Свеча в деревянном подсвечнике отбрасывала тень Изгримнура на стены огромного вестибюля. По мере приближения тревожных звуков он ломал голову над тем, как лучше выбраться из зала. Он выбрал арку, которая казалась наиболее подходящей.
      Пройдя немного после второго поворота коридора, он очутился в широкой галерее. Одетая в сутану фигура была простерта на полу посреди сброшенных портьер на глазах у нескольких вооруженных гвардейцев.
      - Статуи они, что ли? недоумевал он. Но, черт побери, статуи так никогда не выглядят. Вот тот, например, наклонился, как будто шепчет тому, другому. Он вгляделся в невидящие глаза, светившиеся в шлемах и почувствовал мурашки на теле. - Сохрани нас, Эйдон. Черное колдовство, вот что эта такое.
      К своему отчаянию, он узнал тело, простертое на полу, как только перевернул его. Лицо Динивана имело голубоватый оттенок даже в теплом свете свечи. Тонкие кровавые полоски тянулись по щекам от ушей и выглядели, как кровавые слезы. Тело его казалось мешком, набитым ломаными сучьями.
      - Элисия, Матерь Божия, что здесь произошло? - простонал герцог вслух.
      Веки Динивана затрепетали и открылись, испугав Изгримнура настолько, что он чуть не уронил голову священника назад на плиты. Взгляд Динивана поблуждал несколько мгновения, прежде чем остановиться на нем. Может быть, из-за свечи, которую держал Изгримнур, показалось, что в глазах священника вспыхивает какая-то искра. Так или иначе, Изгримнур осознал, что эта искра не продержится долго.
      - Ликтор... - выдохнул Диниван, - посмотри... что... с Ликтором.
      - Диниван, это я, - сказал он. - Герцог Изфимнур. Я ищу Мириамель.
      - Ликтор, - повторил упрямо священник, его окровавленные губы попытались произнести слово. Изгримнур выпрямился.
      - Ладно, - он беспомощно огляделся в поисках чего-нибудь, что можно было бы подложить под раненую голову священника, но ничего не смог найти. Он опустил Динивана, потом поднялся и прошел в конец коридора. Комнату Ликтора можно было определить без колебаний: дверь была превращена в обломки, и даже мрамор вокруг дверной рамы выглядел обожженным и разбитым. Еще меньше сомнении вызывала судьба Ликтора Ранессина: Изгримнуру достаточно было раз оглядеть разгромленную комнату. Он повернулся и поспешно покинул страшную сцену. Кровь была размазана по стенам как будто огромной кистью. Изувеченные тела главы Матери Церкви и его молодого прислужника были неузнаваемы: над ними измывались всевозможными способами. Даже закаленное в боях сердце старого воина содрогнулось при виде такого обилия пролитой крови.
      Когда герцог вернулся, в отдаленных арках мелькало пламя, но он заставил себя пока не обращать на это внимания. Еще будет время подумать о спасении. Он поднял холодеющую руку Динивана.
      - Ликтор мертв. Можете ли вы помочь мне найти принцессу Мириамель?
      Священник судорожно задышал. Свет угасал в его глазах.
      - Она... здесь, - промолвил он с трудом. - Зовется Малахиас. Спроси у смотрителя. - Он задыхался. - Увези ее в... Кванитупул... в "Чашу Пелиппы". Там будет... Тиамак.
      Глаза Изгримнура наполнились слезами. Этот человек держится за жизнь одним лишь усилием воли - его физические силы исчерпаны.
      - Я разыщу ее, - заверил он. - Я ее сберегу.
      Диниван вдруг узнал его.
      - Передай Джошуа, - с трудом выговорил он. - Я боюсь... ложных посланцев.
      - Что это значит? - спросил Изгримнур, но Диниван не ответил: рука его шевелилась на груди, подобно умирающему пауку, безнадежно пытаясь расстегнуть ворот. Изгримнур осторожно вытащил святое древо из-под его сутаны и положил его ему на грудь, но священник слабо качнул головой, еще раз попытавшись просунуть руку за пазуху. Изфимнур вытащил золотой свиток и гусиное перо, висящие на цепочке. Застежка открылась, и цепь крошечной блестящей змейкой скользнула с шеи Динивана.
      - Отдай... Тиамаку, - просипел Диниван. Изгримнуру с трудом удалось расслышать его за гулом приближающихся голосов и треском пламени в соседнем коридоре. Герцог опустил ее в карман своего монашеского одеяния, затем поднял голову, встревоженный неожиданным движением рядом. Один из неподвижных стражников, освещенный судорожным светом пожара, качнулся на месте. Через мгновение он с шумом повалился, шлем его покатился по плитам. Воин застонал.
      Когда Изгримнур снова взглянул на Динивана, свет уже угас в его глазах.
      6 ЛИШЕННЫЕ КРОВА
      В аббатстве царила полная темень, а тишину нарушало только прерывистое дыхание Саймона. Потом Схоуди заговорила снова. Теперь ее голос не бьы сладостным шепотом.
      - Встань.
      Какая-то сила потянула его, давление ее было нежным, как паутина, но крепким, как железо. Мышцы его сжимались помимо воли, но он сопротивлялся. Некоторое время назад он прилагал усилия, чтобы встать, сейчас он изо всех сил пытался остаться лежать.
      - Зачем ты противишься мне, - надулась Схоуди. Ее холодная рука, коснувшись его груди, скользнула ниже, к животу. Он вздрогнул и потерял власть над своим телом, когда воля девушки взяла его в тиски. Неодолимая, но неощутимая сила подняла его на ноги. Он качался в темноте, не в силах обрести равновесие. - Мы отдадим им меч, - ворковала Схоуди, - черный меч - о! мы получим такие прелестные подарки...
      - Где... мои... друзья? - хрипло спросил Саймон.
      - Молчи, дурачок. Выйди во двор.
      Он, беспомощно спотыкаясь, пересек комнату, больно ударяясь о невидимые предметы, качаясь, как неумело управляемая марионетка.
      - Вот, - сказала Схоуди.
      Дверь распахнулась, петли заскрипели, комната наполнилась мрачным красноватым светом. Она остановилась в дверях, светлые волосы развевал ветер.
      - Иди сюда, Саймон. Смотри, какая ночь! Бурная ночь!
      Костер во дворе полыхал. Маяк пламени почти достигал покатой крыши и отбрасывал Красные отблески на потрескавшиеся стены аббатства. Дети Схоуди, и маленькие, и постарше, кидали в костер самые разные и странные предметы: ломаные стулья и другую разбитую мебель. Сухостой, добытый из леса, горел с непрерывным шипением. По-видимому, в костер бросали все, что попадалось под руку: камни, кости, битую посуду и осколки цветного стекла из витражей аббатства. Освещенные пляшущим пламенем глаза детей вспыхивали желтым светом, как у лисиц.
      Неверным шагом Саймон сошел в заснеженный двор, Схоуди шла следом. Тоскливый вой пронзил ночную тишину, звук отчаянного одиночества. Медленно, как разнежившаяся на солнце черепаха, Саймон повернул голову к зеленоглазой тени, сидящей на вершине холма за поляной. Луч надежды осенил Саймона, когда она подняла морду и снова завыла.
      - Кантака! - крикнул он. Имя это прозвучало странно в его непослушных губах. Волчица не подошла ближе. Она снова задрала морду и завыла. Страх и отчаяние слышались в этом звуке так явственно, как будто она говорила по-человечьи.
      - Мерзкое животное, - заметила Схоуди брезгливо. - Поедательница детей, воющая на луну. Она не подойдет к дому Схоуди. Она не разрушит моих чар. Колдунья уставилась на зеленые глаза, и вой Кантаки превратился в повизгивание боли. Через мгновение волчица повернулась и исчезла за холмом. Саймон в душе произнес проклятие и снова изо всех сил попытался освободиться, но по-прежнему остался беспомощным, как котенок, которого держат за шкирку. Только голова, казалось, принадлежала ему, а каждое движение чужого тела было болезненным и трудным. Он медленно обернулся, ища глазами Бинабика и Слудига, и замер, глаза его расширились.
      Две скрюченные фигуры, одна маленькая, другая большая, лежали на заснеженной земле у облупленной стены. Слезы замерзли жгучими льдинками на щеках Саймона, но какая-то сила потянула его голову назад, повернула ее и заставила против воли сделать еще один шаг к костру.
      - Стой, - сказала Схоуди. Ее широкая белая ночная рубашка развевалась на ветру, ноги были босы. - Я не хочу, чтобы ты подходил слишком близко. Ты можешь обгореть, и это тебя испортит. Стань вон там. - Полной рукой она показала на место в двух шагах, и Саймон, ощущая себя продолжением ее руки, прошел по талому снегу на место, указанное ею.
      - Врен! - крикнула, Схоуди. Казалось, ее охватила какая-то безумная радость. - Где веревка? И где ты сам?
      Темноволосый парнишка возник в дверях аббатства.
      - Я здесь, Схоуди.
      - Свяжи его хорошенькие ручки;
      Врен рванулся вперед, скользя по обледенелой земле. Он ухватил вялые руки Саймона, оттянув их назад и ловко связал веревкой.
      - Зачем ты это делаешь, Врен? - спросил пораженный Саймон. - Мы были добры к тебе.
      Хирка ничего не ответил и потуже затянул узлы. Покончив с этим, он положил маленькие руки на плечи Саймона и толкнул его туда, где уже лежали, скорчившись, Слудиг и Бинабик.
      Как и у Саймона, руки у них были связаны за спиной. Глаза Бинабика поймали взгляд Саймона, белки их блеснули в отсветах костра. Слудиг дышал, но был без чувств, струйка слюны застыла у него на бороде.
      - Друг Саймон, - просипел тролль, но эти слова тяжело дались ему. Маленький человечек набрал воздуха, как бы пытаясь сказать что-то еще, но снова погрузился в молчание.
      На другом конце двора Схоуди наклонилась, чтобы очертить круг в тающем снегу, рассыпая струйкой красноватый порошок. Затем она начала царапать знаки на размокшей земле, высунув язык, как старательная ученица. Врен стоял на некотором расстоянии, переводя глаза с нее на Саймона и обратно, причем лицо его не выражало никаких чувств, кроме чисто животного внимания к происходящему.
      Перестав подбрасывать в костер, дети столпились у стены аббатства. Одна из малышек уселась на землю в своем тонком одеянии и тихо заплакала, мальчик постарше небрежно погладил ее по головке, как бы успокаивая. Они все неотрывно следили за действиями Схоуди. Ветер раздул костер в дрожащий огненный столб, который окрасил их серьезные мордашки в пунцовый цвет.
      - Ну, где Гонза? - спросила Схоуди, плотнее закутываясь в ночную рубашку и выпрямляясь. - Гонза!
      - Я приведу ее, Схоуди, - сказал Врен. Он исчез в тени за углом аббатства на несколько мгновений и вернулся с черноволосой девочкой-хиркой, на год или два старше его. Между ними покачивалась тяжелая корзина, задевавшая за все неровности почвы, пока они не опустили ее у пухлых ног Схоуди. Оба затем побежали к остальным детям, сгрудившимся у стены. Вернувшись к ним, Врен стал впереди группы, вытащил из-за пояса нож и начал нервно кромсать им оставшийся кусок веревки. Саймон чувствовал напряжение, исходившее от мальчугана на другом конце двора, но причина этого оставалась неясной для его вялого сознания.
      Схоуди нагнулась к корзине и вынула череп, нижняя челюсть которого держалась всего на нескольких полосках высохшей кожи, так что безглазое лицо, казалось, разинуло рот в изумлении. Корзина, как теперь стало понятно Саймону, была доверху наполнена черепами. Ему вдруг стало понятно, куда попевались родители всех этих детей. Его занемевшее тело непроизвольно дернулось, но он отметил это лишь краешком сознания, как будто это произошло с кем-то другим, далеким. Врен ковырял блестящим лезвием конец веревки, лицо его было нахмурено. Саймон вспомнил: среди прочих обязанностей Врена Схоуди упомянула и то, что он был для нее и мясником, и поваром. Сердце его упало.
      Схоуди подняла перед собой череп, ее странно миловидное лицо было полностью поглощено созерцанием, как у ученого, внимательно изучающего таблицу сложных математических формул. Она раскачивалась из стороны в сторону, как лодка в бурном море, ночная рубашка раздувалась и хлопала, подобно парусу. Она запела высоким детским голосом.
      В дыре, в дыре, в земляной кожуре,
      Мокроносый крот тихо песню поет
      О холодных камнях, о грязи и костях.
      Он тихонько поет всю ночь напролет,
      Пока роет ход
      В глубину, к червям, к пустым черепам.
      Там жуки живут и яички кладут,
      Их черные ножки землю скребут.
      А вокруг сама распростерлась тьма,
      Капюшоном черным скрыла она
      Их позор, их песни, их имена
      Имена мертвецов, опустевших шатров,
      Пустые ветры пустых голов.
      Молодая трава на старых камнях,
      Бурьян и грязь на забытых полях.
      Все, что знали они, скрылось в вечной тени,
      Они стонут во сне в сырой глубине:
      Груз потерь былыхвсе давит на них,
      И несется вой под сорной травой.
      Ни господ, ни слуг, лишь бесплотный дух,
      Безымянный, бесславный, бессонный прах
      Те, кто был виноват, те, кто был неправ.
      Они рвутся вернуться, вернуться назад,
      Кто к своей беде, кто к своей стране,
      Кто к работе, кто к дочери, кто к жене,
      Хоть один бы миг, хоть один бы взгляд,
      В этот мир, в этот бред, в этот ад - назад!
      В дыре, в норе, во влажной земле
      Только миг пройдет, все навек сгниет...
      Песня Схоуди казалась нескончаемой: она шла кругами, как воронка в омуте. Саймон чувствовал, как она затягивает его своим настойчивым ритмом, пока звезды, и пламя, и блестящие детские глаза не слились воедино в полоски света, а сердце не провалилось куда-то в темноту. Мозг. его утратил связь с его скованным телом или с действиями окружающих. Какие-то бессмысленные звуки забивали его мысли. Какие-то размытые тени шевелились на заснеженном дворе, незначительные, как муравьи.
      Вот одна из теней взяла в руку бледный круглый предмет и швырнула в костер, бросив вслед горсть какого-то порошка. Струя алого дыма взметнулась в небо, заслонив от Саймона все остальное. Когда дым рассеялся, огонь горел так же ярко, как раньше, но ему показалось, что темень вокруг стала гуще. Красные отблески на зданиях стали плотнее, как умирающий закат над погибающим миром. Ветер улегся, но холод стал заметнее. Хотя Саймон и не владел своим телом, он все же чувствовал, как сильный мороз пробирается в самые его кости.
      - Приди ко мне, госпожа Серебряная Маска! - воскликнула самая большая из фигур. - Говори со мной, господин Красноглазый! Я хочу совершить с вами выгодную сделку! У меня для вас есть нечто, и оно вам очень понравится!
      Ветра не было, но пламя костра стало колебаться из стороны в сторону, раздуваясь и вздрагивая, как какое-то громадное животное, упрятанное в мешок. Холод усилился. Звезды померкли. Неясно очерченный рот, и две пустые черные глазницы обозначались в пламени.
      - У меня для вас подарок! - радостно воскликнула крупная фигура. Саймон в своем полусознании вспомнил ее имя - Схоуди. Некоторые дети заплакали, но звук этот был приглушен, несмотря на царившую тишину.
      Лицо в огне исказилось. Низкий рокочущий рык вырвался из разверстого черного рта, медленный и глубокий, как рокот рвущихся горных корней. Если в этом звуке и было слова, они были неразличимы. Через миг черты расплылись и исчезли.
      - Постой! - закричала Схоуди. - Почему ты уходишь? - Она диким взглядом обвела все вокруг, размахивая толстыми руками. Выражение восторга исчезло. Меч! - закричала он толпе ребятишек. - Перестаньте реветь, глупые! Где меч, Врен?
      - В доме, Схоуди, - сказал мальчуган. Он держал на руках одного из малышей. Несмотря на потерю ориентации в происходящем, а может быть благодаря ей, Саймон заметил под рваной курткой голые и тощие руки Врена.
      - Тогда тащи его сюда, дурень! - завопила она, подпрыгивая от злости. Лицо ее было трудно различить за языками пламени. - Тащи!
      Врен быстро поднялся, причем малыш соскользнул с его колен на землю, и его вопли слились с общей какофонией. Врен поспешил в дом, а Схоуди снова повернулась к мечущемуся пламени.
      - Вернись, вернись! - призывала она исчезающее видение. - У меня подарок для моего господина и моей госпожи.
      Но хватка Схоуди, видимо, стала ослабевать. Саймон почувствовал, что начинает возвращаться в собственное тело. Странное это было чувство, как будто надеваешь плащ из мягко щекочущих перьев.
      Врен показался в дверях. Лицо его было бледным и серьезным.
      - Слишком тяжелый, - объявил он. - Гонза, Энде и вы, остальные, идите сюда!
      - Идите и помогите!
      Несколько детишек прокрались к нему по снегу, оглядываясь на ревущий костер и размахивающую руками покровительницу. Они, подобно робеющим гусятам, прошли за Вреном в темное помещение аббатства.
      Схоуди снова обернулась, щеки ее пылали, розовы губы дрожали.
      - Врен! Тащи меч, ленивое животное! Быстрее!
      Он обернулся в дверях.
      - Тяжело, Схоуди! Он как камень!
      Схоуди вдруг перевела свои безумный взгляд на Саймона.
      - Это ведь твой меч? - Лицо в пламени исчезло, но звезды все еще едва теплились на ночном небе, а костер все еще трепыхался и плясал в безветрии. Ты же знаешь, как его сдвинуть с места? - Взгляд ее был почти невыносим.
      Саймон ничего не ответил. Он употребил все свои силы на то, чтобы не начать, подобно пьяному, бормотать, поверяя свои мысли под действием этого неотразимого взгляда.
      - Я должна отдать его им, - прошипела она. - Они его повсюду ищут, я знаю! Мои сны сказали мне это. Мой господин и моя госпожа дадут мне за это... власть. - Она рассмеялась девическим смехом, который напугал его больше, чем любой из эпизодов этой ночи. - Ой, миленький Саймон, - захихикала она, - что за бурная ночь! Пойди принеси мне твой черный меч. - Она обернулась к двери и крикнула: - Врен! Развяжи ему руки!
      Врен высунул голову наружу, взгляд его был полон ярости:
      - Нет! Он плохой! Он сбежит! Он тебе навредит!
      Лицо Схоуди застыло неприятной маской:
      - Делай, что тебе говорят, Врен. Развяжи его.
      Мальчик двинулся вперед, разъяренный, в глазах его стояли слезы. Он грубо дернул Саймона за руки, всунул нож между веревок и, тяжело дыша, перепилил их. Когда руки Саймона освободились, хирка повернулся и заспешил в аббатство.
      Саймон стоял, потирая руки и размышлял, не сбежать ли ему. Схоуди стояла к нему спиной и обращалась с мольбой к пламени. Он украдкой взглянул на Бинабика и Слудига. Риммерсман все еще лежал без движения, но тролль пытался освободиться от пут.
      - Возьми... возьми меч и побеги, друг Саймон! - прошептал Бинабик. - Мы как-нибудь будем спасаться.
      Тишину прорезал голос Схоуди.
      - Меч!
      Саймон почувствовал, что беспомощно отворачивается от друга, не в силах сопротивляться. Он зашагал к аббатству, как бы подгоняемый невидимой рукой.
      Внутри дети сгрудились в потемках у камина, все еще безрезультатно дергая за рукоятку меча. Врен зло взглянул на Саймона, когда тот вошел, но уступил ему дорогу. Саймон встал на колени перед мечом, укутанным в тряпки и шкуры, развернул его какими-то бесчувственными руками.
      Когда он ухватился за рукоятку, красный отблеск костра, проникший в дверной проем, прочертил красную полосу по черному клинку. Торн дрогнул под его пальцами так, как никогда до этого, как будто от голода или предвкушения. Впервые Саймон почувствовал в Торне что-то невыразимо чуждое и отвратительное, но не в состоянии был ни бросить его, ни убежать. Он поднял меч. Клинок не казался таким нестерпимо тяжелым, как иногда, но все же у Саймона было ощущение, что он вытащил что-то тяжелое из ила на дне пруда.
      Какая-то сила потянула его к двери. Даже не видя его, Схоуди управляла им, как соломенной куклой. Он позволил вытащить себя во двор, под красный свет костра.
      - Подойди, Саймон, - проговорила она, раскинув руки, как любящая мать. Пойди сюда и встань рядом, в круге.
      - У него меч! - завопил Врен в дверях. - Он тебе навредит!
      Схоуди самонадеянно усмехнулась.
      - Нет. Схоуди сильная. Кроме того, он мой новый любимчик. Я ему нравлюсь, правда? - Она протянула руку к Саймону.
      Торн наполнялся какой-то жуткой, медленной, вялой жизнью.
      - Не разорви круг, - сказала она беспечно, как бы играя, схватила его повыше локтя и притянула к себе, помогая ему перешагнуть черту, нанесенную красноватой пылью. - Теперь они смогут рассмотреть меч!
      Она победно сияла. Ее теплая розовая ладонь легла на его руку поверх рукоятки Торна, а другая обвилась вокруг шеи, когда она притянула его к своей обширной груди и животу. От жара костра он плавился, как воск. Прижавшееся к нему тело вызывало в нем ощущение, что он задыхается, как в ночном кошмаре. Он был на полголовы выше ее, но сил сопротивляться у него было не больше, чем у младенца. Что за колдунья эта девушка?
      Схоуди начала пронзительно выкрикивать что-то на риммерпакке. Черты лица снова стали возникать в костре. Сквозь слезы, вызванные светом костра, Саймон рассмотрел, как распахивается и захлопывается акулий колеблющийся рот. Он почувствовал, как на них надвигается страшное и холодное присутствие, которое ищет, ищет, вынюхивая их с терпением хищника.
      Раздался громоподобный глас. На этот раз Саймону удалось разобрать слова незнакомые слова, от звука которых у него разболелись зубы.
      Схоуди задохнулась от восторга.
      - Это один из высочайших подданных Красноглазого Господина, как я и надеялась! Посмотрите, сир, посмотрите! Вот подарок, которого вы так хотели! Она заставила Саймона поднять Торн, а потом устремила жадный взгляд на призрак в костре, который снова заговорил. Ее победоносная улыбка скривилась. - Он меня не понимает, - прошептала она прямо в шею Саймона, как бы утверждая их давнюю близость. - Не может найти верной дороги. Я этого боялась. Моих чар не хватает. Схоуди должна прибегнуть к тому, чего не хотела. - Она обернулась. Врен! Нам нужна кровь! Сходи за миской и принеси мне крови долговязого.
      Саймон попытался закричать, но не смог. Жар от костра развевал тонкие волосы Схоуди как струйки дыма. Глаза ее были плоскими и нечеловеческими, как глиняные плошки.
      - Крови, Врен!
      Тот стал над Слудигом, держа в одной руке глиняную миску, в другой - нож, огромный в его маленькой руке. Он прислонил клинок к шее риммерсмана, потом обернулся к Схоуди, не обращая внимания на извивающегося на земле Бинабика.
      - Правильно - у длинного! - крикнула Схоуди. - Я хочу оставить маленького! Быстрее, Врен, глупый бельчонок! Мне же нужна кровь для костра! Посланец сейчас уйдет!
      Врен занес нож.
      - Неси аккуратно? - крикнула Схоуди. - Не пролей ни капли внутрь круга. Ты знаешь, как подземные малыши сбегаются при заклинаниях, как они голодны.
      Хирка вдруг обернулся и направился к Схоуди и Саймону, причем на лице его играли гнев и страх.
      - Нет! - закричал он. На мгновение в Саймоне шевельнулась надежда: он подумал, что мальчуган ударит Схоуди. - Нет! - снова выкрикнул он, размахивая ножом. Слезы струились по его щекам. - Зачем они тебе? Зачем тебе он? - Он замахнулся ножом в сторону Саймона. - Он слишком стар, Схоуди! Он плохой! Он не такой, как я!
      - Что ты делаешь, Врен? - Глаза Схоуди тревожно сузились, когда парень впрыгнул в круг. Клинок взметнулся, блеснув красным. Мышцы Саймона напряглись, он попытался уклониться от удара, но его держала железная рука. Пот застлал ему глаза.
      - Не может быть, чтобы он тебе нравился! - кричал Врен.
      Саймон сипло охнул и сумел увернуться как раз настолько, чтобы уберечься от удара в грудь и подставить лезвию спину, так что нож процарапал одежду и оставил на теле полоску серебристой боли. В костре что-то взревело по-бычьи, потом на Саймона навалилась тьма, затмив поблекшие звезды.
      Эолер оставил ее на минуту и сходил за второй лампой. Ожидая возвращения графа, Мегвин счастливым взором осматривала каменный город в котловане внизу. С ее плеч свалился огромный груз. Вот город ситхи, давних союзников Эрнистира. Она все-таки нашла его! На какое-то время она усомнилась в его существовании, сочла себя сумасшедшей, как Эолер и другие думали о ней. Но нет, вот он перед ней.
      Сначала он вставал в ее снах как что-то непонятное, в тревожных снах, которые были и без того мрачными, полными хаоса и страданий тех, с кем она была разлучена навеки. Позже в них стали просачиваться какие-то иные образы. В этих новых сновидениях был прекрасный город, украшенный знаменами, - город цветов и чарующей музыки, укрытый от войн и кровопролития. Но эти видения, появлявшиеся в последние. мгновения перед пробуждением, хоть были и гораздо приятнее ночных кошмаров, не успокаивали ее. Скорее наоборот, своим богатством и экзотическими чудесами они возбуждали в Мегвин тревогу за ее и без того взбудораженный мозг. Вскоре во время блуждания по Грианспогским тоннелям она начала слышать шепот, исходящий из недр земных, напевные голоса, не похожие ни на что ранее слышанное.
      Мысль о древнем городе росла и развивалась, пока не стала важнее всего происходящего под солнцем. Солнце казалось ей теперь пособником зла: дневное светило стало маяком несчастья, по сигналу которого в Эрнистир прибывали враги, чтобы найти и уничтожить ее народ. Спасение можно было найти только на глубине, там, где лежат корни земли, где до сих пор живут герои и боги прежних дней, куда не Может добраться жестокая зима.
      Сейчас, стоя над этим фантастическим городом, ее городом, она испытала истинное удовлетворение. Впервые с того момента, как ее отец Лут ушел на войну со Скали Острым Носом, она ощутила состояние покоя. По правде говоря, каменные башни и купола, разбросанные по каньону, не слишком напоминали тот насыщенный летним воздухом город, который являлся ей во сне, но не оставалось сомнения, что все это сработано нечеловеческими руками и стоит на том месте, куда нога эрнистирийца не ступала с незапамятных времен. Если это не место обитания бессмертных ситхи, то что это? Конечно, это их город: это до смешного очевидно.
      - Мегвин! - позвал Эолер, проскальзывая в полуоткрытую дверь. - Где вы? Тревога в его голосе вызвала легкую улыбку на ее лице, но она спрятала ее от него.
      - Разумеется, здесь, граф. Там, где вы велели мне оставаться.
      Он подошел и остановился рядом, глядя вниз.
      - Всемогущие боги, - Произнес он, качая головой, - это действительно чудо.
      Мегвин снова улыбнулась:
      - А что еще можно ожидать от подобного места? Пойдем вниз и посмотрим, кто здесь живет. Ведь мы пребываем в страшной нужде.
      Эолер внимательно посмотрел на нее.
      - Принцесса, я сильно сомневаюсь, что кто-нибудь здесь живет. Ведь нет никакого движения. И кроме наших ламп, нет другого света.
      - Почему ты считаешь, что мирные не могут видеть в темноте? - спросила она. удивляясь глупости мужчин вообще и таких умных, как граф, в частности. Сердце ее так сильно колотилось, что она с трудом сдерживала счастливый смех. Спасение! От этой мысли захватывало дух. Как может что-то или кто-то причинить им вред, когда их укроют древние покровители эрнистирийцев?
      - Хорошо, моя леди, - промолвил Эолер. - Мы спустимся немного, если эта лестница нас выдержит. Но ваши люди тревожатся о вас. И я тоже волновался совсем недавно. Мы должны быстрее вернуться. Мы всегда сможем снова прийти сюда, взяв с собой побольше народа.
      - Непременно, - она махнула рукой, чтобы показать, как мало все это ее волнует. Конечно, они придут сюда со всеми. Здесь они смогут поселиться навсегда, недосягаемые для Скали и Элиаса, и всех этих кровожадных безумцев.
      Эолер подхватил ее под локоть, ведя со смехотворной осторожностью. Она-то чувствовала в себе желание просто проскакать вниз по грубо вытесанным ступеням. Что с ними там может случиться?
      Они спускались, как две падающие звезды в огромную пропасть, а огонь их ламп отбрасывал блики на бледные каменные крыши внизу. Шаги их гулко отдавались в огромном котловане и отскакивали от невидимого потолка, чтобы повториться в неисчислимых колебаниях и возвратиться к ним россыпью звуков, похожих на взмахи бархатных крыльев миллиона летучих мышей.
      Несмотря на свою, казалось бы, полную завершенность, город выглядел как-то схематично. Его взаимосвязанные здания были облицованы каменными плитами тысячи разных оттенков от белого, как первый снег, до желто-коричневых, песочных или серых, как голубиное перо или пепел. Круглые окна смотрели на них, как слепые глаза. Полированный камень мостовых напоминал след проползшей улитки.
      Они спустились наполовину, когда Эолер вдруг резко остановился, крепко сжав руку Мегвин. В свете лампы лицо его казалось почти прозрачным: она внезапно вообразила, что в состоянии прочесть все его мысли.
      - Мы зашли достаточно далеко, моя леди, - сказал он. - Ваши люди станут нас искать.
      - Мои люди? - спросила она, освобождая руку. - Разве они не ваши тоже? Или вы теперь ставите себя над жалкими обитателями пещер?
      - Я не то имел в виду, Мегвин, и вы знаете это, - возразил он резко.
      Мне чудится боль в твоем взгляде, Эолер, подумала она. Тебе настолько в тягость, значит, быть прикованным к безумной? Как я могла быть такой глупой, чтобы влюбиться в тебя, когда могу надеяться не больше, чем на вежливое снисхождение в ответ?
      Вслух она произнесла:
      - Вы вольны уйти, когда захотите, граф. Вы во мне сомневались. Теперь, возможно, вы боитесь встречи с теми, чье существование только что отрицали. Что до меня, то я не пойду никуда, кроме этого города внизу.
      Красивое лицо Эолера выражало отчаяние. Когда он бессознательно запачкал подбородок, проведя по нему рукой, измазанной копотью лампы, Мегвин невольно подумала о том, как же должна выглядеть она сама. Долгие часы скитаний и поисков, раскопок и попыток сломать засов на огромной двери остались в ее голове как смутный сон. Сколько времени провела она здесь, на глубине? Она рассматривала свои заскорузлые от грязи руки с откровенным ужасом: наверное, она и вправду похожа на сумасшедшую. Она с отвращением отбросила эту мысль. Разве в такой час это может иметь значение?
      - Я не могу позволить вам заблудиться здесь, моя леди, - сказал наконец Эолер.
      - Тогда пойдем со мной или заставьте меня силой идти в этот ваш мерзкий лагерь, благородный граф, - ей самой не понравилось то, что она сказала, но сказанного не воротишь.
      Эолер не выразил того гнева, которого она ожидала: вместо этого на лице его появилось выражение покорности. Боль, замеченная ею ранее, не исчезла, но, казалось, ушла глубже и пронизала все его черты.
      - Вы мне дали обещание, Мегвин. Прежде чем я открыл дверь, вы сказали, что готовы положиться на моё решение. Я не ожидал, что вы способны нарушить клятву. Я знаю, что ваш отец никогда этого не делал.
      Мегвин отпрянула, уязвленная.