V

Фокс устраивается на постоялом дворе в Бруме, пока циклон, пришедший с моря Тимор, катится над городом. Горячий, гулкий дождь, который начался через час после его приезда, отрезал все дороги. Молнии изливаются с неба под грохот бури. Поднимается ветер, но воздух все равно плотен и сыр. Фокс спит. Теперь он застрял, и его одолела усталость. Он просыпается то от грома, то от воплей дерущихся пьяниц, но сон его без сновидений.

Однако на третий день беспокойство овладевает им. Циклон, кружась, улетает прочь, чтобы исчерпать себя в пустыне, но прибрежная равнина залита водой.

Фокс идет по легендарному городу с его китайскими лавками, с проржавевшими стальными витринами и пальмами. Пляжи покрыты красными пятнами от потоков смешанной с землей воды. Моросит дождь, но все равно чувствуется, что за спиной города – пустыня. При отливе мангровые ручьи становятся не шире дождевых канавок. В их илистых устьях застряли лодки ныряльщиков за жемчугом. Туристов, похоже, не осталось. Лица под шляпами – красные, желтые, черные. Дети переходят вброд центральные улицы. Стены, испятнанные красным, размашисто исписаны японскими иероглифами. За портовой пристанью и кофейного цвета заливом чернеет небо. Он почти уверен, что наткнется на Хорри и Бесс. Они, должно быть, застряли, как и он. Он в ужасе от этой перспективы.

Он покупает кипу карт и расстилает их на полу своего номера. В глубине материка лежит Великая Песчаная пустыня. Дальше на север материк выглядит как разбитая тарелка – сплошь острова, как надкрылья насекомых, и изогнутые устья рек; а за этой одинокой грядой простираются сталкивающиеся горы и реки, которые существуют только в сезон дождей. Места, которые он с трудом может даже представить.

С самого Уиттенума у него нет цели – только туманный позыв. На север. Он может отправиться к северной оконечности материка – через Северные территории и в Квинсленд. Потом спуститься по восточному побережью, если захочет. Но дорога излечила его от страсти к путешествиям. Он хочет одного: нырнуть где-нибудь в лес, чтобы не кружить по окраинам Уайт-Пойнта, как одичавший пес. Если хочешь, чтобы тебя оставили в покое, – убирайся. Иди куда-нибудь, где чисто. Туда, где есть еда и вода, чтобы не шататься по окраинам, чтобы выжить. Туда, где ты можешь быть один, совсем один. Без дорог, без городов и ферм – без чертовых людей. Просто уйди за деревья. Эта мысль бродила где-то в его сознании уже много дней, забиваемая разговорами, проклятыми проблемами других людей и его собственной нечувствительностью. Меето, где он может быть совершенно один, – дикая природа. И вдруг неожиданно это место оказывается на карте как раз под его пальцами. Он помнит его из атласа, он помнит, что ему рассказывала Джорджи. Вот это место. Вот туда и надо стремиться.

Он доезжает до аэропорта и идет в контору по чартерным рейсам. Пока он ждет, что кто-нибудь появится в комнате, он обозревает висящую на стене огромную карту района. Рядом с ней какой-то идиот повесил карту Ирландии, площадь которой не сильно отличается по размерам. Рядом с ней прикреплен монтаж, в котором площадь Западной Австралии считается в площадях Франции.

– Смешно, а? – спрашивает пилот, появляясь в дверях.

Обвисшие шорты придают ему тщедушный вид. Фокс тянется и показывает пальцем залив Коронации.

– Можете вы полететь туда?

– В такую погоду никуда я полететь не могу, приятель. Все под водой. Кроме того, это вне пределов нашей досягаемости, если не заправляться по пути. И я же сказал: все полосы залиты водой. Уже несколько дней.

Рука Фокса соскальзывает с карты. Кондиционер ревет.

– А как насчет самолета-амфибии? – спрашивает он, переводя взгляд на фотографии, демонстрирующие скромный парк авиакомпании.

– Уткнулся носом в пол ангара, друг.

Фокс поджимает губы. Пилот смотрит на него, видимо заинтересовавшись шелушащимся лицом и ободранными ногами.

– Рейс здесь сто?ит чертову кучу денег, приятель.

Фокс пожимает плечами.

– Но если тебе надо и ты не прочь подождать, мы можем тебя туда забросить через несколько дней.

– Я подумаю, – говорит Фокс.

– Поставлю тебя на очередь.

– Ну…

– На всякий случай. Вдруг тебе повезет. Где ты остановился?

Фокс дает ему адрес постоялого двора над заливом.

– Имя?

Фокс медлит.

– Бакридж, – говорит он.

– Да ты что! Тут всё ими кишмя кишит.

– Да, так мне и сказали, – говорит Фокс, направляясь к двери.

В тот вечер он ест манго с дерева во дворе и подслушивает разговор о том, что дорога на Дарби будет открыта на следующее утро. Аромат гвоздичной сигареты висит над верандой. Фокс собирает вещи. Перед тем как лечь спать, он садится написать письмо Джорджи Ютленд. Он чувствует необходимость объясниться, но с карандашом в руках не может разобраться в своих чувствах. Когда она была в комнате, когда воздух пах ею, у него появился странный проблеск надежды – у него был целый день надежды. Но это ушло, и он может заполнить дыру только старой целеустремленностью. План, стратегия. И может быть, когда он устроится на месте, каждодневная рутина. Но как это сказать? Как это объяснить?

Он счищает грязь со своих пожитков и смотрит, как она сыплется на пол, точно приправа. Он наклоняется и собирает пыль в конверт. Берет щепотку.

Выйдя на запруженную грязью улицу, он звонит из телефонной будки. Ждет, пока кто-нибудь в Уайт-Пойнте не возьмет трубку. Тихий, хриплый голос.

– Джорджи?

Но это голос ребенка. Он вешает трубку.

Утром он едет на север в пятитонке по шоссе № 1 вместе с кучей аборигенов. Рядом с ним среди свернутых спальников и коробок с едой распростерлись пятнадцать человек. Все помалкивают. Грохот автомобиля и шум дороги не дают поговорить. Двое ребятишек робко и любопытно поглядывают на него. Беззубый старик предлагает ему хлебнуть из бутылки с теплой фантой. Он отказывается.

Они пересекают вздувшуюся Фицрой-Ривер по мосту Виллар. Реку слышно даже за грохотом грузовика. Деревья и туши животных то и дело всплывают из бурлящего розового потока. Река разлилась по всей пойме.

На какой-то пересекающей шоссе грунтовке застрял в грязи полуприцеп, его водитель примостился на капоте, сворачивая себе самокрутку.

Земля поблескивает желтым, оранжевым, красным. Белые какаду поднимаются в угольно-серое небо. Чахлые деревья. Грязь. Загоны для скота.

По мере приближения к Дерби у дороги все чаще и чаще появляются баобабы. Их гладкие стволы сияют после дождя. Они стоят такие толстые и так близко, и Фоксу они кажутся несообразными и милыми, как стоящая вдоль дороги толпа, – плечом к плечу, сплошь задницы и шляпы на солнце.

Старик с фантой наклоняется к уху Фокса.

– Этот парень, – говорит он, показывая на большой узловатый баобаб с ветками, похожими на распухшие от ожирения руки, – прямо как моя хозяйка.

По грузовику прокатывается взрыв хохота, будто это старая шутка. Женщина в кабине грозит пальцем.

На взлетной полосе Фокс находит открытый ангар; какой-то мальчик выкатывает двухместный самолет на позицию. Фокс спрашивает о чартерных рейсах, и его направляют в контору. Им займется Сопатый. Сопатый появляется в дверях, седоволосый мужик в выглаженных шортах, рубашке со значком и эполетами и в резиновых шлепанцах. Он всасывает воздух через зубы, когда Фокс спрашивает о заливе Коронации. Они идут посмотреть на карту. Пилот указывает на ближайшую взлетно-посадочную полосу. Она находится высоко на плато в глубине материка. Или так, или на вертолете, и, пока половина ферм под водой, у них нет лишней машины. И к тому же, говорит Сопатый, он не вертолетчик.

– Сколько? – спрашивает Фокс. – До плато?

– Тысяча баксов.

Фокс отсчитывает купюры.

– Господи, да тебе и правда туда надо, приятель. Тебе не нужно сразу платить, знаешь ли.

– Я хочу сегодня, – говорит Фокс.

– А назад?

– В одну сторону.

– Ну, ты начальник, – говорит пилот, которого все это, видимо, забавляет. – Только вот бумажки оформим.

Фокс отсчитывает еще сотню долларов.

– Визгун! – кричит пилот. – Заправляй старушку!

– Мне надо кое-что купить в городе.

– Давай помогу. Накормлю тебя обедом.

Фокс покупает сушеные продукты, фляги, репеллент, свечи, солнцезащитный экран, зажигалки, противомоскитные бухты, некоторые лекарства, чтобы пополнить свою аптечку, легкое мачете, несколько тридцатикилограммовых мотков лески, крючки, блесны и брезент, сложенный до размеров газеты. Потом он выбирает складную удочку и к ней легкую катушку. Они кажутся хрупкими, но все остальное, что продают в магазине, слишком громоздкое или тяжелое, чтобы носить с собой весь день.

– У тебя проблемы, сынок? – спрашивает Сопатый за обедом.

– Только если ты не умеешь вести самолет.

Снаружи мужчины и женщины толкают тележки, забитые пивом. Они смеются и орут. Некоторые обмотаны бинтами.

– День выдачи пенсии, – говорит Сопатый. – К ночи они будут рвать друг другу глотки.

Фокс вгрызается в остатки своей бараньей отбивной и механически поглощает ломтики картофеля и подливку. Он чувствует, что объедается. В баре пахнет табачным дымом, горящим маслом и подмышками.

– Тебя там кто-нибудь ждет, старина?

– Нет.

– Есть коротковолновый передатчик?

Фокс качает головой.

– Мда, – говорит Сопатый. – Доедай.

Они закладывают виражи над мангровыми деревьями и илистыми берегами рек. Огромная дельта источена сетью ручейков и приливных складок, и там, где Фицрой впадает в Кинг-Саунд, вода приобретает цвет молочного шоколада. Под низкими облаками они поворачивают на северо-восток, в глубь континента, и Фокс видит, как стара и потрепанна земля, как испещрены морщинами равнины – как кожа старухи, видит жировики, шрамы и открытые раны. Равнины, по которым разбросаны редкими пятнами акации, превращаются в устремленный ввысь беспорядок песчаниковых гряд, где реки бегут к морю, как зеленые порезы. Вся жесткая геометрия исчезает; ни дорог, ни оград, просто сумбур цвета. На горизонте вырисовывается зубчатое, задыхающееся в островах побережье.

– Видно было бы лучше, – говорит Сопатый по внутренней связи, – если бы Визгун помыл чертовы окна. Аборигенский жир.

– Что-что? – спрашивает Фокс, прижимая наушники покрепче к ушам.

– Местный пассажир потеет, и в результате здесь все как бараньим жиром полито, – говорит пилот. – Приходится его отскребать со стекла. Аборигены – наши основные клиенты. Любят полетать за копейку налогоплательщика. Нормально, а?

Они забираются через грозовые тучи вверх, к яркому солнцу. Через три часа они протискиваются вниз, и Фокс видит огромный зеленый бинт плато над длинным заливом. Взлетно-посадочная полоса – розовый крестик. Сопатый ныряет вниз и кладет машину на одно крыло, чтобы проверить состояние поверхности. Полоса, похоже, мокрая по краям.

– Вот сейчас и посмотрим, – говорит пилот, когда они взмывают над верхушками деревьев и разворачиваются по ветру, чтобы приблизиться.

«Такое зеленое», – думает Фокс.

После посадки они выгружают скромные пожитки Фокса буквально за несколько минут.

– Надеюсь, ты захватил зонтик, – говорит Сопатый. – Это плато – самое мокрое место во всем штате. Пятнадцать сотен миллиметров в год – это метра полтора…

Фокс разбирает вещи, обдумывает, не упаковаться ли заново, чтобы было удобнее нести и разумнее распределить вес. Его рубашка уже насквозь промокла от пота.

– Думаю, придется мне вернуться за тобой, – говорит Сопатый. – Так или иначе. Не думай, что я не видел таких, как ты. В конце концов всегда начинаются поиски. Все равно, кто ты такой: ученый там, беженец, двинутый на дикой природе или просто Господа донимаешь. Все равно все кончается одинаково. Хочешь передать со мной кому-нибудь весточку?

Фокс качает головой.

– Я даже имени твоего не знаю.

– Бакридж.

– Даже это имя не вытащит тебя из здешнего дерьма, старина. Это та самая ложка дегтя в здешней бочке меда. Здесь ты сам по себе.

– Да, – говорит Фокс, почти веря в это.

Он не смотрит, как самолет разбегается и взлетает. Он становится на колени в грязь и перекладывает поклажу. Его руки трясутся. Фокс находит шляпу и зеркальные очки и несет все к стене деревьев. В тени пушистой полевички[27] он расстилает карту. Она уже размокла во влажном воздухе, и компас прилип к ней.

На карте обозначена тропа от взлетной полосы вниз по плато, к морю. Этот пунктир обескураживает.

Фокс прикидывает, что до темноты сможет пройти пару часов. Он собирает поклажу и взваливает ее на плечи.

Через пять минут пот почти ослепляет его, и колея, по которой он идет, исчезает в высокой траве. Ему приходится определять направление по ощущению колеи под ботинками, и он пробирается через траву. Кузнечики, бабочки и жуки врезаются в него, застревают в зубах и волосах, залезают в рубашку, покрывают слоем рюкзак и спальник. Поднимающиеся из травы веерные пальмы, гладкокорые эвкалипты и кровавые деревья словно извергаются птицами, когда он приближается. Небо в складках грозовых облаков.

Через час с небольшим Фокс почти падает. Его словно освежевали, вся кожа исколота пыреем. Песчаниковый отрог перед ним обещает первое повышение высоты. На карте показаны череды гряд, разворачивающиеся в сторону моря. С этой скалы Фокс сможет осмотреться. Ему хочется выбраться наружу из всей этой дикой растительности. Он смотрит на отрог и направляется к нему. И тут на вершине появляется человек. Фокс продолжает идти. Человек все еще остается там, когда он приближается.

– Кажется, я слышал самолет.

– Это я, – говорит Фокс, задыхаясь.

Он смотрит на парня. У того темная кожа, и он бос. У него черные волосы до плеч, в них проскальзывают седые пряди. Армейские шорты велики ему и свисают с бедер под блестящим безволосым брюшком.

– Заблудился, а?

– Нет, – говорит Фокс, вытирая лицо рукой.

– Уверен?

Фокс пожимает плечами.

– Из ученых?

– Нет.

– Из правительства?

– Нет.

– Специалист?

– Нет.

– Из юристов?

Фокс улыбается и качает головой.

– С шахт?

– Не я.

– Ну, тогда и не со станции.

Фокс вынимает бутылку с водой:

– Нет.

– Ну, так ты и не абориген, – говорит парень с хриплой усмешкой. – Это уж точно.

В чертах этого человека проступает что-то восточное, но акцент у него аборигенский.

– Сколько отсюда до побережья? – спрашивает Фокс, собираясь отпить воды.

Он предлагает человеку фляжку, но тот делает вид, что не замечает.

– Целый день, если короткой дорогой. Только ты лучше по свету иди. А то давай к нам! Лучшее место.

– Не хочу навешивать на вас лишние проблемы.

– Похоже, у тебя у самого проблемы.

– Нет.

– Мензис, – говорит человек, протягивая руку с желтой ладонью.

– Фокс. Лю Фокс.

– Тогда пошли.

Мензис смотрит на поклажу и, кажется, размышляет, не предложить ли помощь, но потом просто поворачивается и показывает дорогу. Фокс колеблется, но в конце концов следует за ним. Вес всего снаряжения на спине впивается ему в пятки. Становится еще труднее, когда они спускаются вниз по гребню и приходится наклоняться, чтобы пройти под низкими ветвями деревьев.

Корни. Заплесневелый мусор. Глина цвета топленого молока. У зазубренного края красного каменного прохода они забираются вверх, хватаясь за лозы и корни инжира, чтобы не упасть. Они оказываются на открытой площадке, окруженной кремнистыми каменными террасами, на крохотной площадке грязи, где стоит хижина из веток, увенчанная брезентом, как тент в шапито. Фокс с Мензисом подходят к дымящемуся костру. Молодой, худой чернокожий выходит из-за уступа террасы. На нем одни голубые футбольные шорты.

– Это мой приятель Аксель, – говорит Мензис. – Робкий малый. Хороший парень.

– Привет, – говорит Фокс, выпутываясь из своих пожитков.

– Этот парень – Лю Фокс, – говорит Мензис.

– Летающий Фокс.

– Не задирай его, Аксель.

– Дьин бунамбун.

– Ну да, да. Ты его видишь. Отлично его видишь. Ставь котелок.

– У тебя есть пиво? – спрашивает Аксель.

– Извини, – говорит Фокс. – Чай, кофе.

– Чай у нас есть, – говорит Мензис. – И не надо тебе никакого чертова «Эму экспорта».

Глаза Акселя вонзаются в полуотвернутое лицо Фокса. Он, кажется, старается не улыбаться. Мензис засовывает поклажу Фокса под брезент, пока мальчик наполняет котелок из пластиковой канистры.

– Хорошее место, – говорит Фокс.

Мальчик кивает. Его волосы спутаны. Колени приобрели цвет песчаника, а ноги широкие и мозолистые.

– Долго вы здесь, парни?

– Всю жизнь, – говорит Аксель. – Завсегда.

– Пару сезонов, – говорит Мензис, сгибаясь, чтобы пошевелить ветки в костре. – Приходим и уходим, знаешь ли.

– Это…

– Наша земля? – Мензис неестественно пожимает плечами. – Не знаю. Сирота я. Ну, так монашки говорили. Был когда-нибудь в Новой Норсии?

Фокс не может не улыбнуться, кивая.

– Все эти ребята – нунгары, вонгаи. Но взгляни только на меня. Я наполовину китаец. Думаю, моя мать была из барди[28]. Кто знает? Они, эти монашки и священники, они толком и по-английски-то не говорили. Ничего мне не сказали! – говорит он скорее потрясенно, чем горько.

– Это моя земля, – говорит Аксель.

– Может быть, – говорит Мензис, дипломатично пожимая плечами.

– Вот-вот.

– Может быть. Все может быть. Бери мясо, парень.

Аксель подскакивает и в умирающем свете дня направляется к канавке. Фокс изучает Мензиса и никак не может понять, что его так беспокоит. И тут он видит, что у старика нет пупка.

– Интересно, а?

– Ну…

– Может, шкурой заросло. Что-то в этом роде. Им, монашкам, это не нравилось, это точно. Не давали мне все лето рубашку снимать. А они, дети? – говорит он с хриплым веселым смешком. – Никто не дрался с желтолицым парнем без пупка. И вот Аксель, он тоже. Ходит за мной, как собачка, как только увидел. Несет всякую чушь.

– Аксель. Это немецкое имя. Он из миссии? Из лютеранской?

Мензис косится на него.

– Ну да, Аксель значит «стержень». Ось. Он этим очень гордится. Единственное, что он может написать, бедняга. Но дурачок, знаешь ли. Немного странный. Режет себя, чтобы быть как я. Чуть ли не три пупка себе вырезал! Нашел его по дороге на Калумбуру. Он пас там стада. Просто вышел из леса на наш лагерь весь такой расстроенный и больной, говорил, что побывал на островах и ходил вверх по побережью, искал там старых, прежних людей. У него было совершенно разбито сердце. Думает, что там все еще есть незлобивые, робкие прежние люди. Которые живут по-старому, понимаешь? Живут правильно, все еще прячутся от белых. Думает, что они ждут его там, бедный сумасшедший засранец. Ох, Лю, он всех достал! Все эти сумасшедшие разговоры и злость. Они думали, что он нюхает бензин или что там… Им не нужны были проблемы – ни церковникам, ни правительству. Так что я его подобрал. Пошли с ним к Карунджие, Холлс-Крик. Но с ним проблемы. Все эти языки, на которых он говорит, знаешь, немножко на вунумбал, немножко на нгарунгами, выучился у какого-то белого парня. Вроде все нормально. Но он неправильный абориген.

– Неправильный? – говорит Фокс.

– Никогда не исполнял закон, видишь ли.

– Инициация.

– Вот-вот. Ни народа. Ни страны.

– А ты?

– Я? Я принадлежу Иисусу Христу. Нравится или нет. Как они тебя раз искупают, так ты навечно – их. Все равно. Никакому другому ублюдку меня не заполучить.

Аксель появляется из сгущающегося закатного мрака с глыбой кровавого мяса; она свисает с его плеча, как седло. Фокс пьет свой черный чай, от которого кривится рот, а эти двое разводят костер и режут мясо на мраморные дольки и жарят их на углях.

Они едят поодаль от костра, где прохладнее, и в наступившей темноте пламя – единственный источник освещения.

– Говядина, – говорит Фокс.

– Утром убили.

– Паф, – говорит Аксель, подражая ружейному выстрелу.

Фокс размышляет над иронией того, что он оказался среди собратьев-браконьеров. Мензис объясняет, как они живут дарами леса, когда под рукой не оказывается скота, как Аксель гордится тем, что умеет охотиться на варанов и птиц, умеет подстрелить случайного крокодила и разнюхивать лакомства вроде сотов из ульев местных пчел. Он знает все ягоды, у него инстинкт, хотя Мензису больше по душе говядина, пресные лепешки и чай, – поэтому-то они и стоят лагерем на краю плато. Тут поблизости есть вода, и иногда случается какой-нибудь искатель приключений на колесах, которого надо спасти от него самого в обмен на драгоценные продукты. Фокс спрашивает, не бывает ли им одиноко, и Мензис смеется. Акселю, говорит он, плевать на девчонок, но им бы обоим хотелось заиметь нескольких собак, с которыми можно спать вповалку ночами. Мензис признается, что однажды был женат. Называет все тюрьмы, в которых сидел. Он путешествовал гораздо больше, чем Фокс.

Мензис поднимается на ноги и роется возле хижины, а потом разгорается свет, и Фокс ощущает запах керосина. Мензис спотыкается, и что-то со звоном падает на землю; он ругается, чуть не уронив лампу.

– Сегодня особый случай, – провозглашает он, ставя лампу рядом в грязь.

– На что ты там наткнулся?

– Да гребаная гитара.

– Моя, – говорит Аксель.

– Любит побренчать, – говорит Мензис. – Но горюет. Не может ничего сыграть, она расстроена. Это его убивает. Ужас.

Аксель идет к хижине и возвращается с дешевой корейской гитарой, которая сплошь покрыта мучнистой росой, но все еще блестит от потрескавшегося на солнце лака. Он двумя руками протягивает гитару Фоксу, а тот ставит ее на ботинок и крутит за гриф. Он прижимает гитару к своей пропотевшей рубашке и быстро настраивает. Струны стали пушистыми от коррозии. В его пальцах появляется странное ощущение непорочности.

– Играй, – говорит Аксель.

– Э…

Аксель и Мензис выжидающе смотрят на него с открытыми лицами, полными надежды.

– Какую музыку хотите? – спрашивает он.

– «Слим Дасти», – объявляет мальчик.

Фокс играет «Пивную без пива», а они подпевают, и слова, кажется, совсем не те. Ему все равно; он ненавидит эту песню. Но они продолжают тихо напевать, присев на корточки, их глаза задушевно прикрыты, а в небе вспыхивают молнии. Когда песня кончается, Аксель испускает глубокий вздох.

Все молчат. Фокс еще подстраивает гитару и начинает наигрывать скорбную ирландскую мелодию, просто чтобы заполнить тишину, чтобы скрыть, что разволновался. Начало мелодии тянется, как резина, но потом музыка овладевает им. Он берет аккорды и чувствует, что его начинает отпускать, когда он ощущает наросты ржавчины под пальцами, когда понимает, что мелодия с каждым новым аккордом как бы предлагает сделать ее еще изысканнее; и когда он завершает круг, он не может остановиться, ему приходится продолжать, на этот раз гораздо увереннее, сплетая еще более сложный гобелен. Чувство уходит, но он никак не может остановиться. Он переходит к регтайму в той же тональности, просто чтобы сменить ритм. Сам того не желая, он несколько раз пробегает пальцами по струнам, и это согревает и расслабляет мышцы. Струны похожи на проволоку. И все же он склоняется над гитарой и сплетает звуки. Запястье с непривычки покалывает, но ему все равно удается играть стройное вибрато. Жестяной, игрушечный тон гитары звенит у него в груди. Музыка. И она никого не ранит.

Он останавливается, когда мальчик встает и идет в хижину из веток.

– Он в порядке?

– Не может играть. Немножко застыдился, понимаешь ли.

– Я не хотел…

– Любит он побренчать. Ты его научи.

– Но я уйду утром, – говорит Фокс.

– Это жалко.

У Фокса появляется идея, и он настраивает инструмент на ре-диез. Пробует сначала в миноре, но чувствует, что это будет звучать слишком скорбно. Он пробует в мажоре и бренчит на гитаре одной рукой.

– Аксель?

– Он не выйдет, Лю.

– Аксель. Я настроил так, что ты сможешь сыграть этот аккорд, видишь?

Гитара звенит.

– Смотри! Одной рукой. Только положи палец сюда и… слушай. Это соль. Просто. Вверх-вниз. Даже держи ты в свободной руке бутылку – и то получится. Аксель!

Мальчик не выходит. Фокс пожимает плечами и кладет гитару на землю. Она звенит ре-мажором, и Мензис заговорщически улыбается.

– Эта земля, – бормочет Фокс. – Это собственность станции?

– Национальный парк.

– Вон что.

– И аборигенская земля тоже. Но целиком из боксита. Из которого алюминий, знаешь?

– Боксит?

– Все передрались. И аборигены тоже. Те парни с этими. Юристы. Ужас.

– И что, по-твоему, случится?

Мензис пожимает плечами.

– Да выгонят нас раньше или позже. Или парень из перерабатывающей, или парень из правительства, или скотовод. Или абориген. Именно.

– Не понимаю.

– Вот именно так. Абориген в костюме. С бумажками в руках. Вполне может быть.

Отдаленный раскат грома разносится над верхушками деревьев.

– Ты потерялся, Лю?

– Нет еще.

– И куда ты идешь?

– Туда, где тихо.

Мензис в сомнении трясет головой. Начинает накрапывать дождь. Они ложатся спать. Фокс разворачивает спальник под брезентовым навесом и слушает судорожную скороговорку дождя.

…Ночью он просыпается оттого, что Аксель склонился над ним.

– Ты неправильный человек? – спрашивает он испуганным шепотом.

– Неправильный? Нет. Я… я просто парень, Аксель.

– Возьми мою вундалу. За музыку. Хорошо?

– А?

– Пойдешь на веслах отсюда мимо Видъяльгура, туда. Найдешь тех людей.

– Хорошо.

– Полетишь. Как я, да? Во сне я лечу. Лечу в море. В Дуругу.

– Дуругу?

– Это острова. Далеко. Куда идут дьюару. Прошлые люди, дьюару, духовные люди.

Фокс пытается понять его.

– Аксель, – бормочет мальчик, поглаживая голую грудь. – Ось. Колесо вертится на мне.

И долго после того, как ушел мальчик, Фокс лежит, думая о горячей убежденности Акселя, что он что-то значит, что он центр чего-то, даже если Фокс или он сам не могут понять, что это могло бы быть. Чудесное заблуждение. Фокс завидует ему. Нельзя ему не завидовать, когда колесо все время переезжает тебя. Поэтому-то ты и убегаешь, выбираешься из-под него, чтобы остаться в живых.

– Ты хоть знаешь, куда едешь? – спрашивает Мензис утром, когда Фокс собирается взвалить рюкзак на плечи.

Аксель исчез; его почерневшие лепешки лежат на крышке котелка.

Фокс разворачивает карту и показывает Мензису архипелаг, раскинувшийся вдоль залива. Он хочет обойти изгиб побережья, пока не приблизится к самому большому острову, который отделен от материка узким проливом. Он пока не придумал, как его пересечь. У него есть мачете, так что, может быть, ему удастся сделать плот.

Мензис поджимает губы.

– Хм. Аксель, наверное, уже это знает. Точно. Он сказал, что собирается дать тебе лодку. Читает твои мысли, Лю.

– У него правда есть лодка?

– Или ты пойдешь черт-те куда. А потом что? Поплывешь? Бери его лодку. Подарок за музыку, понимаешь ли. Здесь, на черном пляже. Жди высокой воды. Греби через пролив. Все будет нормально. Правильная лодка, Лю. Хорошая. Но слушай. Видишь эту землю? – говорит он, показывая на западную оконечность залива. – Не ходи туда, ладно?

– Что там?

– Места. Прячутся от тебя. Не для тебя.

– Тайные, ты хочешь сказать? – спрашивает Фокс. – Священные?

Мензис смотрит в сторону.

– А вы? – спрашивает Фокс. – Ты и Аксель. Вы туда ходите?

Мензис качает головой.

– Мы – люди вундъят. Потерянный народ. Мы не ходим туда. Из уважения. Понимаешь? Уважение.

– Понимаю. Я не пойду туда. Но сюда, – спрашивает Фокс, показывая на остров на карте, – сюда мне можно пойти?

– Сюда можно, – говорит Мензис. – Эта вот лодка… Ты везучий.

– Да.

– Иногда мне кажется, Аксель не такой уж и сумасшедший. Может, он мечтал о тебе раньше, знаешь, видел тебя во сне. Еще до лодки, знаешь, он видел сон и сказал мне про него. Маленькая голубая лодка пришла с моря. Мы идем на тот черный пляж, и, черт меня дери, – говорит он со смехом, – там она и есть. Бьется о скалы. Каноэ. Весла и все такое! Ха!