- Во всяком случае, мне повезло, что удалось спасти ногу, - проворчал он. - Кроме того, я был крайне скоропалительно лишен своих комнат. - Тиамак махнул тощей рукой в сторону гнезда из одеял, которое ему приходилось делить с Чеалио, слабоумным привратником.
      Нахмуренное лицо хозяйки оживилось ухмылкой. Он знал, что не должен давать волю гневу: эта женщина его нещадно обманывает, но так всегда происходит, когда вранн вверяет свою судьбу жителям суши. Он уже предал интересы своего племени, ради которых поклялся отправиться в Наббан и защитить их при герцогском дворе. А если его еще вышвырнут из "Чаши Пелиппы", это будет означать, что он предал и Моргенса, который ясно просил его оставаться в этой таверне, пока он не понадобится.
      Тиамак вознес краткую молитву Тому, Кто Всегда Ступает По Песку. Если его пребывание в этой таверне так важно для Динивана и Моргенса, они могли хотя бы выслать ему денег. Он глубоко вздохнул, ненавидя себя за необходимость унижаться перед этой женщиной.
      - Глупо ругаться, добрая женщина, - сказал он, наконец. - Я все еще жду приезда друга, который привезет деньги. - Тиамак заставил себя улыбнуться. До того времени ведь у меня остается кое-что от тех императоров. Не может быть, чтобы все уже было истрачено. Если мне придется уйти, так значит кому-то другому достанется золото за лучшие комнаты для меня и моего друга.
      Она несколько мгновений смотрела на него, взвешивая преимущества обоих вариантов.
      - Ну, - молвила она неохотно, - может по доброте сердечной я и согласна оставить тебя еще дня на три. Но без питания, имей в виду. Хочешь есть раскошеливайся или сам ищи себе пропитание. Я щедро кормлю своих гостей, но не могу делать этого бесплатно.
      Тиамак знал, что эта щедрая кормежка означает жидкий суп и сухой хлеб, но он также знал, что это лучше, чем ничего. Но, значит, придется как-то кормиться. Он привык обходиться малым, но сейчас ему нужно было питание из-за ран и болезни. С каким бы удовольствием он запустил камень из своей пращи в насмешливую физиономию этой мегеры!
      - Ну что ж, это справедливо, добрая женщина, - он сжал зубы. - Очень справедливо.
      - Мои друзья всегда обвиняют меня в излишней доброте.
      Чаристра, покачивая бедрами, направилась обратно в общий зал, оставив Тиамака, который укрылся с головой своим вонючим одеялом и обдумывал положение дел.
      Тиамак лежал без сна. Мозг его постоянно работал, но он не мог придумать никакого решения своим проблемам. Он с трудом мог передвигаться. Он оказался в чужом месте без средств, среди сухопутных бандитов. Казалось, Те, Что Наблюдают и Творят, сговорились мучить его.
      Старик Чеалио пробормотал что-то во сне и перевернулся, причем рука его задела Тиамака по лицу. Удар был болезненным, и вранн застонал и сел. Было бесполезно сердиться на полоумного старца: он не более Тиамака повинен в этом неудобстве. Вранн подумал, что, может быть, Чеалио недоволен тем, что приходится делить с ним ложе, но как-то усомнился в этом. Жизнерадостный старик казался простодушным, как ребенок; казалось, он принимал все как должное, включая побои, пинки и ругань и смотрел на них как на неизбежные и необъяснимые удары судьбы, сходные с грозами и бурями.
      Подумав о плохой погоде, Тиамак передернулся. Нависшее над землей ненастье, накалившее воздух, - он стал клейким, как крепкий бульон, разразилось наконец дождем, который утопил Кванитупул в ливневом потоке, не свойственном этому времени года. Обычно спокойные, каналы стали бурными и опасными. Большинство судов стояло на якоре, сведя деловую активность процветающего порта к нулю. Буря также чуть не перекрыла путь потоку приезжих, что послужило еще одной причиной дурного настроения Чаристры.
      Сегодня ливень прекратился впервые за последние несколько дней. Незадолго до этого Тиамак заполз в свою жалкую постель, и вдруг крыша перестала грохотать, наступила оглушительная тишина. Он подумал, что, возможно, это она не дает ему спать.
      Снова вздрогнув, Тиамак попытался натянуть повыше одеяло, но лежавший рядом старик ухватился за него мертвой хваткой. Несмотря на преклонный возраст, полоумный оказался гораздо сильнее Тиамака, который и до своей неудачной схватки с крокодилом не мог похвастать крепким здоровьем даже среди своего низкорослого племени. Вранн перестал бороться за одеяло; Чеалио клокотал и мурлыкал от удовольствия, видя во сне какие-то былые радости. Тиамак нахмурился. И надо же было ему вообще покинуть свой дом на баньяновом дереве, в любимом знакомом болоте? Ведь в отличие от этого сырого, полного сквозняков лодочного сарая, в доме всегда было тепло.
      Испустив громкий стон, он выполз из-под одеял и заставил себя встать. Ногу саднило и жгло. Этот пьяница знахарь заверил его, что примочки скоро снимут боль, но Тиамак не слишком верил подобным пьянчугам, и пока его недоверие оправдывалось. Он проковылял по грубому деревянному настилу, попытавшись не наткнуться на две перевернутые вверх дном лодки, которые занимали почти все помещение. Он старался двигаться вдоль стены, таким образом избегая эти препятствия, но перед ним внезапно возник табурет, и он сильно ударился лодыжкой здоровой ноги, так что на какое-то мгновение ему пришлось остановиться и закусить губу, потирая ногу и с трудом сдерживая стоны злости. Ну почему именно его выбрали для таких тяжких испытаний?
      Когда он снова был в состоянии двигаться, он продолжал ковылять с еще большей осторожностью, так что путь до двери, казалось, займет часы. Когда он добрался до нее, то с разочарованием обнаружил, что она заперта; было ясно, что спастись от бессонной и холодной ночи ему не удастся. Когда он начал в отчаянии колотить по двери, она вдруг распахнулась и перед ним открылся пустой пирс - мутный серый прямоугольник, освещенный луной. На него обрушился поток холодного воздуха, но прежде чем он успел ухватиться за ускользающую ручку и снова захлопнуть дверь, ему что-то почудилось. Озадаченный, он: прохромал вперед. Было что-то странное в мелком легком тумане, который струился в лунном свете.
      Прошло изрядно времени, прежде чем Тиамак понял, что на его вытянутую руку падают не капельки дождя, а крошечные белые снежинки. Такого он никогда раньше не видел - да и никакой вранн не мог этого видеть, - но он был начитан, а также слышал описание этого явления в годы ученичества. Уже через миг он понял значение этих белых пушинок и пара, вырывавшегося из его собственных уст и таявшего в ночном воздухе.
      В разгар лета в Кванитупуле шел снег.
      Мириамель лежала на кровати в темноте и плакала, пока не утомилась настолько, что уже не могла больше плакать. "Облако Эдны" качалось, стоя на якоре в гавани Винитты, а ей было безмерно и невыносимо одиноко. И не столько от предательства Кадраха: несмотря на некоторую слабость, которую она к нему питала, его истинная сущность была ей известна давно. Скорее она страдала от того, что он был единственным связующим звеном с тем, чем она была на самом деле, с ее прошлым. Теперь, казалось ей, разрублена якорная цепь, и она одна среди чуждого ей моря и чужих людей.
      Дезертирство Кадраха не было для нее полной неожиданностью. Так мало добрых чувств оставалось между ними, что, видимо, только стечение обстоятельств не позволило ему сбежать раньше. Она вспомнила, как тщательно он выбирал плащ, прежде чем они покинули корабль, и поняла, что он готовился к побегу - по крайней мере, с того момента, когда их позвали в город. Вообще-то он ведь старался предупредить ее, уговаривал выслушать его "в последний раз".
      Предательство монаха не было удивительным, но боль от этого не утихала. Был нанесен давно ожидаемый удар.
      Дезертирство и равнодушие. Ее покинули и ею пренебрегли. Такова была нить, которая тянулась через всю ее жизнь. Мать ее умерла, отец стал холодным и безразличным, дядя Джошуа просто хотел, чтобы она ему не мешала, хотя он несомненно стал бы это отрицать. На какой-то миг ей показалось, что Диниван и его господин Ликтор смогут приютить ее, но они погибли, оставив ее без друзей. Хотя она знала, что в этом нет их вины, она все же не готова была их простить.
      Никто ей не поможет. Те, что добрее, - Саймон, или тролль, или дорогой герцог Изгримнур - далеко или не имеют никакой власти. А теперь и Кадрах бросил ее.
      Наверное, в ней есть что-то такое, что отталкивает от нее людей, мрачно думала Мириамель: какое-то пятно, подобное тем, что появляются на белом камне каналов Меремунда, когда отхлынет прилив, а, может быть, дело вовсе не в ней, а в душах тех, кто окружает ее, тех, что не хотят быть связанными обязательствами, тех, которые не хотят помнить о своем долге в отношении молодой женщины.
      А как же Аспитис, златоволосый граф? У нее не было надежды, что он окажется более обязательным, чем остальные, но во всяком случае, он к ней небезразличен. По крайней мере она ему для чего-то нужна.
      Может быть, когда все кончится и отец ее переделает мир по тому плану, который подсказывает ему его извращенная фантазия, она сможет найти себе дом где-нибудь. Ей бы хватило маленького домика у моря, она с удовольствием расстанется со своим ненужным королевским саном, как со старой змеиной кожей. Но что же делать до тех пор?
      Мириамель перевернулась на другой бок и уткнулась в грубое одеяло, чувствуя, как ее постель и весь корабль покачиваются в нежных, но крепких объятиях моря. Слишком этого всего много; слишком много мыслей, слишком много вопросов. Она была совершенно обессилена. Ей хотелось только, чтобы ее обняли, защитили, чтобы время скользило мимо, пока она не проснется в более приветливом мире.
      Она плакала тихо, прерывисто, безутешно, постепенно погружаясь в сон.
      День пролетел. Мириамель лежала в темной каюте, то впадая в дремоту, то пробуждаясь.
      Где-то наверху вахтенный просигналил закат. Никакого другого звука, кроме плеска волн или притушенного крика птиц. Корабль был почти пуст: матросы сошли на берег Винитты.
      Мириамель нс, удивилась, когда дверь каюты тихонько приоткрылась, и кто-то опустился на постель возле нее.
      Палец Аспитиса коснулся ее лица. Мириамель отвернулась, сожалея, что не может снова стать ребенком и жить на берегу океана, не знающего килп, океана, волн которого бури касались лишь слегка, тут же исчезая при золотистом восходе солнца.
      - Моя леди... - прошептал он. - О, мне ужасно жаль. С вами плохо обошлись.
      Мириамель ничего не сказала, но его голос подействовал на нее успокаивающе, как бальзам для ее беспокойных мыслей. Он снова заговорил о ее красоте, о ее доброте. В своем лихорадочном состоянии она понимала всю пустоту этих слов, но его голос был так сладок, он придавал ей уверенности, он ее успокаивал, усмирял, как норовистую лошадь. Когда он скользнул к ней под простыню, она ощутила тепло его кожи, гладкой и упругой. Она протестующе забормотала, но в ее протесте не было уверенности. В какой-то мере это было добрым жестом с его стороны.
      Его губы коснулись ее шеи. Руки гладили ее властно, как бы прикасаясь к чему-то прекрасному, только ему принадлежащему. Слезы снова подступили к глазам. Исполненная одиночества, она тянулась в его объятия, не мота оставаться равнодушной к его ласкам. Часть ее существа жаждала, чтобы ее не отпускали, окружили успокоительным теплом, поместили в безопасную гавань, подобную той, в которой мягко покачивалось на якоре "Облако Эдны" - вдали от бурь, носившихся по океану; другая часть хотела вырваться на свободу и броситься навстречу опасности. В самой глубине ее таилась еще одна тень темная тень сожаления, железными цепями прикованная к ее сердцу.
      Слабый свет, просачивавшийся в дверь, бросал блики на кудри Аспитиса когда он прижимался к Мириамели. А вдруг кто-нибудь войдет? На двери нет задвижки, нет задвижки. Она сопротивлялась. Неправильно истолковав ее испуг, он снова шептал ей о ее красоте.
      Каждый завиток его волос был изыскан, имел свое строение, был не похож на остальные, как одно дерево отлично от другого. Голова его казалась лесом, а тело его в темноте - далекими горами. Она легонько вскрикнула, не в силах устоять перед этим неумолимым напором.
      Время незаметно исчезало во мраке, а Мириамель чувствовала, как ее куда-то уносит. АСПИТИС снова заговорил.
      Он любит ее, любит за доброту, ум и красоту.
      Его снова, как и ласки, были ей непонятны, но они успокаивали ее. Ей не нужна была лесть, но перед его силой и уверенностью она не могла устоять. Он любит ее, хоть немного, он может спрятать ее, укрыв ее тьмой, как плащом. Она затаится в чаще спасительного леса, пока в мире снова не воцарится порядок.
      Корабль мерно качался в колыбели волн.
      Он защитит ее от тех, кто хочет ей зла. Он никогда не покинет ее.
      Она отдалась ему наконец. Была боль, но были и обещания. Мириамель на большее и не надеялась. Этот урок жизни она уже усвоила.
      Переполненная новыми ощущениями, которые вызывали в ней неловкость, Мириамель тихо сидела за обеденным столом напротив Аспитиса, перекладывая еду с одного края тарелки на другой. Она не могла понять, зачем граф заставил ее сидеть с ним в этой ярко освещенной комнате. Она не понимала, куда девалась ее влюбленность.
      Солдат постучал в дверь и вошел.
      - Мы поймали его, господин, - сказал стражник. Радость оттого, что ему удалось исправить ранее допущенную ошибку явственно слышалась в его голосе. Мириамель напряглась.
      Стражник отошел, и двое его товарищей втащили Кадраха, который буквально висел между ними. Казалось, ему трудно держать голову. Избили они его, что ли? Мириамель почувствовала острое сожаление. Она надеялась, что монах просто исчезнет, так чтобы больше никогда его не видеть. Легче было ненавидеть его, когда его не было рядом.
      - Он пьян, господин Аспитис, - сказал стражник. - В стельку. Мы его разыскали в "Крылатом Угре" на восточной пристани. Он уже купил себе билет на торговое судно, но как дурак надрался и проворонил его.
      Кадрах поднял невидящие глаза, лицо его обмякло от отчаяния. Даже через стол Мириамель могла уловить запах вина.
      - Д'лж'н был отыграться. Мог бы. - Он качнул головой. - Может, и нет. Не везет. Вода поднимается...
      Аспитис поднялся и обошел вокруг стола. Он протянул руку и ухватил монаха за подбородок, зажав его сильной рукой. Он заставил Кадраха поднять лицо, пока их глаза не встретились.
      Граф повернулся к Мириамели.
      - Он и раньше так делал, леди Мария?
      Мириамель беспомощно кивнула. Ей так не хотелось участвовать в этом.
      - Бывало.
      Аспитис снова обратился к монаху.
      - Какой странный человек! Почему бы ему просто не покинуть службу у вашего отца, вместо того чтобы убегать так по-воровски? - Граф обернулся к своему слуге. - Ты уверен, что ничего не пропало?
      Тот потряс головой.
      - Ничего, мой лорд.
      Кадрах попытался освободиться от хватки Аспитиса.
      - У м'ня свое золото. Ничего не украл. Нужно бежать... - Его глаза неуверенно задержались на Мириамели. - Опасная буря... погибнем. Опасность.
      Граф Эдны отпустил подбородок монаха и вытер руку о скатерть.
      - Боится бури? Я знал, что он плохо переносит качку, но все равно... очень странно. Если бы он был моим вассалом, спина его здорово пострадала бьют такой проделки. Мы никак не можем поощрять его за то, что он посмел покинуть свою подопечную. Он больше не будет делить с вами каюту, прелестная Мария. - Улыбка графа была натянуто ободряющей. - Может быть он вообще потерял рассудок или у него разыгралось воображение от вина. Он говорит об опасности, но сам и является ее источником, насколько я вижу. Он будет сидеть взаперти на "Облаке Эдны", пока я не возвращу вас в Наббан, тогда мы вручим его Матери Церкви для дисциплинарных мер...
      - Взаперти? - спросила Мириамель. - Но это не...
      - Я не могу оставить его на свободе, чтобы он вам досаждал, приставая к вам, моя леди. - Граф обернулся к стражникам. - Трюм вполне Подойдет ему. Дайте ему воды и хлеба и наденьте колодки на ноги.
      - О нет! - Мириамель пришла в ужас. Как бы ни презирала она монаха за его трусливое предательство, мысль о том, что на живое существо наденут цепь и бросят его в темный трюм.
      - Прошу вас, леди, - голос Аспитиса был мягок и тверд одновременно. - Я должен соблюдать порядок на собственном суде. Я предоставил вам убежище и этому человеку вместе с вами. Он был вашим опекуном. Он обманул ваше доверие. Я до сих пор не уверен, что он у меня ничего не украл или что он не пытался продать здесь в Винитте какие-нибудь сведения о моей тайной миссии. Боюсь, что вам придется предоставить подобные мужские дела мне, милая Мария. - Он махнул рукой, двое стражников вывели спотыкающегося Кадраха.
      Мириамель почувствовала, как на глаза ее навернулись слезы. Они покатились по щекам, и она резко вскочила со стула.
      - Простите меня, граф Аспитис, - пробормотала она, пробираясь к двери вдоль стола. - Мне хочется прилечь.
      Он поймал ее, прежде чем она ухватилась за ручку. Он схватил ее за локоть и повернул к себе. Она сразу ощутила жар его тела. Мириамель отвернулась, сознавая, как глупо она должна выглядеть с покрасневшими глазами и мокрыми щеками. - Прошу вас, мой лорд. Отпустите монаха.
      - Я понимаю, что вы в растерянности, прелестная Мария, - мягко сказал Аспитис. - Не бойтесь. Я обещаю, что со мной вы будете в полной безопасности.
      Она почувствовала, что уступает, становится податливой. Силы, казалось, покидают ее. Ей так надоело прятаться и убегать. Ей просто хотелось, чтобы кто-нибудь обнял ее, прогнал все...
      Мириамель вздрогнула и отстранилась.
      - Нет. Так нельзя. Нельзя! Если ты его не отпустишь, я не останусь на этом корабле! - она вырвалась за дверь, спотыкаясь и не видя дороги.
      Аспитис нагнал ее у трапа, ведущего на палубу. Морская стражница Ган Итаи тихонько напевала в темноте наверху.
      - Вы расстроены, леди, - сказал он. - Вам следует лечь, как вы сами сказали.
      Она сопротивлялась, но его хватка была тверда.
      - Я требую, чтобы ты меня отпустил! Я не хочу здесь дольше оставаться. Я сойду на берег и сама найду способ уехать из Винитты.
      - Нет, леди, не выйдет. Она задохнулась от злости.
      - Отпусти меня! Мне больно!
      Где-то наверху песня Ган Итаи, кажется, приостановилась.
      Аспитис наклонился к ней. Лицо его было очень близко.
      - Мне кажется, мы кое-что должны прояснить. - Он коротко рассмеялся. - В сущности, нам о многом надо поговорить - попозже. Ты сейчас пройдешь в свою каюту. Я закончу ужин и приду туда.:
      - Не пойду.
      - Пойдешь.
      Он сказал это с такой уверенностью, что гневный ответ застрял у нее в горле от страха. Аспитис притянул ее к себе, затем повернул и заставил пойти по коридору.
      Песнь морской стражницы смолкла. Потом началась снова, то усиливаясь, то замирая. Ган Итаи взывала к ночи и тихому морю.
      10 ЧЕРНЫЕ САНИ
      - Они настигают нас, - ахнул Слудиг. - Если до твоей Скалы прощания больше полулиги отсюда, человечек, лучше нам повернуться и принять бой.
      Стряхнув воду с капюшона, Бииабик ниже наклонился к шее Кантаки. Язык волчицы болтался, бока ее вздымались, как кузнечные мехи. Они мчались без остановки с самого рассвета, пробираясь сквозь охваченный бураном лес.
      - Имею сильное желание сказать, что она близко, Слудиг, но не знаю, сколько пути мы еще имеем перед нами. Полагаю, не очень меньше дневного перегона, - тролль погладил намокший мех Кантаки. - Хорошо бегаешь, дружище.
      Волчица не обратила внимания на ласку, жадно глотая дождевую воду из полости старого пня.
      - Великаны, - мрачно сказал Слудиг. - У них аппетит на человечину. - Он покачал головой. - Когда мы остановимся, кому-то из них не поздоровится.
      Бинабик нахмурился.
      - Я слишком мал, чтобы послужить достаточным куском для них, поэтому я не буду тратить их драгоценное время на мою поимку. Таким образом, ни у кого не будет сожалений.
      Риммерсман направил своего коня к колоде. Дрожа от холода, умирающая от жажды, несмотря на секущий дождь, лошадь не обращала внимания на волчицу, стоявшую в двух шагах от нее.
      Пока животные пили, над лесом пронесся долгий раскатистый вой, перекрывший шум ветра. Он раздался так близко, что кровь застыла в жилах.
      - Дьявольщина! - выругался Слудиг, схватившись за эфес меча. - Они от нас на таком же расстоянии, что и час назад! Они что, несутся с такой же скоростью, как лошади?
      - Похоже, что так, - сказал Бинабик. - Думаю, нам следует проникать очень глубже в лес. Многие кусты будут замедливать их движение.
      - Ты считал, если мы уйдем с равнины, - это тоже замедлит их продвижение, - сказал Слудиг, отводя упирающуюся лошадь от колоды.
      - Если останемся живыми, ты мне потом будешь перечисливать все мои ошибки, - проворчал Бинабик. Он покрепче ухватился за густой загривок Кантаки. - Ну теперь, если ты не придумываешь способа, как лететь, мы имеем должность снова скакать.
      Ветер донес до них новый глубокий кашляющий рык.
      Меч Слудига свистел, , расчищая заросли, пока они пробирались по длинному поросшему лесом склону.
      - Лезвие затупится к тому времени, когда оно больше всего понадобится, пожаловался он.
      Бинабик, который вел цепочку упирающихся лошадей, споткнулся и упал на грязную землю, потом заскользил вниз по мокрой грязи. Лошади ступали неуверенно по прорубленному в подлеске пути. Пытаясь встать на скользкой грязи, Бинабик ухватился за повод передней лошади.
      - Кинкипа на снегу! Эта буря никогда не будет оканчиваться!
      У них почти час ушел на то, чтобы расчистить путь по склону. Выяснилось, что Бинабик был, по крайней мере, частично прав, понадеявшись на лесное укрытие: редкие крики гюнов стали слышны слабее, хотя не исчезли совсем. Лес поредел. Деревья все еще были огромными, но не такими монументальными, как их собратья в центре Альдхорта.
      Ольха и дуб, высокие вязы были увешаны ползучими растениями, Трава и подлесок были густы и, даже несмотря на эту странную холодную погоду, несколько желтых и голубых лесных цветков поднимали свои головки из грязи и трепыхались под струями дождя. Если бы не ливень и резкий ветер, эта часть южной оконечности леса была бы необычайно красива.
      Они наконец добрались до подножия склона и взобрались на низкий каменный выступ, чтобы соскрести грязь с сапог и одежды, прежде чем двинуться дальше. Слудиг поднял голову и взглянул наверх, затем поднял руку и воскликнул:
      - Милостивая Элисия! Посмотри туда, человечек!
      Далеко, наверху склона, но все же ужасающе близко полдюжины белых фигур пробирались через заросли, размахивая длинными руками, как обезьяны. Одна из них подняла голову, и ее лицо показалось черной дырой на фоне светлого лохматого меха. Страшная угроза прозвучала в крике, который сотряс холм; лошадь Слудига взвилась на дыбы.
      - Вот теперь мы будем иметь скачки, - сказал Бинабик. Его круглое смуглое лицо страшно побелело. - Теперь мы имеем должность показывать им.
      Кантака спрыгнула с каменного выступа и понеслась вперед с троллем на спине. Слудиг скакал вслед за ним, сопровождаемый остальными лошадьми. Копыта барабанили по мокрой земле.
      Подгоняемые желанием быстрее оторваться от погони и плохо скрытым страхом, они не сразу заметили, что земля все еще густо поросшая травой, становится ровнее. Они скакали мимо давно высохшего русла, которое теперь вновь заполнилось быстрой пенящейся водой. Там и сям куски камня, разрушенного корнями, торчали по берегам, покрытые вековыми мхами и ползучими растениями.
      - Это похоже на мосты или стены разрушенных зданий, - крикнул Слудиг на скаку.
      - Имеешь справедливость, - подтвердил Бинабик. - Я питаю надежду, это означивает, что мы близки к цели. Здесь местополагался великий город ситхи.
      - Ты думаешь, это остановит великанов? - спросил Слудиг. - Ты говорил, что буккены не любят мест, связанных с ситхи.
      - Они не любят лес, а лес не любит их, - ответил тролль, придерживая Кантаку. - Гюны не имеют похожей проблематичности: они обладают или великой глупостью, или великим бесстрашием. Допускаю также причину в том, что они не роют подземных тоннелей, не имею знания. - Он склонил голову набок, прислушиваясь. Было трудно расслышать что-нибудь за шелестом и стуком дождя по листьям, но на какой-то миг показалось, что поблизости нет опасности. - Мы будем следовать за потоком. - Он показал на полноводную реку, которая несла мимо них сучья и ветки, обломанные бурей. - Сесуадра, или Скала прощания, местополагается в долине около леса, совсем близко к Энки э-Шаосай, его окраину мы имеем под нашими ногами. - Он помахал рукой. - Река устремляется к долине, поэтому есть разумность следовать за ней.
      - Тогда меньше слов и больше дела, - решил Слудиг.
      - В некоторое время, - сказал Бинабик несколько обиженно, - меня слушала. более благодарная аудитория. - Передернув плечами, он послал Кантаку вперед.
      Они поскакали мимо огромного, давно заброшенного города. Остатки старых стен блестели в низких зарослях - нагромождения светлого битого кирпича, брошенного, как заблудшие овечки; в других местах виднелись фундаменты развалившихся башен, закругленные и пустые, как старые челюсти, заткнутые порослью мхов. В отличие от Да'ай Чикизы лес не просто врос в Энки э-Шаосай: практически ничего не осталось от города, кроме еле заметных следов. Лес, казалось, всегда был составной частью этой местности, но за тысячелетия он превратился в разрушительную силу, которая душила превосходные каменные сооружения своей листвой, заключая их в объятия корней и ветвей, настойчиво уничтожая даже неповторимые творения ситхских строителей, обращая их в прах и мокрый песок.
      Бинабик и Слудиг обнаружили менее заросшую тропу вдоль берега и стали продвигаться быстрее, пробираясь намокшим лесом. Они не слышали ничего, кроме топота собственных лошадей и радовались этому. Как и предсказал тролль, дорога пошла под уклон в юго-западном направлении. Извилистая река также текла в этом направлении, скорость течения увеличивалась, ей, казалось, стало веселее. Она буквально набрасывалась на берега, как бы пытаясь заполнить собою все; брызги натыкавшейся на препятствия воды, взлетали выше, чем обычно, словно поток, которому дарована кратковременная жизнь, стремится доказать каким-то речным божествам, что он способен просуществовать и дальше.
      - Мы уже почти переехали лес, - прокричал Бинабик, подпрыгивая на спине Кантаки. - Смотри на редкость деревьев. Видишь впереди просвет?
      Действительно, казалось, деревья, стоящие перед ними, обрамляют край земли. Вместо пестрой зеленой листвы перед ними лежала лишь бесконечная, беспросветная серая стена, как будто созидатели этого мира исчерпали свое воображение.
      - Ты прав, человечек, - сказал взволнованный Слудиг. - Действительно, это край леса. Теперь, если уже недалеко до этого твоего убежища, мы сможем удрать наконец-то от этих сукиных детей великанов!
      - Если только меня не заблуждают мои свитки, - ответил Бинабик, продолжая скачку по последнему отрезку пути вниз с холма, - мы имеем впереди недолгий путь до Скалы прощания от этого края леса.
      Он замолк, как только они достигли последнего, ряда деревьев. Кантака внезапно остановилась, низко наклонив голову и принюхиваясь. Слудиг остановился рядом.
      - Святой Узирис, - выдохнул он.
      Склон резко обрывался перед ними, круто падая в долину, Там высилась Сесуадра, темная и таинственная в своем древесном покрывале - костлявый каменный вырост, возвышающийся над долиной.
      Его высота была особенно заметна, так как он был со всех сторон окружен водой.
      Поток полностью затопил долину. Скала прощания - огромный кулак, который как бы бросал вызов небу, извергающему потоки воды, превратился в остров посреди серого беспокойного моря. Бинабик и Слудиг застряли на краю леса в какой-то полулиге от своей цели, но земля, лежавшая перед ними, оказалась покрытой высокой паводковой водой.
      Пока они смотрели на все это, позади них послышался раскатистый рев, отдаленный, но все же устрашающе близкий. Если и осталась какая-то магия в Энки э-Шаосай, она была слишком слаба, чтобы остановить голодных великанов.
      - Эйдон! Тролль, мы попались, как мухи в кувшине меда, - сказал Слудиг, впервые дрогнувшим от страха голосом. - Мы зажаты между краем леса и водой. Даже если мы отобьем их первую атаку, нам все равно не спастись.
      Бинабик погладил Кантаку по голове. Загривок волчицы поднялся, она заскулила от его прикосновения, как будто желая ответить на вызов, принесенный ветром.
      - Имей спокойствие, Слудиг. Нужно произоводить думание. - Он обернулся и, прищурившись, осмотрел обрывистый спуск. - Предполагаю, в одном ты Имеешь справедливость. Не имеется возможности спустить туда лошадей.
      - А что бы мы сделали, если бы даже спустились? - проворчал Слудиг. Дождь стекал с косичек его бороды. - Это же не лужа! Это океан! В твоих свитках это упомянуто?
      Бинабик сердито покрутил головой. Мокрые волосы упали на глаза.
      - Смотри наверх, Слудиг, смотри наверх! Небо полно воды, и вся она обрушивается по сумасбродству нашего врага. - Он плюнул от возмущения. Сейчас, может, это все и превращалось в океан, но неделю назад здесь была простая долина. Так и говаривают свитки. - На лице его появилось озабоченное выражение. - Не знаю, не поймала ли вода Джошуа и остальных в долине. Дочь Гор, что за страшная мысль! Если это случалось, мы можем просто здесь останавливаться, на краю земли, как ты это именовывал. Здесь кончается путь Торна.
      Слудиг спрыгнул с седла, поскользнувшись на мокрой грязи. Он подошел к вьючной лошади, отцепил завернутый меч, легко поднял его и в одной руке принес Бинабику.
      - Твой "живой клинок", кажется, жаждет битвы, - с горечью произнес он. Мне даже любопытно посмотреть, на что он способен, хотя он может вдруг стать неподъемным на полпути к противнику.
      - Нет, - коротко сказал Бинабик. - Мой народ не любит убегать от боя, но еще не пришла пора петь похоронные песни крухока и быть согласными на славное поражение. Мы не сдадимся очень легко.
      Слудиг рассердился:
      - Что асе ты предлагаешь, тролль. Перелетим мы, что ли, на эту скалу?
      Человечек зашипел сквозь зубы от отчаяния.
      - Нет, но сначала нужно поискать другой спуск. - Он указал на реку, которая с ревом текла мимо них и исчезала за крутым поросшим деревьями склонам. - Это не единственная дорога. Может быть, другие приведут нас к более пологому спуску в долину.