5 КРУГ СУЖАЕТСЯ

Снежный вихрь стал слабее, но ветер по-прежнему сердито хлестал склон холма под Наглимундом, завывая в зубах разрушенных стен. Граф Эолер заставил лошадь подойти поближе к лошади Мегвин, отчаянно желая защитить принцессу не только от пронзительного холода, но и от ужаса, внушаемого голыми каменными башнями и холодным мерцанием окон.

Йизахи Серое Копье выехал вперед. В одной руке у него было копье, другой он сжимал нечто вроде серебряного жезла. Рука ситхи описала широкую дугу с громким музыкальным звуком, в котором было что-то металлическое; серебряный предмет в его руке раскрылся наподобие дамского веера и оказался блестящим серебряным щитом.

— А и'и шийсу, — крикнул он, обращаясь к безучастным камням крепости. — Иас'а приджурна ахо-шои!

Огни в окнах Наглимунда, казалось, дрожали, как пламя свечи на ветру, когда в недрах крепости двигались туманные тени. Эолер чувствовал, что из последних сил борется с желанием повернуться и уехать. Это место не принадлежало больше смертным, и ядовитый угар ужаса, который он испытывал, ничем не напоминал чувств Эолера перед любой человеческой битвой. Он повернулся к Мегвин. Ее глаза были закрыты, губы шевелились. Изорн, видимо, тоже потерял присутствие духа, а когда Эолер повернулся к рядам своих солдат, бледные лица, ввалившиеся глаза и приоткрытые рты эрнистирийцев напомнили ему скорее непохороненных мертвецов, чем воинственную армию.

Бриниох, спаси нас, безнадежно думал граф, людям здесь не место. Они мгновенно убегут, если только я сделаю что-нибудь не так!

Он демонстративно вынул меч, показал его своим людям и на секунду высоко поднял над головой, прежде чем сунуть обратно в ножны. Маленькая демонстрация храбрости, но граф был доволен и ею.

Теперь Джирики и его мать Ликимейя выехали вперед и остановились по обе стороны от Йизахи. После быстрых тихих переговоров Ликимейя заставила лошадь сделать еще несколько шагов. Потом королева ситхи запела.

Ее голос, вначале почти перекрытый грубым завыванием ветра, постепенно становился сильнее. Непостижимый язык ситхи струился, переливаясь и щелкая, однако течение его казалось плавным, как струйка горячего масла, льющегося из кувшина. Песня пульсировала, поднимаясь и падая, потом снова росла, становясь все сильнее. Хотя Эолер не понимал ни слова, в ритме песни явно слышались угрозы и обвинения, песня бросала вызов. Голос Ликимейи звенел, как бронзовый рог герольда, и звон металла сплетался с голосом рога.

— Что здесь происходит? — прошептал Изорн.

Эолер знаком попросил его молчать.

Туман, плывущий над стенами Наглимунда, казалось, сгущался, как бывает, когда кончается один сон и начинается другой. Что-то изменилось в голосе Ликимейи. Прошло некоторое время, прежде чем Эолер понял, что не королева ситхи изменила песню, а другой голос присоединился к ней. Сначала новая нить мелодии зазвенела рядом с вызовом Ликимейи, но если в песне королевы был металл, в новой песне были камень и лед. Прошло время, и второй голос странным образом сплелся с мелодией Ликимейи, словно стеклянный перезвон аккомпанируя серебряным колокольчикам. От этого звука мурашки побежали по коже графа Над Муллаха и волосы встали дыбом.

Эолер поднял глаза. Сердце его забилось еще сильнее.

Как бы вырастая из туманной дымки, так плавно, словно поддерживаемая чьей-то неведомой рукой, тонкая черная тень появилась на стене замка. Эолер решил, что возникшая фигура примерно человеческого роста, но туман хитро искажал ее очертания, так что фигура казалась то много больше, то меньше и тоньше любого человеческого существа. Снизу им видно было только длинное черное одеяние с огромным капюшоном, скрывающим лицо — но Эолеру и не нужно было видеть лица, чтобы понять, что это существо и является источником высокого каменного голоса. Невыносимо долго страшная фигура возвышалась над стеной в клубящемся тумане, сплетая свою мелодию с песней Ликимейи. Наконец, словно это было заранее предрешено, они закончили в один и тот же миг.

Ликимейя нарушила молчание, позвав кого-то на языке ситхи. Черный призрак ответил ей, и слова его звенели, как осколки тонкого хрусталя. Эолер уловил, что они говорили на одном языке, но в речи облаченного в черное создания было больше жестокости. Разговор казался бесконечным.

За его спиной произошло какое-то движение. Эолер вздрогнул, его лошадь нервно ударила копытом снег. Зиниаду Хранительница Знаний с волосами небесного цвета подвела свою лошадь к смертным.

— Они говорят о Договоре Сесуадры, — она не сводила глаз с Ликимейи и ее собеседника, — о разбитых сердцах и траурных песнях, которые поют до сих пор.

— Зачем столько разговоров? — с деланной небрежностью спросил Изорн. — Это ожидание невыносимо.

— Таков наш путь, — Зиниаду поджала губы; ее тонкое лицо, казалось, было вырезано из золотистого камня, — хотя они и сошли с него, убив Амерасу.

Больше она ничего не сказала. Эолер мог только ждать под гнетом непроходящего ужаса. Вызов и ответ на него навевали нечто вроде вселяющей страх скуки.

Наконец фигура на стене повернулась к графу и нескольким эрнистирийцам, стоявшим вокруг. С напыщенной театральностью бродячего актера существо откинуло капюшон, открыв белоснежное лицо и тонкие, почти бесцветные волосы, развевавшиеся на ветру, словно пучок морских водорослей.

— Шу до т'кзайа! — В голосе норна слышалось почти ликование. — Смертные! Они принесут гибель твоему роду, Ликимейя Глаза Луны. — Он говорил на вестерлинге с грубой точностью лесника, имитирующего предсмертный крик кролика. — Неужели ты так слаба, что позволяешь этому сброду помогать тебе? Не похожи они на великую армию Синнаха.

— Ты захватил замок смертных, — холодно отвечала Ликимейя. Рядом с ней по-прежнему твердо сидел на своей лошади Джирики, на лице которого ничего нельзя было прочесть. Эолер снова удивился, как могут некоторые смертные даже думать, что они понимают ситхи. — Твой господин и твоя королева тоже не чураются смертных. У тебя нет особых причин для ликования.

Норн засмеялся — звук, похожий на скрежет ножа по черепице.

— Да, мы используем их. Смертные — как крысы, живущие в наших подвалах. Мы можем делать из их кожи перчатки, но никогда не посадим за один стол с собой. Ты слаба, так же как была слаба Амерасу Рожденная на Борту.

— Не смей говорить о ней! — воскликнул Джирики. — Твой рот слишком зловонный, чтобы произносить ее имя, Ахенаби!

Белое существо на стене улыбнулось.

— А, маленький Джирики. Я наслышан о твоих приключениях, или, я бы сказал, о том, как ты вмешиваешься в чужие дела. Тебе следовало бы пожить на севере, на нашей холодной земле. Тогда ты стал бы сильнее. Твоя терпимость к смертным — опасная слабость. Эта слабость — одна из причин, по которым твой род скоро иссякнет, а мой возвысится, поскольку он более суров.

Норн повернулся и поднял голову, обращаясь уже к Эолеру и нервно перешептывающимся эрнистирийцам.

— Смертные! Сражаясь рядом с бессмертными, вы рискуете не только своими жизнями. Вы рискуете своими душами.

Эолер услышал за своей спиной гул испуганных голосов. Он пришпорил коня, и, проехав несколько шагов вперед, поднял меч.

— Это пустые угрозы! — крикнул он. — Делай свое Черное дело, но наши души останутся при нас.

— Граф Эолер, — позвала Мегвин. — Это Скадах, Дыра в Небесах. Не подходи ближе!

Ахенаби наклонился вниз, сверля Эолера черными бусинами глаз.

— Вождь смертных, не так ли? Что ж, маленький человек, если ты не боишься ни за свою душу, ни за жизни своих воинов, то как насчет твоих собратьев, до сих пор запертых в этих стенах?

— О чем ты говоришь? — крикнул Эолер.

Норн повернулся и вскинул руки. Через мгновение на стене рядом с ним появились две фигуры. На них тоже были тяжелые, длинные одежды, но некоторая неловкость движений сразу выдавала их, особенно на фоне паучьего изящества норнов.

— Здесь у нас ваши братья. — Ахенаби улыбнулся. — Они наши гости. Готовы ли вы принести их в жертву вашим бессмертным союзникам? — Фигуры на стене молчали безучастно и безнадежно. Лица под черными капюшонами явно принадлежали людям, а не Рожденным в Саду.

Волна бессильной ярости захлестнула Эолера.

— Отпусти их, — заревел он.

Довольный норн тихо засмеялся.

— О нет, маленький смертный. Наши гости очень счастливы здесь. Хотите посмотреть, как им весело? Может, они станцуют для вас? — Он поднял руку и сделал резкий выразительный знак. Фигуры начали медленно кружиться. К ужасу стоявших внизу, они подняли руки, как бы пародируя изысканный придворный танец, и принялись раскачиваться из стороны в сторону, иногда натыкаясь друг на друга, рядом с ухмыляющимся норном. На мгновение они соединили руки, опасно приблизившись к краю стены, потом оттолкнулись от камней и продолжили свой страшный танец уже порознь.

Сквозь слезы ярости, застилавшие ему глаза, Эолер увидел, что лошадь Джирики сделала несколько шагов к стене. Ситхи поднял лук, потом молниеносным, едва видимым движением выхватил из колчана, висевшего у луки седла, стрелу и натянул тетиву так, что лук изогнулся широкой дугой. На стене все шире становилась ухмылка Ахенаби. Он нагнулся, почти вздрогнув, и мгновением позже исчез, оставив только две жуткие танцующие фигуры.

Джирики пустил стрелу. Она попала в ногу одному из танцующих и сбила его. Падая, он зацепил и своего товарища. Пролетев двадцать футов, они с грохотом упали на засыпанные снегом камни. Несколько эрнистирийцев вскрикнули и застонали.

— Кровь Ринна! — ахнул Эолер. — Что ты сделал?!

Джирики подошел ближе к упавшим, осторожно поглядывая на теперь уже пустую стену. Достигнув цели, он спешился, опустился на колени и махнул Эолеру, чтобы тот присоединился к нему.

— Зачем ты это сделал, Джирики? — Горло сжималось, как будто его стискивала чья-то рука. Он посмотрел на тела несчастных. Пальцы, торчащие из рукавов, были скрючены, словно все еще искали спасения, которого теперь им уже не найти никогда. — Ты хотел спасти их от пыток? Но если бы нам удалось выбить норнов из Наглимунда — неужели не было никакой надежды помочь им?

Джирики промолчал. Мягким движением он перевернул одно из тел, приложив некоторое усилие, чтобы отделить его от другого — их руки все еще были крепко сплетены. Потом ситхи откинул капюшон.

— Бриниох! — Эолер едва мог говорить. — Бриниох Небесный, спаси нас!

Вместо глаз на него смотрели страшные черные дыры. Восковая кожа местами лопнула после падения. С первого взгляда было видно, что этот человек умер очень давно.

— Кем бы они ни были, они мертвы с тех пор, как пал Наглимунд, — мягко сказал Джирики. — Я не думаю, что в этих стенах остались живые пленники.

Эолер почувствовал, как к горлу подступает тошнота, и отвернулся.

— Но… они… двигались!

— Это еще одно подтверждение тому, что здесь властвует один из Красной Руки. Никто больше не обладает достаточной силой, чтобы совершить нечто подобное без могущества их повелителя.

— Но почему? — спросил Эолер. Он посмотрел на скорчившиеся на снегу трупы, потом перевел взгляд на людей и ситхи. — Зачем они это сделали?

Джирики покачал головой. Его волосы были такими белыми и тонкими, как у страшного существа, насмехавшегося над ними со стены.

— Я не могу ответить на твой вопрос. Но Наглимунд не падет, прежде чем мы до дна не осушим чашу ужаса, в этом я уверен.

Эолер взглянул на Мегвин и Изорна, в страхе ожидающих его возвращения.

— И нет дороги назад, — молвил он.

— Нет, — ответил Джирики. — Я боюсь, пришли последние дни. Хотим мы того или нет.

Герцог Изгримнур знал, что ему следует уделять самое пристальное внимание всему, что происходит вокруг него: людям Метессы и приготовлениям и сбору солдат в большом зале барона. Метесса была самой восточной из провинций Наббана и вполне могла стать опорным пунктом армии Джошуа. Успех мог зависеть от мельчайших деталей, и Изгримнур имел хорошие шансы добиться его — однако трудно заниматься делом, если за тобой тенью следует маленький мальчик.

— Так, — сказал герцог после того, как чуть не наступил на ребенка в десятый раз, — что ты здесь делаешь? Неужели тебе больше негде поиграть? Где твоя мать?

Светловолосый мальчик с тонкими чертами лица смотрел на него, не испытывая ни малейшей робости перед огромным бородатым незнакомцем.

— Моя мать велела мне держаться подальше от принца, тебя и всех ваших рыцарей. А я не согласился.

Мальчик положительно хорош для своих лет, заметил герцог, а на вестерлинге говорит не хуже самого Изгримнура. Варинстенский язык Престера Джона неплохо прижился за несколько сменившихся поколений. Но если все развалится — а так оно, похоже, и будет, — не исчезнет ли всеобщий язык вместе со всем остальным? Империи, подумал он с грустью, сродни плотинам, даже те, что кажутся воплощением самых смелых мечтаний. Волны хаоса бьются о них, бьются, и как только за ними перестают следить…

Изгримнур покачал головой и заворчал на своего маленького собеседника чуть строже, чем намеревался.

— Ну так если твоя мать велела тебе держаться подальше от рыцарей, что же ты тогда здесь делаешь? По ночам тут место для мужчин, а не для маленьких мальчиков.

Мальчик встал на цыпочки, так что его макушка оказалась на уровне пояса герцога.

— Я и сам когда-нибудь стану мужчиной. Я устал быть все время с женщинами. Моя мать боится, что я убегу на войну, но это как раз то, что я собираюсь сделать.

Его горячая убежденность была так наивна, что Изгримнур не выдержал и улыбнулся.

— Как тебя зовут, паренек?

— Пасваллес, сир чужеземный рыцарь. Мой отец — Бриндаллес, брат барона Сориддана.

— В мире есть не только рыцари, и война — не игра, маленький Пасваллес.

— Я знаю, — быстро кивнул мальчик. — Но иногда, как говорит мой отец, выбора нет. И тогда мужчинам приходится сражаться.

Изгримнур вспомнил принцессу Мириамель в гнезде у гантов и свою любимую жену Гутрун, стоящую с топором перед Элвритсхоллом в полной готовности защищать его до смерти — Изорн едва убедил ее забрать детей и бежать.

— Женщины тоже сражаются.

— Но женщин-рыцарей не бывает. А я собираюсь стать рыцарем.

— Ну, поскольку я, к счастью, не твой отец, то не могу отправить тебя спать. Кроме того, я не хочу, чтобы ты подумал, что я пытаюсь отделаться от тебя. Так что можешь пойти со мной и рассказать мне немного об этом месте.

Обрадованный Пасваллес несколько раз подпрыгнул, как игривый щенок. Потом, совершенно неожиданно, он замер и подозрительно посмотрел на Изгримнура.

— А вы нам не враг? — спросил он настороженно. — Потому что, если вы враг, сир чужеземный рыцарь, я не смогу показать вам ничего такого, что может принести вред моему дяде.

Изгримнур кисло улыбнулся.

— В эти проклятые дни, парень, трудно сказать, кто кому враг. Но я могу обещать тебе, что мой сеньор принц Джошуа не причинит никакого вреда никому, кто живет в Метессе.

Пасваллес немного подумал.

— Я верю вам, — сказал он наконец. — Я думаю, вы говорите правду. Но если это не так — тогда вы не рыцарь, раз можете обмануть ребенка.

Изгримнур широко улыбнулся.

Ребенок! Этот человечек может давать Эолеру уроки политики.

— Не говори мне ничего, что могло бы пойти на пользу врагам твоего дяди, и я постараюсь не спрашивать тебя ни о чем, что могло бы поставить под угрозу твою честь, будь я врагом.

— Это честно, — серьезно сказал мальчик, — это по-рыцарски.

Метесса была одним из пограничных баронств Наббана. Эта обширная и процветающая часть страны с широкими лугами и зелеными холмами соседствовала с дальними границами тритингов. Даже теперь, после долгих холодных дней, поля поражали буйной зеленью. Серебристая лента одного из притоков Стефлода бежала через луга и под сумрачными серыми небесами оставаясь яркой и сверкающей. На склонах холмов паслись коровы и овцы.

Хасу Метесса, резиденция нынешнего барона, со времен последнего императора стояла на вершине одного из самых высоких холмов, наблюдая за жизнью маленьких фермерских хозяйств в долине. Тем же занимался сейчас и Изгримнур.

Отвернувшись от окна, герцог увидел, что Пасваллес нетерпеливо переминается с ноги на ногу.

— Пойдем посмотрим оружие, — просительно сказал мальчик.

— Может, мне не стоит смотреть на него?

— Нет, это древнее оружие. — Пасваллес был возмущен недогадливостью Изгримнура. — Очень древнее.

Риммер позволил оттащить себя от окна. Энергия ребенка казалась неиссякаемой.

Если бы у моего Изорна был такой характер, кисло подумал он, я бы, пожалуй, отвел его на Фростмарш и оставил там, как делали в старину, когда в семье было слишком много ртов.

Пасваллес провел его через анфиладу залов, мимо испуганных обитателей резиденции, с тревогой смотревших на бородатого чужестранца, к высокой угловой башне, которая казалась более поздним добавлением к древней крепости на холме. После того как они поднялись по бесчисленным ступеням — их оказалось слишком много для больной спины Изгримнура, — взгляду герцога открылась маленькая загроможденная комнатка под самой крышей. Потолок давно не чистили, так что навес паутины касался головы; пол и неуклюжую мебель покрывал толстый слой пыли — но Изгримнур все равно был потрясен. Ряды деревянных панелей с оружием выстроились вдоль стен подобно стражам. В отличие от всего остального в этой комнате, оружие было сравнительно чистым. Пасваллес был прав — шлемы, нагрудники и причудливые кольчуги такого типа Изгримнур видел прежде только на картинках в очень старых книгах Санкеллана Магистревиса.

— Это оружие империи, — восхищенно сказал он, — или дьявольски точные копии.

Пасваллес вытянулся в струнку.

— Это не копии. Здесь все настоящее. Еще мой дед купил все это в большом городе.

— В Наббане. — Изгримнур задумался.

Он медленно пошел вдоль рядов, рассматривая доспехи. Его глаз воина сразу отмечал, где когда-то был допущен брак, а где куски просто потерялись со временем. Металл, который использовали императорские оружейники, был тяжелее нынешнего, но сделаны все доспехи были великолепно. Герцог нагнулся, разглядывая шлем с двуглавым морским драконом на гребне. Чтобы как следует изучить все детали, ему пришлось сдуть толстый слой пыли.

— Давненько их никто не чистил, — рассеянно проговорил он.

— Мой отец болен. — В голосе маленького Пасваллеса неожиданно послышалось раздражение. — Я стараюсь держать их в чистоте, но многие слишком высоки для меня и слишком тяжелы, чтобы мне удалось их снять.

Изгримнур, размышляя, оглядел комнату. Разумеется, он потерял уже достаточно времени с этим мальчиком. Он подошел к бойнице и посмотрел на серое западное небо.

— У нас есть еще немного времени до ужина, — сказал он наконец, — и твой дядя и принц Джошуа пока не станут обсуждать важные вещи, ради которых мы здесь. Так что пойди и принеси то, чем обычно пользуется твой отец — ну хотя бы веник, — чтобы смахнуть пыль. Мы с тобой немного поработаем, хорошо?

Мальчик расширил глаза:

— Правда?!

— Правда. В любом случае у меня нет никакого желания снова спускаться по всем этим ступенькам. — Мальчик по прежнему обалдело смотрел на него. — Ну же, дитя, ступай. И захвати лампу, а лучше две. Скоро стемнеет.

Мальчик выскочил из комнаты и пулей понесся вниз по лестнице. Изгримнур покачал головой.

В каждой стене банкетного зала Хасу Метессы было по камину, так что здесь всегда было тепло и светло — даже в холодную погоду. Сидящие за столом мелкие помещики со всей долины, казалось, надели свои лучшие наряды: многие женщины щеголяли в мерцающих платьях и шляпах, сделанных не менее изобретательно, чем те, которые они сами видели в Санкеллане Магистревисе. Изгримнур по-прежнему чувствовал некоторую нервозность собравшихся, висевшую, словно туман, под высоким потолком банкетного зала. Дамы много болтали и смеялись по пустякам. Мужчины больше молчали; то немногое, что они говорили, почти невозможно было расслышать.

Бочонок телигурского вина откупорили в самом начале, и его содержимое разнесли по залу. Изгримнур заметил, что принц Джошуа, сидевший по правую руку от хозяина, барона Сориддана, неоднократно подносил свой кубок к губам, но еще ни разу не предложил стоявшему сзади пажу добавить в него вина. Герцог одобрил сдержанность принца. Джошуа никогда не отличался особой склонностью к спиртному, но, поскольку вероятность смещения Бенигариса с герцогского трона во многом зависела от событий этой ночи, было вдвойне важно, чтобы ум принца оставался острым и проницательным, а язык — осторожным.

Осматривая комнату, Изгримнур на мгновение задержал взгляд на маленьком светлом пятне в дальнем углу. Поняв, в чем дело, герцог широко улыбнулся в бороду. Это был Пасваллес, несомненно, снова удравший от матери и ее подруг. Изгримнур не сомневался, что он явился посмотреть на настоящих Рыцарей, Сидящих за Столом. Мальчик запросто может получить по уху. Барон Сориддан встал со своего места во главе стола и поднял кубок. За его спиной на знамени распростер широкие крылья голубой журавль — герб дома Метессинов.

— Давайте поприветствуем наших гостей, — сказал барон, иронично улыбнувшись; его загорелое бородатое лицо забавно сморщилось. — Я, несомненно, стал предателем, уже открыв для вас ворота, принц Джошуа, и не нанесу большего урона своей чести, выпив за ваше здоровье.

Изгримнур обнаружил, что ему нравится Сориддан. Он мало соответствовал привычному образу наббанайского барона: толстая шея и крестьянский тип лица делали его скорее похожим на удачливого жулика, чем на наследственного обладателя огромного феодального поместья. В хитрых глазах барона светилась обманчивая самоирония. Он так великолепно владел вестерлингом, что Изгримнура перестали удивлять успехи маленького Пасваллеса.

После того как кубки были вновь наполнены, со своего места поднялся принц Джошуа, чтобы поблагодарить народ Хасу Метессы за гостеприимство. Это было встречено вежливыми улыбками и одобрительным ропотом — немного более громким, чем того требовала обычная любезность. Когда принц сел, застольная беседа начала снова набирать силу, но Сориддан жестом попросил молчания.

— Итак, — сказал он Джошуа достаточно громко, чтобы могли слышать все сидящие за столом, — мы сделали все, что должны были сделать, будучи добрыми эйдонитами — а кое-кто может сказать, что гораздо больше того, пустив вас на нашу землю. — Придворные улыбались, но взгляд Сориддана был холоден. — Уйдете ли вы с миром, Джошуа?