Все за рекой было темным и сырым, там царили вечные сумерки. Все-таки это был вечер, потому что холмы эхом откликались на неутомимую песнь соловья. Все там было застывшим и неизменным.

Он кинул взгляд поверх плещущейся реки и увидел призрачную фигуру, стоящую у воды на дальнем берегу. Это была женщина в причудливом сером одеянии, лицо ее скрывали длинные прямые волосы.

Женщина стояла, прижимая что-то к груди. Когда она подняла глаза, он увидел, что женщина плачет. Он, казалось, знал ее.

— Кто ты? — крикнул он.

Слова, едва сорвавшись с его губ, растаяли, заглушенные влажным шипением реки. Темные глаза женщины впились в него, как бы вспоминая каждую черточку.

Наконец она заговорила.

— Сеоман. — Ее голос доносился издалека и звучал слабо и глухо. — Почему ты не пришел ко мне, сын мой? Ветер печален и холоден. Я ждала так долго!

— Мама? — Неожиданно Саймон почувствовал страшный, леденящий холод.

Повсюду тихо плескалась вода. Женщина снова заговорила.

— Мы долго не встречались, о мое прекрасное дитя… Почему же ты не пришел и не осушил слезы матери? Ветер несет холод, но река так тепла и ласкова! Иди… Разве ты не перейдешь ко мне?.. — Она протянула руки, черные глаза ее были печальны, на губах застыла нежная улыбка. Саймон двинулся вперед, к своей потерянной матери, которая звала его к себе, пошел по мягкому берегу смеющейся темной реки. Она протянула руки к нему… к своему сыну…

И тогда Саймон увидел: то, что она держала в руках, было маленькой куклой, сплетенной из камышей и травы. Но кукла почернела и сморщилась, листья скрутились на стеблях, и Саймон внезапно понял, что ничто живое не может пересечь эту реку — границу с сумеречной страной. Он остановился у края воды и посмотрел вниз.

А там, в чернильно-черной воде, возникло странное светлое пятно, и оно медленно поднималось к поверхности. Вскоре Саймон смог различить три стройные светящиеся фигуры. Плеск реки превратился в печальную, мучительно неземную музыку. Бурные волны скрывали истинные размеры фигур, но ему казалось, что стоит только захотеть, и можно будет достать их рукой…

— Сеоман! — снова позвала мать. Она медленно удалялась от него, как будто ее серая страна уносила ее прочь в бесконечном потоке, прочь от него. Она простирала к нему руки, а затихающий голос был воплощением трепещущего одиночества, стремления холода к теплу и темноты к свету.

— Саймон! Саймон! — Это был вопль отчаяния. Он сел, озираясь, чувствуя под ногами мокрую траву, а под рукой камень древнего памятника.

— Саймон! — Крик стал еле слышным шепотом в ночи. Это действительно была фигура в сером, крошечная дрожащая фигурка, позвавшая его с мглистого кладбища, которое он пересек. Ее нелегко было различить под покровом тумана, спустившегося на кладбище, но Саймон почувствовал, что сердце его вот-вот разорвется в груди. Он побежал по холмам, побежал так, как будто сам дьявол гонится за ним, протягивая руки. Темный силуэт Тистеборга поднимался на горизонте, тут и там на пути его вставали холмы, а Саймон все бежал и бежал.

Когда сердце его готово было уже выскочить из груди, юноша позволил себе перейти на быструю ходьбу. Он не мог бы бежать дальше, даже если бы сам дьявол настигал его — мешала хромота, усталость и не правдоподобный голод. Страх и растерянность волочились за ним, как ядро каторжника; сон не принес ему новых сил, юноша был очень напуган и чувствовал себя совсем разбитым.

Он брел вперед, ориентируясь по оставленному позади замку, и ощущал, как воспоминания о счастливых временах уходят, унося с собой все, кроме тончайших связей, еще соединяющих его с миром солнца, порядка и безопасности.

Что я чувствовал, лежа в тишине на душистом сеновале? В голове не осталось ничего, кроме бесчисленных слов. Я любил замок? Спал ли я там, бегал ли, ел, говорил?..

Не думаю. Думаю, что всегда шагал по этим холмам под этой луной — мертвенное белое лицо — шагал и шагал, несчастный, одинокий дух, шагал и шагал…

Нежный отблеск огня на вершине холма остановил его мрачные размышления.

Уже некоторое время он поднимался по склону и почти достиг основания темного Тистеборга; лес у подножия холма был мантией непроницаемого мрака по сравнению с темной громадой Тистеборга. Теперь на самой вершине холма горел огонь, утверждая жизнь среди веков холода, сырости и смерти. Он перешел на медленный бег, это было все, на что он был способен в своем нынешнем состоянии. Может быть, это костер пастухов, веселый огонек, согревающий вынужденных ночевать под открытым небом?

Может быть, у них есть еда? Баранья нога и буханка хлеба?..

Он согнулся, схватившись за живот. Все его внутренности корчились в судорогах при мысли о еде. Как давно он ел? Только последний ужин в замке?

Удивительно!

Даже если у них нет еды, там можно будет услышать человеческие голоса, согреться у огня… огня…

Воспоминания о ненасытных языках пламени промелькнули в его мозгу, вызвав озноб от холода другого рода.

Юноша карабкался, с трудом продираясь сквозь заросли кустарников и молодую древесную поросль.

Подножие Тистеборга окутывал густой туман, и холм казался островом, плывущим по паутинно-серому морю. У самой вершины красным рельефом вставали грубые очертания Камней гнева.

Камни и камни. Еще камни. Что говорил Моргенс об этой ночи — если это все та же луна и все та же темнота, укачивающая туманные звезды, — как он назвал ее?

Ночь камней. Как будто это сами камни веселятся. Как будто, пока внизу спит за наглухо закрытыми ставнями старый Эрчестер, камни устраивают свой собственный праздник. В усталом мозгу Саймона появились жутковатые образы кланяющихся и танцующих камней.

Глупый, подумал он. Твои мысли блуждают, да это и не удивительно! Ты нуждаешься в еде и сне: иначе ты в самом деле сойдешь с ума, что бы это ни значило — вечно сердитый? испуганный ничем? Он видел безумную женщину на площади Битв — но она просто сжимала в руках кучу тряпья и баюкала ее, крича как чайка.

Безумный под луной. Безумный простак.

Он достиг последней группы деревьев, окружавших вершину холма. Воздух, казалось, застыл в ожидании. Саймон почувствовал, что его волосы встают дыбом.

Внезапно он понял, что лучше подойти бесшумно и посмотреть на этих ночных пастухов, а не выскакивать из зарослей с шумом и треском, подобно разъяренному медведю. Он подобрался поближе к свету, укрываясь за переплетенными ветвями поваленного ветром дуба. Прямо над ним возвышались Камни гнева, образуя концентрические круги изломанных колонн.

Он увидел группу закутанных в плащи людей, стоящих у самого огня, разожженного в центре каменной площадки. Что-то в их позах казалось напряженным, застывшим, как будто они ждали чего-то неизбежного, но не обязательно желанного. На северо-востоке, за камнями, шапка Тистеборга сужалась. Трава и вереск плотно приникали к земле, покидая пятно света ближе к северному склону горы.

Разглядывая застывшие как статуи фигуры у костра, Саймон снова почувствовал, как ледяной ужас охватывает его. Почему они не двигаются? Это живые люди или потусторонние духи, изваяния горных демонов?

Одна из фигур подвинулась к огню и поворошила палкой угли. Пламя загорелось ярче, и Саймон увидел, что по крайней мере один из них смертный человек. Он бесшумно прополз еще немного вперед и остановился сразу за последним кругом камней. Свет костра озарил ближайшую фигуру. Красноватые блики скользнули по скрытому под плащом металлу. Этот пастух носил кольчужную рубашку.

Огромное ночное небо съежилось над головой Саймона.

Все десять закутанных мужчин были вооружены. Это были эркингарды — в этом не было никакого сомнения. Саймон с горечью ругал себя — кинуться прямо к костру, как мошка бросается на пламя свечи!

Ну почему я всегда такой проклятый, проклятый дурак?!

Поднялся легкий ночной ветерок, раздувая высокое пламя, бьющееся, как развевающееся знамя. Стражники в плащах и капюшонах разом повернулись, напряженно вглядываясь в темноту на север от Тистеборга.

Тогда вздрогнул и Саймон. Сквозь вой ветра, свистевшего в кронах деревьев, до него донесся слабый шум, становившийся с каждым мгновением все громче и громче: мучительный скрип деревянных колес. Нечто громоздкое и неуклюжее медленно взбиралось по склону холма с северной стороны. Стражники освободили проезд и тесно окружили костер со стороны, ближайшей к Саймону; ни один из них все еще не проронил ни слова.

У края костра появились смутные контуры, они становились все отчетливее и в конце концов превратились в лошадей; за ними, медленно отделяясь от темноты, возникла черная карета. С обеих сторон карету сопровождали фигуры в черных плащах с капюшонами, двигавшиеся медленным похоронным шагом. Упряжкой снежно-белых жеребцов управлял еще один, сидящий на козлах. Этот казался больше и темнее остальных, он как бы кутался в плотную завесу мрака, сама ее неподвижность говорила о скрытой неземной силе.

Стражники не двигались и молча наблюдали за происходящим. Только тихое Поскрипывание колес кареты прорезало тишину. Саймон, прикованный к месту, ощутил страшный холод, сжигающий его внутренности.

Сон, страшный сон… Почему я не могу двигаться?

Черная карета и сопровождавшие ее остановились у границы светового круга.

Одна из четырех фигур подняла руку, опустившийся широкий черный рукав обнажил тонкое запястье и длинные пальцы, белоснежные, как кость.

Существо заговорило голосом холодным, как серебро, и монотонным, как потрескивание льда.

— Мы здесь, чтобы выполнить соглашение. Произошло движение среди ожидавших. Одни из них выступил вперед.

— Как и мы.

Беспомощно наблюдая за развитием этого безумного действа, Саймон ничуть не удивился, узнав голос Прейратса. Священник отбросил капюшон; свет костра озарил его высокий лоб и высветил тьму его глубоких, как у скелета, глаз.

— Мы здесь… как условленно, — продолжал он. Почудилась ли Саймону легкая дрожь в его голосе? — Принесли ли вы то, что было обещано?

Белая рука взметнулась в воздух, указывая на неясные очертания кареты.

— Мы — да. А вы?

Прейратс кивнул. Два стражника нагнулись разом и потащили что-то тяжелое из травы и грубо бросили к ногам алхимика.

— Это лежит здесь, — сказал он. — Принесите дар вашего господина.

Две закутанные фигуры двинулись к карете и осторожно спустили вниз длинный темный предмет. Пока они несли его к костру, поднялся резкий ветер, засвистевший в кронах деревьев. Черные одежды забились на ветру, с одной из фигур сдуло капюшон, и по ее плечам рассыпался шквал сверкающих белых волос.

Лицо, открывшееся на мгновение, напоминало маску изысканной, искуснейшей резьбы по слоновой кости. Секундой позже капюшон был накинут обратно.

Кто они? Ведьмы? Призраки?

Укрывшийся за камнями Саймон поднял дрожащую руку, чтобы сотворить знак древа.

Белые лисицы… Моргенс сказал: белые лисицы…

Прейратс да еще эти демоны — чем бы они ни были — это уж слишком! Он все еще спит на кладбище. Саймон взмолился, чтобы это было так, и закрыл глаза, прогоняя дьявольское наваждение… но от почвы исходил ни с чем не сравнимый острый запах сырой земли и явственно слышалось неумолимое потрескивание огня.

Открыв глаза, юноша обнаружил, что все осталось по-прежнему.

Что происходит?

Две темные фигуры подошли к светлому кругу у костра. Солдаты отодвинулись еще дальше, а те двое опустили свою ношу на землю и отступили. Это был гроб, или, по крайней мере, нечто, имевшее форму гроба, но не более трех ладоней высотой. Призрачный голубой свет еле тлел по его краям.

— Вынесите вперед обещанное, — сказало первое существо в темной одежде.

Прейратс жестом отдал приказ, и темная груда у его ног была вытащена вперед. Когда солдаты отступили, священник пнул груду носком ботинка. Это был человек с кляпом во рту и связанными руками. Саймон не сразу узнал круглое белое лицо графа Брейугара, лорда-констебля.

Закутанное существо долго рассматривало искаженное лицо Брейугара. Когда оно вновь заговорило, в чистом неземном голосе прозвучал гнев.

— Это не кажется тем, что было обещано.

Прейратс слегка поклонился существу в капюшоне, как бы стараясь уменьшиться в размерах.

— Он допустил, чтобы обещанный бежал, — сказал он. В голосе его сквозило некоторое напряжение. — Он займет место обещанного.

Оттолкнув плечом пару солдат, к ним подошел один из тех, кто грелся у костра.

— Обещанный? Что это за «обещанный»? Кто был обещан?

Священник картинно развел руками, но лицо его оставалось жестким.

— Прошу вас, мой король, я думаю, вы знаете, прошу вас.

Элиас резко повернулся и смерил своего советника ледяным взглядом.

— Знаю, священник? Что ты обещал от моего имени?

Прейратс наклонился к своему господину и заговорил оскорбленным тоном:

— Мой лорд, вы предложили мне сделать то, что я должен был сделать для этой встречи. Я сделал это… или сделал бы, если б не этот ценит [1], — он опять пнул ногой связанного Брейугара, — не пренебрег своим долгом по отношению к своему повелителю! — Алхимик взглянул на черную фигуру, чью бесстрастность не нарушил даже намек на нетерпение. Прейратс нахмурился.

— Прошу вас, мой король. Тот, о ком мы говорили, исчез. Прошу вас, вопрос требует тщательнейшего обсуждения, — он слегка коснулся рукой плеча Элиаса.

Король стряхнул ее, мрачно глядя на священника, но ничего не сказал. Прейратс снова повернулся к темному существу.

— Этот, которого мы вам предлагаем… его кровь тоже благородна. Он высокого происхождения.

— Высокого происхождения? — спросило оно. Его плечи затряслись, словно от зловещего смеха. — О да, это очень важно. Его род уходит в глубину веков? — Черный капюшон повернулся и встретил скрытые капюшонами взгляды своих товарищей.

— Конечно, — сказал Прейратс, явно смущенный. — На сотни лет.

— Что ж, наш хозяин, конечно, будет доволен. — И тут существо действительно засмеялось. Взрыв дикого веселья, подобного острию лезвия ножа, заставил Прейратса отпрянуть. — Приступайте!

Прейратс смотрел на откинувшего капюшон Элиаса. Саймон почти физически ощущал, как туманное небо опускается все ниже и ниже. Лицо короля, бледное даже в отблесках пламени, казалось, парило в воздухе. Ночь кружила в безумном хороводе, и взгляд короля притягивал свет, как зеркало в освещенном факелами коридоре. Наконец Элиас кивнул.

Прейратс шагнул вперед. Схватив Брейугара за воротник, он поволок его к гробу-ларцу и отпустил. Лорд-констебль шлепнулся на землю. Затем священник раздвинул полы плаща, обнажая темное пламя красной рясы, и достал из глубоких складок странное кривое лезвие вроде серпа. Он поднял его перед лицом и повернулся к самой северной точке каменных колец. Потом он запел, и голос его вздымался, становясь все более и более властным.

Одетые в черное фигуры раскачивались, — все, кроме той, на карете, сидевшей неподвижно, как Камни гнева, и шипение шло из нее, сливаясь со вновь поднявшимся ветром.

Прейратс вскричал:

Рука алхимика змеей скользнула вниз и схватила за волосы Брейугара. Граф, до этого момента неподвижно лежавший у ног священника, неожиданно рванулся, оставив в руках ошеломленного Прейратса только клок окровавленных волос.

Саймон бессильно наблюдал, как лорд-констебль с вытаращенными глазами катился прямо к его убежищу, и безучастно внимал сердитым крикам Прейратса.

Ночь как бы сгущалась вокруг него, заволакивая глаза и останавливая дыхание. За Брейугаром бросились два стражника.

Всего в нескольких шагах от него неуклюже бежавший граф споткнулся и упал.

Извиваясь и тяжело хрипя, он попытался встать, но сверху на него навалились подоспевшие стражники. Саймон слегка приподнялся, стараясь выглянуть из-за скрывавшего его камня и почувствовал, что сердце, молотом колотившееся у него в груди, готово разорваться. Попытки унять невыносимую дрожь в ногах были безуспешны. Он легко мог коснуться рукой стражников, которые с устрашающими проклятиями поднимали, на ноги Брейугара. Один из них поднял меч и плашмя ударил графа. Саймон видел Прейратса, застывшего на грани освещенного круга, и пепельное зачарованное лицо короля рядом с ним. Даже когда спотыкающегося Брейугара вновь приволокли к огню, Прейратс все еще не сводил глаз с места, где упал граф.

Кто здесь?

Казалось, что этот голос вместе с ночным ветром влетел прямо в голову Саймона. Прейратс смотрел прямо на него. Он видел юношу.

Выходи, кто бы ты ни был! Я приказываю тебе выйти!

Одетые в черное фигуры угрожающе загудели, а Саймон, как мог, сопротивлялся воле алхимика. Он не забыл о том, что чуть не произошло с ним в подземелье замка, и старался противостоять подчиняющей силе, но быстро слабел и чувствовал себя выжатым, как выстиранное белье.

— Выходи! — повторил голос, и ищущее нечто коснулось его мозга. Он хотел держать закрытыми двери своей души, но нечто было пока сильнее его, ему нужно было только схватить его…

— Если вам не нравится соглашение, — произнес тонкий голос, — давайте расторгнем его сейчас. Опасно прерывать ритуал — очень опасно.

Это был голос существа в черном, и Саймон почувствовал, что мысленные вопросы Прейратса оставили его.

— Что… Что? — спросил Прейратс голосом внезапно разбуженного человека.

— Может быть, вы не понимаете, что вы здесь делаете? — прошипела черная фигура. — Может быть, вы не осознаете, кто и что вовлечено…

— Нет… Да, я понимаю… — сказал, запинаясь, священник. Саймон задыхался от его напряжения, как от резкого запаха.

— А ну, быстро, — проговорил Прейратс, обращаясь к стражникам, — принесите сюда этот мешок падали.

Стражники подтащили свою жертву к ногам алхимика.

— Прейратс… — начал король.

— Прошу вас, ваше величество, прошу вас, это всего одно мгновение.

Ужасно, но что-то от мыслей Прейратса продолжало терзать мозг Саймона, какая-то часть сознания Прейратса оставалась в его голове: его будоражило угрожающее предвкушение алхимика, когда он тянул вверх голову Брейугара, он ощущал, как священник отзывается на смутное бормотание этих, в черном, а потом появилось и что-то еще, более властное, холодная тяжесть ужаса, заполняющего все его существо. Среди людей появилось нечто чужое, необъяснимое и могущественное что-то еще. Оно душным облаком окутало вершину горы, и черным пламенем горело в теле существа наверху кареты; оно жило в Камнях гнева, наполняя их своим жадным присутствием.

Прейратс поднял нож. На мгновение сверкающий красный изгиб стал второй луной в ночном небе, стройным, красным полумесяцем. Священник выкрикнул что-то на высоких нотах языка, которого Саймон не понимал.

— АН Саму ситех а! АН Наккига!

Серп опустился, и Брейугар без звука осел вперед. Из его горла ударил фонтан крови, заливая черный ящик-гроб и землю вокруг него. Лорд-констебль дико извивался в руках священника и наконец поник; темный поток крови продолжал струиться по черной крышке. Не в силах разобраться в чудовищной мешанине мыслей, Саймон беспомощно переживал паническое ликование Прейратса. За этим ликованием было что-то еще — огромное, темное, невыносимо холодное. Древние мысли пели с бесстыдной радостью.

Одного из солдат рвало, и если бы не вялое бессилие, нахлынувшее на Саймона, с ним бы случилось то же самое.

Прейратс оттолкнул тело графа, оно лежало безжизненной грудой. Белые как устрицы пальцы тянулись к небу. Кровь дымилась на темном ларце, и голубой огонь пылал все ярче. Линия, образованная им, становилась более явственной. Пугающе медленно открылась крышка, как будто ее толкали изнутри.

Святой Узирис, любящий меня! Святой Узирис, любящий меня, — мысли Саймона неслись, как взбесившиеся кони, — помоги мне, спаси меня, помоги, в этом ящике дьявол, он сейчас выйдет, помоги, спаси меня, о, спаси!

Дело сделано, дело сделано, — другие, чужие мысли, — слишком поздно, чтобы вернуться назад, слишком поздно!

Первый шаг, — то, холодное и могучее. — Как они будут платить, платить, платить…

По мере того, как крышка поднималась, свет становился все ярче, пульсирующий ярко-голубой свет с примесью дымно-серого и зловеще-лилового. Свет цвета кровоподтека ширился-, сиял и озарял все вокруг. Наконец крышка упала, и ветер усилился, как будто и он был испуган тем, что должно было появиться из длинного черного ящика. Пришло время, и то, что было в ящике, стало видимым.

Джингизу, прошептал голос в голове Саймона. Джингизу…

Это был меч, укрывшийся в ящике, как смертоносная гадюка; он был и прекрасным, и волнующим, как острые коготки, нежно царапающие кожу.

— Возьмите его, ваше величество! — настаивал Прейратс под вой ветра.

Зачарованный, беспомощный Саймон внезапно понял, что будь у него такая сила, он принял бы меч. Неужели это ему не по плечу? В ушах звучала победная песнь власти, песнь о могуществе, тронах, восторге исполненной мечты.

Элиас неуверенно сделал шаг вперед. Один за другим отступали окружавшие его солдаты. С рыданиями и проклятиями побежали они вниз по склону горы, скрываясь в спасительной тени леса. В считанные секунды рядом с черными фигурами и их мечом остались только Прейратс, король и спрятавшийся Саймон.

Элиас сделал еще шаг и остановился над мечом. Страх широко раскрыл его глаза; казалось, им овладело мучительное сомнение, губы короля беззвучно шевелились.

Невидимые пальцы ветра дергали полы его плаща, и горные травы извивались у его колен, как бы преграждая дорогу.

— Вы должны принять дар! — снова сказал Прейратс. — Возьмите его.

Слова Прейратса метались в мозгу Саймона, как крысы в пылающем доме.

Король нагнулся, протягивая руку. Вожделение Саймона сменилось внезапным ужасом перед мрачной песней меча, исполненной дикой пустоты небытия.

Это зло, неужели он не чувствует этого? Зло!

Когда рука Элиаса приблизилась к мечу, ветер стих. Четыре закутанных фигуры застыли перед каретой, пятая, казалось, еще глубже погрузилась во тьму.

Вершину холма сковало безмолвие, бывшее почти физически ощутимым.

Одним легким движением Элиас схватил рукоять и поднял меч. Как только меч оказался в его руке, страх исчез с лица короля и губы его раздвинулись в идиотской улыбке. Голубоватое сияние играло по краям высоко поднятого меча, отделяя его от ночного неба. Голос Элиаса дрожал от фанатического восторга.

— Я принимаю дар господина. Я… буду чтить наш договор. — Держа клинок перед собой, он медленно опустился на одно колено. — Слава Инелуки, Королю Бурь!

Вновь завыл ветер. Саймон отполз подальше от мечущегося, бушующего огня, а черные фигуры воздели к небу белые руки, взывая:

— Инелуки, ай! Инелуки, ай!

Нет! — бушевали мысли Саймона. Король… все кончено! Бегите, Джошуа!

Скорбь… Скорбь всей земли… Пятая закутанная фигура медленно поднималась над каре-той. Черный плащ упал, открыв огненно-алое сияние, полыхающее, подобно горящему парусу. Мертвящий, гложущий сердце ужас исходил от него. Остановившимся глазам Саймона предстала страшная картина: красное сияние начало расти, оставаясь всеобъемлющим и бестелесным, становясь все больше и больше, до тех пор пока страшная алая тень не нависла надо всем, тень огненно-алого воющего смерча.

Дьявол здесь! Скорбь, его имя скорбь! Король призвал дьявола! Моргенс, Святой Узирис, спасите меня, спасите меня, спасите меня!

Он бросился в ночную тьму, мечтая в беспамятстве скрыться от красной твари и ликующего чужого. Звуки его панического бегства потерялись в вопящем ветре.

Ветви деревьев били его по рукам и лицу, вцеплялись в волосы словно когти…

Ледяные когти севера… руины Асу'а.

И когда он наконец упал, споткнувшись, и душа его скрылась от зла, растворившись в еще большей тьме, в последний момент он слышал, как камни земли жалобно стонут на своих ложах под ним.