Подумав о плохой погоде, Тиамак передернулся. Нависшее над землей ненастье, накалившее воздух, — он стал клейким, как крепкий бульон, — разразилось наконец дождем, который утопил Кванитупул в ливневом потоке, не свойственном этому времени года. Обычно спокойные, каналы стали бурными и опасными. Большинство судов стояло на якоре, сведя деловую активность процветающего порта к нулю. Буря также чуть не перекрыла путь потоку приезжих, что послужило еще одной причиной дурного настроения Чаристры.

Сегодня ливень прекратился впервые за последние несколько дней. Незадолго до этого Тиамак заполз в свою жалкую постель, и вдруг крыша перестала грохотать, наступила оглушительная тишина. Он подумал, что, возможно, это она не дает ему спать.

Снова вздрогнув, Тиамак попытался натянуть повыше одеяло, но лежавший рядом старик ухватился за него мертвой хваткой. Несмотря на преклонный возраст, полоумный оказался гораздо сильнее Тиамака, который и до своей неудачной схватки с крокодилом не мог похвастать крепким здоровьем даже среди своего низкорослого племени. Вранн перестал бороться за одеяло; Чеалио клокотал и мурлыкал от удовольствия, видя во сне какие-то былые радости. Тиамак нахмурился. И надо же было ему вообще покинуть свой дом на баньяновом дереве, в любимом знакомом болоте? Ведь в отличие от этого сырого, полного сквозняков лодочного сарая, в доме всегда было тепло.

Испустив громкий стон, он выполз из-под одеял и заставил себя встать. Ногу саднило и жгло. Этот пьяница знахарь заверил его, что примочки скоро снимут боль, но Тиамак не слишком верил подобным пьянчугам, и пока его недоверие оправдывалось. Он проковылял по грубому деревянному настилу, попытавшись не наткнуться на две перевернутые вверх дном лодки, которые занимали почти все помещение. Он старался двигаться вдоль стены, таким образом избегая эти препятствия, но перед ним внезапно возник табурет, и он сильно ударился лодыжкой здоровой ноги, так что на какое-то мгновение ему пришлось остановиться и закусить губу, потирая ногу и с трудом сдерживая стоны злости. Ну почему именно его выбрали для таких тяжких испытаний?

Когда он снова был в состоянии двигаться, он продолжал ковылять с еще большей осторожностью, так что путь до двери, казалось, займет часы. Когда он добрался до нее, то с разочарованием обнаружил, что она заперта; было ясно, что спастись от бессонной и холодной ночи ему не удастся. Когда он начал в отчаянии колотить по двери, она вдруг распахнулась и перед ним открылся пустой пирс — мутный серый прямоугольник, освещенный луной. На него обрушился поток холодного воздуха, но прежде чем он успел ухватиться за ускользающую ручку и снова захлопнуть дверь, ему что-то почудилось. Озадаченный, он: прохромал вперед. Было что-то странное в мелком легком тумане, который струился в лунном свете.

Прошло изрядно времени, прежде чем Тиамак понял, что на его вытянутую руку падают не капельки дождя, а крошечные белые снежинки. Такого он никогда раньше не видел — да и никакой вранн не мог этого видеть, — но он был начитан, а также слышал описание этого явления в годы ученичества. Уже через миг он понял значение этих белых пушинок и пара, вырывавшегося из его собственных уст и таявшего в ночном воздухе.

В разгар лета в Кванитупуле шел снег.

Мириамель лежала на кровати в темноте и плакала, пока не утомилась настолько, что уже не могла больше плакать. «Облако Эдны» качалось, стоя на якоре в гавани Винитты, а ей было безмерно и невыносимо одиноко. И не столько от предательства Кадраха: несмотря на некоторую слабость, которую она к нему питала, его истинная сущность была ей известна давно. Скорее она страдала от того, что он был единственным связующим звеном с тем, чем она была на самом деле, с ее прошлым. Теперь, казалось ей, разрублена якорная цепь, и она одна среди чуждого ей моря и чужих людей.

Дезертирство Кадраха не было для нее полной неожиданностью. Так мало добрых чувств оставалось между ними, что, видимо, только стечение обстоятельств не позволило ему сбежать раньше. Она вспомнила, как тщательно он выбирал плащ, прежде чем они покинули корабль, и поняла, что он готовился к побегу — по крайней мере, с того момента, когда их позвали в город. Вообще-то он ведь старался предупредить ее, уговаривал выслушать его «в последний раз».

Предательство монаха не было удивительным, но боль от этого не утихала. Был нанесен давно ожидаемый удар.

Дезертирство и равнодушие. Ее покинули и ею пренебрегли. Такова была нить, которая тянулась через всю ее жизнь. Мать ее умерла, отец стал холодным и безразличным, дядя Джошуа просто хотел, чтобы она ему не мешала, хотя он несомненно стал бы это отрицать. На какой-то миг ей показалось, что Диниван и его господин Ликтор смогут приютить ее, но они погибли, оставив ее без друзей. Хотя она знала, что в этом нет их вины, она все же не готова была их простить.

Никто ей не поможет. Те, что добрее, — Саймон, или тролль, или дорогой герцог Изгримнур — далеко или не имеют никакой власти. А теперь и Кадрах бросил ее.

Наверное, в ней есть что-то такое, что отталкивает от нее людей, мрачно думала Мириамель: какое-то пятно, подобное тем, что появляются на белом камне каналов Меремунда, когда отхлынет прилив, а, может быть, дело вовсе не в ней, а в душах тех, кто окружает ее, тех, что не хотят быть связанными обязательствами, тех, которые не хотят помнить о своем долге в отношении молодой женщины.

А как же Аспитис, златоволосый граф? У нее не было надежды, что он окажется более обязательным, чем остальные, но во всяком случае, он к ней небезразличен. По крайней мере она ему для чего-то нужна.

Может быть, когда все кончится и отец ее переделает мир по тому плану, который подсказывает ему его извращенная фантазия, она сможет найти себе дом где-нибудь. Ей бы хватило маленького домика у моря, она с удовольствием расстанется со своим ненужным королевским саном, как со старой змеиной кожей. Но что же делать до тех пор?

Мириамель перевернулась на другой бок и уткнулась в грубое одеяло, чувствуя, как ее постель и весь корабль покачиваются в нежных, но крепких объятиях моря. Слишком этого всего много; слишком много мыслей, слишком много вопросов. Она была совершенно обессилена. Ей хотелось только, чтобы ее обняли, защитили, чтобы время скользило мимо, пока она не проснется в более приветливом мире.

Она плакала тихо, прерывисто, безутешно, постепенно погружаясь в сон.

День пролетел. Мириамель лежала в темной каюте, то впадая в дремоту, то пробуждаясь.

Где-то наверху вахтенный просигналил закат. Никакого другого звука, кроме плеска волн или притушенного крика птиц. Корабль был почти пуст: матросы сошли на берег Винитты.

Мириамель нс, удивилась, когда дверь каюты тихонько приоткрылась, и кто-то опустился на постель возле нее.

Палец Аспитиса коснулся ее лица. Мириамель отвернулась, сожалея, что не может снова стать ребенком и жить на берегу океана, не знающего килп, океана, волн которого бури касались лишь слегка, тут же исчезая при золотистом восходе солнца.

— Моя леди… — прошептал он. — О, мне ужасно жаль. С вами плохо обошлись.

Мириамель ничего не сказала, но его голос подействовал на нее успокаивающе, как бальзам для ее беспокойных мыслей. Он снова заговорил о ее красоте, о ее доброте. В своем лихорадочном состоянии она понимала всю пустоту этих слов, но его голос был так сладок, он придавал ей уверенности, он ее успокаивал, усмирял, как норовистую лошадь. Когда он скользнул к ней под простыню, она ощутила тепло его кожи, гладкой и упругой. Она протестующе забормотала, но в ее протесте не было уверенности. В какой-то мере это было добрым жестом с его стороны.

Его губы коснулись ее шеи. Руки гладили ее властно, как бы прикасаясь к чему-то прекрасному, только ему принадлежащему. Слезы снова подступили к глазам. Исполненная одиночества, она тянулась в его объятия, не мота оставаться равнодушной к его ласкам. Часть ее существа жаждала, чтобы ее не отпускали, окружили успокоительным теплом, поместили в безопасную гавань, подобную той, в которой мягко покачивалось на якоре «Облако Эдны» — вдали от бурь, носившихся по океану; другая часть хотела вырваться на свободу и броситься навстречу опасности. В самой глубине ее таилась еще одна тень — темная тень сожаления, железными цепями прикованная к ее сердцу.

Слабый свет, просачивавшийся в дверь, бросал блики на кудри Аспитиса когда он прижимался к Мириамели. А вдруг кто-нибудь войдет? На двери нет задвижки, нет задвижки. Она сопротивлялась. Неправильно истолковав ее испуг, он снова шептал ей о ее красоте.

Каждый завиток его волос был изыскан, имел свое строение, был не похож на остальные, как одно дерево отлично от другого. Голова его казалась лесом, а тело его в темноте — далекими горами. Она легонько вскрикнула, не в силах устоять перед этим неумолимым напором.

Время незаметно исчезало во мраке, а Мириамель чувствовала, как ее куда-то уносит. Аспитис снова заговорил.

Он любит ее, любит за доброту, ум и красоту.

Его снова, как и ласки, были ей непонятны, но они успокаивали ее. Ей не нужна была лесть, но перед его силой и уверенностью она не могла устоять. Он любит ее, хоть немного, он может спрятать ее, укрыв ее тьмой, как плащом. Она затаится в чаще спасительного леса, пока в мире снова не воцарится порядок.

Корабль мерно качался в колыбели волн.

Он защитит ее от тех, кто хочет ей зла. Он никогда не покинет ее.

Она отдалась ему наконец. Была боль, но были и обещания. Мириамель на большее и не надеялась. Этот урок жизни она уже усвоила.

Переполненная новыми ощущениями, которые вызывали в ней неловкость, Мириамель тихо сидела за обеденным столом напротив Аспитиса, перекладывая еду с одного края тарелки на другой. Она не могла понять, зачем граф заставил ее сидеть с ним в этой ярко освещенной комнате. Она не понимала, куда девалась ее влюбленность.

Солдат постучал в дверь и вошел.

— Мы поймали его, господин, — сказал стражник. Радость оттого, что ему удалось исправить ранее допущенную ошибку явственно слышалась в его голосе. Мириамель напряглась.

Стражник отошел, и двое его товарищей втащили Кадраха, который буквально висел между ними. Казалось, ему трудно держать голову. Избили они его, что ли? Мириамель почувствовала острое сожаление. Она надеялась, что монах просто исчезнет, так чтобы больше никогда его не видеть. Легче было ненавидеть его, когда его не было рядом.

— Он пьян, господин Аспитис, — сказал стражник. — В стельку. Мы его разыскали в «Крылатом Угре» на восточной пристани. Он уже купил себе билет на торговое судно, но как дурак надрался и проворонил его.

Кадрах поднял невидящие глаза, лицо его обмякло от отчаяния. Даже через стол Мириамель могла уловить запах вина.

— Д'лж'н был отыграться. Мог бы. — Он качнул головой. — Может, и нет. Не везет. Вода поднимается…

Аспитис поднялся и обошел вокруг стола. Он протянул руку и ухватил монаха за подбородок, зажав его сильной рукой. Он заставил Кадраха поднять лицо, пока их глаза не встретились.

Граф повернулся к Мириамели.

— Он и раньше так делал, леди Мария?

Мириамель беспомощно кивнула. Ей так не хотелось участвовать в этом.

— Бывало.

Аспитис снова обратился к монаху.

— Какой странный человек! Почему бы ему просто не покинуть службу у вашего отца, вместо того чтобы убегать так по-воровски? — Граф обернулся к своему слуге. — Ты уверен, что ничего не пропало?

Тот потряс головой.

— Ничего, мой лорд.

Кадрах попытался освободиться от хватки Аспитиса.

— У м'ня свое золото. Ничего не украл. Нужно бежать… — Его глаза неуверенно задержались на Мириамели. — Опасная буря… погибнем. Опасность.

Граф Эдны отпустил подбородок монаха и вытер руку о скатерть.

— Боится бури? Я знал, что он плохо переносит качку, но все равно… очень странно. Если бы он был моим вассалом, спина его здорово пострадала бьют такой проделки. Мы никак не можем поощрять его за то, что он посмел покинуть свою подопечную. Он больше не будет делить с вами каюту, прелестная Мария. — Улыбка графа была натянуто ободряющей. — Может быть он вообще потерял рассудок или у него разыгралось воображение от вина. Он говорит об опасности, но сам и является ее источником, насколько я вижу. Он будет сидеть взаперти на «Облаке Эдны», пока я не возвращу вас в Наббан, тогда мы вручим его Матери Церкви для дисциплинарных мер…

— Взаперти? — спросила Мириамель. — Но это не…

— Я не могу оставить его на свободе, чтобы он вам досаждал, приставая к вам, моя леди. — Граф обернулся к стражникам. — Трюм вполне Подойдет ему. Дайте ему воды и хлеба и наденьте колодки на ноги.

— О нет! — Мириамель пришла в ужас. Как бы ни презирала она монаха за его трусливое предательство, мысль о том, что на живое существо наденут цепь и бросят его в темный трюм.

— Прошу вас, леди, — голос Аспитиса был мягок и тверд одновременно. — Я должен соблюдать порядок на собственном суде. Я предоставил вам убежище и этому человеку вместе с вами. Он был вашим опекуном. Он обманул ваше доверие. Я до сих пор не уверен, что он у меня ничего не украл или что он не пытался продать здесь в Винитте какие-нибудь сведения о моей тайной миссии. Боюсь, что вам придется предоставить подобные мужские дела мне, милая Мария. — Он махнул рукой, двое стражников вывели спотыкающегося Кадраха.

Мириамель почувствовала, как на глаза ее навернулись слезы. Они покатились по щекам, и она резко вскочила со стула.

— Простите меня, граф Аспитис, — пробормотала она, пробираясь к двери вдоль стола. — Мне хочется прилечь.

Он поймал ее, прежде чем она ухватилась за ручку. Он схватил ее за локоть и повернул к себе. Она сразу ощутила жар его тела. Мириамель отвернулась, сознавая, как глупо она должна выглядеть с покрасневшими глазами и мокрыми щеками. — Прошу вас, мой лорд. Отпустите монаха.

— Я понимаю, что вы в растерянности, прелестная Мария, — мягко сказал Аспитис. — Не бойтесь. Я обещаю, что со мной вы будете в полной безопасности.

Она почувствовала, что уступает, становится податливой. Силы, казалось, покидают ее. Ей так надоело прятаться и убегать. Ей просто хотелось, чтобы кто-нибудь обнял ее, прогнал все…

Мириамель вздрогнула и отстранилась.

— Нет. Так нельзя. Нельзя! Если ты его не отпустишь, я не останусь на этом корабле! — она вырвалась за дверь, спотыкаясь и не видя дороги.

Аспитис нагнал ее у трапа, ведущего на палубу. Морская стражница Ган Итаи тихонько напевала в темноте наверху.

— Вы расстроены, леди, — сказал он. — Вам следует лечь, как вы сами сказали.

Она сопротивлялась, но его хватка была тверда.

— Я требую, чтобы ты меня отпустил! Я не хочу здесь дольше оставаться. Я сойду на берег и сама найду способ уехать из Винитты.

— Нет, леди, не выйдет. Она задохнулась от злости.

— Отпусти меня! Мне больно!

Где-то наверху песня Ган Итаи, кажется, приостановилась.

Аспитис наклонился к ней. Лицо его было очень близко.

— Мне кажется, мы кое-что должны прояснить. — Он коротко рассмеялся. — В сущности, нам о многом надо поговорить — попозже. Ты сейчас пройдешь в свою каюту. Я закончу ужин и приду туда.:

— Не пойду.

— Пойдешь.

Он сказал это с такой уверенностью, что гневный ответ застрял у нее в горле от страха. Аспитис притянул ее к себе, затем повернул и заставил пойти по коридору.

Песнь морской стражницы смолкла. Потом началась снова, то усиливаясь, то замирая. Ган Итаи взывала к ночи и тихому морю.