— Честер! — завопил Генрих.

— Я, ваше величество? — переспросил Хью, нервно облизнув губы.

— Я кому сказал! — Король перегнулся в поясе так, что его лицо почти ткнулось в самое лицо графа. — Выколи ему глаза!

— Да, но... — начал Хью, мелкими шажками отступая за пределы досягаемости монаршего гнева.

— Клянусь дьяволовыми яйцами, в тебе маловато мужчины для такого дела! Тогда я сам!

Король стремительно вырвал из ножен свой кинжал. Рейн, однако, оказался проворнее. Его меч выскользнул из ножен со свистящим звуком. Казалось, мимо пролетела гигантская летучая мышь... и впилась прямо в протянутую руку Генриха.

Впрочем, так оно и случилось, только в руку короля впились не когти, а острие меча. Пальцы разжались, кинжал упал в грязь. Генрих издал крик, похожий на вопль придушенной кошки, который эхом отдался от окрестных скал.

Отовсюду послышался свист мечей, спешно выхватываемых из ножен. Рейн пресек начавшуюся атаку: его голос, опасно негромкий и как будто даже ласковый, заставил людей короля замереть на месте,

— Опустите мечи, достойные рыцари, иначе один из вас прославится как человек, чье безрассудство стоило королю руки.

И действительно, рука короля была нанизана на меч так, что острие торчало между большим и указательным пальцами. Оно всего лишь пронзило перепонку. Такая рана могла зажить за неделю, но стоило Рейну сделать одно-единственное движение — и лезвие рассекло бы жизненно важные сухожилия, оставив королю бесполезный кусок мяса вместо руки.

— Родри, — продолжал Рейн все тем же ровным, безжизненным голосом, — собери у этих благородных господ все оружие, которое найдешь, и брось его в реку. После этого приведи наших коней. Шевелись, парень.

Глаза Генриха, и без того выпученные, теперь еще и налились кровью. Он трясся и скалился, как бешеная собака.

— За это ты умрешь смертью предателя, Руддлан! — прошипел он, но Рейн не обратил на его слова внимания прислушиваясь к плеску сбрасываемых в воду мечей и кинжалов. — Я прикажу тебя повесить, кастрировать, выпотрошить и ослепить! Ты будешь вопить, умоляя меня о пощаде, еще долго после того, как у тебя не останется горла для крика!

Рейн ничего не сказал на это, потому что сказать тут было нечего. За время, едва ли достаточное для пары ударов сердца, он превратился из вернейшего рыцаря Генриха в самого заклятого его врага, и дороги назад не было.

Подошел Родри, на его костлявый кулак были намотаны поводья двух коней сразу. Угловатое мальчишеское тело сотрясала мелкая дрожь, зеленые глаза, так похожие на глаза Арианны, смотрели на Рейна с обожанием, словно тот был самим королем Артуром. Как только удила оказались в свободной руке Рейна, он сделал парнишке знак вскочить в седло,

— Позвольте удалиться, ваше величество, — обратился он к Генриху, сделав насмешливый полупоклон, что было не чем иным, как чистейшей воды бравадой.

Одним неуловимым движением он вытянул меч из монаршей руки и вскочил в седло, в то же мгновение пустив коня в бешеный галоп.

Они вихрем понеслись вниз по ущелью, вдоль топкого берега Сейриога. За спиной слышались крики, быстро стихшие. Однако Рейн понимал, что у них не более двух минут в запасе. Очень скоро люди короля убедятся, что монарх цел и невредим, и не замедлят пуститься в погоню. Скорее всего, их будут преследовать, пока не загонят в угол.

Впереди возвышался округлый холм с густым сосновым лесом на восточной стороне гребня, очевидно, спускающимся по противоположному склону. Склон был удобен для подъема верхом, и Рейн, решив укрыться в лесу, направил коня в том направлении. До сосен оставалось не более сотни ярдов, когда из-за окружающих скал, валунов и как будто из самой земли появились всадники.

В грудь ему нацелилось не менее двух дюжин длинных луков. Кроме того, через пару секунд к горлу Рейна прижалось острие меча. Он посмотрел на того, кто держал меч, и встретился взглядом с глазами очень знакомого цвета — цвета моря в штормовой день. Длинные вислые рыжие усы слегка приподнялись, когда губы под ними тронула насмешливая улыбка.

— Добро пожаловать в Уэльс, нормандец.

***

Рейн сидел на сплошном ковре из сосновых игл и шишек, привалившись спиной к толстенному стволу, от которого тянуло свежей смолой. Руки его были на совесть связаны за спиной — не пошевелить. Над ним возвышался тот, кто недавно иронически приветствовал его. Теперь в его лице не было ничего угрожающего, и он с любопытством разглядывал пленника.

— Я — Кайнан, сын Оуэна, — наконец сказал он. Рейн прищурился, чтобы, в свою очередь, рассмотреть уэльсца, из-за спины которого били прямо в глаза яркие солнечные лучи.

— Ты похож на отца, — ответил он, тоже не сразу.

— Как прикажешь это понимать, как комплимент или как оскорбление? — усмехнулся Кайнан, пошевелив усами, и продолжал, не дожидаясь ответа: — Мой братишка Родри наговорил такого, что и не знаю, верить ли его словам. Если послушать его то ты, нормандец, настоящий герой, из тех, о ком барды слагают свои песни... — Он подождал, но Рейн ничего не ответил на это, и светлая бровь уэльсца приподнялась. — А ты, как вижу, еще и скромник.

С этими словами он опустился на колено, вынул кинжал и не спеша рассек веревки, стягивающие запястья Рейна.

— Хм... ты спас глаза Родри, а это то же самое, что спасти ему жизнь. За это ты мог бы вызвать меня на поединок... я имею в виду твой плен, веревки и все прочее... и я бы принял вызов, как почетный. Лучше уж сразиться с тобой, чем потом разбираться с сестрицей, которая, образно выражаясь, намотает на кулак мои кишки. Кстати, каково быть женатым на Арианне? Мне всегда казалось, что на это может отважиться только святой или сам дьявол. Так кто же ты?

— Это зависит от времени суток и погоды на дворе.

Кайнан захохотал. Когда Рейн как следует растер запястья, чтобы восстановить кровообращение, он помог ему подняться на ноги, и они вместе направились к людям Кайнана, сгрудившимся неподалеку, рядом со своим лошадьми. Увидев их, от группы отделился Родри, ведя в поводу черного коня Рейна.

— Милорд... — начал он, запинаясь, — то, что вы сделали там, у реки... я не могу найти слов, чтобы...

— Что это на тебя нашло, брат! — пролаял Кайнан. — Не хватало еще, чтобы ты обмочил слезами кольчугу своего спасителя. Хорошенькая будет благодарность, если по ней пойдут пятна ржавчины!

Родри еще больше смешался, покраснел, и Рейн ободряюще улыбнулся ему.

Но улыбка скоро померкла: он подумал о короле Генрихе, который будет лелеять не только свою раненую руку, но и яростную обиду, подумал об Арианне и детях, оставленных в замке словно нарочно для того, чтобы воинственный и беспринципный монарх мог утолить жажду мести. Кайнан между тем невозмутимо седлал свою лошадь, и Рейн повернулся к нему.

— Арианна осталась в Руддлане, а Генрих...

— В ближайшее время не сможет выступить. Мы уж позаботились об этом, — перебил уэльсец с обычной своей усмешкой и вскочил в седло, издав довольное уханье. — Ну, а мы... мы можем с таким же успехом окопаться в твоем замке, как и в любом другом. Что до меня, я жду не дождусь, когда смогу поспать спокойно за толстыми стенами, в тепле и на сытый желудок.

Рейн помедлил, уже взявшись обеими руками за луку седла. Он вдруг сообразил, что, пригласив в Руддлан часть армии Оуэна, окажется в положении пастуха из сказки, пригласившего в свое стадо симпатичного волка. Но выбора у него не оставалось. С этого дня он, к счастью или к лиху, добровольно признал себя одним из людей Оуэна Гуинедда.

Он поднял взгляд. На него пристально смотрели зеленые глаза, глаза цвета моря в штормовой день.

— Вот именно, — заметил Кайнан, словно прочитав мысли зятя. — Выходит, когда я встретил тебя словами: «Добро пожаловать в Уэльс!», я имел в виду больше, чем мне казалось.

Они выехали во главе отряда на открытую часть вершины холма. С такого высокого места отлично просматривались ущелье, река Сейриог и остатки английской армии, все еще ошеломленные сокрушительным ударом, нанесенным стихией и уэльсцами. Повсюду по-прежнему валялись тела убитых и утонувших рыцарей, которым, как обычно случалось, предстояло остаться непогребенными. Вороны уже вовсю трудились над трупами, но даже их скрипучее карканье не могло заглушить стонов тех немногих, кто еще цеплялся за жизнь.

Рейна отвлекли от угрюмого созерцания возгласы, раздавшиеся за спиной. Он посмотрел туда, куда указывали уэльсцы. Чуть восточнее по склону ущелья, лишенному всякой растительности, галопом спускался одинокий всадник... нет, всадница! Алый плащ парусом развевался на ветру, как и волосы длинные, густые волосы цвета соболиного меха.

Почему-то Рейн подумал, что солнце, наверное, зажигает в них золотистые и рыжие блики...

А потом он заметил краем глаза, что среди мертвых тел поднялся, шатаясь, раненый англичанин. Он был очень слаб (возможно, даже умирал) и потому едва сумел подтянуться, держась за ветку, но в другой руке он держал взведенный арбалет. Он и не подумал повернуться к уэльсцам, когда поднял его на уровень плеча. Только в самое последнее мгновение Рейн сообразил, что вот-вот случится. Арбалетчик выстрелил.

Казалось, стрела рванулась вперед с шипением, рассекая воздух яростно, как огненное дыхание дракона. Всадница выпустила поводья и взмахнула руками, а на груди у нее алой розой расцвело пятно крови. Один бесконечный миг она еще держалась в седле неестественно прямо, потом соскользнула на землю со скачущей лошади и осталась лежать неподвижно.

— Арианна!

Рейн приготовился пришпорить коня, но рука Кайнана ухватила его за плечо, остановив.

— Слишком поздно, нормандец! Ей уже не поможешь.

Внезапно Рейн ощутил боль в груди, в глазах, во всем теле — такую острую, такую нечеловечески жестокую, что невольно вскрикнул. Ничего не видя вокруг, он нащупал удерживающую руку и попытался ее стряхнуть.

— Не делай этого! — крикнул Кайнан, и его голос пресекся. — Там ты окажешься в пределах досягаемости людей Генриха!

— Арианна!

Безумный крик отчаяния эхом прокатился по ущелью, по окрестным вересковым пустошам. Рейну удалось высвободить руку, и он тотчас дал коню шпоры, заставив его птицей рвануться вперед. Ему показалось, что он часы, дни, годы ехал туда, где лежало распростертое тело Арианны.

Он спрыгнул с коня на полном скаку, не удержался на ногах и рухнул на колени. Арианна лежала ничком, раскинув руки, и лицо ее было скрыто в густой жесткой траве. Трясущимися руками, изнемогая от ужаса, Рейн осторожно повернул ее на спину.

— Боже милостивый!..

Весь лиф платья Арианны был пропитан кровью, буквально залит ею.

— Рейн?.. — прошептала она, открывая потемневшие, полные боли глаза. — Мне больно, Рейн...

Он сделал ужасающее усилие, чтобы стереть со своего лица все, абсолютно все: невыносимую муку, бешеный, полубезумный гнев на судьбу, отчаянную боль потери, начинавшую терзать его сердце. Он повидал слишком многое, чтобы не сознавать правды. Его прекрасная, нежная Арианна, его жена, должна была умереть буквально через несколько минут. Это был самый трудный из подвигов, которые он совершил за свою жизнь воина, — смотреть на нее неживым, бесчувственным взглядом, который так мучил и так ранил ее в прошлом.

Так легко, как только сумел, он приподнял Арианну и устроил ее на коленях, прислонив спиной к своей груди.

— Ты справишься с этим, любовь моя. А пока мы просто посидим вот так... отдохнем немного перед дорогой домой...

Она слабо кивнула и вздохнула еще слабее, обессиленно поникнув. Лиф платья был уже не красным, а черным от стремительно вытекающей из тела крови. Рейн чувствовал теплую клейкость крови на своих руках. Он дышал неровно, болезненно.

Он посмотрел туда, откуда прилетела стрела арбалета. Англичанин, убивший Арианну, полусидел под деревом и был мертвее мертвого. Арбалет валялся у его ног. Несмотря на всю свою боль, Рейн не чувствовал к нему ненависти. Обезумев от боли и страха смерти, несчастный, должно быть, даже не сознавал, в кого целится.

«Но почему в нее. Господи? — повторялся и повторялся в его сознании безмолвный крик. — Почему он не выстрелил в кого-нибудь другого?»

Рука Арианны приподнялась, пальцы зашевелились — она пыталась дотянуться до него. Рейн легонько сжал холодеющие пальцы жены своими, лихорадочно горячими. Он словно держал в руке нечто неживое! Она уже холодела.

— Я хотела предостеречь тебя... — прошептала она так тихо, что он едва сумел разобрать слова. — Боялась не успеть...

— Все в порядке, ты успела, — сказал он бодро, понятия не имея, о чем идет речь, и ласково пожал ее руку. Он ощущал всем телом приближающийся стук подков, слышал торжествующие крики. Люди Генриха, конечно, заметили его и теперь спешили воспользоваться предоставившимся шансом. Они приближались, неся с собой
унижение и смерть.

Рейн даже не повернулся в ту сторону. Он продолжал гладить руку Арианны.

— Значит... ты в без... в безопасности? — спросила она, и губы ее тронула дрожащая улыбка облегчения.

— Конечно! — заверил Рейн и шевельнул губами, очень надеясь, что они сумеют сложиться в ответную улыбку. — Я в полной безопасности, моя маленькая женушка.

— Рейн... у меня такое странное ощущение... и мне холодно, — глубокая морщинка прорезалась между темными бровями Арианны. — Я умираю?

Он не мог больше сдерживать боль, она вцепилась в него, как обезумевший сторожевой пес, сорвавшийся с цепи. Да и как можно было сохранить бесстрастный вид, если сердце, казалось, треснуло и кровоточило в груди? Он чувствовал во рту вкус крови, и щеки его были влажны. Он провел по лицу ладонью и был удивлен, что она лишь мокрая, не красная от крови.

— Прости меня, Рейн! Мне так жаль...

Глаза Арианны, такие темные, что казались угольно-черными, наполнились слезами.

«Это так похоже на нее — беспокоиться не о себе, а обо мне», — подумал Рейн. Но разве это не было естественно? Умирающие уходили, и потому им было легче, чем тем, кто оставался их оплакивать.

— Ты поцелуешь меня на прощание, Рейн? — Он склонился к ее губам и с удивлением ощутил, что они все еще теплые. Вместо поцелуя он выдохнул в рот Арианне то немногое, что мог вдохнуть, словно надеялся этим вернуть душу в ее тело.

— Cariad, cariad... — произнес он тихо, но внятно. — Ты ведь дождешься меня, правда?

— Как всегда, — ответила Арианна, и он не столько услышал это, сколько ощутил губами.

Когда он отстранился, веки ее уже опустились. Но она была еще жива, она просто уснула от потери крови тем ужасным сном, который понемногу переходит в смерть. Люди Генриха между тем почти достигли того места, где они находились. Он порадовался тому, что Арианна спит, потому что знал: с ним не станут деликатничать. Он не хотел, чтобы она унесла с собой картину его унижения,

Он продолжал баюкать ее на коленях до тех пор, пока грубые руки рывком не поставили его на ноги. Когда тело Арианны скатилось в залитую кровью траву, он не удержался от приглушенного выкрика. Его потащили на веревке, привязанной к седлу, туда, где Генрих нетерпеливо бродил по берегу, руки. Его правая рука была наспех обмотана окровавленной тряпкой.

— Поставьте его на ноги! — приказал он, когда Рейна поставили на колени в прибрежную грязь у его ног.

Кто-то поспешил выполнить приказ, изо всех сил дернув вверх веревку, которой были скручены за спиной руки Рейна.

— Подайте мне его меч!

Король принял меч и злобным движением вонзил его в мягкую землю между стопами пленника. Лезвие задрожало, но вскоре замерло.

Рейн, однако, не видел ни меча, ни действа, которое устроил король из наказания за его измену. Взгляд его оставался прикованным к тому месту, где одиноко лежало в траве тело Арианны.

«Вдруг она очнется? — это было все, о чем он мог думать. — Вдруг она очнется в последний раз, а меня не будет рядом?»

— Предатель!

Генрих не сказал, а выплюнул это слово, размахнулся и ударил Рейна по лицу тыльной стороной левой руки. Поскольку на ней оставалась кожаная боевая перчатка, утыканная железными остриями, удар вышел жестоким и распорол щеку.

Тело Рейна содрогнулось от боли, но сознание совершенно не восприняло случившегося. Он видел и сознавал только одно: его жена умирает в одиночестве на жесткой траве пустоши.

— Лишить этого недостойного рыцаря его шпор! — рявкнул король, оскалив зубы в улыбке злобного торжества. — Как только это будет сделано, он больше не будет рыцарем.

Вперед выступил один из его людей с обнаженным мечом. Он срубил шпоры — символ рыцарства — в два коротких удара. Его меч был остер и срезал полностью задники обоих сапог вместе с кожей. Стопы ног Рейна закровоточили, но он не почувствовал этого. Он не мог отвести глаза от тела, уткнувшегося лицом в траву.

Когда Рейна подтащили к подводе, которая должна была отвезти его прямиком в тюрьму (навстречу жалкой, унизительной смерти изменника на лондонской площади), и начали привязывать, он молча повернулся, чтобы бросить прощальный взгляд через плечо.

Кто-то появился на окраине леса, ведя в поводу лошадь. Солнечный свет высветил оранжевые пряди волос, и Рейн подумал с горьким облегчением: «Слава Богу, Талиазин присмотрит за тем, чтобы Арианна была похоронена по-христиански».

—  — Глава 27

Крысолов по имени Хеймо сидел за испятнанным столом в своей любимой таверне. Он чувствовал довольство, которое возрастало по мере того, как убывал эль в кружке, третьей за этот вечер. Хеймо любил просиживать вечера в «Суковатой дубине», потому что эль здесь не напоминал вкусом лошадиную мочу, а шлюхи по большей части сохранили кое-какие зубы в своих накрашенных ртах. Правда, в этот вечер его мало интересовали как здешние шлюхи, так и эль в кружке.

Хеймо испытывал живой интерес к девчонке, которая сидела съежившись за столом в самом дальнем углу таверны. В руках у нее была кружка эля, но за то время, пока крысолов наблюдал, она не сделала ни глотка. Взгляд ее был прикован к двери, и каждый раз, как та распахивалась наружу, в туман и сумрак, девушка привставала со скамьи, только чтобы снова на нее опуститься, разглядев посетителя. Лицо ее при этом выражало сильнейшее разочарование.

Разумеется, она не шлюха. Каждый, у кого целы оба глаза, разглядел бы это, а у Хеймо зрение было хоть куда. Девчонка куталась в плащ из самой дорогой шерсти, какую только можно найти в Уэльсе, и потом, в ней чувствовалось достоинство. В том, что она оказалась в таверне такого низкого пошиба, не было ничего необычного. Публичные дома Саутуорка частенько давали приют самым приличным путешественникам, припозднившимся в дороге и не успевшим попасть в Лондон до закрытия городских ворот.

Как следует подогрев решимость элем, Хеймо взял со стола недопитую кружку и начал бочком приближаться к девушке, на ходу придумывая тему для легкого разговора. В этот момент дверь таверны снова распахнулась. На этот раз девушка осталась стоять, и Хеймо с любопытством обернулся, чтобы посмотреть на того, к кому относилось выражение неописуемого облегчения на ее лице. Он увидел молодого человека, даже скорее юношу, с длинными волосами ярко-оранжевого цвета (какого, как думал Хеймо до сих пор, бывает только лисий мех). У мальчишки к тому же был на редкость заносчивый вид.

Вновь прибывший заметил девушку и немедленно направился к ней. Ноги сами собой понесли Хеймо ему навстречу.

— Прошу прощения? — сказал юноша приятным мелодичным голосом.

Он был красив почти девической красотой и, по мнению Хеймо, едва вышел из возраста, в котором мочат пеленки. Но глаз у крысолова был зоркий, и от него не укрылся странный мерцающий свет, таящийся глубоко во взгляде незнакомца. Ощущение было в точности такое, словно он смотрел на пару крохотных свечек, спрятанных в глубине перламутровых раковин. Рука, белая и изнеженная на вид, крепко и как-то привычно сжимала рукоятку кинжала. Хеймо случалось видеть раны, нанесенные таким вот тонким, обоюдоострым лезвием, и потому он поспешно отступил, позволив парню пройти. «Ни одна девчонка в мире, — подумал он, — не стоит того, чтобы показать всей таверне цвет своих кишок».

Тем временем Талиазин плюхнулся на скамью рядом с Арианной и дунул на прядь, упавшую ему на глаза.

— Что за грязная, отвратительная дыра!

Он обвел взглядом шаткие лоснящиеся скамьи и неопрятные столы, за которыми грудились землекопы, лудильщики и мусорщики — завсегдатаи таверны «Суковатая дубина». Изящные крылья его носа брезгливо затрепетали: заведение это провоняло пригорелым жиром, мокрой шерстью, свежим и застарелым потом.

— Надеюсь, миледи, никто не беспокоил вас? Тот человек, например? — Он просто смотрел, ничего больше.

Арианна поднесла к губам глиняную кружку со щербатыми краями и отпила немного разбавленного эля, поморщившись от противного горького вкуса. Ровный гомон, похожий на гудение большого улья, внезапно сменился разноголосым смехом, донесшимся из-за стола, за которым шла карточная игра. «Круговую! Выпьем круговую!» — раздались крики.

— Что тебе удалось выяснить? — нетерпеливо спросила Арианна.

Она была даже рада поднявшемуся шуму, потому что так можно было надеяться, что Талиазин не заметит в ее голосе дрожи страха.

— Суд над милордом еще не состоялся и, судя по всему, состоится нескоро, — ответил оруженосец, возя пальцем в лужице эля и избегая взгляда Арианны. — Генрих опасается, что он потребует Божьего суда — суда поединком.

Лицо Арианны на миг осветилось надеждой. Каждый рыцарь, честь которого ставилась под сомнение, имел право вызвать своего обвинителя на поединок, и тогда происходил суд не человеческий, а Божий: правым считался тот, за кем оставалась победа, ибо во время поединка его рукой управлял сам Господь. Конечно, король не опустился бы до того, чтобы сражаться как простой рыцарь, он выставил бы замену... что с того? Ходили разговоры, что у королевского ставленника не будет и шанса. Во всей Англии не найдется достойного противника для Черного Дракона.

Однако надежда растаяла так же быстро, как и появилась.

— И потому Генрих предпочтет держать его в подземелье Тауэра, пока он не сгниет заживо! — воскликнула Арианна, и от этих слов во рту остался привкус более горький, чем от дешевого эля. — Да отпустит Господь английскому королю, этому распоследнему сукиному сыну, тройную порцию несчастий и бед!

Одна из шлюх заприметила Талиазина и прошла мимо, покачивая бедрами и сияя улыбкой. Ноги, голые и белые, так и сверкали сквозь многочисленные разрезы на юбке. Оруженосец не остался равнодушным к этому спектаклю, но ответил на него только улыбкой, после чего снова повернулся к Арианне.

— Как вы себя чувствуете, миледи?

— Просто прекрасно! — заверила та, постаравшись придать голосу оживление, которого не чувствовала.

На самом деле она валилась с ног от усталости и слабости после двухнедельного путешествия до Лондона. Они отправились в путь, стоило ей лишь немного оправиться от тяжелейшей раны, и такая поспешность не могла пройти даром. Личный лекарь ее отца утверждал, что она вообще не должна была выжить, что это чудо. Что ж, он ведь не знал главного: об Арианне заботился настоящий ллифраур, сказочный колдун, а они, как известно, необычайно опытны в искусстве врачевания. Днем и ночью Талиазин оставался в изголовье кровати, на которой Арианна лежала в самом роскошном из замков отца. Оруженосец сам доставил ее туда и потом раз за разом вливал ей в горло микстуры и варева, о составных частях которых Арианне страшно было даже подумать...

— Миледи, — сказал Талиазин, наклоняясь ближе и внимательно вглядываясь ей в лицо, — если вы страдаете от боли, я могу предложить вам...

— Нет, нет! Все в порядке. Просто я немного проголодалась.

Оруженосец одобрительно кивнул и извлек откуда-то из складок своего плаща сверток, на котором проступили жирные пятна. Когда он развернул его, взгляду Арианны представился просевший пирог с начинкой из яиц и сыра. Она сообразила, что Талиазин купил это кулинарное чудо в бакалейной лавке, куда отправился в надежде раздобыть сведения.

Когда кусок пирога оказался у Арианны в руке и она ощутила запах еды, желудок ее как будто затрепетал. Она сглотнула несколько раз, надеясь подавить тошноту, но та только усилилась.

Талиазин, который внимательно за ней наблюдал, отобрал пирог и вложил ей в руку что-то еще. — Может быть, вам больше понравятся копченые угри?

— Наверное, я не голодна, мне просто показалось, — сказала Арианна, решительно отодвигая пищу подальше.

— Тогда вам не помешает хорошенько отоспаться, — предложил Талиазин, потрепав ее по плечу. — Если вы вдруг свалитесь в обморок от усталости или заболеете от недоедания, это ничем не поможет милорду, а только заставит его тревожиться, когда он узнает.

Арианна подумала о жалкой комнатушке на втором этаже таверны, где на полу лежали вплотную друг к другу соломенные тюфяки, покрытые вшивыми одеялами. Она содрогнула от омерзения.

— Нет уж, лучше я посижу здесь, в зале. — Она откинулась на стену и закрыла глаза, но стоило векам опуститься, как перед ней возникло лицо Рейна. Это было лицо из глубин ее памяти, улыбающееся одной из его редких прекрасных улыбок. Если бы только можно было не думать о том, где сейчас находится Рейн! Если бы можно было забыть о том, что он заперт в одной из камер печально известного рндонского Тауэра!

— Интересно, — сказала Арианна вслух, — знает ли он что я осталась жива?

***

На следующий день чуть свет они влились в бесконечную процессию из ветхих подвод и вьючных животных, пересекающих Темзу по деревянному мосту буквально распадающемуся на части от старости. Из унылых серых туч, таких низких, что за ними скрывались верхушки городских башен, сеялся мелкий дождь.

— Взгляните туда, миледи, — вдруг сказал Талиазин, указывая на непривычного вида судно, покачивающееся на волнах рядом с изрядно прогнившей пристанью. — Этот корабль проделал путь от самой Испании. Как вы думаете, что за груз он доставил? Судя по запаху, это фиги.

Ему пришлось повысить голос, чтобы перекричать перезвон многочисленных церковных колоколов и шум колес водяных мельниц, но он продолжал показывать Арианне баржи, суда и баркасы, покрывающие пространство речной глади. Она хорошо понимала, зачем он делает это: оруженосец старался отвлечь ее внимание, чтобы не дать заметить головы изменников на пиках, свежие и совсем сгнившие, которые устрашающе смотрели на приезжающих с городских ворот.

Сделав нечеловеческое усилие, Арианна сумела отвести взгляд от жуткой картины. Они заплатили пошлину и были пропущены внутрь городских стен.

Если посмотреть со стороны Саутуорка, на противоположном берегу были хорошо видны беленые (и потому не страшные, а лишь внушительные на вид) стены и квадратные башни Тауэра, называемого Белым. Они господствовали над окружающими строениями, нависая над черепичными крышами, серыми стенами и церковными шпилями города, они отражались в водах Темзы, словно, кроме них ничего вокруг не было.

Однако стоило пересечь реку, как путник попадал в лабиринт узких извилистых улочек, по которым свободно бродили вислоухие свиньи, крысы размером с упитанного кота и толпы людей, каждый из которых пытался что-то продать. Отсюда башни Тауэра вообще не были видны, к большому облегчению Арианны.

Она последовала за Талиазином (который как будто хорошо знал дорогу) по улице, отведенной под рынок домашней птицы. Не только сточные канавы с обеих сторон, но и сама земля под ногами были забросаны цыплячьими головами, перьями и потрохами. Вонь стояла такая, что Арианна не выдержала и зажала нос, — и к лучшему, потому что копыта лошадки Талиазина подбрасывали высоко вверх жидкую грязь, перемешанную с нечистотами, которая вскоре покрыла тыльную сторону руки Арианны.

Улочка повернула — и внезапно, вдруг, впереди возник необъятный бок квадратной башни. Она была так высока, что зубцы, украшающие ее гребень, казалось, касались неба. Беленое пространство каменной кладки, которое невозможно было охватить взглядом, прорезали лишь узкие щели, заменявшие окна. С близкого расстояния становилось ясно, чем заслужил Белый Тауэр репутацию самого грозного и неприступного каземата Англии.

Их без проблем пропустили внутрь, но потом Арианну и Талиазина начали, как мячик, перебрасывать от одного чиновника к другому, пока наконец они не предстали перед королевским смотрителем тюрьмы.

Тот бесцеремонно оглядел каждого из них с ног до головы, его толстая нижняя губа насмешливо оттопырилась.

— Милорд, миледи, — сказал он, отвесив им по очереди неприкрыто шутовской поклон (при этом на поясе у него зазвенела связка ключей на кольце толщиной в запястье), — вижу, вы заблудились. Такое дело, что вы теперь, значит, в Белом Тауэре. А вы, небось, думали, что здесь собор святого, черт его дери, Павла!

— Мне бы хотелось повидать лорда Руддлана, — сказала Арианна с достоинством, хотя для этого ей пришлось как следует собраться с духом.

— Ничего не выйдет, — отрезал смотритель, выпячивая губы.

— К-как это?

— А так это, что король приказал никого к нему не пущать.

Стараясь скрыть дрожь в руках, Арианна достала из-под полы кожаный кошель, расшитый золотом.

— У меня есть деньги...

Некоторое время смотритель не сводил глаз кошеля, облизывая толстые губы. Жадность явно боролась в нем с осторожностью, но, в конце концов, он все же отмахнулся с нескрываемым сожалением.

— Эх, миледи, обычно-то нет таких дураков, чтоб, значит, отказаться от небольшого подношения... и уж тем более от щедрого, да только неохота распроститься с жизнью, нарушив, значит, королевский приказ. — Он наклонился ближе к Арианне, обдав ее густым запахом недавно съеденного чеснока. — Он ведь что сделал-то, этот ваш Руддлан? Он ведь покусился на саму его королевскую милость, так-то вот! Его за это вздернут, да. И не просто вздернут, а еще выпустят ему кишки, отсекут, значит, его морковку вместе с яйцами, а потом...

— Ладно, ладно! — перебил Талиазин, заметив, что Арианна начинает медленно оседать. Он вовремя поддержал ее под руку и прошептал: — Мы отправимся к королю, прямо в Вестминстер.