Ситхи теперь совершенно исчезли с лица земли, насколько было известно большинству людей, а многих это вообще не интересовало. Некоторым эрнистирийцам было известно другое. Прошли века с тех пор как светловолосые покинули свой замок Асу'а, оставив последний из Девяти городов, доступных смертным. Большинство смертных совершенно забыли о ситхи и представляли их лишь по искаженным изображениям в старых сказках. Но среди эрнистирийцев, приветливых, но скрытных, были люди, которые смотрели на темные дыры в Грианспогских горах и помнили.

Эолер не слишком любил пещеры. Детство он провел в долинах, на лугах западного Эрнистира при слиянии рек Иннискрик и Куимн. Он правил этой территорией, будучи графом Над Муллаха; потом, на службе короля Ллута Уб-Лутина, он объездил все великие города и дворы Светлого Арда, заботясь о нуждах Эрнистира под небесами разных стран и при свете бесчисленных ламп.

Таким образом, хоть никто не ставил под сомнение его отвагу, а его клятва королю Лугу подразумевала, что он должен последовать за его дочерью Мегвин в самое пекло, если потребуется, ему не нравилось оказаться вместе со своим народом в глубинах Грианспога.

— Да укусит меня Багба! — выругался Эолер. Капля горячей смолы упала на его рукав и сквозь тонкую ткань обожгла руку. Факел вот-вот погаснет. Он на миг задумался о риске остаться без света в незнакомом темном тоннеле глубоко во чреве горы и снова тихо выругался. Если бы он не был таким суетливым болваном, он не забыл бы принести с собой кремни. Эолер не любил подобных ошибок. Несколько таких ошибок — и везению конец.

Загасив тлеющий рукав, он снова занялся изучением разветвлявшегося тоннеля, вглядываясь в землю и безнадежно пытаясь обнаружить хоть какой-то намек, куда идти. Ничего не найдя, он зашипел от негодования.

— Мегвин! — позвал он и услышал, как голос уносится во тьму, отдаваясь эхом в тоннелях… — Моя леди, где вы?

Эхо замерло. Эолер стоял в тишине с угасающим факелом и не знал, что предпринять.

Было неприятно убедиться, что Мегвин знает дорогу в этом подземном лабиринте гораздо лучше, чем он, посему его озабоченность, возможно, неуместна. Конечно, ни медведей, ни других зверей, живущих так глубоко, здесь нет, иначе они бы уже дали знать о себе. Потрепанные остатки жителей Эрнисадарка провели в недрах горы уже две недели, соорудив новый дом для лишенных крова в самом костяке земли. Но здесь следовало бояться не только диких зверей — Эолера не покидало чувство опасности. На вершинах гор видели странных существ, и были случаи таинственных смертей или исчезновений людей задолго до прихода армии Скали из Кальдскрика, явившегося по поручению короля Элиаса для усмирения непокорных эрнистирийцев.

Здесь могли поджидать и другие, гораздо более прозаические опасности: Мегвин могла упасть и сломать ногу или свалиться в подземную реку или озеро. Она могла переоценить свою способность ориентироваться в пещерах, заблудиться в потемках и умереть с голода.

Ничего не оставалось, как идти вперед. Он пройдет немного, но повернет, когда половина его факелов сгорит. Таким образом, прежде чем его настигнет тьма, он окажется в пределах слышимости от пещеры, в которой размещаются изгнанники-эрнистирийцы.

Эолер зажег новый факел остатком старого и использовал дымящиеся головни, чтобы сделать отметку на стене у развилки руническими знаками, изображающими подпись Над Муллаха. После минутного раздумья он выбрал более широкий из двух ходов и направился вперед.

Этот тоннель, как и только что покинутый им, был частью забоев, которыми была изрыта гора. Здесь тоннель прямо врезался в твердую породу. Вмиг ему представился тот гигантский труд, который, очевидно, потребовался для выполнения работы. Поперечные балки, поддерживающие его, были размером со стволы крупнейших деревьев! Эолер поневоле восхитился тщательной и одновременно героической работой исчезнувших мастеров-предков его и Мегвин, которые пробурили путь через самое тело земли, чтобы вынести на свет прекрасные вещи.

Старый тоннель шел наклонно вниз. Качающийся факел освещал странные неясные значки, выцарапанные на стенах. Тоннели эти были давно покинуты, но в них сохранилась атмосфера ожидания, будто они надеются на чье-то непременное возвращение. Звук шагов Эолера казался громким, как сердцебиение божества, что навело графа Над Муллаха на мысли о Черном Куаме, хозяине темных мест. Этот бог земли вдруг показался вполне реальным и таящимся рядом, здесь, куда солнце не проникало с самого рождения времени.

Замедлив ход, чтобы разглядеть вырезанные рисунки, Эолер внезапно понял, что это неуклюжие изображения охотничьих собак. Он кивнул, разобравшись в этом. Старик Краобан как-то сказал ему, что рудокопы раньше называли Черного Куама Земляной собакой и оставляли ему приношения в самых дальних тоннелях, чтобы он берег их от обвалов или дурного воздуха. Эти рисунки изображали Куама в окружении рун, передающих имена рудокопов — символы, просящие снисхождения бога. Другие приношения умоляли о помощи слуг Куама, глубинных дворров — сверхъестественных существ, которые, как предполагалось, оказывают услуги и наводят на богатые жилы.

Эолер взял погасший факел и снова написал свои инициалы под собакой с круглыми глазами.

Господин Куам, подумал он, если вы все еще господствуете в этих тоннелях, выведите Мегвин и наш народ в безопасное место. Нам очень, очень тяжело.

Мегвин. Мысль о ней была тревожной. Неужели она совсем не думает об ответственности, лежащей на ней? Ее отец и брат погибли. Жена покойного короля Инавен немногим старше самой Мегвин и гораздо менее дееспособна. Наследие Ллута в руках принцессы — и что же она с ним делает?

Эолер не так уж и возражал против ухода глубже в пещеры: лето не спасло ни от холода, ни от армии Скали, а склоны Грианспогских гор — не то место, где можно пережить то либо другое. Эрнистирийцы, которым удалось выжить в войне, были разбросаны по самым глухим местам Эрнистира и Фростмарша, но значительная часть жителей находилась здесь, вместе с остатками королевского дома. Воистину, это было то место, где королевство могло выстоять или пасть: пора было превратить его в постоянное и защищенное пристанище.

Что вызывало тревогу Эолера, так это стремление Мегвин зарыться глубже в землю, уйти в глубинные недра горы. После того, как перенос лагеря был закончен, Мегвин на целые дни уходила, не говоря им зачем, пропадая часами в отдаленных неизведанных пещерах, возвращаясь к ночи с грязными лицом и руками и со странным выражением в глазах, похожим на безумие, Старик Краобан и другие просили ее не ходить, но Мегвин выпрямлялась и холодно указывала на их неправомочность учинять допрос дочери Ллута. Если она понадобится, чтобы вести народ на защиту своего нового очага, или ухаживать за ранеными, или принимать решения в политике, она будет на месте. Остальным временем она может распоряжаться по своему усмотрению.

Заботясь о ее безопасности, Эолер также спросил ее, куда она уходит, и пытался внушить ей, чтобы она не бродила одна в глубинах горы без сопровождающих. Мегвин, нисколько не тронутая, только таинственно сослалась на «помощь богов» и на то, что «тоннели ведут назад к тем дням, когда еще жили мирные», как бы давая понять, что такие слабоумные идиоты, как граф Йад Муллаха, не должны интересоваться тем, что им не дано понять.

Эолеру казалось, что она теряет рассудок. Он боялся за нее, за свои народ и за себя тоже. Граф следил за ее постепенной деградацией. Смерть Ллута и предательское убийство ее брата Гвитина что-то надломили в ней, но рана была в том месте, которое было недоступно для Эолера, его участие лишь усугубляло ситуацию. Он не мог смириться с тем, что его попытки помочь ей вызывают у нее досаду, но понимал, что королевская дочь боится жалости больше смерти.

Не в силах смягчить ее боль или собственную боль при виде ее страданий, он мог бы по крайней мере помочь ей выжить. Но как сделать это, если королевская дочь не хочет быть спасенной?

Сегодня Мегвин поднялась до того, как первый проблеск рассвета просочился через щелку в потолке пещеры, взяла факелы и веревки, а также ряд других зловещих предметов и исчезла в тоннелях. Она не вернулась до конца дня. После ужина Эолер, усталый после патрулирования в Цирккольском лесу, отправился за ней. Если он не найдет ее в ближайшее время, он вернется и снарядит поисковую партию.

Больше получаса он шел по петляющим тоннелям вниз, помечая свой путь на стенах и следя за быстро сгорающим факелом. Он уже прошел то место, откуда, как он убеждал себя, запас факелов позволил бы вернуться. Ему не хотелось сдаваться, но если он не повернет обратно, то заблудившихся окажется двое. Какой толк будет от этого?

Он, наконец, остановился в грубо вытесанном зале, из которого в разные стороны вели черные дыры коридоров. Он выругался, поняв, что настало время перестать себя обманывать. Мегвин может быть где угодно: он мог даже пройти мимо нее. Он возвратится и будет встречен насмешками, потому что принцесса уже вернулась живая и невредимая с час назад. Эолер мрачно улыбнулся и завязал хвостом растрепавшиеся черные волосы. Лучше стерпеть немного шуток, чем…

Тоненький голосок зашептал в каменном зале призрак мелодии, слабый, как стершиеся воспоминания.

Крепче Друкхи обнял ее.

Лес и пустыня слышали, как он стонал.

И там, где два сердца бились,

Только одно сжалось от горя.

Сердце Эолера забилось сильнее. Он вышел на середину зала, сложил руки у рта.

— Мегвин! — крикнул он. — Где вы, моя леди? Мегвин!

Стены глухо вторили крику, но ответного голоса не раздалось.

— Мегвин, это Эолер! — позвал он еще раз. Он снова подождал, когда смолкнет хор кричащих голосов. На этот раз молчание нарушил еще один едва различимый отрывок песни:

…Алая кровь на белой щеке.

Растрепались волосы Ненайсу,

Черные волосы на зеленой траве.

Покрутив головой, он, наконец, определил, что громче всего пение звучит у выхода слева. Он просунул голову в отверстие и удивленно вскрикнул, чуть не провалившись в темноту. Ухватившись за стены, он удержался, затем наклонился, чтобы поднять факел. В этот момент пламя зашипело и погасло. Его рука попала в воду у ручки факела, а дальше была пустота. Перед его глазами танцевало последнее, что он увидел перед тем, как погас факел: грубо начерченный, но различимый рисунок на черной пустоте. Он стоял на верху грубой каменной лестницы, которая падала вниз, в круто спускавшийся тоннель: бесконечный ряд ступеней, ведущий, кажется, к центру земли.

Черная тьма. Он оказался пойманным в абсолютной тьме. Эолер почувствовал сжимающий горло приступ страха, но подавил его. Он слышал голос Мегвин, он был почти уверен в этом. Конечно, это так! Кто еще может петь старую эрнистирийскую песню в глубинах мироздания?

Тихий детский страх чего-то, таящегося в темноте и вызывающего жертву знакомыми голосами, зашевелился в нем. Да что же он за мужчина в конце концов?!

Он коснулся стен. Они были сырыми. Ступенька перед ним, когда он встал на колени; чтобы ощупать ее, оказалась провалившейся посередине: на ней была вода. На некотором расстоянии от нее была еще ступенька. Дальше он ногой нащупал еще одну.

— Мегвин! — позвал он снова, но больше никто не пел. Осторожно ступая, держась руками за стены с обеих сторон, Эолер стал спускаться по грубым ступеням. Последняя вспышка света и выхваченная ею картина исчезли из глаз. Он напряг зрение, но ничего не увидел. Звон капель, стекающих по стенам, был единственным звуком, кроме звука его собственных шаркающих шагов.

После того, как он осторожно преодолел множество ступеней, лестница кончилась. Насколько он мог понять на ощупь, поверхность под ногами была ровной. Эолер сделал несколько осторожных шагов вперед, снова проклиная себя за то, что не захватил кремни. Кто мог предвидеть, что этот короткий поиск принцессы превратится в борьбу за жизнь? И где же та, что пела, будь то Мегвин или какой-нибудь менее дружелюбный обитатель пещер?

Тоннель казался ровным. Он стал осторожно продвигаться вперед, следуя всем поворотам, держась одной рукой за стену, а другой ощупывая темноту перед собой. После нескольких шагов тоннель снова повернул. С огромным облегчением он почувствовал, что что-то может различать: слабое свечение озаряло внутренность тоннеля, свечение стало ярче у нового поворота впереди.

За утлом он окунулся в поток света, лившийся из отверстия в стене. Каменный коридор уходил дальше, заворачивая направо, а потом ничего не было видно. Всё внимание Эолера сосредоточилось на дыре в стене. Сердце его тревожно забилось, он опустился на колени и, заглянув в отверстие, моментально вскочил, так что стукнулся головой о каменный свод. Через мгновение он спустил ноги в отверстие и соскользнул с пола тоннеля прямо в дыру, приземлился на полусогнутые ноги, чтобы не упасть, затем медленно выпрямился.

Он оказался в обширной пещере, ребристый потолок которой, украшенный свисающими каменными зубцами, казалось, колеблется в неровном свете двух мигающих масляных светильников. В конце пещеры была огромная дверь в два человеческих роста, укрепленная вровень с поверхностью скалы — так точно пригнанная, как будто она вросла в скалу, а ее мощные петли казались вделанными прямо в стену пещеры. Прислонившись к этой двери, среди мотков веревки и инструментов сидела…

— Мегвин! — воскликнул он и бросился к ней, спотыкаясь о неровности пола. Голова принцессы покоилась неподвижно на коленях. — Мегвин, вы…

Она подняла голову при его приближении. Что-то в ее глазах заставило его резко остановиться.

— Принцесса?..

— Я заснула, — она медленно провела рукой по своим рыжим кудрям. — Спала и видела сон… — Мегвин замолчала и посмотрела на него. Лицо ее было черно от грязи; глаза странно сияли.

— Кто… — начала она, потом снова потрясла головой. — Эолер! Мне снился очень странный сон… Ты меня звал…

Он подскочил к ней и присел на корточки рядом. Казалось, с ней ничего не произошло. Он быстро ощупал ее голову, чтобы выяснить, не упала ли она.

— Что ты делаешь? — спросила она без особого удивления. — И что ты делаешь здесь?

Он отстранился, чтобы заглянуть ей в лицо.

— Это я должен вам задать этот вопрос, моя леди. Что вы здесь делаете? Ваши люди страшно встревожены.

Она лениво усмехнулась.

— Я знала, что найду, — сказала она. — Я это знала.

— О чем вы говорите? — спросил рассерженный Эолер. — Пошли. Нам пора возвращаться. Благодарение богам, что у вас есть лампы, а то мы бы оказались в этой ловушке навсегда!

— Так ты явился без факела? Глупый Эолер! Я с собой уйму всего притащила, потому что до верхних пещер так далеко. — Она указала на свои разбросанные инструменты. — У меня, кажется, есть хлеб. Хочешь есть?

Эолер сел на пятки, сбитый с толку. Значит, так ведут себя люди, безнадежно сошедшие с ума? Принцесса казалась вполне довольной здесь, в дыре глубоко под землей. Что с ней произошло?

— Я снова спрашиваю вас, — сказал он как можно спокойнее. — Что вы здесь делаете?

Мегвин рассмеялась.

— Исследую. По крайней мере сначала исследовала. Это ведь наша единственная надежда. Уйти поглубже. Мы все время должны уходить в глубину, а то наши враги настигнут нас.

Эолер даже зашипел от возмущения.

— Мы уже и так подчинились вашей воле, принцесса. Люди ушли в пещеры, как вы велели. А теперь они не знают, куда подевалась дочь короля.

— Но я же знала, что найду это, — проговорила она, не слушая Эолера. Она понизила голос до шепота. — Боги не оставили нас, — сказала она, оглядываясь, как будто боялась, что их подслушивают, — ибо они обратились ко мне во сне. Они не оставили нас. — Она указала на огромную дверь. — И наши старые союзники ситхи… Ведь именно это нам и нужно, правда, Эолер? Союзники? — Глаза ее горели. — Я об этом думала, так что голова раскалывалась. Я знаю, что права! Эрнистиру в это жуткое время нужна помощь, а разве можем мы найти лучших союзников, чем ситхи, которые и раньше выступали за нас? Все думают, что мирные исчезли с лица земли, но это не так! Я уверена, что они просто ушли в глубину.

— Ну, это невыносимо! — воскликнул Эолер, беря ее под руку. — Это безумие, леди, и душа моя разрывается, видя это. Пошли, пойдемте обратно.

Мегвин вырвала руку, и глаза ее засверкали гневом.

— Это ты несешь бред, граф! Пойти обратно?! Я не знаю сколько часов провозилась, перерубая засов. Я должна была немного поспать по окончании работы, но я добилась своего! Я это сделала и пройду за эту дверь! И не говори мне о возвращении!

Эолер поднял голову, чтобы проверить достоверность ее слов. Засов толщиной в человеческую руку был перерублен. Молоток и зазубренная стамеска лежали рядом.

— Что это за дверь? — спросил он подозрительно. — Это, конечно, часть старых забоев.

— Я же тебе сказала, — ответила она холодно. — Это дверь в прошлое, дверь, ведущая к мирным, к ситхи. — Пока она смотрела на него, взгляд ее как-то смягчился и потеплел. Иное чувство вырвалось наружу, затуманив ее лицо смятением и тоской. Граф Над Муллаха ощутил глубокий беспомощный укол отчаяния. — О Эолер, — взмолилась она, — разве ты не видишь? Мы можем быть в безопасности! Идем! Помоги мне! Пожалуйста, Эолер! Я понимаю, ты принимаешь меня за безумную, за дурочку, за бесцветную дурнушку, но ты любил моего отца! Пожалуйста, помоги мне отворить дверь!

Эолер не мог смотреть ей в лицо. Он отвернулся, чтобы скрыть навернувшиеся слезы. Несчастная девушка! Что же мучило ее так сильно? Смерть отца и брата? Утрата королевства? Трагично, все это трагично, но другие, испытавшие подобное, не впадают в такие жалкие иллюзии. Когда-то ситхи действительно существовали, они была так же реальны, как дождь и камень. Но прошло пять столетий с тех пор, как последние слухи о честном народе доходили до Эрнистира. И сама мысль, что боги ведут Мегвин к этим давно исчезнувшим созданиям, для Эолера, пусть даже и почитавшего все неведомое, была явным свидетельством ее помешательства.

Он вытер лицо рукавом. Каменная дверь была испещрена замысловатыми символами и тщательно вырезанными изображениями лиц и фигур, изрядно стершимися под воздействием капающей воды. Они несомненно являлись творениями необычайно тонкими, превосходящими самые выдающиеся работы эрнистирийских рудокопов. Что могло находиться здесь раньше? Какой-то древний храм? Служил ли он для каких-нибудь странных ритуалов, проводимых для Черного Куама, вдали от других богов, разбросанных по всей поверхности земли?

Эолер набрал в грудь воздуха, полный сомнения в правильности принимаемого решения.

— Я больше не хочу слышать, как вы возводите на себя напраслину, принцесса, но и не хотел бы силой заставлять вас вернуться. Если я помогу вам отворить эту дверь, — медленно проговорил он, избегая смотреть ей в лицо, исполнившееся надежды, — возвратитесь ли вы со мной после этого?

— О да, все, что угодно! — Она была похожа на ребенка в своем нетерпенье. — Ты сам будешь решать, потому что увидев место, где все еще обитают ситхи, ты не захочешь вернуться в закопченную пещеру. Да!

— Ну ладно. Я полагаюсь на ваше слово, Мегвин, — он поднялся и, ухватившись за ручку двери, сильно дернул на себя. Она не поддалась.

— Эолер, — тихо произнесла Мегвин.

Он снова потянул, сильнее, пока не почувствовал, как до предела напряглись жилы на шее, но дверь не поддавалась.

— Граф Эолер, — сказала Мегвин.

Он снова без толку дернул дверь и повернулся к ней.

— Что?

Она указала на дверь пальцем с обломанным ногтем.

— Я перерубила болт, но кусочки там еще застряли. Нам, наверно, нужно их вынуть.

— Это неважно… — начал он, потом посмотрел внимательнее. Часть разрубленного засова провалилась в петлю и не давала открыть дверь. Эолер присвистнул и вытолкнул мешавшие куски. Они со звоном упали на мокрый камень.

На этот раз, когда Эолер дернул дверь, петли протестующе заскрипели. Мегвин подошла и ухватилась за ручку рядом с графом, добавив свою силу к его. Петли заскрипели сильнее. Продолжая тянуть дверь, он наблюдал за мускулами ее рук. Она была сильной, эта молодая женщина, но она и не принадлежала к тому типу женщин, уделом которых была слабость физическая или душевная. Только с ним ее острый язык терял внезапно свою язвительность.

Напрягшись, он набрал побольше воздуха и уловил запах Мегвин. Несмотря на то, что она была потной и грязной, совсем не похожей на раздушенных придворных дам Наббана, от нее исходил аромат чего-то дикого, теплого и живого, который был необычайно приятен. Эолер тряхнул головой, пытаясь отогнать подобные мысли, и удвоил усилия, наблюдая за решительным лицом Мегвин, когда петли завизжали под напором. Дверь начала постепенно отворяться: на палец, потом еще на несколько, потом на ладонь, все время громко протестуя. Когда она отошла на локоть, открыв перед ними черное пространство, они прислонились к тяжелым балкам, чтобы передохнуть.

Мегвин наклонилась за лампой и проникла в образовавшееся отверстие, пока Эолер пытался отдышаться.

— Принцесса! — окликнул он ее, затем протиснулся следом. — Подождите! Здесь может быть ядовитый воздух! — Но произнося эти слова, он уже ощутил, что воздух вполне хорош, может быть, лишь немного тяжеловат. — Просто… — начал он, но остановился прямо позади нее. Лампа, которую она держала, освещала широкое пространство.

— Я тебе говорила! — голос ее был исполнен одновременно почтения и удовлетворения. — Вот где живут наши друзья!

— Бриниох Небесный! — пробормотал потрясенный Эолер.

Огромный город простирался перед ними, протянувшись вдоль широкого каньона. Они стояли на его краю, и их взору предстали многочисленные здания, как бы высеченные из самой сердцевины горы, как будто город был единым, необъятным по размеру куском живого камня. Каждое окно, каждая дверь были высечены прямо в твердой породе, каждая башня — из колонны цельного камня, и колонны эти достигали свода пещеры далеко вверху. Но несмотря на огромные размеры, город казался очень тесным, как на миниатюре, вызывающей обман зрения. Со ступеней широкой лестницы, на верху которой они стояли, им казалось, что стоит протянуть руку — и коснешься крыш, похожих на купола.

— Это город мирных… — сказала Мегвин счастливым голосом.

Это был город ситхи, подумал Эолер, а затем его бессмертные жители решили провести оставшиеся годы на освещенной солнцем поверхности земли. Ибо раскинувшиеся перед ними сооружения из искусно вытесанного темного камня были пусты, так, по крайней мере, казалось. Потрясенный открытием такого потаенного места, граф поймал себя на мысли, что он хотел бы, чтобы город оказался и на самом деле покинутым.

В тесной келье было холодно. Герцог Изгримнур жалобно шмыгнул носом и потер руки.

Лучше бы Мать Церковь использовала часть этих чертовых подношений на обогрев своего главного здания, подумал он. Гобелены и золотые канделябры — все это превосходно, но как заставишь восхищаться ими того, кто до смерти замерз?

Он долго пробыл в общем зале накануне, сидя тихонько перед огромным камином и слушая рассказы других странствующих монахов, большинство из которых прибыло в Санкеллан Эйдонитис по какому-нибудь делу в ликторскую канцелярию. Когда его дружелюбно расспрашивали, Изгримнур отвечал редко и неохотно, зная, что здесь, среди, так сказать, своей братии, велика опасность быть узнанным.

Сейчас, прислушиваясь к звону Клавеанского колокола, зовущего к заутрене, он почувствовал сильное желание вернуться к общий зал. Это был риск, конечно, но как иначе узнать новости, которых он так жаждал?

Если б только этот чертов граф Страве говорил без обиняков! Зачем тащить меня через весь Анзис Пелиппе, чтобы сообщить, что Мириамель в Санкеллане? Откуда ему это известно? И почему он рассказал об этом мне, хотя я для него просто некто, расспрашивавший о двух монахах, старом и молодом?

Изгримнур на мгновение представил себе возможность, что Страве знает, кто он такой, или еще хуже, что граф специально послал его на тщетные поиски, а Мириамели даже близко нет около дворца Ликтора. Но в таком случае зачем правителю Пир-руина говорить с ним лично? Они сидели вдвоем, граф и переодетый монахом Изгримнур, потягивая вино в личной гостиной графа. Неужели Страве догадался, кто он? И какая ему выгода от того, что Изгримнур отправится в Санкеллан Эйдонитис?

У Изгримнура разболелась голова, пока он пытался разгадать игру графа Страве. Но у него не было иного выбора, кроме как принять слова графа за чистую монету. Он оказался в настоящем тупике, пытаясь обнаружить следы принцессы и Кадраха на запутанных улочках величайшего города Пирруина. И вот он здесь, странствующий нищий монах, принимающий милость от Матери Церкви и надеющийся, что Страве сказал ему правду.

Он потопал ногами. Подошвы его сапог были стерты, и холод каменного пола проникал к самым его ногам. Глупо прятаться в этой келье: это не поможет в его поисках. Ему надо выбраться отсюда и смешаться с толпами, кишащими в коридорах Санкеллана. Кроме того, когда он слишком долго пребывает в одиночестве, лица Гутрун и детей являются ему, наполняя сердце отчаянием и бессильной яростью. Он вспоминал свое ликование, когда Изорн вернулся из плена, распирающую душу гордость и радость оттого, что страх остался позади. Доживет ли он до подобного воссоединения? Даст Бог, доживет. Это было его самой заветной мечтой, но настолько хрупкой, что лишнее прикосновение к ней могло ее разрушить.

Но так или иначе, а рыцарь одной мечтой жить не может — даже такой старый рыцарь, как герцог, лучшие дни которого уже позади. Был еще долг. Теперь, после падения Наглимунда, когда его люди рассеяны Бог весть где, единственным его долгом был долг перед Мириамелью и принцем Джошуа, который послал его за нею. Да он и счастлив был иметь такое, поручение.

Изгримнур стоял в вестибюле, поглаживая подбородок. Хвала Узирису, он не так сильно зарос. Сегодня утром он не смог заставить себя побриться: вода в тазике почти замерзла, и даже после нескольких недель пути в обличье монаха он не мог заставить себя каждый день скрести лицо острым лезвием. Он ни разу не брился с самой юности. И сейчас ему не хватало бороды так, как если бы это была рука или нога.

Герцог пытался решить, в какой стороне находится общий зал с пылающим камином, когда почувствовал руку на своем плече. Он резко повернулся и увидел себя в окружении трех монахов. Тот, что коснулся его, был улыбающимся стариком с заячьей губой.

— Не тебя ли я видел вчера в зале, брат мой? — спросил он. Он тщательно выговаривал слова на вестерлинге, но с сильным наббанайским акцентом. — Ты ведь с севера, не так ли? Пойдем, раздели с нами утреннюю трапезу. Ты голоден?

Изгримнур слегка пожал плечами и кивнул.

— Хорошо, — старик похлопал его по руке. — Я брат Септес. А это Роваллес и Нейлин, двое других из нашего ордена. — Он указал на монахов помоложе. — Позавтракаешь с нами?

— Спасибо. — Изгримнур неуверенно улыбнулся, подумав, не существует ли какого-нибудь специального монашеского этикета, известного лишь посвященным. — Да благословит вас Господь, — прибавил он на всякий случай.

— И тебя, — промолвил Септес, берясь за мощную руку Изгримнура своими тонкими пальцами и ведя его по коридору. Двое других монахов следовали позади, тихо переговариваясь.

— Ты уже видел Часовню Элисии? — спросил старик.

Изгримнур отрицательно покачал головой:

— Я приехал только вчера ночью.

— Она прекрасна. Прекрасна; Наше аббатство у озера Мирм на востоке, но я стараюсь каждый год приезжать сюда и каждый раз привожу с собой молодежь, чтобы показать великолепие, которое Господь создал для нас здесь.

Изгримнур набожно кивнул. Некоторое время они прошли в молчании, их группа слилась с другими монахами и священниками, заполнявшими коридор из боковых проходов; толпы сливались, как косяки рыбы, которую несет течением, на пути в трапезную.

Эта массовая миграция замедлилась у широких дверей трапезной. Когда Изгримнур и его новые товарищи присоединились к сбитой толпе, они оказались плотно зажатыми. Септес задал герцогу какой-то вопрос. Изгримнур не расслышал его из-за гула голосов, поэтому старик приподнялся на носки и сказал ему прямо в ухо.

— Я спрашиваю, как дела на севере? — почти прокричал он. — Мы наслушались жутких историй: голод, волки, смертоносная пурга.

Изгримнур кивнул и нахмурился.

— Дела обстоят очень плохо, — отозвался он. Пока он говорил, его и других застрявших в дверях вытолкнуло, как пробку из бутылки, в трапезную, где потолочные балки сотрясались от гула голосов.

— Я считал, что существует обычай хранить молчание за едой! — прокричал Изгримнур. Молодые спутники Септеса, как и герцог, во все глаза смотрели на десятки столов, расставленных от стены до стены широкого зала. Они насчитали не меньше дюжины рядов, и за каждым столом горбились спины людей в рясах, а их тонзуры представляли бесконечный узор розовых пятен, похожих на ногти сторукого великана. Было впечатление, что каждый занят громким разговором с соседями, причем некоторые махали в воздухе ложками с целью привлечь внимание. Звук был подобен океанскому прибою.

Септес рассмеялся, но смех его был поглощен общим ревом. Он снова приподнялся на цыпочки.

— В нашем аббатстве и во многих других тихо, как и в ваших риммерских монастырях, конечно. Но в Санкеллане Эйдонитисе собираются люди, занятые богоугодными делами, — им приходится говорить и слушать, как торговцам.

— Спекулируют душами? — горько усмехнулся Изгримнур, но старик не расслышал его.

— Если хочется тишины, спустись вниз, в архив. Там священнослужители безмолвны, как могила, и шепот кажется грохотом грома. Идемте! Мы можем получить хлеб и суп вон там, у той Двери, а затем ты расскажешь мне, что творится на севере, ладно?

Изгримнур пытался не смотреть, как ест старик, который все время проливал суп из-за своей заячьей губы, и вскоре по его сутане спереди тек целый ручеек.

— Прости, — сказал старик наконец, шепелявя, потому что ему было трудно жевать из-за нехватки зубов. — Я не спросил, как тебя зовут. Как твое имя?