Удаляясь по мокрой траве, Мириамель уже не слышала, что собиралась еще сказать герцогиня.
      Адиту и Джулой шли вдоль журчащего Стефлода. Луну закрывали облака, но в некоторых местах мерцали звезды. С востока дул мягкий ветер, неся с собой запах травы и мокрых камней.
      - То, что ты говоришь, очень странно, Адиту, - колдунья и ситхи странно выглядели вместе - летящая походка бессмертной, старающейся подстроиться под широкие шага Джулой. - Но я не думаю, что в этом есть какая-то опасность.
      - А я и не говорю, что она есть, просто следует подумать об этом, раздался шелестящий смех ситхи. - Но подумать только, что я могла так запутаться в делах смертных! Мамин брат Кендарайо'аро смолол бы собственные зубы!
      - Эти дела смертных и ваши семейные дела, по крайней мере отчасти, сказала Джулой, как нечто само собой разумеющееся. - Иначе бы тебя не было здесь.
      - Знаю, - согласилась Адиту. - Но многие зидайя постарались бы найти другую причину для того, что мы делаем. Что угодно, позволяющее забыть о смертных и их заботах. - Она наклонилась и сорвала несколько травинок, потом поднесла их к носу и чихнула. - Трава здесь не похожа на ту, что растет в лесу и даже на Сесуадре. Она... моложе. В ней нет такой жизненной силы, но зато она сладкая. - Ситхи уронила на землю сорванные стебельки. - Но я отвлеклась. Джулой, в Камарисе нет никакого вреда, кроме того, что может быть опасно для него самого. Но странно, что он держит в тайне свое прошлое. И еще более странно, потому что он может знать многое, что помогло бы его народу в этой великой борьбе.
      - Камарис не позволит торопить себя. Если он и раскроет свои секреты, то это будет только тогда, когда ему самому захочется, это ясно. Мы все уже говорили с ним. - Она засунула руки в карманы своей тяжелой куртки. - И все-таки я не могу сдержать любопытства. Ты уверена?
      - Нет, - задумчиво сказала Адиту, - не уверена. Но странная вещь, которую рассказал Джирики, уже давно не дает мне покоя. Оба мы - и он, и я - думали, что Сеоман - первый смертный, побывавший в Джао э-Тинукай. И конечно, так же думали мои отец и мать. Но Джирики сказал мне, что Амерасу, при встрече с Сеоманом, говорила, что он был не первым. Я много думала об этом. Первая Праматерь знала историю Рожденных в Саду лучше, чем кто бы то ни было - может быть даже лучше, чем серебряноликая Утук'ку, много размышлявшая над прошлым, но не сделавшая эти размышления настоящим искусством, как Амерасу.
      - Но я все еще не понимаю, почему ты думаешь, что Камарис мог быть первым.
      - Вначале это было только ощущение, - Адиту повернулась и побрела вниз по берегу, к тихо поющей реке, - что-то в том, как он смотрел на меня еще до того, как разум вернулся к нему. Я несколько раз ловила его взгляд, когда он не думал, что я на него смотрю. Потом, снова обретя разум, он продолжал наблюдать за мной - не исподтишка, а так, словно вспоминал что-то болезненное.
      - Это могло значить все, что угодно - может быть, ты показалась ему похожей на кого-нибудь, кого он знал, - нахмурилась Джулой. - А может быть ему просто было стыдно за то, как его друг, король Джон, преследовал ваш народ.
      - Джон преследовал зидайя в основном до того, как Камарис появился при дворе, судя по тому, что мне говорил архивариус Стренгьярд, - ответила Адиту. - Не смотри на меня так, - засмеялась она. - Я интересуюсь многими вещами, а мы. Дети Рассвета, никогда не боялись учиться или задавать вопросы - хотя оба эти слова у нас не употребляются.
      - И все-таки могла быть масса причин, по которым он мог бы смотреть на тебя. Ты не такое уж обычное зрелище, Адиту но-Са'Онсерей, во всяком случае для смертного.
      - Верно. Но тут нечто большее. Как-то ночью, до того, как к нему вернулся разум, я гуляла возле Обсерватории, как вы ее называете - и увидела, что он медленно идет мне навстречу. Я кивнула, но он казался погруженным в свой призрачный мир. Я пела песню - очень старую песню о Джина-Т'сеней, любимую песню Амерасу, - и, проходя мимо Камариса, заметила, что его губы двигаются. Она остановилась и присела на корточки на берету. Даже в темноте ее глаза сверкали, как янтарные угли. - Он беззвучно шептал слова той же песни.
      - Ты уверена?
      - Так же, как и в том, что деревья в роще живы и снова зацветут однажды. Я чувствую это кровью и сердцем. Песня Амерасу была знакома ему. И хотя лицо его было таким же отстраненным, как обычно, он молча пел вместе со мной песню, которую любила петь Первая Праматерь. Эта мелодия не из тех, что Поются в городах смертных и даже в древних священных рощах Эрнистира.
      - Но что это может значить? - Джулой стояла над Адиту, вглядываясь в противоположный берег. Ветер медленно изменил направление. Теперь он дул как бы от лагеря, лежавшего на склоне горы. Обычно невозмутимая лесная женщина казалась слегка взволнованной. - Даже если Камарис каким-то образом знал Амерасу - что это может значить для нас?
      - Я не знаю. Но учитывая, что рог Камариса некогда принадлежал нашему врагу и что сын Амерасу - некогда величайший из зидайя - тоже наш враг, я хотела бы знать. Правда и то, что меч этого рыцаря очень важен для нас. Адиту едва заметно поджала губы, что для ситхи было признаком глубокого огорчения. - Если бы только Амерасу была жива и могла рассказать нам о своих подозрениях!
      Джулой покачала головой.
      - Мы слишком долго возимся с призраками. Хорошо, что же мы можем сделать?
      - Я обращалась к нему. Он не хочет говорить со мной, хотя ведет себя вежливо. Когда я пытаюсь подвести его к интересующей меня теме, он притворяется, что не понимает, или просто ссылается на какие-то другие дела и уходит. - Адиту поднялась с прибрежной травы. - Может быть принц Джошуа разговорит его? Или Изгримнур, который больше всех подходит на роль друга Камариса? Ты знаешь их обоих, Джулой. Они с подозрением относятся ко мне, за что я не могу винить их - много поколений смертных сменилось, прежде чем мы уговорили судходайя быть нашими союзниками. Может быть по твоему настоянию один из них уговорит Камариса рассказать нам, был ли он в Джао э-Тинукай и что это может значить для нас?
      - Я попробую, - обещала Джулой. - Немного позже я увижу их обоих. Но даже если они убедят Камариса, я не уверена, что он сможет рассказать что-нибудь ценное, - она провела грубыми пальцами по волосам. - Во всяком случае за последнее время мы выяснили исключительно мало того, что могло бы быть нам полезно. - Она подняла глаза. - Адиту! Что случилось?
      Ситхи напряглась и стояла, совершенно нечеловеческим образом наклонив голову на бок.
      - Адиту! - снова сказала Джулой. - На нас напали?
      - Кей-вишаа, - прошипела Адиту, - я чую его.
      - Что?
      - Кей-вишаа. Это... нет времени для объяснений. Это запах, которого не должно быть в здешнем воздухе. Что-то происходит. Следуй за мной, Джулой, - я испугана.
      Адиту бросилась прочь, вверх по берету реки, быстрая, как вспугнутая лань. Спустя мгновение она уже исчезла в темноте, спеша в лагерь. Следуя за ней, колдунья пробежала еще несколько шагов, бормоча слова смятения и ярости. Когда она достигла тени ив, растущих над берегом Стефлода, там произошло судорожное движение; слабый свет звезд, казалось, изогнулся, тьма сгустилась и вырвалась наружу. Джулой или по крайней мере фигура Джулой не появилась из теней, но зато возник крылатый силуэт. Широко раскрыв желтые глаза, сова летела вслед за быстрой Адиту, сверяя свой путь с неразличимым, словно отдаленный шепот, следом на мокрой траве.
      Саймон весь вечер не находил себе места. Разговор с Адиту помог, но только немного. В каком-то смысле ему стало даже еще больше не по себе.
      Он отчаянно хотел поговорить с Мириамелью. Он думал о ней все время ночью, когда хотел только спать, днем, стоило ему заметить в толпе девичье лицо или услышать женский голос, и в другое время, когда ему следовало бы думать о других вещах. Странно, как много она стала значить для него за то короткое время, которое прошло с момента ее возвращения: малейшее изменение в ее поведении по отношению к нему долгие дни не давало ему покоя.
      Она казалась такой странной, когда прошлой ночью он встретил ее у того места, где были привязаны лошади. И тем не менее когда они отправились к костру Изгримнура, чтобы послушать пение, она была добра и дружелюбна, может быть только немного рассеянна. Но сегодня целый день Мириамель избегала его или по крайней мере так казалось, потому что, где бы он ни искал ее, всюду говорили, что она где-то в другом месте. Наконец он подумал, что принцесса нарочно вдет на шаг впереди него, потому что боится встречи с ним.
      Сумерки кончились, и темнота, как огромная черная птица, сложившая крылья, опустилась на лагерь. Визит к Камарису продлился недолго - старик выглядел таким же поглощенным своими мыслями, как и он сам, едва способным сосредоточиться на объяснений построения перед боем и правил сражения. Для Саймона, чьи заботы были более насущными и более волнующими, литания рыцарских правил казалась сухой и бессмысленной. Он принес свои извинения и быстро удалился, оставив старика сидеть у огня в его неуютной палатке. Казалось, он не меньше Саймона был доволен, что его наконец оставили в покое.
      После бесплодного обхода лагеря Саймон заглянул к Воршеве и Гутрун.
      - Мириамель была здесь, - сказала герцогиня шепотом, чтобы не разбудить спящую Воршеву, - но она ушла некоторое время тому назад.
      Разочарованный, Саймон вернулся к своим поискам.
      Теперь, стоя на дальнем краю палаточного города, у начала широкого венца костров, отмечавших спальные места тех членов отряда Джошуа, для кого палатка была невообразимой роскошью, он размышлял, где же может оказаться принцесса. Он уже прошел вдоль берега реки, думая, что она могла захотеть погулять у воды, чтобы остаться наедине со своими мыслями, но там не было никаких следов Мириамели - только несколько жителей Нового Гадринсетта, при свете факелов занимавшихся рыбной ловлей, по всей видимости, без особого успеха.
      Может быть, она опять пошла к своей лошади? подумал он внезапно.
      В конце концов, именно там он нашел се прошлой ночью, не намного раньше, чем сейчас. Может быть она решила, что там будет достаточно тихо, после того как все остальные пошли ужинать. Он повернулся и направился к темнеющему склону горы.
      Сперва Саймон остановился поздороваться с Домой, которая приняла его приветствие с некоторым равнодушием и только по прошествии некоторого времени снизошла до того, чтобы фыркнуть ему в ухо. После чего он пошел вверх по склону, туда, где, как говорила принцесса, была привязана ее лошадь. Там действительно двигалась какая-то смутная фигура. Довольный своей проницательностью, он шагнул вперед.
      - Мириамель?
      Фигура в капюшоне замерла, потом резко повернулась.
      Мгновение он не мог разглядеть ничего, кроме мертвенно-бледного лица, почти скрытого черным капюшоном.
      - С-Саймон? - Это был потрясенный, испуганный голос, но он без сомнения принадлежал принцессе. - Что ты здесь делаешь?
      - Я искал тебя. - То, как она говорила, встревожило его. - Ты здорова? на этот раз вопрос пришелся как нельзя более кстати.
      - Здорова... - она застонала. - О, почему ты пришел?
      - Что случилось? - Он сделал несколько шагов к ней. - Ты?.. - он замолчал.
      Даже при лунном свете было видно, что в силуэте ее лошади появилось нечто странное. Саймон протянул руку и коснулся туго набитых седельных сумок.
      - Ты куда-то едешь... - сказал он удивленно. - Ты хочешь убежать.
      - Нет, не хочу. - Выражение страха сменилось болью и яростью. - Ничего подобного. А теперь оставь меня одну, Саймон.
      - Куда ты едешь? - Все это странно напоминало ему сон - темный склон горы, одинокие деревья, бледное лицо Мириамели под капюшоном. - Это из-за меня? Я чем-то обидел тебя?
      Она горько рассмеялась.
      - Нет, Саймон, не ты, - голос ее немного смягчился. - Ты не сделал ничего плохого. Ты был мне другом, когда я не заслуживала этого. Я не могу тебе сказать, куда я еду, - и, пожалуйста, не говори до завтра Джошуа, что видел меня. Умоляю!
      - Но... Но я не могу! - Как мог он сказать Джошуа, что стоял рядом и смотрел, как племянница принца в полном одиночестве покидает лагерь? Он пытался успокоить бешено колотящееся сердце и подумать. - Я поеду с тобой, решил он наконец.
      - Что?! - Мириамель была потрясена. - Но ты не можешь!
      - Я не могу позволить тебе уехать одной. Я присягал защищать тебя, Мириамель.
      Она, казалось, была на грани истерики.
      - Но я не хочу, чтобы ты ехал, Саймон! Ты мой друг - я не хочу, чтобы с тобой что-нибудь случилось!
      - А я не хочу, чтобы что-нибудь случилось с тобой! - Теперь он чувствовал себя спокойнее. Появилась странная уверенность, что он решил правильно... хотя другая часть его в то же время кричала: Простак! Простак! - Вот почему я еду с тобой.
      - Но ты нужен Джошуа!
      - У Джошуа много рыцарей, и я последний среди них. А у тебя - только один.
      - Но я не могу позволить тебе сделать это, Саймон. - Она яростно потрясла головой. - Ты не понимаешь, что я делаю и куда я еду...
      - Тогда скажи мне.
      Она снова потрясла головой.
      - А раз так, мне придется выяснить это, поехав вместе с тобой. Или ты возьмешь меня, или останешься здесь. Извини, Мириамель, но это мое последнее слово.
      Мгновение она смотрела на него так отчаянно-пристально, словно хотела заглянуть в самое сердце. Она явно не знала, что ей теперь делать и дергала уздечку своей лошади. Саймон подумал, что животное может испугаться и убежать.
      - Очень хорошо, - сказала наконец принцесса. - О Элисия, спаси всех нас! Очень хорошо! Но тогда мы должны отправиться прямо сейчас. И ты не будешь больше спрашивать, куда мы едем и почему это надо было сделать сегодня.
      - Ладно, - сказал он. Сомнения все еще не покинули его, но Саймон решил не прислушиваться к ним. Он не мог вынести даже. мысли о том, что она в одиночестве поедет по ночной степи. - Но я должен пойти и забрать свой меч и кое-что еще. У тебя есть еда?
      - Для меня достаточно... Но только не пытайся стащить еще, Саймон. Слишком велика опасность, что кто-то увидит тебя.
      - Хорошо. Подумаем об этом позже. Но я должен взять свой меч и оставить им какую-то весточку. Ты это сделала?
      Она уставилась на пего.
      - Ты с ума сошел?
      - Не для того, чтобы сообщать, куда ты едешь, а только, чтобы они знали, что ты уехала по доброй воле. Это мы должны сделать, Мириамель, - твердо сказал он, - иначе будет жестоко. Они подумают, что нас похитили норны или что мы... мы... - он улыбнулся, когда ему пришла в голову эта мысль, - или что мы убежали, чтобы пожениться, как в песне про Джека Мундвуда.
      Она оценивающе взглянула на него.
      - Ну хорошо. Бери свой меч и оставь записку.
      Саймон нахмурился.
      - Я пошел. Но запомни, Мириамель: если тебя не будет здесь, когда я вернусь, я подниму на нога Джошуа и весь Новый Гадринсетт, и все они немедленно бросятся в погоню за тобой.
      Она вызывающе выставила подбородок.
      - Иди. Я хочу ехать до рассвета, чтобы к тому времени оказаться достаточно далеко отсюда, так что поспеши.
      Он насмешливо поклонился ей, потом повернулся и побежал вниз по склону.
      Странно, но когда Саймон думал об этом немного позже той же ночью, вне себя от боли, он не мог вспомнить, что чувствовал, торопясь к лагерю поскольку готовился бежать с дочерью короля Мириамелью. Воспоминания о том, что произошло позже, вытеснили из его головы все, что пульсировало в ней, когда он бежал вниз по склону.
      В эту ночь он чувствовал, что весь мир пост вокруг него и что звезды висят совсем рядом, ласково подмигивая. Мир, казалось, балансировал в неустойчивом равновесии, и любой исход был одновременно прекрасен и страшен. В нем словно ожила расплавленная кровь дракона Игьярика, распахнув его бездонному небу, наполняя его пульсом земли.
      Он пробежал через лагерь, едва обратив внимание на ночную жизнь, окружавшую его, не слыша ни поднимавшихся в песнях голосов, ни смеха, ни споров, не видя ничего, кроме вьющейся между палатками и маленькими стоянками тропинки, ведущей к его собственному шатру.
      На счастье Саймона, Бинабика в палатке не было. Он ни на мгновение не задумался, что делать, если вдруг маленький человек будет ждать его - возможно он и смог бы объяснить, зачем ему нужен меч, но уж конечно не сумел бы оставить записку. Непослушными от спешки пальцами он перетряс палатку в поисках чего-нибудь, на чем можно писать. Наконец ему под руку попался один из свитков, принесенных Бинабиком из пещеры Укекука. Кусочком угля, найденным в остывшем очаге, он старательно нацарапал свое послание на задней стороне овечьей кожи.
      "Миримель ушла и я ушол за ней, написал он, высунув кончик языка. Все будет хорошо. Скажи принцу Джошуа что я извеняюс но я должен уходить. Я приведу ее назад когда смагу. Скажи Джошуа я плохой рыцарь но я старшее делать как лучше. Твой друг Саймон. Он мгновение подумал и добавил: Можеш взять мои вещи если я не вернус. Извени."
      Он оставил записку на свернутой постели Бинабика, схватил свой меч, ножны и несколько других необходимых вещей и покинул палатку. В дверях он задержался на мгновение, вспомнив о мешке со своими драгоценными сокровищами - Белой стрелой и зеркалом Джирики. Он повернулся и пошел взять его, хотя каждое мгновение, которое он заставлял ее ждать - она будет ждать, должна ждать казалось ему часом. Саймон написал Бинабику, что тролль может взять их, но сейчас он вспомнил слова Мириамели. Стрела и зеркало были вверены ему, это был знак обещания. Он не мог отдать их, так же, как он не мог отдать свое имя, а времени на то, чтобы решить, какие вещи он спокойно может оставить, уже не было. Он запретил себе думать, потому что знал, что может потерять мужество.
      Мы будем вместе. Только вдвоем, все время думал он в удивлении. Я буду ее защитником.
      Ему потребовалось некоторое время, показавшееся мучительно долгим, чтобы найти мешок там, где он спрятал его, в ямке под куском дерна. С мешком и ножнами под мышкой и потрепанным седлом на плече - он поморщился от шума, производимого пряжками сбруи, - так быстро как только мог, он побежал через лагерь, туда, где были привязаны лошади, туда, где - как он молился - ждала его Мириамель.
      Она была там. Увидев, как принцесса нетерпеливо расхаживает взад-вперед, он ощутил мгновенное головокружение. Она ждала его!
      - Поторопись, Саймон, ночь уходит! - Мириамель, казалось, совершенно не ощущала его восторга, а только отчаянное стремление немедленно двинуться в путь.
      Оседлав Домой и запихав скудные пожитки Саймона в седельные сумки, они вскоре уже вели лошадей к вершине горы, двигаясь по сырой траве бесшумно, как духи или привидения. Один раз они обернулись, чтобы бросить последний взгляд на лоскутное одеяло оранжевых огней, разбросанных по темной долине.
      - Смотри! - сказал ошеломленный Саймон. - Вон там! Это не костер. - Он показал на волну оранжево-красного пламени в середине лагеря. - Чья-то палатка загорелась.
      - Надеюсь, все обойдется, но это по крайней мере отвлечет их, пока мы не уедем, - мрачно сказала Мириамель. - Нам пора, Саймон.
      Переходя от слов к делу, она ловко вскочила в седло - под ее тяжелым плащом снова были брюки и мужская рубашка - и поскакала к противоположной стороне горы.
      Он еще раз посмотрел на далекие огни и послал Домой вслед за принцессой в тень, которую не могла развеять даже появившаяся луна.
      11 СЛЕЗЫ И ДЫМ
      Тиамака угнетали пустые безлесные равнины Верхних Тритингов. Кванитупул тоже был странным местом, но там вранн бывал с детства; полуразрушенные дома и вездесущие каналы чем-то напоминали ему родные болота. Даже Пирруин, где он проводил время своего одинокого изгнания, был так полон узеньких улочек, загадочно темных тайников и соленого запаха моря, что Тиамак вполне мог жить там, несмотря на безумную тоску по дому. Но здесь, в степях, он чувствовал себя абсолютно незащищенным и бесприютным. Это было неприятное ощущение.
      Те, Кто Наблюдают и Творят действительно приготовили для меня странный путь, часто думал он. Пожалуй, это самое странное, что они сделали для человека из моего народа с тех пор, как Нуобдиг женился на Сестре Огня. Иногда бывали и утешительные мысли. Быть отмеченным в период таких необычных событий было чем-то вроде награды за годы непонимания среди его собственного народа и сухоземцев Пирруина. Конечно, его никто не понимал - он был особенным: какой другой вранн мог разговаривать и читать на языках сухоземцев? Но позднее, когда он снова оказался окруженным чужеземцами, не зная даже, что произошло с его народом, это заставило его чувствовать себя одиноким. В такие мгновения, угнетенный странной пустотой северных равнин, он шел к реке, бежавшей через лагерь, чтобы посидеть и послушать родные успокаивающие звуки водной стихии.
      Так он поступил и на этот раз. Поболтав коричневой ногой в Стефлоде, невзирая на ледяной холод и ветер, он возвращался в лагерь немного приободренным, когда мимо него метнулась темная фигура. Белые волосы странною существа развевались по ветру, и, кто бы это ни был, он двигался быстро, как стрекоза, намного превосходя в скорости нормального человека. У Тиамака было всего мгновение, чтобы зачарованно посмотреть вслед легкой фигуре, прежде чем новый темный силуэт пронесся следом. Это была птица, очень большая, летевшая низко над землей, словно охотилась за первым беглецом. Когда обе фигуры скрылись в направлении центра лагеря принца, Тиамак несколько минут стоял в оглушившем его изумлении. Наконец он осознал, кто была первая фигура.
      Женщина-ситхи! подумал он. Но почему ее преследует коршун или сова?
      В этом было мало смысла, но и сама Адиту оставалась для Тиамака существом совершенно загадочным. Она не походила ни на что, когда-либо виденное им, и, если говорить честно, немного пугала вранна. Но что могло гнаться за ней? Судя по выражению лица она бежала от чего-то ужасного. Или к чему-то ужасному, понял он и ощутил болезненный спазм в желудке. Она торопилась к лагерю.
      Тот, Кто Всегда Ступает по Песку, молился Тиамак на ходу. Защити меня защити всех нас от зла. Сердце его теперь билось быстро, гораздо быстрее, чем шаги его бегущих ног. Это проклятый год!
      Достигнув ближайшего края палаточного города, он почувствовал мгновенное облегчение. Было тихо; вдалеке горело несколько костров. Но тишина была слишком полной, решил он секундой позже. Было не так уж рано, но все-таки до полуночи оставалось еще порядочно времени. Вокруг должны быть люди, или, по крайней мере, должен был бытъ слышен какой-то шум от тех, кто еще не уснул. Что могло случиться?
      Прошло уже долгое время с тех пор, как он мельком увидал летящую птицу теперь у него не было сомнений, что это была сова - и он заковылял в том направлении, куда она скрылась, тяжело дыша: его раненая нога не привыкла к бегу и теперь горела и пульсировала. Вранн старался не обращать на нее внимания.
      Тихо, тихо - здесь было тихо, как в стоячем пруду. Палатки казались темными и безжизненными, как камни, которые сухоземцы ставят над могилами своих мертвых.
      Но что это? Тиамак снова почувствовал спазм в желудке. Какое-то движение! Одна из палаток неподалеку качнулась, словно от ветра, и источник света внутри нее отбросил на стены странные движущиеся тени.
      Увидев это, Тиамак ощутил нечто вроде жжения в носу и почуял странный мускусный запах. Он судорожно чихнул и чуть не упал, но вовремя восстановил равновесием Вранн заковылял к палатке, пульсировавшей светом и тенью, словно внутри рождалась какая-то чудовищная тварь. Он попытался закричать или как-то поднять тревогу, потому что страх делался все сильнее и сильнее - но не мог издать ни звука. Даже его болезненно-хриплое дыхание теперь стало слабым и еле слышным. В палатке тоже царила странная тишина. Подавляя страх, он схватился за клапан и отбросил его.
      Сперва Тиамак не видел ничего, кроме темных фигур и яркого света - почти то же самое, что видно было на наружных стенах палатки. Через несколько мгновений картина обрела резкость.
      У дальней стены палатки стоял Камарис. Казалось, он был ранен, потому что его щека и волосы были испачканы черным ручейком крови. Он кружился на месте, словно внезапно потерял разум. Но даже согнувшись и прислонившись к стене, старый рыцарь выглядел рассвирипевшим, как медведь, окруженный стаей гончих. У старика не было меча, но в одной руке он сжимал полено и размахивал им, отбиваясь от одетой в черное фигуры, в чьих белоснежных руках был зажат какой-то блестящий предмет.
      У ног Камариса брыкалось еще более непонятное существо, хотя Тиамаку и показалось, что он видит обтянутые черным руки и светлый нимб волос Адиту. Третий нападающий, также одетый в черное, скорчился в углу, защищаясь от трепещущей, бьющейся тени. В ужасе Тиамак снова попытался позвать на помощь, но снова не мог издать ни звука. Действительно, несмотря на смертельную по виду битву, палатка была погружена в абсолютную тишину, сели не считать невнятных звуков ударов и возбужденного хлопанья крыльев.
      Почему я ничего не слышу? в отчаянье думал Тиамак. Почему я не могу издать ни звука? В бешенстве он пытался найти что-нибудь, что могло послужить оружием, проклиная себя за небрежность: его нож остался в палатке, которую он делил со Стренгьярдом. Ни ножа, ни рогатки, ни духовой трубки - ничего! Та, Что Ждет Всеобщего Возвращения, без сомнения, спела сегодня его песню.
      Что-то большое и мягкое, казалось, ударило его по голове, заставив упасть на колени, но когда он поднял голову, все три сражения продолжались, и ни одно из них не могло близко коснуться его. Голова его пульсировала даже сильнее ноги, а сладковатый запах был удушающе крепким. Тиамак медленно пополз вперед, и его; рука коснулась чего-то твердого. Это был меч Камариса, черный Торн, так и не вынутый из ножен. Тиамак знал, что меч слишком тяжел для него, но все же вытащил клинок из-под груды тряпья и встал, теперь держась на ногах так же неустойчиво, как Камарис. Что было в воздухе?
      Меч неожиданно показался вранну легким, несмотря на тяжелые ножны и пояс. Он высоко поднял Торн, сделал несколько шагов вперед и замахнулся на то, что он считал головой напавшего на Камариса. Отдача отбросила его руку назад, но существо не упало. Вместо этого оно медленно, повернуло голову. Два горящих черных глаза сверкали на мертвенно-белом лице. Горло Тиамака конвульсивно сжалось. Даже если бы он сохранил голос, в этот момент ему не удалось бы издать ни звука. Он поднял дрожащие руки, сжимая меч, чтобы ударить снова, но белые руки существа метнулись вперед, и Тиамак был отброшен назад. Комната, кружась, ушла куда-то, меч вылетел из его помертвевших пальцев и упал на траву, покрывавшую пол палатки.
      Голова Тиамака была тяжела как камень, но с другой стороны он не почувствовал боли от удара. Что он действительно чувствовал, так это то, что разум уходит от него. Он попытался заставить себя снова подняться на ноги, но смог только встать на колени. Вранн согнулся, трясясь, как больная собака.
      Он не мог говорить, но к несчастью не потерял зрения. Камарис пошатывался, мотая головой, очевидно чувствуя себя немногим лучше вранна. Старик пытался не подпускать к себе атакующего, чтобы поднять что-то с земли - меч, смутно понял вранн, черный меч. Ему мешали дерущиеся на полу Адиту и ее противник и его собственный враг, которого он пытался отогнать, размахивая поленом.
      Что-то сверкало в руке одной из бледнолицых тварей в другом углу - нечто блестящее и красное, напоминающее огненный полумесяц. Пурпурное сияние, быстрое, как жалящая змея, метнулось вперед, и крошечное облако темных перьев вырвалось наружу и медленно полетело на землю - медленнее, чем парящие снежные хлопья. Тиамак беспомощно сощурился, когда одно из них опустилось ему на руку. Это было перо - совиное перо.
      Помощь. Голова Тиамака ныла, словно ее проломили. Нам нужна помощь! Мы умрем, если никто нам не поможет.
      Камарис наконец схватил меч, чуть нв!потряв равновесие, и успел вовремя поднять Тори, чтобы отбить коварный удар врага. Они кружили по палатке: Камарис, еле держась на ногах, а черный атакующий - двигаясь с осторожной кошачьей грацией. Они сошлись еще раз. Рука старого рыцаря вылетела вперед, задержав удар кинжала, но узкое лезвие оставило на ней кровавый след. Камарис неуклюже отступил, пытаясь взмахнуть мечом, глаза его были полузакрыты от боли или усталости.
      Он ранен, в отчаянье думал Тиамак. голова его пульсировала все сильнее. Может быть умирает. Почему никто не идет?
      Вранн подполз к широкой жаровне с углями, единственному источнику света. Его затуманенный разум затухал, мигая, как лампы Кванитупула на рассвете. Только слабый отблеск мысли мелькнул в его голове, но этого хватило, чтобы вранн протянул дрожащую руку к железной жаровне. Когда он ощутил - смутно, как отдаленное эхо - что его пальцы коснулись чего-то раскаленного - вранн толкнул. Жаровня перевернулась, рубиновым водопадом разбрасывая угли.
      Когда Тиамак, задыхаясь, терял сознание, последним, что он видел, была его почерневшая от сажи рука и крошечные языки пламени, лижущие нижнюю часть стены палатки.
      - Нам не нужны больше никакие проклятые вопросы, - проворчал Изгримиур. Что нам нужно, так это ответы. Бинабик неловко пожал плечами.
      - Я питаю согласительность к вам, герцог Изгримнур, - сказала он, - но ответы не имеют абсолютной схожести со стадом овец. Они не приходят, когда их зовут с большой громкостью.
      Джошуа вздохнул и прислонился к стене палатки Изгримнура. Снаружи на мгновение усилился ветер, и веревки, натягивавшие палатку, слабо загудели.
      - Я знаю. Как это трудно, Бинабик. Но Изгримнур прав - нам нужны ответы. То, что вы говорили нам о Звезде завоевателя, только прибавило мне забот. Что нам надо знать, так это в чем смысл заклятья Трех Великих Мечей. Все, что говорит нам Звезда - если вы правы, конечно - время, отпущенное на овладение ими, подходит к концу.
      - Мы рассматриваем этот вопрос со всей возможной внимательностью, прииц Джошуа. И надеемся, вскоре обрести некоторое понимание, ибо Стренгьярд недавно производил находку, представляющую большую важность.