Глава 2. МАСКИ И ТЕНИ

Огонь подпрыгивал и плевался, когда снежинки залетали в костер, чтобы тут же обратиться в пар. На деревьях вокруг все еще играли оранжевые отблески, хотя костер догорел почти дотла. За хрупким барьером, который воздвиг огонь, терпеливо ждали туман, холод и тьма.

Деорнот протянул руки к костру и старался не обращать внимания на живое присутствие Альдхортского леса: переплетенные над головой ветви заслоняли звезды, окутанные туманом стволы мерно раскачивались на холодном неутихающем ветру. Джошуа сидел напротив, отвернувшись от огня и устремив взор в недружелюбную темень. Узкое лицо принца, раскрасневшееся от жара костра, выражало безмолвную муку. Сердце Деорнота сочувствовало принцу, но ему было мучительно видеть выражение страдания. Он отвернулся, разминая онемевшие от холода пальцы, как будто мог таким образом разогнать печаль, свою, своего повелителя и всего их жалкого, обездоленного племени.

Кто-то застонал неподалеку, но Деорнот не поднял глаз. Многие страдали, а некоторые, например, маленькая служанка с ужасной раной на горле или Хельмфест, один из людей лорда-констебля, искусанный этими ужасными тварями, вряд ли доживут до утра.

Их беды не кончились, когда они спаслись из разоренного замка в Наглимунде. И уже когда отряд принца пробирался через последние разбитые ступени Перехода, преследование продолжалось. Буквально в нескольких ярдах от Альхорта земля вокруг закипела, и коварная ночь вдруг наполнилась щебечущими криками.

Повсюду были землекопы, буккены, как называл их юный Изорн. Он продолжал истерически выкрикивать это слово, орудуя мечом. Несмотря на испуг, сын герцога убил многих из них, но и сам получил дюжину мелких ран, нанесенных острыми зубами землекопов и их примитивными зазубренными ножами. Это была еще она причина для беспокойства: малейшая ранка грозила воспалиться.

Деорнота передернуло. Эти мелкие твари вцепились и ему в руку, как крысы. Задыхаясь от омерзения, он чуть не отрубил себе руку, пытаясь сбросить этих мелких чирикающих чудовищ. Даже сейчас он содрогнулся от одного воспоминания.

Отряду Джошуа все-таки удалось вырваться из окружения и пробиться к лесу. Как ни странно, эти мрачные деревья оказались своего рода преградой, обеспечившей им убежище, полчища землекопов, все еще слишком многочисленные, не последовали за ними.

Нет ли в этом лесу какой-то власти, которая их остановила? — подумал Деорнот. Или, скорее, не живет ли здесь кто-нибудь пострашнее их?

Спасаясь, они оставили позади пять растерзанных тел, некогда бывших людьми. Выживших членов отряда оставалось около дюжины, а судя по затрудненному дыханию Хельмфеста — закутанный в плащ, он лежал у костра, — их скоро будет еще меньше.

Леди Воршева стирает кровь с его мертвенно-бледного лица. Взгляд у нее отрешенный, как у того сумасшедшего, которого Деорнот видел однажды на площади в Наглимунде. Он часами переливал воду из одной плошки в другую, не проливая ни капли. Ухаживать за этим полуживым — такое же бессмысленное занятие. Деорнот был в этом уверен, то же можно было прочесть и в темных глазах леди Воршевы.

Принц Джошуа обращал на леди Воршеву не больше внимания, чем на остальных членов своего отряда. Несмотря на ужас и крайнюю усталость, которые она делила с остальными спутниками, было ясно, что ее злит его невнимание. Деорнот давно наблюдал за их бурным романом, но так и не мог решить, как к ней относиться: иногда эта женщина раздражала его, потому что мешала принцу выполнять его обязанности; иногда он испытывал к ней невольную жалость, так как ее страстный темперамент превосходил ее терпение. Джошуа мог быть иногда безумно медлительным и педантичным и даже в лучшие моменты имел склонность к меланхолии. Деорнот понимал, что жизнь с таким человеком для женщины, даже любящей, тяжела.

Старый шут Таузер и арфист Сангфугол вели вялую беседу. Недалеко от них валялся опустошенный бурдюк шута. Таузер один опорожнил бурдюк в несколько глотков, чем вызвал резкие замечания товарищей. Пока он пил, его слезящиеся глаза сердито моргали, как у петуха, грозящего чужаку, переступившему порог курятника.

Единственными людьми, занятыми полезным делом, были герцогиня Гутрун, жена Изгримнура, и отец Стренгьярд, архивариус из Наглимунда. Гутрун разрезала свою парчовую юбку спереди и сзади и, сшивая половинки, делала себе подобие брюк, чтобы легче пробираться через густые заросли Альдхорта. Стренгьярд, признав разумность этой идеи, резал перед своей сутаны затупившимся ножом Деорнота.

Охваченный мрачными мыслями риммерсман Айнскалдир сидел возле отца Стренгьярда; между ними лежала тихая фигура, темная в свете костра. Это была маленькая служанка, Деорнот не помнил ее имени. Она бежала вместе с ними и тихо плакала всю дорогу вверх и вниз по Переходу.

То есть плакала, пока ее не догнали землекопы. Они вцепились ей в горло, как терьеры в кабана, и не отпускали, даже когда ее спасители обрубали их тела. Она лежала очень тихо, робко цепляясь за жизнь.

Деорнот почувствовал, как в нем нарастает волна ужаса. Милостивый Узирис, чем мы заслужили такую страшную расплату? В каком чудовищном грехе повинны, чтобы быть наказанными разорением Наглимунда?

Он пытался подавить панику, которая, он знал, читалась на его лице, затем огляделся. Слава Узирису: никто не наблюдал за ним, никто не видел его позорного страха. Конечно, не пристало так себя вести. Деорнот рыцарь, и он гордился тем, что принц возложил руку на его голову и принял его присягу. Он жаждал испытать опасность в честном бою, но с представителями рода человеческого, а не с крохотными визжащими землекопами или норнами с их каменными лицами и цветом кожи, напоминающим вареное рыбье мясо, с теми, что разрушили замок Джошуа. Разве можно сражаться с существами из детских сказок?

Должно быть, пришел Судный день. Это единственное объяснение. Те, с кем они сражались, были живыми существами, ведь их раны кровоточили, и они умирали. А способны ли на это демоны? И все-таки это силы зла. Похоже, и правда настают последние дни.

Как ни странно, эта мысль приободрила Деорнота. Разве не в том истинное призвание рыцаря, чтобы хранить повелителя своего и землю свою от врагов духовных, равно как и телесных? Разве не это говорил монах, когда Деорнот готовился к посвящению? Он заставил мысли вернуться в положенное русло. Он всегда гордился своим спокойствием, умением не поддаваться гневу, именно поэтому он чувствовал себя уверенно в присутствии сдержанного принца. Как иначе смог бы он вести за собой людей? Только личным примером.

Подумав о Джошуа, Деорнот украдкой взглянул на него и снова ощутил приступ тревоги. Казалось, броня терпения принца дает трещину под напором сил, справиться с которыми не дано человеку. Пока преданный рыцарь смотрел на сюзерена, губы принца безмолвно двигались — он разговаривал сам с собой, вглядываясь в шумящую от ветра темень: лоб его был сосредоточенно наморщен. Зрелище невыносимое.

— Принц Джошуа, — тихо окликнул его Деорнот. Принц закончил свою безмолвную речь, но не взглянул на юного рыцаря. Деорнот сделал еще одну попытку:

— Джошуа?

— Да, Деорнот? — отозвался он наконец.

— Мой лорд, — начал рыцарь и понял, что сказать нечего. — Господин мой, добрый мой господин…

Деорнот прикусил нижнюю губу, надеясь, что вдохновение осенит его усталую голову, как вдруг Джошуа выпрямился, глаза, бесцельно блуждавшие за минуту до этого, впились в темноту за освещенными костром деревьями.

— Что там? — спросил Деорнот встревоженно.

Изорн, дремавший позади него, поднял голову, невнятно отозвавшись на голос друга. Деорнот потянулся за мечом, привстал и вынул его из ножен.

— Тише, — приподнял руку Джошуа.

Лагерь замер в ужасе. Прошло несколько томительных секунд, и остальные тоже услышали: какое-то существо неуклюже пробиралось сквозь чащу за пределами освещенного круга.

— Эти чудовища! — голос Воршевы из шепота перешел в дрожащий крик. Джошуа повернулся, крепко ухватил ее за руку и резко тряхнул.

— Тише, Бога ради!

Треск ломающихся ветвей приближался. Изорн и другие воины были уже на ногах, руки на рукоятках мечей. Остальные беззвучно плакали или молились.

Джошуа прошипел:

— Ни один обитатель леса не станет делать столько шума… — Скрыть беспокойства ему не удалось. Он вытянул Найдл из ножен. — Это двуногое…

— Помогите… — донесся голос из темноты.

Ночь, казалось, сгустилась еще больше, как будто чернота ее была готова накрыть их и стереть с лица земли вместе с их жалким костром.

Через мгновение какое-то существо прорвалось сквозь кольцо деревьев и вскинуло руки, чтобы защитить глаза от света.

— Господи, спаси нас, Господи, спаси! — хрипло воскликнул Таузер.

— Смотрите, человек, — ахнул Изорн. — Эйдон, он весь в крови!

Раненый сделал еще два шага, затем, качаясь, упал на колени, и стало видно, что лицо его почти почернело от запекшейся крови, невидящие глаза остановились на испуганных людях.

— Помогите, — простонал он снова. Голос был медленным и густым. Слова, произносимые на вестерлинге, было трудно разобрать.

— Что это за безумие, моя леди? — закричал Таузер, как малое дитя, дергая за рукав герцогиню Гутрун. — Скажите мне, что за проклятие обрушилось на нас?

— Мне кажется, я знаю этого человека! — воскликнул Деорнот. Сковывавший его ужас исчез, он подскочил к пришельцу и подтащил его за локоть ближе к костру. Одежда его превратилась в лохмотья, с почерневшего кожаного воротника свисали гроздья перекрученных колец — остатки кольчуги. — Это копьеносец, который был в охране, — сказал Деорнот принцу, — когда вы встречались с братом в палатке под стенами.

Принц медленно кивнул. Взгляд его был напряжен, выражение лица сразу стало непроницаемым.

— Острейл… — пробормотал Джошуа. — Ведь так его звали?

Принц на несколько мгновений задержал взгляд на окровавленном молодом воине, глаза его наполнились слезами, и он отвернулся.

— Возьми, бедный, несчастный человек, вот… — Отец Стренгьярд протянул ему бурдюк с водой. Ее у них было едва ли больше, чем вина, но никто не промолвил ни слова. Вода, поднесенная ко рту раненого, вылилась, стекая по подбородку. Казалось, он был не в силах глотать.

— Это землекопы, — сказал Деорнот. — Я уверен. Я видел, как они схватили его в Наглимунде. — Он чувствовал, как дрожало под его рукой плечо копьеносца, слышал, как со свистом вырывается его дыхание. — Эйдон, как же тебе досталось!

Острейл поднял на него глаза. В неясном свете они казались желтыми и остекленевшими. Рот на лице, покрытом коркой засохшей крови, снова раскрылся:

— Помогите… — говорил он болезненно медленно, как будто с усилием поднимал каждое тяжелое слово из горла в рот, чтобы затем выпустить его наружу. — Больно… — просипел он. — Там пустота.

— Бог мой, что же можно для него сделать? — простонал Изорн. — Нам всем больно.

Рот Острейла раскрылся, слепые глаза смотрели вверх.

— Можно перевязать его раны. — Гутрун, мать Изорна, постепенно обретала прежнее достоинство. — Можно дать ему плащ. Если он доживет до утра, мы сможем сделать больше.

Джошуа повернулся, чтобы снова взглянуть на молодого копьеносца.

— Герцогиня права, как всегда. Отец Стренгьярд, постарайтесь найти ему плащ. Может быть, у кого-нибудь из менее пострадавших…

— Ну нет! — прорычал Айнскалдир. — Мне это не по нраву!

Собравшиеся растерянно замолчали.

— Не может быть, чтоб ты пожалел… — начало было Деорнот, но у него перехватило дыхание: бородатый риммерсман прыгнул мимо него, схватил Острейла за плечи и бросил его на землю. Он встал коленями на грудь копьеносца, приставив невесть откуда взявшийся нож к его окровавленной шее.

— Айнскалдир! — Лицо Джошуа побледнело. — Ты с ума сошел?

Риммерсман глянул через плечо со странной ухмылкой на бородатом лице.

— Это не настоящий человек! Мне все равно, где вы его раньше видели!

Деорнот попытался удержать Айнскалдира, но едва успел отдернуть руку, когда нож риммерсмана промелькнул у самых его пальцев.

— Безумцы! Смотрите! — Айнскалдир указал рукояткой на огонь.

Голая ступня Острейла лежала прямо на раскаленных углях у края кострища. Нога уже почернела и дымилась, однако он лежал почти спокойно, лишь легкие с трудом качали воздух.

На миг воцарилась тишина. Удушливый, до костей пронизывающий туман опускался на поляну: ощущение пугающе странное и в то же время неотвратимое, как кошмар. Спасшись из руин Наглимунда, они оказались в краю безумия, откуда нет пути.

— Может быть, его раны… — начал Изорн.

— Идиот! Он же не чувствует огня, — огрызнулся Айнскалдир. — А на горле у него рана, от которой любой давно бы умер. Смотри! — Он откинул назад голову Острейла так, чтобы все могли увидеть рваные края раны, которая шла от уха до уха. Отец Стренгьярд наклонился пониже и, застонав, отдернул голову.

— Теперь рассказывайте, что он не привидение… — продолжал риммерсман, когда его чуть не сбросило на землю внезапно забившееся в конвульсиях тело копьеносца. — Держите его! — закричал он, пытаясь уберечь лицо от головы Острейла: она моталась из стороны в сторону, клацая зубами.

Деорнот ухватил одну тонкую руку, твердую и холодную, как камень, но неприятно гибкую. Изорн, Стренгьярд и Джошуа также пытались прижать к земле извивающуюся, взбрыкивающую фигуру. Полутьма наполнилась отчаянными ругательствами. Когда Сангфуголу удалось обеими руками ухватить ногу, тело на миг замерло, но Деорнот чувствовал, как подрагивают мускулы под кожей, сжимаясь и разжимаясь, готовясь к очередной попытке. Воздух со свистом вырывался из идиотски разинутого рта.

Голова Острейла приподнялась, почерневшее лицо повернулось к каждому из них по очереди. Затем с ужасающей быстротой глаза, устремленные на них, почернели и запали. Еще через мгновение колеблющееся алое пламя вспыхнуло в его полом нутре и затрудненное дыхание прекратилось. Кто-то пронзительно вскрикнул, и звук тут же погас, как бы захлебнувшись тишиной.

У всех, кто был в лагере, появилось такое чувство, будто их схватила липкая, беспощадная рука неведомого титана. Первобытный страх и отвращение окутали их, когда пленник заговорил.

— Ну что ж, — в голосе его не осталось ничего человеческого, он отдавал страшным ледяным отзвуком пустоты, слова звучали глухо и напоминали черный, не знающий преград ветер. — Так было бы гораздо легче… но теперь быстрая смерть, приходящая во сне, не станет вашим уделом.

Сердце Деорнота колотилось, как у пойманного зайца, стучало так, словно хотело выскочить из груди. Он чувствовал, как силы покидают его, хотя он все еще удерживал тело, когда-то бывшее Острейлом сыном Фирсфрама. Сквозь рваную рубашку он осязал могильный холод, хотя тело дрожало мелкой дрожью.

— Кто ты? — спросил Джошуа, пытаясь сохранять спокойствие. — И что сделал ты с этим несчастным?

Существо хихикнуло, почти приятно, если не считать непостижимой пустоты этих звуков.

— С ним я ничего не сделал. Он уже был мертв или почти мертв — не составляет труда найти мертвецов в твоем свободном княжестве, князь руин.

Чьи-то ногти впились в руку Деорнота, но он не смог отвести глаз от искаженного лица, как от пламени свечи в конце темного тоннеля.

— Кто ты? — снова потребовал ответа Джошуа.

— Я один из хозяев твоего замка… и вестник твоей неминуемой кончины, — сказало существо с ядовитой серьезностью. — Я не обязан отвечать на вопросы смертных. Если бы не зоркость этого бородатого, все ваши глотки были бы тихо перерезаны в ночи, быстро и без хлопот. Когда ваши души с жалобным визгом отправятся, наконец, в бесконечное пространство между мирами, откуда мы сумели выбраться, это будет наша заслуга. Мы — Красная Рука, рыцари Короля Бурь, а ему принадлежит все!

Из разрезанной глотки вырвалось шипение, тело вдруг сложилось, как дверная петля, извиваясь с безумной силой ошпаренной змеи. Деорнот почувствовал, как его хватка ослабевает. Угли костра рассыпались искрами. Где-то рядом он слышал рыдания Воршевы, Ночь наполнилась испуганными криками. Он стал соскальзывать с поверженного тела, на него обрушился сброшенный Изорн. С криками ужаса окружающих сливалась его собственная отчаянная мольба о придании сил…

Вдруг конвульсии ослабли. Тело продолжало метаться из стороны в сторону, как умирающий угорь, а затем замерло.

— Что?.. — смог, наконец, Деорнот выдавить из себя. Айнскалдир, задыхаясь, указал локтем на землю, все еще крепко держа неподвижное тело. Отрубленная острым ножом Айнскалдира, голова Острейла откатилась на расстояние вытянутой руки, почти невидимая за костром. Пока собравшиеся смотрели на нее, мертвые губы раздвинулись в безобразной ухмылке. Алое пламя погасло, глазницы опустели. Еле слышный шелест, похожий на шепот, вырвался из мертвеющего рта с последним вздохом.

— Не спастись… Норны найдут… Нет…

И молчание.

— Клянусь архангелом… — охрипший от ужаса шут Таузер нарушил тишину.

Джошуа судорожно вздохнул.

— Мы должны похоронить жертву демона по эйдонитскому обычаю, — голос принца был тверд, но это явно стоило ему героических усилий. Он оглянулся на Воршеву, глаза которой были расширены от пережитого ужаса, а рот приоткрыт. — А потом нужно бежать. Они всерьез взялись преследовать нас. — Джошуа повернулся и встретил пристальный взгляд Деорнота. — Похороните по-эйдонитски, — повторил он.

— Сперва, — сказал Айнскалдир, прерывисто дыша и вытирая кровь, сочившуюся из длинной царапины на лице, — я отрублю еще руки и ноге.

Он склонился над трупом, подняв топорик. Остальные отвернулись.

Лесная ночь все плотнее окутывала их.

Старик Гелгиат медленно брел по мокрой ныряющей палубе своего корабля к двум закутанным фигурам, прижавшимся к поручням правого борта. Они повернулись при его приближении, но не бросили поручня.

— Проклятая, мерзкая погода! — закричал капитан, перекрывая вой ветра. Закутанные фигуры хранили молчание. — Но сегодня мои люди будут спать на нормальных кроватях на Большом Зеленом острове, — добавил он в своей задушевно-громогласной манере. Его сильный эрнистирийский голос позволял перекричать даже хлопание и скрип снастей. — Погодка-то как раз для потопления.

Более мощная из двух фигур сбросила капюшон, прищурилась от хлещущего в лицо дождя:

— Мы что, в опасности? — прокричал брат Кадрах.

Гелгиат засмеялся, отчего загорелое лицо его сморщилось. Ветер заглушил его смешок:

— Только если задумаете искупаться. Мы уже рядом с проходом в гавань Анзис Пелиппе.

Кадрах повернулся, вглядываясь в бурный сумрак, окружающий корабль плотной стеной дождя и тумана.

— Мы уже почти прибыли? — закричал он, обернувшись. Капитан поднял скрюченный палец, чтобы указать на более темное пятно по носу справа:

— Вот то черное пятно — гора Пирруин или, как ее иногда называют. Башня Страве. Мы войдем в гавань еще до полной темноты, если только ветры не сыграют с нами злой шутки. Проклятая небом погода для ювена.

Товарищ Кадраха, ростом поменьше, бегло взглянул на темный силуэт Пирруина и снова опустил голову.

— Так или иначе, отец мой, — стараясь перекричать стихию, сообщил Гелгиат, — мы пристанем сегодня и пробудем в порту два дня. Вы, как я полагаю, нас покинете, вы же заплатили только досюда. Может, сойдем на берег и выпьем чего-нибудь, если вера позволяет? — Капитан усмехнулся: всем известно, что эйдонитским монахам не чуждо удовольствие, доставляемое крепкими напитками.

Брат Кадрах задержал взгляд на вздымавшихся парусах, а потом взглянул несколько холодно и странно на моряка. Круглое лицо его сморщилось в улыбке.

— Спасибо капитан, но нет: мы с юношей побудем на палубе немного, после того как пришвартуемся. Нам предстоим долгий путь до аббатства и почти все время в гору. — Спутник Кадраха многозначительно подергал его за рукав, но монах не обратил на это внимания.

Гелгиат пожал плечами, натянул поглубже свою бесформенную зюйдвестку.

— Как знаете, преподобный. Вы заплатили за проезд и поработали на борту, хотя я бы сказал, ваш парень работал больше. Можете сойти, когда сочтете нужным, конечно, до того, как мы отчалим на Краннир. — Он повернулся, махнув своей узловатой рукой, и отправился назад по скользким доскам палубы, прокричав: — Но если парню худо, ему бы спуститься вниз.

— Мы вышли подышать! — закричал ему вслед Кадрах. — Скорее всего, мы сойдем на берег завтра. Спасибо, добрый капитан!

Когда старик Гелгиат поковылял прочь и растаял в дымке дождя, спутник Кадраха обернулся к монаху.

— Почему это мы останемся на борту? — потребовала объяснений Мириамель. Ее хорошенькое личико ясно выражало гнев. — Я не хочу задерживаться на корабле! Важен каждый час! — Дождь просочился даже через ее плотный капюшон, волосы, выкрашенные в черный цвет, прилипли ко лбу мокрыми прядями.

— Молчите, моя леди, тише, — на этот раз улыбка брата Кадраха казалась более искренней. — Конечно, мы сойдем на берег почти сразу же, как пристанем, не беспокойтесь.

Мириамель разозлилась:

— Зачем же ты сказал ему?..

— Потому что моряки болтливы, и, готов поклясться, ни один из них не может быть болтливее и громогласнее нашего капитана. И никакие силы небесные не в силах заткнуть ему рот. И даже если дать ему денег, чтобы молчал, он напьется на них и станет болтать еще больше. А так, если мы кого-то интересуем, они будут думать, что мы все еще на борту. Тем временем мы тихонько сойдем в Анзис Пелиппе.

— А-а. — Мириамель молча поразмыслила минуту. Она опять недооценила монаха. Кадрах оставался трезвым весь путь от Абенгейта, и неудивительно, ведь он плохо переносил качку. Но за этим пухлым лицом скрывался проницательный ум. Ей снова, уже не в первый раз, а возможно и не в последний, захотелось узнать, что у Кадраха на уме.

— Прости, — сказала, она. — Это хорошая мысль. Ты и вправду считаешь, что кто-то нас разыскивает?

— Глупо было бы полагать иначе, моя леди, — монах взял ее за локоть и повел назад, к тесному помещению на нижней палубе.

Когда она, наконец, увидела Пирруин, он показался ей огромным кораблем, возникшим из бурных глубин океана и неотвратимо надвигающимся на их маленькое суденышко. Сначала он был лишь темной массой впереди, но как только исчез покров тумана, прятавшего остров, город навис над ними, как нос мощного корабля.

Тысячи огней, маленьких, как светлячки, засияли сквозь туман, и скала засверкала в ночи. По мере того как грузовое судно Гелгиата пробиралось по фарватеру, остров продолжал подниматься над ними, а его гористая оконечность темным клином врезалась в небо.

Кадрах предпочел остаться внизу. Мириамель это устраивало. Она стояла у поручня, слушая, как перекликаются и смеются матросы, убирая снасти. Иногда голоса заводили песню, которая тут же обрывалась проклятиями или смехом.

Здесь, в гавани, ветер был тише. Мириамель почувствовала, как неожиданное тепло разливается по спине и шее, и узнала это ощущение: она была счастлива. Она была свободна и могла идти, куда хочет, а такого не бывало никогда на ее памяти.

Она ни разу с самого детства не бывала на Пирруине, но в ней росло такое чувство, как будто она вернулась домой. Мать ее Илисса привозила ее сюда, когда Мириамель была еще совсем ребенком. Они навещали сестру Илиссы герцогиню Нессаланту в Наббане и остановились в Анзис Пелиппе, чтобы отдать визит вежливости графу Страве… Мириамель плохо помнила визит: она была слишком мала — запомнила только доброго старого господина, угостившего ее мандарином, и сад с мощеными дорожками за высокой стеной. Мириамель гонялась за прекрасной длиннохвостой птицей, пока ее мать пила вино, смеялась и разговаривала с другими взрослыми.