Но и она влюбляется в него!
      Эта мысль ударила ее с неожиданной силой. Разве это так? Разве любовь не должна обрушиться, как гром среди ясного неба, чтобы ослепить и оглушить? Или, в крайнем случае, как прекрасный аромат, наполняющий воздух и не дающий думать ни о чем другом? Она думала о нем, о том, как смешно взъерошились его волосы сегодня утром, и как серьезно он смотрел на нее, когда волновался по поводу ее болезни. Элисия, Матерь Божья, молилась она. Убери эту боль. Неужели я люблю его? Неужели люблю?
      Впрочем, теперь это не имело значения. А позволить Саймону думать о ней как о целомудренной девушке, достойной его любви, было бы хуже всего - хуже даже, чем совсем потерять его, если этим все кончится.
      Но почему же боль все еще так сильна?
      - Саймон, - прошептала она, - ты не спишь?
      Если он и не спал, то не хотел отвечать. Она осталась наедине со своими мыслями.
      Следующий день был еще мрачнее, ветер был резким и пронзительным. Они ехали быстро, не разговаривая, но Саймон снова удерживал Домой рядом с до сих пор безымянной лошадью Мириамели.
      Поздним утром они подъехали к развилке, где Речная дорога соединялась со Старой Лесной дорогой. В железных клетках на перекрестке висели два трупа, и явно уже довольно давно: по обрывкам одежды и оскаленным черепам невозможно было определить, кто были эти несчастные. Мириамель и Саймон сотворили знак древа, пересекая дорогу, держась как можно дальше от лязгающих клеток.
      Старая Лесная дорога, по которой они ехали теперь, шла под уклон. С северной стороны виднелся Альдхорт, изгибающийся по предгорьям. Когда они спустились к границам Хасу Вейла, ветер стих, но Мириамель не почувствовала особого облегчения. Даже среди бела дня в долине было темно и тихо, только редкие капли утреннего дождя срывались с голых веток дубов и ясеней. Даже вечнозеленые деревья казались сгустками тени.
      - Мне не нравится это место, Саймон. - Она пришпорила лошадь, а он придержал Домой, чтобы Мириамель могла догнать его.
      Он пожал плечами, глядя на густо заросшие склоны холмов. Ему пришлось долго разглядывать однообразный ландшафт, прежде чем она поняла, что он не хочет встречаться с ней взглядом.
      - Мне не нравилось большинство мест, через которые мы проезжали, - голос его был холоден, - но мы путешествуем не ради собственного удовольствия.
      Мириамель разозлилась.
      - Я не это имела в виду, и ты прекрасно знаешь. Я хочу сказать, что здесь чувствуется... ну, не знаю. Опасность.
      Теперь он обернулся. Ей было больно смотреть на его вымученную улыбку.
      - Нечисть, наверное? Хенвиг нас предупреждал...
      - Я не знаю, - свирепо ответила она. - Но я вижу, что разговаривать об этом с тобой - пустая трата времени.
      - Несомненно. - Он мягко коснулся шпорами боков Домой и рысью поскакал вперед. Глядя на его прямую спину, Мириамель боролась с желанием закричать. Нет, чего она хотела, в конце-то концов? Разве не прекрасно, что он теперь знает правду? Может быть, будет легче, если пройдет какое-то время и он поймет, что они могут оставаться просто друзьями?
      Дорога спускалась все глубже в долину, и холмы по обеим сторонам пути становились все выше. Людей видно не было, одинокие дома, стоявшие на склонах, выглядели необитаемыми - что ж, по крайней мере, это дает шанс найти подходящую крышу на ночь. Это немного успокаивало, потому что Мириамели вовсе не хотелось ночевать под открытом небом в этой долине. Она испытывала настоящее отвращение к Хасу Вейлу, хотя ничто, казалось, не могло вызвать в ней такого чувства. Тем не менее ощущение подавленности от тягостного безмолвия, заросших склонов холмов и, может быть, ее собственной тоски заставляли ее с нетерпением ждать того момента, когда они увидят предгорья Свертклифа, даже несмотря на то, что это будет означать скорую встречу с Асу'а и ее отцом.
      Мучительно было думать о предстоящей ночи в обществе Саймона.
      Он сегодня обращался к ней всего несколько раз, и то лишь по необходимости. Он обнаружил свежие следы около часовни, где они ночевали, и рассказал ей об этом вскоре после того, как они выехали, но, судя по всему, не придал этому происшествию большого значения. Мириамель даже думала, что скорее всего это их собственные следы, потому что они долго бродили вокруг в поисках дров. Кроме этого, Саймон спрашивал ее, надо ли остановиться, поесть и дать отдохнуть лошадям, и вежливо благодарил, когда она давала ему воду из бурдюка или еду. От этой ночи она не ждала ничего хорошего.
      Они заехали уже довольно далеко в глубь долины, когда Саймон вдруг резко натянул поводья Домой, так что она еще долго переминалась с ноги на ногу после того, как остановилась.
      - Впереди кто-то есть, - тихо сказал он. - Там. Сразу за деревьями. - Он показал туда, где дорога заворачивала, исчезая из виду. - Видишь?
      Мириамель прищурилась. Ранние сумерки превратили дорогу в смутную серую полоску. Если за деревьями действительно что-то и двигалось, она не могла этого разглядеть.
      - Мы подъезжаем к городу.
      - Тогда поехали, - сказал он. - Наверное, просто кто-то возвращается домой, но мы за весь день никого не встретили.
      Он пустил Домой рысью.
      Завернув за поворот, они вскоре подъехали к сгорбленным фигурам, тащившим тяжелые ведра. Услышав стук копыт лошадей, люди затравленно обернулись, словно воры, застигнутые на месте преступления. Мириамель была уверена, что они не меньше Саймона испугались, обнаружив на дороге других путников.
      Люди сдвинулись к краю дороги, когда лошади поравнялись с ними.
      Судя по темным плащам с капюшонами, это, вероятно, были местные жители, горцы. Приветствуя их, Саймон поднес руку ко лбу.
      - Дай Бог вам доброго дня, - сказал он.
      Ближайший к ним человек вскинул глаза и осторожно начал поднимать руку, чтобы ответить на приветствие, но внезапно замер, уставившись на Саймона.
      - Во имя древа, - Саймон натянул поводья, - вы те двое из таверны в Фальшире.
      Что он делает? - испуганно подумала Мириамель. Это огненные танцоры! Ну поезжай же, Саймон!
      Словно в ответ он повернулся к ней:
      - Мириамель, посмотри-ка сюда.
      Неожиданно двое в капюшонах упали на колени.
      - Вы спасли нам жизнь, - произнес женский голос.
      Мириамель остановила лошадь и широко раскрыла глаза от удивления. Перед ней были те мужчина и женщина, которых собирались увести с собой огненные танцоры.
      - Это правда, - сказал мужчина, голос его дрожал. - Да благословит вас Узирис, благородный рыцарь.
      - Встаньте, пожалуйста. - Саймон явно был польщен, хотя и смущен тоже. - Я уверен, что, если бы не мы, вам помог бы кто-нибудь другой.
      Женщина встала, не обращая внимания на грязные пятна на подоле ее длинной юбки.
      - Что-то никто особенно не торопился, - сказала она. - Уж всегда так, кто добрый, тому больше всех и достается.
      Мужчина сердито посмотрел на нее.
      - Довольно, жена. Этим людям ни к чему твое нытье, что все в мире плохо.
      Она с вызовом взглянула на него:
      - Стыд это, вот и все. Стыд сплошной, что в мире так устроено.
      Мужчина снова повернулся к Саймону и Мириамели.
      Он был уже не молод, его лицо покраснело и обветрилось за долгие годы, проведенные под палящим солнцем.
      - У моей жены свои причуды, но говорит она дело, вот в чем суть. Вы нам жизнь спасли, это уж так. - Он выдавил из себя улыбку, явно нервничая. Мириамель подумала, что, видимо, когда тебе спасают жизнь, это почти так же страшно, как когда ее не спасают. - У вас есть крыша на сегодня? Моя жена Гуллейн, а я Ролстен, и мы были бы рады предложить вам переночевать у нас.
      - Мы пока что не собираемся останавливаться, - сказала Мириамель, которой не очень нравилась перспектива провести ночь с незнакомцами.
      Саймон посмотрел на нее.
      - Ты была больна, - сказал он.
      - Я могу ехать дальше.
      - Наверное, можешь, но зачем отказываться от крова хотя бы на одну ночь? Он повернулся, чтобы посмотреть на мужчину и женщину, потом подъехал поближе к Мириамели. - Это, может быть, последняя возможность укрыться от дождя и ветра, - сказал он тихо. - Последняя, до... - Тут он замолчал, не желая даже шепотом упоминать цель их путешествия.
      Мириамель действительно устала. Она поколебалась еще немного, потом кивнула.
      - Хорошо, - сказал Саймон и снова повернулся к мужчине и женщине, - мы будем рады приюту.
      Он не назвал незнакомцам их имен; Мириамель молча одобрила хотя бы такую меру предосторожности.
      - У нас нет ничего, подобающего таким важным господам. - Лицо Гуллейн когда-то можно было назвать добрым, но тяжелые времена и страх сделали кожу дряблой, глаза скорбными. - Не годится вести их в наш простой дом.
      - Молчи, женщина, - сказал ее муж. - Мы сделаем что сможем.
      Казалось, она хотела что-то еще сказать, но только покачала головой и сжала губы в горестную прямую линию.
      - Что ж, значит, решено, - отрезал он. - Пойдемте, здесь недалеко.
      Быстро обсудив это между собой, Саймон и Мириамель спешились, чтобы идти рядом с их хозяевами.
      - Вы живете здесь, в Хасу Вейле? - спросил Саймон.
      Мужчина издал короткий смешок.
      - Совсем недавно. Мы жили в Фальшире.
      Мириамель помедлила, прежде чем задать интересующий ее вопрос:
      - А... вы были огненными танцорами?
      - К нашему сожалению.
      - Это могущественное зло. - Голос Гуллейн был хриплым от переполнявших ее чувств. - Вы не должны иметь никаких дел с ними, моя леди, или с тем, к чему они прикоснулись.
      - Почему эти люди преследовали вас? - Саймон машинально коснулся рукоятки меча.
      - Потому что мы ушли, - сказал Ролстен. - Мы не могли больше этого выносить. Они просто бесноватые, но, как и собаки, в своем безумии могут причинять зло.
      - Но убежать от них непросто, - добавила Гуллейн. - Они свирепы, и они не отстанут от вас. И они везде, - добавила она, понизив голос, - везде.
      - Во имя Искупителя, женщина, - зарычал Ролстен. - Зачем ты их запугиваешь? Ты же видела, как этот рыцарь управляется с мечом. Им нечего бояться.
      Саймон гордо выпрямился. Мириамель улыбнулась, но взгляд на потемневшее лицо Гуллейн заставил улыбку погаснуть. Может быть, она права?
      Может быть, они могут встретить и других огненных танцоров? Может, завтра лучше сойти с дороги и ехать по более безопасным местам?
      В ответ на ее невысказанные мысли Ролстен остановился и махнул рукой в сторону тропинки, отходящей от Старой Лесной дороги и поднимающейся вверх по склону.
      - Мы устроились там, наверху, - сказал он. - Не годится быть слишком близко к дороге, где дым может привлечь к нам гостей менее желанных, чем вы двое.
      Они последовали за Ролстеном и Гуллейн вверх по узкой тропе. Несколько поворотов - и старая дорога исчезла внизу, под покрывалом верхушек деревьев. Это был долгий и крутой подъем между могучими деревьями, и темные плащи их провожатых было все труднее различить в сгущающихся сумерках. Когда Мириамель подумала, что луну они увидят раньше, чем дом, Ролстен остановился и приподнял толстую ветку сосны, преградившую им путь.
      - Это здесь, - сказал он.
      Мириамель провела свою лошадь вслед за Саймоном и оказалась на широкой поляне. В центре ее стоял бревенчатый дом, простой, но на удивление большой. Из дыры в крыше поднимался дымок. Мириамель была поражена. Она повернулась к Гуллейн, внезапно охваченная дурными предчувствиями.
      - Кто еще здесь живет?
      Женщина ничего не ответила.
      Принцесса заметила движение на пороге дома. Через мгновение на черной утоптанной земле перед дверью возник низенький с короткой шеей человек, одетый в белую рясу.
      - Вот мы и снова встретились, - сказал Мифавару. - Наша беседа в таверне, к несчастью, быстро прервалась.
      Мириамель услышала, как чертыхнулся Саймон, выхватывая из ножен меч, увидела, что он дергает поводья ее лошади, пытаясь развернуть ее.
      - Не надо, - сказал Мифавару.
      Он свистнул, и еще полдюжины белых фигур возникли из темноты по краям поляны. В сумерках они казались призраками, рожденными старыми деревьями. Некоторые натянули луки.
      - Ролстен, ты и твоя женщина, отодвиньтесь. - Голос лысого человека звучал почти любезно. - Вы выполнили то, за чем были посланы.
      - Будь ты проклят, Мифавару, - крикнула Гуллейн. - В день Взвешивания ты сожрешь свои кишки вместо колбасы!
      Мифавару раскатисто рассмеялся.
      - Вот как? Отойди, женщина, пока я не приказал пустить в тебя стрелу.
      Муж уже тащил ее прочь, но Гуллейн, с глазами полными слез, повернулась к Мириамели:
      - Простите нас, моя леди! Они снова поймали нас. Они нас доконали!
      Сердце Мириамели было холодным как камень.
      - Чего ты от нас хочешь, трус? - спросил Саймон.
      Мифавару снова хрипло засмеялся.
      - Мы ничего от тебя не хотим, юный господин. Хочет только Король Бурь. А чего он хочет, мы узнаем нынче же ночью, когда отдадим вас ему. - Он махнул остальным белым фигурам. - Свяжите их. У нас еще много дел до полуночи.
      Когда первый из подошедших огненных танцоров схватил его за руки, юноша повернулся к Мириамели, и лицо его было исполнено ярости и отчаяния. Она знала, что он хотел бы сражаться и заставить их убить себя, но боялся из-за нее.
      Мириамель ничем не могла помочь ему. У нее внутри не осталось ничего, кроме сдавившего горло ужаса.
      7 ИСПОВЕДЬ
      К невесте юноша пришел
      Весь в золоте кудрей,
      Откинул черный капюшон
      И улыбнулся ей.
      - О леди милая, скажи,
      Что сделать должен я,
      Чтоб стала ты невестой мне,
      Прекрасная моя.
      Сказала девушка в ответ,
      Надменности полна:
      - Таких даров на свете нет,
      Чтоб стоили меня.
      - Ну что ж, - ответил он тогда,
      - Уйду я до поры.
      Но пожалеешь ты еще,
      Что не взяла дары.
      Сегодня гонишь ты меня,
      Но знай: когда-нибудь,
      Уже согласья не спрося,
      Я за тобой вернусь.
      Я Смерть зовусь,
      И не забудь:
      Я за тобой вернусь.
      Это было бесполезно. Ее песня не могла заглушить звуков странного причитания, которое, казалось, предвещало столько несчастий.
      Песня тянулась, и Мегвин пристально смотрела в огонь. Ее губы так потрескались от холода, что было больно петь. Уши горели, голова болела.
      Сначала казалось, что все идет как надо. Она была послушной дочерью богам - не было ничего удивительного в том, что после смерти она вознеслась на небеса, чтобы жить среди них - не как равная, конечно, но как преданная дочь, любимая служанка. И во время их странного путешествия все было именно таким, каким она и ждала: боги сверкали дивными глазами, их одежда и оружие переливались всеми цветами радуги. Земля богов даже превзошла ее ожидания: она была очень похожа на ее родной Эрнистир, но прекраснее, чище, ярче. Небо здесь казалось выше и синее, чем вообще может быть небо, снег белее, а трава такая зеленая, что больно становилось глазам. Даже граф Эолер, который тоже умер и пришел в эту прекрасную вечность, каким-то образом стал здесь более открытым и близким; без страха и смущения она сказала ему, что всегда любила его. Эолер, как и она избавленный от тяжкого бремени смертных, выслушал ее с глубоким участием - и сам был подобен богу.
      Но потом все переменилось.
      Мегвин думала, что когда она и другие живые эрнистирийцы привлекали богов на свою сторону, они тем самым решили исход дела. Однако сами боги тоже участвовали в войне, как и эрнистирийцы, и эта война еще не была выиграна. Худшее еще ожидало их впереди.
      И боги скакали по бескрайним белым полям небес в поисках Скадаха, дыры в вечную тьму. И они нашли его. Он был огражден камнями, добытыми в самых темных глубинах вечности, так ее учили наставники, и полон самыми страшными врагами богов.
      Она никогда не думала, что такое может существовать: порождения чистого зла, блестящие сосуды пустоты и отчаяния. Но она видела, как одно из них стояло на древней стене Скадаха, слышала его безжизненный голос, предрекающий гибель богов и смертных. Весь этот ужас таился за стеной... и теперь боги собирались разрушить ее.
      Мегвин догадывалась, что пути богов неисповедимы, но и представить не могла, что они настолько темны для разума смертных.
      Она снова повысила голос в песне, надеясь заглушить заунывные звуки, но через некоторое время сдалась. Боги и сами пели, их голоса были гораздо сильнее, чем ее.
      Почему они не остановятся? - безнадежно думала она. Почему не перестанут?
      Но спрашивать было бесполезно. У богов были свои планы. Так было всегда.
      Эолер давно уже потерял надежду понять ситхи. Он знал, что они не боги, как думала несчастная, потерявшая разум Мегвин, но ситхи и в самом деле были не намного ближе и понятнее истинных небесных богов. Граф отвернулся от огня и сел спиной к Мегвин. Она напевала что-то про себя. Когда-то у нее был приятный голос, но по сравнению с пением мирных он казался слишком высоким и резким. Ни один смертный не может состязаться в пении с...
      Граф Над Муллаха вздрогнул. Ситхи запели громче. Эту музыку невозможно было игнорировать, так же как и их кошачьи глаза, когда они смотрели прямо в лицо. Песня пульсировала, то увеличиваясь, то уменьшаясь, напоминая тайную пульсацию океана.
      Уже три дня ситхи пели под снегопадом, собираясь у каменных стен Наглимунда. Норны не оставляли их без внимания: несколько раз белолицые защитники появлялись наверху и выпускали залп стрел. Несколько ситхи были убиты во время этих нападений, но у них были и свои стрелки. Каждый раз норны были вынуждены уйти со стен, и ситхи продолжали пение.
      - Не знаю, долго ли я выдержу, Эолер. - Изорн появился из пурги, борода его заиндевела. - Я был вынужден поехать на охоту, только для того чтобы не слышать, но этот звук преследует меня повсюду, где бы я ни был. - Он бросил у костра убитого зайца. Кровь текла из раны, оставляя на снегу красные пятна. Добрый день, леди, - сказал молодой риммер Мегвин. Она перестала петь, но не ответила. Казалось, она не в состоянии видеть ничего, кроме прыгающего пламени.
      Эолер перехватил задумчивый взгляд Изорна и пожал плечами.
      - Не такой уж страшный звук.
      Риммер поднял брови.
      - Нет, Эолер, наоборот, он в чем-то даже прекрасен. Но слишком прекрасен для меня, слишком силен, слишком странен. Он причиняет мне боль.
      Граф нахмурился:
      - Знаю. Мои люди тоже не находят себе места. Больше того - многие напуганы.
      - Но зачем они это делают? Они же жизнями рискуют! Вчера двоих убили! Если это какой-то обряд, который им обязательно нужно выполнить, почему они не могут петь за пределами досягаемости стрел?
      Эолер беспомощно покачал головой:
      - Не знаю. Убей меня Багба, я не знаю, Изорн.
      Немолкнущие, как шум океана, голоса ситхи омывали лагерь.
      Джирики пришел перед рассветом. Розоватый отсвет тлеющих углей выхватил из темноты его острые черты.
      - Этим утром, - произнес он и сел на корточки, неподвижно глядя на угли. До полудня.
      Эолер протер глаза, стараясь окончательно проснуться. Он спал урывками, но ему казалось, что сна давно уже не было.
      - Этим... этим утром? Что ты имеешь в виду?
      - Начнется битва. - Во взгляде Джирики, обращенном к Эолеру, было что-то, что можно было бы принять за сожаление, если бы это лицо принадлежало смертному. - Это будет страшная битва.
      - Почему ты думаешь, что она начнется именно сегодня?
      - Потому что мы готовы начать ее. Мы не можем осаждать крепость - нас слишком мало. Тех, кого вы называете норнами, еще меньше, но они скрыты в огромной каменной раковине, а у нас нет ни машин смертных, созданных для штурма, ни времени, чтобы их построить. Поэтому мы идем нашим путем.
      - Это как-то связано с пением?
      Джирики кивнул со странной торжественностью.
      - Да. Подготовь своих людей. И объясни им следующее: что бы они ни увидели, что бы ни думали, наши враги в крепости - живые существа. Хикедайя такие же, как мы, и такие же, как вы, - из плоти и крови. Они тоже умирают. Его спокойные золотые глаза не мигая смотрели на Эолера. - Ты скажешь им это?
      - Скажу. - Эолер поежился и пододвинулся ближе к огню, протянув руки к остывающим углям. - Утром?
      Джирики снова кивнул и встал.
      - Если удача улыбнется нам, это закончится до темноты.
      Эолер не мог себе представить, как можно взять Наглимунд за такое короткое время.
      - А если не закончится? Что тогда?
      - Тогда будет... тяжело. - Джирики отступил на шаг и исчез в пурге.
      Эолер посидел еще немного перед остывшими углями, стискивая зубы, чтобы они не стучали. Когда он понял, что одному ему не справиться, он встал и пошел будить Изорна.
      Под ударами ветра серый и красный шатры, оседлавшие вершину холма, казались парусниками, поднятыми взметнувшейся волной. Еще несколько шатров расположились чуть ниже, множество других теснились по всему склону и заполняли долину. За ними лежало озеро Клоду - широкое сине-зеленое зеркало.
      Тиамак стоял перед шатром и медлил входить, несмотря на холодный ветер. Сколько людей, сколько движения, сколько шума! Страшно было смотреть на это людское море, страшно чувствовать себя так близко к жерновам истории, но убежать нельзя. Его собственная маленькая история была поглощена величественным эпосом, завладевшим Светлым Ардом. Иногда казалось, что его кладовые, полные дивных мечтаний и ночных грез, теперь опустошились. Собственные мелкие надежды, страхи и свершения Тиамака теперь утратили свое значение, и это было для них лучшим исходом. Второй, нс менее вероятной возможностью было то, что все это жестоко растопчут в самом ближайшем будущем.
      Поколебавшись еще мгновение, он наконец приподнял край шатра и вошел.
      Это не был военный совет, чего так боялся Тиамак с того самого момента, как Джеремия принес ему приглашение принца. Такие вещи заставляли его остро чувствовать свою беспомощность и бесполезность. Его ждали только несколько человек: Джошуа, сир Камарис и Изгримнур сидели на скамьях, Воршева полулежала в постели, рядом с ней на полу, скрестив ноги, устроилась Адиту, женщина-ситхи. Кроме них в шатре присутствовал только юный Джеремия, которому, очевидно, пришлось попотеть этим утром. Сейчас он стоял рядом с Джошуа, пытаясь выглядеть готовым к дальнейшим поручениям, в то же время стараясь восстановить дыхание.
      - Спасибо за поспешность, Джеремия, - сказал Джошуа. - Я понимаю, ты устал. Но пожалуйста, пойди и попроси отца Стренгъярда прийти, как только он сможет. После этого будешь свободен.
      - Да, ваше высочество. - Джеремия поклонился и направился к выходу.
      Тиамак, по-прежнему стоявший в дверях, улыбнулся подошедшему юноше.
      - У меня не было возможности спросить тебя раньше. Как Лилит? Есть ли изменения?
      Джеремия покачал головой. Он старался говорить спокойно, но в его голосе слышалась боль:
      - Все как прежде. Она не просыпается. Пьет воду, но ничего не ест. - Он сердито потер глаза. - Никто ничего не может сделать.
      - Мне очень жаль, - мягко сказал Тиамак.
      - Вы тут ни при чем. - Джеремия неловко переминался с ноги па ногу. - Мне нужно идти и привести отца Стренгъярда.
      - Конечно.
      Тиамак сделал шаг в сторону. Юноша проскользнул мимо него и исчез.
      - Тиамак, - позвал принц, - прошу тебя, подойди и присоединись к нам.
      Когда вранн сел, Джошуа оглядел собравшихся и заговорил.
      - Это очень трудно. Я собираюсь сделать одну ужасную вещь и в первую очередь хочу попросить прощения за это. Ничто не может послужить мне оправданием, только крайняя необходимость. - Он повернулся к Камарису: - Друг мой, умоляю, прости меня. Если бы я мог сделать это как-то по-другому... Адиту считает, что нам следует знать, был ли ты в городе ситхи, Джао э-Тинукай, и что ты там делал, если был.
      Камарис устало посмотрел на Джошуа.
      - Могут ли быть у человека секреты, которые он не хочет предавать гласности? - тяжело спросил он. - Я заверяю тебя, мой принц, что это не имеет никакого отношения к Королю Бурь, клянусь моей рыцарской честью.
      - Но тот, кому не известна долгая история нашего народа - а Инелуки был одним из нас когда-то, - может и не понять истинного смысла событий, порожденных узами крови и старинными легендами. - Адиту, в отличие от Джошуа, говорила без стеснения, спокойно и твердо. - Все здесь знают, что ты честнейший из смертных, Камарис, но ты ведь просто не знаешь, что из того, что ты видел или слышал, может оказаться полезным.
      - Не мог бы ты рассказать это хотя бы мне, Камарис? - спросил Джошуа. - Ты знаешь, я ставлю твою честь так же высоко, как свою. Разумеется, никто не заставляет тебя выдавать твои секреты в комнате, полной народа, даже если все это твои друзья и союзники.
      Камарис пристально посмотрел на него. В какой-то момент его взгляд смягчился, словно он боролся с внутренним порывом, но потом он яростно замотал головой.
      - Нет, простите, принц Джошуа, но, к моему стыду, я не могу. Там есть такие вещи, рассказать которые я не мог бы даже под давлением Рыцарского канона.
      Изгримнур стиснул огромные руки, явно болезненно переживая за старого друга. Тиамак не видел риммера таким несчастным с тех пор, как они покинули Кванитупул.
      - А мне, Камарис? - спросил герцог. - Я знаю тебя дольше, чем кто-либо из присутствующих. Оба мы служили старому королю. Если твоя тайна как-то связана с Престером Джоном, ты можешь разделить ее со мной.
      Камарис выпрямился, казалось, он сопротивлялся чему-то, давившему на него изнутри.
      - Я не могу, Изгримнур. Это ляжет непосильным бременем на нашу дружбу. Пожалуйста, не проси меня.
      Тиамак почувствовал, как растет общее напряжение. Старый рыцарь казался пойманным в ловушку, которую не видел никто, кроме него самого.
      - Неужели вы не можете оставить его в покое? - жалобно спросила Воршева. Она положила руки на живот, как бы защищая ребенка от непостижимой жестокости большого мира.
      Зачем я здесь? - изумлялся Тиамак. Я путешествовал с ним, когда память еще не вернулась к нему, и я носитель свитка. Но какое унылое сборище представляет собой Орден теперь, когда умерла Джулой и ушел Бинабмк. И где, собственно, Стренгьярд?
      Неожиданно ему пришла в голову мысль.
      - Принц Джошуа?
      Принц посмотрел на него.
      - Да, Тиамак.
      - Прости меня, если я ошибусь. Это не моя страна, и я не знаю всех ваших обычаев... - Он колебался. - Но мне кажется, у вас, эйдонитов, существует обряд исповеди?
      Джошуа кивнул:
      - Да.
      Тот, Кто Всегда Ступает По Песку, взмолился Тиамак, проведи меня верным путем!
      Вранн повернулся к Камарису. Старый рыцарь, образец изысканнейших манер, сейчас был похож на раненого зверя.
      - Не могли бы вы рассказать вашу историю священнику, - сказал вранн, может быть отцу Стренгъярду, если он действительно святой человек? Тогда, если я правильно понимаю, все это останется между вами и Богом. Но Стренгъярд знает о Великих Мечах и нашей борьбе больше, чем любой смертный. Он сможет, по крайней мере, сказать остальным, нужно ли нам продолжать поиски ответов на вопросы.
      Джошуа хлопнул рукой по колену.
      - Ты истинный носитель свитка, Тиамак. У тебя острый ум.
      Тиамак отложил комплимент Джошуа, решив, что оценит его позже, и сосредоточился на старом рыцаре.
      Камарис задумчиво смотрел вдаль.
      - Не знаю, - медленно сказал он. - Я никому не рассказывал этого, даже на исповеди. Это, безусловно, часть моего позора, но не самая большая часть.
      - У всех есть чего стыдиться, все мы ошибались. - Изгримнур явно нервничал. - Мы не собираемся это из тебя вытаскивать. Мы только хотим знать, не могут ли твои дела с ситхи как-то ответить на наши вопросы. Черт возьми! добавил он в заключение.
      Холодная усмешка исказила лицо Камариса.
      - Ты всегда умел уговаривать, Изгримнур. - Улыбка исчезла, оставив страшную безнадежную пустоту. - Хорошо. Пошлите за священником.
      Камарис и Стренгъярд ушли далеко вниз по холму. Тиамак стоял у шатра Джошуа и глядел им вслед. Несмотря на всеобщие похвалы его мудрости, он не знал, правильно ли поступил. Может быть, Мириамель была права: они не принесли Камарису добра, вернув ему память, и заставлять его заново переживать болезненные воспоминания было жестоко.
      Высокий рыцарь и священник долго стояли на ветреном склоне холма - так долго, что бесконечная вереница облаков наконец прошла, освободив бледное полуденное солнце. Потом Стренгъярд повернулся и пошел вверх по холму; Камарис остался стоять, глядя на серые воды озера Клоду. Рыцарь казался высеченным из камня, величественной глыбой, которая может превратиться в груду облаков, но все равно останется на том же месте еще целый век.
      Тиамак заглянул в шатер.
      - Отец Стренгъярд идет.
      Священник с трудом карабкался на холм, сгорбившись то ли от холода, то ли от тяжести страшной тайны Камариса. Однако одного взгляда, брошенного на его лицо, после того как он преодолел последние шаги, было достаточно, чтобы понять, что священник услышал такие вещи, которых предпочел бы не знать.
      - Мы все ждем вас, отец Стренгъярд, - сказал Тиамак.
      Архивариус отрешенно кивнул. Глаза его были опущены, как будто он должен был внимательно смотреть под ноги, чтобы не упасть. Тиамак пропустил его вперед и зашел сам в относительно теплый шатер.
      - Мы рады твоему возвращению, отец Стренгъярд, - сказал Джошуа. - Прежде чем ты начнешь, скажи мне: как Камарис? Может быть, стоит послать кого-нибудь за ним?
      Священник выглядел изумленным, как будто не ожидал услышать человеческий голос. В его глазах был ужас.
      - Не... не знаю, принц Джошуа. Я не знаю больше... ничего.
      - Пойду взгляну на него, - проворчал Изгримнур, поднимаясь со скамьи.
      Отец Стренгъярд предостерегающе поднял руку.
      - Я думаю, он... хочет побыть один. - Священник нервно поправил повязку на глазу, потом запустил пальцы в поредевшую шевелюру. - О всемилостивейший Узирис! Бедняги!
      - Бедняги? - спросил Джошуа. - Что ты говоришь, Стренгъярд? Ты можешь объяснить что-нибудь?
      Архивариус сжал руки.