Мгновением позже он одернул себя. Такова была природа справедливых. Несмотря на свои величественные города, теперь, в основном, населенные летучими мышами, если судить по Мезуту'а, ситхи не были народом, привязанным к месту. Из того, что Джирики говорил о Саде, их исконном доме, становилось ясно, что, несмотря на многовековое пребывание в Светлом Арде, ситхи чувствовали себя не более чем странниками на этой земле. Они жили в мыслях, песнях и воспоминаниях. Гора Эрна была всего лишь местом нового привала.
      Мегвин молча шла рядом с ним, лицо ее выглядело озабоченным. Он вспомнил, как много лег назад она позвала его посмотреть, как поросится одна из ее драгоценных свиней. Что-то пошло неправильно, и к концу родов несчастное животное визжало от боли. После того, как были удалены два мертвых поросенка, один все еще обвитый окровавленной пуповиной, задушившей его, свинья в панике придавала еще одного новорожденного.
      Во время этого кровавого кошмара у Мегвин было выражение лица, очень похожее на теперешнее. Только после того, как свинья была спасена и выжившие поросята принялись бодро сосать, она позволила себе разрыдаться. Вспоминая, Эолер внезапно понял, что это был последний раз, когда она позволила ему обнять себя. Тогда он страдал за нее, пытаясь понять горе, причиненное ей смертью тех, кто для него был не стоящими внимания животными, и все же, прижимая ее к себе, вдруг ощутил, что она уже взрослая женщина, несмотря на кажущуюся юность. Это было странное чувство.
      - Эолер? - голос Мегвин слетка дрогнул. - Могу я задать вам один вопрос?
      - Конечно, леди, - он не мог отогнать воспоминание о том, как он сжимал ее в объятиях, стоя на коленях в соломе, и о крови, забрызгавшей их руки и одежду. Тогда он не чувствовал себя таким беспомощным, как сейчас.
      - Как... Как вы умерли?
      Сначала он решил, что не расслышал се.
      - Простите, Мегвин. Как я... что?
      - Как вы умерли? Мне стыдно, что я не спросила вас раньше. Это была благородная смерть, какую выи заслужили? И, я надеюсь, это не было мучительно? Я думаю, я... я не могла бы этого вынести, - она быстро взглянула на него, потом на лице ее появилась дрожащая улыбка. - Но, конечно, теперь это уже не имеет значения. Вы здесь. Все уже позади.
      - Как я умер? - эти слова поразили его, как удар. Он потянул ее за руку и остановился. Они стояли на открытом, поросшем травой склоне, жилище Ликимейи находилось всего в броске камня. - Мегвин, я не мертв. Пощупайте меня. - Он протянул руки и сжал се холодные пальцы. - Я жив. И вы тоже.
      - Меня ударили, когда пришли боги, - рассеянно сказала она. - Я думаю, что это был Скали. Во всяком случае его занесенный топор - это последнее, что я помню перед пробуждением на небесах. - Она неуверенно засмеялась. - Это смешно. Разве можно проснуться на небе? С тех пор, как я здесь, мне часто кажется, что я спала некоторое время.
      - Мегвин. Послушайте меня. - Он снова сжал ее руку. - Мы не умерли. - Он почувствовал, что сам готов зарыдать и сердито тряхнул головой. - Вы по-прежнему в Эрнистире, в Таиге, где вы родились.
      Мегвин взглянула на него. Ее глаза странно блеснули, и граф даже подумал, что наконец достучался до нес.
      - Вы знаете, Эолер, - медленно-проговорила она, - когда я была жива, я все время боялась. Боялась потерять то, что было дорого мне. Я боялась даже говорить с вами, с самым близким другом, какой у меня когда-либо был. - Она покачала головой. Ветер трепал ее длинные волосы, обнажая прекрасную шею. - Я даже не мокла сказать, что любила вас, Эолер - любила так, что это жгло меня изнутри. Я боялась, что тогда вы оттолкнете меня и я лишусь даже вашей дружбы.
      Эолеру показалось, что сердце его сейчас расколется пополам, как камень, треснувший под ударом молота.
      - Мегвин, я... я не знал. - Любил ли он ее? Поможет ли ей, если сейчас он скажет, что любил, вне зависимости от того, правда это или нет? - Я был... я был слеп, - заикаясь выговорил он. - Я не знал.
      Принцесса грустно улыбнулась.
      - Теперь это не имеет значения, - сказала она со страшной уверенностью. Слишком поздно жалеть об этом. - Она сжала его руку и повела вперед.
      Последние шаги до сине-лилового дома Ликимейи он сделал машинально, как человек, пораженный в темноте стрелой, который так изумлен этим, что продолжает идти вперед, еще не понимая, что умирает.
      Когда Эолер и Мегвин вошли в кольцо ткани, Джирики и его мать тихо, но напряженно беседовали. Ликимейя так и не сняла доспехов, ее сын переоделся в более удобный наряд.
      Джирики поднял голову.
      - Граф Эолер! Мы счастливы, что вы нашли время навестить нас. У нас есть что показать и рассказать вам. - Желтые глаза скользнули по спутнице графа. Леди Мегвин. Добро пожаловать.
      Эолер чувствовал напряжение девушки, но она все-таки нашла в себе силы сделать реверанс.
      - Мой лорд.
      Граф не мог не спросить себя, что же она видит в шатре ситхи. Если Джирики был небесным божеством Бриниохом, то что Мегвин моста подумать о его матери? Что она видела, глядя на колышущуюся ткань, фруктовые деревья, угасающее солнце и бесстрастные лица других ситхи?
      - Садитесь, пожалуйста, - несмотря на грубоватый акцент, голос Ликимейи казался удивительно музыкальным. - Хотите есть?
      - Нет, спасибо, - Эолер повернулся к Мегвин. Принцесса покачала головой, но взгляд ее был рамсеянным и отстраненным, как будто она как-то отталкивалась от того, что видели ее глаза.
      - Тогда нам нечего ждать, - сказала Ликимейя. - Мы должны кое-что показать вам, - она взглянула на ситхи с каштановыми волосами, приходившего в Таиг. Тот вышел вперед, открывая сумку, которую он держал в руках. Ловким движением он развязал продернутую через нес веревку и перевернул сумку. Что-то темное выкатилось на траву.
      У Эолера перехватило горло.
      - Слезы Ринна!
      Перед ним лежала голова Скали. Рот и глаза риммера были широко раскрыты. Пышная светлая борода потемнела от крови.
      - Вот ваш враг, граф Эолер, - спокойно сказала Ликимейя. С подобным спокойным удовлетворением кошка могла бы бросить к ногам хозяйки убитую птичку. - В холмах к востоку от Грианспога он и несколько дюжин его людей повернули наконец.
      - Уберите это, пожалуйста. - Эолер почувствовал, что к горлу подступает тошнота. - Я вовсе не хотел видеть его таким. - Он озабоченно взглянул на Мегвин, но ее отсутствующий взгляд был обращен к темнеющему небу за стенами лагеря.
      Брови Ликимейи были белыми, в противоположность огненно-рыжим волосам. Она подняла одну из них, со странно человеческим выражением насмешливого недоверия.
      - Принц Синнах именно так выставлял своих побежденных врагов.
      - Это было пять веков назад, - обычное спокойствие Эолера на сей раз изменило ему. - Я сожалею, госпожа, но мы, смертные, сильно изменились за этот отрезок времени. Наши предки, возможно, были более свирепы, чем мы. Я видел много смертей, но это было слишком неожиданно.
      - Мы не хотели никого оскорбить. - Ликимейя бросила на Джирики многозначительный взгляд, - Мы думали, что ваше сердце порадует вид головы человека, завоевавшего вашу землю и поработившего ваш народ.
      Эолер вздохнул.
      - Я понимаю. И я тоже не хотел никого обидеть. Мы благодарны за вашу помощь. Невыразимо благодарны. - Он не мог удержаться от взгляда на окровавленный предмет, валявшийся в свежей траве.
      Посланник наклонился, схватил голову за волосы и опустил ее обратно в сумку. Эолер подавил в себе желание поинтересоваться, что же случилось с телом Остроносого. Вероятно, его оставили на съедение хищникам в холодных восточных холмах.
      - Это хорошо, - улыбнулась Ликимейя, - потому что мы тоже хотели просить вашей помощи.
      Эолер взял себя в руки.
      - Что мы можем сделать?
      Джирики повернулся к нему. Его лицо было даже больше обычного вежливо-равнодушным. Может быть ему чем-то не понравился поступок его матери? Эолер отогнал эту мысль. Пытаться понять ситхи значило добровольно согласиться на скорое наступление безумия.
      - Теперь, когда Скали мертв, а остатки его войска разбросаны по стране, наше назначение здесь выполнено, - сказал Джирики. - Но мы только вступили на дорогу, и долгий путь еще предстоит нам.
      Пока принц говорил, его мать протянула руку за спину и достала маленький изящный предмет, покрытый синей глазурью. Она опустила в него два пальца и вынула их. На концах пальцев была темно-серая краска.
      - Мы говорили вам, что не можем остановиться на освобождении Эриистира, продолжал Джирики. - Мы должны идти дальше, к Уджин-э-д'а сикунаи - месту, которое вы зовете Нагпимундом.
      Медленно, как бы выполняя торжественный ритуал, Ликимейя начала покрывать краской лицо. Она провела темные линии по щекам и вокруг глаз.
      - И... и что могут сделать эрнистири? - спросил Эолер, с трудом отрывая взгляд от матери Джирики.
      На мгновение ситхи опустил голову, потом поднял ее и поймал взгляд графа, вынуждая его слушать внимательно.
      - Кровью, пролитой друг за друга эрнистири и ситхи, я прошу, чтобы отряд ваших людей присоединился к нам.
      - Присоединился к вам? - Эолер вспомнил сияющую, молниеносную атаку ситхи. - Да чем же мы можем помочь вам?
      Джирики улыбнулся.
      - Вы недооцениваете себя - и переоцениваете нас. Очень важно, чтобы мы взяли замок, некогда принадлежавший Джошуа, но это сражение будет страшнее всех, виденных землей. Кто знает, какую неожиданную роль смертные могут сыграть в битве Рожденных в Саду? Кроме того, есть вещи, которые вы сделаете легко, а мы нет. Нас мало. Нам нужен ваш народ, Эолер. Нам нужны вы.
      Ликимейя нарисовала маску вокруг глаз, на лбу и на щеках, так что ее янтарный взгляд, казалось пламенел в темноте, как драгоценные камни в узком ущелье. Она провела три линии от нижней губы к подбородку.
      - Я ни к чему не могу принуждать своих людей, Джирики, - сказал Эолер. Особенно после всего того, что с ними произошло. Но думаю, что если пойду я, остальные присоединятся ко мне. - Он подумал о - долге и чести. Ему не удалось отомстить Скали, но теперь выяснялось, что риммерсман был только орудием в руках Элиаса и другого, еще более страшного врага. Эрнистир свободен, но война далеко не закончена. Кроме того, нечто соблазнительное было в чем-то таком прямом и понятном, как битва. Путаница разоренного войной Эрнисадарка и тяжкий груз безумия Мегвин уже начинали подавлять его.
      Небо над головой стало темно-синим, как кувшин Ликимейи. Несколько ситхи внесли светящиеся шары и поставили их на деревянные подставки вдоль стен; освещенные снизу ветви фруктовых деревьев отливали золотом.
      - Я пойду с вами в Наглимунд, Джирики, - сказал он наконец. Краобан присмотрит за народом Эрнисадарка, и с тем же успехом присмотрит за Мегвин и Инавен, вдовой Лута, решил он. Старый рыцарь поможет восстановить разрушенное - это дело прекрасно подойдет старику. - И возьму с собой столько бойцов, сколько смогу уговорить.
      - Спасибо, граф Эолер. Мир меняется, но некоторые вещи остаются постоянными. Сердца эрнистири относятся к ним.
      Ликимейя поставила кувшин, вытерла пальцы о сапоги, оставив широкий серый след - и встала.
      С раскрашенным лицом она выглядела еще более чуждой и отдаленной, чем обычно.
      - Значит, решено, - сказала она. - На третье утро, начиная с сегодняшнего дня, мы поедем в Уджин-э-д'а сикунаи. - В свете хрустальных шаров ее глаза искрились.
      Эолер не мог долго выдерживать ее взгляда, но и не в состоянии был справиться со своим любопытством.
      - Прошу прощения, госпожа, - сказал он. - Надеюсь, что вы не сочтете меня невежливым. Могу я спросить, чем вы покрываете лицо?
      - Пеплом, траурным пеплом. - Она издала низкий горловой звук, который мог быть вздохом или раздраженным фырканьем. - Вам, смертному, не понять этого, но я все-таки скажу. Мы идем войной на хикедайя.
      После короткой паузы, в течение которой Эолер пытался понять, что она имела в виду, подал голос Джирики:
      - Ситхи и норны одной крови, граф Эолер. Теперь мы будем сражаться с ними. - Он поднял руку и сделал странный жест, словно погасил невидимую свечу. - Мы вынуждены убивать членов своей семьи.
      Большую часть обратного пути Мегвин молчала. Только когда из темноты возникли косые крыши Таига, она заговорила.
      - Я иду с тобой. Я пойду, чтобы увидеть, как воюют боги.
      Он резко покачал головой:
      - Вы останетесь здесь с Краобаном и остальными.
      - Если ты силой оставишь меня здесь, я убегу и пойду следом за вами, - ее голос был спокойным и уверенным. - В конце концов, чего вы боитесь, граф Эолер? Я же не могу умереть дважды. - Она засмеялась.
      Эолер понял, что спорить бессмысленно. Он уже готов был потерять терпение, как вдруг новая мысль пришла ему в голову.
      Целительница сказала, что она сама должна найти путь назад. Может быть, это часть его?
      Но опасность слишком велика. Нечего и думать о том, чтобы позволить ей так рисковать. Он не мог помешать ей бежать и следовать за ними, если ее заставят остаться - безумная или нет, но во всем Эрнисадарке не было никого вполовину такого упрямого, как дочь Луга. Бога, что за проклятие? Нет ничего удивительного, что он уже стал тосковать по суровой простоте битвы.
      - Мы поговорим об этом позже, - сказал он. - Я устал, Мегвин.
      - Никто не должен уставать здесь, - в ее голосе слышалась слабая нотка торжества. - Я беспокоюсь о вас, Эолер.
      Саймон выбрал открытое, незащищенное место у внешней стены Сесуадры. Сегодня было солнечно, хотя ветер оказался достаточно сильным для того чтобы оба, он и Мириамель, надели плащи.
      - Я принес вина. - Саймон вынул из мешка мех и две чашки. - Сангфугол сказал, что оно хорошее - я думаю, пирруинское. - Он нервно засмеялся. Почему считается, что в каком-то месте вино лучше, чем в другом? Виноград везде виноград.
      Мириамель улыбнулась. Она казалась усталой, под зелеными глазами легли глубокие тени.
      - Не знаю. Может быть его по-разному выращивают?
      - На самом деле все это не имеет значения. - Саймон аккуратно направил струю вина из меха сперва в одну чашку, потом в другую. - Я даже до сих пор не уверен, что мне оно по-настоящему нравится - Рейчел никогда не позволила бы мне пить. Она называла вино "кровью дьявола".
      - Главная горничная? - Мириамель поморщилась. - Препротивная женщина!
      Саймон протянул ей чашку.
      - Так я думал. У нее действительно был характер. Но сейчас мне кажется, что она делала для меня все, что могла. Ей нелегко приходилось. - Он поднял чашу и пригубил вино. - Интересно, где она сейчас? В Хейхолте? Надеюсь, у нес все хорошо. Хотел бы я, чтобы никто не причинил ей вреда. - Он улыбнулся подумать только, что он испытывает такие чувства к Дракону - потом поднял стаза. - Ой, ведь я уже выпил немного. Разве нам не надо сказать что-нибудь произнести тост?
      Мириамель торжественно подняла чашку:
      - С днем рождения, Саймон.
      - Вас так же, принцесса Мириамель.
      Некоторое время они молча сидели и прихлебывали вино. Ветер сгибал траву, расплющивая ее в самых причудливых изменчивых узорах, словно огромный невидимый зверь беспокойно перекатывался с места на место во сне.
      - Завтра начинается рэнд, - сказал он. - Но, я думаю, Джошуа уже решил, что он хочет делать.
      - Он пойдет в Наббан, - в ее голосе была тихая горечь.
      - Что в этом плохого? - Саймон потянулся за ее опустевшей чашкой. - Начало как начало.
      - Неверное начало. - Она следила за его рукой, когда он брал чашку. От ее пристального взгляда Саймон почувствовал себя неловко. - Прости меня, Саймон, но я очень несчастна из-за... разных вещей. Самых разных.
      - Я выслушал бы вас, если бы вы захотели, принцесса. Я всегда был неплохим слушателем.
      - Не называй меня принцессой. - Она помолчала, а когда снова заговорила, тон ее звучал гораздо мягче. - Пожалуйста, Саймон, хоть ты не делай этого! Мы были друзьями, когда ты не знал, кто я на самом деле. Мне сейчас очень нужен друг.
      - Конечно... Мириамель, - он набрал в грудь воздуха. - А разве сейчас мы не друзья?
      - Я не это имела в виду. - Принцесса вздохнула. - Это все та же проблема, что и с решением Джошуа. Я не согласна с ним. Мне кажется, мы должны двинуться прямо на Эркинланд. Это не такая война как те, в которых сражался мой дед, она много хуже... много темнее. Я боюсь, что мы можем опоздать, если сначала отправимся покорять Наббан.
      - Куда опоздать?
      - Я не знаю. Такое у меня ощущение, но я ничем не могу доказать, что права. Это никуда не годится, а они делают вид, что слушают меня только потому, что я принцесса - дочь Верховного короля. А потом они все вместе ищут вежливый способ отказать мне. Уж лучше бы они сразу велели мне замолчать!
      - Какое это имеет отношение ко мне? - тихо спросил Саймон. Мириамель закрыла глаза, словно вглядывалась в себя. Он почувствовал, что разрывается на части от удивительного изящества се красновато-золотых ресниц.
      - Даже ты, Саймон, знавший меня как девочку-служанку - нет, как мальчика-слугу! - Она рассмеялась, не открывая глаз. - Даже ты, Саймон, глядя на меня, видишь не только меня. Ты видишь имя моего отца, замок, в котором я выросла, дорогую одежду. Ты смотришь на... принцессу! - Она произнесла это слово, как будто говорила о чем-то гадком и фальшивом.
      Саймон долго смотрел на нее, на развевающиеся по ветру волосы, на покрытую золотистым пушком нежную щеку. Он сгорал от желания сказать, что он видит на самом деле, но даже не надеялся найти нужные слова; это прозвучало бы бессмысленным бормотанием простака.
      - Ты это ты, - сказал он наконец. - По-моему так же глупо тебе пытаться быть кем-то другим, как и другом притворяться, что, они говорят с тобой, когда перед ними стоит принцесса.
      Внезапно она открыла глаза. Такие ясные, такие проницательные! Он вдруг подумал, каково приходилось тем, кто стоял перед ее дедом, Простором Джоном. Кроме того, взгляд этих глаз напомнил ему, кем был он сам: глупым сыном служанки, рыцарем только по счастливому стечению обстоятельств. Сейчас принцесса была ближе, чем когда-либо, и в то же время пропасть между ними казалось широкой, как Великий Океан.
      Мириамель пристально смотрела на него. Не выдержав напряжения, он смущенно отвел глаза.
      - Простите.
      - Не за что, Саймон. И давай поговорим о чем-нибудь другом. - Она повернулась и окинула взглядом поля колышущейся травы на вершине горы. Странная, жестокая минута миновала.
      Они допили вино и доели хлеб и сыр. В качестве десерта Саймон вытащил пакетик конфет, купленный им у одного из торговцев на маленьком рынке Нового Гадринсетта - шарики из меда и поджаренных зерен. Разговор перешел к местам и странным вещам, которые они оба повидали. Мириамель пыталась рассказать Саймону о ниски Ган Итаи и ее пении, о том, как при помощи своей музыки она сливала воедино небо и землю. В свою очередь Саймон объяснял, каково ему было жить в доме Джирики у реки и каждый день видеть Яоиру, живой шатер из бабочек. Он хотел было описать мягкую и пугающе древнюю Амерасу, но потерпел неудачу. Это воспоминание все еще причиняло ему боль.
      - А что эта, другая женшина-ситхи? - спросила Мириамель. - Та, которая здесь. Адиту.
      - Что ты имеешь в виду?
      - Ну, что ты о ней думаешь? - принцесса нахмурилась. - Мне кажется, у нее дурные манеры.
      Саймон фыркиул.
      - У нее свои собственные манеры, так будет вернее. Ситхи не похожи на нас, Мириамель.
      - Что ж, тогда я невысокого мнения о ситхи. Она одевается и ведет себя как проститутка из таверны.
      Саймону снова пришлось спрятать улыбку. Наряды Адиту были почти пугающе сдержанными по сравнению с тем, что она носила в Джао э-Тииукай, хота они все еще оставляли открытым немного больше ее смуглого тела, чем это находили приличным жители Нового Гадринсетта. Но обычно Адиту старалась не оскорблять чувств своих смертных товарищей. Что же до ее поведения...
      - Мне не кажется, что она ведет себя так уж вызывающе.
      - Уж конечно, тебе не кажется, - Мириамель определенно сердилась. - Ты бродишь за ней, как месячный щенок.
      - Ничего подобного, - обиженно сказал он. - Мы просто друзья.
      - Хорошее слово. Я слышала, как его употребляют рыцари, говоря о женщинах, которых никто не пустит на порог церкви. - Мириамель выпрямилась. Она не дразнила его. Принцесса была в ярости, какой он не замечал у нее прежде. - Я не виню тебя - все мужчины одинаковы. Она очень привлекательна, по-своему.
      Саймон резко засмеялся.
      - Я никогда не пойму, - сказал он.
      - Чего? Чего не поймешь?
      - Неважно, - Саймон покачал головой. Хорошо бы вернуться к какой-нибудь более безопасной теме, решил он. - Ах, я чуть не забыл, - он обернулся, достал кожаный мешочек с продернутым шнурком и прислонил его к отполированной ветром и дождями стене. - Сегодня мы празднуем день рождения. Время дарить подарки.
      Мироиамель подняла широко раскрытые от удивления глаза.
      - О Саймон! Но у меня ничего нет для тебя!
      - Достаточно того, что ты здесь. Видеть тебя, после стольких месяцев... Его голос оборвался, тихо пискнув. Чтобы скрыть смущение, Саймон откашлялся. Но в любом случае, ты уже сделала мне чудесный подарок - шарф. - Он раскрыл ворот, показав на голубую ткань вокруг шеи. - Это был лучший подарок из всех, какие у меня когда-либо были! - Он улыбнулся и снова застегнул ворот. - А теперь у меня есть кое-что для тебя. - Он вытащил из мешка что-то длинное и тонкое, завернутое в кусок ткани.
      - Что это? - озабоченность исчезла, сменившись детским интересом к загадочному содержимому свертка.
      - Разверни.
      Она так и сделала, размотав тряпку. Перед ней лежала полоска пламени из слоновой кости - Белая стрела ситхи.
      - Я хочу чтобы ты взяла ее.
      Мириамель перевела взгляд со стрелы на Саймона. Она сильно побледнела.
      - О нет, - выдохнула принцесса. - Нет, Саймон, я не могу!
      - Что ты хочешь сказать? Конечно, можешь. Это мой подарок. Бинабик сказал, что ее сделал мастер ситхи Вандиомейо так давно, что и вообразить нельзя. Это единственная вещь, которая у меня есть, достойная принцессы Мириамель - а ты и есть принцесса Мириамель, нравится это тебе или нет.
      - Нет, Саймон, нет. - Она впихнула стрелу и ткань ему в руки. - Это самое доброе, что сделали для меня за всю мою жизнь, но я не могу взять ее. Это же не просто красивая вещь, это то, что Джирики обещал тебе, - залог. Ты мне так говорил. Это слишком много значит. Ситхи не отдают такие вещи просто так.
      - И я тоже, - сердито сказал Саймон. Значит даже это недостаточно хорошо для нее, подумал он. Под тонким слоем ярости был бездонный колодец боли. - Я хочу, чтобы стрела была твоей.
      - Пожалуйста, Саймон. Я страшно благодарна тебе - ты даже не представляешь, каким добрым я тебя считаю - но мне будет слишком больно забрать ее у тебя. Я не могу.
      Расстроенный, обиженный, Саймон до боли сжал в пальцах стрелу. Его дар был отвергнут. Он чувствовал себя способным на любое безрассудство.
      - Тогда подожди здесь, - буркнул он и встал, понимая, что находится на грани истерики. - Обещай мне, что никуда не уйдешь с этого места, пока я не приду.
      Она неуверенно взглянула на него, прикрывая рукой глаза от яркого солнечного света.
      - Если ты хочешь, чтобы я подождала тебя, Саймон, я подожду. Ты надолго?
      - Нет, - Саймон повернул к полуразрушенным воротам старой стены. Не успев сделать и десяти шагов, он побежал.
      Когда он вернулся, Мириамель сидела на том же самом месте. Она держала в руках гранат, который он припрятал в качестве последнего сюрприза.
      - Прости, - сказала ода. - Но я беспокоилась. Я его раскрыла, но еще ничего не сумела, - она показала ему ровные ряды ярких семян. - Что у тебя в руке?
      Саймон вытащил меч из складок плаща. Пока Мириамель удивленно смотрела на него, еще не избавившись от дурных предчувствий, он опустился на колени.
      - Мириамель... Принцесса... Я отдаю вам последний оставшийся у меня подарок. - Он протянул ей рукоять меча, опустив голову и с интересом разглядывая травяные джунгли под своими сапогами. - К вашим услугам. Теперь я рыцарь. Я могу присягнуть на службу вам, моей госпоже, и стать вашим личным защитником... если только вы захотите.
      Уголком глаза он взглянул иа нес. Мириамель явно обуревали чувства, ни одно из которых он не мог определить.
      - О Саймон, - сказала она.
      - Если вы не хотите принять моей присяги или не можете по какой-то причине, о которой мне не следует знать, только скажите. Мы можем оставаться друзьями.
      Последовало долгое молчание. Саймон впился глазами в траву и почувствовал, что у него кружится голова.
      - Конечно, - сказала она наконец. - Конечно, я приму присягу, милый Саймон. - Ее голос дрожал. Она прерывисто засмеялась: - Но я никогда не прощу тебе этого.
      Он встревоженно поднял глаза, чтобы проверить, не шутит ли она. Уголки ее губ, дрожа, приподнялись в полуулыбке, но глаза снова были закрыты. Он не мог понять, счастлива она или глубоко опечалена.
      - Что я должна делать? - спросила Мириамель.
      - Я и сам точно не знаю. Возьми рукоять и лезвием коснись моего плеча, как делал Джошуа, я думаю. И скажи: "Ты будешь моим защитником".
      Она взяла рукоять и на мгновение прижала ее к щеке. Потом подняла меч и коснулась его плеч, правого и левого.
      -Ты будешь моим защитником, Саймон, - прошептала она.
      - Клянусь.
      Факелы в Доме Расставания горели слабо. Давно уже прошло время вечерней трапезы, но никто еще ни слова не сказал о еде.
      - Сегодня третий день рэнда, - сказал принц Джошуа. - Все уже устали. Я задержу ваше внимание всего на несколько мгновений. - Он провел рукой по глазам.
      Изгримнур подумал, что напряжение трех долгих дней язвительных дискуссий больше всех присутствующих сказалось на самом принце. В попытке дать высказаться каждому желающему, Джошуа вынужден был пройти через огромное количество посторонних споров - и бывший господин Элвритсхолла был крайне недоволен. Принц никогда не выдержит всех тягот войны с собственным братом, если не ожесточит свое сердце. Его манера вести себя с людьми немного исправилась с тех пор, как Изгримнур видел его в последний раз - безумие последнего года, похоже, изменило всех, кто вкусил его горечи, - но герцогу все равно казалось, что Джошуа еще не научился прислушиваться ко всем, не давая заморочить себе голову. А без этого, подумал он сердито, ни один правитель долго не продержится.
      Разногласий было немало. Тритинги считали жителей Нового Гадринсетта слишком слабыми для кочевой жизни и боялись, что они станут помехой, если Джошуа поведет своих людей через степь. В свою очередь, поселенцы вовсе не были уверены, что им так уж хочется оставлять более или менее обжитое место, чтобы снова идти куда-то, где у них даже не будет места, на котором можно было бы осесть, пока Джошуа не отберет землю у своего брата или Бенигариса.
      Фреозель и Слудиг, после смерти Деорнота ставшие главными военными советниками принца, тоже ожесточенно спорили о том, куда следует идти сначала. Слудиг, поддерживая Изгримнура, настаивал на покорении Наббана, Фреозель, как и многие другие, боялся, что бросок на юг отвлечет их от истинной цели. Он был эркинландером, а Эркинланд - это не только родина Джошуа, но еще и место, наиболее пострадавшее от бездарного правления Элиаса. Фреозель считал, что им следует идти на запад, к окраинным поместьям Эркинланда, собирая под свои знамена недовольных подданных Верховного короля, перед тем как двинуться на Хейхолт.
      Изгримнур вздохнул и потер подбородок, радуясь своей заново отрастающей бороде. Больше всего ему хотелось встать и объяснить всем, что и как им следует делать. Он даже чувствовал, что если бы кто-нибудь снял груз ответственности с плеч принца, Джошуа втайне был бы рад - но этого нельзя было допустить. Изгримнур знал, что стоит принцу потерять свое влияние, его соратники распадутся на враждующие группировки, и всякой надежде на организованное сопротивление будет положен конец.
      - Сир Камарис, - внезапно сказал Джошуа, поворачиваясь к старому рыцарю, вы главным образом молчали. Но если мы отправимся в Наббан, как нас убеждают Изгримнур и другие, вы будете нашим знаменем. Мне необходимо знать, что думаете вы.
      Старик действительно до сих пор оставался в стороне, хотя Изгримнур сомневался, что его удерживало неодобрение или несогласие, скорее Камарис слушал их споры, как святой на трактирной скамье, присутствующий, но отстраненный, сосредоточивший все свое внимание на чем-то, недоступном простым людям.
      - Я не могу сказать вам, что следует делать, принц Джошуа. - С тех пор, как восстановилась память старого рыцаря, он говорил с каким-то удивительным непринужденным достоинством. Его старомодная, изысканная речь была так отточена, что казалась почти пародией; он мог бы быть Добрым крестьянином из притч Книги Эйдона. - Это превыше моего разумения, и не осмелюсь я посредничать между вами и Богом, которому принадлежат окончательные ответы на все сущие вопросы. Однако я могу сказать, что я думаю, - он склонил голову, глядя на свои длиннопалые руки, сложенные на столе как бы в молитве. - Многое из того, что было сказано здесь, до сих пор невнятно для меня - договор вашего брата с Королем Бурь, в мое время считавшимся старинной легендой; роль, которую, как вы говорите, должны сыграть мечи - и мой черный Торн среди них все это крайне странно, крайне странно. Но я твердо знаю, что очень любил своего брата Леобардиса, и, судя по тому, что вы о нем говорили, он верно служил Наббану в годы моего безумия - гораздо лучше, чем мог бы когда-то я. Он был создан для того, чтобы повелевать другими людьми; я - нет.
      Его сына Бенигариса я видел только плачущим младенцем. Мою душу гложет мысль, что кто-то из рода моего отца мог стать отцеубийцей, но у меня нет оснований сомневаться в слышанном мной свидетельстве. - Он медленно тряхнул головой, словно выбившийся из сил боевой конь. - Я не могу посоветовать идти в Наббан, Эркинланд или любое другое место на зеленой земле Господней. Но если вы решите отправиться в Наббан, Джошуа... тогда, да, я поеду во главе войска. Если люди будут пользоваться моим именем, я не стану удерживать их, хотя это не кажется мне истинно рыцарственным поступком: голоса смертных одного лишь Искупителя должны славить. Но я не могу допустить, чтобы на Доме Бенидривинов оставалось такое позорное пятно.