Глава 5

Рейн бросил монету в корзину привратника и начал проталкиваться сквозь толпу пилигримов, заполнившую вход в аббатство. Они привели с собой волынщика и под мелодию, которую тот извлекал из своего инструмента, распевали зажигательную «Песнь крестоносца». При этом они энергично размахивали взад-вперед пальмовыми ветвями, стараясь попасть в ритм. Одна из ветвей царапнула Рейна по лицу. Он раздраженно оттолкнул ее, отвлекся и споткнулся о костыль нищего, намеренно выставленный прямо на дорогу. Привычный ко всему, он круто повернулся, схватившись за меч... и наткнулся взглядом на распухшие черные ямы — все, что оставалось от глаз. — Подайте милостыньку, добрый человек! — затянул нищий, протягивая грязную ладонь.

Рейн нащупал кошелек, предназначенный для раздачи милостыни, и сунул туда руку. При этом он изо всех сил старался не смотреть на изуродованное лицо.

Аббатство было забито людьми. Помимо привычных пилигримов и кающихся, прибывающих сюда в надежде получить отпущение грехов, кроме страждущих и увечных, ищущих исцеления, здесь теперь сновало множество слуг, пажей и разного рода лизоблюдов, повсюду следующих за королем. Перед собором аббатства, в платановой роще, находился священный ключ, с силой бьющий из-под земли и заполняющий искусственный пруд, выложенный плоскими обломками камня. Водяная пыль сеялась непрерывно, собираясь на листьях каплями, искрящимися на солнце, словно бесчисленные алмазы.

Король совершал омовение в гордом одиночестве, но по краям пруда стояло по меньшей мере двадцать придворных. Кто-то из них держал наготове полотенце, кто-то смену одежды или подносы с вином и едой. Их гомон и смех почти заглушали колокол собора, звонивший к обеденной мессе. Не удостаивая прихлебателей даже взглядом, Генрих самолично подтянулся и выбрался на парапет водоема, пользуясь недюжинной силой длинных мускулистых рук. Какой-то граф подал ему льняное полотенце, отделанное кружевами. Король энергично растер широкую грудь и живот, который в недалеком наверняка увеличится в размерах.

Однажды Рейн уже побывал в аббатстве. Когда ему было шесть лет, его заставили совершить сюда паломничество вместе с остальными подручными конюшего. Перед этим капеллан замка поведал им легенду о возникновении священного источника. Была, мол, такая уэльская красавица, Уинифрид, которая очень дорожила своей непорочностью. Насколько Рейн помнил эту историю, как-то раз Уинифрид попалась на глаза принцу, помешанному на плотских радостях, ну и, само собой, тот захотел с ней побаловаться. Получив отказ, он в порыве ярости отсек злосчастной красавице голову. Голова покатилась вниз по склону холма, и там, где она остановилась, забил священный ключ, ныне широко известный целебными свойствами своей воды.

В ту пору еще ребенок, Рейн нашел весьма забавным тот факт, что голова леди катилась с холма, подпрыгивая на кочках, как свиной пузырь, наполненный водой. Он громко засмеялся и получил увесистый подзатыльник от капеллана. Несмотря на это, он находил историю забавной и по сей день.

— Можно узнать, что тебя рассмешило, старший брат? — Рейн повернулся на голос, и его улыбка стала еще шире: на голове Хью красовался головной убор, щедро украшенный золотым тиснением, но чрезмерно просторный и потому косо надвинутый на лоб. Даже эта уловка не помогла скрыть внушительную опухоль на виске, покрытую коркой засохшей крови. Рейн задался вопросом, каким образом Хью мог заработать этот сомнительный знак отличия, ведь он ненавидел все виды драки, а не только схватку на поле боя.

— Что это с тобой приключилось? Неужели и ты попал в засаду уэльсцев?

— По крайней мере, я не завел в засаду короля!

— А я, по-твоему, завел?.. — начал Рейн, но его прервал громовой рев — командный голос Генриха:

— А ну-ка, вы двое, прекратите эти мальчишеские пререкания!

Братья разом повернулись. Оказывается, король стоял прямо за их спинами, широко расставив кривые ноги и уперев в бока руки, сжатые в кулаки.

— Учтите, если вас подмывает нарушить мой покой, я велю примерно наказать обоих!

Хью покраснел и пробормотал невнятное извинение. Рейн посмотрел в раздраженное лицо короля бесстрастным взглядом, прекрасно понимая, что если Генрих решит положить конец ссоре, отослав одного из них с глаз долой, то уйти придется ему, а не брату.

Однако король был сколь горяч, столь и отходчив. Говорили, что Генрих то чадит и вспыхивает, то теплится ровно, как свеча с плохо скрученным фитилем. Вот и на этот раз он вдруг тепло улыбнулся Рейну и привлек его к себе. Так, дружески обнимая за плечо, он повел его вокруг пруда к распахнутым дверям собора. Вода из переполненного водоема выплескивалась через парапет, сильно и приторно пахло сурепкой, обрамлявшей его в виде естественной клумбы. Дно пруда поросло приземистыми красными водорослями, на которые Генрих указал Рейну мимоходом.

— Говорят, это окровавленные волосы мученицы Уинифрид.

— Я бы сказал, это больше похоже на мох, ваше величество.

Генрих засмеялся, словно резко залаял, и грубо стиснул его плечо.

— Клянусь Богом, ты самый циничный ублюдок, какого я только встречал! Скажи, есть для тебя хоть что-нибудь святое? Веришь ты хоть во что-нибудь?

— Мало во что, — ответил Рейн искренне. Король остановился и повернул его так, чтобы лица их оказались очень близко друг от друга. Ладони Генриха тяжело надавили на плечи Рейна.

— Я бы предпочел услышать, что ты веришь в меня, потому что ты, именно ты — тот, кому я доверил бы защищать свою спину.

— Я — ваш верный вассал, — сказал Рейн, но в голосе его не слышалось уверенности.

Из всего, во что было принято верить, для него оставалась лишь одна истинная ценность, лишь одна вещь, поистине святая: закон рыцарской чести, которому он повиновался, в соответствии с которым жил. Однако Рейн втайне опасался (до холода в душе), что и эта вера была иллюзорной, что на деле она рухнула для него годы назад. Он старался не раздумывать на этот счет. Если бы он признал, что утратил и эту святыню, для него все на свете потеряло бы смысл.

Генрих ничего не ответил на его слова, только несильно ткнул кулаком в плечо. Светлые глаза короля слегка затуманились: это был (в значительно смягченном виде) жест посвящения в рыцарство.

— Пойдем-ка со мной, мне нужен твой совет насчет проклятых Богом уэльсцев. Ума не приложу, как вести себя с ними. — Генрих отвернулся и быстро пошел к двери собора, предоставив Рейну идти следом. На пороге он приостановился и бросил через плечо: — По-моему, в Уэльсе никто не имеет понятия о чести и совести!

Рейн промолчал. С его точки зрения, о чести и совести не имел понятия никто во всем мире.

На время пребывания в аббатстве король превратил собор в место для проведения военного совета. Весь неф был устелен тюфяками для сна, здесь же были остатки костров, на которых готовили пищу. К колоннам были привязаны лошади с торбами овса на мордах, они уже успели обильно унавозить мозаичный пол. Между скамьями бродили вооруженные люди, там и сям группы бездельничающих лучников резались в кости, носились с поручениями оруженосцы, слуги тащили корзины со свежевыпеченным хлебом и деревянные кружки с элем.

В стороне был приготовлен стол для трапезы короля: дощатая столешница, уложенная на деревянные козлы и накрытая белым льняным полотном. Однако Генрих терпеть не мог садиться. Оторвав ножку жареного каплуна и рассеянно обгладывая ее, он принялся ходить взад-вперед по нефу. Рейн спросил себя, подходящее ли это время для того, чтобы снова затронуть вопрос о Руддлане. Он уже говорил с королем на эту тему, как раз во время дороги к аббатству, которая заняла всю ночь. Его просьба не была отклонена, но и четких обещаний он получить не смог.

С губ Рейна сорвалось едва слышное проклятие. «Чего еще ждать?» — думал он. — Не лучше ли подойти к королю и задать вопрос напрямую?» Он готов был принять любое решение, лишь бы не мучиться ожиданием. Однако язык его прирос к гортани при виде Хью, неторопливой походкой идущего по проходу между скамьями. На губах молодого графа играла самодовольная улыбка, но Рейну бросился в глаза едва заметный тик в уголке его правого глаза. Это означало, что Хью нервничает. Совсем было пропавшая надежда снова расправила крылья... и умерла, когда Генрих повернулся к Рейну и сказал:

— Твой брат, граф Честер, просит пожаловать ему Руддлан. Я знаю, ты добыл этот замок в бою и прикипел к нему сердцем. Ей-богу, мне не по душе эта весть, но у Хью больше прав на Руддлан, чем у тебя...

И король, которого буквально зачаровывали тонкости законов, углубился в оживленные объяснения: о процедуре подачи графом Честером прошения, о его праве старшинства и более высоком положении...

Хью стоял рядом, излучая злобное удовлетворение, и Рейну хотелось впечатать кулак прямо в середину его улыбающегося лица. Он твердил себе, что это все не важно, не важно... что существуют другие замки, другие возможности... вот только ему уже двадцать пять... двадцать пять — и ничего за душой, кроме меча.

Процессия монахов в белых рясах вышла из бокового прохода нефа, распевая псалмы и тем заглушив монолог короля. Тот отбросил обглоданную ножку каплуна, которой до этого энергично жестикулировал, и тотчас подоспевший оруженосец протянул ему кубок с вином, почтительно присев на одно колено. Лица юноши не было видно, но Рейн отметил редкий (возможно, даже неповторимый) оранжевый цвет его волос.

Как только оруженосец отступил от короля на пару шагов, он схватил его за плечо и рывком подтянул к себе.

— Что, во имя святой церкви, ты делаешь здесь? — прорычал он вполголоса. — И где девчонка, дочь князя Гуинедда?

— Не волнуйтесь, командир, она в безопасности.

— В безопасности? Что это должно означ...

Однако Талиазин ужом вывернулся из рук Рейна и вскоре исчез в толпе зевак, собравшейся в отдалении.

— Дьявол его забери!

Как раз в этот момент пение псалмов прекратилось. Громкое проклятие Рейна отдалось под сводами собора эхом, напоминающим гудение колокола.

— Рейн?

Тот отвел взгляд от того места, где оруженосец исчез в толпе, и посмотрел в озадаченное лицо короля.

— Прошу простить меня, ваше величество. Я отвлекся.

— Я говорил, что невозможно вести войну по всем правилам, если противник отказывается сражаться на открытом пространстве и нападает исподтишка, из засады. Как ты думаешь, не собрать ли нам побольше сведений об этом наглом князьке? Может, он просто не решается схватиться с нами в честном бою? Может, мы достаточно потрепали его и принудим сдаться?

— Мы только время зря потратим. У нас не больше шансов принудить Оуэна сдаться, чем у горшка с прокисшей мочой. — Рейн заметил, что Хью возвел глаза к небу, но не смутился: он знал, что Генрих предпочитает простую и грубую речь. — Но и князь Гуинедд не в силах справиться с нами. Положение сложилось тупиковое, и он это знает. Возможно, он согласится на мирные переговоры, но и тогда вы можете рассчитывать в лучшем случае на то, что он формально признает себя вассалом. Вы примете дань, провозгласите себя владетелем Уэльса и отбудете с честью, чтобы впредь Оуэн Гуинедд управлял страной, как ему заблагорассудится.

Король неохотно кивнул. Он терпеть не мог подчиняться обстоятельствам, но не был и упрямым до глупости.

— А если он не согласится стать вассалом?

— Он будет вынужден сделать это, — возразил Рейн, холодно улыбнувшись, — как только вы уведомите князя, что его дочь в наших руках.

— Да неужто? — выпуклые глаза Генриха как будто еще сильнее вылезли из орбит. Он со стуком поставил кубок на стол и громко захлопал испачканными жиром ладонями. — Ах, Рейн, Рейн! Мой лучший, мой храбрейший рыцарь, неужто у нас в руках дочь самого Оуэна Гуинедда?

— Да, как тебе удалось захватить в плен дочь самого Оуэна Гуинедда? — эхом повторил Хью, на лице которого вместо улыбки было теперь встревоженное выражение.

Талиазин приблизился к королю, держа в руках поднос с орехами и вафлями.

— Клянусь, ваше величество, это не шутка, — заверил Рейн, про себя молясь, чтобы девчонка все еще была в его шатре, и безуспешно стараясь поймать взгляд оруженосца.

— Тогда мы сей же час отправим Оуэну вестового! — воскликнул Генрих, снова начиная ходить взад-вперед по нефу. — Клянусь всеми святыми, я продал бы свою бессмертную душу за то, чтобы увидеть, какое лицо будет у нашего славного...

— Не соблаговолит ли его милость выслушать смиренное предложение? — произнес чистый и молодой голос.

Генрих повернулся на полном ходу так круто, что чуть не налетел на коленопреклоненного слугу, осмелившегося заговорить без разрешения.

— Да как ты смеешь перебивать своего короля? — взревел он.

— Пощадите его, ваше величество, — поспешно сказал Рейн и вздохнул: — Этот парень — мой...

— Бард, — вставил Талиазин, сияя улыбкой.

— Оруженосец, — процедил Рейн сквозь стиснутые зубы.

— Твой бард? — изумился Хью. — У тебя нет ни земли, ни замков, но ты успел обзавестись бардом? — и он залился намеренно оскорбительным смехом, долетевшим до самых отдаленных уголков нефа. — Полагаю, странствующий рыцарь — не рыцарь, если за ним не таскается бард!

Король заставил его умолкнуть одним-единственным взглядом. Широкая ладонь опустилась на плечо Талиазина и рывком подняла его с пола.

— Ты ведь родом из Уэльса, не так ли, парень? Я слышу в твоей речи явственный акцент.

Рейн тоже заметил некоторую странность в говоре плута оруженосца. Мальчишка еще два года назад говорил на безупречном французском, но сейчас его речь вдруг приобрела сильнейший акцент.

— Я слышал, что народ, к которому ты принадлежишь, верит в свободу слова. То есть каждый имеет право высказать все, что думает, даже в лицо князю, — продолжал Генрих с неприятной улыбкой. — Что ж, я выслушаю то, что у тебя на уме, но потом Рейн присмотрит за тем, чтобы тебя как следует, выпороли. За наглость.

— Что ж теперь делать... — Талиазин бросил испуганный взгляд в сторону Рейна, потом сосредоточил все свое внимание на короле, улыбаясь так ослепительно, что Генрих невольно замигал. — Ваша милость, не требуйте с князя Оуэна Гуинедда выкуп за леди Арианну. Мудрее будет держать ее заложницей на случай, если князь вдруг заупрямится и откажется принять ваши условия.

Он помедлил, но ни один из троих слушателей не издал ни звука.

— Будучи заложницей, леди Арианна, по закону, станет вашей подопечной, — поспешил Талиазин продолжить свою мысль. — Вы будете вольны устроить ее судьбу по своему усмотрению: выдать замуж или отдать в монастырь. Я бы предложил отдать ее в жены будущему владетелю Руддлана. Вряд ли князь Оуэн когда-либо нападет на замок, хозяйкой которого будет его единственная и горячо любимая дочь.

На этом Талиазин умолк, и воцарилась томительная напряженная тишина. Пока она длилась, он не сводил взгляда с лица короля.

— Да, но... я уже женат... — наконец промямлил Хью. Рейн ничего не сказал. Он стоял и смотрел на оруженосца с ужасом на лице, обычно совершенно бесстрастном.

— А ведь в том, что ты предлагаешь, есть смысл, — заметил король, задумчиво поглаживая бороду.

— Ну конечно, ваше величество, — и большой смысл! — воскликнул Талиазин, энергично кивая и буквально излучая радость. — И потом, раз уж неясно, как поступить с Руддланом, ваша королевская милость могла бы устроить турнир, который решит, кому владеть замком. Устроить потешную битву! Только подумайте, ваше величество, какой будет случай отметить победу над уэльсцами! Большое празднество!

— Ну да... ну да... — вторил Генрих, по лицу которого медленно расплывалась улыбка.

— Однако... — начал Хью.

— Милорд граф, — обратился к нему сияющий Талиазин, — если вам посчастливится победить на турнире, вы сможете вознаградить замком и невестой своего самого верного и храброго вассала! — Тут взгляд оруженосца обратился на каменное лицо Рейна. — Что касается вас, командир, то вы вполне можете взять леди Арианну в жены!

— Сражаться на турнире за Руддлан! — опомнившись, взорвался Хью. — Да я в жизни не слышал ничего нелепее!

— Точно, во имя Бога и всех его святых! — взревел король в полном восторге. — Но мне нравится ход мысли этого парня! У него голова варит точь-в-точь, как у меня.

— Да он дурак каких свет не видывал! — отрезал Рейн, не сознавая, что только что ненамеренно оскорбил короля.

Ему пришлась по душе та часть предложения Талиазина, которая касалась битвы на турнире за Руддлан (Рейн не сомневался, что без труда справится с Хью), но чтобы взять дочь Оуэна Гуинедда в жены!..

«Да я сотру мальчишку в порошок за то, что его осенила такая идея! — мысленно возмущался он. — На этот раз ему не отвертеться!»

К его полному и безысходному ужасу, он услышал, как Генрих восклицает, словно идея осенила не Талиазина, а его самого:

— Ты, сэр Рейн, и ты, милорд граф Честер, встретитесь на турнире за обладание замком Руддлан. Наконечники пик будут сточены, мечи затуплены, сражение закончится, как только один из вас будет выбит из седла. Победителю достанется также леди Арианна, дочь Оуэна Гуинедда!

— Встанем-подымемся, миледи!

Полог кровати отдернулся, шурша златотканой дамасской кисеей и поднимая целые облака пыли. Яркий солнечный свет проник сквозь упрямо сжатые веки Арианны.

— Убирайся, Эдит! Оставь меня в покое!

Со стоном досады Арианна повернулась на живот и сунула голову под подушку. Она не видела никакого смысла в том, чтобы покидать постель. Впереди ожидал бесконечный унылый день, точно такой же, как и вчера. Он не сулил ничего более увлекательного, чем долгие часы у окна, пока отец вел переговоры с королем Англии. Ее использовали в качестве хлыста, чтобы привести Оуэна Гуинедда к повиновению! Возможно, в этот самый момент они как раз обсуждали выкуп, который отец должен был заплатить за свободу дочери!

Арианне страшно было даже представить, во что она могла обойтись отцу... и всему Уэльсу.

Горничная и не думала оставлять ее в покое. Она стащила на пол одеяло, предоставив холодному утреннему воздуху, льющемуся в распахнутое окно, вволю кусать голое тело Арианны.

— Наказание Божье! — крикнула та, вскакивая на постели и выхватывая их рук Эдит отделаное мехом платье.

Терпеливая улыбка не исчезла с лица, в котором было что-то поросячье. Круглое, побитое оспой, с маленькими, часто мигающими глазками, оно было обрамлено сосульками волос неопределенного цвета, свисающими на костлявые плечи. Невзрачная внешность Эдит была не единственным ее недостатком. За четыре дня, проведенных Арианной под домашним арестом, горничная не обратилась к ней ни с чем, кроме банальнейших и скучнейших фраз.

— Сегодня такой погожий денек, миледи, чего ж в постели-то валяться? — сказала Эдит все с той же улыбкой, сводившей Арианну с ума.

Та скрипнула зубами, не давая богохульству сорваться с языка. Неужели бестолковое создание не понимает, что она теперь пленница, а не госпожа? Какая разница, как она проведет «погожий денек»: валяясь в постели или бродя кругами по единственному помещению, предоставленному в ее распоряжение?

Но что оставалось делать? Арианна выбралась из постели, оделась и прошла к тазу с водой, стоящему на табурете у окна. Пока она умывалась, начал звонить колокол часовни. Свежий ветерок далеко разносил звук, напоминая верующим, что пора собираться на богослужение. Арианне позволялось присутствовать только на послеобеденной мессе, и даже тогда за ней следовали два стража — крепкие приземистые парни, каждый из которых был способен носить на плечах по бочонку с пивом.

Тем временем Эдит успела поставить поднос на стул рядом с пустой жаровней: белая булка, глазурованная медом, и графинчик эля. В этот день разговлялись после поста, поэтому принесенная еда показалась Арианне роскошной.

— Нынче большая стирка, миледи, — сообщила горничная, стаскивая с кровати простыни. — Вечером я постелю чистое, свежее белье. То-то сладко вам будет спать на нем!

— Спасибо, Эдит, — поблагодарила Арианна с самой теплой улыбкой, какую только сумела из себя выдавить.

В конце концов, Эдит ничуть не виновата в том, что нормандцы держали дочь Оуэна Гуинедда заложницей. Глупо и некрасиво было срывать зло на ни в чем не повинной служанке.

Эдит поспешила из спальни с охапкой снятого с постели белья. Арианна закончила трапезу и подошла к окну. И в самом деле, утро было пречудесное, хотя с вечера дождь лил как из ведра, за ночь превратив двор замка в озеро грязи. Надо было признать, что здесь находиться в заточении было куда удобнее, чем в каменном мешке винного подвала. Тюремной камерой Арианне служила спальня на втором этаже длинного бревенчатого здания, пристроенного к стене замка.

Во дворе под окнами кипела и бурлила всякого рода деятельность. Вот из кухни вышла повариха, неся на ухвате дымящийся котел. Навстречу ей как раз двигался пекарь, мало что видя за горой караваев, возвышающейся на подносе. Они чуть было не столкнулись, но пекарь вовремя убрался с дороги, исполнив что-то вроде экзотического «танца с караваями». Колокол перестал звонить, и сразу же стали слышны удары деревянных вальков по мокрому льну: прачки стирали белье возле желоба с проточной водой. Под окном протарахтела телега, нагруженная свежесрезанным камышом для пола.

В это время дозорный заиграл в рожок, и ворота распахнулись на всю ширь. По подъемному мосту неспешной рысцой проскакало с полдюжины верховых. Тот, что ехал первым, держал в руке знамя, являвшееся Арианне в самых жутких ее кошмарах: с черным драконом на кроваво-красном поле.

Стая легавых и ищеек, первыми оказавшихся внутри замка, бросилась врассыпную из-под копыт лошадей. Остановившись неподалеку и вывесив длинные красные языки, псы начали по очереди возбужденно взлаивать. Один из верховых показывал зевакам кабанью голову, насаженную на копье, другой трубил в рожок, объявляя всему замку об удачной охоте. Черный рыцарь осадил коня под самыми стенами здания, в котором Арианна коротала последние четыре дня. Должно быть, он выехал на охоту еще затемно и с тех пор не слезал с седла. Бока коня были в хлопьях пены после погони за дичью, но горячее животное продолжало пританцовывать на месте. Оруженосец вынужден был ухватить удила, а потом и придержать стремя, чтобы рыцарь мог спешиться. Судя по оранжевому цвету волос, оруженосцем был не кто иной, как подлый, мерзкий, лживый Талиазин.

На рыцаре были все те же сапоги со шпорами. Арианна заметила, что они выше, чем предписывает мода, и достигают колен. Простое кожаное одеяние было распорото на бедрах, специально для удобной посадки в седле. Это позволяло видеть ноги, туго обтянутые штанами, тоже кожаными... обтянутые так туго, что отлично просматривалась каждая мышца, каменная от постоянной езды верхом и тренировок, оттачивающих умение обращаться с оружием. Ветер трогал и перебирал на непокрытой голове пряди волос, черные как вороново крыло. В распахнутом вороте кожаной куртки была видна нижняя рубаха, белизна которой резко контрастировала с темной от загара кожей шеи и бесстрастного, безжалостного лица. Непередаваемая надменность сквозила в каждом движении рыцаря и в его походке — в целеустремленном, широком шаге и едва заметном пренебрежительном покачивании бедер.

Он остановился как раз под окном Арианны. Он был близко, очень близко... так близко, что можно было метко плюнуть ему на голову! Он стоял, повернувшись в профиль, так что солнце хорошо освещало резкие очертания его хищного носа и жесткие, угловатые скулы. Если бы в этот момент он запрокинул голову, то посмотрел бы Арианне прямо в лицо. Однако он и не думал смотреть по сторонам, погруженный в разговор с оруженосцем.

Несмотря на то, что Арианна была пленницей рыцаря, они практически не сталкивались. Единственная встреча лицом к лицу (за исключением той, в его шатре) произошла как раз накануне, когда Арианна шла в часовню, чтобы присутствовать на послеобеденной мессе. Она воспользовалась представившейся возможностью, чтобы показать, что о нем думает, выразив взглядом всю ненависть, которую испытывала к нему, а он... он посмотрел сквозь нее своими непроницаемыми серыми глазами.

Она представляла для него интерес только как заложница, за которую можно получить солидный выкуп. Арианна денно и нощно благодарила Бога за то, что рыцарь не питает к ней интереса, что он не хочет ее, что она будет возвращена отцу нетронутой. И все же... все же, по непонятной для нее причине, это ранило ее гордость. Десятки мужчин предлагали ей руку и сердце, соперничали за ее внимание, но ни один из них не казался достаточно хорош для нее. Почему же этот нормандский рыцарь (Рыцарь! Скажите на милость! Отродье жалкой шлюхи, без титула и земель!) едва удостаивает ее взгляда? И даже если он смотрит на нее, то так, словно она недостойна чистить ему сапоги!

Арианна отстранилась от подоконника, и тут ее взгляд упал на стоящий поблизости таз с мыльной водой. Пена уже осела, превратившись в неприятный серый налет на воде и стенках таза.

Не давая себе времени передумать, Арианна подхватила таз и выплеснула его содержимое в окно. Изначально она собиралась окатить рыцаря с ног до головы, но в последнюю секунду нервы у нее сдали. Вместо этого она нацелилась на его сапоги, но не попала даже на них. Впрочем, от воды, пролившейся в грязь с высоты второго этажа, грязные брызги полетели во все стороны, в том числе на сапоги.

Темноволосая голова резко повернулась из стороны в сторону, потом вверх. Арианна, трепеща, смотрела прямо на рыцаря. Потом она перевела простодушный взгляд на оруженосца, как бы только что заметив его.

— Ах ты, Боже мой! — воскликнула она, улыбаясь Талиазину, который тоже смотрел вверх с донельзя удивленным выражением лица. — Прости, пожалуйста! Я не знала, что ты стоишь под окном. Надеюсь, я тебя не забрызгала?

Оруженосец находился на некотором расстоянии от хозяина, поэтому фонтан грязных брызг совершенно его не коснулся. На его выразительном лице засияла обычная широкая улыбка.

— Ах, миледи, доброе-предоброе вам утро!

— И тебе доброе утро, Талиазин, — ответила Арианна, приложив старание, чтобы улыбнуться столь же ослепительно.

Она отвернулась и отошла от окна, весьма довольная собой. Теперь-то уж заносчивый нормандец поймет раз и навсегда: если она для него мало значит, то он для нее значит и того меньше!

Однако она очень пожалела о скоропалительном решений поставить черного рыцаря на место, когда через пару минут на лестнице зазвучали шаги. К великому облегчению Арианны, это оказался всего лишь Талиазин.

— Миледи, сэр Рейн требует, чтобы вы спустились во двор, — объявил он.

Должно быть, ему пришлось постараться, чтобы напустить на себя равнодушный вид: Арианна заметила в глубине его глаз отблеск предвкушения предстоящего спектакля. Очень ехидный отблеск.

Рот ее сразу пересох. Она кивнула, выпрямилась в струнку, высоко подняла голову и последовала за оруженосцем из комнаты. За дверью Талиазин препоручил ее двум стражам, тем самым умыв руки. Молчаливые крепыши доставили ее пред очи черного рыцаря.

Тот ожидал их у коновязи, врытой рядом со входом в здание. Арианна спустилась по лестнице с намеренной медлительностью и бесстрашно встретила холодный взгляд серых глаз.

— Ты хотел о чем-то поговорить со мной, нормандец?

— Вычисти! — бросил рыцарь, ставя ногу на нижнюю перекладину перил.

— Позови служанку! — отрезала Арианна, еще выше вздергивая подбородок.

— Ты их испачкала, девушка, ты их и вычистишь. — Тон его был невыразителен, глаза смотрели бесстрастно, словно задернутые изнутри невидимыми шторками. С таким видом невозможно было бы даже обсуждать погоду.

— Чтобы я чистила сапоги рыцарю-бастарду? — пропела Арианна, уничтожающе усмехаясь. — Да я скорее съем их! — Рыцарь оскалил зубы в усмешке, столь же оскорбительной.

— В таком случае пусть позовут повариху.

Что это значит? Неужели он осмелится, осмелится?.. Нет, невозможно! Конечно, нет!

— Ты этого не сделаешь!

— Пожалуй, ты права, — сказал он, пожимая плечами. — С какой стати мне вдруг лишаться отличной пары сапог? — Черты его лица мгновенно и пугающе обострились, взгляд принял ленивое, сонное... очень опасное выражение. — Вычисти их, девушка! Иначе тебе придется познакомиться с тем, как плашмя бьет по заднице рыцарский меч.

Арианна услышала, что оба ее стража разом захихикали. Рыцарь перевел на них свой сонный взгляд, и хихиканье тотчас прекратилось. Прачки перестали колотить вальками по мокрому белью, суетящиеся слуги прекратили перекликаться, и внезапная тишина, полная ожидания, пала на двор замка, как-то незаметно заполнившийся людьми. Затихли даже звуки, доносившиеся со скотного двора, даже охотничьи собаки не перелаивались больше. Арианна слушала тишину и думала о том, что вот-вот будет побита, как непослушный ребенок, на глазах у толпы зрителей. Здравый смысл протестовал, доказывал, что рыцарь не посмеет так поступить с ней, но она знала, что не найдет в себе мужества это проверить.

Он смотрел на ее рот, как бы в ожидании очередных возражений... как бы в нетерпении услышать их и приняться за дело. Арианна облизнула пересохшие губы.

— Да, но... но мне нечем почистить сапоги... Рука рыцаря метнулась вперед. Арианна отпрянула, решив, что он собирается ударить ее. Вместо этого он ухватился за подол ее платья и сильно дернул. Ткань разорвалась с громким треском, заставив Арианну отпрянуть снова. Еще пара хороших рывков — и большая полоса шелка осталась в горсти рыцаря. Он ткнул шелковой тряпкой в ее сторону.

— Теперь есть чем.

Под шелковым платьем на Арианне была надета нижняя юбка из плотной кисеи, а под ней — сорочка. Рыцарь не выставил ее перед слугами нагой или даже частично обнаженной, и щеки ее горели не от стыда, а от бешеного гнева. Она выхватила обрывок платья из протянутой руки... и вдруг, совершенно не к месту, чуть было не засмеялась. А она-то думала, что он считает ее недостойной даже чистить его сапоги! Выходит, она ошибалась.

Брызги грязи успели засохнуть, и счистить их было делом нетрудным.