- Мы все смертельно боимся, моя леди, - сказал он. - Остальные просто не так откровенны, как вы.
      Он легонько похлопал Вилдаликса и последовал за Воршевой вверх по тропе.
      Над дорогой нависали лозы вьющихся растений и перепутанные ветви деревьев, заставляя путников тратить столько же времени на то, чтобы нырять под них, как и на то, чтобы двигаться вперед. Когда они медленно выходили из тени, как муравьи, которые идут по периметру солнечных часов, дымка, которая приникла к горе, придавала какую-то искристость угасающему дневному свету.
      Деорноту самым странным показался запах этого места. Сесуадра источала запах роста, бесконечного роста, воды, корней и сырой нетронутой земли. Здесь воздух был насыщен покоем, медленной неторопливой и тщательной продуманностью, но также и тревожным ощущением настороженности. Время от времени тишину нарушала трель невидимой птицы, чей голос был мрачноватым и нерешительным, как у детей, которые шепчутся в зале с высоким потолком.
      По мере того как поросшие густой травой луга оставались все дальше внизу, путники проехали мимо каменных столбов, стоящих на обочине, - отшлифованных временем белых глыб почти в два человеческих роста, которые в своих трудно читаемых очертаниях сохранили какой-то намек на движение, на жизнь. Когда они миновали первый из них, тропа привела их впервые прямо в полосу солнечного света.
      - Верстовые столбы, - крикнула им Джулой через плечо. - Каждый соответствует новой луне в году. Мы на каждом витке пройдем мимо дюжины, пока дойдем до вершины. Когда-то я думаю, они изображали птиц и зверей.
      Деорнот посмотрел на шар наверху глыбы, который мог быть чей-то головой, и ему было интересно, какому животному она когда-то принадлежала. Под воздействием дождя и ветра камень стал бесформенным, как растаявший воск, и безликим, как забытый мертвец. Он вздрогнул и осенил себя знаком древа.
      Чуть позже Джулой остановилась и указала вниз, в сторону северо-западной части долины, где опушка старого леса почти заходила на берег Стефлода. Река казалась ниточкой ртути на изумрудном дне долины.
      - Прямо за рекой, - сказала она, - видите? - она снова указывала на выступ леса, похожий на застывшую морскую волну, которая как бы ждет оттепели, чтобы хлынуть в низину. - Вон, на опушке леса. Это развалины Энки э-Шаосай, который, как говорят, был самым красивым городом Светлого Арда с сотворения мира.
      Пока путники шептались и защищали ладонями глаза от солнца, Деорнот придвинулся к краю тропы и вглядывался, прищурившись, в далекий лес. Он не увидел ничего, кроме чего-то похожего на разрушенную позеленевшую стену, осыпанную золотистыми искрами.
      - Там мало что можно увидеть, - тихо промолвил он.
      - Сейчас, кончено, это так, - ответила Джулой.
      Они взбирались все выше, а день угасал. Каждый раз, когда тропа приводила их на северный склон, дневной свет становился слабее, им был виден расширяющийся темный узел на горизонте. Буря надвигалась все быстрее. Она уже поглотила дальние границы огромного Альдхорта, и весь север погрузился во мрак.
      Когда они в двенадцатый раз обошли скалу, пройдя мимо сто сорок четвертого столба (по подсчетам Деорнота, который находил в этом развлечение), путники, наконец, вышли из зеленой тени, взобравшись по последнему склону и достигнув ветренной вершины. Солнце закатилось, оставив всего лишь красновато-серебряный отстает.
      Вершина скалы была почти плоской и шириной с подножие Сесуадры. По всему периметру торчали камни, не сглаженные, как верстовые столбы, а огромные, неотесанные, высотой в четыре человеческих роста, сделанные из той же самой породы - серой в бело-розовых прожилках, что и сама скала.
      В центре плато, посреди поляны колышущейся травы, стояло просторное низкое здание из какого-то переливающегося камня, тронутое красным отстветом заката.
      Сначала оно показалось храмом, подобным старым зданиям Наббана времен империи, но линии его были проще. Непритязательные, но выразительные формы наводили на мысль, что оно выросло из самой горы. Было совершенно ясно, что это строение органически связано с ветренной горной вершиной и необъятным небом. Величие и самовосхваление, присущие культовым постройкам человека, были чужды тому, кто строил это здание. Течение времени, продолжительность которого было невозможно угадать, частично разрушило его стены, деревья пробились через самое крышу и через арки дверей, как нежеланные гости. Тем не менее, простота и красота этого места были так очевидны, и в то же время так сверхъестественны, что долгое время никто не решался заговорить.
      - Вот мы и пришли, - сказал Джошуа, и голос его был торжественным и возбужденным. - После всех опасностей и всех наших страданий мы нашли, наконец, место, где можно сказать: дальше мы не пойдем.
      - Это не навсегда, принц Джошуа, - мягко напомнила Джулой, как бы не желая разрушить его настроения, но принц уже уверенно шел по вершине к белым стенам.
      - И не нужно, чтобы навсегда, - отозвался он. - Но сейчас мы в безопасности! - он обернулся и жестом пригласил остальных, потом снова огляделся вокруг. - Беру свои слова назад! - крикнул он Джулой. - С несколькими добрыми воинами я мог бы здесь обосноваться так, что сам сир Камарис не победил бы меня, даже если бы к нему присоединились все рыцари Большого стола!
      Он помчался к белым стенам, принявшим теперь голубой оттенок. Приближался вечер. Остальные последовали за ним, тихо переговариваясь.
      8 ЛЕПЕСТКИ В ОБЪЯТИЯХ СМЕРЧА
      - Дурацкая игра, - сказал Саймон. - Не вижу в ней никакого смысла.
      Адиту выгнула бровь.
      - Бессмыслица! - настаивал он. - Вот, посмотри! Ты бы мота выиграть, если бы пошла сюда... - указал он, - или сюда... - подняв голову, он встретился с золотистыми глазами Адиту, которые смеялись над ним, дразнили. - Разве не так?
      - Разумеется, Сеоман, - она переставила полированные камешки на доске так, как предлагал Саймон: с одного золотистого островка на Другой через море сапфирно-голубых волн. Океан был окружен языками алого пламени и темно-серыми тучами. - Но игра окончена, а мы исследовали только мелководье.
      Саймон покачал головой. Несколько дней он изучал сложные правила игры в шент только для того, чтобы обнаружить, что он постиг только самые начальные ее положения. Как можно овладеть игрой, целью который не является выигрыш? Но Адиту не стремилась и проиграть тоже, насколько мог судить Саймон. По-видимому, суть игры - сделать ее более занимательной путем введения тем и загадок, которые казались Саймону непостижимыми, как происхождение радуги на небе.
      - Ты не обидишься, - сказала Адиту, улыбаясь, - если я покажу тебе другой путь? - Она снова поставила фишки на их прежние места. - Если я воспользуюсь этими своими песнями, чтобы соорудить здесь Мост... - Быстрая серия движений, - тогда ты можешь перейти на Острова Облака Ссылки.
      - Но почему тебе хочется мне помочь? - Где-то, как будто в самой ткани подвижных стен, зазвучал неведомый струнный инструмент; если бы Саймон не знал, что они совершенно одни в этих покоях дома Адиту, полных воздуха и аромата нектара, он подумал бы, что в соседней комнате с ее колеблемыми ветром стенами играет музыкант. Он уже перестал задаваться вопросами о подобных вещах, но не мог сдержать невольного содрогания; музыка казалась неземной и изящной, было ощущение, что нечто маленькое и излишне многоногое прикасается к его коже. - Как можно выиграть, если все время помогать противнику?
      Адиту откинулась назад. У себя дома она была одета так же легко, как и во время прогулок по Джао э-Тинукай, если не легче; Саймон, который до сих пор не мог смотреть без смущения на ее открытое золотистое тело, уставился на фигуры на доске.
      - Дитя человеческое, - проговорила она, - мне кажется, ты можешь научиться. Мне кажется, ты уже учишься. Но помни, что мы, зидайя, играем в эту игру с незапамятных времен. Праматерь говорит, что мы принесли ее из Утраченного Сада. - Чтобы утешить его, она накрыла своей ладонью его руку, отчего по телу у него побежали мурашки. - В шент играют исключительно для развлечения. Я играла в игры, которые были просто сплетнями и дружескими насмешками, и вся суть их была именно в этом. В других играх можно выигрывать, почти проигрывая. Я также знаю игры, где оба игрока стремятся проиграть, хотя на достижение этого иногда уходят годы. - Какие-то воспоминания вызвали тень улыбки на ее лице. - Разве ты не видишь, Снежная Прядь, что выигрыш и проигрыш - просто две грани, в пределах которых проходит игра. В Доме Шента... - Она замолчала, на лицо ее набежала тень: - это трудно передать на вашем языке, - и исчезла. - Может быть, поэтому игра и кажется тебе такой трудной. Суть в том, что в Доме Шента есть приход и уход; друзья и враги здесь - гости; здесь есть рождение и смерть - все то, что имеет значение. - Она обвела рукой окружающее ее жилище: пол, поросший душистыми травами, комнаты, увитые ветвями крошечных цветущих деревьев. На некоторых деревьях, как обнаружил Саймон, были маленькие острые шипы. - Как и во всех жилищах, - сказала она, - как у смертных, так и у бессмертных, дом - это жизнь, в нем текущая, а не двери и стены.
      Она поднялась и потянулась. Саймон наблюдал исподтишка, пытаясь сохранять нахмуренный вид, хотя ее грациозные движения заставляли болезненно трепетать его сердце.
      - Мы продолжим игру завтра, - сказала она. - Мне кажется, ты кое-чему научился, хоть сам этого не замечаешь. У шента могут учиться даже судходайя, Сеоман.
      Саймон знал, что ей наскучила игра, и что пора уходить. Он старался не задерживаться дольше положенного времени. Он тереть не мог, когда ситхи проявляли к нему доброту и понимание, какое проявляют к несмысленышу-зверьку, который не умеет себя вести иначе.
      - Мне пора, Адиту.
      Она не предложила ему остаться. Злость и сожаление, и еще какое-то физическое ощущение неудовлетворенности боролись в нем, когда он кратко поклонился, повернулся и направился к выходу среди благоухающих цветов. Дневной свет пробивался через розово-оранжевые стены, как будто они находились в самой сердцевине заката.
      Он постоял немного перед домом Адиту, глядя вдаль через переливающуюся разными цветами пелену водных брызг, извергаемых маленьким фонтанчиком у ее двери. Долина была золотисто-коричневой, ее прорезали полоски покрытых темной зеленью холмов и изумрудных полей. Джао э-Тинукай был живым воплощением контраста между солнцем и дождем. Как и в любом другом месте, здесь были скалы и зелень, деревья и дома. Но здесь были еще ситхи, те, кто живет в этих домах, и Саймону было совершенно ясно, что он никогда их не поймет. Саймон теперь уже осознавал, что он так же не способен понять то, чем полон Джао э-Тинукай, как непостижима та скрытая, тайная жизнь, что проходит в черной земле под этим безмятежным травяным покровом. Он уже выяснил, насколько мало он понимает во всем этом, когда попытался бежать, после того как услышал приговор к пожизненному заключению среди ласковых тюремщиков.
      Он целых три дня после оглашения приговора провел в ожидании. Подобное терпение, он был уверен, показывало, что он способен на тонкий маневр, достойный самого великого Камариса. Оглядываясь на это через две недели, он находил собственную неосведомленность смехотворной. На что он рассчитывал?
      На четвертый день после приговора, в конце дня, когда принца не было дома, Саймон покинул дом Джирики. Он быстро перешел реку; как он надеялся, незаметно перебрался через узкий мост, затем поспешно направился к тому месту, где Адиту впервые показала на долину. Обрамленная фресками из тряпичных узлов дорога вела от дома Джирики вдоль противоположного берега реки. Те фрагменты, которые Саймону удалось понять, рассказывали о спасшихся от какой-то катастрофы и прибывших в ладьях к новой земле - может быть, о прибытии ситхи в Светлый Ард? - и о строительстве больших городов, целых империй, в лесах и горах. Были там и иные подробности - знаки, вплетенные в общую картину, повествующие о том, что вражда и печаль не остались в разоренной родной земле, но Саймон слишком спешил, чтобы вникать во все это.
      Пройдя изрядный путь вдоль реки, он свернул и углубился в заросли у подножия холма, где надеялся наверстать упущенное время, продвигаясь незамеченным. Ситхи попадались на глаза очень редко, но он не сомневался, что первый же из них подаст сигнал тревоги, как только увидит пленника, пробирающегося к границам Джао э-Тинукай, поэтому он таился за деревьями и держался подальше от исхоженных тропинок. Несмотря на подъем, который он испытывал при мысли о возможности побега, он ощущал уколы совести: Джирики непременно понесет наказание за то, что не уследил за смертным. Но у Саймона были обязательства перед иными друзьями, и они перевешивали законы ситхи, которым было много тысяч лет.
      Никто не видел его, никто не сделал попытки его остановить. По прошествии нескольких часов он очутился в более дикой, менее обжитой части старого леса и был уверен, что побег удался. Весь его путь с Адиту от прудов до дверей дома Джирики занял меньше двух часов. Теперь он преодолел расстояние в два раза большее причем двигался в четко противоположном направлении вдоль реки.
      Но когда Саймон выбрался из густой зелени, укрывавшей его, он был все еще в пределах Джао э-Тинукай, хотя и в той части, которую не видел до этого.
      Он стоял посреди тенистой сумрачной поляны. Деревья вокруг были увешаны тонким шелковистым серпантином, похожим на паутину; угасающий предзакатный свет бросал на них отблески, рождавшие впечатление огненной сети, опутавшей лес. В самой середине поляны овальная дверь из белого дерева, местами поросшего мхом, была вделана в ствол гигантского дуба, вокруг которого было так много шелковых нитей, что само дерево было едва различимо. Он на мгновение остановился, удивляясь тому, какой крошечный отшельник может жить здесь - в дереве на окраине города. В сравнении с прекрасными колышущимися тканями дома Джирики или других изящных сооружений Джао э-Тинукай, не говоря ухе о великолепии Ясиры, это место казалось оставшимся в прошлом, как будто его обитатель хотел укрыться даже от медленного течения жизни ситхи. Но несмотря на изолированность и явную древность этого домика, укутанного шелковой паутиной, он не таил в себе ощущения опасности. Поляна была пустынной и мирной, приятной своей непритязательностью. Ароматы, носившиеся в воздухе, создавали ощущение уюта, как карманы любимой тетушки. Эта часть Джао э-Тинукай казалась всего лишь воспоминанием о биении жизни. Здесь, под этими увитыми шелками деревьями, можно было задержаться даже тогда, когда рушится окружающий мир...
      Саймон смотрел на колышущиеся нити, где-то рядом нежно стонала горлинка. Он вдруг вспомнил о своей цели. Сколько времени он простоял здесь, как дурак? А что, если хозяин этого дома вышел куда-то по делам и вернется? Тогда поднимется такой шум, что его тут же поймают, как крысу.
      Разозлившись на себя за опрометчивость, он поспешил обратно в лес. Он просто не рассчитал времени, вот и все. Еще час, и он Окажется за пределами города и за Летними воротами. Затем, воспользовавшись припрятанными с обильного стола принца продуктами, он возьмет направление на юг и придет к краю леса. Возможно, он умрет, пытаясь вырваться отсюда, как это обычно бывает с героями. С этим он уже был знаком.
      Желание Саймона умереть геройской смертью как-то не возымело достойного воздействия на тонкие особенности Джао э-Тинукай. Когда он, наконец, выбрался из густых зарослей, солнце было далеко на западе, а он очутился по колено в золотистой траве перед величественной Ясирой, вставшей перед ним посередине открытого пространства, и он потрясение замер пред сверкающими, трепещущими крыльями пестрых бабочек.
      Как это могло произойти? Он старательно следовал за течением реки, не терял ее из виду более чем на несколько мгновений, и она все время текла в одном и том же направлении. Солнце вроде бы тоже правильно двигалось по небу. Его путь в эту страну с Адиту навсегда запечатлен в его сердце - он не мог забыть ни малейшей подробности! И все же он потратил большую часть дня, чтобы пройти расстояния в несколько сот шагов.
      Когда он понял это, силы оставили его. Он упал на теплую влажную землю и лежал, уткнувшись лицом в траву, подобно пораженному молнией.
      В доме Джирики было много комнат, и одну из них он отдал Саймону. Сам принц большую часть времени проводил в покое с открытой стеной, где Саймон впервые увидел его по прибытии. Когда прошли первые недели его заключения, у Саймона вошло в привычку проводить там с Джирики каждый вечер, сидя на покатом склоне над водой и наблюдать, как свет постепенно сходит с небес, как удлиняются тени и темнеет остекленелый пруд. Когда последний луч заката угасал, пруд становился зеркалом, в лиловых глубинах которого расцветали звезды.
      Саймон никогда раньше не вслушивался в звук наступающей ночи, но общество Джирики, часто безмолвное, научило его прислушиваться к песне цикад и лягушек, вслушиваться во вздохи ветра в ветвях и не принимать их за сигнал, что нужно глубже надвинуть шапку на уши.
      Порой, погрузившись в этот исполненный умиротворения вечер, Саймон чувствовал, что находится на грани какого-то великого проникновения в тайну: возникало ощущение, что он перерос себя самого, поскольку он испытал, что значит жить в мире, которому безразличны города и замки и заботы тех, кто их построил. Иногда его пугала величина этого мира, бесконечность глубины вечернего неба с россыпью холодных звезд.
      Несмотря на это, ранее незнакомое ему прозрение, он все-таки оставался Саймоном: большую часть времени он был просто в безнадежном отчаянии.
      - Не может быть, чтобы он сказал это всерьез. - Он слизал с пальцев сок груши, которую только что съел, и нерешительно бросил огрызок на другой край лужайки. Рядом с ним Джирики вертел веточку, оставшуюся от его груши. Это было на пятнадцатый вечер пребывания Саймона в Джао э-Тинукай, или шестнадцатый? Оставаться здесь, пока я не умру? Это безумие! - Он, конечно, не рассказал Джирики о своей попытке бежать, но не в силах был и притворяться, что доволен своим пленением.
      Лицо Джирики приобрело выражение, которое Саймон научился распознавать как недовольное: слегка поджатые губы и несколько опущенные веки над раскосыми кошачьими глазами.
      - Это мои родители, - произнес ситхи. - Это Шима'Онари и Ликимейя, предводители зидаия, и то, что они решили, так же неизменно, как круговорот времен года.
      - Но тогда зачем ты привел меня сюда? Ты-то нарушил это правило!
      - Никакое правило не было нарушено. По сути дела, - Джирики снова покрутил веточку в своих длинных пальцах, потом швырнул ее в пруд. Крошечный круг разошелся в том месте, куда она упала, - таков всегда был негласный закон, но это не то, что Слово Заповеди. Мы, Дети Рассвета, вольны делать, что хотим, если это не расходится со Словом Заповеди, - такова традиция. Но привести сюда смертного - значит вторгнуться в ту сферу, которая всегда разделяла наши народы с незапамятных времен. Я могу только просить твоего прощения, Сеоман. Это было рискованно, и я не имел права ставить на кон твою жизнь. Однако я пришел к выводу, что на этот раз - только на этот раз, имей в виду, - вы, смертные, возможно, правы, а мой народ неправ. Нарастающая зима угрожает гораздо большему, нежели королевствам судходайя.
      Саймон откинулся на спину, глядя на разгорающиеся звезды. Он попытался заглушить чувство отчаяния, захлестнувшее его.
      - А могут твои родители изменить свое решение?
      - Могут, - медленно произнес Джирики. - Они мудры. Они были бы добры, если бы могли. Но не питай особых надежд. Мы, зидаия, никогда не торопимся с решениями, особенно трудными. У них на подобное решение могут уйти годы, а смертным этот срок кажется слишком долгам, Его трудно вынести.
      - Годы! - Саймон был в ужасе. Он вдруг понял зверей, которые отгрызают собственную лапу, чтобы вырваться из ловушки. - Годы!
      - Мне очень жаль, Сеоман, - голос Джирики звучал хрипло, как от боли, но его золотистые черты по-прежнему почти не выражали эмоций. - Есть один признак, но не слишком уповай на него. Бабочки остались.
      - Что?
      - Вокруг Ясиры. Они собираются, когда нужно принять важное решение. Они не улетели, значит еще не все решено.
      - Что, например? - Несмотря на предостережение Джирики, сердце Саймона наполнилось надеждой.
      - Не знаю, - он покачал головой. - Мне сейчас нужно оставаться в стороне. В данный момент я не являюсь любимцем своих родителей, поэтому мне нужно подождать, прежде чем снова идти к ним с уговорами. К счастью. Праматерь Амерасу, кажется, озабочена решением моих родителей, особенно отца. - Он сухо улыбнулся. - Ее слово много значит.
      - Амерасу. - Саймону было знакомо это имя. Он глубоко вдохнул ночной воздух. Вдруг он все вспомнил: лицо, более красивое, хотя и более древнее, чем лица родителей Джирики, которые, казалось, не имели возраста. Саймон сел.
      - Знаешь, Джирики, я видел ее лицо в зеркале. Амерасу, которую ты называешь Праматерью
      - В зеркале? В зеркале из драконьей чешуи?
      Саймон кивнул.
      - Я знаю, мне следовало пользоваться им, только чтобы позвать тебя на помощь, но то, что произошло... это было просто случайно. - Он продолжал описывать свою нечаянную встречу с Амерасу и это жуткое явление Утук'ку в ее серебряной маске.
      Джирики, казалось, совершенно забыл о цикадах и их прекрасном пении.
      - Я не запрещал тебе пользоваться зеркалом, Сеоман, - сказал он. - Что странно, так это то, что ты видел не простое отражение, а совсем иное. Это очень странно, - Он как-то по-новому взмахнул рукой. - Я должен поговорить об этом с Праматерью. Очень странно.
      - Можно мне с тобой? - попросил Саймон.
      - Нет, Сеоман Снежная Прядь, - улыбнулся Джирики. - Никто не ходит навещать Амерасу, Рожденную на Корабле, без ее приглашения. Даже Корень и Ветвь, которых ты назвал бы ее ближайшей родней, должны уважительно просить о такой милости. Ты не представляешь, как удивительно, что ты видел ее в зеркале. Ну с тобой и хлопот, дитя человеческое!
      - Хлопот? Со мной?
      Ситхи рассмеялся.
      - Я имею в виду твое присутствие. - Он легко коснулся плеча Саймона. Таких еще не бывало, Снежная Прядь. Ты невиданный и непредсказуемый. - Он встал. - Я начинаю действовать. Мне и самому надоело безделье.
      Саймон, который всегда ненавидел ожидание, остался один у пруда, наедине с цикадами и недосягаемыми звездами.
      Все казалось таким странным. Только что он боролся за жизнь, может быть, за выживание всего Светлого Арда, боролся с усталостью, черной магией и неравными противниками; через мгновение его хватают и переносят из зимы в лето - из ужасной опасности в скуку.
      Но, осознал Саймон, дело даже не в этом. Проблемы, которые он оставил позади, не разрешились оттого, что он просто переместился из одного мира в другой. Напротив, где-то там, в заснеженных лесах за Джао э-Тинукай, была его лошадь по кличке Домой и ее тяжкий груз - меч Торн, ради которого Саймон и его друзья пересекли сотни лиг и пролили драгоценную кровь. И люди, и ситхи умирали, чтобы доставить клинок Джошуа. Теперь, когда клинок, должно быть, потерян в лесу, Саймон оказался так же небрежно запертым здесь, как когда-то его заперла в чулане Рейчел за какой-то проступок.
      Саймон рассказал Джирики о потерянном мече, но ситхи только пожал плечами, не потеряв спокойствия, что рассердило Саймона. Ничего не поделаешь.
      Саймон поднял голову. Он зашел далеко вверх по течению реки в послеполуденной тишине. Дом Джирики с его вывязанными из узлов гобеленами, исчез из поля зрения. Он присел на камень и следил, как белая цапля замерла в мелкой воде заводи, незаметно устремив взгляд в воду, притворяясь безразличной, чтобы не испугать осторожную рыбешку.
      Он был уверен, что прошло не меньше трех недель с момента его появления в долине. Последние несколько дней его заточение стало казаться ему неудачной затянувшейся шуткой, которая может всем испортить настроение.
      - Что я могу поделать?! - в отчаянии он выковырял из грязи прутик и швырнул его далеко в воду. - Как отсюда выбраться?!
      Вспоминая свой грандиозный провал с первой попыткой побега и другие подобные попытки, Саймон сердито фыркнул и швырнул в реку еще один прутик. Каждая попытка приводила его в центр Джао э-Тинукай.
      Как мог я быть таким болваном? горько размышлял он. Почему я думал, что отсюда так легко учти, когда мы с Адиту, чтобы добраться сюда, должны были вырваться из зимы? Прутик немного повертелся на воде, как флюгер, а затем исчез в водовороте.
      Вот так и я, думал он. Именно таким я и буду для этих ситхи. Побыл немножко, а потом, прежде чем они успеют понять, что я состарился, - умру. От этой мысли в горле застрял ком ужаса. Вдруг ему страшно захотелось оказаться среди своих, век которых так краток. Он обрадовался бы даже Рейчел Дракону, все лучше, чем эти сладкоголосые бессмертные с кошачьими глазами.
      Им овладел беспокойство, он вскарабкался наверх, прочь от воды, через заросли тростника, назад к тропинке. По пути он чуть не столкнулся с ситхи, на котором были только тонкие просторные штаны. Он стоял в прибрежных зарослях, глядя на реку. На миг Саймону показалось, что ситхи следит за ним, но точеное лицо незнакомца не изменило выражения при приближении Саймона. Ситхи продолжал смотреть мимо него, что-то тихонько напевая про себя, какую-то легкую мелодию, полную шипящих звуков и пауз, даже когда юноша прошел рядом. При этом он сосредоточенно смотрел на дерево, наполовину стоявшее в воде.
      Саймон не мог сдержаться и рыкнул от раздражения. Что это за создания? Они бродят, как лунатики, несут какую-то околесицу, даже Джирики иногда говорит настолько непонятно, что, кажется, мысли его движутся по кругу, а ведь он самый прямодушный из всей этой братии. И все они смотрят на Саймона как на какое-то насекомое, в тех случаях, когда вообще замечают его.
      Несколько раз ему встретились ситхи, которые, он уверен, были Киушапо и Сиянди - те двое, что сопровождали Джирики и Саймона на север от Альдхррта к подножию Урмсхейма, но они не подали вида, что узнали его, и никак его не приветствовали. Саймон, конечно, не мог бы поклясться, что это точно они, но то, как они осторожно отводили глаза при встрече с ним, подтверждало, что он не ошибся.
      После перехода через северную пустыню соплеменники Джирики Аннаи и солдат-эркинландец Гримрик погибли на драконьей горе Урмсхейм, у ледяного водопада, известного под названием Дерево Удуна. Они вместе похоронены, смертный и бессмертный. Этого, по словам Джирики, никогда не бывало доселе: подобная связь двух рас была неизвестна на протяжении веков. Теперь Саймон, смертный, пришел в запретное место Джао э-Тинукай. Киушапо и Сиянди, возможно, не одобряют его появления здесь, но им же известно, что он спас их принца Джирики, и они знают, что Саймон - Хикка Стайя, Носитель Белой стрелы, так почему они так усиленно его избегают? Если Саймон ошибся, все равно настоящие Киушапо и Сиянди должны были бы разыскать его, раз уж он единственный смертный среди их племени. Неужели они так рассержены его появлением здесь, что не хотят даже поздороваться? Может быть, им стыдно за Джирики, который привел его в эту тайную долину? Так почему не сказать этого, почему вообще не сказать хоть что-нибудь? По крайней мере дядюшка Джирики Кендарайо'аро ясно и публично признался в своей неприязни к смертным.
      Вспомнив об этих обидах, Саймон пришел в дурное расположение духа. Он весь кипел от злости, поднимаясь по склону от реки и даже еле сдержался, чтобы не вернуться к задумчивому ситхи и не ткнуть его носом в топкий берег.
      Саймон пустился через долину, на этот раз безо всякой мысли о побеге, а просто чтобы избавиться от этого неуемного раздражения. Он быстро прошагал мимо еще нескольких ситхи. Большинство из них просто гуляли сами по себе, хотя некоторые шли молчаливыми парами. Одни смотрели на него с нескрываемым интересом, другие его совсем не замечали. Одна группа из четырех ситхи тихо сидела, слушая пение пятого;
      глаза их были устремлены на его изящно двигающиеся руки.
      - Милостивый Эйдон, - ворчал Саймон про себя, - о чем они все время думают? Они хуже доктора Моргенса! - Хоть доктор тоже любил надолго предаваться молчанию, которое изредка нарушалось его немелодичным мурлыканием себе под нос, по крайней мере, в конце дня он, бывало, откроет кувшин пива и начнет обучать Саймона истории или станет исправлять его неровный почерк.
      Саймон пнул еловую шишку и посмотрел, как она покатилась. Он вынужден все же признать, что ситхи красивы. Их грация, их струящиеся одежды, их спокойные лица - все это заставляло воспринимать себя как какую-то грязную дворнягу, которая натыкается на накрытые парадные столы в доме большого вельможи. Хоть плен и раздражал его, порой какой-то злой внутренний голос уверял, что так и должно быть: он не имеет права находиться здесь, а попав сюда, такой простак, как он, не должен быть отпущен, чтобы не морочить головы смертных рассказами об увиденном. Он как герой сказки Осгал, попавший в волшебную страну: мир уже никогда не будет прежним для него.
      Сердитая размашистая походка Саймона замедлилась, он пошел, волоча ноги по густой траве. Вскоре он услышал звук воды, струящейся на камень. Он поднял голову и обнаружил, что, перейдя в долину, очутился под сенью холмов. В нем шевельнулась надежда. Он около Прудов, как назвала их Адиту, недалеко должны быть Летние ворота. Кажется, не думая о том, как найти выход, он смог сделать то, что ему не удавалось столько раз за прошедшие дни.
      Пытаясь и дальше делать безразличный вид, благодаря которому он оказался в этом месте, Саймон сошел с тропы, направляясь на шум падающей воды, с притворным равнодушием поглядывая на ветки деревьев над головой, и через несколько шагов покинул освещенное солнцем пространство и оказался в тени, отбрасываемой холмами. Он стал подниматься по склону, усеянному голубыми левкоями и белыми звездочками анемонов. По мере того как шум падающей воды становился громче, ему пришлось сдерживать себя, чтобы не пуститься бегом. Он даже остановился для отдыха, прислонившись к дереву, изображая, что он просто задумался во время увлекательной прогулки. Он рассматривал полосы солнечных лучей, пробивающихся сквозь листву, и вслушивался в собственное учащенное дыхание, которое постепенно становилось спокойнее. Затем, когда он чуть не забыл, куда идет, ему вдруг показалось, что шум воды стал громче, и он снова пустился в путь.