Глава 6

Домини никогда не смогла забыть, как она впервые увидела остров Анделос, к которому они подошли на крейсер-катере Поля с матросом-рулевым — молодым островитянином и веселым micro[10] в роли поваренка.

Остров появился внезапно, будто всплыл из глубин синего Ионического моря, так четко видимый в прозрачном воздухе Греции, что ясно была заметна его лирообразная форма. Руки Домини, стоявшей у ограждения палубы, до боли сжали перила — Анделос, остров, на котором когда-то побывали венецианцы и древние римляне, остров, где все еще находили их следы, где они оставили свой отпечаток и на людях, живущих здесь. Домини знала, что отголоски этого влияния есть и в человеке, везущем ее в собственную крепость на вершине Орлиного утеса, возвышающегося над самой узкой частью острова, над самой дикой и нетронутой частью.

«Только с незамутненным сердцем приближайся к дому Аполлона, о чужеземец, — вдруг вспомнилось ей. — И всегда, когда бог присутствует на лире-земле, все сияет вокруг, и приходит лето.»

Что вполне вероятно, подумалось ей, ибо эти два молодых грека готовы с радостью выполнить любое его приказание. Можно не сомневаться, что и остальные островитяне уважают, даже любят человека, подарившего им замечательную больницу, библиотеку, школу для детей со спортивным залом и душевыми. Поль не рассказывал ей об этом. Ее добровольными информаторами были Ангелика и Мирра.

Поль стоял рядом с Домини, небрежно прислонившись к перилам. Белая рубашка распахнута на груди, обнажая загорелую шею, темные очки скрывают глаза, морской ветер лохматит черные волосы, завивая их на висках в тугие кольца.

Поль не прикасается к ней, но Домини каждым нервом остро чувствует его близость. Ее тело и сердце все еще чувствительны после его беспощадного поступка три дня назад. И все эти дни с огромным усилием она старалась вести себя с ним естественно.

— Мы подходим к острову, — сказал он. — Тебе хочется увидеть свой новый дом, а, Домини?

Он прекрасно знает, о чем ее мечты… стать свободной, как эти морские птицы, парящие и взмывающие в воздушных потоках…

— Думаю, твой дом на Орлином утесе будет интересен, — отвечала Домини. — Сколько лет твоя семья владеет им?

— Его построил дед. — Поль поднес ко рту сигару, и острый запах дыма долетел до ноздрей Домини. — Он и его брат Лукас основали дело — Судовую линию Стефаносов. Как у любого в Греции, во время мятежа дело серьезно пострадало, но мы сумели со временем вывести его в спокойные воды.

Он помолчал с минуту, и краем глаза Домини наблюдала, как строго он всматривался в приближающийся остров. Потом вдруг продолжил.

— Дом, в который я везу тебя, Домини, так же, как и Фэрдейн, уходит корнями в глубокое прошлое. Он, можно сказать, является живым воплощением победы, одержанной человеком над бесплодной землей… Греческая земля часто бывает бесплодной, и для многих моих сограждан жизнь очень тяжела.

— Но клан Стефаносов выстоял, — небрежно заметила она и, почувствовав на себе его взгляд, поняла, что он сердится.

— Мы выстояли только благодаря неустанному труду, и никогда ни один из нас не опускался до кражи.

— Ни один, Поль? — в голосе явно звучал намек, ей доставляло удовольствие, что она, как и Поль, могла ранить его словом.

Она следила за постоянно набегающими океанскими волнами, плещущими и играющими друг с другом… как жидкий свинец под золотыми солнечными лучами… как волны боли и наслаждения, вздымающиеся, опадающие и рождающиеся вновь.

— Море заключает в себе все, — услышала она рядом голос мужа. — Как колыбель самой жизни, оно хранит в себе и мятеж, и энергию, и покой.

— Море жестоко, — возразила Домини, — оно отбирает столько же, сколько и дает.

— Жестокость есть во всем, даже в радости, и нам приходится мириться с этим. — Он стряхнул в воду пепел с сигары, потом Домини почувствовала его пальцы у себя на руке. Они скользнули от плеча к запястью и крепко обхватили кисть. — Я знаю, трудно смириться с тем, что часы, проведенные несколько ночей назад в моих объятиях, были тебе не совсем ненавистны.

— Давай не говорить об этом! — Она попыталась освободить руку, но он держал ее крепко с самоуверенной легкостью.

— Ну же, я настаиваю на ответе. — Он слегка встряхнул ее руку.

— Ты хотел этого… этих часов. — Сделав резкое движение головой, она отбросила от лица волосы, в глазах вспыхнуло синее пламя. — Да, я могу дать тебе это, Поль, хотя это мало чего стоит. Сердце мое остается свободным.

— Ты считаешь наш брак тиранией, а? — Он удержал ее взгляд. — Позволь сказать, Домини, если бы ты жила с любимым человеком, то обнаружила бы, что бывает время для ссор, время для близости, а бывает и для одиночества. Любовь и ненависть не так уж чужды друг другу, а пустая галантность и романтическое сдерживание чувств существуют только в книгах.

— Ожидать от тебя романтической галантности? О чем ты, Поль? Это было бы детством. У меня есть все, чего я могла ожидать, когда давала клятву чтить тебя.

— А помнишь ли ты, что клялась хранить мою честь, — сказал он, и в голосе его послышался намек на угрозу.

— Ты забыл, что там говорилось и о жалости, Поль. — Ветер играл ее волосами, как шелковым стягом, а глаза были наполнены синевой греческого неба и океана… В уголке рта у Поля забился нерв, когда он посмотрел на нее. Он запечатлел взглядом и ее вышитую критскую блузку, одетую навыпуск поверх морского покроя брюк, и как ветер прижимал шелк к ее телу, ласкал ее, перебирал волосы, разрумянил щеки так, что они стали похожи на гвоздики.

— Люди Анделоса подумают, что я самый счастливый человек на земле, — с грустной иронией заметил он.

— Хотела бы я быть некрасивой! — эти слова она произнесла, словно обращалась к ветру.

— Так ли это, моя маленькая колдунья? — Он громко рассмеялся, откинув назад голову. — Красивая… некрасивая… ты все равно останешься Домини.

Она слышала его, но внимание ее привлекло сверкнувшее в движении крупное морское существо, вынырнувшее рядом с катером.

— В греческих водах водятся акулы? — спросила она, указывая на мелькнувший плавник.

— Это дельфин. — Он склонился к воде, наблюдая за скользящим у поверхности, то обгоняющим, то возвращающимся из глубины и, наконец, выбрасывающим свое красивое тело в высоком прыжке, изумительным созданием. Рука Поля непринужденно обнимала Домини за талию. Она была в восторге от дельфина, которого видела впервые, и с радостной улыбкой повернулась к Полю.

— Аполлонова жажда к морю, — процитировала она.

— Аполлон жаждал много и побеждал во многих битвах, — сухо сказал он. — Дельфины часто приплывают в бухту у нашего частного пляжа, там они наверняка будут развлекать тебя, пока ты останешься в доме на Орлином утесе.

— Разве мы не всегда будем жить там? — Она смеялась над кульбитами дельфина в воде.

— Не всегда, — тихо сказал Поль.

— Вероятно, бизнес заставляет тебя путешествовать?

— Да, — согласился он. — Через несколько месяцев мне придется уехать.

Пока он говорил, ее внимание занимал дельфин, но что-то в тоне его голоса заставило ее взглянуть на Поля. Угадать выражение глаз за темными очками было невозможно, но она подумала, не намекает ли он, что она была для него просто каприз, и со временем он ее отпустит…

Боль в сердце Домини стала еще острее… Она будет принадлежать ему, пока доставляет удовольствие. Она для него просто игрушка, именно как игрушку он и держит ее сейчас, по-хозяйски обнимая за талию смуглой рукой.

Они прошли, мимо Анделосской гавани, направляясь в бухту, бывшую частью владений Поля, но Домини успела отметить, что гавань напоминает венецианскую. Живописные яркие парусные лодки у причалов, дома, ступенями поднимающиеся по склонам от береговой линии, усыпанной галькой, белые стены, облитые золотыми лучами солнца. До них донеслась над водой песня молодого рыбака. И необычная, привязчивая мелодия его грустной песни еще долго слышалась им.

— О чем он поет? — поинтересовалась заинтригованная Домини.

— О девушке, на которой надеется жениться, когда будут устроены его сестры, — сообщил ей Поль немного насмешливо. — Не столь романтично, как ты ожидала, да? Но в Греции так часто бывает. Если сын в бедной семье единственный добытчик пропитания, он должен заботиться о них, пока не выйдут замуж его сестры.

— Как тяжело для бедного мальчика, — тихо сказала Домини. — Недаром он пел так грустно.

— Да, но его девушка любит его, — сухо возразил Поль, — он знает, что она будет его ждать и любовь сохранится в ее сердце, как хранится запечатанное в подвалах вино, — набирая крепость и сладость.

Домини чуть поежилась от примитивной красоты его слов… но всегда ли любовь становится слаще от ожидания? Наверняка в этих словах заключена квинтэссенция романтизма, однако Поль не верит в романтизм.

Лагуну охраняли темные скалы рифов. И в этот спокойный день голубая вода только пенилась при входе в бухту. Но Домини подумала, что в ветренную погоду в этом узком канале наверняка опасно плавать. В шторм вода будет кипеть и швырять лодку на оскаленные зубы рифов.

От пляжа, казалось, до самого неба поднимались бастионы утесов; птицы гнездились в расселинах и с криком носились над ними. Со скал свешивались цветущие водоросли.

Они пристали к каменному причалу, и Домини увидела, что пляж обрамлен пещерами, входы в которые отделялись друг от друга огромными валунами, отполированными волнами до гладкости атласа. Ленточные водоросли извивались на бледном песке, как змеи, кое-где были разбросаны кусты приморского падуба и можжевельника, в тени которых можно укрыться от палящего солнца.

Домини стояла, оглядываясь вокруг, и гадала, как они смогут добраться с этого закрытого пляжа до дома. И вскоре она поняла. Подбежал поваренок с большим электрическим фонарем в руках, который с ослепительной улыбкой подал Полю. Поль сказал ему что-то по-гречески, показывая на катер, — очевидно, отдавая распоряжение о переносе багажа, и невозмутимо повел Домини ко входу в одну из больших пещер.

— Давным-давно эта пещера была тайником контрабандистов, — сказал он ей. — Она ведет прямо к дому и совершенно безопасна. Приливы здесь не очень сильны и поднимаются только в чертовски плохую погоду, тогда разумнее всего держаться от пляжа подальше.

— Ну, — рассмеялась Домини, — это крайне оригинальный способ приводить в дом невесту… но должна признать, что он вполне соответствует твоим пиратским наклонностям.

Эхо в пещере повторило и ее слова, и его ответный смех. Когда они шли по каменному туннелю, следуя за снопом света от фонаря, Домини взглянула на Поля. Необычный, непредсказуемый, ухмыляется почти как мальчишка… ну, почти, как мальчишка; глаза его больше не прятались за темными стеклами очков и, встретив ее взгляд, засияли расплавленным ЗОЛОТОМ.

— Замечаешь, подъем? — спросил он. — Скоро мы достигнем двери, за которой начинаются ступени, ведущие к саду. Этот тайный ход нравится тебе, да?

— Да, — согласилась Домини с улыбкой. — Ты же знаешь, я неисправимый романтик.

— Это характерно для британцев. — Он пожал плечами — таким непривычным для Домини жестом — и через несколько минут свет фонаря выхватил из темноты овальную деревянную дверь, распахнувшуюся на неровные каменные ступени, поднимающиеся круто вверх. — Будь, пожалуйста, поосторожнее, — предупредил ее Поль. — Древние камни кое-где осыпаются — имей это в виду! — Он подхватил ее, когда Домини споткнулась, и на мгновение она прижалась к твердому и теплому телу мужа. У нее перехватило дыхание, она подумала, что он не удержится от поцелуя, но Поль сразу отпустил ее, и она пошла впереди, стараясь не торопиться.

Он молча следовал за ней, из-под арки, увитой диким виноградом, на дорожку, что вела через сад, разбитый на поднимающихся вверх террасах. Кипарисы — изумрудно-зеленые и золотые — высились над зарослями вистарии и утренней красавицы. Олеандры развесили свои розовые колокольчики в солнечных лучах. В прохладно-зеленых перечных деревьях порхали крошечные яркие птички и громко щебетали.

— Другой стороной дом выходит на сосновый лес, — сообщил Поль и, наклонившись, сорвал кисточку душистых цветов жасмина и непринужденным жестом вдел ее в волосы Домини. Похожие на звездочки лепестки моментально пристали к медовым волосам, как конфетти, и аромат жасмина заполнил ее ноздри. Это был жест язычника, венчание ее цветком любви в саду, словно повисшем высоко над морем. Будто он без слов сказал ей, что этой ночью она впервые останется с ним наедине в его доме.

Дом на Орлином утесе, изолированный от остального мира, как показалось девушке, прибывшей в него в роли молодой жены, имел совершенно особую атмосферу мрачноватой тайны.

Его стены казались нежно-золотыми, а чистотой линий он напоминал греческие храмы с многочисленными ступенями, которые вели к широкой piazza[11], похожей на гостиную под открытым небом. Обставлена она была глубокими креслами и шезлонгами, невысокими столиками и огромными каменными кадками, в которых пышно цвели вьющиеся растения. Домини заглянула за парапет — перед ней разверзлась бездна, глубокая, как человеческая глупость, дальше видны были только море и скалы.

Она, чуть слышно охнув, отпрянула назад, обернулась к Полю и услышала, как он сказал:

— Пойдем, — он протянул загорелую руку, — разреши показать тебе дом изнутри.

Домини пошла к нему, немного напуганная головокружительной пропастью, позволила взять за руку и ввести в дом через раздвигающиеся стеклянные двери.

— Это salotto[12], — он показал большую жилую комнату с огромным круглым диваном и креслами под стать ему, венецианскими зеркалами с витыми рамами, украшенными резьбой, шкафами и гигантской медной люстрой, которую с помощью цепей можно опустить, чтобы зажечь затейливой формы масляные лампы. Потом люстра снова поднималась. Она была очень старомодной, и не избежала участи понравиться Домини, так любившей старину и имевшей романтические наклонности.

— Тебе нравится tzaki, верно? — Поль показал на огромный каменный камин и приготовленные сосновые поленья в корзине из витого железа. — По вечерам здесь становится прохладно, а англичане любят уютный огонь, пылающий в камине, да?

Она взглянула на него широко раскрытыми глазами. Поль вдруг показался ей еще в большей степени незнакомым иностранцем. Поспешно кивнув в ответ, Домини зачарованно смотрела в другой конец комнаты, где полукруглые ступени вели на платформу, на которой стояло пианино. Оно блестело, светилось темной полировкой и казалось прекрасным! У Домини заблестели глаза. Игра на пианино — одно из ее увлечений, Домини превосходно играла и чувствовала музыку, хотя и не профессионально. Дядя любил слушать, как она играла на сильно расстроенном старом инструменте в Фэрдейне.

— Оно тебе нравится, Домини? — тихо спросил Поль.

Она кивнула, ей страшно хотелось сесть на стульчик с мягким сиденьем и откинуть блестящую крышку, под которой прятался целый мир, в котором так легко можно затеряться.

— Оно твое, — сказал Поль.

— Мое? — Она неуверенно повернулась к нему.

— Инструмент доставлен из Афин три недели назад, — с улыбкой сообщил он. — Платформа когда-то использовалась дедом для внушительного письменного стола. Комната была кабинетом, а при мне она превратилась в salotto. Люстру я перенес из холла, шкафы извлечены из всех углов дома и отполированы так, что стала видна красота дерева, коврики из медвежьих шкур при моей мачехе валялись в чулане. Но тебе, должно быть, это неинтересно!

— Наоборот, Поль — она застенчиво коснулась его руки и почувствовала упругие темные волосы, в которых запутался ремешок его часов. — Комната великолепна. Скажи мне, Поль, что за слова вырезаны на каменном фризе tzaki?

— Ты начинаешь выговаривать греческие слова с хорошим, четким акцентом, — одобрил он. — Эти слова? — Он подошел к камину, и она наблюдала, как он провел пальцем по буквам греческого девиза. — «Сражайся с властью тьмы, как сражался Аполлон» — перевел Поль тихим, почти безразличным голосом.