— А как ты смотришь на то, что тебя выпустят из катапульты в котел с кипящим маслом, безмозглый ты колдун!

— Только не это, миледи! И потом, я не к...

— Тогда, может быть, тебе понравится быть насаженным на пику и поджаренным на медленном огне? Никакого любовного напитка, понятно?

— Как скажете, миледи, — вздохнул Талиазин. К этому времени они пересекли пограничную траншею. Недалеко от дороги возвышался холм с единственным каштаном, под которым Арианна и Рейн остановились пообедать два дня назад. Она вспомнила видение, которое посетило ее в тот день: юный Рейн опускается в траву вместе с Сибил, и его плоть напряжена до предела. Уже тогда в его мужском желании было что-то неистовое, почти жестокое, яростная и гневная потребность обладать, владеть. Но Арианне вдруг пришло в голову, что в те далекие дни он знал и иные чувства: желание подарить наслаждение, желание защищать и лелеять. Он знал не только страсть, но и нежность, и был еще недостаточно горд, чтобы всеми силами скрывать свою любовь.

— Скажи, Талиазин, твоя богиня свела бы вместе меня и Рейна, если бы знала, что он никогда меня не полюбит?

— Боюсь, я не понимаю, о чем вы, миледи. Черный Дракон любит вас. Даже самая безмозглая из женщин сообразила бы это.

Арианна вздохнула и повернулась к оруженосцу.

— Я знаю, что он меня любит, но хочу слышать от него слова любви. Только когда он позволит себе произнесла эти слова, я буду уверена, что он принял свою любовь, что он заключил с ней мир.

***

Он думал о том, какое это счастье — иметь дом, куда можно возвращаться.

Закатное солнце заливало замок мягким оранжевым сиянием. Ветер донес звук рожка, эхом прокатившегий по болотистым пустошам, и запах костра, в котором горели дубовые поленья и зеленые ветки тиса. Обычно пастушеский рожок объявлял вечерами конец полевых работ, но в этот день он возвещал о приближении празднества. Первый день августа — день начала жатвы пшеницы и ржи — издавна был нерабочим и назывался Лэмас, или праздник урожая. Вечером во дворе замка должны были собраться окрестные крестьяне, чтобы петь и плясать вокруг костров и вволю угощаться хозяйским элем.

Рейн подумал: «Возможно, это самый подходящий день для того, чтобы устроить для леди и лорда маленький личный праздник». Он улыбнулся и положил руку на кожаный кошель, свисающий с пояса. Кошель был увесист. Его содержимое обошлось Рейну в немалую сумму. Он купил это украшение на ярмарке в Честере — брошь в форме дракона, украшенную жемчугом, рубинами и изумрудами. По правде сказать, он не мог позволить себе настолько дорогую покупку, но махнул рукой на доводы рассудка, зная, что птицелов не с пустыми руками выходит подманивать сокола.

Он ожидал увидеть Арианну на ступенях лестницы, ведущей в главную залу, но обманулся в ожиданиях. Зала была совершенно пустой, если не считать пажа сэра Одо и Родри, раскаляющих в очаге каждый по кочерге, чтобы нагревать ими сидр. Рейн приветливо окликнул подростков и улыбнулся. При виде такой откровенной демонстрации хорошего настроения (случившейся впервые на их памяти) у обоих открылись рты. Посмотрев друг на друга и пожав плечами, мальчишки поскорее вернулись к своему занятию, чтобы как-нибудь ненароком не рассердить хозяина.

Рейн готов был обратиться к ним с вопросом, где в данный момент находится миледи, но тут в залу прошествовал сэр Одо, поднося счеты и несколько навощенных табличек. Вид у него был озабоченный: предстояло обсудить примерный размер поступлений от будущей продажи зерна. Волей-неволей Рейну пришлось провести час со своим бейлифом. Впрочем, он был даже рад этому, так как вынужденная задержка должна была показать Арианне, что он отнюдь не спешит увидеть ее. С приличествующим достоинством он поднялся наконец в спальню. Жены там не было.

На сундуке под окном сидел только Талиазин в обычной для него позе человека, которому некуда спешить.

— Где леди Арианна? — нетерпеливо спросил Рейн.

— Да где-то там...

— Где-то там — это где? — повысил голос Рейн, грозно сдвинув брови.

Лира, которую оруженосец держал на коленях, под его пальцами разразилась развеселыми аккордами. Рыжие ресницы простодушно затрепетали.

— Хотите залучить жену на ваше ложе, милорд?

— Залучить? Она делит его со мной, как делила раньше!

Рейн пару раз раздраженно прошелся по спальне, достал из ножен меч и с лязгом бросил на стол. С таким же раздражением он избавился от куртки, бросив ее мимо стула. Пнув куртку ногой, он круто повернулся к оруженосцу.

— Не твое дело, болван, где спит леди Арианна!

— Ваша похоть, милорд, ударила вам в голову. Честно говоря, мне начинает надоедать ваш скверный характер.

Клокоча от ярости, Рейн направился к Талиазину, собираясь на деле показать ему, что такое скверный характер. Оруженосец что-то бросил ему в руки и безмятежно улыбнулся.

— Милорд, не стоит тратить силы на то, чтобы задать мне трепку. Они вам сегодня очень даже пригодятся.

Подхватив то, что оруженосец бросил ему, Рейн обнаружил, что это крохотный кожаный мешочек, туго стянутый куском бечевки.

— Что ты плетешь? Для чего мне понадобятся силы и что, черт возьми, это такое?

— Это любовое зелье, милорд. Если добавить в кубок совсем немного, тот, кто выпьет вино, обезумеет от желания. Средство сильное, могу поручиться!

Рейн ослабил бечевку и посмотрел на содержимое мешочка, представлявшее собой мелкий коричневый порошок, очень похожий на уэльскую дорожную пыль. Сильный, но не неприятный запах ударил в нос.

— Что это?

— Толченый корень мандрагоры, что же еще? Немного сушеных лягушачьих кишок и, конечно, топленый жир старого ежа... среди прочих необходимых добавок.

— Кровь Господня!

— Что вы, милорд, как раз этого там нет, — со смехом запротестовал Талиазин.

Бормоча невнятные проклятия, Рейн все же сунул мешочек за пазуху под одобрительным взором оруженосца. Тот ударил по струнам лиры, изобразив несколько начальных аккордов веселой плясовой.

— Милорд, этот порошок превратит то, что у вас в штанах, в боевую дубинку!

— Дурак! — в сердцах воскликнул Рейн. — Неужели ты думаешь, что я беру эту дьявольскую муку для себя? Да я несколько месяцев подряд хожу с боевой дубинкой в штанах! Скажи лучше, ты уверен, что твое зелье заставит ее сходить с ума именно по мне?

— Сегодня канун Лэмаса, милорд. В Уэльсе этот праздник имеет иное название — Люгназа. В
древние времена, когда колдовство еще было в большом ходу, женщины в канун Люгназы собирались у камней мейнхирион, вознося молитвы и принося жертвы могущественному богу Ллю, покровителю злаков, чтобы тот на время жатвы уберег поля от ливней и градобития. Леди Арианна — ясновидящая, а значит, часть ее души тянется к древним поверьям и обрядам. Хочет она того или не хочет, но сегодня ночью ее позовут стоящие камни мейнхирион. Она придет туда, чтобы исполнить ритуальный танец... — Темные глаза Талиазина засияли мерцающим светом, и он добавил, многозначительно понизив голос: — Обнаженной.

Рейн почувствовал мощное стеснение в паху и нахмурился, чтобы скрыть это от оруженосца.

— Интуиция подсказывает мне, что не все так просто... что тут какие-то колдовские козни или... Ты опять что-то задумал, плут? Учти, я терпеть не могу, когда надо мной подшучивают!

Талиазин бросил через плечо боязливый взгляд, словно некто могущественный мог слышать то, что сказал Рейн. Когда он снова посмотрел на хозяина, его глаза были честнее глаз девственницы, впервые ступившей за ворота монастыря.

— Как вы ошибаетесь, милорд! Клянусь богиней, я не имею права подшучивать над вами. Это строго запрещено.

— Вот и хорошо, что запрещено.

***

В кругу камней танцевала девушка. Ночной бриз, несущий с моря соленый, немного едкий запах, играл ее волосами, то вздымая всю их массу, то выхватывая прядь и забрасывая ей на лицо. Воздух был таким мягким и теплым, что ласкал ее обнаженное тело, как руки любовника.

Услышав предостерегающий крик кроншнепа, девушка повернулась и увидела рыцаря на черном коне, едущего по направлению к ней.

Когда он приблизился, ветер, шаля, налетел порывом, короной подняв черные как вороново крыло волосы. Подкова коня ударила о камень и высекла сноп искр, растаявших в полумраке. Как только рыцарь заметил девушку, неподвижно стоящую в кругу камней, он заставил могучее животное остановиться. Девушка содрогнулась, но вовсе не от страха.

В следующее мгновение танец возобновился.

Лунный свет заливал гребни дюн расплавленным серебром. Волны стремились к берегу, словно завороженные, омывая отлогие галечники, врываясь между скалами и рассыпаясь в фонтаны соленых брызг. Спешившись, рыцарь ступил в кольцо стоящих камней. Некоторое время он следил за движениями девушки и за тем, как туман, поднимаясь от земли белым паром, окутывает и ее, и камни, закручивается в спирали, пока ему не стало казаться, что все тринадцать камней участвуют в ритуальном танце. Ветер нашептывал ему на ухо что-то тревожное, даже пугающее — давно забытые древние легенды, которые лучше не вспоминать. А девушка все танцевала, и ее движущиеся ноги поблескивали серебром среди травы, словно рыбки в морской воде.

Неожиданно она оказалась перед рыцарем и замерла так близко от него, что вершинки ее грудей почти коснулись его груди. На голове у нее был венок из омелы, а волосы струились по плечам, густые и темные, как живой плащ. Но это было единственным ее одеянием, в остальном же она была удивительно, чудесно нагой.

Она была очень близко, но он боялся дотронуться до нее из страха, что это заставит ее исчезнуть, раствориться в темноте. Она казалась воздушным созданием, воплощенной мечтой, каждую секунду готовой развеяться. Она была эфемерна, иллюзорна, женственна, а он... он никогда еще не чувствовал себя настолько земным, настолько могучим и мужественным.

Девушка взяла его за руку.

Она повела его к алтарю, на котором горели свечи, уже до половины погруженные в лужицы растопленного воска. Они окружали углубление в камне, то самое, где скапливалась дождевая вода. Влага и сейчас была там, она отражала пламя свечей и казалась жидким огнем.

«Есть поверье: если женщина уговорит мужчину выпить воды, которая касалась алтаря мейнхирион, он будет любить ее вечно».

Любить ее вечно...

Он замер в ожидании, и дыхание его казалось затаенным не в груди, а в некоем магическом месте между землей, небесами и преисподней. Он ждал, что девушка сделает это первой, но она тоже ждала.

Тогда он сам сделал первый шаг. Он взял ее за палец и обмакнул его в лужицу на алтаре.

Шипящая молния скользнула вверх по ее руке, ненадолго окутав нагое тело светом, отливающим всеми цветами радуги. Медленно-медленно, благоговейно он поднес ее палец к губам. На кончике его поблескивала единственная крохотная капля, посылая во все стороны миниатюрные радуги. Он наклонился и поймал эту каплю языком.

Испепеляющий жар пронесся внутри его существа, словно сухой и горячий ветер пустыни. Он ощутил в душе страх, но пути назад уже не было... да он и не хотел бы повернуть назад. Он потянулся к девушке и провел языком, влажным от воды мейнхирион, по ее губам.

Стремительно и жадно она втянула его язык губами себе в рот. Губы ее были запекшимися от жажды.

Он схватил ее в объятия, впиваясь пальцами в округлые полушария ягодиц. Тела их с силой столкнулись. Налетевший ветер обжег кожу, словно и он был истомлен лихорадочной жаждой. Рыцарь чувствовал, что тает как воск, как шелк, слишком близко поднесенный к пламени свечи. Он слышал удары сердец, своего и ее, и они становились все громче, они грохотали и грохотали в унисон с ударами прибоя о скалы за его спиной, пока шум прибоя и двойное биеиие сердец не слились воедино, став могучим пульсом самой жизни, самой земли. Два сердца бились сейчас как одно.

Девушка отстранилась, и рыцарь застонал: без ее губ его рот был пуст и сух, а язык одинок.

Но очень скоро она начала раздевать его, касаясь тела не только руками, но и губами. Стянув рубаху, она положила ладони ему на грудь и зарылась пальцами в волосы на ней, говоря вполголоса: «У тебя тело воина, мой черный рыцарь...» Он ответил на это бессознательно глубоким вздохом.

Девушка опустилась на колени очень медленно, не отрывая губ от темной стрелы более густых волос, исчезающей под поясом кожаных штанов. Прикосновение губ было волнующим, оно заставляло содрогаться от удовольствия. Он стиснул зубы, но все равно едва слышно стонал, не замечая этого и того, что погрузил пальцы в густые пряди волос девушки.

Та расстегнула ремень, и его штаны соскользнули вниз, потом распустила шнурок на коротких летних подштанниках. Она стянула их вниз по бедрам, выпустив на свободу его плоть и взяв ее в обе ладони.

— Он такой сильный, такой твердый... — прошептала она, и эти слова помогли ему стать еще сильнее, еще тверже.

Девушка склонила голову и взяла его плоть в рот, а он ответил на это стоном наслаждения.

Но это было слишком хорошо, слишком прекрасно, чтобы можно было выдержать долго. Он отстранил ее и опустился навзничь в траву, унизанную серебряными капельками росы.

Она перенесла одно колено через его бедра и замерла так, не касаясь его.

Он скользнул двумя пальцами внутрь ее тела, медленно раскрывая ее. Девушка выгнулась дугой, стремительно и безмолвно. На мгновение ее волосы щекотно коснулись его ног, полные груди с острыми напряженными сосками оказались устремленными в темные небеса. Дрожь зародилась в ее бедрах, потом распространилась по всему телу, как распространяются по воде круги от упавшего камешка, и по мере того, как пальцы его двигались внутри нее, дрожь нарастала, пока не превратилась в конвульсивные содрогания. Она выкрикнула его имя, наполнив его радостью сознания, что все это — его рук дело, что он может заставить ее на несколько секунд прикоснуться к раю; что имя, которое срывается в эти секунды с ее губ, его имя.

Девушка склонила голову и посмотрела на него широко раскрытыми глазами, потемневшими от желания. Губы ее трепетали, припухшие оттого, что она кусала их в момент наслаждения. Крепко обхватив ее за бедра, он приподнял ее и медленно, очень медленно вошел в ее тело. Он не хотел спешить. Он хотел, чтобы это длилось и длилось вечно.

Он протянул руку, чтобы ощутить в ладони тяжесть ее иалитой груди, но в этот момент теплый ветер с силой ворвался между камнями и раздул пламя свечей. Отблеск пламени упал на ожерелье, и оно вспыхнуло, словно и впрямь поймало искру, способную его зажечь. Он сам не заметил, как дотронулся до языческого украшения.

Оно было горячим. Бог свидетель, оно было раскаленным! И сквозь полурасплавленный металл отдавалось биение ее сердца, словно это его, обнаженного, он касался кончиками пальцев. Сердце девушки билось повсюду: в его пальцах, в его крови, в его собственном сердце. Звук его биения напоминал звук бьющегося о скалы прибоя. Постепенно на грани видения собралась серебристая дымка, клубясь и закручиваясь водоворотом. Он посмотрел вверх, на небеса, полные звезд, и там тоже было движение, словно созвездия все быстрее вращались над головой. Мало-помалу темные небеса превратились в воронку пульсирующего белого света...

Он стоял посреди кольца мейнхирион, держа в объятиях свою любимую, а вокруг кружились в бешеном танце воины — странные воины, совершенно обнаженные, в голубой воинственной раскраске, с длинными волосами, пряди которых на концах были забраны в острые наконечники. Они потрясали бронзовыми мечами и что-то выкрикивали, им вторили проповедники в белых одеяниях, беснующиеся с пеной на губах. Звук, похожий на рев фанфар, ворвался в уши, дикие вопли усилились. Кто-то кричал от ярости, кто-то выл от боли. Глаза шипало от дыма, небо над головой истекало кровью и горело огнем, и ему было страшно, страшно, страшно умереть. Он не мог вынести самой мысли о том, что покинет ее, даже сознавая всем сердцем, всей душой, что и за порогом смерти она будет принадлежать ему, она будет его ждать, ждать его годы, десятилетия, века. Его любимая...

Небо над головой горело, звезды бешено кружились и падали — ливень огня, дождь белых искр. Свет струился сквозь него, пока и сам он не превратился в свет и она не стала светом тоже. Свет сиял, сиял, сиял... и вдруг исчез, и оказалось, что он просто-напросто смотрит в глаза Арианны.

Теперь она вела бешеную пляску их страсти, то поднимаясь на коленях и едва касаясь его, то неистово опускаясь и принимая в себя всю длину его, то распластываясь по нему, то раскачиваясь, то с силой сжимая бедрами его бедра. Он по-прежнему хотел, чтобы это длилось вечно, но уже внутри зародилась первая дрожь — знак близкой разрядки, и он понял, что не сумеет отдалить ее. Он был уверен, что умрет, достигнув пика наслаждения.

Он закричал во весь голос, словно сама душа его выплеснулась наружу вместе с семенем.

Арианна упала ему на грудь, спрятав лицо в изгиб его шеи. Она дышала часто, и хрипло, и очень громко, и сердце ее билось как безумное. Он хотел коснуться ее, но был не в силах, потому что так и не обрел единого себя, потому что частично еще пребывал среди звезд, где было прекрасно, а частично — внутри нее, где было даже прекраснее. Теперь он всецело принадлежал ей, этой женщине, его жене, потому что она все-таки взяла его душу. Он знал, что никогда уже не будет тем, кем был до этой ночи.

— Cariad... — прошептал он по-уэльски.

Никогда прежде он не слышал этого слова, но знал, что оно означает. Любимая!

***

Это случилось не сразу, но по мере того, как дни складывались в недели и уходили в прошлое, как лето сменилось осенью, Черный Дракон научился быть счастливым, научился радоваться.

Он видел, как жнут хлеб на его землях. Крестьяне, крепостные и свободные, утро за утром выходили в поля с серпами в руках и срезали спелые колосья. Другие вязали их в тугие снопы, третьи молотили деревянными цепами. Четвертые раз за разом подбрасывали зерно с помощью кусков холста — веяли, чтобы освободить от остатков соломы и мякины. Ветер, что проносился в это время над Руддланом, приобретал свежий, ни с чем не сравнимый запах жатвы.

Но радость, которую познал в эту осень Рейн, не была напрямую связана с богатым урожаем, или с Руддланом, или с плодородными землями, принадлежавшими ему как лорду. Арианна и ребенок, которого она ему родила, — вот в чем был неиссякаемый источник его счастья. Арианна и ребенок были для него более необходимы, чем воздух для дыхания.

Когда же, наконец, последний хлеб созрел и был убран с полей, Рейн решил на славу отпраздновать это. Он задумал большой турнир рыцарского искусства, где каждый, вплоть до пажей и оруженосцев, мог показать, насколько ловко он управляется с мечом и пикой.

Он не намерен был мешать рыцарям показывать свое мастерство, но и сам собирался продемонстрировать свою силу и ловкость. На поле перед стенами Руддлана была врыта дюжина столбов в рост человека, на каждом из которых укрепили бечевкой по железному кольцу. Необходимо было, сидя без седла на коне, пущенном в галоп, собрать на пику как можно больше колец. Чтобы выполнить это нелегкое задание, требовалось в совершенстве управлять конем, хорошо сохранять равновесие и обладать недюжинной силой. Такое было по плечу немногим из рыцарей.

Что касается Рейна, то его тускло-черные дамасские латы были не чем иным, как призом, который он выиграл, исполняя именно этот трюк на одном из широко известных ристалищ Франции.

Он сразу пустил своего черного коня в галоп, направив вдоль ряда столбов, отклонившись на лошадиной спине назад и наружу по отношению к своей цели. Ноги его сжимали бока могучего животного, как железные тиски, рука с пикой была приподнята локтем вверх, чтобы острие оказалось направленным чуть книзу. Он хорошо знал, что, опусти он наконечник больше, чем требуется, тот рано или поздно вопьется в грунт, вывернув ему сустав плеча и сбросив на землю. Слишком высоко прицелившись, он мог опозорить себя, не попав ни в одно кольцо.

Он справился со своей задачей на диво. Да и могло ли случиться иначе, после всех этих тренировок украдкой, щедро оплаченных побоями? Снова и снова раздавалось негромкое бряцание, означавшее, что очередное кольцо надето на пику. Наконец под гром одобрительных криков пика Рейна подцепила последнее из них. Он поднял ее и потряс, отчего кольца зазвенели, как браслеты на руках цыганки.

Рейн поискал взглядом Арианну и увидел ее на краю ристалища. Он снова послал коня в бешеный галоп, опасный даже на оседланном животном. Ветер пел в ушах и развевал волосы, стук подков отдавался отдаленными раскатами, а Рейн сжимал ногами крутые конские бока и чувствовал, как мышцы ходуном ходят под кожей, как по жилам стремительно несется горячая кровь.

Арианна следила за его приближением. Она и не думала трогаться с места, хотя Рейн несся прямо на нее. Он свернул в самый последний момент, натянув поводья коня уже у нее за спиной. Остановленный на полном скаку, норовистый боевой конь встал на дыбы, храпя и грызя удила. Арианна подняла серовато-зеленые газа, так поразительно похожие на взбаламученную штормом морскую воду. Губы ее были приоткрыть», глаза округлены, но не от страха, а от радостного волнения. И от желания.

«Она без ума от страсти ко мне!» — подумал Рейн и почти улыбнулся. Арианна принадлежала ему, и для того, чтобы свести ее с ума от желания, любовный напиток Талиазина был не нужен. Но она так ни разу и не сказала, что любит его, а страсть... что ж, из страсти много женщин бросалось в его объятия. От Арианны он хотел большего.

Он спешился и бросил поводья подоспевшему пажу. Теперь, оказавшись так близко от жены, он видел, что у нее усталый вид, что щеки ее побледнели, а под глазами залегли темные тени. Он сообразил, что ночью, пока он отдыхал, Арианна почти не спала: Неста была нездорова и кашляла.

Неста! Стоило Рейну мысленно произнести имя дочери, как его наполняло ласковое тепло, словно он снова и снова возвращался домой издалека.

— Как наша девочка? — спросил он и положил руку Арианне на шею, под волосы, чтобы ласково погладить ее там.

Она слегка запрокинула голову и потерлась затылком о его руку, потом искоса глянула на него и улыбнулась. Она не всегда улыбалась так, как сейчас. Только после той ночи в кольце мейнхирион ее улыбка стала ласковой, открытой и незащищенной. Рейн тепло улыбнулся, чувствуя, как к глазам от нежности подступают слезы, что вовсе не пристало рыцарю.

— Спит, как крольчонок, — сказала Арианна, отвечая на его вопрос. — Я дала ей ложечку эля с горчичным семенем, а на грудь положила примочку из репейного корня.

Она отвернулась и заслонила глаза рукой, всматриваясь в противоположную сторону ристалища.

— Смотри-ка, уже поставили чучело! Сейчас Родри покажет себя... как по-твоему, из него выйдет добрый рыцарь? Как его служба?

— Он парень крепкий. Пожалуй, слишком уж безрассудный, но это пройдет со временем. У него не меньше мужества, чем у любого из рода Гуинеддов.

Рейн заметил, что Арианну порадовала похвала ее брату, и улыбнулся, довольный, потому что сказал правду. Тем временем Родри увидел, что сестра наблюдает за ним, улыбнулся и помахал. Опустив забрало шлема и подхватив пику поудобнее, он пришпорил коня.

Чучело было одето как сарацин, посередине деревянной груди было проточено отверстие как раз такого размера, чтобы в него прошло острие пики. Несложное устройство заставляло его непрерывно вертеться, выбивая атакующего из седла, если тот попадал в любое другое место деревянной болванки.

Родри удалось нанести солидный удар, вот только попал тот не в отверстие, а в плечо чучела. Родри попытался уклониться, но деревяшка повернулась кверху ногами, в свою очередь влепив ему оплеуху прямо в физиономию. Родри свалился с седла.

Само собой, поблизости восседал верхом на изгороди Талиазин. Тот начал хлопать себя по коленям, улюлюкать и кудахтать, как курица на насесте.

— Тебе крышка, Гуинедд! — вопил он. — Тебя поразил на поединке сам Чу-Чу Сарацинский, славный король всех чучел!

Родри, ошеломленный ударом, приподнялся на вытянутых руках и помотал головой. Почва на лугу перед Руддланом была болотистой, и потому он плевался жидкой грязью и был покрыт ею с головы до ног.

— Нет, тебе не просто крышка, Гуинедд! Твои верные соратники понесут тебя на знамени, затыкая носы от вони! От твоего гроба за версту будет смердеть лошадиной мочой и лягушками!

Родри издал вопль ярости, вскочил и бросился на оруженосца, ревя, как раненый бык. Кудахтанье Талиазина прервалось.

В начавшейся свалке невозможно было разобрать, чьи взлетают кулаки и лягаются ноги. Наконец Талиазину удалось вырваться. Несколько мгновений парни стояли друг против друга, тяжело дыша, потом Родри размахнулся и одним ловким ударом расквасил оруженосцу нос. От неожиданности тот свалился задом в лужу. Фонтан грязи окатил неосторожно приблизившихся зрителей.

Арианна ахнула и бросилась было к месту происшествия, но Рейн удержал ее за руку.

— Ничего, пусть подерутся. Надо же им когда-нибудь выяснить отношения до конца.

Между тем Родри уже собрался поставить точку на потасовке, пнув Талиазина в пах. Тот увернулся на редкость быстро и вскочил на ноги. Схватив Родри за волосы, он дал ему подножку и провез лицом по грязи, пропахав широкую борозду.

Арианна содрогнулась и закрыла лицо руками, но Рейн заметил, что она подглядывает в щелочку между пальцами.

Рыцари, пажи и оруженосцы постепенно стянулись в широкий круг дерущихся, благоразумно не приближаясь к ним. Кое-кто начал заключать пари, другие последовали их примеру. Шум стоял такой, что поначалу никто не расслышал криков Эдит. Та бежала через поле, подобрав юбки чуть ли не выше колен, чепчик, в который она облачалась для ухода за ребенком, сбился на одно ухо, рябое лицо было совершенно искажено.

— Миледи, миледи! Неста! Прошу вас, поспешите... ох, миледи, ей совсем плохо!

***

Рейн в полном одиночестве стоял посреди опустевшего заболоченного луга. За несколько прошедших часов лицо его обострилось, щеки ввалились. Глаза в глубоко запавших глазницах казались потухшими темными ямами, их угрюмый взгляд не отрывался от окна спальни Руддлана. Сквозь щели в ставнях не пробивалось и намека на свет, и это означало, что ни один из подвесных светильников не зажжен. Там, в этой сумеречной комнате, в колыбели, расписанной веселыми розовыми цветами, лежала Неста. Она прожила всего шесть месяцев и теперь умирала.

О Господи, Господи Боже!.. Но в небесах не было Бога, и милосердия там не было тоже, как и на бренной земле. Все изменилось за несколько считанных часов. Он, Рейн, не был больше славным, непобедимым рыцарем, потому что не мог сразиться с драконом, который оскалил над Нестой пасть. Смерть! Он всегда считал ее безделицей, о которой не стоит и думать... свою собственную смерть. Но не его малышки, не Несты.

Сумерки сгущались, и Рейн наконец сделал неуверенный шаг по направлению к замку. Его остановил отчаянный крик, жалобным эхом отдавшийся под сводами леса. Зажмурившись, Рейн помедлил, без сопротивления принимая боль, когтистой лапой сдавившую сердце, но ему некуда было идти, кроме как туда, откуда донесся крик. Он пошел, ускоряя и ускоряя шаг и каждую секунду ожидая, что крик повторится. Но теперь все было тихо вокруг.

Воздух внутри закрытой и непроветриваемой спальни был спертым и душным. Арианна стояла у колыбели и покачивала ее, что-то негромко напевая, словно Неста все еще была жива.

У двери Рейна остановила Эдит. Рябое лицо горничной совершенно распухло от слез, глаза заплыли.

— Милорд, леди Арианна обезумела от горя. Она не верит... не может принять того, что...

— Уходи! — приказал он хриплым голосом. Эдит бросилась к двери, приглушенно рыдая. Рейн остановился на полпути от двери до колыбели. Ничто не могло заставить его бросить хотя бы один взгляд на мертвое личико дочери. Ничто на свете.

Он стоял посередине комнаты не в силах дышать от боли, царапающей сердце. Внезапно его охватил горький и яростный гнев — гнев на Арианну. Она и только она была виновата в том, что случилось! Он доверил ей свое сердце, а она заставила его вновь испытать боль, против которой он так долго и мучительно создавал внутри себя толстенный панцирь! Она нашла щелку в этом панцире и змеей вползла под него, чтобы разрушить защитную оболочку, и постепенно для него снова стало небезразлично все то, что можно потерять, испытав величайшую боль. И почему он позволил ей это? Он, наученный таким долгим опытом! Разве он не знал, что стоит открыться хотя бы на секунду, тотчас получить удар, от которого, может быть, никогда не оправишься?

Несмотря на временное помутнение рассудка, Рейн понимал, что несправедлив к жене, что ее вины нет в том, что случилось с Нестой, но уже не способен был удержаться от упрека:

— Как ты могла допустить это?

— Не волнуйся, Рейн, все будет в порядке, — сказала Арианна, поворачиваясь и глядя на него безжизненными глазами. — У нее всего лишь небольшой кашель.

Он почувствовал, как каменеет его лицо. «Прекрати! — попытался он урезонить себя. — Прекрати немедленно!» Но он уже не мог остановиться.

— Ты называешь себя ясновидящей, Арианна. Ты должна была предвидеть то, что случится! — Он махнул рукой в сторону колыбели и болезненно сморщился. — Зачем, зачем ты подарила мне ее, если с самого начала знала, что она умрет?

Арианна сделала слабый отрицательный жест рукой. Веки ее затрепетали тоже, словно она только что очнулась от глубокого сна или, может быть, обморока. Потом она медленно повернулась к колыбели... и стиснула расписную спинку так, что побелели пальцы. Рейн услышал сдавленное всхлипывание, еще одно и еще, пока звук душераздирающих рыданий не заполнил темное помещение.

— Пойду поговорю с каретником насчет гроба, — сказал Рейн в пространство.

Он отвернулся от рыдающей жены и пошел к двери. Он не видел, куда идет, и не знал, куда направляется. Он находился в аду, сознавая только одно: выхода нет.

— Рейн!

Он даже не замедлил шаг. Арианна судорожно повернулась, не удержалась и рухнула на колени, одной рукой держась за колыбель, а другую протягивая ему вслед. Рейн не видел этого, потому что так и не оглянулся.

На детской груди лежало крохотное распятие. Неста покоилась в гробу на возвышении, задрапированном черным погребальным покровом, вокруг горели высокие тонкие свечи. Язычки пламени мигали от сквозняка, то погружая в сумрак, то выхватывая из него шлифованное дерево креста, позолоту вокруг затененных ликов святых и драгоценные камни, украшающие раку с мощами.