- Это очень необычные дети... - начал Бернард.
      - Знаю, знаю. Старик Боджер предупреждал меня, когда я принимал у него дела. Незаконнорожденные, не все шарики на месте - поэтому специальная школа и прочее.
      Бернард вздохнул.
      - Сэр Джон, дело в том, что они н е умственно отсталые. Специальную школу открыли для них потому, что они н е т а к и е, как все. Да, они несут моральную ответственность за события прошлой ночи, но это вовсе не означает ответственности по закону. Вы не сможете их ни в чем обвинить - а мое ведомство не желает, чтобы это дело получило огласку.
      - Глупости, - возразил начальник полиции. - Слышал я об этих школах. Дети не должны испытывать - как это называется? - фрустрацию. Самовыражение, совместное обучение, хлеб из грубой муки и так далее. Чепуха это все. Они вполне могут отвечать за свои действия - либо ктото должен нести за них ответственность.
      Зеллаби и Бернард безнадежно посмотрели друг на друга. Бернард решил попытаться еще раз.
      - Эти дети, сэр Джон, обладают высокой способностью к внушению. Их воздействие на человека можно рассматривать как одну из форм принуждения. Но, с точки зрения закона, вам ничего не удастся доказать. Более того, если вы и сумеете найти формулировку, по которой их можно было бы привлечь к суду, это ничем вам не поможет. С тем же принуждением столкнутся и ваши подчиненные. Вам не удастся ни арестовать, ни задержать их.
      - Оставим тонкости юристам - в конце концов, это их работа. Все, что нам сейчас нужно - доказательства, достаточные для принятия соответствующих санкций, - заверил его начальник полиции. - Этот директор школы на Ферме - как его, Торренс? Если кто-то должен нести ответственность за этих детей, так это он. Я видел его прошлой ночью. Меня удивило, что он ничего не захотел сказать. Впрочем, здесь никто ничего не хочет говорить.
      Зеллаби с невинным видом созерцал угол потолка. Бернард выглядел слегка отрешенно, как будто не торопясь считал до десяти. У меня же обнаружился легкий кашель.
      - Доктор Торренс - скорее психиатр, чем директор школы, - пояснил Бернард. - Ему приходится очень тщательно обдумывать линию поведения в этой ситуации, прежде чем высказывать какие-либо суждения.
      - Не понимаю, о чем тут думать. Все, что от него требовалось рассказать правду. Зачем думать над правдой?
      - Не все так просто, - терпеливо сказал Бернард. - Возможно он не чувствовал себя вправе раскрыть какие-то аспекты своей работы. При следующей встрече, если вы позволите мне пойти вместе с вами, он может оказаться более разговорчивым и объяснит случившееся значительно лучше, чем я.
      С этими словами он встал. Мы тоже поднялись. Начальник полиции сухо попрощался и направился к выходу. Бернард, едва заметно подмигнув нам, тоже попрощался и вышел следом.
      Зеллаби опустился в кресло и, тяжело вздохнув, принялся рассеянно искать портсигар.
      - Я не знаком с доктором Торренсом, - сказал я, - но весьма ему сочувствую.
      - Не стоит, - сказал Зеллаби. - Осторожность полковника Уэсткотта пассивна, и потому раздражает. Осторожность же Торренса всегда отличалась агрессивностью. Если сейчас сэр Джон с помощью Торренса начнет предпринимать активные меры, это будет выглядеть как воздаяние. Но меня больше интересует позиция вашего полковника Уэсткотта. Можно сказать, что барьер стал чуть ниже. Если уж он нашел общий язык с сэром Джоном, надеюсь, что он и нам кое-что расскажет. Интересно, почему? Ведь это как раз та ситуация, которой он всячески старался избежать. Мидвичский мешок становится слишком тесным для такого большого кота. Так почему же полковника это совершенно не волнует? Слегка постукивая по подлокотнику кресла, Зеллаби погрузился в размышления.
      Вскоре вернулась Антея, покинувшая нас, когда сэр Джон подкреплялся вторым бокалом мадеры. Зеллаби заметил ее не сразу, и прошло несколько мгновений, пока он сообразил, какое выражение на ее лице.
      - Что случилось, дорогая? - спросил он и тут же добавил, вспомнив: - Ты же отправилась в Трейнскую больницу с рогом изобилия.
      - Да, - сказала она. - А теперь вернулась. Похоже, нам не разрешают покидать поселок.
      Зеллаби выпрямился в кресле.
      - Это абсурд. Старый дурак не мог наложить арест на весь поселок. Как мировой судья... - возмущенно начал он.
      - Сэр Джон здесь не при чем. Это Дети. Они выставили посты на всех дорогах.
      - Не может быть! - воскликнул Зеллаби. - Очень интересно. Хотел бы я знать...
      - К черту интерес!, - оборвала его жена. - Это очень неприятно и просто оскорбительно. И опасно, - добавила она, - поскольку мы не знаем, чего ждать еще.
      Зеллаби спросил, как это выглядело. Антея объяснила, а в конце добавила:
      - Но это касается только нас - я имею в виду, жителей поселка. Остальным они позволяют спокойно приходить и уходить, когда заблагорассудится.
      - Вероятно, у них есть на то веская причина, - произнес Зеллаби.
      Антея возмущенно посмотрела на него.
      - Не сомневаюсь, и, возможно, это представляет большой социологический интерес, но сейчас мне хотелось бы знать другое какие будут приняты меры?
      - Дорогая моя, - успокаивающе сказал Зеллаби, - я разделяю твои чувства, но ведь мы знали, что, если Дети захотят вмешаться в нашу жизнь, остановить их нам не удастся. Ну, а теперь, по каким-то причинам, которые, признаюсь, мне не ясны, им, очевидно, это потребовалось.
      - Но, Гордон, в Трейнской больнице находятся серьезно пострадавшие люди. Родственники хотят навестить их...
      - Дорогая, я не вижу, что тут можно сделать, кроме как найти одного из Детей и поговорить с ним по-человечески. Они способны это понять, но на самом деле все зависит от причин, по которым они так поступают, ты со мной согласна?
      Антея недовольно нахмурилась. Она хотела было что-то ответить, но потом немного подумала, укоризненно взглянула на него и вышла. Когда дверь за ней закрылась, Зеллаби покачал головой.
      - Мужчины любят хвастаться уверенностью в себе, но самоуверенность женщин - просто врожденная черта характера. Мы можем иногда поразмышлять об участи господствовавших когда-то динозавров и о том, когда и как завершится наш собственный недолгий срок. Женщины нет. Вечность - вот догмат их веры. Великие войны и бедствия приходят и уходят, народы возникают и исчезают, империи создаются и распадаются среди страданий и смерти, но все это преходяще; женщина - вот извечная суть бытия, которая пребывает вовеки. Она не верит в динозавров, она вообще не способна представить, что мир существовал до ее рождения. Мужчины могут строить и разрушать, играть в свои "игрушки", создавать ненужные помехи или эфемерные блага, в то время как женщина, связанная таинственной пуповиной с самим Великим Древом Жизни, всегда помнит о своем предназначении. Интересно, самка динозавра тоже пребывала в подобной уверенности?
      Он замолчал, явно ожидая реплики с моей стороны, и я спросил:
      - А как это относится к нынешней ситуации?
      - Если мужчина считает мысль о своей неполноценности отвратительной, то у женщины такая мысль даже не возникает. А раз она не в состоянии себе это представить, то она сочтет подобное заявление просто глупостью.
      Казалось, Зеллаби снова ждал моей реакции.
      - Если вы имеете в виду, что мы видим нечто, чего миссис Зеллаби видеть не может...
      - Друг мой, если вы не ослеплены чувством собственного превосходства, вы должны понимать, что мы - люди, как и все наши предшественники, когда-то должны будем уступить свое место другим. Произойти это может двумя способами: либо мы уничтожим себя сами, либо не сумеем противостоять вторжению каких-то других существ. Момент настал - мы оказались лицом к лицу с высшей волей и разумом. И что же мы можем этому противопоставить?
      - Звучит как-то чересчур безнадежно, - сказал я. - Не сомневаюсь, вы говорите всерьез, но не слишком ли это "крупный" вывод из достаточно мелкого случая?
      - Точно так же рассуждала моя жена, когда с л у ч а й был существенно меньше и младше, - заметил Зеллаби. - Ей никак было не примириться с мыслью, что столь невероятное событие могло произойти здесь, в захолустной английской деревне. Напрасно я пытался убедить ее, что такое событие одинаково невероятно где бы то ни было. Ей казалось, что оно было бы естественнее в каком-нибудь экзотическом месте, например, на острове Бали или в Мексике, ведь ТАКИЕ происшествия ВСЕГДА происходят с кем-то другим. Но, к несчастью, это произошло именно здесь, и ситуация не дает оснований для оптимизма.
      - Меня больше беспокоят ваши предположения, - сказал я. - Вот, например, вы утверждаете, что Дети могут делать все, что считают нужным, и остановить их невозможно...
      - Не понимайте это столь буквально. Остановить их в о з м о ж н о, но это будет нелегко. По сравнению со многими животными физически мы - жалкие, слабые создания, но мы сильнее их, потому что обладает более развитым мозгом. Победить нас может только нечто с еще более развитым мозгом. Пока это нам не угрожало: во-первых, появление такого существа достаточно маловероятно, а во-вторых, еще более невероятно, что мы позволили бы этому существу достичь опасной для нас стадии развития. Однако вот она - очередная штучка из бездонного ящика Пандоры эволюции: разум-мозаика, вернее, две мозаики - одна из тридцати, другая из двадцати восьми камешков. Что мы, с нашими индивидуальными мозгами, крайне неуклюже общающимися друг с другом, можем противопоставить т р и д ц а т и разумам, которые работают как один?
      Я возразил, что Дети за девять лет вряд ли смогли накопить достаточно знаний, чтобы успешно противостоять объединенному интеллекту человечества, но Зеллаби покачал головой.
      - Правительство, с неизвестной нам целью, предоставило им превосходных преподавателей, так что сумма их знаний должна быть довольно велика - собственно, я знаю, что это так, поскольку сам иногда читал им лекции. Но источник угрозы не в этом. Бэкон* писал: nom et ipsa scientia postas est - знание само по себе сила - и остается только сожалеть, что столь выдающийся философ в данном случае оказался неправ. Всем известны люди, которые, обладая феноменальной памятью на факты, просто не умеют пользоваться своим даром; вычислительный агрегат может выдать гору результатов, но вам не будет от них никакой пользы, если вы не понимаете, зачем они нужны. Знания это своего рода топливо; чтобы преобразовать их в силу, требуется соответствующий двигатель - понимание. И меня беспокоит и даже пугает та сила, которой может обладать разум, получающий даже небольшое количество информации, если эффективность ее обработки в тридцать раз превышает нашу.
      _______________________________________________________
      *Френсис Бэкон (Francis Bacon, 1561-1626) - знаменитый английский философ и историк, автор "Нового органона".
      Причем, я сомневаюсь, что этот объединенный разум представляет собой лишь арифметическую сумму. Эта мысль просто поражает мое воображение. Что будет, когда Дети вырастут, я боюсь себе даже представить.
      Я нахмурился. Зеллаби, по моему мнению, был слишком категоричен.
      - Вы всерьез утверждаете, что у нас нет средств помешать группе из пятидесяти восьми Детей делать все, что им вздумается? - спросил я.
      - Да, утверждаю, - кивнул он. - А что, по-вашему, мы можем сделать? Вы не забыли, что случилось с толпой прошлой ночью: люди собирались напасть на Детей - а их вынудили избивать друг друга. Пошлите туда полицию - будет то же самое. Пошлите солдат - их просто заставят перестрелять своих же товарищей.
      - Возможно, - согласился я. - Но ведь должны быть и другие способы с ними справиться. Проблема только в том, чтобы узнать о них как можно больше. Например, на каком расстоянии начинает действовать эта способность к принуждению, как ее назвал Бернард? Наверняка есть какой-то предел. Предел видимости, предел слышимости... Или вообще никакого? Уменьшается ли воздействие в зависимости от расстояния? Насколько одни люди более подвержены ему, чем другие? Вопросов масса. Сейчас самое главное - получить больше данных, и тогда мы действительно будем знать, ч е м у противостоим и каковы его свойства. Судя по тому, что вы мне говорили о Детях, никто ничего толком не знает. По-видимому, они очень рано утратили эмоциональную связь с приемными матерями - если она вообще когда-либо существовала. Большинство согласились жить отдельно сразу, как только им это предложили. В результате в поселке о них известно крайне мало. Многие жители поселка вообще перестали относиться к ним как к отдельным личностям. У них вошло в привычку считать Детей чем-то единым, и из-за этого они постепенно превратились в какие-то двумерные фигуры, почти лишенные реальных черт.
      - Вы совершенно правы, друг мой, - согласился Зеллаби. - Какихлибо нормальных контактов и взаимоотношений с Детьми практически нет. Но здесь не только наша вина. Я сам пытался сблизиться с ними настолько, насколько это возможно, но между нами все равно продолжает сохраняться определенная дистанция. Несмотря на все мои усилия, я тоже воспринимаю их, как вы точно подметили, двумерными фигурами. И у меня есть сильное подозрение, что и людям с Фермы не удалось добиться большего.
      - В таком случае, вопрос остается в силе, - сказал я. - Каким образом мы можем получить необходимую информацию?
      Некоторое время мы размышляли над этим, пока Зеллаби вдруг не сказал:
      - А вы не задумывались, каков здесь ваш собственный статус, друг мой? Ведь если вы собираетесь сегодня уехать, то может вполне оказаться, что Дети считают вас одним из нас. Или нет?
      Об этом я действительно не задумывался и, немного забеспокоившись, решил сразу же проверить.
      Бернард, видимо, уехал вместе с начальником полиции, поэтому я воспользовался его автомобилем.
      Проехав немного по дороге на Оппли, я получил ответ на свой вопрос. Ощущение было очень странным. Рука и нога остановили машину сами, без всякого желания с моей стороны. И только девочка с золотыми глазами сидела на обочине, покусывая травинку и глядя на меня пустыми золотыми глазами. Я попытался снова взяться за рычаг - рука не подчинилась. Не смог я и поставить ногу на педаль сцепления. Посмотрев на девочку, я сказал, что не живу в Мидвиче и хотел бы уехать домой, но она лишь покачала головой. Я вновь попытался переключить скорость и обнаружил, что могу сделать только одно - дать задний ход.
      - Гм, - сказал Зеллаби, когда я вернулся. - Выходит, вы почетный житель Мидвича? Я, в общем, так и думал. Напомните мне только, что-бы я попросил Антею сказать насчет вас кухарке.
      В то же самое время, когда мы с Зеллаби беседовали в поместье Кайл, другая беседа, похожая по содержанию, но иная по форме, проходила на Ферме. Доктор Торренс, чувствуя поддержку полковника Уэсткотта, старался отвечать на вопросы начальника полиции более откровенно, чем раньше. Однако, разговор вскоре достиг той стадии, когда скрыть полное отсутствие взаимопонимания между его участниками стало уже невозможно, и в ответ на очередной, явно не относящийся к делу, вопрос доктор уныло сказал:
      - Боюсь, я не в состоянии что-либо объяснить вам, сэр Джон.
      - Все кругом только это мне и говорят, - неторопливо проворчал начальник полиции. - Ладно, я не возражаю; похоже, здесь никто не в состоянии хоть что-нибудь объяснить. Хотя почему-то все в один голос уверяют меня - не приводя при этом никаких доказательств - что эти дьявольские детишки странным образом ответственны за события прошлой ночи. И вы тоже, вы - человек, который за них отвечает. Да, я признаю, что не понимаю, каким образом детям позволили настолько выйти из повиновения, что они смогли спровоцировать ссору, перешедшую в драку. Не знаю, почему вы считаете, что мне ДОЛЖНО быть это понятно. Как полицейский, я лишь хочу увидеть одного из зачинщиков и послушать, что он скажет.
      - Но, сэр Джон, я уже объяснял вам, что здесь нет зачинщиков.
      - Знаю, знаю, слышал. Здесь все равны, и прочее. В теории это замечательно, но мы с вами прекрасно знаем, что в любой группе есть одна или две сильных личности. Именно их вы и должны держать в руках. Совладайте с ними, и вы справитесь с остальными. - Он выжидающе замолчал.
      Доктор Торренс беспомощно посмотрел на полковника Уэсткотта. Бернард слегка пожал плечами и кивнул. Доктор Торренс сказал с еще более несчастным видом:
      - Ну, хорошо, сэр Джон. Поскольку это распоряжение полиции, у меня нет выбора, но я очень прошу вас разговаривать с ними как можно деликатнее. Дети очень восприимчивы.
      Последнее слово доктор выбрал неудачно. Для него это был лишь некий специальный термин, но для начальника полиции это было то самое словечко, которое употребляют любящие матери в отношении избалованных сыновей, и, услышав его, сэр Джон отнюдь не проникся к Детям большим дружелюбием. Он что-то неодобрительно проворчал, а доктор Торренс тем временем встал и вышел из комнаты. Бернард открыл было рот, чтобы еще раз обратить внимание на предупреждение доктора, но потом решил, что только лишний раз обозлит начальника полиции и принесет больше вреда, чем пользы. Трудность в общении с человеком вроде сэра Джона заключалась в том, что, если бы вы представили ему полную картину событий, он моментально отверг бы ее как совершенный бред; но если перед ним оказывались только те фрагменты, которые доступны его пониманию, картина странным образом становилась более связной и поэтому более понятной. Так что и сэр Джон, и Бернард - сидели молча, пока доктор не вернулся с одним из мальчиков.
      - Это Эрик, - сказал он и добавил, обращаясь к мальчику: - Сэр Джон Тенби хотел бы задать тебе несколько вопросов. Как начальник полиции, он должен составить рапорт о вчерашнем происшествии.
      Мальчик кивнул и повернулся к сэру Джону. Доктор Торренс вернулся за свой стол и стал с тревогой наблюдать за ними.
      Взгляд мальчика был твердым, внимательным, но странно пустым; никаких чувств он не выражал. Сэр Джон посмотрел ему в глаза столь же твердо. Вполне здоровый мальчик, подумал он. Немного худой - но не тощий, а скорее хрупкий. Характер по внешности определить трудно лицо у паренька привлекательное и без той слабости, какая часто свойственна миловидным юношам. С другой стороны, сила в нем не чувствуется тоже; рот, действительно, немного маловат, но не придает лицу дерзкого выражения. Но вот глаза оказались еще более удивительными, чем он ожидал. Ему говорили о странном золотистом оттенке радужной оболочки, но никто не сумел передать их странное мягкое сияние, казалось, исходящее откуда-то изнутри. На какое-то мгновение сэр Джон встревожился, но быстро взял себя в руки, вспомнив, что имеет дело с явлением не вполне нормальным: мальчику всего девять лет, а выглядит он на все шестнадцать, и к тому же воспитан по одной из этих глупых теорий самовыражения, вседозволенности и так далее. Решив относиться к мальчику так, будто ему столько лет, на сколько он выглядит, сэр Джон сказал:
      - То, что произошло прошлой ночью, очень серьезно. Наша задача выяснить, что случилось на самом деле и кто несет за это ответственность. Люди говорят, что виновны в этом ты и другие дети. Что ты на это скажешь?
      - Нет, - быстро ответил мальчик.
      Начальник полиции кивнул. В любом случае вряд ли стоило ожидать немедленного признания.
      - Так что же там случилось? - спросил он.
      - Жители поселка пришли, чтобы сжечь Ферму, - сказал мальчик.
      - Ты в этом уверен?
      - Они так говорили, да и не было других поводов идти сюда в такое время, - сказал мальчик.
      - Ладно, не будем вдаваться в подробности. Пусть будет так. Ты говоришь, что некоторые из них намеревались поджечь Ферму. Тогда, я полагаю, другие попытались их остановить, и началась драка?
      - Да, - согласился мальчик, но не очень уверенно.
      - В таком случае, ты и твои друзья фактически не имеют к этому отношения. Вы просто смотрели?
      - Нет, - сказал мальчик. - Нам пришлось защищаться. Это было необходимо, иначе они сожгли бы наш дом.
      - Ты имеешь в виду, что вы кричали кому-то, чтобы они остановили остальных, или что-то в этом роде?
      - Нет, - терпеливо сказал мальчик. - Мы заставили их драться друг с другом. Мы могли заставить их просто уйти, но тогда они бы обязательно вернулись. Теперь они не вернутся; они поняли, что лучше оставить нас в покое.
      Начальник полиции был в некотором замешательстве.
      - Ты говоришь, что вы "заставили" их драться друг с другом. Как вы это сделали?
      - Это трудно объяснить. И вы не поймете, - бесстрастно сказал мальчик.
      Сэр Джон покраснел. С трудом сдерживаясь, он произнес:
      - Тем не менее, я хотел бы это услышать.
      - От этого не будет никакой пользы, - сказал мальчик. Он говорил просто, без околичностей, как бы констатируя факт.
      Сэр Джон покраснел еще больше. В дело поспешно вмешался доктор Торренс:
      - Это очень сложная проблема, сэр Джон, и мы без успеха пытаемся разобраться в ней уже несколько лет. И пока не можем сказать ничего, кроме того, что дети, очевидно "внушили" людям в толпе, чтобы те начали избивать друг друга.
      Сэр Джон медленно посмотрел сначала на него, а потом на мальчика. Два или три раза глубоко вздохнув, он снова обратился к мальчику, но на этот раз довольно высокомерно:
      - Как бы то ни было, ты признаешь, что за происшедшее ответственны вы?
      - Мы ответственны за то, что защищали себя, - сказал мальчик.
      - Ценой четырех убитых и тринадцати серьезно раненых - и это в то время, когда, как ты говоришь, вы могли просто заставить их уйти?
      - Они хотели нас убить, - с безразличным видом сказал мальчик.
      Начальник полиции задумчиво посмотрел на него.
      - Я не понимаю, к а к вы это сделали, но ловлю тебя на слове: ты с к а з а л, что вы это сделали, хотя необходимости такой не было.
      - Они могли придти снова. Тогда это стало бы необходимостью, ответил мальчик.
      - Ты не можешь быть в этом уверен. И вообще, твое отношение к происшедшему просто чудовищно. Неужели тебе совсем не жалко этих несчастных?
      - Нет, - сказал мальчик. - А за что их жалеть? Вчера днем один из них стрелял в одного из нас. Теперь мы должны защищаться.
      - Но не мстить. Вас защищает закон, так же как и всех прочих.
      - Закон не защитил Уилфреда от того, кто в него стрелял; он не защитил бы нас и прошлой ночью. Закон наказывает преступника п о с л е того, как тот совершит преступление; для нас это бесполезно, мы хотим остаться в живых.
      - И ты отрицаешь, что вы ответственны за смерть других людей?
      - Так и будем ходить по кругу? - со скучающим видом спросил мальчик. - Я отвечал на ваши вопросы, потому что мы думали, что лучше будет, если вы поймете ситуацию. Но вы не поняли, и я попробую объяснить проще. Так вот, если кто-то станет мешать или досаждать нам, мы будем защищаться. Мы продемонстрировали свои возможности, и надеемся, что этого предупреждения достаточно, чтобы избежать дальнейших неприятностей.
      Сэр Джон вперился взглядом в мальчишку. Костяшки его пальцев побелели, лицо налилось кровью. Он привстал в кресле, словно собираясь наброситься на мальчика, но сдержался и сел обратно. Лишь несколько секунд спустя он снова был в состоянии говорить. Сдавленным голосом он обратился к Эрику, который смотрел на него с каким-то отвлеченным интересом.
      - Ты, чертов маленький мерзавец! Несносный поросенок! Да как ты смеешь так со мной разговаривать! Ты понимаешь, что я представляю полицию этого графства? Если не понимаешь, так пора тебе это узнать, и я уж постараюсь, чтобы ты хорошенько это усвоил! Как ты разговариваешь со старшими, ты, маленький выскочка!? Значит, вы не хотите, чтобы вам "досаждали", вы будете защищаться! Ничего себе! Где ты, по-твоему, находишься? Тебе еще многому предстоит научиться, мальчишка, пока...
      Внезапно он замолчал и уставился на мальчика.
      Доктор Торренс, сидевший за столом, наклонился вперед.
      - Эрик... - протестующе начал он, но даже не пошевелился, чтобы вмешаться.
      Бернард Уэсткотт продолжал сидеть в кресле, внимательно наблюдая за происходящим.
      Рот начальника полиции открылся, глаза расширились, чуть ли не вылезая из орбит, волосы встали дыбом. На лбу и висках выступил пот, капли его потекли по лицу, перемешиваясь со слезами, из горла вырвались рыдания. Сэр Джон задрожал, потом, через несколько долгих секунд, вдруг поднял трясущиеся руки, прижал их к лицу, и, не переставая всхлипывать, соскользнул с кресла на пол и упал ничком. Тело его сотрясала крупная дрожь, он хныкал, как ребенок, и царапал ковер, словно пытаясь в него зарыться. Внезапно его вырвало.
      Мальчик обвел итх взглядом и, как будто отвечая на незаданный вопрос, сказал, обращаясь к доктору:
      - Ничего страшного. Он хотел нас напугать, и мы просто показали ему, что такое настоящий страх. Теперь он поймет это лучше. Скоро он придет в себя.
      Мальчик повернулся и вышел, а они остались сидеть, уставившись друг на друга.
      Бернард достал платок и вытер со лба крупные капли пота. Доктор Торренс с посеревшим лицом сидел неподвижно. Они посмотрели на начальника полиции. Сэр Джон лежал лицом вниз, видимо, без сознания, тяжело дыша и изредка вздрагивая.
      - Боже мой! - воскликнул Бернард, снова посмотрев на Торренса. И вы живете здесь три года!
      - Такого еще не было никогда, - сказал доктор. - Они знают, что мы здесь для того, чтобы учить и пытаться их понять. Но между нами никогда не было вражды - слава Богу!
      - Да, могло быть и хуже, - сказал Бернард и снова посмотрел на сэра Джона.
      - Его нужно унести отсюда до того, как он придет в себя. Нам тоже лучше уйти; это одна из тех ситуаций, когда не терпят свидетелей. Вызовите его людей, пусть они его заберут. Скажите, что у него был приступ...
      Спустя пять минут они стояли на лестнице и наблюдали, как увозят начальника полиции, который все еще был без сознания.
      - "Он скоро придет в себя"... Надо же! - пробормотал Бернард. Может, в физиологии они и разбираются, но не в психологии. Ведь они сломали этого человека, сломали на всю жизнь.
      20. Тупик
      Вернувшись в поместье Кайл и проглотив несколько порций виски, Бернард постепенно стал приходить в норму. Рассказав о том, что произошло на Ферме, он продолжал:
      - Знаете, одна из немногих детских черт у Детей, которая меня поражает больше всего - это неспособность оценить свою собственную силу. Кроме, может быть, блокады поселка, во всем остальном они заходят слишком далеко. Простительные в мыслях они ухитряются сделать преступлением на практике. Желая напугать сэра Джона и убедить его не вмешиваться в их дела, они поставили несчастного на грань слабоумия. Они довели его до такой степени деградации личности, что это вызывает отвращение и абсолютно непростительно.
      Зеллаби спросил, как всегда мягко и рассудительно:
      - Вам не кажется, что мы сужаем проблему? Вы, полковник, говорите "непростительно", и это предполагает, будто они ожидают, что их простят. Но почему они должны этого ожидать? Разве мы задумываемся, простят ли нас волки или шакалы за то, что мы в них стреляем? Нет. Мы задумываемся только о том, как быстрее их обезвредить. Наше превосходство настолько полное, что большинство из нас начисто забыли, что такое единоборство с представителем другого вида. И стреляя, мы не испытываем сожаления; мы не даем пощады и, конечно, не ожидаем прощения. Что касается Детей, то, похоже, мы все еще не поняли, что они представляют опасность для нас; они же, наоборот, не сомневаются в том, что мы представляем опасность для них. И они намерены выжить.
      Нам следовало бы вспомнить, что означает подобное намерение. Наблюдать это можно каждый день в саду; это борьба за существование, которая идет постоянно, жестоко, без правил, без жалости, без сострадания...
      Он говорил спокойно, но намерения его были вполне очевидны; и все же, как это часто случалось у Зеллаби, расстояние между теорией и практикой оказалось слишком велико, чтобы убедить слушателей.
      - В поведении Детей явно что-то изменилось, - наконец сказал Бернард. - Они и раньше принуждали или оказывали давление, но, кроме нескольких инцидентов в самом начале, почти не проявляли жестокости. И вдруг такая вспышка. Вы можете сказать, когда это началось, или сейчас это сложно?
      - Конечно, - сказал Зеллаби. - До истории с Джимом Паули и его машиной ничего подобного не было. А это случилось... да... в прошлую среду, третьего июля. Интересно... - начал он, но тут гонг пригласил нас к обеду.
      - Все, что я до сих пор слышал об инопланетных вторжениях, сказал Зеллаби, соорудив салат по своему собственному вкусу, относилось к области домыслов. Я знаю на эту тему довольно много, но не могу вспомнить ничего, что помогло бы нам сейчас. Согласно почти всем гипотезам, инопланетяне людям враждебны, но при этом весьма прямолинейны и не коварны. Возьмем, например, марсиан Уэллса. Со своими лучами смерти они действительно представляли угрозу, но поведение их было неоригинальным: они просто вели открытую войну с помощью оружия, превосходившего все, что могло быть применено против них. Но там, по крайней мере, можно было хотя бы попытаться отразить нападение, а в нашем случае...
      - Не клади столько перца, дорогой, - сказала его жена.
      - Что?
      - Не клади столько перца. У тебя от него изжога, - напомнила Антея.
      - Хорошо. Где сахар?
      - Слева от твоей руки.
      - Ах, да... На чем я остановился?
      - На марсианах Уэллса, - подсказал я.
      - Ну, конечно. Так вот, это и есть прототип инопланетных вторжений. Сверхвооруженные монстры, с которыми человечество доблестно сражается с помощью собственного хилого оружия, пока, наконец, не победжает каким-то невероятным способом... Естественно, в Америке все это выглядит масштабнее. С неба спускается нечто, из него выходит другое нечто. Через десять минут, благодаря отлично налаженной связи, в стране от побережья до побережья начинается паника, все дороги из всех городов забиты народом, который спасается бегством. Кроме Вашингтона. Там, напротив, необозримые толпы людей неподвижно стоят, обратив побледневшие, но доверчивые лица в сторону Белого Дома. А в это время где-то в Кэтскилле никому неизвестный профессор и его дочь вместе с молодым ассистентом стараются изо всех сил, как одержимые акушерки, чтобы помочь рождению чудодейственного средства, которое спасет мир в последний момент. У нас к сообщению о подобном вторжении отнеслись бы куда более скептически, но будем считать, что американцы знают свой собственный народ лучше.