карета с грохотом затормозила. Что произошло потом, не могли видеть ни Роджер, ни виконт, так как де Перигор находился по дальнюю сторону кареты, а тусклый свет не позволял что-либо разглядеть сквозь окна на таком расстоянии.

Следующие три минуты показались Роджеру вечностью. Потом аббат вышел из-за кареты и, хромая, направился к ним. Он прошел полпути, когда карета внезапно тронулась. Роджер и де ла Тур д'Овернь поскакали навстречу де Перигору.

— Все бесполезно! — крикнул аббат. — Я клялся, что вы дворянин и назовете себя, если он отойдет от кареты — вне поля зрения его слуг. Я сказал ему, что месье де ла Тур д'Овернь будет наблюдать, чтобы дуэль велась честно, и что с нами есть врач, но все напрасно. Он заявил, что не станет драться, будь вы даже самим королем.

Карета де Перигора преграждала дорогу, поэтому кучеру де Келюса пришлось направить лошадей по траве, чтобы объехать ее, но к этому времени он уже снова выехал на дорогу.

Роджер бросил укоризненный взгляд на де Перигора. Он рассчитывал, что бойкий язык аббата, могущий в равной степени быть сладкоречивым и ядовитым, убедит де Келюса принять вызов. В голове у него мелькнула мысль, что де Перигор, стараясь уберечь его, затеял с ним игру. С самого начала аббат ясно дал понять, что считает нелепым рисковать жизнью, спасая девушку от брака только потому, что ей не нравится жених, выбранный для нее отцом. Должно быть, он решил передать вызов таким образом, чтобы де Келюс мог его отвергнуть, не роняя при этом лица.

Сообразительный аббат сразу же понял мысль Роджера и с негодованием заявил:

— Клянусь честью, я сделал для вас все, что мог. Я даже бросил к его ногам шпаги — они остались в его карете.

Кучер де Келюса погнал лошадей рысью, и карета исчезла за деревьями, окаймлявшими дорогу на юго-восток.

Внезапно де ла Тур д'Овернь пришпорил лошадь и крикнул:

— Скачите за мной! Мы его догоним!

— Спасибо, аббат! — поблагодарил Роджер и, повернув лошадь, помчался галопом следом за виконтом.

Карета не успела отъехать далеко, но, услышав топот копыт по дерну, двое лакеев, едущих в открытом багажном отделении, повернулись и увидели, что их преследуют. Света было достаточно, чтобы разглядеть на одном из преследователей маску. Лакеи сразу же закричали кучеру и форейтору:

— Allez! Allez! 132 На нас напали разбойники! — И шесть превосходных лошадей перешли с рыси на галоп.

У всадников было преимущество перед тяжелым экипажем, и через пару минут они приблизились к нему, но лакеи вытащили из-под сиденья мушкетоны с широкими дулами и стали целиться.

Роджер упал духом. Казалось почти невозможным проскакать мимо кареты и заставить ее остановиться, не получив при этом порцию свинца. Но де ла Тур д'Овернь извлек из кобуры пистолет, взвел курок и выстрелил в лакея, сидевшего слева. Пуля угодила ему в плечо, и бедняга с криком уронил мушкетон.

Второй лакей выстрелил, но в этот момент карета подпрыгнула на камне, и пуля просвистела над головой Роджера.

Несмотря на стрельбу и крики, кучер, пригнувшись на козлах, продолжал хлестать лошадей. Но в следующую минуту всадники поравнялись с ним по обеим сторонам кареты.

Вытащив из кобуры второй пистолет, виконт направил его на кучера и крикнул:

— Стой, парень! Иначе расстанешься с жизнью!

Кучер понял, что с ним не шутят, и натянул поводья. Неуклюжая карета, скрипя на все лады, остановилась.

Проскакав около двадцати ярдов, Роджер и де ла Тур д'Овернь снова подъехали друг к другу прямо возле взмыленных передних лошадей.

— Дайте мне поводья! — крикнул Роджеру виконт. — Я послежу за этими людьми, пока вы разберетесь с графом. Пусть Бог хранит вас и придаст силы вашей руке!

— Благодарю вас! — отозвался Роджер. Бросив виконту поводья, он соскользнул на землю.

Внезапно Роджер вспомнил, что на нем шпоры. Нагнувшись, он отстегнул их и сунул в карман. К тому времени, как он добрался до дверцы кареты, граф де Келюс распахнул ее и, положив руку на подоконник, высунул наружу смуглую безобразную физиономию.

Переведя дыхание, Роджер церемонно поклонился.

— Сожалею, месье граф, — заговорил он, — что обстоятельства не позволили мне прислать к вам моих секундантов и предложить вам выбор оружия, времени и места, но мы должны драться немедленно. Прошу вас сойти.

— Проклятие! Кто вы такой? — сердито осведомился граф. — И что означает этот фарс?

— Это не фарс, — холодно ответил Роджер. — Надеюсь, вы скоро в этом убедитесь. Что касается меня, то месье аббат де Перигор уже объяснил вам, что вы не опозорите свою шпагу, скрестив ее с моей. Как только мы избавимся от любопытных взглядов, я сброшу маску и отвечу вам на все вопросы относительно моей личности. Поторопитесь, если вы не предпочитаете драться в темноте!

— Без причины я не стану драться ни в темноте, ни при свете, — проворчал де Келюс.

— Я назову вам причину, как только мы отойдем в сторону. И эта причина покажется вам достаточно убедительной.

— Если я сочту ее убедительной, это будет означать вашу смерть, юный нахал!

— Меня вполне удовлетворяет ход ваших мыслей, но позвольте предупредить, что я намерен убить вас, если смогу!

— Следовательно, вы считаете, что я нанес вам смертельное оскорбление, хотя мне о нем ничего не известно?

— Можно сказать и так. Как бы то ни было, я не стану ни просить, ни давать пощады.

На момент показалось, что де Келюс намерен выпрыгнуть из кареты, но он, очевидно, передумал.

— Нет, — твердо заявил граф, — я не стану драться с незнакомцем из-за оскорбления, которое я, возможно, не наносил. В другое время за вашу наглость я проделал бы в вас столько же дырок, сколько бывает в нашпигованном каплуне, но сегодня вечером я не в том настроении. — Он сел и захлопнул дверцу перед носом Роджера.

Ухватившись за ручку, Роджер снова открыл дверцу и просунул голову внутрь.

— Чем этот вечер отличается от других? — крикнул он. — Вы не пользуетесь репутацией труса. Когда же вы успели им стать?

Де Келюс рассмеялся:

— Можете называть меня трусом, если хотите. Мне все равно. Повторяю, сейчас я не стану драться! Через два дня я женюсь и не желаю идти на риск испортить себе наслаждение молодой женой из-за вашего случайного выпада. Через месяц я буду к вашим услугам. Если вам не терпится умереть, найдите меня в начале октября в любое время и в любом месте. Обещаю разрезать вас на мелкие кусочки.

— Именно ваш брак и оскорбляет меня! — гневно воскликнул Роджер. — Вы будете драться немедленно или я убью вас на месте! — Наклонившись вперед, он ухватился за кружевное жабо графа и резко рванул его к себе.

Покуда они орали друг на друга, Роджер заметил, что граф в карете не один. Рядом с ним сидел другой человек, но его черты не были видны в полумраке салона кареты, тем более что Роджер не сводил глаз со смуглого лица графа.

Когда пальцы Роджера вцепились в гофрированное кружево, спутник графа внезапно протянул руку и сорвал маску с его лица.

— Ventre du Pape! 133 — крикнул он де Келюсу. — Так я и думал, что. знаю этот голос! Этот выскочка — Брюк, секретарь моего отца! Вас вызвал парень, которого Атенаис подобрала в сточной канаве!

Роджер отпустил графа и отскочил назад. Но было слишком поздно. Кучер, форейтор и оба лакея, очевидно, слышали крик, так что вред уже был причинен, и ничто не могло помешать им разобраться в причине ссоры. Побледнев от досады и бешенства, Роджер смотрел на красивое надменное лицо графа Люсьена де Рошамбо.

— Проклятый глупец! — воскликнул он. — Если вы догадались, кто я такой, неужели вам не хватило ума понять, что открытие моей личности подвергнет опасности честь вашей сестры?

Де Келюс ошеломленно уставился на Роджера.

— Что, черт возьми, все это означает? — осведомился он, повернувшись к графу Люсьену. — Я видел этого человека в кабинете вашего отца, но почему вы связываете его имя с именем Атенаис?

— Этот пес бросал на нее влюбленные взгляды, когда ей было всего четырнадцать лет, — объяснил молодой граф. — Ему удалось пролезть в наш дом, а отец ничего не замечал. Теперь ясно, что у него хватило наглости возомнить себя вашим соперником, и он решил попытаться убить вас, чтобы не допустить вашего брака с моей сестрой.

— Так вот оно что, — проворчал граф. — Когда аббат сказал, что моего неизвестного противника сопровождает де ла Тур д'Овернь, я подумал, что он, не сумев меня одолеть, обратился за помощью к наемному убийце.

— Ваша мысль достойна вас, — вмешался Роджер. — Но ни месье де ла Тур д'Овернь, ни любому другому истинному дворянину такое и в голову бы не пришло.

— Кто вы такой, жалкий писарь, чтобы судить, какие мысли подобают дворянину? — презрительно усмехнулся граф Люсьен.

— Покончив с графом, я займусь вами, — пообещал рассвирепевший Роджер. — Вы это давно заслужили. Я могу вас заверить, что моя кровь ничем не хуже вашей.

— Чушь! Вы всего лишь ничтожный авантюрист!

— В таком случае вы обвиняете во лжи не только меня, но и аббата де Перигора. Он знаком с моим дядей, графом Килдоненом. Моя настоящая фамилия Брук, и мой отец — контр-адмирал британского флота.

— Мне наплевать, кто вы! — рявкнул де Келюс. — Я не стану драться ни с одним человеком, покуда Атенаис не станет моей.

— А я не допущу этого, пока жив! — крикнул Роджер, обнажая шпагу. — Она заслуживает лучшего мужа, чем распутный внук негра-раба!

Желтая физиономия де Келюса побагровела. Нагнувшись, он схватил одну из шпаг, которые бросил в карету де Перигор, и спрыгнул на землю.

— Так-то лучше! — воскликнул Роджер, шагнув назад. — Давайте подыщем место поровнее и уладим наш спор.

— Я не удостою вас даже подобием настоящей дуэли! — прошипел граф, теперь побелев от злости. — Я убью вас там, где ваше место — в канаве!

Говоря, он сделал резкий выпад. Роджер вовремя отскочил в сторону. Он едва успел занять оборонительную позицию, как граф атаковал его снова. К своему ужасу, Роджер осознал, что позволил застигнуть себя врасплох в крайне неудобном положении. Несколькими футами позади него находилась невысокая насыпь и канава — отступая, он неминуемо споткнется каблуком о насыпь и свалится вниз.

Клинки скрещивались друг с другом с быстротой молнии. Де Келюс опять сделал выпад, но Роджер не отступил ни на шаг. Он согнул колени и слегка присел — клинок пронзил его камзол над плечом и обжег кожу словно раскаленное железо.

Роджер знал, что граф задел его, но рана была слишком легкой, чтобы это имело какие-либо последствия. На момент острие шпаги графа застряло в ткани камзола. Находись Роджер в более выгодном положении, он мог бы воспользоваться случаем и нанести удар снизу вверх, но сейчас он предпочел не рисковать. Вместо этого, прежде чем де Келюс успел опомниться, Роджер отскочил вбок и повернулся на левом каблуке. Благодаря этому, противники совершили полный поворот, и за спиной у Роджера уже не было канавы. Теперь он стоял возле лошадей, а граф снова оказался возле дверцы кареты.

Де Келюс продолжал атаковать, и Роджер полностью осознал, с каким страшным противником он имеет дело. Граф обладал такой чудовищной силой, что Роджер постоянно ожидал, что тот выбьет шпагу из его руки. Между каретой и канавой было достаточно места для отступления, и Роджер оставался в живых лишь потому, что делал шаг назад при каждом свирепом выпаде.

Внезапно он услышал крик виконта де ла Тур д'Овернь:

— Берегитесь! Сзади! Oh, Mere de Dieu! 134

Виконт, все еще сидя верхом, наблюдал за схваткой с напряженным вниманием. Со своего места он видел то, чего не замечали сосредоточенные друг на друге противники.

Граф Люсьен, подобрав с пола кареты вторую шпагу, выскользнул через заднюю дверцу, обошел карету сзади и оказался за спиной у Роджера.

Виконт де ла Тур д'Овернь с ужасом осознал, что молодой человек, очевидно считая схватку не обычной дуэлью, а вооруженным нападением, намерен заколоть Роджера сзади.

Крик застал противников врасплох — они отскочили друг от друга, и Роджер бросил быстрый взгляд через плечо. Де Келюс, ничего не заметив, снова устремился в атаку. Роджер, увидев графа Люсьена, понял грозившую с его стороны смертельную опасность и повернулся кругом, чтобы отразить первый выпад нового противника.

Он едва успел это сделать, как услышал позади топот ног де Келюса. Граф сам по себе был грозным соперником для любого фехтовальщика, а когда к его шпаге прибавлялся второй клинок, пусть даже в руке еще не достигшего восемнадцати лет кадета военной академии, с этим не мог бы справиться никакой чемпион.

Спасая жизнь, Роджер напрочь отринул все правила фехтования. Повернувшись на правом каблуке, он ткнул шпагой в сторону. Клинок просвистел перед глазами графа Люсьена и, описав полукруг, заставил де Келюса отскочить как раз в тот момент, когда он собирался сделать выпад. Быстрым ударом Роджер отбросил шпагу графа Люсьена, после чего сделал то, о чем не мог и помыслить, бросая вызов. Промчавшись мимо юного графа, он повернулся и пустился бежать.

Двое противников с торжествующими воплями устремились следом.

— Позвольте мне с ним разделаться! — крикнул граф Люсьен. — Этот оборванец заслуживает плевка, а не шпаги! Я отучу его изображать разбойника и нападать на кареты!

— Оставь его мне, парень! — отозвался де Келюс. — Это мое дело!

Роджер мчался по дороге, чувствуя, как пылает его лицо. Впрочем, все его тело горело от стыда, смешанного со страхом. Ощущая предательское покалывание в затылке, он каждую секунду ожидал, что клинок вонзится ему в спину и проткнет насквозь легкие. Мысль о столь позорной смерти, да еще на глазах у виконта де ла Тур д'Овернь, была невыносимой. Но Роджер знал, что если он попытается повернуться, то захлебнется собственной кровью, даже не успев занять оборонительную позицию.

Слезы выступили на глазах у Роджера, когда он представил себе, как граф Люсьен будет злорадно описывать эту сцену Атенаис, сообщив ей, что они прикончили ее картонного рыцаря, словно трусливую шавку. Но даже жгучее унижение не могло заставить его остановиться и принести себя в жертву чести, повернувшись к холодной стали клинков.

Ему пришло в голову, что он, возможно, оставил преследователей позади. Продолжая бежать, Роджер заставил себя прислушаться к топоту их ног, чтобы определить, на каком расстоянии они находятся. Судя по крику де Келюса, называвшего его хвастливым английским дворянчиком и призывавшего повернуться и сражаться, граф отстал от него на добрых двадцать шагов.

Роджер рискнул бросить взгляд через плечо. Граф Люсьен бежал быстро и молча, держась не более чем в шести шагах от него и опередив более грузного де Келюса ярдов на двадцать.

Внезапно Роджер остановился и повернулся. Не пытаясь стать в оборону, он напряг руку и сделал прямой выпад. Граф Люсьен едва успел ударом сверху отклонить острие шпаги Роджера от своей груди к бедру. Сталь пронзила верхнюю часть его ноги. С диким воплем он уронил шпагу и рухнул наземь.

Клинок Роджера застрял в мышце молодого графа, а де Келюс уже покрыл половину разделявшего их расстояния. Подняв левую ногу, Роджер уперся ей в извивавшееся тело графа Люсьена и резким рывком извлек шпагу. Оставшиеся несколько секунд он использовал для того, чтобы отойти подальше от все еще корчившегося юноши. Заняв оборонительную позицию посреди дороги и с трудом переводя дыхание, Роджер крикнул де Келюсу:

— Теперь, когда мы снова один на один, посмотрим, уступит ли англичанин французскому негру! Убейте меня, если сможете!

Снова их шпаги со звоном скрестились, отбрасывая потоки искр. Выпады, парирования, финты сменяли друг друга за доли секунды.

Роджер дышал тяжело и быстро — спасая свою жизнь, он здорово вымотался. Но де Келюс был не в лучшем состоянии — преследование утомило и его. В погоне за Роджером он сбросил белый напудренный парик, в котором выехал из Версаля, и отсветы заката играли на его жестких и курчавых темных волосах. Толстые губы слегка приоткрылись, два ряда крепких белых зубов сверкнули в свирепой усмешке. Желтоватые белки глаз налились кровью и сверкали, как у дикого кабана, обуреваемого жаждой убийства.

Граф был все еще уверен в себе и шел на риск, на который не осмеливался идти его противник, но Роджеру тем не менее не удавалось пробиться сквозь его оборону. Их взгляды ни на секунду не отрывались друг от друга, но оба знали, что де ла Тур д'Овернь подъехал к людям де Келюса и велел им отнести графа Люсьена в карету.

До сих пор Роджеру требовалась каждая частица его опыта, чтобы защищаться от бешеных атак графа, но теперь де Келюс, поняв наконец, что имеет дело с достойным противником, начал сражаться более осторожно, что давало Роджеру возможность применить некоторые излюбленные приемы.

Четыре раза они описали полный круг, потом Роджер сделал выпад, которому научился у месье Сен-Поля, бывшего мушкетера и учителя фехтования в Рене. Прием почти удался, но де Келюс резко выпрямился на цыпочках, словно матадор перед атакующим быком, и клинок Роджера, промахнувшись на несколько дюймов, пронзил атласный отворот его куртки.

Они снова начали двигаться по кругу, после чего Роджер использовал прием, защитивший его в одной из недавних тренировочных схваток. Но граф, должно быть, знал его. Он с быстротой молнии парировал выпад, едва не выбил у Роджера шпагу быстрым круговым движением и направил острие прямо ему в глаза.

Роджер мотнул головой, и блестящий клинок скользнул мимо его уха, но резкое движение лишило его равновесия. Секунду он продержался на пальцах одной ноги, затем пошатнулся и упал.

С торжествующим криком граф поднял шпагу, чтобы пригвоздить его к земле. Роджер откатился в сторону, оказавшись у придорожной насыпи возле канавы. Когда де Келюс снова бросился на него, юноша свалился в канаву и поднялся, упираясь коленом в насыпь. Резким движением шпаги вверх ему каким-то чудом удалось парировать удар.

Сражение возобновилось с удвоенной свирепостью. Граф старался добить противника, покуда тот не выбрался из канавы. В бешенстве позабыв о всех правилах, он использовал свою гигантскую силу, чтобы сломить защиту Роджера. Но внезапно его шпага сломалась у самой рукоятки.

Когда де Келюс отскочил назад, пришла очередь Роджера издать крик торжества. Напрягшись, он выпрыгнул из канавы и устремился на врага. Но прежде чем он успел занять позицию для решающего удара, граф швырнул ему в лицо рукоятку сломанной шпаги.

Роджер пригнулся, но недостаточно быстро. Рукоятка угодила ему в лоб, отскочила и со звоном упала на дорогу. На момент он был оглушен и мог только стоять, слегка пошатываясь. Тем временем де Келюс снова отпрыгнул назад и быстро осмотрелся. Его взгляд упал на шпагу графа Люсьена, которая осталась лежать на обочине ярдах в пятнадцати. Бросившись туда, он подобрал ее.

К тому времени, когда Роджер оправился от удара по голове и смог возобновить атаку, де Келюс уже был готов к обороне. Снова в вечернем воздухе послышался лязг клинков. Но противники здорово утомились. Ни у одного из них не было шанса сбросить сюртуки и шарфы, и оба покрылись потом. Пыхтя и задыхаясь, в разорванной одежде, они упорно продолжали сражаться. С каждым выпадом их силы убывали, но никому не удавалось одержать верх.

Внезапно де Келюс предпринял отчаянное усилие покончить с противником. Атакуя Роджера, он высоко поднял шпагу и сделал выпад сверху. Это был прием, одинаково опасный для обоих противников, так как грудь того, кто его использовал, временно оставалась открытой, однако с его помощью графу удалось победить виконта де ла Тур д'Овернь несколько месяцев назад.

Но Роджер хорошо помнил рассказ виконта о том, как его ранили. Юноше представился шанс. Вместо попытки отразить удар, он сделал встречный выпад, почти опустившись на колени, собрав последние силы. Клинок де Келюса скользнул у него над головой, не причинив вреда, шпага Роджера пронзила сердце графа, выйдя из его спины на целых шесть дюймов.

Несколько секунд де Келюс стоял, выпучив глаза. Потом изо рта у него хлынула кровь, и он рухнул на землю с жутким сдавленным хрипом. Тело при падении вырвало шпагу из руки Роджера; он шагнул назад, зашатался, как пьяный, и тоже упал.

Изможденный до предела, Роджер лежал посреди дороги, судорожно глотая воздух; потом он смутно услышал чьи-то крики. Де ла Тур д'Овернь, переполненный возбуждением, подскакал к нему, шумно поздравляя его с победой. Послышался еще один голос, и Роджер, с трудом поднявшись на колени, увидел де Перигора, который, прихрамывая, направлялся к нему.

— Это чудо! — воскликнул аббат. — Ваш последний удар был поистине великолепен! К сожалению, я пропустил начало. Прежде чем я смог добраться до моей кареты, вы все исчезли, а мой болван кучер после развилки поехал по неверной дороге. Но у вас на лице кровь. Вы серьезно ранены?

— Нет, — пропыхтел Роджер. — Я отделался царапиной на плече и шишкой на лбу, когда он швырнул в меня рукояткой шпаги.

Аббат бросил взгляд на распростертое тело де Келюса.

— Больше ему не придется швыряться рукоятками, — мрачно заметил он. — Я оставил доктора в карете за поворотом дороги, так как чем меньше он будет знать, тем лучше. Если вам не нужна медицинская помощь, его звать бесполезно.

— Тем не менее я прошу вас это сделать, аббат, — вмешался виконт. — Люсьен де Рошамбо ранен и нуждается в помощи.

— Что?! — воскликнул де Перигор. — Он вмешался в поединок?

Роджер кивнул:

— Юный негодяй пытался ударить меня сзади. Но что гораздо хуже, пока я говорил с де Келюсом у дверцы кареты, он сорвал с меня маску и, как последний болван, прокричал мое имя и имя своей сестры. Теперь все известно. Не пройдет и часа, как слуги де Келюса перескажут эту историю половине Парижа.

— Sacre bleu! 135 Значит, вопрос вашего возвращения к матери решился сам собой. Вы должны немедленно бежать! Садитесь на лошадь и скачите во весь опор!

Де ла Тур д'Овернь привел лошадь Роджера.

— Аббат прав, — сказал он. — Ваша жизнь зависит от расстояния, которое утром будет отделять вас от Парижа.

— Одну минуту, — пробормотал Роджер и, упершись ногой в труп де Келюса, начал извлекать из него свою шпагу.

Виконт обратился к де Перигору:

— Я велел отнести графа Люсьена в карету. Один из лакеев тоже ранен. Мне пришлось подстрелить его, чтобы заставить их остановиться. Разумнее всего оставить здесь вашего доктора заботиться о пострадавших и убираться отсюда как можно скорее. На вашем месте я бы временно куда-нибудь скрылся.

Аббат немного подумал.

— Нет, — сказал он, — в этом нет необходимости. Я видел только конец схватки, а передав месье де Келюсу вызов шевалье де Брука, ни в коей мере не могу отвечать за то, что за этим последовало. Но вы, mon cher виконт, совсем другое дело. Ранив одного из слуг и сыграв главную роль в остановке кареты, вы подлежите весьма серьезному обвинению.

— Я это знаю и намерен искать спасения в бегстве.

Вытащив шпагу, Роджер сел на лошадь и обратился к аббату:

— Теперь я вынужден проститься с вами. Сердечно благодарю вас за помощь в этом деле и буду молиться, чтобы вы из-за него не пострадали.

— Не бойтесь за меня, — улыбнулся де Перигор. — Чтобы сделать мою невиновность более очевидной, я намерен поехать в petit maison де Келюса и со скорбным видом подготовить его обитателей к встрече мертвого тела графа. Но ночь только началась, и прекрасная Олимпия не должна лишиться ужина. Я отвезу ее в Пасси в моей карете и сделаю все от меня зависящее, чтобы утешить ее в горе — потере богатого любовника.

Роджер не смог удержаться от смеха:

— Вы неисправимы, аббат. Если ваша жажда удовольствий не ослабеет, мы, возможно, еще побеседуем с вами об этой ночи за бутылкой доброго вина.

— Непременно, mon ami. Если будет издан приказ, препятствующий вашему возвращению, я разыщу вас, когда поеду в Англию. А пока что прошу передать от меня привет лорду и леди Грей и мистеру Питту, если вы его увидите. Воспользуйтесь также случаем, чтобы навестить вашего дядю, и скажите милорду Килдонену, чтобы он сообщил мне новости о вас, когда в следующий раз будет в Париже.

Де ла Тур д'Овернь уже повернул лошадь в сторону Севра. Роджер последовал его примеру, и, простившись с аббатом, они поскакали галопом в сгущавшейся тьме.

Спустя две мили они перешли на шаг, чтобы дать лошадям передохнуть. Виконт первым нарушил молчание, холодно заметив:

— Из слов де Перигора я понял, что ваша мать живет в Англии и что вы в действительности англичанин?

— Это правда, — признался Роджер. — Моя настоящая фамилия Брук.

— Тогда позвольте спросить, почему вы выдавали себя за француза из германских провинций?

— Разумеется, не с целью обмануть такого доброго друга, как вы, — заверил его Роджер. — Впервые я сделал это после того, как на меня набросились моряки, у которых имелись причины ненавидеть англичан, а потом брать назад то, что я уже говорил разным людям, означало напрашиваться на ненужные осложнения. Де Перигор открыл правду только потому, что слышал, как я бредил по-английски, будучи в бессознательном состоянии после удара по голове, а позже выяснилось, что он знаком с моим дядей. То, каким образом я прибыл во Францию и поступил на службу к месье де Рошамбо, чересчур длинная история. Я часто собирался рассказать ее вам, но мне не представлялось подходящего случая. Надеюсь, вы не оскорблены тем, что я не сразу вам доверился?

— Ни в малейшей степени. Теперь мне ясна причина вашей сдержанности. Однако меня интересует, известно ли Атенаис, что вы англичанин и притом благородного происхождения?

— Известно уже давно. Но почему вы об этом спрашиваете?

— Потому что мне кажется, что, если Атенаис давно знала ваш секрет и могла считать вас равным ей, она не могла вас не полюбить.

— Месье виконт, вы делаете мне величайший комплимент.

— Не более чем тот, которого заслуживает красивый и галантный дворянин. Ваша романтическая ситуация также едва ли могла оставить равнодушной любую девушку, и так как вы поведали Атенаис вашу длинную историю, я должен предположить, что временами вам приходилось встречаться наедине. Любя ее так, как любите вы, не может быть, чтобы вы не предпринимали к этому никаких попыток.

Роджер тяжко вздохнул:

— Всякому другому, задавшему мне этот вопрос, я ответил бы отрицательно, но вам я вынужден признаться, что Атенаис и я много раз тайно встречались наедине и что мы любим друг друга.

— Мне давно следовало об этом догадаться, — пробормотал виконт. Помолчав, он добавил: — Но в таком случае мне кажется странным, что вы не попытались бежать вдвоем.

— Эта идея приходила нам в голову, — снова признался Роджер. — Но в глубине души мы оба знали с самого начала, что никогда не сможем пожениться.

— Почему?

— Меч религии лежит между нами. Я протестант, и никто из нас не может переменить веру. Мы решили, что наша любовь должна оставаться не более чем романтической привязанностью.

— Но вы ведь знали, что она должна скоро выйти замуж?

— Мы смирились с этим, но надеялись, что ей выберут мужа, который будет любить ее и которого со временем она также сможет полюбить.

— Слабая надежда, — цинично заметил виконт, — учитывая манеру, в которой устраиваются подобные браки.

— В данном случае не такая уж слабая. Мы оба знали о вашей любви к ней и обсуждали это много раз. Атенаис говорила, что была бы рада получить в мужья такого истинного дворянина, как вы, и стала бы для него хорошей и верной женой. Для нас, как и для вас, явилось жестоким ударом, когда отец выбрал ей в мужья месье де Келюса.

— Да, это дьявольское невезение, особенно учитывая то, что вы мне рассказали. Конечно, с ее романтической любовью к вам ничего не поделаешь, но если она уже была благожелательно настроена по отношению ко мне, я могу поклясться, что завоевал бы ее привязанность после нескольких месяцев брака и сделал бы ее счастливой. Но вместо этого ее положение стало поистине отчаянным.

— Знаю, — мрачно произнес Роджер. — Граф Люсьен нарушил все мои планы. Как только пойдет слух, что секретарь отца Атенаис дрался из-за нее, все сделают из этого самые худшие выводы. Даже если бы выяснилось, что я принц крови, живший в доме инкогнито, это не спасло бы ее от скандального обвинения в том, что она имела любовную связь, еще оставаясь незамужней.

Виконт кивнул:

— Месье де Рошамбо вынудит ее уйти в монастырь. В подобной ситуации это единственный образ действий, согласующийся с честью.

— Да, это подлинная трагедия, хотя у меня есть единственное утешение. Атенаис поклялась мне на кресте, что скорее уйдет в монастырь, чем станет женой де Келюса, поэтому мои сегодняшние действия создали для нее не худшую судьбу, чем та, которую она уготовила себе сама.

— Вы в самом деле верите, что она осуществила бы свою угрозу?

— Я убежден в этом. Неделю назад мне с трудом удалось уговорить ее не сообщать отцу о своем намерении, а когда я сказал ей, что устроил встречу с графом, Атенаис сожгла бы за собой мосты, чтобы это предотвратить, если бы я не поклялся, что намерен драться с де Келюсом, как бы она ни поступила.

— Вы попытаетесь увидеться с ней перед отъездом?

— Нет. Мы не назначали свидания, и встреча только ухудшила бы ее положение. Я намеревался повидать ее завтра утром, но теперь я не рискну задержаться так долго. — Роджер пустил лошадь в легкий галоп и добавил: — Нужно торопиться! Лошади отдохнули, а нам дорога каждая минута.

После долгой скачки они вновь замедлили скорость.

— Mon ami, — заговорил виконт, — я не могу выдерживать такой темп. Рана причиняет мне сильную боль. Вам придется ехать одному.

— Mort dieu! — воскликнул Роджер. — Я совсем забыл о вашей ране. Просто чудо, что вам удалось так долго продержаться. Но именно по этой причине нам нужно продолжать путь вместе — рана может открыться, и вы лишитесь сознания.

— Она не откроется, если я буду ехать медленно. Но вы этого не можете себе позволить.

Роджер отлично это знал, однако имел в виду иные обстоятельства, нежели его спутник. Виконт думал о шуме, который вызовет гибель де Келюса, в то время как Роджера тревожила необходимость успеть в Париж на совещание, где архиепископ Тулузский должен принять судьбоносное решение. Встреча с де Келюсом заняла куда больше времени, чем рассчитывал Роджер, а ему еще оставалось покрыть половину расстояния до особняка Рошамбо. Он уже опаздывал, а сопровождая виконта, рисковал вовсе пропустить собрание, однако не мог оставить терзаемого болью друга, которому также грозила опасность.

— Я не покину вас, — твердо заявил Роджер, — когда вы подвергаетесь из-за вашей раны куда большему риску оказаться схваченным, чем я.

— Для меня арест означает, самое худшее, выговор короля и недолгое заключение в Бастилии, в то время как для вас он означает смерть.

— Возможно. Но я не могу оставить вас наедине с опасностью, которой вы подвергли себя ради меня.

Де ла Тур д'Овернь нетерпеливо тряхнул головой:

— Я намерен искать убежища в поместьях отца, так как оттуда меня могут вытащить разве только по обвинению в государственной измене. Но в Англию и Бретань ведут разные пути, поэтому через час или два нам, так или иначе, придется расстаться. Я прошу… нет, настаиваю, чтобы вы не теряли времени. В противном случае, если вас поймают, я всегда буду считать, что это произошло из-за меня и что ваша смерть лежит на моей совести.

— В таком случае вы не оставляете мне выбора, — ответил Роджер с чувством облегчения, которое был не в состоянии скрыть. — Но я умоляю вас поторопиться, чтобы к утру оказаться подальше от Парижа.

— Пройдет несколько часов, прежде чем отдадут приказ о нашем аресте.

— Да, но, поскольку вы не можете скакать быстро, вдвойне важно, чтобы вы без отлагательств отправились в Бретань.

— Я поеду не верхом, — заявил виконт, — а почтовой каретой, запряженной шестеркой лошадей, и, пока мой слуга будет делать необходимые приготовления, я намерен заглянуть в особняк Рошамбо.

— Значит, вы собираетесь повидать Атенаис и рассказать ей о происшедшем? — спросил Роджер. Когда де ла Тур д'Овернь кивнул, он быстро продолжил: — Очень этому рад. Я тщетно ломал себе голову над тем, как передать ей наши новости. Прошу вас проститься с ней от моего имени и объяснить, почему я вынужден уехать, не увидевшись с ней.

Виконт колебался:

— Я намеревался лишь сам проститься с ней и выразить формальные соболезнования по поводу гибели ее жениха на дуэли, как будто я только что об этом узнал. Раз Атенаис был известен ваш план, она сразу же поймет, кто его убил.

— Этого недостаточно, — возразил Роджер. — Это всего лишь половина истории, которая не в состоянии предупредить Атенаис о буре, собирающейся разразиться над ее прелестной головкой в результате злобы и глупости ее брата. Я искал способ подготовить ее к отцовскому гневу, который обрушится на нее из-за меня, а ваше намерение проститься с ней перед отъездом в Бретань предоставляет такую возможность.

— Звучит убедительно. Если бы я смог увидеться с Атенаис наедине, то охотно передал бы ей ваше сообщение. Но вы забываете, что мадам Мари-Анже непременно будет присутствовать при нашей беседе.

— Ну и что из того? Она все равно узнает правду завтра утром. Нет никакого смысла утаивать это от нее. Умоляю, говорите с обеими полностью откровенно, чтобы у Атенаис было хотя бы немного времени обдумать ситуацию.

— Вы правы, — согласился виконт. — Ну, больше вам не следует медлить. Желаю вам скорого и безопасного путешествия.

— И вам того же, дорогой друг! — горячо отозвался Роджер. — Я никогда не забуду вашу доброту и надеюсь, что мы встретимся вновь при более счастливых обстоятельствах.

Двое молодых людей крепко пожали друг другу руки, потом Роджер пришпорил лошадь и быстро поскакал дальше.

Было около половины десятого, и уже совсем стемнело. Совещание назначили на десять, и Роджер сомневался, что сможет успеть за полчаса. Его беспокоило не то, что маркиз будет сердит на него за опоздание, а что совещание может оказаться кратким и решение примут до его прибытия. В стремлении наверстать время, упущенное из-за отказа де Келюса драться, он безжалостно вонзал шпоры в бока лошади.

Несмотря на полумрак, Роджер быстро миновал окраины Парижа и не щадил измученное животное даже на мощеных улицах. Часы на церкви били четверть одиннадцатого, когда он проезжал Тюильри. Спустя пять минут Роджер проскакал мимо длинной вереницы карет, стоявших у особняка Рошамбо, и свернул во двор.

Спрыгнув с взмыленной лошади, он бросил поводья конюху, выбежавшему на стук копыт, и помчался к входу в особняк.

Когда Роджер добрался до двери, его поразила внезапная мысль. Было слишком поздно подниматься в свою комнату и приводить себя в порядок перед собранием, как он планировал вначале, и хотя все это можно было проделать внизу, Роджер не мог появиться перед маркизом при шпаге. Быстро отстегнув оружие, он прислонил его к каменной стене в темном углу, где его было легко подобрать на обратном пути.

Когда Роджер вошел в холл, двое дежурных лакеев испуганно вскрикнули при виде крови на его лице, но он пробормотал, что это пустяки, и быстро нырнул в туалетную комнату. Вымыв лицо и руки и причесав волосы, Роджер попросил одного из слуг наскоро почистить его одежду и помчался наверх.

В своем рабочем кабинете он обнаружил Пентандра, обуреваемого дурными предчувствиями на его счет. Маркиз пребывал в бешенстве из-за исчезновения Роджера и велел Пентандру приготовить стол для совещания, но ответил отказом на его предложение вести протокол.

В качестве простейшего объяснения своего опоздания, ушиба на лбу и дыры на плече, проделанной в ткани шпагой де Келюса, Роджер заявил, что на него напали разбойники, и осведомился:

— Уже все прибыли? Давно началось собрание?

— Не более четверти часа, — ответил Пентандр. — Большинство прибыло еще до десяти, но архиепископ Тулузский немного опоздал.

Все, что хотел знать Роджер, — это явился ли на собрание новый премьер-министр. Взяв лист бумаги, он быстро написал:

«Монсеньор!

Приношу Вам свои нижайшие извинения за неудобства, которые могло причинить мое отсутствие. Я имел несчастье подвергнуться нападению грабителей, что лишило меня возможности явиться к Вам ранее».

Роджер сделал это из страха, что, если он не даст объяснений, разгневанный маркиз может выставить его из «зала совета», как только он там появится. Держа бумагу в руке, Роджер почти бесшумно открыл дверь комнаты, потихоньку проскользнул внутрь и быстро огляделся.

На собрании присутствовали пятнадцать дворян, участвовавшие в прошлой конференции, а также Ломени де Бриенн, архиепископ Тулузский и ныне премьер-министр Франции, сидевший справа от маркиза. Фиолетовое облачение прелата свидетельствовало о высоком духовном сане, а его алебастровая рука легко теребила большой крест с бриллиантами и сапфирами, свисавший с шеи на атласной ленте.

Когда Роджер вошел в зал, де Кастри описывал подробности военно-морских приготовлений в Бресте для захвата голландских портов. Архиепископ внимательно слушал, но маркиз, рисовавший какие-то фигуры на лежащем перед ним листе бумаги, поднял голову и сердито посмотрел на Роджера. Обойдя на цыпочках большой овальный стол, Роджер вложил свою записку в руку маркиза, низко поклонился и направился к своему столику у двери.

Заняв обычное место, Роджер ощутил внезапное чувство облегчения. В последний раз он оказывает «скромные услуги» этому черствому и бессердечному аристократу. Через час или два он снова станет хозяином самому себе — по крайней мере, на время, — а в течение недели либо навсегда освободится от необходимости проявлять ставшее ненавистным раболепие, либо займет тюремную камеру. Отогнав эти мысли, Роджер сосредоточил внимание на происходящем в комнате.

Через несколько минут ему стало ясно, что до сих пор это было всего лишь повторением предыдущего собрания. Очевидно, де Ренваль и граф де Майбуа уже доложили о ситуации в Соединенных провинциях, а сейчас министры информировали о готовности французских вооруженных сил нанести молниеносный удар.

Покуда фразы и аргументы, которые Роджер уже слышал, бойко слетали с языков де Бретея, де Полиньяка и остальных, мысли юноши унесли его далеко от зала собрания. Он снова видел перед собой критические фазы жестокого поединка с де Келюсом, вспоминал циничную улыбку де Перигора, объявившего о намерении привести любовницу убитого к себе на ужин, заявление виконта о том, что он собирается посетить Атенаис перед бегством в Бретань. Роджер с тоской думал о том, что станет с Атенаис и увидит ли он ее когда-нибудь вновь. К своему крайнему огорчению, Роджер был вынужден признать, что последнее в высшей степени маловероятно, так как теперь ничто не могло предотвратить ее заточение в монастырь, а если ему удастся бежать в Англию, то он никогда не сможет вернуться во Францию, не подвергая опасности свою жизнь.

Прошел целый час, прежде чем архиепископ спросил мнение министра иностранных дел, который еще не брал слово. Месье де Монморен не обнаружил никаких признаков колебаний, которые проявлял в прошлый раз, и открыто встал на сторону камарильи поджигателей войны.

Слушавший вполуха Роджер понял, что важное решение вскоре будет принято и что ему следует сосредоточиться. Последние полчаса он чувствовал себя полностью истощенным. Во время скачки в Париж возбуждение, вызванное недавней победой, и стремление успеть на собрание не давали ему полностью осознать свое физическое состояние. Но, сидя в комнате совета, Роджер все сильнее ощущал напряжение, которое ему пришлось испытать. Дуэль оказалась чертовски изнурительной, а полученные во время ее повреждения, вначале едва заметные, теперь давали о себе знать. Кровь из пореза на плече засохла, и рубашка прилипла к ране, которая в результате болела при каждом движении; на лбу — в том месте, куда угодила рукоятка шпаги де Келюса, — вздулась большая шишка, которая медленно наливалась тупой, раздражающей болью.

Граф де Монморен едва кончил говорить, как маркиз устремился в атаку. Сначала его тон был сдержанным, и, пока он излагал хорошо продуманные аргументы, Роджер задумался, что ему делать, когда собрание закончится.

Основная часть денег, которые он скопил на службе у месье де Рошамбо, лежала в отдельной сумке, которая находилась в его рабочем кабинете, в сундуке, вместе с деньгами маркиза. У Роджера был ключ от сундука. Как только собрание завершится и маркиз удалится в свои апартаменты, он должен взять свои деньги (шотландская предусмотрительность подсказала ему добавить к ним двадцать луидоров из денег маркиза, которые причитались ему за истекший август), проскользнуть вниз, прихватить шпагу, оседлать лучшую лошадь в конюшне и скакать прочь во весь опор.

Роджер чувствовал, что де ла Тур д'Овернь был прав, утверждая, что приказ об их аресте не появится до утра. Ему пришла в голову мысль попытаться увидеть Атенаис. Желание утешить ее и снова заключить в свои объятия было поистине мучительным, но по нескольким причинам Роджер с неохотой решил не делать такой попытки.

В теперешних обстоятельствах последнее свидание не только не принесло бы Атенаис утешения, а, напротив, усилило бы ее терзания, а его надежда на спасение заключалась в том, чтобы добраться до одного из портов на Ла-Манше прежде, чем туда придет его описание вместе с приказом капитанам судов, отплывающих в Англию, задержать его. Чтобы пробраться к Атенаис, ему пришлось бы ждать, пока все в доме уснут, а потом тайком проникнуть к ней в спальню. Если его обнаружат там, маркиз может убить Атенаис, а если даже Роджер сможет выбраться оттуда незаметно, то потеря нескольких драгоценных часов почти наверняка приведет к его аресту и гибели.

Маркиз повысил голос, и его речь стала более быстрой. Роджер еще никогда не слышал, чтобы он говорил так страстно и убедительно. Сверкая голубыми глазами, месье де Рошамбо склонился к архиепископу и излагал свои тезисы. Франция на грани неминуемого хаоса. Спасти монархию могут только церковь и дворянство. Мысли народа необходимо отвлечь от безнадежной путаницы во внутренних делах на внезапные ослепительные триумфы за рубежом. Молниеносное подчинение Соединенных провинций наполнит пустую казну Франции и даст ей передышку для реорганизации. Прежде чем народ успеет вновь задуматься о внутренних бедах, голландские порты станут базами французского флота, и подданные его величества проникнутся духом грядущих побед. Следующим летом можно будет осуществить вторжение в Англию. Осенью 1788 года могущество коварного Альбиона будет сломлено навсегда, а Франция превратится в богатую и процветающую властительницу мировой империи.

Лицо архиепископа оставалось спокойным и бесстрастным. Он продолжал играть тяжелым драгоценным крестом, не давая ни словом, ни жестом малейших указаний на то, какое впечатление произвела на него горячая речь маркиза. Все в комнате знали, что архиепископ — пустой, тщеславный и крайне честолюбивый человек. Месье де Рошамбо предлагал ему путь к спасению от бесчисленных трудностей, справиться с которыми было не под силу весьма ограниченным способностям премьер-министра. Но если этот дерзкий и хитроумный план увенчается успехом, де Бриенн войдет в историю, затмив славу Рони 136, Мазарини, Кольбера и даже Ришелье. Он станет самым могущественным премьер-министром, какие когда-либо были во Франции, и если пожелает, то без особых препятствий добьется тиары понтифика и окончит свои дни на папском престоле. Может ли тщеславный, честолюбивый прелат противостоять такому искушению?

Когда маркиз кончил говорить, в комнате наступило гробовое молчание. Никто не шевелил ни единым мускулом, глаза всех были устремлены на бледное лицо архиепископа. Наконец прелат медленно повернулся к месье де Рошамбо и промолвил:

— Вы правы, месье маркиз. Только смелость и решительность могут спасти Францию от ужасной катастрофы. Могу вас поздравить — ваши доводы убедили меня. Я даю санкцию месье де Монморену написать письмо в предлагаемых вами выражениях лидерам голландских республиканцев, гарантируя им вооруженную поддержку Франции в их восстании против штатгальтера.

Снова наступило молчание. Маркиз был бледен, как привидение, но в его глазах светилось торжество. Внезапно присутствующие дали волю своим чувствам. Когда архиепископ поднялся, чтобы выйти из-за стола, они разразились шумными приветственными криками. Лебезя перед премьер-министром и называя его величайшим государственным деятелем из всех, каких только знала дюжина поколений французов, они сопровождали его вниз, оставив Роджера на десять минут в одиночестве.

Зная, что маркиз и некоторые из гостей вернутся, как только архиепископ сядет в карету, он оставался у своего столика, обуреваемый потоком эмоций.

Предательский захват Соединенных провинций в результате переворота 10 сентября — первый и важнейший шаг заговора, который должен привести к уничтожению Британии, — казался теперь неизбежным. Оставался лишь один, весьма шаткий путь спасения, и вывести на него свою страну мог только Роджер, если Фортуна будет ему благоприятствовать. Он все еще был убежден, что, если Франция столкнется с угрозой немедленной войны с Англией и Пруссией, она не осмелится выполнить свое обещание голландским республиканцам. Конечно, даже узнав о намерениях Франции, британское правительство, по всей вероятности, будет долго колебаться, прежде чем сделает решительный шаг и направит Франции ультиматум, а такое поведение способно все погубить. Но чтобы у правительства был шанс принять верное решение, оно должно располагать всеми фактами, и никто, кроме Роджера, не был в. состоянии переправить эти сведения через Ла-Манш. Было 28 августа, и время приближалось к полуночи, следовательно, оставалось всего двенадцать полных дней до того, как пороховая бочка взорвется. Правительству потребуется по меньшей мере шесть дней для принятия эффективных контрмер по предотвращению переворота. Это означало, что Роджеру нужно за шесть дней добраться до Лондона — а к утру за ним будет охотиться половина полиции Франции.

Юноша все еще был поглощен обрушившейся на него страшной ответственностью, когда месье де Рошамбо вернулся в комнату вместе с господами де Монмореном и де Ренвалем.

— Теперь займемся письмом! — энергично воскликнул маркиз. — А вы, де Ренваль, тем временем распорядитесь, чтобы ваш багаж отнесли вниз, и переоденьтесь в дорожное платье. Нельзя терять ни минуты — чтобы архиепископ за ночь не передумал, утром вы должны быть на пути в Гаагу. Тогда никому не удастся в последний момент лишить нас нашего триумфа.

— Вы правы, маркиз, — согласился де Ренваль. — Я быстро приготовлюсь к отъезду и присоединюсь к вам. — Он быстро вышел.

Маркиз посмотрел на Роджера:

— У вас есть пергамент? Пишите под мою диктовку четким почерком. Адресуйте письмо его превосходительству мейнхееру ван Беркелу, пенсионарию Амстердама, для передачи их превосходительствам членам Генеральных штатов Соединенных провинций и всем, кого это может касаться.

Роджер взял перо и написал адрес, потом записал послание под диктовку маркиза. Документ был кратким и представлял собой ясное и недвусмысленное обещание вооруженной поддержки Франции, если таковая потребуется для учреждения нового голландского республиканского правительства, которому в будущем должна принадлежать вся верховная власть в Соединенных провинциях.

Граф де Монморен подписал письмо и извлек большую печать из обшитой атласом шкатулки, которую принес с собой. Роджер сходил в свой рабочий кабинет за воском, и документ был запечатан штемпелем министра иностранных дел его величества Людовика XVI Французского.

Сославшись на усталость и еще раз поздравив маркиза, месье де Монморен удалился, и Роджер остался наедине с месье де Рошамбо.

Несмотря на железную самодисциплину, маркиз едва мог сдерживать возбуждение, ожидая, когда месье де Ренваль вернется за письмом. Шагая взад-вперед и заложив руки за спину, он бросил Роджеру:

— Это великая ночь, Брюк! Вы удостоились стать свидетелем исторического события. Более года я неустанно трудился, и теперь, отправляя это послание, начинаю собирать урожай. Через год вы увидите плоды моих трудов на благо Франции. Мы будем свидетелями падения алчной и бессовестной Англии. Проклятый остров наконец будет сокрушен, и лилии Франции станут свободно реять над всеми морями.

На момент маска холодной бесстрастности упала с лица маркиза, явив Роджеру всю ненависть и честолюбие, гнездящиеся в его мозгу. Интуиция подсказывала ему, что тщеславный и ничтожный архиепископ падет, словно колос под серпом жнеца, перед этим демоном империализма, В случае успеха плана всемогущим премьер-министром Европы под пятой Франции стане не Ломени де Бриенн, не де Бретей, де Кастри или де Полиньяк, а маршал и герцог де Рошамбо.

Внезапно снаружи послышался шум. Роджер и маркиз повернулись к двери. Она распахнулась, и в комнату, пошатываясь, вошел граф Люсьен.

При виде Роджера он испустил крик удивления и злобы:

— Mort du diable! 137 Никак не мог надеяться обнаружить вас здесь! За эту последнюю дерзость вы поплатитесь головой! — Он обернулся к отцу. — Вам еще неизвестно, какую змею вы здесь пригрели? Этим вечером он ранил меня и убил де Келюса! Мало того, этот пес навлек несмываемый позор на наш дом! Он соблазнил Атенаис!

Роджер опрокинул столик, возле которого он стоял, и бросился к двери. Но было слишком поздно. Привлеченные криками графа Люсьена, двое лакеев уже мчались наверх; в кабинете к ним присоединились Пентандр и месье де Ренваль. Путь был прегражден, а у Роджера не было оружия. Он понял, что попал в западню.

Глава 23

ТРИ БЕГЛЕЦА

Какой-то момент все семеро оставались неподвижны, словно участвуя в драматической tableau vivant 138: трое в комнате и четверо за порогом. Внезапно картина ожила.

— Хватайте его! — крикнул лакеям граф Люсьен. — Хватайте и зовите гвардейцев!

Лакеи стояли позади месье де Ренваля. Когда они бросились выполнять приказ, Роджер, одной рукой отшвырнув в сторону графа Люсьена, захлопнул дверь другой рукой, запер ее и вытащил ключ из замочной скважины, после чего повернулся лицом к отцу и сыну.

— Ломайте дверь! — завопил молодой граф. Снаружи тут же послышались удары.

Лицо маркиза побелело как мел.

— Это не может быть правдой! — с трудом вымолвил он. — Я этому не верю!

Роджер одним ударом отбросил графа Люсьена к позолоченному столу у стены. Повязка на его бедре была окровавлена; слегка приподняв ногу, он ухватился за стол, чтобы не упасть.

— Вы скоро получите доказательства, месье! — крикнул он отцу. — Моя кровь подтверждает то, что я вам сказал, а слуги де Келюса наверняка уже повсюду разболтали о происшедшем.

— Ну и кто в этом виноват? — осведомился Роджер. — Если бы вы не сорвали с меня маску и не дали волю своему языку, никто бы никогда не узнал, кто вызвал де Келюса и почему.

— Маска! Вызов! — воскликнул маркиз. — Что все это значит? Ради Бога, объясните толком, что произошло.

— Де Келюс и я возвращались из Версаля в его дом через Булонский лес, — быстро ответил граф Люсьен. — Нашу карету остановил этот деревенщина со своими друзьями. Они ранили одного из слуг, а потом напали на нас, вынудив защищаться.

— Вы лжете, трусливый убийца! — крикнул Роджер, дрожа от гнева. — Мои друзья сопровождали меня лишь с одной целью — проследить, чтобы все происходило согласно законам чести. Поскольку де Келюс отказался принять вызов, я был вынужден насмешками заставить его драться, но это был честный поединок, пока вы исподтишка не напали на меня сзади и не попытались нанести предательский удар в спину. Даже тогда я в одиночку одолел вас обоих и, оставив у вас на ноге славную отметину, заколол де Келюса.

Маркиз недоверчиво уставился на него:

— Вы убили де Келюса в поединке? Не верю! Он был одним из лучших фехтовальщиков во всей Франции.

Роджер пожал плечами:

— Можете не верить, если хотите. Те, кто видел наш поединок, подтвердят мои слова.

Им приходилось кричать, чтобы слышать друг друга, так как слуги принесли инструменты и пытались взломать дверь, но она была изготовлена из тяжелого дуба и имела крепкий замок, поэтому пока только содрогалась от сыпавшихся на нее тяжелых ударов.

— В чем причина вашей ссоры с де Келюсом? — внезапно спросил маркиз, все еще стараясь добраться до сути ужасного события.

Люсьен ответил за Роджера с присущей ему злобой:

— Он убил графа, чтобы предотвратить его брак с Атенаис. Разве я не сказал вам, месье, что этот вероломный негодяй стал ее любовником? Если бы я не сорвал с него маску, он бы добился своего, оставшись здесь и сохранив Атенаис для себя.

— Это ложь! — рявкнул Роджер. — Я не отрицаю, что люблю Атенаис, но был бы счастлив, если бы она вышла замуж за достойного человека.

Маркиз прикрыл ладонью глаза.

— Вы! — простонал он. — Вы любовник моей дочери! Mon Dieu! Этот позор убьет меня!

Грохот, производимый слугами, выламывавшими дверь, вынудил Роджера еще сильнее повысить голос:

— Я сказал, что люблю ее, но мы не любовники.

— Кто вам поверит? — усмехнулся граф Люсьен. — Во всяком случае, не я.

— Ты прав! — вскричал маркиз. — Marie, Mere de Jesu! 139 Что я сделал, чтобы заслужить такое? Моя дочь бросилась в объятия человека, который мало чем лучше простого мужика!

— Черт бы вас побрал! — огрызнулся Роджер, охваченный внезапной ненавистью. — Я рад, что мне удалось сбить с вас спесь!

Люсьен склонился вперед:

— Значит, ваше благородное происхождение — очередная ложь?

Дверь начала трещать. Кто-то раздобыл лом и пытался приподнять ее с петель. Роджер понял, что времени для споров не осталось.

— Думайте как хотите — меня это не заботит, — ответил он и шагнул к длинному ряду окон.

Но маркиз уцепился за соломинку, которая могла спасти его оскорбленную гордость.

— Как это понять? — осведомился он, преградив Роджеру путь. — Если вы убили де Келюса, значит, вы должны быть великолепным фехтовальщиком. У вас есть право носить шпагу?

Роджер проигнорировал вопрос и крикнул:

— Прочь с дороги — или тем хуже для вас!

Позади послышался голос графа Люсьена:

— Этот человек утверждает, что он племянник графа и что его отец — адмирал английского флота. Аббат де Перигор ручается, что это так.

Поведение маркиза резко изменилось. Из униженного и раздосадованного отца он вновь превратился в политика-империалиста. Маркиз весь напрягся при мысли о страшной опасности, грозящей его планам. Все его замыслы пойдут прахом, если окажется, что он, сам того не подозревая, принял на службу врага.

— Я требую правды! — крикнул маркиз, перекрывая шум. — Вы обманули меня относительного вашего происхождения?

— Да! — рявкнул в ответ Роджер. — Я англичанин и горжусь этим! А теперь уйдите с дороги, или я не посмотрю на то, что вы отец Атенаис!

— Хватай его, Люсьен! — приказал де Рошамбо. — Он не должен выйти живым из этой комнаты!

Дверь трещала и стонала; одна петля уже поддалась, и в верхнем углу зияла щель. Судя по ритмичным ударам, те, кто пытались взломать дверь, использовали тяжелую мебель в качестве тарана.

По приказу маркиза граф выхватил хрупкую придворную шпагу, которую носил, посещая Версаль. Услышав звук клинка, выскальзывающего из ножен, Роджер повернулся. Их разделяли всего два шага, но прежде, чем Люсьен успел сделать выпад, Роджер стиснул кулаки и нанес ему сильный удар правой рукой в подбородок. Падая, молодой человек ударился виском о край стола и со стуком свалился на отполированный до блеска пол. Шпага вылетела из его руки и звякнула о паркет. Люсьен со стоном откатился в сторону и остался лежать неподвижно.

Следя за падением молодого графа, Роджер внезапно заметил письмо лидерам голландских республиканцев. Оно лежало на его маленьком столике, но свалилось на пол, когда Роджер опрокинул столик после неожиданного появления графа Люсьена. До сих пор ему не приходило в голову, что он может ускользнуть с жизненно важным документом. Теперь Роджер понял, что, если это ему удастся, письмо явится неоспоримым доказательством того, что он намеревался сообщить, прибыв в Англию.

Наклонившись, Роджер схватил письмо и сунул его в карман. Потом он снова повернулся и побежал к окнам.

Однако в течение полуминутного столкновения Роджера с Люсьеном маркиз не оставался бездеятельным. Отдав приказ раненому сыну, он бросился в дальний конец комнаты, где на стуле лежала парадная шпага, которую маркиз носил перед собранием. Ухватившись одной рукой за шагреневые ножны, а другой — за украшенную бриллиантами рукоятку, он обнажил шпагу.

Роджер добежал до ряда низких окон и распахнул одно из них, но, бросив взгляд через плечо, понял, что не рискнет попытаться перелезть через подоконник, так как, пока он будет это делать, маркиз нападет на него сзади.

Второй раз ему пришла в голову страшная мысль о сверкающей стали, которая пронзает его спину. Повернувшись, он отскочил от окна и устремился к неподвижному телу Люсьена.

При этом Роджер не сводил глаз с двери. Шум ударов почти оглушил его. Видя, как раскачивается дверь, он понимал, что, несмотря на всю крепость, долго ей не выдержать. А как только толпа слуг ворвется в комнату, все шансы на бегство через окно сведутся к нулю. Они набросятся на него, как стая гончих на изможденного оленя.

По инерции Роджер налетел на стол у стены, попытался ухватиться за его край, но не смог и упал. Маркиз ринулся к нему со шпагой в руке — глаза его были суровы и холодны, как сталь клинка, и не позволяли надеяться на милосердие. Подняв шпагу, он изо всех сил нанес удар сверху вниз, намереваясь разом покончить с ненавистным англичанином.

Роджер рванулся в сторону. Острие шпаги пронзило ткань в дюйме от его ребер и застряло в паркете.

На момент возникла патовая ситуация. Роджер был пригвожден к полу, но и маркиз не мог вытащить клинок — первый пытался освободиться, второй отчаянно выдергивал шпагу. Ткань и дерево поддались одновременно.

Шпага высвободилась столь внезапно, что маркиз едва не опрокинулся назад. Пока он пытался восстановить равновесие для нового удара, Роджер успел откатиться дальше и ухватить рукоятку шпаги графа Люсьена. Выбираясь из-под большого овального стола, он ударился головой о крышку, упал лицом вниз и вылез на его дальней стороне.

Мрачный, молчаливый и безжалостный, маркиз вновь бросился к нему. Сделав шаг назад, Роджер занял оборонительную позицию. Шпаги противников были легкими, но смертоносными. Они со звоном скрестились, ловя сверкающей поверхностью лучи все еще горевших свечей.

Вооружившись, Роджер вновь обрел надежду на спасение. Победа над де Келюсом придавала ему уверенность в своем мастерстве фехтовальщика. Ему казалось, что пятидесятилетнему мужчине, который к тому же редко упражняется, не выдержать в схватке с ним более полудюжины выпадов, однако вскоре он убедился, что цыплят считают по осени.

Де Рошамбо был недурным фехтовальщиком и дрался с холодным, расчетливым коварством. Он не делал попыток обезоружить противника, а старался затянуть время, уверенно защищаясь. После того как маркиз парировал три быстрых выпада, Роджер разгадал его намерения. Он выжидал, пока дверь рухнет и вооруженная толпа слуг ринется ему на помощь.

Роджер знал, что должен быстро закончить поединок, иначе его схватят. Вновь устремившись в атаку, он скользнул своим клинком по клинку противника, так что рукоятки шпаг соприкоснулись, а потом резко повернул запястье. Движение было крайне рискованным, так как Роджер при этом терял равновесие, но он рассчитывал, что запястье маркиза окажется слабее, чем его. Какую-то секунду решение оставалось в руках богов, затем рука маркиза поддалась и выронила шпагу, со звоном ударившуюся об овальный стол.

На момент в глазах маркиза мелькнула нерешительность, потом, рискуя получить удар шпагой, он с голыми руками бросился на Роджера. Чтобы не убивать противника, Роджеру оставалось только одно. Наклонив клинок назад над плечом, он изо всех сил ткнул головкой эфеса в лицо нападавшему. Золоченый шарик ударил маркиза над левым глазом.

С громким криком — первым звуком, который он издал после начала поединка, — маркиз рухнул к ногам Роджера.

Повернувшись, Роджер бросил быстрый взгляд на дверь. Замок и одна петля все еще держались, но обе верхние панели были выломаны, и один из лакеев пытался протиснуться сквозь дыру. Полный дурных предчувствий насчет того, какой прием ему окажут во дворе, Роджер снова побежал к окну.

Обычно в это время конюхи уже спали, но прошло немногим более четверти часа после отъезда участников собрания, поэтому за прошедшие несколько минут их легко могли растолкать.

Открыв одну секцию окна, Роджер выглянул во двор: К своему облегчению, он не обнаружил там поджидающую его еще одну группу слуг месье де Рошамбо. Очевидно, наверху никому не пришло в голову, что он может рискнуть выпрыгнуть из окна.

Внизу было темно — нигде не было заметно никаких признаков жизни. У ворот стояла карета, которая, как решил Роджер, должна была доставить месье де Ренваля в Гаагу.

Зажав шпагу в зубах, он занес ногу над подоконником. Из полосы тени позади кареты появилась какая-то фигура и что-то ему крикнула, но слова разобрать не удалось, так как в этот момент дверь поддалась с ужасающим треском.

Перебросив через подоконник другую ногу, Роджер повернулся и, держась за подоконник, свесил ноги вниз. Теперь он смотрел в комнату. Дверь рухнула, когда злополучный лакей все еще протискивался в дыру. Его голова и плечи оказались под дверью, а ноги нелепо дрыгались в воздухе. Никто не пытался ему помочь. Десяток слуг, возглавляемых де Ренвалем, ворвались в комнату и устремились к Роджеру.

Молясь, чтобы человек у кареты не напал на него прежде, чем он придет в себя после падения, юноша правой рукой вынул шпагу изо рта, подержался около секунды левой рукой за подоконник, а потом разжал пальцы.

Согнув колени, чтобы смягчить удар, Роджер приземлился на ступни, потерял равновесие и упал навзничь. Несколько секунд он лежал на спине, хватая ртом воздух. Но топот ног по булыжникам заставил его перевернуться и подняться на колени.

Де Ренваль и остальные, стоя у окон, кричали, чтобы привлечь внимание конюхов или кого-нибудь еще, кто мог бы помешать бегству Роджера. Слыша их крики, он понимал, что если немедленно не уберется со двора, то его схватят через несколько минут. Его единственная надежда состояла в том, чтобы справиться с человеком, бежавшим к нему, и выбраться на улицу.

Неожиданное прибытие графа Люсьена лишило Роджера шанса прихватить свои сбережения, а крики не давали ему возможности оседлать лошадь. Вместо того чтобы скакать с полным кошельком, опередив преследователей на несколько часов, ему предстояло спасаться бегом от следующей за ним по пятам погони. А он еще даже не покинул двор! Если ему не удастся быстро разделаться с человеком, который был уже почти рядом, кучер закроет ворота, и он окажется в ловушке:

Эти мысли бешено проносились в голове Роджера, когда он, все еще оглушенный падением, поднялся на ноги и повернулся к фигуре, мчавшейся к нему из темноты. Прислонившись к стене и с трудом переводя дыхание, Роджер приготовился к защите.

Внезапно, когда его глаза привыкли к темноте, Роджер увидел, что человек, хотя и был при шпаге, не делал попыток ее вытащить. В следующую секунду знакомый голос крикнул:

— Быстро к карете! Не задерживайтесь, иначе вас схватят!

С чувством изумления и благодарности Роджер узнал своего друга, виконта де ла Тур д'Овернь.

С радостным криком он рванулся к воротам, но, не пройдя и трех шагов, вспомнил, что оставил свою собственную шпагу в углу у двери. Прекрасный толедский клинок сопровождал его через все удачи и невзгоды с первого дня прибытия во Францию более четырех лет назад, а прошедшим вечером отлично ему послужил. Ради выигрыша нескольких минут Роджер не мог бросить его.

В конюшнях появился свет факелов. Сверху все еще доносились крики. В сотне шагов от Роджера слышались ответные возгласы конюхов, выбежавших во двор. Не обращая внимания ни на них, ни на отчаянные призывы виконта поторопиться, он подбежал к двери, бросил позолоченную рапиру графа Люсьена и схватил свою простую, но смертоносную шпагу.

Когда Роджер сбежал со ступенек, группа конюхов находилась всего в пятидесяти шагах от него, но де ла Тур д'Овернь обнажил шпагу и был готов прийти ему на помощь. Секундой позже двое друзей бежали к карете.

— Благодарю вас! — на бегу пропыхтел Роджер. — Какое счастье, что вам пришло в голову привести карету и ждать здесь на случай, если я окажусь в отчаянном положении.

Виконт рассмеялся:

— Не могу принять вашу благодарность, mon ami. Я думал, что вы уже на пути в Англию. Пять минут назад я услышал наверху ваш голос и голос месье де Рошамбо, понял, что вы ссоритесь, и задержался, чтобы узнать причину.

Когда они добежали до кареты, Роджер увидел, что это всего лишь наемный экипаж, запряженный одной лошадью, но размышлять не было времени: вопящая толпа конюхов находилась в нескольких десятках шагов, а кучер был готов к немедленному отъезду.

У задней стороны кареты они разделились, помчались к дверцам с обеих сторон, открыли их и вскочили в темный салон. Кучер щелкнул кнутом, лошадь рванулась вперед, и карета покатилась по улице.

Роджер споткнулся, упал на колени и ударился головой о что-то твердое, хотя и податливое. Протянув руку, чтобы ухватиться за что-нибудь, он коснулся складок дорогого шелка. Послышался испуганный возглас, но Роджер, прежде чем услышать его, узнал аромат, более сильный, чем заплесневелый запах старой кареты. В темноте салона сидела Атенаис.

Виконт, знавший о ее присутствии, сел рядом с ней. Роджер, поднявшись с колен, опустился на противоположное сиденье. Фонарь у ворот на момент осветил улыбающиеся лица виконта и Атенаис.

— Что… что все это значит? — запинаясь от волнения, произнес Роджер.

В темноте послышался мелодичный голос виконта:

— Мы бежим. Это решение было принято под влиянием момента, но я уверен, что мы о нем не пожалеем.

Вслед за этим прозвучало нежное сопрано Атенаис:

— Я скорее умру, чем пожалею об этом! Вашему вдохновению и преданности, месье, я обязана спасением от монастыря. — Она склонилась вперед и положила руку на колено Роджера. — А у тебя, мой дорогой младший сын мельника, мы оба в неоплатном долгу за то, что ты убил дракона.

Пока карета ехала по улице, оставив позади слуг месье де Рошамбо, Роджер пытался привести в порядок свои мысли. Он не сомневался, что она поступила правильно, согласившись на предложение виконта бежать.

— Вы приняли превосходное решение, — сказал Роджер. — Для вас обоих это означает то, что было возможным несколько месяцев назад, когда никто из нас еще не думал о де Келюсе. Но что привело вас к нему?

— Тут мы снова у вас в долгу, — ответил виконт. — Решение родилось в результате нашего с вами разговора, когда мы возвращались с места дуэли. Вы сказали мне, что Атенаис была бы рада выйти за меня замуж, не скрывая при этом ваших с ней отношений. После того как мы расстались, я задумался о нашем положении, и мне внезапно пришла в голову мысль спасти ее от гнева отца.

— Вы ничем мне не обязаны, — возразил Роджер. — Это дерзкое решение целиком принадлежит вам. Для него требовалось немалое мужество, учитывая, что у вас не было времени на подготовку и что маркиз наверняка будет вас преследовать.

— Сомневаюсь, — промолвила Атенаис. — Гениальность замысла месье виконта в том, что он здорово замутил воду. Увезя меня, он создал мне защиту от скандала, который разразился бы из-за вас. Так как виконт сопровождал вас к месту дуэли, прежде чем бежать со мной, все будут думать, что вы вдвоем с ним замыслили этот план и убили де Келюса из дружбы к нему, а не из любви ко мне. Мой отец далеко не глуп. Он не позволит своему гневу лишить его возможности спасти фамильную честь.

Роджер чувствовал, что ее доводы логичны. Если бы отец поймал Атенаис и заточил ее в монастырь, это явилось бы признанием того, что слухи, распространяемые о дуэли слугами де Келюса, правдивы, в то время как бегство с таким знатным дворянином, как де ла Тур д'Овернь, придавало истории романтический ореол и спасало репутацию девушки.

— Пожалуй, вы правы, — подумав, сказал он, — но, так как в этом случае месье виконт оказывается соучастником убийства де Келюса, вам нужно как можно скорее добраться до Бретани. Наш достойный кучер смог вывезти нас с улицы Сент-Оноре, но вы должны без отлагательств пересесть в более быстрый экипаж.

— Все уже устроено, — отозвался виконт. — Вернувшись к себе, я дал Жаку указания относительно нашего путешествия. Сейчас мы едем на встречу с ним у красной мельницы на Монмартре. Когда я отправился к особняку Рошамбо, Жак упаковывал мои вещи и должен был нанять почтовую карету с шестью лошадьми.

— А почему он ждет вас на Монмартре? — спросил Роджер. — Это на севере Парижа, а дорога в Бретань идет на запад.

Де ла Тур д'Овернь улыбнулся в темноте:

— Я обещал нашему кучеру хорошее вознаграждение, если он будет беспрекословно повиноваться, но это не помешает ему все рассказать, когда его начнет допрашивать полиция. Если кучер будет думать, что мы поехали по Амьенской дороге, это может сбить их со следа хотя бы на несколько часов, а нам придется сделать не такой уж большой круг.

— Придумано ловко, — согласился Роджер. — Но объясните, как вам удалось забрать Атенаис без всякого шума? Мадам Мари-Анже должна была поднять крик на весь дом.

— Бедная Мари-Анже, — засмеялась Атенаис. — Мы оставили ее запертой в уборной.

— Все было на удивление просто, — добавил виконт. — Когда я добрался до особняка Рошамбо, было почти половина двенадцатого, но я потребовал сообщить Атенаис, что у меня для нее спешные новости, и, к счастью, она еще не легла. Атенаис приняла меня вместе с мадам Вело, и я, как вы просили, сообщил ей обо всем происшедшем без утайки.

— Конечно, с моей стороны жестоко смеяться, — снова заговорила Атенаис, — но, когда вспоминаешь, как все произошло, это кажется очень забавным. Как только Мари-Анже узнала, что у нас с тобой почти год был тайный роман под самым ее носом, она свалилась в обморок — не знаю, от потрясения или от страха перед моим отцом. Это дало месье виконту шанс умолять меня спасти себя и сделать его счастливым.

— А когда мадемуазель согласилась довериться мне, я отнес ее дуэнью в уборную и запер ее там, — продолжал де ла Тур д'Овернь. — Десять минут, пока Атенаис собирала свои драгоценности и вещи, были весьма тревожны, но все прошло благополучно. Я также опасался, что, увидев ее выходящей из дому вдвоем со мной, слуги помчатся сообщать месье маркизу о столь необычном явлении и он прикажет задержать нас, прежде чем мы доберемся до кареты. Но мы не встретили ни души — вестибюль был пуст, и нам удалось выйти незаметно.

— Я, сам того не зная, расчистил вам путь, — улыбнулся Роджер. — Все слуги собрались в моем рабочем кабинете, пытаясь взломать дверь между ним и кабинетом месье маркиза.

— Но что заставило вас вернуться в особняк Рошамбо? Я думал, вы уже на пути в Гавр или в Кале.

Роджер испытывал угрызения совести, обманывая своих друзей, но они ничего не знали о запутанных международных делах, и он сомневался, что сможет их убедить, будто его предательство в отношении месье де Рошамбо оправдано желанием предотвратить войну.

— Я вернулся, чтобы забрать мои деньги и кое-какие вещи, — ответил Роджер. — Но, увы, мне это не удалось. К счастью, отправляясь в Медонский лес, я на всякий случай положил в карман десять луидоров. По возвращении мне пришлось присутствовать на совещании, которое проводил месье маркиз, и, если бы я ушел до его окончания, это вызвало бы ненужные вопросы. Совещание закончилось около полуночи, и только я собрался ускользнуть, как появился граф Люсьен. Он все рассказал отцу, что и вызвало шум, который вы слышали.

Карета замедлила скорость, взбираясь на крутой холм Монмартра, и Роджер поведал о том, к чему привело появление графа Люсьена. Едва он успел закончить, как они поднялись на холм и свернули в сторону Клиши. Проехав четверть мили, карета остановилась возле большой мельницы. За окошком появился человек, который открыл дверцу. Это был Жак, который доложил, что почтовая карета готова к отъезду.

Они вышли, и, пока Роджер провожал Атенаис к почтовой карете, виконт щедро расплатился с кучером наемного экипажа. После этого двое друзей отошли в сторону, чтобы их не слышали слуги.

— Каким маршрутом вы направитесь? — спросил де ла Тур д'Овернь.

— В Дьепп, так как это ближайший от Парижа порт, — ответил Роджер.

— Все равно до него сотня миль, и вам придется скакать всю ночь, чтобы опередить курьеров, которых отправят во все порты с описанием вашей внешности. Рана графа Люсьена, оказавшись не настолько серьезной, чтобы задержать его в Медоне, лишила нас преимущества во времени, на которое мы рассчитывали. Должно быть, он и его отец сейчас в министерстве полиции, и, если месье де Крон окажется на месте, приказы о нашем аресте появятся в течение часа.

— Знаю, — мрачно согласился Роджер. — А мне еще нужно найти лошадь хотя бы для первого этапа моего путешествия.

— Жак привел две мои лошади вместе со своей. Лучшую из них я использовал для поездки в Медон и обратно, так что она сейчас мало на что способна, но вы можете взять другую.

— С благодарностью воспользуюсь вашим предложением.

— Вам придется скакать двадцать четыре часа, делая только краткие остановки для смены лошадей. Думаете, вы сможете продержаться в седле так долго после того, что вам уже пришлось пережить?

— Это беспокоит меня больше всего, — признался Роджер. — Если бы я мог перед выездом отдохнуть несколько часов, то справился бы достаточно легко, но, к сожалению, это невозможно.

Де ла Тур д'Овернь задумался.

— А почему бы вам не отправиться с нами в Бретань? — предложил он. — Там бы вы могли скрыться на некоторое время. Мои люди никогда вас не выдадут, а через неделю я смогу найти надежного капитана, который доставит вас в Англию.

Роджер испытывал сильное искушение согласиться но необходимость добраться до Лондона к 3-му или, в крайнем случае, к 4 сентября и дополнительная опасность, которую навлекло бы на друзей его присутствие, убедили его, что он должен полагаться только на себя.

— С вашей стороны это в высшей степени великодушно, — сказал Роджер, — но нам лучше разойтись. Основная погоня будет за мной. Если люди месье де Крона выяснят, что я поехал в Нормандию, они едва ли станут беспокоиться из-за вас. Но если они узнают, что я в одной карете с вами, нам всем несдобровать. Поймав нас, они отправят в Париж и нас двоих, и Атенаис.

— В этом есть смысл, — кивнул виконт. — Все же я опасаюсь, что вы можете свалиться с лошади от усталости, не доехав до Дьеппа. Хотя подождите! Я попрошу кучера довезти нас до Манта. Это посредине между вашим и нашим маршрутами. Таким образом, мы не оставим следов на дорогах, которыми должны воспользоваться, по мнению наших преследователей. В Манте мы разделимся, но до него добрых тридцать миль, и вы сможете отдохнуть в карете. Это даст вам шанс добраться до Дьеппа, не свалившись в обморок.

Роджер почти не колебался. Если бы он упал с лошади и застрял на дороге, курьеры месье де Крона наверняка обогнали бы его. Шансы переплыть Ла-Манш уменьшились бы во много раз, так как к тому времени, когда он добрался бы до порта, каждый капитан располагал бы описанием его внешности.

— Да, — согласился Роджер, — это не только даст мне несколько часов для отдыха, но и уменьшит расстояние, которое я должен проехать верхом, до семидесяти пяти миль. С удовольствием поеду с вами до Манта.

Когда она направились к почтовой карете, Роджер бросил последний взгляд на Париж. Несмотря на поздний час, во многих мансардных окнах еще горел свет, и полный контрастов город не производил впечатления спящего. Под мириадами крыш сотни аристократов и тысячи состоятельных буржуа, облаченные в шелка и атлас, с напудренными волосами, мушками и моноклями, пускали деньги на ветер за бесчисленными игорными столами или сидели за роскошным ужином со своими любовницами, в то время как в пять раз большее количество слуг подражали своим хозяевам, одновременно завидуя им и ненавидя их, а в пятьдесят раз большее число других людей, усталых, нищих и голодных, вкушали жалкий отдых, который позволяла им полная горя и нужды жизнь.

Луна, появившись из-за облаков, серебрила тесные, неровные ряды крыш, оставляя в густой тени открытые пространства. Скользя взглядом по излучине реки, Роджер увидел остров Сите, обширный четырехугольник дворца, а за ним темное пятно садов Тюильри. Деревья сбросят листву всего несколько раз, и там будет установлена Мадам Гильотина, чтобы делать свою кровавую работу, карая виновных и невинных со слепым бесстрастием.

Если бы Джорджина была рядом, ее причудливый дар мог позволить ей разглядеть зловещую тень гильотины, но сейчас Роджера интересовало, увидит ли он когда-нибудь Париж свободным человеком или будет привезен сюда через несколько дней закованным в кандалы узником, чтобы встретить позорную смерть на виселице.

— Скорее! У нас мало времени! — окликнул его месье де ла Тур д'Овернь, и Роджер, подбежав к почтовой карете, влез внутрь. Жак уже сидел верхом, держа поводья двух лошадей. Когда Роджер захлопнул дверцу, кучер щелкнул кнутом, и карета тронулась.

Проезжая мимо ферм и ветряных мельниц, разбросанных на холмах Клиши, путешественники говорили друг с другом, но, добравшись до деревни Аньер, погрузились в молчание. Все трое ощущали реакцию на недавние часы тревоги и напряжения; дорога была широкой и ровной, а карета упруго и ритмично покачивалась, оказывая усыпляющее действие на усталых пассажиров, и, еще не доехав до южной излучины Сены к востоку от Сен-Жермена, они крепко заснули.

Проснувшись через два часа, путешественники находились во дворе гостиницы «Большой олень» в Манте. Такие почтовые станции работали круглосуточно, и ночные конюхи уже выбежали, чтобы сменить лошадей. Спустя несколько минут дверь гостиницы открыл заспанный слуга в наброшенной на плечи куртке и с фонарем в руке. Он пригласил их войти и выпить по стакану вина, пока конюхи будут возиться с каретой.

Де ла Тур д'Овернь вынул часы и посмотрел на них.

— Сейчас всего половина четвертого — мы вполне успеваем, а я, признаюсь, чертовски проголодался. Думаю, мы можем потратить двадцать минут на то, чтобы перекусить. Что вы на это скажете?

Атенаис улыбнулась и оперлась на его руку:

— Говорят, что первый долг жены — заботиться о земных благах ее супруга, поэтому заказывайте что хотите, а я тоже что-нибудь съем, чтобы не оставить вас в одиночестве.

— Я съем все, что нам подадут, — поддержал ее Роджер. — Теперь я тоже ощущаю, что пропустил ужин.

Слуга провел их в гостиную и подал холодный окорок, хлеб, масло, сыр и две бутылки «Короны». Хотя ночь была не холодной, путешественники ели и пили, сидя у камина. Они сознавали, что медлить нельзя и что Роджеру вскоре придется расстаться со своими спутниками, но тем не менее не находили тем для разговора.

Поев и выпив стакан вина, виконт обратился к Атенаис:

— Я должен сделать кое-какие дополнительные приготовления к нашему путешествию, мадемуазель, поэтому прошу меня извинить. Я вернусь минут через десять.

Роджер понял, что де ла Тур д'Овернь воспользовался голодом как предлогом, чтобы привести их в гостиницу с великодушным намерением дать его спутникам возможность попрощаться наедине.

Когда дверь за виконтом закрылась, двое влюбленных инстинктивно рванулись друг к другу, но одновременно сдержались, и Роджер покачал головой.

Атенаис, думая о том же, печально улыбнулась:

— Мои губы больше не принадлежат тебе, но ты всегда будешь владеть частью моего сердца.

— А ты — моего, моя прекрасная принцесса, — ответил Роджер. — Хотя я жалею, что мне не хватает смелости умолять тебя забыть обо мне, ибо твой жених заслуживает, чтобы ты сделала его счастливым.

— И я сделаю это, можешь не бояться. Пойдя наперекор традиции и заведя возлюбленного до брака, я намерена придерживаться эксцентричного образа действий и оставаться верной мужу.

— Это разумное решение, — вздохнув, согласился Роджер. — Не будь виконт таким прекрасным человеком, я бы сходил с ума от ревности, но честность вынуждает меня признать, что он более достоин тебя, чем я.

— Не говори так, милый младший сын мельника. Ни один рыцарь во Франции и Англии не мог бы быть более галантным и преданным по отношению к своей даме, нежели ты.

Роджер улыбнулся:

— Все это хорошо для старинных романов, но, когда дело доходит до брака, требуются более солидные качества. Виконт тоже дрался ради тебя — просто мне больше повезло. Он любит тебя так же преданно, как и я, и обладает качествами, которые у меня отсутствуют. Я часто лгу, чтобы достичь своей цели, а виконт никогда так не поступит. Я по натуре авантюрист и, хотя в отношении тебя испытывал сильное искушение, едва ли когда-нибудь женюсь, в то время как он являет собой образец настоящего мужчины, который предназначен для того, чтобы стать любящим мужем и отцом.

Эти слова дорого обошлись Роджеру, но он хотел убедить Атенаис, что она немногое теряет, расставаясь с ним, и таким образом быстрее склонить ее сердце к будущему супругу.

Роджер был обескуражен, когда Атенаис с упреком воскликнула:

— О Роже, Роже! Тебе незачем превозносить качества виконта и принижать свои. Разве я не говорила тебе, что буду ему хорошей женой и что этот брак имеет и для него, и для меня лучшие перспективы, чем любой другой, который могли бы устроить для нас наши родители. Но женщины любят мужчин не за их достоинства. Если что-нибудь могло заставить меня полюбить виконта, так это его великодушие, с которым он оставил нас наедине, чтобы ты снова мог заключить меня в свои объятия. А ты теряешь драгоценные минуты, болтая глупости!

Глаза Атенаис наполнились слезами, и Роджер, забыв обо всех благих намерениях, прижал ее к своей груди. Несколько секунд они сжимали друг друга в объятиях, потом Атенаис сняла со среднего пальца кольцо с крупным сапфиром и надела его на левый мизинец Роджера.

— Возьми его, — промолвила она с печальной улыбкой. — Оно не понадобится тебе, чтобы помнить обо мне, но ты можешь им воспользоваться в случае нужды. Это кольцо подарил мне де Келюс в день помолвки, так что я все равно не стану его носить. А мне будет приятно думать, что его подарок помог тебе в трудную минуту.

Когда Роджер поблагодарил Атенаис, она подошла к столу и налила два стакана вина. Дав один Роджеру, девушка подняла другой и сказала:

— За наши воспоминания и нашу будущую дружбу.

Роджер повторил ее слова, и они выпили вино.

Атенаис и Роджер еще держали в руках пустые стаканы, когда де ла Тур д'Овернь вернулся в комнату.

Девушка отвернулась, скрывая заплаканные глаза, но он сделал вид, что ничего не заметил, и с улыбкой обратился к Роджеру:

— Я выбрал и осмотрел самую лучшую из свежих лошадей в конюшне — она уже оседлана и ждет вас снаружи. То, чем мы друг другу обязаны, нельзя выразить словами, поэтому не будем даже пытаться. Лучше пожелаем друг другу счастливого пути и возобновления нашей дружбы. Быть может, пройдет не так много времени до нашей новой встречи. Давайте выпьем за это.

— Вы выразили мои мысли лучше, чем я мог бы это сделать, — улыбнулся в ответ Роджер. Наполнив свой стакан, он выпил вместе с виконтом. Потом все трое вышли в ночную темноту.

— Вам лучше ехать в Жизор, а оттуда в Гурне, — посоветовал во дворе виконт.

— А какой дорогой поедете вы? — спросил Роджер. — Я бы хотел это знать, когда буду думать о вас.

— Мы поедем в Эвре и должны добраться туда к шести. Там я надеюсь отыскать священника, который обвенчает нас.

— Да пребудут с вами мои молитвы за ваше счастье.

— А с вами — мои молитвы за вашу удачу.

Атенаис уже сидела в карете. Когда виконт опустился рядом с ней, она протянула Роджеру свою точеную руку. Склонившись к ней, он поцеловал кончики ее пальцев, потом бросил последний взгляд на прекрасное лицо, которое очаровало его четыре года назад, когда Атенаис была еще ребенком. Роджер вновь видел его гордым, сердитым, печальным, обезображенным болезнью и, наконец, прекраснейшим лицом любимой женщины. Голубые глаза все еще были полны слез, но теперь они нежно улыбались ему. Он отпустил руку девушки и закрыл дверцу.

Прежде чем карета выехала со двора, Роджер сел на лошадь, которую придерживал конюх. Минутой позже шестерка лошадей уже мчала его возлюбленную и его друга на северо-запад. Повернув лошадь на северо-восток, Роджер поскакал галопом, спасая свою жизнь и надеясь добраться до Англии с письмом, которое могло предотвратить войну.

Глава 24

НАГРАДА — ТЫСЯЧА ЛУИДОРОВ

Роджер выехал из «Большого оленя» ровно в четыре, а без четверти шесть он уже натягивал поводья во дворе гостиницы «Бланмон» в Жизоре. В конюшне он сменил свою лошадь на гнедого мерина и через пять минут снова был в пути.

С рассветом крестьяне стали выходить в поле, но Роджер не обращал внимания ни на них, ни на сельскую местность, по которой он ехал. Все его мысли были сосредоточены на том, чтобы держаться на ровной почве и не утомлять без нужды лошадь.

К семи часам он прибыл в Гурне, сменил гнедого мерина на кобылу той же масти в гостинице «Северная» и поскакал в сторону Нефшателя. Этот участок пути был длиннее предыдущего, и возбуждающее действие хорошего вина, выпитого Роджером в Манте, вскоре закончилось. К тому же сразу после восьми начался дождь, затруднявший путешествие, поэтому он добрался до Нефшателя только в четверть десятого.

Роджер проехал более пятидесяти миль, но ему оставалось преодолеть еще двадцать пять. Последний участок пути был самым длинным, поэтому, спешившись во дворе гостиницы «Золотой лев», он решил отдохнуть.

Войдя в таверну, Роджер заказал кофе с коньяком и медленно потягивал его, откинувшись на спинку стула и вытянув ноги. Без четверти десять он вышел под дождь, взобрался на оседланную для него резвую чалую лошадь и поскакал по дороге в Дьепп.

Порывы ветра направляли струи дождя ему в лицо. Не покрыв и половины расстояния, Роджер ощутил страшную усталость. Колени и мышцы бедер сильно болели от долгих часов, проведенных верхом, седло натерло ему кожу в двух местах, а скользкие вожжи также причиняли боль, когда он стискивал их левой рукой. Несмотря на физические неудобства, Роджер не сомневался, что сможет добраться до Дьеппа, но его беспокоила погода, ухудшавшаяся с каждой милей по мере приближения к побережью. Он опасался, что суда не смогут выйти в море.

В четверть первого Роджер подъехал на взмыленной лошади к заставе на окраине Дьеппа и спросил дорогу к гавани. Он промок до костей, руки и ноги смертельно болели, но все путешествие из Парижа заняло около двенадцати часов. Роджер не сомневался, что обычному курьеру не одолеть такое расстояние менее чем за восемнадцать часов, поэтому, выехав из Парижа на час или два раньше агента, которого месье де Крон мог направить в Дьепп, он считал, что имеет часов восемь форы и сможет выбраться, если только какое-нибудь судно отплывет до наступления темноты.

Однако на пирсе, откуда отправлялись пакетботы в Ньюхейвен, оправдались худшие опасения Роджера. Ему сообщили, что судно, обычно отплывающее в шесть вечера, не сможет выйти в море из-за бури на Ла-Манше.

Роджер знал, что первые расспросы о нем будут сделаны на официальной почтовой станции, поэтому он отправился в маленькую гостиницу «Бравый моряк» на набережной Генриха IV и оставил там лошадь. После этого, усталый и промокший, он провел два часа, перебираясь из одной пивной в районе гавани в другую в поисках капитана, который согласится отплыть в Англию, невзирая на шторм.

В обычных обстоятельствах деньги, которые имел при себе Роджер, легко могли бы побудить какого-нибудь бедного рыбака предпринять подобное путешествие, но никто не согласился бы на это в такую погоду. Ему пришло в голову, что Атенаис имела в виду именно эту «нужду», давая ему кольцо де Келюса, поэтому он показал его нескольким капитанам рыбачьих посудин, предлагая в обмен на немедленный переезд в Англию.

Роджер полагал, что кольцо с красивым сапфиром, окруженным мелкими бриллиантами, стоит по меньшей мере сотню луидоров, но рыбаки только качали головами. Один за другим они замечали, что ни золото, ни драгоценные камни не понадобятся человеку, если он гниет на дне морском, и что волны слишком высоки даже для пакетбота, а отплывать на их маленьких суденышках было бы чистым самоубийством.

Незадолго до трех часов Роджер осознал, что дальнейшие усилия бесполезны. Ни просьбы, ни деньги не заставят ни одного шкипера отплыть сегодня из дьеппской гавани. В посещаемых им пивных он выпивал по рюмке коньяку, чтобы поддержать угасавшую энергию, но теперь чувствовал себя полностью истощенным и знал, что если заснет, то не проснется до утра.

К утру местные власти, несомненно, начнут охотиться за ним. Агент месье де Крона наверняка выяснит, что беглец выехал из «Золотого льва» в Нефшателе на чалой лошади, а узнав, что ее нет на почтовой станции, быстро отыщет кобылу в «Бравом моряке», так что проводить там ночь было весьма рискованно. Поэтому Роджер направился в другую маленькую гостиницу — «Жирный каплун», неподалеку от церкви Святого Иакова — и снял там комнату.

Поднявшись наверх, Роджер опустошил свои карманы, снял мокрую одежду и отдал ее горничной высушить на кухне, после чего обнаженным свалился на кровать. Он до того устал, что, несмотря на все тревоги, почти сразу же погрузился в глубокий сон, лишенный сновидений.

Роджер проспал шестнадцать часов и проснулся незадолго до восьми утра. Все его тело одеревенело, но голова была ясной, и он ощущал страшный голод. Однако, не обращая на это внимания, Роджер вскочил с кровати и подбежал к окну. При виде серой пелены дождя он с проклятием отвернулся и, заметив на стуле принесенную горничной высохшую одежду, стал быстро натягивать ее на себя.

Спустившись, Роджер сразу же спросил хозяина о перспективах сегодняшнего отплытия пакетбота, но получил ответ, что за ночь погода ухудшилась и ни один корабль, безусловно, не покинет порт, пока не прекратится буря. Роджеру оставалось только утешиться двумя крутыми яйцами и бифштексом, которые ему подали на завтрак в столовой.

Удивленный хозяин заставил его понервничать, заявив, что он, «должно быть, переодетый англичанин». На момент Роджер подумал, что вызвал его подозрения в связи с описанием, которое за ночь могли передать хозяевам гостиниц; потом он осознал, что спустя несколько лет вновь очутился на побережье, где английские обычаи хорошо известны, и что хозяин просто шутит.

Тем не менее Роджер понимал, что прошедшей ночью курьер месье де Крона должен был добраться до Дьеппа и что полиция утром начнет прочесывать город. Так как он прибыл в «Жирный каплун» без шляпы, пальто и багажа, то, если хозяина начнут расспрашивать, подозрение быстро падет на него. Поэтому после завтрака он расплатился по счету и покинул гостиницу.

Несмотря на дождь и ветер, Роджер отправился в гавань убедиться, что корабли не станут отплывать. Гавань была почти пустой, и старый морской волк, связывавший трос под навесом, сказал ему, что, даже если ветер утихнет, что очень маловероятно, волны будут слишком высоки, чтобы какое-нибудь судно вышло в море ранее чем через двадцать четыре часа.

Проклиная погоду, подвергшую его жизнь опасности, Роджер решил изменить свою внешность. Купив большой полотняный саквояж, он посетил лавку ношеной одежды, где приобрел рваный плащ и матросскую вязаную шапку. Надев их на себя, дабы скрыть свои волосы и одежду, в которой покинул Париж, Роджер отправился в более дорогую лавку, где купил матросские башмаки, синие штаны и бушлат, пальто с тройным воротником и шляпу с низким квадратным верхом и блестящей кожаной лентой, какие часто носили офицеры торговых судов.

Запихнув покупки в саквояж, Роджер понес его к дальней стороне канала, ведущего из гавани в море, где он утром заметил несколько сараев и недостроенных судов. Во время ливня никто не работал, поэтому Роджер зашел в один из деревянных сараев и переоделся в обновки, не опасаясь, что ему помешают. После этого он заплел на затылке волосы в косичку, завязав ее лентой по морскому обычаю. Связав парижскую одежду в узел, Роджер набил его камнями и, подойдя к краю воды, бросил в море.

С величайшей неохотой Роджер расстался с элегантными кавалерийскими сапогами из мягкой кожи и дорогими кружевами на обшлагах и воротнике, но он понимал, что носить их было бы чистым безумием, так как они сразу же выдали бы его.

Вернувшись к городскому участку гавани, Роджер внезапно сообразил, что раз уж ему придется провести в Дьеппе по меньшей мере еще одну ночь, то его увидит меньше людей, если он снимет не комнату в очередной гостинице, а квартиру в частном доме. Завидев табличку с надписью «Улица д'Экосс» 140, он счел это хорошим знаком и свернул туда. Пройдя сотню ярдов, Роджер наткнулся на аккуратный маленький дом с тщательно выведенными буквами на окне первого этажа: «Apartement a louer» 141.

Дверь открыла невероятно толстая женщина, которая, пыхтя и задыхаясь, повела его наверх в скудно меблированные, но чистые спальню и гостиную. Роджер для виду немного поторговался, заставив хозяйку включить в стоимость квартиры завтрак, уплатил задаток и снова вышел где-нибудь перекусить.

Поев в захолустном ресторанчике, Роджер купил бутылку вина и холодные закуски на ужин, вернулся в дом на улице д'Экосс и, так как ему было больше нечего делать, лег в кровать.

Впервые после того, как он покинул улицу Сент-Оноре, отправляясь на дуэль с де Келюсом, у Роджера было время подумать о водовороте событий, захватившем его. Дуэль казалась ему происшедшей по крайней мере неделю назад; при этом у него сложилось смутное впечатление, будто Атенаис, если все прошло хорошо, вышла замуж за виконта де ла Тур д'Овернь только сегодня утром. Но после минутного размышления он осознал, что Атенаис, по всей вероятности, является мадам виконтессой уже не менее тридцати часов. Была среда, 30 августа, — день, когда Атенаис должна была стать женой де Келюса, — и в то время как долгая ночь с понедельника на вторник оказалась наполненной событиями, запечатлевшимися в уме Роджера, вторник прошел для него почти незаметно из-за утренней усталости И сна, занявшего большую часть дня.

Подумав о роковом совещании, Роджер достал письмо, подписанное графом де Монмореном, и перечитал его. Он снова порадовался удаче, предоставившей ему в руки столь важный документ. Несмотря на его переписку с таинственным мистером Гилбертом Максвеллом, британское правительство едва ли без колебаний сочло бы его слова решающим доказательством в столь важном деле. Учитывая торговый договор и значительное улучшение отношений с Францией, сообщение Роджера явилось бы для британских властей величайшей неожиданностью, и сомнения в его правоте могли удержать их от принятия решительных мер, прежде чем изложенные им факты не будут проверены. Но именно в немедленном ультиматуме состояла единственная надежда предотвратить захват Францией голландских портов.

Теперь Роджер понимал, что, прибыв в Лондон без письма, он едва ли мог рассчитывать спасти положение, в то время как содержание послания и подпись министра иностранных дел не требовали дальнейших подтверждений намерений Франции.

Свернув драгоценный пергамент в тугой рулон, Роджер обвязал его веревкой и повесил на шею наподобие медальона, дабы не рисковать выронить его из кармана. Потом он снял с пальца кольцо с сапфиром, так как оно было слишком ценным для простого моряка, и, также привязав его к веревке, повесил на шею.

Около семи Роджер съел холодный ужин и выпил бутылку белого ароматного «Шато Куте» из поместья маркиза де Люр-Салюс. В половине девятого он задул свечу и вскоре заснул.

Роджер проснулся при первых лучах рассвета, просачивавшихся сквозь тонкие занавески, слез с кровати и подошел к окну. Дождь все еще капал, но значительно ослабел, а ветер прекратился. Первым импульсом юноши было немедленно одеться, но, вспомнив, что ни одно судно не отплывет, пока море не успокоится, он вернулся в постель.

В семь утра неопрятная горничная принесла ему завтрак. Поев, Роджер встал, оделся и отправился в порт. Там по-прежнему не было заметно никакой деятельности, а пакетбот, стоявший у мола, не обнаруживал признаков подготовки к выходу в море. У береговой оконечности мола стояла большая доска объявлений, и Роджер двинулся к ней, надеясь получить информацию об отплытии.

У доски находился коренастый мужчина средних лет, с густыми бровями, который читал большое объявление, занимавшее половину пространства доски и, судя по чистоте, приклеенное совсем недавно. Встав рядом с ним и посмотрев на объявление, Роджер почувствовал, будто его желудок внезапно опрокинулся. Текст гласил:

«ВНИМАНИЕ!

Властями разыскивается особо опасный преступник. Пятьсот луидоров будет уплачено министром полиции его величества месье де Кроном или любым аккредитованным представителем Французского королевства за информацию, приведшую к взятию живым или мертвым некоего РОДЖЕРА БРУКА. Вышеупомянутый субъект — англичанин, называющий себя сыном британского адмирала и племянником графа Килдонена. Тем не менее он бегло говорит по-французски, как будто является уроженцем этой страны, и в течение нескольких лет выдавал себя за выходца из провинции Эльзас по фамилии БРЮК.

Это высокий худощавый мужчина около двадцати одного года, обладающий стройной фигурой, приятной внешностью и здоровым цветом лица. Волосы длинные, темно-каштановые; глаза ярко-голубые, с темными ресницами. У него прямой нос, крепкий подбородок и хорошие зубы.

Он элегантно одевается и обладает манерами дворянина. Когда его видели в последний раз, на нем были вишневый атласный жакет, красные саржевые бриджи для верховой езды, коричневые ботфорты, кружевные манжеты и жабо.

Дополнительное вознаграждение в пятьсот луидоров будет выплачено тому, кто вернет похищенный документ, который, очевидно, имеет при себе вышеописанный преступник. Упомянутый документ представляет собой письмо, подписанное месье графом де Монмореном, министром иностранных дел его величества.

Вышеупомянутый РОДЖЕР БРУК, он же Брюк, разыскивается по обвинению в убийстве, краже и измене. Внимание!

НАГРАДА — ТЫСЯЧА ЛУИДОРОВ!»

Предлагаемое вознаграждение было необычайно высоким, демонстрируя, что враги Роджера стремились поймать его любой ценой. Роджер был вынужден признать, что ненависть, которую испытывали к нему отец и сын де Рошамбо, не помешала им дать достаточно лестное описание его внешности, однако точность портрета вызвала у Роджера страх, что теперь его может опознать первый встречный.

Вспомнив, что ему хватило здравого смысла сменить одежду, он испустил вздох облегчения, но в следующую секунду оцепенел от испуга. Коренастый мужчина, стоявший рядом, повернулся и уставился ему прямо в лицо.

— Вы на редкость подходите под это описание, месье, — заметил незнакомец. — Я редко видел такие ярко-голубые глаза, как у вас.

Роджер с усилием изобразил улыбку:

— Нет-нет, я честный моряк, и содержимого моего кошелька никогда не хватило бы на атлас и кружева.

— Вы могли избавиться от них, — задумчиво произнес мужчина. — Рост у вас тоже подходящий, и вы только что показали мне два ряда отличных зубов.

Роджер не мог определить, действительно ли этот человек его подозревает или же рассматривает его сходство с описанием преступника как простое совпадение, покуда мужчина не заговорил вновь, прищурив близко посаженные глаза:

— Что это вы делаете на причале в такую погоду? Sang de Dieu! 142 Думаю, вы и есть тот самый английский убийца и пытаетесь сбежать на свой чертов остров!

Чувствуя, что его душа уходит в пятки, Роджер быстро огляделся вокруг. От большей части набережной их скрывали деревянные домики компании почтово-пассажирских перевозок. Вблизи никого не было видно, но мужчина выглядел крепким и сильным. Он наверняка будет сопротивляться и поднимет шум, прежде чем Роджеру удастся его нокаутировать, а даже на самой безлюдной улице может внезапно собраться толпа при малейших признаках тревоги. Поэтому Роджер решил попытаться обвести его вокруг пальца.

— Слушайте, mon ami, — серьезно заговорил он. — Вы ошибаетесь. Если хотите, я пройду вместе с вами в полицию и докажу им в вашем присутствии, что я — Жюльен Катрво из Рена, бретонец по происхождению и второй помощник капитана торгового судна «Королева Тобаго», которое сейчас стоит в Гавре. Но для этого придется послать за документами в мою квартиру в дальнем конце города, и я потеряю целое утро. Я приобрел место в дилижансе до Гавра. Если я на него опоздаю, то не вернусь туда к вечеру, и мой корабль может отчалить без меня. Это причинит мне значительные неудобства и потери. Если вы из-за ваших диких фантазий принудите меня к этому, я не только подам на вас иск за задержку без ордера и понесенные мною убытки, но разыщу вас и так отделаю дубинкой, что вы не обрадуетесь. Ну что, хотите рискнуть?

Человек колебался. Тысяча луидоров была целым состоянием для бедняка. Но то, что говорил о себе его собеседник, звучало вполне солидно и, если это правда, было чревато для него большими неприятностями. Подумав, он пожал плечами и сказал:

— Я не хотел оскорбить вас, месье. Но вы должны признать, что достаточно походите на описание этого преступника, чтобы вызвать подозрения.

— Возможно, — сердито отозвался Роджер, — но тем не менее я не имею к нему никакого отношения. Желаю всего наилучшего. — И, повернувшись на каблуках, он зашагал прочь неторопливой, но решительной походкой.

Хотя блеф сработал, разговор здорово напугал Роджера. Ему с трудом удавалось идти не спеша и не оглядываться, чтобы посмотреть, не побежал ли его недавний собеседник на поиски agent de ville 143.

Свернув в первую же улицу, Роджер пустился бегом.

Перейдя на шаг через полмили, он едва перевел дыхание. Роджер понимал, что, независимо от того, отплывет этим вечером пакетбот или нет, для него рискованно даже приближаться к причалу снова, так как этот человек может подстерегать его там вместе с агентом полиции. Более того, хотя шторм кончился, он уже не осмелится искать шкиперов рыбачьих судов и просить их перевезти его. Слишком многие из них видели его во вторник в одежде, в которой он прибыл из Парижа, и, увидев его вновь, несомненно, заметят сходство с описанием разыскиваемого преступника, о котором, должно быть, говорил весь город. К тому же чалую лошадь уже наверняка обнаружили, и это доказывало, что он избрал Дьепп для попытки перебраться в Англию, поэтому каждая лишняя минута, проведенная здесь, была чревата тем, что его опознают и схватят. Так что нужно как можно раньше выбраться из города, решил юноша.

Убегая, Роджер заблудился, но, заметив в противоположном конце узкого переулка полоску моря, свернул в него и, добравшись до эспланады, быстро нашел дорогу домой. По пути туда он решил двигаться вдоль берега в надежде найти судно в какой-нибудь небольшой гавани, где о нем еще ничего не известно. Собрав вещи, Роджер расплатился с толстой хозяйкой и, выйдя из города через юго-западную заставу, направился по дороге в Фекан.

Как только последние дома Дьеппа исчезли из поля зрения, Роджер нашел подходящую ложбинку в песчаных дюнах и снова занялся маскировкой. Недавний разговор с человеком на причале убедил его, что он все еще слишком походит на джентльмена и должен придать себе более убогую внешность. Сбросив пальто и шляпу с квадратным верхом, Роджер зарыл их в песок и снова натянул старый бушлат и матросскую шапку, но прежде обвязал голову шелковым платком и натянул его на один из чересчур красноречивых голубых глаз, словно повязку.

Двинувшись дальше, Роджер стал обдумывать дополнительные меры, с помощью которых он мог бы сбить со следа ищеек месье де Крона. Ему внезапно припомнилось то, что в объявлении он был охарактеризован как англичанин, свободно говорящий по-французски. Ясно, что агенты будут разыскивать человека, внешне походящего на француза, а не на англичанина. Таким образом, он может применить двойной блеф, назвавшись англичанином и с трудом говоря по-французски.

Пройдя еще милю, Роджер дополнил эту идею решением выдать себя за английского контрабандиста, застрявшего во Франции после недавнего плавания. Повязка на глазу и шпага, с которой он не пожелал расстаться, придавали ему внешний облик моряка-авантюриста. Контрабандная торговля приносила неплохие деньги жителям прибрежных деревень, и местные рыбаки относились к контрабандистам по-дружески, так что их едва ли удивило бы его желание переправиться через пролив и вернуться домой.

Проведя много времени в постели в течение последних двух дней и ночей, Роджер полностью оправился от усталости после долгой скачки и шагал по дороге в куда лучшем настроении, чем пребывал в последнее время, тем более что на небе наконец появилось солнце. Вскоре после полудня он остановился перекусить в придорожной таверне и после часового отдыха продолжил путь. К пяти часам Роджер прошел восемнадцать миль и добрался до маленького порта Сен-Валери-ан-Ко.

К своей крайней досаде, он обнаружил, что гавань почти пуста, а в море виднеется около пятнадцати судов. Это могла быть только рыбачья флотилия, отплывшая, по-видимому, около часа назад.

Приблизившись к причалу, Роджер увидел двух человек, которые грузили свежие овощи на двухмачтовый барк. Чтобы добраться до него, ему нужно было пройти мимо таможни, и на доске снаружи он вновь заметил треклятое объявление, предлагавшее тысячу луидоров за его поимку живым или мертвым.

При виде его Роджер едва не дал стрекача, но понял, что такие объявления, должно быть, развешаны на всех причалах от Дюнкерка до Бреста и что если он хочет вернуться в Англию, то ему не миновать риска быть опознанным. Роджер знал, что безопаснее всего было бы где-нибудь спрятаться на несколько недель, но в таком случае ему пришлось бы отказаться от попытки предотвратить захват голландских портов, а ничто на свете не могло его к этому принудить.

Приготовившись к неприятностям, он подошел к более высокому из двух грузчиков и спросил, мешая английский и французские слова, когда и куда отплывает барк.

— Он отплывает с ночным отливом, около четырех утра, — ответил грузчик. — Конечно, если позволит погода — рыбачья флотилия два дня не могла выйти в море из-за бури. Барк идет с грузом в Фалмут.

Роджер притворился, что не совсем понял, и, пока грузчик повторял информацию более медленно, напряженно думал: «Фалмут чертовски далеко от Лондона, а я уже потратил три дня на путешествие. Переезд через пролив займет почти два дня, а добираться от Корнуолла до Лондона по меньшей мере тридцать часов. Учитывая непредвиденные задержки, я едва ли смогу оказаться в Уайтхолле раньше, чем утром 5 сентября. Для действий у правительства останется четверо суток. Все же лучше это, чем ничего, так что мне повезет, если я смогу уговорить капитана взять меня на борт».

Поблагодарив собеседника, Роджер спросил имя капитана и, узнав, что его зовут Рапно, раскачивающейся походкой поднялся по трапу.

Капитан Рапно сидел в своей каюте. Это был высокий седоватый мужчина с золотыми серьгами в ушах и крюком вместо левой руки. Оторвавшись от счетов за погрузку, он устремил на Роджера не слишком дружелюбный взгляд.

Чтобы утвердиться в роли моряка, Роджер начал беседу, спросив, не нужны ли на барке матросы.

Капитан покачал седеющей головой:

— Нет, у меня набран полный экипаж. К тому же вы англичанин, верно? — Услышав утвердительный ответ, капитан сердито продолжал: — Терпеть не могу англичан. Залп английского фрегата оставил меня без левой руки, и с тех пор я никогда не нанимал англичан. Убирайтесь отсюда!

Видя, что его шанс ускользает, Роджер кратко изложил искаженную версию своей истории, напомнил, что война окончилась почти пять лет назад и что нельзя так долго копить злобу из-за причиненных ею бед, наконец вытащил кошелек и предложил уплатить за проезд.

— Сколько у вас там? — осведомился слегка умиротворенный капитан Рапно.

— Семь луидоров и несколько франков, — ответил Роджер на чудовищном французском. — Мне нелегко расстаться с моими сбережениями, но я уплачу вам пять луидоров.

— За семь я так и быть возьму вас.

— Но тогда я останусь без гроша, — запротестовал Роджер. — Хотите шесть?

— Семь, и ни на су меньше, — упорствовал капитан.

— Если я соглашусь, вы предоставите мне каюту и будете обращаться со мной, как с пассажиром?

— Да. Я не взял третьего помощника, так что можете занять его каюту и кормиться за моим столом. Только деньги вперед, а то вы, чего доброго, смоетесь потихоньку, когда мы прибудем в порт.

Роджер с неохотой отсчитал деньги, понимая, что, если барк по какой-то причине не сможет отплыть, ему вряд ли удастся заставить алчного капитана вернуть их назад и что в таком случае он окажется в отчаянном положении беглеца с пустым кошельком.

Сунув деньги в карман, Рапно проводил Роджера по узкому коридору под низкой кормой, пинком ноги открыл дверь в каморку, три четверти которой занимала койка, и оставил юношу одного.

К чувству облегчения, которое испытывал Роджер, обеспечив наконец себе переезд в Англию, примешивалось нетерпеливое ожидание того, чтобы барк поскорее покинул порт. Каждый час казался длинным, как день, причем с приближением темноты время не стало тянуться быстрее. Роджеру было нечем себя занять, и хотя он опасался без особой необходимости показываться морякам на борту, но чувствовал, что торчание в жалкой каюте до вечера может возбудить подозрения.

В шесть часов Роджера, бесцельно шатавшегося по судну, позвали ужинать с капитаном и его двумя помощниками — молчаливым нормандцем и низеньким чернобородым марсельцем. Оба, очевидно, боялись однорукого Рапно как огня, поэтому трапеза прошла невесело.

В полночь Роджер подумал, не лечь ли ему спать, но решил, что все равно не сможет заснуть, пока судно не отчалит, поэтому провел оставшиеся часы, меряя шагами палубу. Он постоянно беспокоился из-за погоды, зная, что при малейших признаках шторма Рапно не выйдет в море. Роджеру казалось, будто ветер начинает свежеть, но, к его колоссальному облегчению, незадолго до четырех утра свисток боцмана призвал команду занять свои места.

Сен-Валери был маленькой гаванью, поэтому туда нечасто заходили суда даже такого относительно небольшого размера, как барк, поэтому они почти целый час маневрировали на мелководье, но к пяти часам паруса были подняты, и судно закачалось на волнах. Утомленный тревогой Роджер наконец смог вернуться в тесную каюту и плюхнуться, не раздеваясь, на койку.

Он проспал почти до полудня, и его первой сознательной мыслью после пробуждения было, что погода испортилась вновь. Корабль болтало из стороны в сторону, и дождь хлестал в иллюминатор. Поднявшись, Роджер поплелся к грязному умывальнику, наскоро освежился и направился в основную каюту, служившую также офицерской столовой.

Капитан и его второй помощник только что уселись за второй завтрак — оба явно пребывали в дурном расположении духа. Выяснилось, что барк не стал бы отплывать прошлой ночью, если бы они не опаздывали в Фалмут, но теперь Рапно сожалел о своем решении. Роджер молчал, притворяясь, что не понимает большую часть того, что говорилось за столом. Он благодарил Бога за то, что какой-то скоропортящийся груз вынудил Рапно выйти в море, и не возражал, чтобы судно проделало путь на боку, лишь бы смогло высадить его в Англии. Но через несколько часов его чувствам было суждено резко измениться.

После полудня Роджер мог думать только о своем чудесном спасении от шпаги де Келюса, от рук маркиза и Люсьена де Рошамбо и от агентов месье де Крона и поэтому не слишком ощущал усиления качки. Но к вечеру все паруса постепенно были убраны, и барк остался с обнаженными мачтами наедине с бурей и свистящим в снастях ветром.

Волны становились все выше, закрывая горизонт, и корабль превратился в своего рода центр миниатюрного мира, полностью изолированного в котле пенящейся, бурлящей воды.

Роджер воображал себя хорошим моряком, но это оказалось не соответствующим действительности. Уцепившись за пиллерс, он содрогался от приступов рвоты. Злясь на самого себя, он пополз в свою каюту, но, несмотря на избавление от полуденной пищи, жгучая тошнота не отпускала его.

Последующие двадцать четыре часа не могли привидеться Роджеру даже в самом худшем из ночных кошмаров. При этом его даже не могли оставить наедине с его мучениями. Рано утром капитан Рапно ногой распахнул дверь каюты Роджера и позвал его помогать управляться с помпами, так как крышку носового люка сорвало бурей и волны заливали трюм.

Из-за полного истощения, а не из-за отсутствия желания помочь Роджер оставался глух к крикам капитана и не поднимался с койки. Но это его не спасло. Осведомившись, какого черта он выдавал себя за моряка, Рапно с проклятиями схватил канат, завязанный морским узлом, и стал нещадно хлестать им Роджера по ногам и спине.

Со стоном Роджер поднялся, пытаясь сопротивляться, но в теперешнем состоянии он был не соперник рассвирепевшему капитану, который, продолжая наносить ему удары по плечам, погнал его вперед по накренившейся палубе.

Когда Роджер из последних сил трудился у помп, вода захлестывала его до колен, и ему искренне хотелось, чтобы судно пошло ко дну, положив конец его мучениям. Должно быть, Роджер в конце концов потерял сознание и его отнесли назад в каюту, так как, очнувшись, он обнаружил себя вновь лежащим на своей койке.

Шторм продолжался весь день, и Рапно еще дважды безжалостно гонял Роджера к помпам. Но перед последним разом один из матросов дал юноше кружку кофе, смешанного с бренди, которую он умудрился выпить, после чего почувствовал себя лучше.

Буря начала стихать, и, хотя Роджер все еще поворачивал железные ручки скрипящих помп вместе с тремя крепышами матросами, чувство юмора начало возвращаться к нему. Ему пришла в голову вся нелепость ситуации, когда с элегантным месье шевалье де Брюком, о ком, должно быть, говорил весь Версаль как о победителе грозного графа де Келюса, обращались, словно с галерным рабом. Он также подумал, насколько был прав, отказавшись от морской службы, так как если подобное возможно в начале сентября, то оказавшиеся в море в холодные зимние месяцы, должно быть, испытывают поистине адские муки.

Ночью Роджера не беспокоили, и он проспал до одиннадцати утра. Проснувшись, он, к своему удивлению, чувствовал себя неплохо и даже ощущал голод. Выйдя на палубу, Роджер обнаружил, что море успокоилось и барк скользит под половиной парусов по маслянистым волнам. Оглядевшись, Роджер увидел берег, и его сердце учащенно забилось при мысли, что это, должно быть, Англия.

Вскоре пробили восемь склянок, и Роджер направился в главную каюту. Там уже был чернобородый марселец, который, покуда они ждали Рапно, чтобы приступить к еде, описал Роджеру ситуацию. Юго-западный ветер сбил их с курса на несколько миль, и теперь они плыли на запад вдоль побережья Сассекса.

Роджер снова потерял счет времени, но быстро выяснил, что сегодня воскресенье, 3 сентября. К своему ужасу, он осознал, что прошло шесть суток со времени его отъезда из Парижа, но из-за шторма он находился к Лондону не ближе, чем в Сен-Валери, так что сможет передать драгоценную бумагу в Уайтхолл не ранее 7-го числа. Даже если правительство будет действовать немедленно, было невероятным, что они успеют вовремя передать инструкции британскому министру в Гааге, чтобы он смог остановить мятеж, назначенный на 10 сентября.

Вошел Рапно и стал отпускать за едой саркастические замечания насчет моряцких достоинств Роджера, а тот, воспользовавшись притворным недостатком знания французского, делал вид, что ничего не понимает. Юноша был слишком обеспокоен задержкой, угрожавшей цели его путешествия, чтобы обращать внимание на насмешки.

Когда Роджер снова вышел на палубу, все паруса были подняты, и, судя по очертаниям берега, барк находился значительно ближе к нему, чем утром. К двум часам судно проходило мимо восточной оконечности острова Уайт, и Роджер, с тоской глядя на знакомые места, сожалел об отсутствии крыльев, которые позволили бы ему добраться до них. Когда появился мыс Святой Екатерины на южной оконечности острова, Роджеру внезапно пришла в голову блестящая идея. Почему бы не попросить капитана Рапно зайти в гавань на западе острова, спустить шлюпку и высадить его на берег?

Роджер сразу же осознал, какие огромные преимущества это ему бы предоставило. Из Лимингтона он мог бы за ночь добраться верхом до Лондона и дать правительству шесть дней, чтобы заявить Франции о своих намерениях в отношении Соединенных провинций. Более того, высадившись с несколькими франками в кармане в Фалмуте, где он никого не знал, Роджер мог столкнуться с трудностями в добывании денег, необходимых для путешествия в Лондон. С другой стороны, Лимингтон был его домом, и мать наверняка отыскала бы для него несколько гиней. Он мог взять лошадь в конюшне и выехать в течение часа.

Роджер подумал о Рапно. Однорукий капитан не отличался любезностью. Его согласие можно было только купить, а карманы Роджера были почти пусты. Внезапно он вспомнил о кольце де Келюса. Это должно решить проблему.

Расстегнув куртку, Роджер развязал веревку на шее, снял с нее кольцо и сунул его в карман, потом снова завязал узел, чтобы не потерять драгоценный документ, все еще привязанный к веревке. Подойдя к рубке, в которой капитан разговаривал с помощником-марсельцем, он просунул голову внутрь и сказал:

— Будьте любезны, капитан, на два слова.

Рапно поднялся с деревянной скамьи и направился к двери.

— Ну? — осведомился он. — Что вам нужно?

Роджер вежливо коснулся вязаной шапки, потом ткнул большим пальцем через плечо:

— Мой дом недалеко отсюда, и с вашей стороны было бы огромной любезностью, если бы вы высадили меня где-нибудь возле Нидлс.

Капитан скривил губы:

— А почему я должен сворачивать с пути из-за вас? Из-за проклятой погоды я и так опоздаю в Фалмут на пять дней, и часть моего груза гниет в трюме. У меня нет времени высаживать пассажиров.

— Бросьте, — запротестовал Роджер, указывая на маленькую, широкую в поперечнике яхту, которая скользила по их правому борту. — Вам нужно всего лишь ослабить немного парус и окликнуть яхту. Она подойдет к борту и, несомненно, подберет меня.

— Не стану я ослаблять парус, — сердито буркнул Рапно. — Я сговорился доставить вас в Фалмут и сделаю это, но будь я проклят, если потеряю хотя бы один порыв попутного ветра ради кого бы то ни было.

Роджер показал кольцо с сапфиром:

— Мне необходимо поскорее попасть домой. Я очень не хочу расставаться с этим кольцом, но отдам вам его, если вы выполните мою просьбу.

Рапно прищурился при виде драгоценности.

— Если камень подлинный, оно стоит прибыли от дюжины рейсов, — медленно произнес он.

— Сапфир подлинный! — заверил его Роджер. — Клянусь вам.

Марселец подошел к капитану и бросил подозрительный взгляд на Роджера.

— Должно быть, у англичанина на берегу очень срочное дело, — заметил он, — если он предлагает такую драгоценность.

— Англичанин! — воскликнул Рапно, сверкнув глазами. — Mort de la vie! 144 Это же тот самый преступник, объявление про которого мы читали!

— Ventre du diable! 145 Вы правы! — вскричал марселец. — Теперь я узнаю его по описанию!

— Хватайте его! — рявкнул Рапно, бросаясь вперед. — Если мы запрем его в трюме и привезем назад во Францию, то получим в награду тысячу луидоров!

Какой-то момент Роджер был ошарашен неожиданным и ужасающим исходом его плана. Несмотря на все мучения прошедших двух дней, он чувствовал себя в безопасности, по крайней мере, от смерти на французской виселице. Теперь же ему снова угрожала постыдная участь преступника. Если они схватят его, то свяжут и заткнут ему в рот кляп, так что он может проторчать несколько дней в зловонном трюме, покуда барк будет стоять в фалмутской гавани, без всякой надежды на спасение. Мысль о том, что он потерпит неудачу, когда Англия совсем рядом, была для него невыносима. Когда моряки рванулись к нему, Роджер сунул кольцо в карман, отскочил назад и выхватил шпагу.

Оба француза вытащили ножи. Рапно оглянулся и крикнул рулевому:

— Бросай штурвал, Антуан! Зови боцмана! Скажи ему, чтобы принес мушкеты!

Роджер понимал, что не может терять ни секунды. Не дожидаясь нападения, он нанес Рапно молниеносный удар шпагой.

К его радости, клинок пронзил плечо капитана, заставив его с криком боли выронить нож.

Однако хитрый марселец пригнулся, проскользнул под шпагой Роджера и попытался ударить его ножом снизу вверх.

Только крен судна спас Роджера от удара в живот. Шагнув назад он высвободил шпагу и повернулся ко второму противнику.

Теперь крики слышались по всему кораблю. Немногие из матросов понимали причину схватки, но, видя, что их офицеров атакуют, они устремились по трапам на корму.

Роджер вновь сделал выпад. Острие шпаги кольнуло марсельца под подбородок, и он с криком отшатнулся, вцепившись пальцами в кровоточащую шею.

Временно избавившись от двух нападавших, Роджер прыгнул к борту. Ближайший матрос только ступил на корму, но Рапно подобрал свой нож и снова бросился на Роджера.

Перекинув ногу через низкий фальшборт, Роджер внезапно повернулся, склонился вперед и сделал очередной выпад. Рапно взмахнул своим крюком, но было слишком поздно — сверкающий клинок, подброшенный вверх его собственным жестом, порезал ему лицо от подбородка до угла глаза.

Ухватив левой рукой ножны, Роджер спрятал в них шпагу. Тем временем один из матросов кинулся к нему, размахивая тяжелым железным штырем, который, однако, лишь просвистел над головой юноши. Увернувшись от удара, Роджер прыгнул за борт и с плеском упал в воду.

С трудом вынырнув, он жадно втянул в себя воздух, понимая, что опасность отнюдь не миновала. Когда Роджер перелезал через фальшборт, несколько матросов во главе с боцманом бежали по палубе с мушкетами и пистолетами в руках, а до берега оставалось больше мили. -

Его единственная надежда заключалась в маленькой яхте, покачивавшейся на волнах примерно в четверти мили от борта барка. Роджер смотрел на нее, падая в воду. Привлеченный криками и стрельбой на корме барка, экипаж яхты повернул ее в подветренную сторону, чтобы подойти ближе и посмотреть, что происходит.

Быстро плывя к яхте, Роджер поднял голову и закричал:

— A moi! A moi! 146

Вспомнив, что находится в родных водах, он стал кричать по-английски:

— Помогите! Я англичанин! Спасите меня!

Позади раздался выстрел из мушкета, за ним еще один. Пуля угодила в воду на расстоянии фута от головы Роджера, но люди на яхте услышали его и подбадривали криками.

Волна ударила Роджеру в лицо, на момент ослепив его. По необъяснимой причине перед его невидящими глазами возник образ Джорджины, как и в тот незабываемый день, более четырех лет назад, предсказывающей ему судьбу, глядя в стакан воды. «Тебе грозит страшная опасность, — говорила она. — Ты плывешь, сжимая в зубах важный документ».

Роджер тотчас же вспомнил о письме. Если оно промокнет, чернила расплывутся и текст может стать неразборчивым. Повернувшись на спину, он расстегнул пуговицы на шее и вытащил маленький свиток пергамента. Когда еще двое матросов на барке выстрелили в него, Роджер сжал свиток в зубах, снова перевернулся и поплыл к яхте.

Теперь она была почти рядом, и Роджер узнал человека, стоявшего на корме у румпеля. Это был старый генерал Кливленд из Викерс-Хилла. Ветеран побагровел от гнева, грозя кулаком матросам на барке и крича:

— Черт бы вас побрал, безмозглые лягушатники! Как вы смеете стрелять в британских водах? Я магистрат и отдам вас под суд! Я обращусь в Адмиралтейство, и за такие штучки вас высекут, протянут под килем и расстреляют! Я научу вас, проклятые пираты, как стрелять в англичанина!

Брань старика звучала небесной музыкой в ушах Роджера. Спустя минуту незнакомый молодой человек втащил его на палубу яхты. Роджер свалился на доски, тяжело дыша.

Генерал, все еще дрожа от возмущения, продолжал изрыгать угрозы и проклятия в адрес экипажа барка. Он, безусловно, понимал, что является отличной мишенью для пуль французов и что они вряд ли понимают хотя бы одно слово из его криков. Но его поза была достаточно красноречивой. Французы перегнулись через борт с оружием в руках, тупо глядя на генерала, но больше не осмеливались стрелять.

Все еще задыхаясь, Роджер поднялся на ноги и поплелся на корму.

— Вы появились как раз вовремя, сэр, и я чрезвычайно вам признателен, — пропыхтел он. — Грубоватый язык британского генерала — как раз то, в чем нуждались эти негодяи.

Генерал удивленно уставился на него:

— Выходит, вы меня знаете? Кто вы такой, черт побери? — Внезапно его взгляд прояснился. — Провалиться мне на этом месте, если это не мальчишка Кристофера Брука! Ну, будь я проклят!

Экипаж яхты составляли двое племянников генерала, и, когда старик повернул свое судно назад к Соленту, Роджер изложил ему самую сокращенную версию своих приключений, какую только мог придумать, — что французы преследуют его из-за участия в дуэли и что капитан барка пытался не дать ему высадиться в Лимингтоне.

Без четверти шесть Роджер снова поблагодарил спасителей и минутой позже шагнул на британскую землю, сияя от радости, что он смог осуществить свой план и теперь доберется в Лондон достаточно рано, чтобы правительству хватило времени на принятие мер.

Почти бегом Роджер поднялся на холм и направился по усаженной липами улице к своему дому. Калитка в западной стене была приоткрыта. Проскользнув внутрь, он увидел мать, срезавшую с клумбы астры всего в тридцати футах от него. Захлопнув калитку, Роджер бросился к ней, крича:

— Матушка! Матушка, дорогая!

Леди Мэри обернулась, бросила один взгляд на высокую, мокрую и грязную фигуру, уронила корзину и воскликнула:

— Дитя мое!

В следующий момент она плакала от радости в объятиях сына.

Через пять минут Роджер снимал мокрую верхнюю одежду в кухне, покуда кухарка, Полли и еще одна незнакомая служанка суетились, готовя горячий посеет 147, который, как настаивала мать, ему нужно было выпить, дабы уберечься от простуды.

Когда Роджер спросил, остались ли в доме какие-нибудь его старые вещи, которые он мог бы надеть, леди Мэри рассмеялась:

— Мальчик мой, ты забыл, сколько прошло лет. Такой красивый мужчина ни за что не влезет в одежду упрямого мальчугана, которого я потеряла так давно. Иди в комнату отца и возьми один из его халатов, а потом приходи в гостиную,: так как мне не терпится услышать новости.

Сделав, как велела ему мать, и войдя в гостиную, Роджер заметил:

— Вещи отца наверху, значит, он дома. Как он теперь относится ко мне?

Улыбка на лице леди Мэри сменилась обеспокоенным выражением.

— Боюсь, дорогой, что его отношение не изменилось. После того как ты покинул нас, отец даже запретил мне упоминать при нем твое имя. Сейчас он в Пайлуэлле, обедает с мистером Роббинсом, и вернется не раньше половины девятого или девяти. Но я очень прошу тебя, Роджер, чтобы ты повидался с ним и попытался помириться. Мое сердце разрывается из-за того, что двух самых близких мне людей по-прежнему разделяет старая ссора.

— Хорошо, — пообещал Роджер. — Только не сегодня, так как я должен через час отправиться в Лондон.

— Так скоро! — воскликнула леди Мэри.

Роджер кивнул:

— Да, матушка. Мне придется позаимствовать костюм отца и лошадь в конюшне, а также все деньги, которые вы сможете мне дать, так как мое дело отчаянно важное и срочное. Но я обещаю вам, что вернусь, как только выполню то, что должен, и сделаю все возможное, чтобы помириться с отцом ради вас, если не ради самого себя.

— А что у тебя за дело, Роджер? — спросила его мать. — Можешь рассказать мне о нем? До прошлого месяца ты все сообщал мне в письмах. Но меня очень удивляет, что ты вернулся в одежде нищего матроса и оказался втянутым в какие-то отчаянные дела.

Роджер рассказал ей о дуэли и о том, что перед бегством из Парижа он завладел крайне важной информацией, которая, по его мнению, окажется ценной для правительства.

Леди Мэри улыбнулась:

— Как похоже на моего храброго мальчика спасти бедную девушку от ненавистного брака! Не думаю, что твое возвращение без гроша в кармане помешает примирению с отцом. Напротив, это смягчит его куда больше, чем если бы ты вернулся богачом, привезя нам роскошные подарки.

— Если не считать ближайшего будущего, я не собираюсь попрошайничать ни у него, ни у вас, — заверил ее Роджер. — Четыре года во Франции, по крайней мере, научили меня зарабатывать себе на жизнь. Благодаря приобретенному опыту, я не сомневаюсь, что скоро найду себе хорошее место. Но, к сожалению, я не могу задерживаться. Пока я поднимусь наверх и переоденусь, пожалуйста, приготовьте мне что-нибудь поесть.

Спустя полчаса, одетый для верховой езды, Роджер наслаждался доброй английской пищей, покуда его мать хлопотала вокруг него.

Когда он поел, леди Мэри дала ему пятнадцать гиней и сказала:

— Я не смогла приготовить для тебя оседланную лошадь, так как Джим Баттон на свадьбе у своей кузины в Бьюли. Но в конюшне стоит бурая кобыла, на которой ты привык ездить, а также прекрасный гнедой жеребец, недавно купленный твоим отцом. Лучше возьми кобылу, потому что жеребца, наверное, нужно заново подковать.

Поблагодарив мать, Роджер нежно поцеловал ее и поспешил в конюшню. Было около восьми, и уже стемнело, но он знал, где висит конюшенный фонарь и что на полке под ним лежат кремень и трут.

В конюшне царил полный мрак, но Роджер быстро нащупал трут и кремень, высек огонь и зажег фонарь.

Внезапно Роджер услышал сзади какой-то звук. Полуобернувшись, он увидел приближавшуюся к нему темную фигуру. В колеблющемся пламени свечи в фонаре она отбрасывала чудовищную тень на стену и потолок. Верхняя ее часть состояла из конической шляпы с плоским верхом, покрытых плащом плеч и руки, держащей дубинку.

Удар пришелся Роджеру в висок. Он пошатнулся, выронил фонарь и упал. Когда свет погас, фигура склонилась над ним, стиснула его горло, приподняла голову и несколько раз стукнула затылком о каменный пол. С каждым ударом способность Роджера к сопротивлению все уменьшалась, покуда его тело не обмякло и он не лишился сознания.

Когда через несколько минут Роджер пришел в себя, его руки и ноги были стянуты веревками, а рот заткнут носовым платком, завязанным на затылке. Напавший на него, стоя на коленях, обшаривал карманы жертвы и негромко ругался по-французски.

Ничего не обнаружив, он расстегнул жилет Роджера и с торжествующим возгласом извлек маленький свиток пергамента. Разрезая веревку, незнакомец пробормотал:

— Мой инстинкт меня не подвел. Благодаря этому, я завтра утром заработаю больше денег, чем за два года.

Роджер все еще был наполовину оглушен и не способен двигаться. Когда незнакомец отпустил его, он попытался собраться с мыслями, но его затуманенный ум мог осознать лишь одно. Каким-то непостижимым образом он умудрился отстать у самого финиша, и с потерей документа все его надежды спасти свою страну рассыпались в прах.

Глава 25

ТАИНСТВЕННЫЙ ФРАНЦУЗ

Роджер чувствовал, что у него раскалывается голова. Затылок и висок, куда пришелся первый удар, невыносимо болели. Он слышал топот копыт, когда его таинственный враг выводил из конюшни одну из лошадей, и увидел свет из дверного проема. Потом дверь закрылась, и вновь наступила темнота. Послышался негромкий звон подков по булыжникам двора, вскоре сменившийся мертвой тишиной.

Роджер попытался ослабить путы, но каждое движение вызывало острый приступ боли в голове, поэтому он был вынужден лежать, покуда стук в висках не прекратился и боль не стала тупой.

С трудом приняв сидячее положение, Роджер снова попытался освободить сначала руки, затем ноги, но его связали с истинно профессиональным мастерством. Тонкая и крепкая веревка стягивала его запястья и лодыжки, делая тщетными все усилия ослабить путы.

Вынужденный снова оставить усилия, Роджер расслабился и стал думать, кто мог на него напасть. Мастерски завязанные узлы заставили его заподозрить одного из моряков с барка. Он не мог себе представить, как кто-нибудь из них смог сойти на берег и выследить до самого дома, но это казалось единственно возможным объяснением.

Высадившись около двух часов назад в Лимингтоне, Роджер твердо держал в руках козырную карту предотвращения катастрофы для его страны. Он мог отдать ее на хранение мэру или одному из местных судей, сняв заверенную копию, но теперь уже было поздно. Тем не менее Роджер не чувствовал себя виноватым, так как не имел ни малейших оснований предполагать, что у него могут отобрать документ.

Потеря письма казалась тем более досадной, что ему удалось в такой короткий срок достичь Англии. С отъезда из Парижа прошло всего шесть дней. Сегодня было только 3 сентября, а голландские республиканцы собирались начать восстание 10-го, так что, если бы Роджер передал письмо в Уайтхолл следующим утром, у правительства оставалось бы достаточно времени для действий. Теперь же, не имея никаких доказательств, кабинет министров упустит это время, ища подтверждения из других источников этой кажущейся невероятной истории.

Роджер подумал, что лежит в конюшне уже целый час, если не больше. Потом он снова услышал звон железных подков о булыжник. Дверь открылась опять, и на фоне звездного неба Роджер увидел два силуэта.

Сначала вошедшие не замечали его, а он не мог кричать из-за кляпа. Один из них стал искать фонарь и выругался, не обнаружив его на обычном месте. Вскоре чиркнул кремень, и пламя трутницы осветило разбитый фонарь на полу.

Мужчина снова выругался, поднял фонарь и зажег свечу. Свет упал на связанные ноги Роджера.

— Тысяча чертей! — послышался голос его отца. — Джим! Здесь человек, связанный по рукам и ногам! Что, черт побери, тут творилось в наше отсутствие? Привяжи лошадей к засову и возьми фонарь, пока я развяжу парня.

Когда адмирал вытащил карманный нож, Джим Баттон осветил фонарем лицо Роджера.

— Чтоб мне лопнуть! — воскликнул он. — По-моему, это мастер Роджер!

— Разрази меня гром! — отозвался адмирал. — Ты прав!

Быстрыми уверенными взмахами он разрезал веревки, связывавшие Роджера, и освободил его от кляпа. Роджер с трудом поднялся, но его губы так сильно болели, что он не мог говорить. Отец взял его за руку:

— Спокойно, парень! В жизни не видел такого странного возвращения домой. Клянусь Богом, твоя мать будет счастлива тебя видеть. Пошли в дом.

Какой бы они ни представляли себе их встречу, никто не ожидал, что она произойдет при столь необычных обстоятельствах, поэтому адмирал мог приветствовать блудного сына, не теряя достоинства.

Роджер провел языком по губам и пробормотал:

— Я уже видел ее, сэр. Я собирался оседлать лошадь и отправиться в Лондон, когда на меня напали около часа тому назад.

— Что? — загремел адмирал. — Ты хочешь сказать, что, вернувшись после стольких лет, хотел сбежать, не повидав меня?

— Я намеревался возвратиться из Лондона как можно скорее, — ответил Роджер, сжав руку отца. — Но я прибыл из Франции только в шесть часов и должен мчаться в Лондон по делам мистера Гилберта Максвелла.

Адмирал внимательно посмотрел на него:

— Тогда другое дело. Рад слышать, что ты ставишь долг превыше всего, парень. Но пойдем в дом и объясни мне, почему я нашел тебя в таком отчаянном положении.

— В последний раз я видел вас, мастер Роджер, — неожиданно вмешался Джим Баттон, — в тот день, когда адмирал вернулся с войны. Очень рад, что вы вернулись, и надеюсь, что вы пробудете с нами так же долго, как адмирал.

— Спасибо, Джим. — Роджер пожал конюху руку. — Думаю, я вернусь в середине недели, и мы с тобой еще поскачем вместе. Когда напоишь и почистишь лошадей, оседлай мою кобылу и приведи ее к входу, чтобы я мог сразу же выехать.

— Будет сделано, мастер Роджер, — весело отозвался конюх, и отец с сыном зашагали к дому.

Испуг леди Мэри, вызванный неожиданным возвращением Роджера в весьма потрепанном состоянии, почти сразу же сменился радостью при виде мужа и сына, идущих рука об руку. Быстро осмотрев голову Роджера, она сказала, что повреждения только поверхностные, но тут же поспешила за теплой водой, корпией и бинтами.

Адмирал пребывал в отличном расположении духа. Он превосходно пообедал в Пайлуэлле, и его лицо раскраснелось от портвейна и хорошего настроения. Когда дверь за его женой закрылась, он весело осведомился:

— Ну, мальчик, сопутствовала ли тебе удача в твоих странствиях? Набиты ли твои карманы луидорами?

Роджер рассмеялся:

— Мне грех жаловаться на судьбу, так как последний год я наслаждался доходом в двести сорок луидоров, живя на всем готовом, включая лошадей и слуг, в доме могущественного аристократа. Но колесо Фортуны повернулось, и я потерял все, вернувшись к вам нищим. Так что месяц или два мне придется зависеть от вашей щедрости, пока я не найду себе новую работу.

— Не думай об этом, — махнул рукой адмирал. — Ты молодчина, что сам достиг такого положения. Но тебе незачем искать работу. Теперь я богат и могу обеспечить единственного сына, выделив ему доход в триста фунтов и не ощущая при этом убытка.

— Значит, вы унаследовали состояние? — удивленно воскликнул Роджер.

— Нет, — усмехнулся адмирал. — Это призовые деньги, вырученные от продажи кораблей, которые я захватил за годы войны. Их лордства платили чертовски неохотно, но со всеми французскими, испанскими, голландскими и прочими судами я заработал тысячи, как и большинство британских капитанов. Ты, очевидно, не заметил в темноте, но я пристраиваю еще две комнаты — большую столовую и такую же спальню наверху для тебя.

— Для меня? — ахнул Роджер. — Так вот что означают леса, которые я видел, входя в дом с матушкой. Но откуда вы знали, что я вернусь, сэр?

— Я знал, что ты вернешься рано или поздно, — ответил адмирал. — Не стану отрицать, что твой отказ служить во флоте был для меня тяжелым ударом. Но то, что у тебя хватило смелости идти своим путем, означало, что ты не спустишь флаг и вернешься в порт, как бравый моряк. Я не поощрял надежды твоей матери, но давно поджидал тебя, чтобы сплеснить с тобой грот-брас.

Подобно королю Карлу II 148, Роджер мог только удивляться, что был так глуп, не возвратившись гораздо раньше.

— Но скажи, — продолжал адмирал, — что побудило тебя в такой спешке отказаться от своего надежного положения и что означает это подлое нападение в конюшне?

Роджер едва начал пересказывать свою одиссею, когда вернулась его мать. Промыв ему раны, она приготовила припарку из райских зерен и обвязала ее вокруг его головы. Тем временем Роджер продолжал рассказ.

Когда он умолк, адмирал нахмурился и промолвил:

— Но кто мог быть тот негодяй, который напал на тебя? Каким образом кто-то из твоих врагов узнал, что найдет тебя здесь, и подстерег тебя в конюшне?

— Этот вопрос и мне не дает покоя, — отозвался Роджер. — Сначала я подумал, что, судя по крепким узлам, это один из моряков с барка. Хотя я не понимаю, как ему удалось сойти на берег. Это, безусловно, не капитан Рапно, так как у него крюк вместо левой руки, а тот человек держал меня за горло двумя руками. Кроме того, я слишком серьезно ранил Рапно и его второго помощника, чтобы они рискнули на подобное предприятие.

— Они могли послать на берег первого помощника или кого-то из матросов, — предположил адмирал.

Роджер покачал головой:

— Едва ли это возможно, сэр. Барк плыл прямиком на запад. Пока генерал Кливленд вез меня к берегу, я наблюдал за ним более часа — они не спускали шлюпку и не бросали якорь.

— Барк мог пристать в Крайстчерче.

— Нет. В таком случае один из них не мог бы добраться сюда к половине восьмого. Более того, хотя они догадались, кто я такой, я сказал им только, что мой дом неподалеку от Саутгемптона. Каким образом иностранный моряк мог так быстро выяснить, где я живу? Теперь я уверен, что этот человек явился не с барка.

— Тогда, возможно, какой-то бродяга или цыган из леса пришел обчистить наш курятник, а увидев тебя, решил, что может прихватить и кошелек.

— Это не был бродяга, сэр. Парень знал, что ему искать. Я слышал торжествующий возглас, когда он нашел письмо, и бормотание по-французски насчет вознаграждения.

— Значит, это был кто-то из Франции, севший на пакетбот в четверг и опередивший тебя на двенадцать часов.

— Вы правы, сэр, — согласился Роджер. — Это единственное объяснение. Но я не понимаю, каким образом кто-то во Франции мог догадаться, что я отправлюсь в Лимингтон.

— Семья де Рошамбо могла сообщить об этом людям месье де Крона.

— О том, где находится мой дом, было известно только Атенаис, а она бы ни за что меня не выдала. Ее отец и брат узнали, что я англичанин, только за несколько часов до моего бегства из Парижа.

— Но ведь ты назвал им свое имя и сказал, что ты мой сын.

— Верно, и, зная это, агент, добравшись до Лондона, мог получить ваш адрес в Адмиралтействе. Но это не является объяснением. Из-за шторма ни одно судно, отплывшее из французского порта в четверг после полудня, не могло войти в английскую гавань, пока море не успокоилось сегодня утром. Оно бы разбилось о пирс на мелкие кусочки. Мой враг не мог сойти на берег в Англии ранее чем через час после рассвета и, следовательно, не мог добраться в Лондон, узнать, где мы живем, и прибыть сюда к семи вечера.

Адмирал кивнул:

— Ты прав, парень. Где бы он ни высадился, ему пришлось бы проехать верхом не менее полутораста миль. Сам Дик Терпин 149 не уложился бы в такое время.

— Боюсь, — вздохнул Роджер, — нам никогда не проникнуть в эту тайну, хотя я отдал бы сапфир де Келюса, чтобы узнать, кто этот человек, и получить шанс поквитаться с ним.

Внезапно адмирал хлопнул себя по бедру:

— Проклятие! Какого дьявола мы тут обмениваемся теориями, точно пара школьных учительниц, вместо того чтобы преследовать мерзавца?

— Это будет нелегко, учитывая, что я практически не могу его описать.

— Но вернуться во Францию ему тоже будет нелегко, если я возьмусь за дело. Мы ведь знаем, что он мужчина высокого роста и что он француз, не так ли? Что еще ты можешь о нем сказать?

— У него тонкие, хотя и достаточно крепкие руки человека, не знающего тяжелой физической работы. По-моему, он гладко выбрит, хотя не могу быть в этом уверен, так как вместо лица видел только бледное пятно. Судя по тени, на нем были плащ или накидка с капюшоном и шляпа в современном стиле — конической формы, с плоским верхом.

Покуда Роджер сообщал приметы незнакомца, его отец быстро делал заметки на листе бумаги.

— Отлично! — сказал он. — Я пойду к мэру и попрошу, чтобы его констебли распространили это описание. Король Франции — не единственный человек, чей кошелек достаточно толст, чтобы позволить установить награду в пятьсот гиней за поимку беглеца, так что к утру весь Южный Хемпшир будет охотиться за этой собакой. Сейчас не время церемониться, и думаю, что главнокомандующий в Портсмуте не будет на меня сердит, если я, так сказать, вторгнусь на его территорию, а моей подписи контр-адмирала эскадры Ла-Манша будет вполне достаточно от Дувра до Лендс-Энда. Я намерен закрыть порты.

— Великолепно, сэр! — воскликнул Роджер, чье отчаяние уступило место надежде. Он еще никогда не видел своего широкоплечего румяного отца действующим в критической ситуации и теперь понимал, как он подходит для командной должности.

— Теперь повтори мне, что он бормотал, — продолжал адмирал. — Может, нам что-то удастся из этого вытянуть.

Роджер попытался повторить услышанное по-французски, но не смог.

— Он сказал что-то вроде: «Слава Богу, мой инстинкт меня не подвел. Завтра утром я заработаю больше, чем за два года».

— Завтра, — задумчиво промолвил адмирал. — Ты не ошибся? Он не может за это время добраться до порта и пересечь пролив. Хотя, возможно, его поджидает судно в каком-нибудь убежище контрабандистов. Если так, мы идем ко дну.

— Может, вы и правы, сэр, но даже если так, он не сможет достичь Франции до завтрашнего вечера, а я готов поклясться, что он сказал «завтра утром».

— Этот парень прямо какой-то блуждающий огонек! — сердито воскликнул адмирал. — Ясно одно: он знал, где твой дом, и явился сюда, подчиняясь вдохновению, — думая, что если ты высадился где-то между Пулом и Саутгемптоном, то наверняка придешь сюда перед поездкой в Лондон, и надеялся тебя перехватить. Похоже, он один из агентов месье де Крона. Но что касается возвращения во Францию за наградой завтра утром, то такое не под силу ни одному смертному.

До сих пор леди Мэри молча слушала мужчин. Сейчас она заговорила впервые с тех пор, как кончила перевязывать Роджеру голову:

— А вам не кажется, что он может получить награду в Англии?

Роджер вскочил на ноги:

— Кажется, вы попали в точку, матушка! Объявление гласило, что вознаграждение может выплатить любой аккредитованный представитель французского королевства. Посол Франции является таковым. Возможно, наш приятель сейчас на пути в Лондон!

— Чепуха! — рассмеялся адмирал. — Слишком притянуто за уши. Сделав свое дело, французский полицейский агент в первую очередь постарался бы вернуться во Францию.

— Не обязательно! Этот человек наверняка хитер и понимает, что вы, будучи британским адмиралом, имеете полномочия для быстрого закрытия портов. С его стороны было бы умным шагом отправиться ночью в Лондон, пока мы здесь будем организовывать группы для прочесывания берега. В любом случае мне пора ехать. Я собирался не спешить, но теперь мне придется скакать во весь опор, так как у меня есть шанс догнать его.

— О, Роджер! — воскликнула леди Мэри. — Достаточно ли ты оправился для нового испытания? Ведь до Лондона более девяноста миль!

Он улыбнулся матери:

— Не беспокойтесь. Ваша припарка подействовала великолепно, и теперь, снова оказавшись на родной земле, я готов скакать хоть в Шотландию.

— Пусть будет по-твоему, — согласился адмирал. — Но я уверен, что ты неверно понял этого парня и будешь гнаться за призраком. Со своей стороны я приму меры, о которых говорил. -Желаю тебе удачи. Если ты поймаешь этого негодяя, то пятьсот гиней, которые я собираюсь за него предложить, будут твоими.

— Спасибо, сэр! — воскликнул Роджер. — Если мой инстинкт не хуже, чем у моего врага, я надеюсь заработать эти деньги. Хотя даже если я прав, мне будет нелегко поймать его. У него более двух часов форы, а я могу наверстать упущенное только с вашей помощью.

— Каким образом?

— Прошу вас написать бумагу, дающую мне право на внеочередную смену лошадей на всех почтовых станциях и на требование помощи в захвате похитителя.

Адмирал быстро подошел к секретеру леди Мэри, взял перо и бумагу и написал:

«Всем, кого это может касаться!

Предъявитель сего, мистер Роджер Брук, едет по делу Его Величества. Любая помощь, которую он потребует, должна быть ему оказана. В случае его просьбы о содействии в задержании французского агента, подобное содействие следует оказать без отлагательства.

Кристофер Брук,

контр-адмирал эскадры Ла-Манша».

Роджер сунул бумагу в карман, поцеловал мать и вместе с отцом вышел из комнаты.

У крыльца их поджидал Джим Баттон с оседланной кобылой.

— Гнедой исчез из конюшни, сэр. Должно быть, его взял этот негодяй, — сообщил конюх.

— Разрази его гром! — выругался адмирал, а Роджер вспомнил, что, приходя в сознание, слышал, как незнакомец выводил лошадь во двор.

— Он сделал неудачный выбор, — продолжал Джим. — Гнедого давно пора подковать. Не будь я Джим Баттон, если подкова не начнет болтаться, прежде чем он проедет пять миль.

— Тысячу благодарностей за такую хорошую новость, Джим! — воскликнул Роджер, садясь в седо. Простившись с отцом, он повернул кобылу и поскакал легким галопом в уже открытые для него ворота.

У церкви Роджер свернул налево и выехал из города в сторону Болдри. До деревушки было всего две мили, и он добрался туда минут за десять. Остановившись у кузницы и не спешиваясь, Роджер постучал хлыстом в дверь. Время подходило к десяти, и кузнец уже спал. Разбуженный криками Роджера, он открыл верхнее окно и высунул голову в белом ночном колпаке с кисточкой. На вопрос Роджера кузнец ответил отрицательно: за последние два часа никто не останавливался подковать гнедую лошадь.

Через десять минут Роджер прибыл в Брокенхерст и справился в тамошней кузнице с таким же результатом.

Скача по красивой лесной местности между Брокенхерстом и Линдхерстом, Роджер размышлял, не был ли прав его отец и не гонится ли он за призраком. Если Джим не ошибся, гнедой жеребец уже должен был потерять подкову. Роджер был вынужден признаться самому себе, что его догадка весьма сомнительна. Куда логичнее предположить, что неизвестный враг постарается ускользнуть назад во Францию. В таком случае все еще оставался шанс, что меры, принятые его отцом, задержат похитителя в одном из портов. С другой стороны, коварный негодяй мог подготовить отступление заранее и уже плыть на люггере какого-нибудь контрабандиста, поджидавшем его, чтобы доставить назад. К тому же, заполучив письмо, он не имел причин торопиться. Француз мог решить, что скромность — наивысшая из добродетелей, и какое-то время отсидеться в укрытии, чтобы пересечь пролив, когда уляжется суматоха. В иностранном квартале какого-нибудь большого порта, вроде Саутгемптона, он мог скрываться несколько недель без риска быть обнаруженным.

И все же Роджер был твердо убежден, что правильно расслышал слова похитителя и что тот намеревался получить награду завтра утром. Если так, то он мог сделать это только в одном месте — во французском посольстве в Лондоне.

Без двадцати одиннадцать Роджер прибыл в Линдхерст. Затаив дыхание он смотрел на свет за занавесками окна верхнего этажа кузницы. Конечно, кузнеца мог разбудить любой запоздалый путешественник, но признак казался благоприятным.

Не успел Роджер толком задать вопрос, как кузнец отозвался:

— Да, мастер. Я заново подковал переднее копыто гнедой лошади и проверил остальные подковы для иностранного джентльмена не более часа назад.

— Вы можете описать его? — воскликнул Роджер.

— Высокий парень в длинном плаще и шляпе с плоским верхом.

— А его лицо?

— Тут я не уверен — он держался в тени. Лицо у него чисто выбритое и какое-то чересчур бледное. Видя, что это иностранец, я подумал, что он небось высадился всего несколько часов назад и до сих пор не пришел в себя от морской болезни во время вчерашнего шторма.

— Сколько, по-вашему, ему лет?

— На вид он моложавый — лет тридцать, не больше.

— Он не говорил, куда едет?

— Нет. По-английски он вообще говорил скверно, поэтому больше молчал.

— Когда он уехал отсюда?

— Три четверти часа тому назад.

— Спасибо, — поблагодарил Роджер и, пришпорив кобылу, помчался по дороге в Тоттон.

Он не сомневался, что напал на след похитителя. Более того, перспектива догнать его оказалась куда лучшей, чем можно было надеяться. Таинственному незнакомцу не могло понадобиться более двух часов, чтобы добраться до Линдхерста и подковать лошадь, — следовательно, он задержался в одном из трактиров Лимингтона или Брокенхерста, чтобы подкрепиться перед путешествием в Лондон. Это противоречило предположению, что француз будет опасаться преследования, отправившись в столицу, а не в один из портов. Конечно, он не мог знать, что отец Роджера вернется так скоро и освободит его, возможно, думая, что его жертва останется связанной в конюшне, пока кто-нибудь не обнаружит ее утром. Все свидетельствовало о том, что француз, не подозревая, что за ним гонятся, едет с весьма умеренной скоростью, опережая Роджера всего на три четверти часа. С колотящимся от возбуждения сердцем Роджер пришпорил кобылу и поскакал по упругому дерну, окаймлявшему дорогу, на восток от Линдхерста.

Он добрался до Тоттона без четверти двенадцать и слез со взмыленной лошади во дворе почтовой станции. Конюх сказал ему, что путешественник, который его интересует, переменил здесь лошадей полчаса назад. Описание француза, данное конюхом, было столь же неопределенным, как у кузнеца. Он только припоминал, что это был высокий мужчина с нездоровым цветом лица. Роджер чувствовал, что бесполезно тратить время на выпытывание деталей. Юноша не сомневался, что его враг — один из агентов месье де Крона, которого ему все равно не узнать в лицо. Каким образом де Крон или этот человек могли пронюхать, что дом преследуемого ими англичанина находится в Лимингтоне, оставалось тайной, над которой Роджер тщетно ломал голову, и, если бы ему требовался дополнительный стимул для поимки врага, перспектива решения загадки могла бы подстегнуть его усердие. Но в этом не было нужды. Оседлав резвую серую лошадь с почтовой станции, Роджер оставил адрес, по которому нужно было вернуть его кобылу, и поскакал дальше.

Первый участок пути составлял четырнадцать миль; следующий — до Уинчестера — был равен пятнадцати милям. Сначала дорога шла вверх-вниз по холмам, потом местность вновь стала ровной. Небо прояснилось, и сентябрьская луна поднялась над деревьями. Серый жеребец оказался отличным скакуном, но Роджер нещадно погонял его. Он любил животных, но еще больше любил свою страну и твердо намеревался поймать похитителя, даже если ему придется загнать нескольких лошадей. Незадолго до часа ночи Роджер миновал известковые холмы и въехал в Уинчестер.

В «Черном лебеде» он вновь стал задавать вопросы. Француз переменил здесь лошадей и выехал со двора всего десять минут назад. Покуда конюхи седлали для Роджера гнедую кобылу, он обдумывал ситуацию. Юноша не сомневался, что на следующем участке пути догонит француза, но тот, безусловно, был вооружен. Джим положил в седельную кобуру пару пистолетов на случай стычки с разбойниками, и Роджер не боялся столкновения. Но сейчас, в случае его поражения, проиграет не только он сам, но и его страна. Роджер не мог рисковать остаться раненым в канаве, покуда его враг ускользнет с документом. Поэтому он решил, что пришло время воспользоваться письмом отца. В Уинчестере имелся гарнизон, так что здесь не составит труда получить военную помощью.

Сев на гнедую кобылу, Роджер поскакал рысью к казармам Хемпширского полка. Часовой у ворот вызвал караульного сержанта. Тот сказал, что кое-кто из офицеров, возможно, еще не спит, и Роджер, передав лошадь ординарцу, поспешил вместе с ним в барак.

После мучительного пятиминутного ожидания в холле к нему вышел подвыпивший усатый капитан. Роджер вежливо, но быстро изложил свое дело, предъявил письмо адмирала и потребовал как можно скорее обеспечить ему конный эскорт.

Капитан сразу же протрезвел.

— Это пехотные казармы, — сказал он, — так что в обычных обстоятельствах я бы мог только попросить сопровождать вас кого-нибудь из офицеров с их конюхами. Но вам повезло, что недавно мы были на маневрах и сейчас у нас квартирует эскадрон драгун. Будьте любезны немного подождать, и я приведу одного из их офицеров. Этим вечером ему чертовски везло в карты, так что вы окажете нам услугу, сэр, избавив нас от него и предотвратив дальнейшее опустошение наших карманов.

Роджеру снова пришлось потерять несколько драгоценных минут. Наконец одна из больших двойных дверей приемной открылась, и усатый капитан вернулся в сопровождении крепкого краснолицего молодого человека с густыми рыжеватыми кудрями. К изумлению Роджера, он узнал в нем своего старого школьного недруга Джорджа Ганстона.

Узнавание было взаимным, так как Ганстон воскликнул:

— Будь я проклят, если это не зубрила Брук!

Роджер слегка покраснел.

— У меня нет времени для обмена комплиментами, — откликнулся он, — но если у вас есть настроение, я готов его возобновить в любом месте и в любое время, какое вы предложите.

— Вижу, вы уже знакомы, — не без смущения пробормотал капитан.

— Клянусь Богом! Этот парень вызывает меня! — рявкнул Ганстон, покраснев сильнее обычного.

— Пока что нет, — возразил Роджер. — Капитан расскажет вам, в чем дело. Я на королевской службе, и мне немедленно нужен конный эскорт. Прошу вас, мистер Ганстон, забыть по крайней мере на эту ночь о наших взаимных предубеждениях и оказать мне помощь.

— На королевской службе, — пробормотал Ганстон. Он щелкнул каблуками и поклонился. — Хорошо, мистер Брук. Будьте любезны пройти со мной.

Как бы плохо Роджер ни относился к Ганстону, ему пришлось признать, что он хороший офицер. Через двенадцать минут отряд драгун был поднят с коек, выведен из бараков и сидел верхом. Ганстон отдал приказ и повернул коня. Под топот копыт и звон сабель они выехали за ворота и поскакали по лондонской дороге.

Роджер рассчитал, что вынужденная задержка для получения эскорта обошлась ему более чем в двадцать минут, так что теперь у его врага снова было преимущество в полчаса, но юноша надеялся, что они догонят француза, не доезжая Элтона.

Дорога шла через заливные луга. Справа извивалась река Итчен, куда отец иногда водил маленького Роджера ловить форель.

Около мили они ехали шагом, пока Роджер по возможности кратко удовлетворял любопытство Ганстона. Когда он описал иностранца, которого стремился поймать, Ганстон выкрикнул приказ, и отряд помчался галопом.

Миль десять они скакали молча, слегка замедлив скорость, когда поднимались по длинному склону к югу от Элтона. Поднявшись на вершину и окинув взглядом расстилавшееся внизу открытое пространство, Роджер и Джордж одновременно заметили в полумиле от них одинокого всадника. Яркий лунный свет позволял определить, что это тот человек, который им нужен. Даже на таком расстоянии они могли разглядеть долговязую фигуру, плащ с капюшоном и высокую шляпу с плоским верхом.

Роджер намеревался предложить, чтобы отряд, двигаясь шагом, проехал мимо ничего не подозревающего француза, потом повернулся и окружил его, прежде чем ему представился бы шанс спастись бегством.

Но лейтенант Джордж Ганстон мыслил по-иному. С природным инстинктом сквайра, увлеченного охотой на лис, он пришпорил коня и крикнул:

— Ату его! Ату!

Захваченный врасплох Роджер задохнулся от бешенства. Его лошадь рванулась вперед вместе с конем Ганстона, а отряд драгун понесся следом с радостными воплями и улюлюканьем.

Всадник впереди бросил взгляд через плечо и вонзил шпоры в бока своей лошади. Охота началась, и Роджеру ничего не оставалось, как, пригнувшись к шее кобылы, стараться вместе с другими загнать дичь.

Как он предвидел, попытка окончилась неудачей. Француз был слишком далеко, а дорога внизу шла через буковый лес. Погнав лошадь на траву, незнакомец свернул направо и вскоре скрылся в глубокой тени деревьев.

После десятимильной скачки и одной мили погони на предельной скорости лошади тяжело дышали, и, когда они добрались до долины, где заросли бука тянулись по обеим сторонам дороги, Ганстон поднял руку, приказывая остановиться. Когда покрытые потом лошади затормозили, он с досадой сказал Роджеру:

— Проклятие! Лягушатник обошел нас в нашем же спорте.

— А кто в этом виноват? — огрызнулся Роджер, побледнев от гнева. — Вы просто олух! Чего еще вы ожидали, предупредив его за десять минут?

— Эй! — возмутился Ганстон. — Королевская служба или нет, я никому не позволю так со мной разговаривать. Теперь я вполне серьезно воспринимаю ваше предложение встретиться с вами в другом месте и в другое время.

Роджер скривил губы:

— Меня это вполне устраивает. Я не забыл, что должен свести с вами кое-какие счеты. И помоги вам Бог, если вы владеете шпагой или пистолетом не лучше, чем вашей головой.

— Это мы еще посмотрим, — фыркнул Ганстон. — Пришлите ко мне ваших секундантов, когда покончите с делами в городе, и я покажу вам, что владею оружием не хуже, чем кулаками. Но так как сейчас командуете вы, каковы ваши пожелания теперь, когда мы упустили добычу?

— Оставайтесь здесь с вашими людьми и прикажите им порыскать среди деревьев, — холодно отозвался Роджер. — Боюсь, что у вас мало шансов на успех, но, если вы поймаете его, первым делом завладейте документом, который он везет, прежде чем ему удастся его уничтожить, а потом привезите его в Лондон. Так как я действую по приказу военно-морского командования, лучше доставьте его и документ в Адмиралтейство. Я поеду дальше один и, если мне не повезет, вернусь сюда днем узнать, есть ли у вас новости.

Повернув кобылу, Роджер погнал бедное животное рысью в направлении Элтона. Мчась сломя голову за ускользающим французом, он решил, что если из-за глупости Ганстона упустит добычу, то должен скакать как можно быстрее. Несомненно, француз какое-то время будет держаться в лесу, прежде чем рискнет вернуться на дорогу, поэтому, обогнав его и прибыв в столицу первым, Роджер мог перехватить его у французского посольства.

В Элтоне Роджер сменил измученную кобылу на другую гнедую лошадь и направился по ставшей более плоской местности в сторону Фарнема. Середина этого участка пути располагалась примерно на полдороге между Лимингтоном и Лондоном, и Роджер уже начинал чувствовать усталость. Тем не менее он не останавливался ни на минуту. Роджер никогда не бывал в Лондоне и не имел там знакомых. Если его последняя карта имела хоть какую-то ценность, нужно было создать условия, чтобы пойти с нее, так как ему придется обратиться за помощью к посторонним людям, что потребует времени. Он понятия не имел, где находится французское посольство, а его противник, теперь знавший о преследовании, наверное, будет добираться туда кружным путем, поэтому, чтобы организовать эффективную засаду, юноше нужно было прибыть в столицу, как минимум, на час раньше француза.

Роджер добрался до Фарнема в половине четвертого, снова переменил лошадь и поднялся по склону на гребень. Теперь дорога шла по вершине хребта, и лунный свет придавал призрачный облик расстилавшейся впереди великолепной панораме сосновых лесов. Но Роджер, ни на что не обращая внимания, скакал в направлении Гилдфорда.

Когда его лошадь поднималась по крутой улице старого города, Роджер решил, что, проехав две трети пути, может немного отдохнуть. Покуда его седло прикрепляли к пегой лошади во дворе «Белого оленя», он вошел внутрь гостиницы и попросил подать ему кофе с ромом. Казалось, прошло несколько дней с тех пор, как Роджер проснулся утром на барке, но теперь он был рад, что проспал до одиннадцати. Роджер не ощущал душевной усталости, но его спина и бедра энергично протестовали против напряжения, вызванного шестидесятимильной скачкой.

Без четверти пять Роджер допил кофе и спустя две минуты был уже на пути в Кобем. К его крайней досаде, пегая оказалась ленивым животным, весьма неохотно переходившим с рыси на галоп и наоборот. Тряска, которую Роджер испытывал во время этого десятимильного участка, утомляла его куда сильнее скачки с Ганстоном на более длинное расстояние, и он был счастлив, сменив лошадь в Кобеме на уже четвертую гнедую за эту ночь.

До Эшера Роджер доскакал быстрым галопом и в Кингстон прибыл смертельно усталым. Там он переменил лошадь в последний раз перед заключительным одиннадцатимильным участком пути. Конь оказался хорошим, но Роджер уже был не в состоянии воспользоваться этим обстоятельством в полной мере. Все же он продолжал делать все, что было в его силах.

Роджер знал, что его враг проехал первую половину пути не торопясь и должен пребывать в куда лучшей форме, чем он. Скорее всего, отсидевшись полчаса в лесу, француз снова выехал на дорогу и теперь находился позади него. Роджер подумал о том, чтобы помешать ему менять лошадей, но это означало остановку на каждой почтовой станции, покуда он найдет какого-нибудь представителя власти и покажет ему письмо отца, а такая серия задержек казалась слишком рискованной.

На рассвете Роджер ехал медленной рысью над Путни-Хит, потом спустился по склону к мосту, пересек Темзу и поехал через деревню Фулем. Собрав последние силы, он поднялся легким галопом на холм перед Найтсбриджем и остановился у заставы на Гайд-парк-Корнер в восемь утра.

Спросив дорогу к Воротам Королевы Анны, Роджер проехал последние полмили мимо Букингемского дворца и через Сент-Джеймсский парк, едва не свалившись с лошади возле дома мистера Гилберта Максвелла.

На стук в дверь ему открыл гладко выбритый слуга в простой ливрее. Роджер сказал ему, что немедленно должен видеть мистера Максвелла по срочному делу.

— Сожалею, сэр, — ответил слуга, — но мистер Максвелл уже ушел.

Этого последнего удара Роджер не мог предвидеть.

— Где я могу его найти? — задыхаясь, спросил он. — Я на королевской службе, и дело не терпит отлагательств.

Слуга покачал головой:

— Мистер Максвелл, уходя, никогда не сообщает, где его искать.

— А когда он вернется?

— Не могу сказать, сэр. Но если вы назовете ваше имя или напишете ему…

— Повторяю: мое дело крайне срочное, — в отчаянии воскликнул Роджер, — а письмо может добираться до него целый день!

— Нет, сэр, — вежливо возразил слуга. — Если вы соблаговолите войти и написать письмо, то могу вам обещать, что оно дойдет до него без задержек.

Роджер был не в том состоянии, чтобы пытаться осмыслить этот парадокс. С минуту он стоял, прислонившись к железным перилам и отчаянно стараясь найти другой возможный источник немедленной помощи. Внезапно его осенило вдохновение, и он спросил:

— Где находится Эймсбери-Хаус?

— На Арлингтон-стрит, сэр. Неподалеку от Пикадилли. Вам нужно проехать через парк к северу и вы окажетесь рядом с ним.

— Пожалуйста, помогите мне сесть на лошадь.

Слуга повиновался, и Роджер направился через Бердкейдж-Уок к Сент-Джеймсскому дворцу. При этом ему пришло в голову, что мистер Гилберт Максвелл, очевидно, был дома, но из-за своей строго секретной работы взял за правило не показываться никому. Если так, то оставленная для него записка могла бы возыметь должный эффект, но это было всего лишь предположение, поэтому Роджер не мог рисковать, повернув назад, когда он уже нашел иной способ.

У дворца Роджер снова осведомился у человека в треуголке о местонахождении Эймсбери-Хаус и, получив ответ, поехал по Сент-Джеймс-стрит. Свернув налево в конце улицы, он оказался во дворе великолепного особняка.

С трудом спешившись и поднявшись по ступенькам, Роджер крикнул стоявшему у двери лакею в ливрее:

— Лорд Эдуард Фицдеверел дома?

— Да, сэр, — ответил ошеломленный слуга. — Но его лордство еще не поднялись.

— Не важно! Проводите меня к нему! — тяжело дыша, потребовал Роджер.

Его неопрятный вид и перевязанная голова на сей раз оказались талисманом. У лакея хватило ума понять, что сейчас не время для церемоний. Проявив инициативу, на которую бы никогда не осмелился французский слуга, он взял Роджера под руку и повел его вверх по широкой мраморной лестнице, а затем по коридору к тяжелой резной двери, заколотил в нее кулаками и крикнул:

— Милорд! Джентльмен, который прибыл издалека, срочно желает вас видеть!

— Ну, тогда впустите его, — отозвался голос, и Роджер, открыв дверь, увидел Друпи Неда.

Друпи казался совсем не изменившимся. Его лицо все еще имело причудливое выражение не по годам состарившегося молодого человека. Он был одет в роскошный халат из индийского шелка, а на голове красовался тюрбан. Друпи сидел в позолоченном шезлонге, откинувшись на спинку и вытянув ноги перед собой. Рядом на низком столике стоял поднос с завтраком.

Устремив на Роджера взгляд светло-голубых глаз, Друпи вяло произнес:

— Черт возьми, сэр! Вы, по-видимому, отчаянно торопились. Кто вы? Мне знакомо ваше лицо.

Плюхнувшись в свободное кресло, Роджер усмехнулся:

— В последний раз мы виделись, покидая Шерборн. Вы предложили обратиться к вам, если мне потребуется помощь, и, клянусь Богом, она мне нужна, как никому другому.

— Разрази меня гром, если это не молодой Роджер Брук! — усмехнулся в ответ Друпи. — Охотно выполню вашу просьбу. Если вам нужны скверная шпага или толстый кошелек, они к вашим услугам.

Роджер за пять минут изложил ему важнейшие пункты своего дела. Быстрый ум Друпи схватывал все на лету, и, прежде чем Роджер умолк, ленивый щеголь уступил место человеку действия. Сбросив халат и тюрбан, Друпи стал натягивать верхнюю одежду, потом шагнул к двери и позвал слуг.

Одного из них он послал распорядиться насчет кареты, другого — подобрать ему в сопровождение четверых вооруженных пистолетами лакеев, а третьего — обратиться к его отцу, чтобы тот испросил для него аудиенцию у мистера Питта в полдень.

Когда слуги побежали исполнять распоряжения, Друпи поспешно закончил одеваться, потом достал из бюро графин с каким-то иностранным стимулирующим напитком и заставил Роджера выпить два стакана. Напиток оказал поистине чудесное действие, и, спускаясь по лестнице вместе с Друпи, Роджер чувствовал, что в случае надобности мог бы проскакать еще десяток миль. Через четверть часа после его прибытия в Эймсбери-Хаус они уже отъезжали в карете с двумя вооруженными лакеями на козлах и еще двумя на запятках.

— Куда мы едем? — спросил Роджер, когда карета покатилась по Пикадилли.

— На Портленд-Плейс, — ответил Друпи. — Это новая улица, где находится французское посольство.

Спустя десять минут они выехали на красивую широкую улицу.

— Как вы собираетесь схватить его? — осведомился Роджер, высунувшись из окна. Но на сей раз ему незачем было опасаться несообразительных помощников.

— Мы будем поджидать его у соседнего с посольством дома, — ответил Друпи, потянув его назад от окна. — Я пошлю двух моих людей к заднему входу на случай, если вашему французу взбредет в голову проникнуть в посольство таким путем. Один из них будет держать его под дулом пистолета, а другой побежит за нами. Судя по вашему описанию фигуры и одежды этого человека, они не смогут его не узнать. Таким образом, Генри и Томас будут дежурить позади дома, а Джеймс и Джон останутся в карете, чтобы помочь нам, если понадобится. Я сам дам им все указания, так как вы не должны показываться, чтобы француз не узнал вас даже на расстоянии и снова не сбежал.

— План хорош, — согласился Роджер. — Но он меня не узнает, поскольку я сталкивался с ним лицом к лицу только в темноте.

— В этом вы не можете быть уверены, — резонно заметил Друпи. — Так что оставайтесь в углу кареты, пока я не подам вам знак.

Вскоре все заняли свои места и начали ждать. Несмотря на возбуждение, Роджер стал клевать носом и через десять минут крепко заснул.

Прошло полтора часа, и, когда один из лакеев резко постучал по крыше кареты, Роджер его не услышал. Высунувшись из окна, Друпи увидел тощего долговязого мужчину, едущего верхом. Он терпеливо ожидал, пока незнакомец спешился в десяти шагах от кареты, потом растолкал Роджера, сунул ему в руку пистолет и с оружием в руке спрыгнул на землю.

Услышав звук, незнакомец повернулся, вздрогнул и сделал движение, словно собираясь бежать к дверям посольства, но понял, что не успеет до них добраться. Он сразу увидел, что двое лакеев на крыше и Друпи целятся в него, и услышал, как последний крикнул по-французски:

— Именем короля, стойте! Одно движение — и я стреляю!

Стряхнув остатки сна, Роджер выпрыгнул на дорогу рядом с Друпи и увидел перед собой бледную, похожую на труп физиономию Жозефа Фуше.

Глава 26

ПРИКАЗ О ВЫДАЧЕ

— Как ни странно, я начисто позабыл об этом человеке, — сказал Роджер спустя четверть часа, когда карета катилась к югу в сторону Даунинг-стрит. — Эта бесцветная личность абсолютно не запечатлелась у меня в памяти, но прошлой ночью я должен был о нем вспомнить, так как он единственный человек во Франции, которому я назвал не только свое настоящее имя и имя моего отца, но и место, где находится мой дом. Удивительно и то, что он помнил все это целых четыре года.

— Последнее не так уж удивительно, учитывая то, что он сказал, — отозвался Друпи Нед, как обычно лениво растягивая слова. — Этот человек, кажется, гордится своей проницательностью сыщика-любителя, а для такого занятия необходима отличная память. Впрочем, любой запомнил бы имя иностранного адмирала лучше, чем имя своего соотечественника. Не стоит удивляться, что, увидев объявление насчет вас в доках Сен-Мало, он вас вспомнил и решил поставить цену билета на пакетбот до Саутгемптона против обещанной награды.

Роджер кивнул:

— Да, пятьсот луидоров, предлагаемых за письмо, значили много для бедного школьного учителя, а так как его ученики еще не собрались на осенние занятия, он, несомненно, чувствовал, что, даже если предприятие окончится неудачей, оно явится приятным развлечением перед возвратом к унылой работе. Поразительно, что человек с такой страстью к интриге не занялся чем-нибудь другим.

— Еще займется. Можете поверить мне, Роджер, эта бледная, как у мертвеца, физиономия скрывает колоссальную силу характера. Я готов в этом поклясться. Именно бесцветный облик и делает его таким опасным. Вы заметили, что он ни разу не посмотрел нам в глаза? Причина не страх, не стыд и не скромность. Он старался скрыть от нас пожирающее его честолюбие и бешенство по поводу того, что мы нанесли ему поражение.

— Тем не менее он говорил со мной вполне честно. Меньше всего я ожидал извинений, но он поклялся, что не питает ко мне никакой личной злобы и действовал исключительно ради награды.

— А вы, как последняя размазня, отплатили ему по-королевски, — рассмеялся Друпи. — Вместо того чтобы засадить его в тюрьму за нападение на вас и за кражу лошади вашего отца, вы позволили ему уйти. Ручаюсь, что, если вы когда-нибудь снова встретитесь с месье Жозефом Фуше, ваше великодушие ничего не даст. Этот человек задушил бы собственную мать, при этом прося у нее прощения, будучи убежденным, что мягкостью можно отвратить гнев.

Роджер пожал плечами:

— Как бы то ни было, документ у на"с, цел и невредим. Это самое важное.

И все же Роджер нажил себе страшного врага и впоследствии часто вспоминал проницательное суждение Друпи, так как Жозефу Фуше с его руками, обагренными кровью во время террора, было суждено стать министром тайной полиции в период Консульства, а впоследствии, обслуживая и предавая многих хозяев, — миллионером и герцогом Отранто, самым страшным, ненавистным и беспринципным из всех прислужников Наполеона.

Когда они прибыли в дом номер 10 по Даунинг-стрит, секретарь подтвердил, что мистер Питт согласился на просьбу маркиза Эймсбери принять лорда Эдуарда в полдень, но они явились слишком рано и были вынуждены ждать в длинном узком холле. Вскоре секретарь проводил их в комнату на первом этаже, которую мистер Питт использовал как рабочий кабинет.

Друпи представил Роджера, который сослался на ночное путешествие в качестве предлога для появления в столь грязном и неопрятном виде, тем временем разглядывая замечательного человека, которому в возрасте двадцати четырех лет король Георг III доверил судьбы Британии.

Премьер-министр был выше, чем ожидал Роджер, и одет в сюртук с жестким воротником, застегнутый лишь на одну пуговицу, выше и ниже которой виднелись тонкие кружева рубашки. Светлые волосы были зачесаны назад с высокого лба, рот был чувственным, а миндалевидные глаза — серьезными. На его овальном лице уже отражались тяготы службы, а манеры казались несколько неловкими. На столе перед ним стоял графин портвейна и несколько бокалов, одним из которых он уже воспользовался. Предложив посетителям выпить, мистер Питт осведомился о причине визита.

Роджер молча вытащил письмо и положил его на стол.

— Мне нравится прямота ваших методов, мистер Брук, — заметил премьер-министр, прочитав письмо. — Как оно у вас оказалось и что вам известно относительно его содержания? Рассказывайте подробно. В таком серьезном деле вы можете располагать моим временем.

Роджер поведал свою историю, после чего в течение получаса отвечал на серию вопросов, которые задавал ему мистер Питт, беспокойно шагая по комнате с бокалом в одной руке и с графином в другой.

Наконец он вернулся к своему стулу и с улыбкой осведомился:

— Сколько вам лет, мистер Брук?

— В январе исполнится двадцать, сэр.

Мистер Питт кивнул:

— Я был старше вас на год с небольшим, когда впервые вызвал оживление в парламенте. Упоминаю это, дабы вы знали, что я не из тех, кто считает, будто хороший совет может исходить только от старших, и что я придаю определенное значение вашему мнению. Что бы вы сделали на моем месте?

Роджер без колебаний воспользовался оказанной ему честью.

— Я вижу только один путь, сэр, — твердо ответил он. — Если вы желаете избежать войны, которая может оказаться для Британии катастрофической впоследствии, вы должны рискнуть сейчас. Я убежден, что, если Франции бросить вызов немедленно, она не осмелится драться, но если позволить им захватить голландские порты и богатства Соединенных провинций, положение изменится.

— Ваше мнение совпадает с моим, мистер Брук, — заявил премьер-министр. — Я не так уж неосведомлен о ситуации в Соединенных провинциях, и она уже некоторое время меня беспокоит. Хотя признаюсь, что пребывал в полнейшем неведении относительно дьявольского плана Франции, о котором вы предупредили нас столь своевременно. Однако теперь я вижу немало указаний на нечто подобное, которым прежде не придавал значения. Сэр Джеймс Харрис, наш министр в Гааге, дважды возвращался в Лондон для специальных консультаций с кабинетом и неоднократно твердил мне о необходимости союза с Пруссией с целью сдержать амбициозные намерения Франции в отношении Нидерландов. К несчастью, старый король Пруссии, скончавшийся в прошлом году, отверг мои инициативы, но новый король, его племянник, кажется более сговорчивым.

Мистер Питт сделал паузу для очередного глотка портвейна.

— Король Фридрих Вильгельм II, — продолжал он, — брат супруги штатгальтера, и он возмущен дерзостью голландских республиканцев в отношении его сестры и ее мужа. Король даже мобилизовал тридцатитысячную армию под командованием герцога Брунсвика на голландской границе, пытаясь напугать их, однако вряд ли он готов пойти дальше и прибегнуть к кровопролитию. Если, сообщив ему информацию о французском заговоре, мы сможем побудить его принять активные действия, битву можно считать наполовину выигранной. Именно это я и намерен сделать. Сегодня вечером я отправлю курьера на быстроходном судне с письмами сэру Джеймсу и герцогу. Первый сделает все, что от него зависит, чтобы сдержать амбиции Франции; что касается второго, мы можем только надеяться, что он осознает необходимость срочных мер.

К удивлению и некоторому испугу Роджера, Друпи Нед внезапно промолвил:

— Позвольте мне предложить, сэр, чтобы вашим посланником стал мистер Брук. Он знает об этом деле лучше кого бы то ни было и сумеет убедить герцога Брунсвика.

— Отличная мысль! Благодарю вас, лорд Эдуард, — одобрил премьер-министр и обернулся к Роджеру: — Могу ли я возложить на вас эту миссию, мистер Брук?

Роджер пережил неделю испытаний, которых большинству людей хватило бы до конца дней, однако он без колебаний ответил:

— Я преданный слуга его величества и ваш, сэр.

Мистер Питт улыбнулся:

— Хорошо сказано, тем более учитывая то, что вам пришлось перенести. Вы заслуживаете признательности вашей родины.

Налив себе бокал портвейна, он поднялся и медленно продолжал:

— Тогда все решено. Конечно, нелегко угрожать войной после того, как я использовал всю свою изобретательность, чтобы сохранить мир в Европе на благо процветания Британии, но иного выхода нет. Письма для вас будут готовы к восьми вечера, как и необходимые приготовления для вашего путешествия. Молю Бога, чтобы Он помог вам убедить пруссаков, но мы тем временем предпримем свои меры. Если Пруссия откажется от совместных с нами действий, Англия будет действовать в одиночку. Я намерен сегодня же отдать приказ о мобилизации британского флота.

Вечером Роджер ступил на борт фрегата, стоявшего на якоре у Грейвзенда, и отплыл на нем с ночным отливом. Он оказался в неожиданном положении человека, везущего не только послания мистера Питта сэру Джеймсу Харрису и герцогу Брунсвику, но и письма, рекомендующие его как лицо, к мнению которого следует прислушиваться. Через сутки с небольшим он прибыл в Гаагу и поднял с постели британского министра.

Когда сэр Джеймс прочитал адресованные ему послания, он воскликнул:

— Слава Богу, что мистер Питт наконец решил поддержать штатгальтера силой оружия! На этой политике я постоянно настаивал через посредство нашего министра иностранных дел, милорда Кармартена, в течение последних двух лет.

Роджер нашел сэра Джеймса отлично информированным и компетентным. К тому же тот радушно его принял. Они сразу понравились друг другу, и спустя два часа после прибытия Роджера министр предложил ему сопровождать его на утреннее совещание с бароном Гёртцем, с чьей помощью он пытался предотвратить захват Францией Соединенных провинций.

В то же утро Роджер отправился с бароном Гёртцем в его карете в Мюнстер, штаб-квартиру армии герцога Брунсвика, где в течение сорока восьми часов происходили почти непрерывные совещания герцога с его командным составом и многочисленными германскими принцами, находившимися при его штабе. Роджер почти не принимал участия в этих обсуждениях, но он обнаружил, что немцы достаточно хорошо понимают суть происходящего, и временами подтверждал те или иные факты через переводчика.

9 сентября герцог перешел к действиям и ввел свою армию в мятежные провинции. Добровольческие корпуса оказали сопротивление, но Франция не сдержала своего обещания о поддержке и отозвала графа де Майбуа, который был заменен рейнграфом фон Зальмсом. Он и его голландские добровольцы не могли противостоять дисциплинированной прусской армии, обученной еще Фридрихом Великим, а голландская знать поддержала штатгальтера.

16 сентября французское правительство заявило, что не потерпит нарушения конституции Соединенных провинций, и в течение нескольких дней казалось, что Франция готова сражаться. Но Роджер знал, что в начале месяца де Кастри и де Сегюр, отказавшись служить под руководством архиепископа, ушли в отставку и что месье де Рошамбо и партия войны утратили былое влияние, поэтому его убеждение, что Франция блефует, оказалось верным.

20 сентября, после двухлетнего отсутствия, штатгальтер и его приверженцы с триумфом вступили в Гаагу, приветствуемые толпами народа. Роджер участвовал в торжествах, как гость сэра Джеймса. 28-го числа он вернулся в Лондон, выполнив свою миссию.

Прокутив две ночи подряд в обществе Друпи Неда, Роджер отправился в Лимингтон. Родители не могли на него нарадоваться, а отец настоял, что он должен принять пятьсот гиней награды за поимку Фуше, и возражал против его поисков новой службы, по крайней мере, в течение года.

Первым же утром дома Роджер поехал верхом узнать новости о Джорджине, но здесь его ждало разочарование. Полковник Тереби и его красавица дочь были за границей, и дворецкий сообщил Роджеру, что Джорджина теперь зовется леди Этередж, так как три года назад вышла замуж за сэра Хамфри Этереджа.

Будучи в Лондоне, Роджер попросил Друпи Неда и другого джентльмена быть его секундантами в поединке с Джорджем Ганстоном и 10 октября узнал, что встреча назначена на 17-е.

Дуэль состоялась в уединенном месте Сент-Джонс-Вуд, и Ганстон выбрал пистолеты. Оба участника отказались от предложения помириться, но признали, что не считают оскорбление смертельным. Роджер всадил пулю в плечо Ганстону, а Джордж оцарапал ему руку, но ни одна из ран не была серьезной.

Оба согласились, что их честь удовлетворена, и, как добрые англичане, в присутствии секундантов обещали не таить злобу друг на друга. Три дня спустя они пообедали вместе, но вечер не удался. У них не было абсолютно ничего общего, и они расстались, испытывая друг к другу такую же неприязнь, как и до дуэли.

После обеда с Джорджем Роджер вернулся домой. Спустя четыре дня он собрался с отцом на охоту, когда старый Бен доложил о том, что пришел главный констебль округа и хочет его видеть.

У Роджера мелькнула мысль, что это, должно быть, связано с дуэлью. Он знал, что эдикты против поединков блюдутся достаточно строго, но бывший противник заверил его во время обеда, что, так как их раны были легкими, никакие меры предприняты не будут. Однако Ганстон в результате расследования мог лишиться чина, и поэтому Роджер, отправляясь в библиотеку для разговора с посетителем, больше беспокоился за него, чем за себя.

Несколько минут они обменивались вежливыми банальностями; потом главный констебль перешел к делу:

— Моя задача — одна из самых неприятных, какие мне приходилось выполнять, мистер Брук. По этой причине я решил посетить вас лично. Кажется, вы недавно вернулись из Франции и в этой стране у вас были неприятности?

— Да, — спокойно ответил Роджер. В глубине души он постоянно опасался, что нечто подобное может случиться, но не видел смысла отвечать отрицательно.

Главный констебль смущенно продолжал:

— Дело в том, мистер Брук, что, к моему огромному сожалению, у меня имеется приказ о вашей выдаче французским властям по обвинению в убийстве.

Роджер нервно улыбнулся:

— Я действительно убил человека, но это произошло на дуэли. Прошу вас дать мне возможность посоветоваться с отцом насчет того, какого образа действий мне стоит придерживаться.

— С удовольствием, мистер Брук. Фактически, — главный констебль подмигнул карим глазом, — если это окажет вам услугу, я охотно забуду обо всем на двадцать четыре часа и потом вернусь узнать… э-э… ваше решение.

— Очень любезно с вашей стороны, — улыбнулся Роджер, — но я бы хотел сначала поговорить с отцом.

Когда адмирал Брук узнал о происходящем, он едва не взорвался от гнева, но согласился с Роджером, что ему следует подчиниться и обратиться к мистеру Питту с просьбой о вмешательстве.

Поэтому Роджер предстал перед местными властями, которые тут же приняли залог в сто гиней и отпустили его под поручительство отца.

Оказавшись снова дома, Роджер тотчас же написал полный отчет о поединке с де Келюсом и отправил его премьер-министру. Однако следующие несколько дней были тревожными. Роджер лучше многих других знал, что со времени подписания торгового договора летом 1886 года требования экстрадиции преступников быстро выполнялись обеими сторонами. В противоположность давней традиции, даже должники, бежавшие за границу, в огромных количествах возвращались по требованию кредиторов, а в случае обвинения в убийстве только исключительные обстоятельства могли задержать выполнение приказа.

30 октября Роджер получил ответ от секретаря премьер-министра. В нем говорилось, что мистер Питт будет рад, если мистер Брук посетит его на Даунинг-стрит в четыре часа 4 ноября.

Ответ был предельно уклончивым, и Роджер, все еще ощущая беспокойство, 2 ноября отправился в Лондон.

3 ноября светило солнце, ничто не напоминало о приближении зимы, и Роджер после полудня решил прогуляться по Гайд-парку. Когда он проходил по аллее, ведущей к Кенсингтонскому дворцу, его взгляд скользил по элегантным экипажам, в которых многочисленные красавицы Лондона выезжали на прогулку.

Внезапно Роджер увидел Джорджину в коляске, запряженной двумя серыми лошадьми. В тот же момент она заметила его и велела кучеру остановиться у ограды. Склонившись вниз, Джорджина воскликнула:

— Роджер Брук! Неужели это в самом деле ты или я вижу призрак?

— Нет, это действительно я, — улыбнулся Роджер. — Ты не представляешь, как я рад нашей встрече! Ты выглядишь восхитительно!

На Джорджине была роскошная меховая накидка и широкая юбка из полосатой тафты; ее раскрасневшееся на свежем воздухе лицо под широкополой шляпой со страусовыми перьями и впрямь являло собой восхитительное зрелище. Опустив черные глаза, она промолвила с напускной скромностью:

— Вы льстите мне, сэр. К тому же у меня были все основания думать, что вы меня забыли.

— Вот уж нет! — запротестовал Роджер. — Клянусь тебе! В первый же день, когда я вернулся домой, я поехал справиться о тебе, и мне сказали, что ты за границей. Но неужели ты не получала моих писем?

— Нет! — вскричала Джорджина. Ее поведение внезапно изменилось. Она сердито посмотрела на него. — Ну и свинья же ты, Роджер! За четыре года я не получила от тебя ни одной строчки!

— Ты ни капельки не изменилась, Джорджина, — усмехнулся Роджер. — Твои перемены настроения так же очаровательны, как и прежде. У меня были причины не писать тебе, так как в первые годы я мог сообщить очень мало того, что говорило бы в мою пользу. Когда бы мы могли встретиться, чтобы я получил возможность попросить прощения? Я готов ползать на коленях, чтобы вернуть твое расположение.

Ее ресницы вновь дрогнули в притворной скромности.

— Я замужем, сэр, и обязана хранить верность своему супругу.

Роджер знал, что Джорджина всего лишь дурачится, но ее притворство казалось ему чарующим.

— Значит, — промолвил он, подыгрывая ей, — мне придется темной ночью явиться к твоему окну с веревочной лестницей?

Внезапно Джорджина расхохоталась. Ее темные глаза насмешливо блеснули.

— Кажется, ты здорово поумнел с нашей последней встречи — во всяком случае, остроумия тебе не занимать. Мне необычайно любопытно узнать, во что превратили тебя эти четыре года. Ради старой дружбы я отменяю все мероприятия на этот вечер и приглашаю тебя на ужин.

— Где и когда мы встретимся? — радостно воскликнул Роджер.

Приложив палец к алым губкам, Джорджина снова наклонилась к нему и шепнула:

— Будь на углу Чарльз-стрит и Сент-Джеймс-сквер в девять. Там будет ждать карета, которая доставит тебя ко мне.

Прежде чем он успел ответить, Джорджина потянула шнур, прикрепленный к мизинцу ее кучера. Потом она махнула Роджеру муфтой и одарила его ослепительной улыбкой. Кучер щелкнул кнутом, и, когда Роджер галантно шаркнул ногой, пара серых коней быстро умчала Джорджину.

Следующие несколько часов мысли Роджера были настолько полны тайным свиданием, которое назначила ему его первая любовь, что в них не осталось места для беспокойства по поводу того, что скажет ему завтра мистер Питт.

Вернувшись в Эймсбери-Хаус, где он остановился, Роджер переоделся в лучший костюм из своего нового гардероба, сделал прическу у цирюльника Друпи и воспользовался дорогими духами своего хозяина. Без четверти девять, изящно помахивая тростью и напоминая самого элегантного французского маркиза, который когда-либо украшал своей персоной галереи Версаля, он занял позицию на углу Сент-Джеймс-сквер. Через несколько минут туда подкатила закрытая карета без гербов на панелях, и Роджер сел в нее.

Карета быстро домчала его до Гайд-парк-Корнер, пересекла долину перед Найтсбриджем и миновала деревню Кенсингтон. Свернув направо, она поднялась на крутой холм, потом въехала на территорию маленькой виллы и остановилась у входа.

Как только Роджер спрыгнул на землю и закрыл за собой дверцу, карета развернулась на гравии и двинулась в обратном направлении. Когда он подошел к двери, ему открыла аккуратная девичья фигурка, в которой Роджер узнал горничную Джорджины из Хайклифа.

— Рад вас снова видеть, Дженни, — сказал он. — Как поживаете?

Горничная присела в реверансе:

— Неплохо, если вспомнить наш распорядок дня. Я тоже рада вас видеть, мистер Брук. Будьте любезны следовать за ной — миледи ожидает вас.

Девушка проводила Роджера через холл в комнату, удивившую его своими размерами, учитывая небольшую величину самого дома. Она была необычайно высокой; ее дальняя стена была полностью скрыта тяжелыми красными занавесами, опускавшимися с потолка до пола. Напротив находился камин, в котором весело потрескивали дрова. Возле камина стоял накрытый на двоих стол, уставленный серебром и хрусталем. Рядом на большом диване с множеством подушек сидела Джорджина, одетая в темно-красное платье с низким вырезом, выразительно подчеркивавшее красоту ее смуглой кожи и черных волос.

Когда Роджер вошел, она царственным жестом протянула руку, на которой сверкал огромный бриллиант, и он, склонившись, поцеловал ее.

— Садись рядом и расскажи о себе, — улыбаясь, предложила Джорджина.

— Нет, — возразил Роджер, опускаясь на подушки дивана, — первыми бросать мяч — привилегия слабого пола, а если я не буду ничего от тебя скрывать, то моя история займет добрых два часа. Поэтому давай отложим ее, а ты пока расскажешь мне об этом странном домике. Приятное местечко, но уж очень далеко от города. Ты живешь здесь?

— Господи, конечно нет! — воскликнула"Джорджина — У меня особняк на Сент-Джеймс-сквер, а это всего лишь pied-a-terre 150. Хотя с Кэмден-Хилл очень красивый вид, да и от Лондона не так уж далеко. Я приезжаю сюда, когда устаю от людей и хочу побыть одна.

Роджер озорно подмигнул:

— Только тогда?

— Стыдитесь, сэр! Если вы будете делать такие намеки, я выставлю вас за дверь. Дом построен одним художником в качестве студии, а теперь он мой. Я здесь занимаюсь живописью, когда меня обуревает вдохновение.

— Это выглядит недурным прикрытием для иных развлечений, — улыбнулся нисколько не обескураженный Роджер.

— Тем не менее это правда. Мистер Гейнсборо и сэр Джошуа Рейнолдс 151 приходят сюда давать мне уроки, и соперничество межу двумя старыми джентльменами на редкость забавно. Но я вижу по вашей нахальной физиономии, сэр, что вы все еще сомневаетесь в моей правдивости.

Роджер отвесил насмешливый поклон:

— Мне бы никогда не пришло в голову, мадам, сомневаться в ваших словах. Просто место уж больно уединенное, да и доставили меня сюда весьма таинственным образом. Вы должны простить мой испорченный ум, но я нахожу некоторое сходство с очаровательными petit maisons под Парижем, в которых французские аристократы развлекаются с дамами из оперы.

— Черт бы тебя побрал, Роджер! — рассмеялась Джорджина. — Ты прав, и у меня нет особого желания это скрывать. За занавесом действительно картины, но дом предназначен и для других целей. Как тебе хорошо известно, я никогда не придерживалась взглядов, что подобные развлечения должны быть привилегией мужского пола.

— А твой муж? — осведомился Роджер. — Он настолько снисходителен или же, чего доброго, способен прервать процесс моего пищеварения, проникнув через окно с обнаженной шпагой после нашего ужина?

— О, Хамфри! — Она пожала плечами. — Свора гончих куда важнее для него, чем жена. У него охотничий домик в Лестершире, и он сейчас там. Если днем ему удалось загнать лису, то сейчас он мертвецки пьян.

— Это был брак по любви, которая затем остыла, или нечто иное? — допытывался Роджер.

— Нечто иное, хотя мы хорошо друг к другу относились и по-прежнему добрые друзья.

— Я помню, ты клялась, что выйдешь замуж самое меньшее за графа, — заметил Роджер. — А он всего лишь баронет.

Взгляд Джорджины стал серьезным.

— Насчет этого можешь не волноваться. Мне всего двадцать один год, и впереди у меня полно времени. Если Хамфри не сломает себе шею на охоте, то сопьется и долго не протянет. Обещаю тебе, что все равно стану герцогиней.

— Почему же ты тогда вышла за сэра Хамфри?

— Из-за «Омутов» — его поместья в Саррее, — с энтузиазмом отозвалась Джорджина. — Я влюбилась в него с первого взгляда. Дом спроектирован Уильямом Кентом. Он имеет террасу длиной в четверть мили и большой палладианский портик с четырехфутовыми колоннами. Фасад выходит на лужайку, тянущуюся вниз к чудесному озеру, а вся усадьба окружена буковым лесом. Ты должен погостить там, Роджер, и тоже влюбишься в это место. Оно возле Рипли — не слишком далеко от Лондона. Как раз подходит для приемов на уик-энды — идеальная обстановка для великосветских увеселений, которых я всегда домогалась.

— Вижу, что ты верна своим первоначальным намерениям, — улыбнулся Роджер. — Ты получаешь достаточно удовольствия от роли хозяйки?

— Конечно! Поддеть одного государственного деятеля, позволить другому поцеловать меня за ширмой — все это чертовски увлекательно.

Помолчав, Роджер спросил:

— Если твой муж так поглощен сельскими развлечениями, как тебе удалось вытащить его за границу? Или ты ездила одна?

— Разумеется нет! — смеясь, воскликнула Джорджина. — Я была в Италии, и если бы меня не сопровождали, то страстные итальянцы изнасиловали бы меня прямо на улице. Каждую ночь лакею приходилось спать у моих дверей. Но Хамфри оказался бы скверным компаньоном в подобном путешествии. Я ездила с отцом, а с ним осматривать достопримечательности лучше, чем с кем бы то ни было.

— Ты чудовищно везучая, — заметил Роджер. — Вернее, мне следовало сказать, умная. Тебе удается совмещать несовместимое.

— Искусство жизни состоит в том, чтобы знать, чего ты хочешь, и получать это, — улыбнулась она. — Судя по твоему наряду, ты в этом искусстве также преуспел.

— Если так, то этим я обязан только тебе, — серьезно отозвался Роджер. — Ты не только сделала меня мужчиной, но, отдавшись мне, показала, чего стоит добиваться и чего избегать. В противном случае мои первые опыты могли оказаться настолько жалкими и мерзкими, что изменили бы всю мою сущность.

Джорджина чмокнула его в щеку:

— Приятно слышать, что ты разборчив в любви и не стал повесой. Ненавижу мужчин, которые задирают юбки каждой девушке, встреченной в темном переулке.

Следующие десять минут они вспоминали старые времена. Потом вошла Дженни с подносом, поставила горячие блюда на боковой столик и предоставила им самим обслуживать себя.

Пока Роджер открывал шампанское, Джорджина раскладывала на тарелки еду. Потом они сели ужинать.

Между каждым блюдом Роджер и Джорджина делали длительные перерывы, чтобы поговорить за бокалом вина. В середине ужина Джорджина заявила, что более не в силах ждать рассказа о его приключениях. Роджер начал с их расставания и своей встречи с контрабандистом Дэном. Он поведал о том, как едва избежал французских галер и гибели в морской пучине, о встрече с де Рубеком и о том, как шевалье похитил у него драгоценности, о старом докторе Аристотеле Фенелоне и их трагическом столкновении с Жозефом Фуше, о том, как Атенаис спасла его и как он стал мальчиком на побегушках у учеников адвоката, о доброте к нему семьи Леже и о его безнадежной тоске по Атенаис, о работе у маркиза де Рошамбо над делом о поместье Сент-Илер, о том, как он стал младшим секретарем маркиза и о его дружбе с аббатом де Перигором, о повышении по службе после смерти аббата д'Эри и о болезни Атенаис, о ее любви к нему и о международных интригах ее отца, о появлении на сцене виконта де ла Тур д'Овернь и о помолвке Атенаис, о его дуэли с де Келюсом и о бегстве вместе с Атенаис и виконтом, о возвращении в Англию и о нападении Фуше, о бешеной скачке в Лондон и о возвращении письма, о беседе с мистером Питтом и о миссии в Соединенных провинциях, о дуэли с Джорджем Ганстоном и об угрозе его выдачи Франции по обвинению в убийстве.

Когда Роджер закончил, было около полуночи, хотя Джорджина за все это время не произнесла ни слова, кроме кратких требований продолжать. Она была так увлечена историей Роджера, что сидела за столом не шелохнувшись.

— Ты выполнил все свои обещания, Роджер, — наконец заговорила Джорджина. — Тебе пришлось нелегко, но я предвижу для тебя великое будущее.

Роджер скорчил гримасу:

— Молю, чтоб ты оказалась права, но, если мистер Питт ради меня не воспрепятствует осуществлению французского правосудия, я могу оказаться в руках врагов, и месье де Рошамбо приложит все силы, чтобы я умер на виселице.

— Не бойся, — улыбнулась Джорджина. — Учитывая твои заслуги, Билли Питт не сможет посмотреться в зеркало, если откажется вмешаться. Но он хороший и верный друг, поэтому, несомненно, сделает все необходимое. А если нет, тебе все равно не о чем беспокоиться. Французский посол граф д'Адемар — один из моих ухажеров. Если я попрошу, он добьется, чтобы обвинение против тебя было отозвано во французском суде.

— Ты в самом деле можешь этого добиться? — воскликнул Роджер. — Я убежден, что мистер Питт защитит меня, отменив приказ о выдаче. Но если ты можешь добиться снятия обвинения во Франции, то это еще лучше. Тогда я смогу, если пожелаю, вернуться во Францию свободным человеком.

— А ты хотел бы вернуться во Францию, Роджер? — спросила она.

— Хотел бы — когда-нибудь.

— Но не сейчас — чтобы воссоединиться с Атенаис?

Он покачал головой:

— Нет. Она замужем за моим другом, так что с этим покончено.

— Тебе ее очень не хватает?

— Ужасно.

— Значит, ты ее по-настоящему любил?

— Да. Она была поистине прекрасна.

— Прекраснее меня, Роджер?

Он улыбнулся:

— Я оказался бы неучтивым гостем, если бы ответил утвердительно. Но я скажу тебе кое-что еще. У тебя есть качество, которое отсутствует у Атенаис. Возможно, это энергия, жизнелюбие, прямота, чувство товарищества или даже просто твой заразительный смех — не знаю. Но этот дар будет привлекать мужчин и после того, как твоя красота увянет, в то время как Атенаис станет обаятельной, но ничем не примечательной матерью подрастающего семейства.

— Благодарю тебя, Роджер, — улыбнулась в ответ Джорджина. — Очевидно, ты был больше влюблен в ее красоту, чем в нее саму, хотя в обоих случаях тоскуют одинаково. Многим бедным девушкам суждено тосковать по ласковому взгляду твоих голубых глаз, хотя о твоей душе они не будут иметь и понятия. Тебе известно, что ты стал чертовски красивым, Роджер?

— У меня нет причин жаловаться на свою внешность, — медленно отозвался он, — так что мы составили бы отличную пару. Ибо хоть я и не могу назвать тебя прекраснейшим существом в мире, но смело утверждаю, что в Британии у тебя не найдется соперниц.

Джорджина встала. Хотя в комнате было тепло, она подбросила дров в камин, потом подошла к Роджеру и положила ему руку на плечо, не давая подняться из-за стола.

Некоторое время она стояла молча, затем прошептала, мягко поглаживая щеку Роджера кончиками пальцев:

— Да, ты стал очень красивым, милый Роджер, и приятно знать, что ты не находишь меня уродиной. Тебе известно, что мы здесь отрезаны от мира на всю ночь? Конечно, если ты не хочешь отправиться в Лондон пешком. Тебе не кажется, что в моих силах немного утешить тебя в твоем горе — потере Атенаис?

На следующий день в четыре часа Роджер вошел в кабинет мистера Питта. Премьер-министр дружески приветствовал его, предложил ему бокал портвейна и, когда юноша сел, сразу же сказал:

— Прошу вас, мистер Брук, более не беспокоиться насчет этого приказа о вашей экстрадиции. Я аннулировал его и должен был бы сообщить вам об этом письменно, но мне хотелось лично выразить вам благодарность за все, что вы сделали, и поведать вам, разумеется конфиденциально, об окончательном исходе дела, в котором вы принимали непосредственное участие.

— Я необычайно признателен вам, сэр, — пробормотал Роджер, но премьер-министр отмахнулся от его благодарностей:

— Сэр Джеймс Харрис написал лорду Кармартену о помощи, которую вы оказали нам во время пребывания за границей, и мне известно, что вы информированы о событиях в Соединенных провинциях до конца прошлого месяца. 10 октября Амстердам, последний оплот мятежников, сдался, и Франция, будучи не в состоянии смотреть в лицо угрозе войны, была вынуждена полностью изменить свою политику. На прошлой неделе Версальский двор обменялся с нами декларациями, согласившись в будущем поддерживать штатгальтера в его правах.

Роджер кивнул:

— Значит, больше не следует опасаться европейского пожара?

— Слава Богу, нет, и этим мы в значительной степени обязаны сэру Джеймсу Харрису и вам. Думаю, вам будет приятно узнать, что его величество наградил сэра Джеймса за долгие и усердные труды во славу нации, возведя его в пэрское достоинство под титулом барона Малмсбери. Что касается вас, то тут возникают определенные трудности, так как за службу секретного свойства публично не награждают. Но если я могу оказать вам какую-нибудь услугу, вам стоит только назвать ее. — Помолчав, мистер Питт добавил: — Мне не хочется лезть в ваши личные дела, но если денежное вознаграждение окажет вам помощь…

— Благодарю вас, сэр, — улыбнулся Роджер. — Но мой отец недавно обеспечил меня ежегодным доходом в триста фунтов,

Премьер-министр глотнул портвейна.

— Тем не менее я буду весьма огорчен, если не смогу ничего для вас сделать, — продолжал он. — Вернувшись в Англию, вы, несомненно, задумаетесь о карьере. С вашими дарованиями вы можете многого добиться, выбрав подходящую сферу.

— В этом вся проблема, сэр, — отозвался Роджер. — Мой отец хотел, чтобы я поступил во флот, но четыре года назад я сбежал во Францию, чтобы не отправляться в плавание. Я не желаю оставаться праздным, но эти четыре года были для меня потеряны. Я не обучен ничему кроме секретарской работы, но не хочу заниматься ею всю жизнь. Однако никакие другие возможности мне не представляются.

Мистер Питт поднялся и стал мерить шагами комнату.

— К какого рода работе вы проявляете интерес и какой вы обладаете квалификацией?

— Я бы сказал, сэр, что у меня есть склонность к языкам. Теперь я говорю по-французски, как француз, и немного знаю немецкий. Я доказал себе, что не страдаю отсутствием смелости и ловкости и могу встретиться с любым человеком со шпагой или пистолетом, если меня к этому принудят. Что до рода работы, который я предпочитаю, то на это трудно ответить, но я бы очень хотел, насколько возможно, сохранить независимый образ действий, и у меня большое желание снова отправиться в путешествие. Однако боюсь, что мне будет нелегко начать карьеру таким образом, чтобы удовлетворить эти желания.

— Не думаю, — возразил молодой мистер Питт, дружески кладя руку на плечо Роджеру. — Считайте, что вы уже начали свою карьеру, мистер Брук. У Англии и у меня имеется сотня способов использовать такого человека, как вы.

1

Тост за здоровье «короля за морем» провозглашали британские сторонники принца Карла Эдуарда Стюарта (1720-1788) — католика, жившего в эмиграции.

2

Якобиты — сторонники потомков свергнутого в 1688 г. короля Якова II Стюарта.

3

Речь идет о событиях 1745-1746 гг., когда принц Карл Эдуард, прибыв в Шотландию, провозгласил королем своего отца, Якова Эдуарда (1688-1766), сына Якова II, и, возглавив армию шотландских горцев, двинулся на Лондон, но потерпел поражение.

4

Британская королевская династия, правившая в 1714-1901 гг., представители которой являлись также ганноверскими курфюрстами.

5

Друпи (droopy) — сутулый (англ.).

6

Питт Уильям Младший (1759-1806) — британский государственный деятель; в 1783-1801 и 1804-1806 гг. премьер-министр; один из организаторов коалиции европейских государств против революционной и наполеоновской Франции.

7

Правильное воспитание укрепляет дух (лат.).

8

Речь идет о Войне за независимость США (1775-1783).

9

То, что было трудно стерпеть, приятно вспоминать (лат.).

10

И у врага дозволено учиться (лат. ) (Овидий, «Метаморфозы», 4, 42).

11

Семилетняя война (1756-1763) велась между Австрией, Францией, Россией, Испанией, Саксонией, Швецией, с одной стороны, и Пруссией, Великобританией (в унии с Ганновером) и Португалией — с другой. Согласно Парижскому мирному договору 1763 г., от Франции к Великобритании перешли Канада, Восточная Луизиана и большая часть французских владений в Индии.

12

Гордон, лорд Джордж (1751-1793) — сумасшедший фанатик-протестант, поднявший в 1780 г. в Лондоне антикатолический мятеж, сопровождавшийся убийствами и погромами.

13

Фокс Чарльз Джеймс (1749-1806) — британский государственный деятель, неоднократно занимавший министерские посты; сторонник мира с Францией.

14

Крайне досадный пробел (лат.).

15

Имеются в виду Оксфорд и Кембридж.

16

Гиббон Эдуард (1737-1794) — английский историк, автор трехтомной «Истории заката и падения Римской империи».

17

Чиппендейл Томас (1718-1779) — английский мебельный мастер, именем которого назван стиль мебели конца XVIII в.

18

Речь идет о разгроме испанского флота — Непобедимой армады — в 1588 г.

19

Джонсон Сэмюэл (1709-1884) — английский лексикограф и писатель.

20

Уэсли Джон (1703-1791) — английский богослов, основатель методистского течения англиканской церкви.

21

Четем Уильям Питт Старший, граф (1708-1778) — британский государственный деятель, в 1766-1768 гг. премьер-министр.

22

Берк Эдмунд (1729-1797) — британский оратор и публицист, ярый противник французской революции.

23

Уолпол Хорас, 4-й граф Орфорд (1717-1797) — английский писатель.

24

Веспасиан Тит Флавий Сабин (9-79) — римский император с 69 г.

25

Елизавета I Тюдор (1533-1603) — королева Англии с 1558 г.

26

Уайтхолл — улица в Лондоне, где расположены правительственные учреждения.

27

Сент-Джеймс — королевская резиденция в Лондоне.

28

Мебель с инкрустацией из бронзы, названная так по имени французского краснодеревщика Андре-Шарля Буля (1642-1732).

29

Джентри — мелкопоместное дворянство в Англии.

30

Смэк — одномачтовое рыболовное судно.

31

Бакалейная лавка (фр.).

32

Кондитерская лавка (фр.).

33

Тушеная говядина в горшочке (фр.).

34

Двадцать одно (фр.).

35

Тридцать и сорок (фр.).

36

Мой друг (фр.).

37

Речь идет о Франсуазе д'Обинье (1635-1719), которая в 1652 г. стала женой писателя Поля Скарона и, овдовев в 1660 г., заняла должность гувернантки детей Людовика XIV и маркизы де Монтеспан. Позднее она стала фавориткой короля, который даровал ей титул маркизы де Ментенон и в 1686 г. тайно обвенчался с ней. Будучи ханжой католичкой, она способствовала преследованию гугенотов.

38

Ну вот! (фр.)

39

Дорогуша (фр.).

40

Так во Франции конца XVII-XVIII вв. именовался министр полиции.

41

Еще, месье? (фр.)

42

Отдельный кабинет (фр.).

43

Это невежливо! (фр.)

44

Ко мне! Ко мне! (фр.)

45

Внимание! (фр.)

46

Омлет с пряностями (фр.).

47

Чаевые (фр.).

48

Завтрак (фр.).

49

Ла Вуазен Катрин — одна из осужденных на знаменитых процессах «парижских отравителей» 1679-1682 гг., знахарка, колдунья и торговка ядами. Сожжена на костре в 1682 г.

50

Бренвилье Мари Маргарита, маркиза де (1630-1676) — знаменитая отравительница, казнена после изуверских пыток.

51

Монтеспан Франсуаза Атенаис де Рошешуар де Мортмар, маркиза де (1641-1707) — фаворитка Людовика XIV, подарившая ему Двух сыновей. Удалена от двора из-за обвинений в связях с «парижскими отравителями», участии в «черных мессах» и т. д.

52

Фонтанж Мари-Анжелика де Скорай, герцогиня де (1661— 1681) — фаворитка Людовика XIV. Согласно упорным слухам, она и ее годовалый сын от короля были отравлены в результате происков мадам де Монтеспан.

53

Первый, легкий завтрак (фр.).

54

Месмер Франц, или Фридрих Антон (1734-1813) — немецкий врач, основоположник теории «животного магнетизма».

55

До бесконечности (лат.).

56

То есть Людовик XIV.

57

Карл I Стюарт (1600-1649) — король Англии с 1625 г.; казнен во время английской революции.

58

Кене Франсуа (1694-1774) — французский врач и экономист.

59

Мирабо Виктор Рикети, маркиз де (1715-1789) — французский экономист, представитель школы физиократов.

60

Морелли — французский коммунист-утопист, автор ряда трудов, чьи биографические данные неизвестны. Возможно, имеется в виду Морелле Андре (1727-1819) — французский литератор и философ.

61

Фуше Жозеф (1759-1820) — министр полиции Франции в 1799-1802, 1804-1810 и 1815 гг.; беспринципный интриган, служивший то якобинской диктатуре, то Наполеону I, то Бурбонам. Создал невиданную до тех пор систему политического сыска.

62

Католический орден, члены которого не давали монашеских обетов. Основан в Риме в 1575 г.

63

Старый режим (фр.).

64

Месье граф, мадемуазель, кушать подано! (фр.)

65

Рошамбо Жан-Батист-Донатьен де Вимер, граф де (1725-1807) — французский генерал.

66

Имеется в виду фраза Генриха IV «Париж стоит мессы», сказанная им, когда восставшие парижане не желали признавать короля-гугенота. Избегая осложнений, он отрекся от своей веры и принял католичество.

67

Скамеечки для коленопреклонений во время молитвы (фр.).

68

Рождество (нем.).

69

Новый год (фр.).

70

Иосиф II Габсбург (1741-1790) — император Священной Римской империи с 1765 г.; вошел в историю как монарх-реформатор.

71

Штатгальтер (стадхаудер) — титул правителя Нидерландов до установления там республики, а впоследствии монархии. Штатгальтер Вильгельм V Оранский был свергнут в 1795 г.

72

Благодарю, месье (фр.).

73

Лаперуз Жан-Франсуа де Галу, граф де (1741 — 1788) — французский мореплаватель.

74

Мансар Франсуа (1598-1666) — французский архитектор.

75

Афера с бриллиантовым ожерельем, о которой будет подробнее сказано ниже, упоминается в ряде литературных произведений, в том числе романе А. Дюма «Ожерелье королевы».

76

Испольщина (фр.).

77

Барщина (фр.).

78

Права сеньора (фр.).

79

Право голубятни (фр.).

80

Право охоты (фр.).

81

Мелкопоместное дворянство (фр.).

82

Дело об ожерелье (фр.).

83

Дюпон де Немур Пьер-Самюэль (1739-1817) — французский экономист.

84

Мабли Габриель Бонно, аббат (1709-1785) — французский коммунист-утопист.

85

Дюбарри Мари-Жанна Бекю, графиня (1746-1793) — последняя фаворитка Людовика XV, казнена во время террора.

86

Морепа Жан-Фредерик Фелипо, граф де (1701-1781) — Французский государственный деятель, с 1774 г. премьер-министр.

87

Помпадур Жанна-Антуанетта Пуассон, маркиза де (1721-1764) — фаворитка Людовика XV.

88

Тюрго Анн-Робер-Жак (1727-1781) — французский философ-просветитель и экономист; в 1774-1776 гг. генеральный контролер финансов, проводивший реформаторскую политику.

89

Янсенисты — приверженцы течения в католицизме, основанного голландским богословом Корнелием Янсением (1585-1638). Восприняв элементы протестантизма, янсенисты противостояли иезуитам.

90

Ленотр Андре (1613-1700) — французский архитектор.

91

Полиньяк Йоланда-Мартина-Габриель Паластрон, герцогиня де (1749-1793) — фаворитка Марии Антуанетты, гувернантка королевских детей.

92

Бретей Луи-Огюст ле Тоннелье, барон де (1733-1807) — французский дипломат и государственный деятель.

93

Куаньи Мари-Франсуа-Анри де Франкето, герцог де (1737— 1821) — обер-шталмейстер Людовика XVI, приближенный Марии Антуанетты.

94

Талейран-Перигор Шарль-Морис де (1754-1838) — французский дипломат, министр иностранных дел в 1797-1807 и 1814-1815 гг. Служил при Директории, Консульстве и империи Наполеона I, даровавшего ему титул князя Беневенто, а также при Людовике XVIII. Беспринципный политик и интриган.

95

Флао Аделаида-Мари-Эмилия, графиня де, впоследствии маркиза де Суза-Батело (1761-1836) — французская писательница, любовница Талейрана.

96

Герцог Орлеанский Луи-Филипп-Жозеф (1747— 1793) — принц крови, примкнувший к революционерам из политического авантюризма и личной ненависти к королеве, взявший прозвище Филипп Эгалите (Равенство) и голосовавший за казнь короля. Во время террора вызвал подозрение у своих друзей-якобинцев и был гильотинирован.

97

Фридрих II Гогенцоллерн (1712-1786) — прусский король с 1740 г.; выдающийся полководец.

98

Брионн Луиза-Жюни-Констанс де Лоррен, графиня де — супруга шталмейстера Людовика XVI.

99

Густав III (1746-1792) — король Швеции с 1771 г.

100

Пий VI (Джованни Анджело Браски; 1717-1799) — папа римский с 1775 г.

101

Мирабо Оноре-Габриель-Виктор Рикети, граф де (1749— 1791) — сын маркиза Виктора де Мирабо, видный деятель Французской революции, блестящий оратор, сторонник конституционной монархии.

102

Пале-Руайяль — дворец в Париже, служивший резиденцией герцогов Орлеанских.

103

Черт возьми! (фр.)

104

Крез (? — ок. 546 до н. э. ) — царь Лидии, чье имя стало символом богатства.

105

Коадъютор — во Франции заместитель архиепископа.

106

Полномочным представителем (фр.).

107

Нарбонн-Лара Луи, граф де (1755-1813) — французский государственный деятель, в 1791-1792 гг. военный министр, во время империи — адъютант Наполеона I и дипломат.

108

Шуазель-Гуфье Мари-Габриель-Флоран-Огюст, граф де (1752-1817) — французский археолог и дипломат, во время революции эмигрировал в Россию, где был назначен Павлом I вице-президентом Академии художеств.

109

Имеется в виду Шуазель Этьен-Франсуа, граф де Стенвиль, герцог де (1719-1785) — министр иностранных дел Людовика XV, в 1758-1770 гг. фактический глава правительства.

110

Шамфор Себастьян-Рош-Никола (1741-1794) — французский философ, писатель и поэт. Во время террора покончил с собой при аресте.

111

Монморанси-Лаваль Матье-Фелисите, герцог де (1767-1826) — французский государственный деятель.

112

Господа (фр.).

113

Халат (фр.).

114

Перину (фр.).

115

Xаррис Джеймс, 1-й граф Малмсбери (1746-1820) — английский дипломат.

116

Собрание нотаблей — в королевской Франции собрание представителей высшего духовенства, придворной знати и мэров городов, приглашаемых королем.

117

Мой дорогой (фр.).

118

То есть при Британском дворе.

119

Монморен Арман-Марк Сент-Эрем, граф де (1745-1792) — французский дипломат, в 1787-1791 гг. министр иностранных дел. Одна из первых жертв сентябрьской резни 1792 г.

120

Полный поворот (фр.).

121

Так обычно именовался королевский приказ о заключении в тюрьму без суда и следствия.

122

Малый Трианон — королевский дворец в Версале, украшенный скульптурами из сельской жизни.

123

Исполнять супружеский долг Людовику XVI мешал физический дефект, требовавший легкой операции, на которую он, однако, решился только через несколько лет после заключения брака.

124

Государственный переворот (фр.).

125

Свершившимся фактом (фр.).

126

До смертельного исхода (фр.).

127

Домик (фр.).

128

После нас хоть потоп (фр.) — фраза, приписываемая маркизе де Помпадур.

129

Лозен Арман-Луи, граф де Бирон, герцог де (1748-1793) — придворный Людовика XVI, участвовал в Войне за независимость США, потом поддерживал герцога Орлеанского. Казнен во время террора.

130

Водрей Жозеф-Франсуа де Поль, граф де (1740-1817) — приближенный Марии Антуанетты, после реставрации Бурбонов управляющий Лувра.

131

Даунинг-стрит — улица в Лондоне, где находится резиденция премьер-министра.

132

Здесь: Гоните! Гоните! (фр.)

133

Клянусь брюхом Папы! (фр.)

134

О Матерь Божья! (фр.)

135

Черт возьми! (фр.)

136

Рони Максимильен де Бетюн, барон де, герцог де Сюлли (1560-1641) — министр и друг короля Франции Генриха IV, ведавший финансами, экономикой, сельским хозяйством.

137

Смерть дьяволу! (фр.)

138

Живой картине (фр.).

139

Мария, матерь Иисуса! (фр.)

140

Шотландская улица (фр.).

141

Сдается квартира (фр.).

142

Кровь Господня! (фр.)

143

Полицейского (фр.).

144

Здесь: Черт возьми! (фр.)

145

Клянусь кишками дьявола! (фр.)

146

Ко мне! Ко мне! (фр.)

147

Поссет — горячий напиток из молока, вина и пряностей.

148

Карл II, сын казненного короля Карла I, во время Английской революции XVII в. жил в эмиграции.

149

Дик Терпин — легендарный английский разбойник.

150

Место для временного проживания (фр.).

151

Гейнсборо Томас (1727-1788), Рейнолдс Джошуа (1723-1792) — английские художники.