Глава девятая

Пол в камере покрывали циновки из расползшегося тростника, в помещении пахло кислой застоявшейся гнилью, и повсюду без всякой опаски бегали крысы в поисках остатков пищи. В полутьме ярко блестели их черные, как бусинки, глаза. По каменным стенам стекала вода, она сочилась из слизи, покрывавшей зеленый лишайник. Из каменных глыб торчали забитые в них большие чугунные кольца, с которых свисали тяжелые цепи. Вдоль стен тянулись нары, как в бараке. Хотя наступило утро, в камере стоял сумрак, и было бы совсем темно, если бы не тусклый свет сальной свечи, которая еле теплилась, словно пламя не могло пробиться сквозь густой затхлый воздух. Здесь, в камере обреченных тюрьмы Ньюгейт, содержались заключенные, не имевшие денег, чтобы заплатить за более приличное помещение.

В камере сидели четыре женщины, закованные в тяжелые цепи. Они молчали.

Одна из арестованных, молодая женщина-квакер[18], в строгой черной одежде, белом накрахмаленном воротнике и полотняной косынке на голове, сидела неподвижно, опустив голову.

Напротив нее — женщина средних лет, похожая на обычную домохозяйку, которые каждый день с корзинами в руках снуют по улицам города, по рынку. Рядом лежала мрачная неопрятная женщина и, цинично улыбаясь, тупо глядела на окружающих, ее грудь и лицо покрывали раны и болячки. То и дело женщину сотрясал такой глухой мучительный кашель, что казалось, внутренности ее вырвутся наружу. Четвертой была Эмбер. Она сидела, завернувшись в плащ, одной рукой крепко прижимая к себе клетку с попугаем, другой — муфту.

Эмбер казалась странно неуместной в этом грязном хлеву: хотя ее одежда и потеряла прежний нарядный вид после всего, что произошло за прошедшие две недели, ткань была дорогой, а покрой модным. Платье с пышными рукавами, которое сшила мадам Дарнье из черного бархата, прекрасно сидело поверх жесткой нижней юбки из красно-белого полосатого атласа. Низкое декольте окаймляли белые тонкие кружева, ноги — в шелковых алых чулках, а из-под платья виднелись черные бархатные туфельки с квадратными носами и большими блестящими пряжками. Эмбер куталась в черный бархатный плащ и держала на коленях лисью муфту, перчатки, веер и маску.

Она находилась в тюрьме, возможно, около часа, хотя ей показалось, что гораздо дольше, и пока никто не проронил ни слова. Она беспокойно оглядывалась, стараясь хоть что-то разглядеть в этой полутьме, потом начала нервно ерзать. Повсюду — снизу, сверху, из-за стен — слышались приглушенные звуки: стоны, крики, ругательства и смех.

Она посмотрела на домохозяйку, потом на квакершу и, наконец, — на грязную шлюху у противоположной стены. Та наблюдала за Эмбер с нескрываемым любопытством и насмешкой.

— Это и есть тюрьма? — спросила Эмбер, обращаясь к ней, потому что остальные обитатели будто не замечали ее или были погружены в собственные размышления.

Шлюха секунду близоруко щурилась на Эмбер, потом рассмеялась и закашлялась, прижав руку к груди. Она выплюнула на пол комок окровавленной слизи и передразнила:

— Это и есть тюрьма? — и скорчила насмешливую гримасу. — А ты что думала? Уайтхолл, что ли, высокородная леди?

У нее был грубый говор простолюдинки, а голос звучал глухо, как у человека, давно уставшего от жизни.

— Я имею в виду — это вся тюрьма?

— Господи, конечно, нет, — она устало махнула рукой. — Слышишь шум? Над нами, под нами и вокруг. За что сидишь? — резко спросила она. — Мы не привыкли к благородным дамам в нашей компании.

В голосе женщины звучал сарказм, но без злости, вероятно, от усталости.

— За долги, — ответила Эмбер.

Наутро после того вечера, когда Льюк, его тетя и служанка бросили Эмбер, она проснулась совершенно разбитая, горло болело так, что она едва могла говорить. Но болезнь принесла ей облегчение, потому что она могла отдохнуть, пока не поправится; однако она не представляла себе, что будет делать потом. Одежды не было никакой, кроме того, что на ней, ни копейки денег, единственное, что осталось, — обручальное кольцо, нитки жемчуга на шее, жемчужные сережки, да те серьги, которые Брюс купил ей на ярмарке. Льюк украл все, представлявшее хоть какую-то ценность, включая браслет, подаренный в знак примирения, и даже зубную щетку с серебряной ручкой, купленную ей Брюсом.

Эмбер лежала в постели, кашляла, сморкалась, казалось, у нее болят все кости, а голова будто набита колючей ватой. Она начала беспокоиться. Эмбер знала, что оказалась дурой, что они провели ее по старому, как мир, сценарию, такому старому, что он износился до дыр от частого употребления. А она с ее деревенской наивностью сама вошла в ловушку, как глупая курица. Ей нечем было утешиться, кроме сознания, что и она обманула их. Эмбер считала, что Льюк действительно поверил, будто она богатая наследница, и удрал тогда, когда сообразил, что их провели.

На третий день в коридоре скопилось множество кредиторов, и все требовали оплаты счетов. И когда Эмбер, завернувшись в одеяло, отперла им дверь и сообщила, что ее муж. убежал и что у нее нет денег, они стали угрожать судом. Она отказалась отвечать на вопросы, крикнула, чтобы они убирались прочь и оставили ее в покое. Утром явился констебль, велел ей одеться и забрал ее в тюрьму Ньюгейт. Констебль заявил, что будет суд, и тогда — если ее признают виновной в неуплате большого долга — ее приговорят к заключению в Ньюгейте, пока не будет выплачен долг.

— Значит, за долги, — повторила домохозяйка. — Вот и я за то же самое. У меня умер муж, оставив долг в один фунт стерлингов и шесть шиллингов.

— Один фунт и шесть! — вскричала Эмбер. — Я-то должна триста девяносто семь фунтов!

Она вроде бы гордилась, что должна такую крупную сумму, но ее торжество было недолгим.

— В таком случае, — услышала она, — останешься здесь, пока тебя не вынесут в деревянном ящике.

— Вы что имеете в виду? У меня же были деньги! И гораздо больше — меня муж ограбил! Когда его схватят, я получу все деньги обратно! — Она старалась говорить убежденно, но слова женщины напугали ее — ей приходилось слышать, какое правосудие вершат здесь, в Лондоне.

Другая женщина усмехнулась, подошла поближе, и при этом по камере разнеслась вонь, от которой Эмбер чуть не задохнулась. Женщина рассматривала Эмбер, и в ее взгляде читалось многое: она завидовала молодости и красоте Эмбер, испытывала презрение и дружеское расположение к этой наивной, доверчивой и такой оптимистичной дамочке. Потом женщина уселась рядом.

— Меня зовут Молл Тернер. Откуда ты, красотка? Ведь ты недавно в Лондоне. Верно?

— Я живу в Лондоне семь с половиной месяцев! — с гордостью ответила Эмбер. — А сама я из Эссекса, — добавила она уже без зазнайства.

— Ну и нечего строить из себя важную шишку, тоже мне королева нашлась! Вот что я тебе скажу: коли тебя так надули, то лучше послушай дельный совет от опытных людей. Он тебе очень даже понадобится перед тем, как ты тут надолго поселишься.

— Простите, но я правду говорю, миссис Тернер, я попала в такую беду, что с ума сойду. Что же мне теперь делать? Я должна, обязательно должна выбраться отсюда! Ведь у меня скоро будет ребенок!

— В самом деле? — на женщину это сообщение не произвело особого впечатления. — И это будет не первый ребенок, который родится в Ньюгейте, уж поверь мне. Знаешь, красавица, вероятнее все что ты отсюда никогда не выберешься. Поэтому послушай, что я тебе скажу, и у тебя будет гораздо меньше хлопот в будущем.

— Никогда! — вскричала Эмбер отчаянно. — О, я должна, слышите, просто должна вырваться! Я не останусь здесь, они не имеют права держать меня тут!

Но миссис Тернер не обратила внимания на протесты Эмбер. Со скучающим видом она продолжала:

— За то, чтобы тебя перевели в камеру получше этой, следует заплатить выкуп жене тюремщика, еще выкуп — за облегченные кандалы, еще… тут за все надо платить. Можешь начинать прямо сейчас и отдать мне твои сережки…

Эмбер ахнула в ужасе и отшатнулась.

— Нет, ни за что! Они мои! Чего ради стану я отдавать их тебе?

— А того, красавица. Если не я, то их заберет жена тюремщика, вот почему. Я тебя не обману. Дай мне сережки, похоже, они стоят не меньше фунта… — добавила она, сощурившись, чтобы получше разглядеть серьги, — и тогда я скажу тебе, как выжить здесь, в тюрьме. Я в Ньюгейте не в первый раз. Так что давай, пока нам не помешали.

Эмбер долго, с откровенным недоверием глядела на женщину, но потом решила, что серьги стоят того, чтобы иметь здесь подругу. Она вынула их из ушей и бросила в протянутую руку миссис Тернер. Молл сразу же запихнула их в вырез платья, куда-то между грязными жилистыми грудями, и повернулась к Эмбер.

— Ну, дорогая моя, теперь скажи, сколько у тебя денег?

— Ни фартинга.

— Ни фартинга? Боже мой, как же ты проживешь? Ньюгейт не благотворительное заведение, будь уверена. Здесь за все надо платить, и платить дорогую цену.

— Но я не могу платить, я же говорю, у меня нет денег.

Серьезный тон Эмбер поверг Молл в новый приступ кашля. Наконец она выпрямилась и провела рукой по мокрому рту.

— Похоже, ты слишком молода, красавица, чтобы выбраться отсюда в одиночку. Где твоя семья, в Эссексе? Мой тебе совет — обратись к ним за помощью.

Эмбер окаменела от такого предложения, она опустила глаза, как бы защищаясь.

— Не могу. То есть не буду. Они не хотели, чтобы я выходила замуж, и я…

— Это ничего, дорогая. Думаю, я понимаю твое положение. Оказалась беременной и убежала из дома. А твой драгоценный содержатель бросил тебя. Но здесь в Лондоне мы не слишком-то щепетильны в таких делах — у нас своих хлопот хватает, и нам нет дела до других…

— Но я же замужем! — протестующе воскликнула Эмбер, решив придерживаться роли благородной женщины, раз уж до такого докатилась. — Меня зовут миссис Чаннелл — миссис Льюк Чаннелл. И вот мое обручальное кольцо в доказательство! — Она сняла перчатку с левой руки и сунула Молл под нос.

— Ну ладно, ладно, дорогая, мне все равно, замужем ты или переспала с сорока мужиками подряд. Я и сама была замужем в старые добрые времена. А теперь стала седая, и ни один мужчина даром не захочет меня. — Она слабо улыбнулась и пожала плечами, потом уставилась в пустоту. Забыв о своем обещании, она стала рассказывать о прежних разочарованиях в жизни. — Вот так все и началось. Он был капитаном корабля на королевском флоте, такой красавец, когда надевал форму. Но моему отцу он не понравился. Поэтому я приехала в Лондон. А здесь спрятаться нетрудно. Мой ребенок умер — земля ему пухом, а капитана своего я больше не увидела. Зато других мужчин — хоть пруд пруди, уж поверь мне. И денег было у меня вдосталь. Однажды один джентльмен дал мне сто фунтов за одну ночь. А теперь… — Она неожиданно повернулась и взглянула на Эмбер, смотревшую на нее с ужасом. Эмбер никак не могла поверить, что эта изможденная, больная женщина была когда-то молодой, могла любить красивого мужчину. — Сколько лет ты мне дашь? Пятьдесят? Нет, мне тридцать два. Да, только тридцать два. Не буду врать, я свое отгуляла, и очень даже неплохо отгуляла. Ни на что другое не променяю…

Ужас охватил Эмбер — она представила себя на месте Молл, неужели и она станет такой же через несколько лет! «О Господи, Господи! — подумала она с исступленной горечью. — Ведь именно так говаривала тетя Сара. Посмотри, что сталось с дурной женщиной!»

Тут они услышали звук ключа в замке, и большая железная дверь отворилась. Молл приложила руку ко рту и быстро пробормотала:

— Продавай кольцо за любую цену, которую она предложит.

В камеру вошла женщина лет пятидесяти. Ее седые, почти белые волосы казались безжизненными, как солома. Они лежали тугим узлом на макушке. Женщина была в грязной блузе, темно-синей шерстяной юбке, а поверх нее — длинный красный передник. На поясе женщины висела связка больших ключей, ножницы, кошелек и «бычий член» — короткая, но тяжелая деревянная дубинка для поддержания дисциплины. В руке она держала свечу, воткнутую в горлышко бутылки. Прежде чем оглядеть арестованных, она установила свечу на полке.

Следом за тюремщицей в камеру вошел огромный серый полосатый кот; он терся о ноги хозяйки, выгибал спину, негромко и удовлетворенно мурлыкая. Вдруг он углядел попугая Эмбер и бросился к клетке. Эмбер взвизгнула, вскочила на ноги, подняла клетку повыше и отшвырнула кота ногой. А бедный попугай испуганно прижался к прутьям клетки.

Доброе утро, леди, — провозгласила тюремщица, ее колючие, безжалостные глаза быстро оглядели каждую заключенную, чуть задержавшись на Эмбер. — Меня зовут миссис Клеггет, и мой муж. — тюремный начальник. Как я понимаю, вы все здесь дамы тонкого воспитания и, конечно, вам не место в камере, предназначенной для воров, грабителей и убийц. Счастлива сообщить вам, что могу перевести вас в помещение, где вы будете, как дома, в достойной обстановке, с хорошей мебелью и где можно вести изысканные беседы и развлекаться, но, естественно, не бесплатно.

— В том-то и дело, — заметила Молл. Она лежала, вытянув ноги и скрестив руки на груди.

— Сколько? — спросила Эмбер, не спуская глаз с кота, который терпеливо сидел теперь у ее ног, широко раскрыв глаза и чуть подергивая самым кончиком хвоста. Если ей удастся выгодно продать кольцо, то денег хватит на приличную комнату, а потом через день-два — в чем Эмбер была совершенно уверена — она выйдет на свободу.

— Два шиллинга шесть пенсов за то, чтобы переехать отсюда, шесть шиллингов за облегченные кандалы, два шиллинга шесть в неделю за кровать, два шиллинга за постельное белье, шесть шиллингов шесть надзирателю, десять шиллингов шесть охраннику за уголь и свечи. Пока — все. С каждой из вас, леди, по одному фунту и десять шиллингов. — Все женщины поглядели на нее, но никто не проронил ни слова, тогда она добавила быстро: — Ну-ка, поживей, я деловой человек, и меня ждут другие.

Молл подняла юбку и извлекла из кармашка нижней юбки требуемую сумму, выругавшись:

— Черт подери, похоже, мне удается украсть только для того, чтобы не подохнуть в тюрьме.

Эмбер оглянулась, ожидая, что кто-нибудь запротестует, но все по-прежнему молчали. Тогда она сняла с пальца обручальное кольцо и протянула его миссис Клеггет.

— У меня нет денег. Сколько дадите за это?

Миссис Клеггет взяла кольцо, поднесла его к свету свечи и объявила:

— Три фунта.

— Как, почему три, ведь я платила за него двенадцать фунтов!

— Здесь другие цены. — Она расстегнула кошелек, отсчитала несколько шиллингов, вручила их Эмбер и бросила кольцо к себе в карман. — Это — все?

— Да, — ответила Эмбер. Она не собиралась расставаться с жемчужным ожерельем, которое ей подарил Брюс незадолго перед отплытием.

Миссис Клеггет посмотрела на нее пронизывающим взглядом.

— Ты лучше отдай мне то, что у тебя есть, прямо сейчас. Если же не отдашь, обещаю, что не пройдет и двух часов, у тебя все украдут.

Эмбер колебалась еще секунду, потом, грустно вздохнув, отстегнула замочек и сняла ожерелье. Миссис Клеггет дала за него шесть фунтов и сразу же обратила внимание на других женщин. Квакерша встала, посмотрела ей прямо в глаза и произнесла тихим, жалостным тоном:

— У меня нет денег, подруга. Делай со мной, что хочешь.

— Так пошли письмо, чтобы прислали. Иначе перейдешь в общую камеру, а это совсем неподходящее место для такой обезьянки, как ты.

— Это ничего, я привыкну.

Миссис Клеггет пожала плечами и сказала презрительным безразличным голосом:

— Фанатичка.

Надо заметить, что фанатиками называли всех, кто не принадлежал ни к католикам, ни к представителям англиканской церкви.

— Ладно уж. Отдай мне свой плащ в качестве первого взноса и туфли за облегченные кандалы.

В этом каменном мешке стоял промозглый холод. Тем не менее, девушка отстегнула плащ и отдала его тюремщице. Эмбер переводила взгляд с девушки на миссис Клеггет со все растущим возмущением, и тут ей неожиданно пришла в голову мысль.

— Эй! Не снимай плаща! Я за тебя заплачу! Иначе заболеешь!

Молл осуждающе взглянула на нее.

— Не будь дурочкой! У тебя же у самой ничего не осталось!

Но квакерша мягко улыбнулась Эмбер:

— Благодарю тебя, подруга, Ты добрая душа, но мне ничего не надо. И если я заболею, на то воля Божья.

Эмбер с сомнением посмотрела на нее и протянула монеты миссис Клеггет.

— Возьмите за нее.

— Эта девушка будет мне очень досаждать, если хорошо устроится. Оставь деньги при себе, самой пригодятся.

Тюремщица повернулась к домохозяйке, которая заявила, что у нее нет ни фартинга. Эмбер взглянула на Молл в надежде, что та вместе с ней возьмет расходы. Но Молл нарочито безразлично стала разглядывать стены камеры.

— Ну что ж, я заплачу за нее.

На этот раз предложение было принято с благодарностью, и женщина пообещала вернуть долг, как только предоставится возможность, чего, вероятно, никогда не произойдет, ибо она останется в тюрьме до погашения задолженности. После этого в камеру вошел какой-то мужчина и сменил кандалы на облегченные. Кандалы-обручи свободно держались на руках и ногах и соединялись цепями. И хотя они доставляли неудобства и громко звенели, с ними стало легче.

— Отведи фанатичку в общую камеру, — велела миссис Клеггет мужчине, когда он закончил с кандалами. — Ну, пошли со мной, леди.

Женщины последовали за ней, сначала Молл, потом Эмбер, прижимая к себе клетку с попугаем, и завершала процессию домохозяйка.

Они поднялись по узкой темной лестнице и подошли к большому помещению с широко раскрытой дверью. Над дверью виднелась зловещая эмблема — череп со скрещенными костями Миссис Клеггет со свечой в руке вошла в камеру первой, потом — остальные. В камере они увидели два ряда нар с матрацами и скомканными простынями, стол, исцарапанные табуреты и стулья, холодный камин, рядом висели на гвоздях почерневшие чайники, сковородки, кружки и миски. Ничто не походило в этой грязной, запущенной комнате на ту роскошь, которую расписывала им миссис Клеггет.

— Это камера должниц, — объявила она. Эмбер поглядела на нее сердито и удивленно, а Молл улыбнулась.

— Это? — вскричала Эмбер и, забыв о кандалах, широко взмахнула рукой. — Но вы говорили нам…

— Неважно, что я говорила. Если не нравится, отведу в общую.

Эмбер возмущенно отвернулась, а миссис Клеггет собралась отвести Молл в камеру для преступниц. «О, — подумала Эмбер с горечью. — Какое мерзкое место! Я здесь и дня не останусь!» Она резко обернулась.

— Я хочу послать письмо!

— Это будет стоить три шиллинга.

Эмбер заплатила.

— Мы здесь одни? — она по-прежнему слышала голоса, которые непрестанно исходили от всех стен, хотя никого не было видно.

— Большинство сейчас внизу, в пивной. Ведь нынче канун Рождества.

При помощи переписчика Эмбер сочинила письмо, которое отправила Элмсбери, совершенно уверенная, что тот вызволит ее из тюрьмы через двадцать четыре часа. Когда же она не получила немедленного ответа, то стала убеждать себя, что из-за Рождества Элмсбери, вероятно, не было дома. «Завтра! — говорила она себе. — Завтра он придет». Но Элмсбери не пришел ни завтра, ни в последующие дни, и Эмбер вынуждена была примириться с мыслью, что либо он не получил ее письма, либо потерял к ней интерес.