Глава 4. ЧАШКА ГОРНОГО ЧАЯ

Солнечные лучи просачивались через набрякшие тучи, едва касаясь большой группы вооруженных людей в доспехах и их лошадей, продвигавшихся по Центральному ряду к Хейхолту. Цвет их ярких знамен был приглушен неровными тенями, а цокот лошадиных подков замирал на грязной дороге, как будто отважная армия беззвучно двигалась по дну океана. Многие солдаты ехали, опустив головы. Другие выглядывали из тени шлемов, как люди, которые боятся быть узнанными.

Но не все выглядели такими расстроенными. Граф Фенгбальд, которому предстояло стать герцогом, ехал впереди королевского отряда под черно-зеленым драконьим флагом Элиаса и собственным с серебряным орлом. Длинные черные волосы Фенгбальда рассыпались по спине, обвязанные лишь алой повязкой, закрепленной на висках. Он улыбался и размахивал в воздухе рукой в перчатке, вызывая приветственные крики у нескольких сот зрителей вдоль дороги.

Прямо за ним следовал Гутвульф из Утаньята, еле скрывая неудовольствие. Он тоже носил графский титул и пользовался благосклонностью короля, но не оставалось и тени сомнения, что осада Наглимунда все изменила.

Он всегда представлял себе, как в один прекрасный день его старый товарищ Элиас займет престол, а он, Гутвульф, будет рядом. Ну что ж, Элиас стад королем, но с остальным не получилось. Только такой тупоголовый молодой идиот, как Фенгбальд, мог быть настолько невежественным, чтобы не замечать… или слишком честолюбивым, чтобы беспокоиться.

Гутвульф сбрил свои седые волосы почти наголо перед началом осады, и шлем теперь болтался на голове. Хотя он был мужчиной в расцвете сил, он чувствовал, как сжимается его тело, становясь все меньше внутри доспехов.

Неужели он единственный, кому не по себе, размышлял он. Может быть, он стал слишком мягким и изнеженным за многие годы, проведенные вдали от поля битвы?

Но это невозможно! Действительно, во время осады две недели назад сердце его бешено билось, но это было биение, вызванное возбуждением, подъемом, а не страхом. Он смеялся, когда враги налетали на него. Он сломал хребет врагу и обменивался ударами, оставаясь в седле и управляя конем так же ловко, как и двадцать лет назад, даже лучше. Нет, он не размягчился. По крайней мере не в этом смысле. Он также знал, что не один испытывает гложущее чувство беспокойства. Хотя толпа приветствовала их, в основном ее составляли лихая молодежь и городские пьяницы. Большая часть окон, выходивших на главную улицу Эрчестера, была закрыта ставнями; остальные выглядели темными полосками, из которых выглядывали любопытные горожане, которые не потрудились даже спуститься, чтобы приветствовать короля на улице.

Гутвульф повернулся, чтобы взглянуть на Элиаса, и ему стало не по себе, когда он встретился с жестким зеленым взглядом короля. Помимо воли Гутвульф поклонился. Король ответил ему, затем без энтузиазма взглянул на приветствовавших его горожан Эрчестера. Элиас, ощущая какое-то неясное недомогание, только что покинул крытую повозку и взобрался на спину своего вороного — всего за полверсты от городских ворот. Тем не менее он ехал уверенно, скрывая неприятные ощущения. Король похудел за — последние годы, резче обозначилась твердая линия скул. Если не замечать бледности его кожи, которая не бросалась в глаза в неясном свете, и рассеянного взгляда, Элиас выглядел сильным и стройным, как и подобает королю-воину, возвращающемуся с триумфом после успешной осады.

Гутвульф украдкой бросил взгляд на обоюдоострый меч, висевший в ножнах у королевского пояса… Проклятая вещь! Как он желал бы, чтобы Элиас выбросил его в колодец! Что-то зловещее было в нем. Гутвульф знал это точно. Некоторые в толпе явно чувствовали себя неуютно поблизости от опасного оружия, но только Гутвульф достаточно часто бывал в присутствии меча Скорбь, чтобы понять истинную причину их состояния.

Не только меч тревожил жителей Эрчестера. Так же как король, восседавший на коне, незадолго до этого был лишь больным человеком в повозке, так и разгром Наглимунда вряд ли можно было назвать славной победой над братом-узурпатором. Гутвульф знал, что даже вдали от места событий жители Эрчестера и Хейхолта прослышали о странной и жуткой судьбе замка Джошуа и его людей. Даже если бы до них не дошли эти слухи, они поняли бы, что что-то неладно, по подавленному и унылому виду армии, которая, казалось, должна ликовать.

Гутвульф, как и остальные солдаты, испытывал не просто стыд или ощущение потери мужского достоинства. Это был страх, который не удавалось скрыть. Безумен ли их король? Не накликал ли он на них на всех беду? Бог допускал битву, граф это знал, и даже небольшие кровопролития — чернила, которыми писалась Его воля, как сказал один философ, — но, проклятие Узириса! — здесь ведь совсем иное дело, не так ли?

Он снова украдкой взглянул на короля, ощутив холодок внутри. Элиас внимательно слушал своего советника Прейратса, облаченного в красные одежды. Лысая голова священника подпрыгивала у королевского уха, как покрытое пленкой яйцо.

У Гутвульфа была мысль убить Прейратса, но он решил, что будет только хуже — это все равно, что убить егеря, когда его собаки готовы вцепиться тебе в глотку. Прейратс, возможно, единственный, кто сейчас еще может управлять королем, если только, как полагал граф Утаньята, он сам не является той силой, которая ведет короля дорогой гибели, — этот священник, постоянно во все встревающий. Кто знает, черт бы их всех побрал? Кому дано это знать?

Очевидно в ответ на что-то, сказанное Прейратсом, Элиас обнажил в улыбке зубы, оглядывая редкую толпу, приветствующую его, но лицо его при этом не было лицом счастливого человека.

— Я очень зол и не желаю сносить подобную неблагодарность. — Король водрузился на трон из костей дракона, убитого его отцом Джоном. — Ваш король возвращается с войны, приносит весть о великой победе, а его встречает лишь горстка человеческих отбросов. — Элиас скривил губу, уставившись на отца Хельфсена, субтильного священника, который являлся также канцлером Хейхолта. Хельфсен преклонил колена у ног короля, его лысая макушка казалась жалким подобием щита. — Почему мне не было оказан достойный прием?

— Но мы же оказали его, мой лорд, — заикался канцлер. — Разве я не встречал вас у Нирулагских ворот вместе со всеми вашими домашними, оставшимися в Хейхолте? Мы безмерно рады видеть ваше Величество в добром здравии, нас привела в священный восторг ваша победа на севере!

— Мои жалкие подданные в Эрчестере не показались мне ни радостными, ни восторженными, ни почтительными. — Элиас потянулся за своей чашей. Недремлющий Прейратс подал ее, стараясь не расплескать темную жидкость. Король отпил большой глоток и сморщился от горечи. — Гутвульф, ты почувствовал, что королевские подданные выказали нам должное почтение?

Граф набрал в грудь побольше воздуха, прежде чем медленно ответить:

— Может быть, они были… может быть, до них дошли слухи…

— Слухи? Какие? Так разрушили мы или не разрушили оплот моего брата-предателя в Наглимунде?

— Конечно, мой повелитель. — Гутвульф почувствовал, что зашел слишком далеко. Зеленоватые глаза Элиаса вперились в него, как ненормально любопытные глаза совы. — Разумеется, — повторил граф, — но наши… союзники… не могли не вызвать толков.

Элиас повернулся к Прейратсу. Лоб короля был наморщен, как будто он всерьез озадачен:

— Мы же приобрели могущественных друзей, не так ли, Прейратс?

Священник угодливо кивнул:

— Могущественных, величество.

— И они, тем не менее, подчинялись нашей воле, не так ли? Они выполняли наши желания, ведь так?

— Выполняли их до конца, как вы того хотели, король Элиас. — Прейратс скользнул взглядом по Гутвульфу. — Они выполнили нашу волю.

— Ну вот. — Элиас повернулся, удовлетворенный, и посмотрел на отца Хельфсена снова. — Ваш король отправился на войну и уничтожил своих врагов, возвратился, заручившись поддержкой королевства, которое древнее бывшей Наббанайской империи. — Его голос опасно задрожал: — Почему же мои подданные ведут себя, как побитые собаки?

— Они темные крестьяне, сир, — сказал Хельфсен. С его носа свисала капля пота.

— Думаю, что кто-то здесь мутил воду в мое отсутствие, — сказал Элиас с пугающей нарочитостью. — Я хотел бы знать, кто распространяет небылицы. Ты меня слышишь, Хельфсен? Я должен выяснить, кто считает, что знает лучше, что нужно для блага Светлого Арда, чем его Верховный король. Иди, и когда снова предстанешь предо мной, ты должен мне об этом сообщить. — Он сердито провел рукой по лицу. — Некоторым из этих проклятых домоседов-аристократов пора показать тень виселицы, чтобы напомнить, кто правит в этой стране.

Капля пота, наконец, соскользнула с носа Хельфсена и шлепнулась на кафельный пол. Канцлер быстро поклонился, еще несколько капель пота скатились с его лица, а день, между тем, был необычайно прохладным.

— Конечно, мой лорд. Так хорошо, что вы вернулись, так хорошо! — Он приподнялся, не разгибаясь, снова поклонился, затем повернулся и торопливо вышел из тронного зала.

Звук закрывшейся двери гулко прокатился по залу, отразился от потолочных балок, и Элиас откинулся на широкую спинку трона из пожелтевших драконьих костей. Он потер глаза тыльной стороной сильной руки.

— Гутвульф, подойди, — сказал он приглушенным голосом.

Граф Утаньята сделал шаг вперед, испытывая неодолимое желание бежать из комнаты. Прейратс не покидал своего поста возле Элиаса, лицо его было гладким и бесстрастным, как мрамор.

Пока Гутвульф подходил к драконьему креслу, Элиас опустил руки на колени. Синие круги создавали впечатление, что глаза короля глубоко запали. На миг Гутвульфу показалось даже, что король смотрит на него из какой-то дыры, из западни, в которую попал.

— Ты должен защитить меня от предательства, Гутвульф. — В словах Элиаса послышались нотки отчаяния. — Я сейчас так уязвим, а нам предстоят великие дела. Эта земля увидит золотой век, такой, о котором философы и церковники могут только мечтать, но я должен выжить. Я должен жить, или всем конец. Все превратится в пепел. — Элиас наклонился вперед, ухватившись за огрубевшую руку Гутвульфа холодными, как рыба, пальцами. — Ты должен мне помочь, Гутвульф. — Мощная нота прозвучала в его напряженном голосе. На мгновение граф услышал голос прежнего товарища по битвам и тавернам, и ему стало больно. — Фенгбальд, Годвиг и другие — дураки. Хельфсен — трусливый заяц. Ты единственный во всем мире, кому я могу довериться… кроме Прейратса, конечно. Вы единственные, кто искренне предан мне.

Король устало откинулся и снова прикрыл глаза, скрипнув зубами, как от боли. Он жестом отпустил Гутвульфа. Граф взглянул на Прейратса, но священник лишь покачал головой и повернулся, чтобы снова наполнить королевский кубок.

Когда Гутвульф открыл дверь зала и вышел в освещенный коридор, он почувствовал, что внутри у него застрял комок страха. И он начал обдумывать не подлежащее осмыслению.

Мириамель отшатнулась, освободив свою руку из рук графа Страве. Она отпрянула назад и упала на стул, который ей подставил человек в маске-черепе. На секунду она почувствовала себя в западне.

— Как вы узнали, что это я? — спросила она наконец. — И что я приеду сюда?

Граф усмехнулся, протянув узловатый палец к лисьей маске, которую снял.

— Сильные полагаются на силу, — сказал он. — А слабые должны быть хитрыми и быстрыми.

— Вы не ответили на мой вопрос.

Страве поднял бровь.

— Да? — Он повернулся к помощнику в маске-черепе. — Можешь идти, Ленти. Жди со своими людьми на улице.

— Там дождь, — сказал Ленти с тоской в голосе. Его белая маска закачалась, в темных глазницах сверкнули глаза.

— Тогда жди наверху, дурак, — уступил граф. — Я позвоню, когда ты понадобишься.

Ленти изобразил поклон, бросил взгляд на Мириамель и удалился.

— Вот он иногда прост как дитя. Но тем не менее очень исполнителен, а я не могу сказать этого о большинстве своих людей.

Граф придвинул графин с вином к брату Кадраху, который с подозрением к нему принюхался, пытаясь побороть соблазн.

— Да пей же, — резко сказал граф. — Неужели ты думаешь, я стал бы возиться с вами и водить вас по всему Анзис Пелиппе, чтобы затем отравить в одной из своих резиденций? Если бы я желал вашей смерти, вы бы плавали лицом вниз в гавани, не успев сойти с трапа.

— От этого мне не легче, — сказала Мириамель, приходя в себя и сильно рассердившись. — Если ваши намерения благородны, граф, почему нас привели сюда под угрозой ножа?

— Ленти сказал вам, что у него нож? — спросил Страве.

— Конечно, — сказала Мириамель обиженно. — Вы хотите сказать, что ножа у него не было?

Старик снова усмехнулся:

— Святая Элисия! Конечно, есть! У него их дюжина, разной формы и размера, некоторые из них обоюдоострые, другие раздвоенные, с двумя расходящимися лезвиями. У Ленти больше ножей, чем у тебя зубов. — Страве опять тихо хохотнул. — Я постоянно напоминаю ему, чтобы он не объявлял этого вовсеуслышанье. По всему городу он известен как Ленти Ави Стетто. — Страве на мгновение престал смеяться, слегка запыхавшись.

Мириамель повернулась к Кадраху за объяснением, но он был поглощен бокалом графского вина, которое наконец признал безопасным.

— Что означает… Ави Стетто? — спросила она.

— Это означает на нашем наречии «У меня есть нож», — Страве покачал головой с выражением нежности на лице. — Но он умеет пользоваться своими игрушками, уж он-то умеет.

— Как вы о нас узнали, сир? — спросил Кадрах, вытирая рот рукой.

— И что вы собираетесь с нами делать? — добавила Мириамель.

— Что касается ответа на первый вопрос, — сказал Страве, — как я вам сказал, у слабых должны быть свои способы. Мой Пирруин — не та страна, которая заставляет трепетать другие, и потому у нас отличные шпионы. Каждый двор в Светлом Арде представляет собой открытую биржу информации, а все лучшие брокеры принадлежат мне. Я знал о том, что вы покинули Наглимунд, еще до того, как вы достигли реки Гринвуд, и с тех пор за вами следили мои люди. — Он взял красноватый фрукт из вазы на столе и стал чистить его дрожащими пальцами. — Что же касается второго — это, конечно, непростой вопрос.

Он продолжал борьбу с жесткой кожурой фрукта. Мириамель, ощутив вдруг прилив нежности к старому графу, осторожно взяла фрукт из его рук.

— Дайте, я это сделаю, — сказала она.

Страве удивленно поднял бровь:

— Спасибо, моя дорогая. Ты очень добра. Так вот, к вопросу о том, что мне с вами делать. Должен вам сказать, что когда я узнал о вашем… временном неприкаянном состоянии… мне пришло в голову, что найдется немало тех, кто готов неплохо заплатить за сведения о вашем местонахождении. Потом — позже, когда стало ясно, что вы перейдете на другой корабль здесь, в Анзис Пелиппе, я понял, что тот, кто готов платить за известия, готов будет заплатить гораздо больше за самое принцессу. Твой отец или дядя, например…

Потрясенная, Мириамель уронила недочищенный фрукт обратно в вазу.

— Вы готовы продать меня моим врагам?!

— Ну, ну, моя дорогая, — успокоил ее граф. — Разве об этом идет речь? И кого же ты называешь врагами? Твоего отца-короля? Твоего любящего дядю Джошуа? Мы не ведем речь о передаче тебя в руки работорговцев Наскаду за медные гроши. Кроме того, — добавил он торопливо, — эта альтернатива вообще закрыта.

— Что вы имеете в виду?

— Я имею в виду, что не собираюсь продавать тебя никому, — сказал Страве. — Пожалуйста, не тревожься об этом.

Мириамель снова взялась за фрукт. Теперь дрожала ее рука.

— Что же с нами будет?

— Возможно, граф будет вынужден запереть нас в своих глубоких, темных винных подвалах — для нашей безопасности, — сказал Кадрах, с нежностью глядя на почти опустошенный графин. Он казался совершенно блаженно пьяным. — Да, вот это была бы ужасная судьба!

Она с отвращением отвернулась от него.

— Ну? — спросила она Страве.

Старик взял у нее из рук скользкий фрукт и осторожно надкусил.

— Скажи мне одно: ты направляешься в Наббан?

Мириамель поколебалась, судорожно раздумывая.

— Да, — ответила она наконец. — Да, туда.

— Зачем?

— Почему я должна вам отвечать? Вы не причинили нам зла, но и не доказали пока, что вы нам друг.

Страве пристально посмотрел на нее. По его лицу медленно разлилась улыбка. Глаза его, хотя и покрасневшие, сохраняли жесткость.

— Да, я люблю, когда молодая женщина знает то, что она знает, — сказал он. — Светлый Ард полон до краев сантиментами и недопониманием, что, насколько ты знаешь, не является грехом, но когда это глупые сантименты, даже ангелы стонут от отчаяния. Но ты, Мириамель, даже в раннем детстве подавала большие надежды. — Он забрал графин у Кадраха, чтобы налить себе. Монах забавно смотрел на него, как собака, у которой отнимают кость. — Я сказал, что никто тебя не продаст, — сказал, наконец, Страве. — Но это не совсем так. Ну, не смотри так гневно, юная леди! Сначала выслушай все, что я имею сказать. У меня есть… друг, думаю, что его можно так назвать, хотя мы лично не близки. Он религиозный человек, но вращается также и в иных кругах. Лучшего друга не сыскать: его знания обширны, а влияние огромно. Единственная проблема в том, что он человек необычайно, до противного прямой. Тем не менее он не раз оказывал услуги Пирруину и мне лично. Я многим ему обязан. Так вот: не я один знал о твоем отъезде из Наглимунда. Этот человек, этот религиозный деятель, также получил сведения об этом из собственных источников…

— И он? — Мириамель встревожилась. Она в гневе обрушилась на Кадраха: — Так это ты послал депешу?

— Из моих уст не вырвалось ни слова, моя леди, — сказал монах заплетающимся языком. Ей показалось или он и вправду не был так пьян, как притворялся?

— Прошу тебя, принцесса. — Страве поднял дрожащую руку. — Как я уже сказал, этот друг — влиятельный человек. Даже окружающие его люди не знают, сколь велико его влияние. Сеть его осведомителей, хоть и уже моей, имеет глубину и размах, которым я не перестаю удивляться. Так вот. Когда мой друг связался со мной, — у нас есть почтовые голуби для переписки, — он сообщил мне о Тебе. Я, правда, уже знал об этом. Он, однако, не знал о моих планах в отношении тебя, о тех, что я уже изложил.

— То есть о том, как меня продать.

Страве кашлянул, как бы извиняясь, потом у него начался приступ настоящего кашля. Отдышавшись, он продолжил:

— Итак, как я уже сказал, я обязан этому человеку. Посему, когда он попросил меня предотвратить твою поездку в Наббан, у меня не было выбора…

— Он попросил о чем? — Мириамель не могла поверить своим ушам. Неужели ей никогда не избавиться от вмешательства посторонних в ее дела?

— Он не хочет, чтобы ты ехала в Наббан. Это неподходящее время.

— Неподходящее время? Кто этот «он» и какое право…

— Он? Он хороший человек, один из немногих, к кому применимо это слово. Хоть это не мой тип людей. Что касается права… Он говорит, что речь идет о спасении твоей жизни, или, во всяком случае, свободы.

Принцесса почувствовала, что волосы прилипли ко лбу. В комнате было тепло и сыро. А этот старик с его загадками, которые так раздражают, опять улыбается, довольный, как ребенок, овладевший новым трюком.

— Вы собираетесь держать меня здесь? — медленно проговорила она. — Вы собираетесь держать меня в тюрьме, чтобы защитить мою свободу?

Граф Страве протянул руку и дернул за темный шнур, который был почти невидим на фоне портьер. Где-то наверху слабо прозвучал звонок.

— Боюсь, что это так, моя дорогая, — сказал он. — Я должен задержать тебя, пока мой друг не подаст сигнала. Долг есть долг, а услуги следует оплачивать. — За порогом послышались шаги ног, обутых в сапоги. — Это все для твоего блага, принцесса, хотя ты можешь пока этого и не знать…

— Предоставьте мне самой судить, — огрызнулась Мириамель. — Как вы могли? Разве вы не знаете, что назревает война? Что я везу важные известия герцогу Леобардису? — Она должна добраться до герцога, уговорить его помочь Джошуа. Иначе ее отец разрушит Наглимунд и безумие его никогда не кончится.

Граф усмехнулся.

— Ах, дитя мое, лошади передвигаются гораздо медленнее птиц, даже птиц, обремененных важной информацией. Видишь ли, Леобардис вместе со своей армией уже отправился на север около месяца назад. Если бы вы не пробирались так поспешно, крадучись и таясь, через селения Эрнистира, если б вы хоть с кем-нибудь поговорили, вы бы знали об этом…

Мириамель рухнула на стул, потрясенная. Граф громко постучал костяшками пальцев по столу. Дверь распахнулась, и Ленти со своими двумя помощниками, все еще в маскарадных костюмах, вошли в комнату. Ленти уже снял свою страшную маску: его мрачные глаза светились на лице, которое было розовее, но не намного живее сброшенной маски.

— Устрой их поудобнее, Ленти, — сказал Страве. — Потом запри двери и поможешь мне добраться до постели.

Пока засыпающего Кадраха поднимали из кресла, Мириамель обратилась к графу:

— Как вы могли так поступить? — горячо заговорила она. — Я всегда вспоминала вас с любовью, вас и ваш таинственный сад.

— А-а, сад, — сказал Страве. — Да, ты бы снова хотела его увидеть, не так ли? Не сердись, принцесса. Мы еще поговорим: мне многое нужно тебе сказать. Так приятно видеть тебя снова! Только подумать, что эта бледная застенчивая Илисса могла произвести на свет такое темпераментное создание!