2 ОКНА, КАК ГЛАЗА

Бараны сгрудились так тесно, что между ними почти невозможно было пройти. Бинабик пел тихую овечью колыбельную, с трудом пробираясь между мохнатыми спинами.

— Ситки! — позвал он. — Мне надо поговорить с тобой.

Она сидела скрестив ноги и перевязывала узлы сбруи своего барана. Вокруг нее несколько других троллей — мужчин и женщин — заканчивали последние приготовления перед тем, как вместе с отрядом Джошуа продолжить путь к Наббану.

— Я здесь, — сказала она.

Бинабик огляделся.

— Не пойдешь ли ты со мной в какое-нибудь более тихое место?

Она кивнула и положила сбрую на землю.

— Пойду.

Они пробрались через стадо толкающихся баранов, забрались на холмик и сели на траву. Суетящийся лагерь расстилался перед ними. Палатки разобрали еще ранним утром, и теперь от того, что в течение трех дней было маленьким городком, осталась только бесформенная движущаяся масса людей и животных.

— Ты раздражен, — внезапно сказала Ситки. — Скажи мне, что случилось, любимый? Хотя, конечно, за последние дни у нас было достаточно неприятностей, чтобы расстроить кого угодно.

Бинабик вздохнул и кивнул.

— Это верно. Смерть Джулой — очень тяжелая потеря, и не только из-за ее мудрости. Мне не хватает ее самой, Ситки. Мы никогда не встретим никого похожего на нее.

— Но это не все, — мягко настаивала Ситки. — Я хорошо тебя знаю, Бинбиниквегабеник. Это из-за Саймона и принцессы?

— Это корень всего. Смотри, я покажу тебе кое-что. — Он развинтил свой посох. Длинное белое древко с наконечником из сине-серого камня выскользнуло оттуда.

— Это стрела Саймона. — Ситки широко открыла глаза. — Дар ситхи. Он оставил ее?

— Я не думаю, что он сделал это нарочно. Я нашел ее запутавшейся в одной из рубашек, которые ему сшила Гутрун. Он мало взял с собой, но все-таки не забыл мешок со своими главными драгоценностями — зеркальцем Джирики, куском камня, который он принес с могилы Хейстена, и кое-какие другие вещи. Полагаю, Белую стрелу он оставил по ошибке. Может быть, он для чего-то вынимал ее раньше и забыл положить обратно в мешок. — Бинабик поднял стрелу и повернул ее, так что она засверкала в лучах утреннего солнца. — Это мне кое о чем напоминает, — сказал он медленно. — Это знак долга Джирики Саймону — долга ничуть не меньшего, чем тот, который, в память Укекука, связывает меня с доктором Моргенсом.

Внезапно страх появился на лице Ситки, хотя она и делала все, чтобы скрыть его.

— Что ты хочешь сказать, Бинабик?

Он печально посмотрел на стрелу.

— Укекук обещал Моргенсу свою помощь. Я принял на себя его обещание. Я поклялся защищать юного Саймона, Ситки.

Она двумя руками схватила его ладонь.

— Но ты уже выполнил обещание — и даже больше, Бинабик. Тебе совсем не нужно сторожить его день и ночь до конца жизни.

— Это… это другое. — Он бережно убрал стрелу в посох. — Это больше, чем просто долг, Ситки. Путешествуя по этим диким местам, и Саймон, и Мириамель уже в опасности, но еще большей опасности они подвергнутся, когда придут туда, куда, я боюсь, они направляются. Но кроме того, они представляют собой страшную угрозу и для всех нас.

— Но почему? — Ей трудно было скрыть боль.

— Если их поймают, то наверняка доставят к Прейратсу, советнику короля Элиаса. Ты не знаешь его, Ситки, но я знаю, по крайней мере по рассказам. Он могуществен и без колебаний употребляет это могущество по любому поводу. И он жесток. Он узнает от них все, что они знают о нас — а Саймон и Мириамель, оба они знают очень много, — о наших планах, о мечах и обо всем остальном. И Прейратс убьет их — во всяком случае Саймона, — добывая эти сведения.

— Значит, ты идешь искать их? — медленно спросила она.

Он уронил голову.

— Я чувствую, что должен пойти.

— Но почему именно ты? У Джошуа целая армия!

— На то есть причины, возлюбленная моя. Если ты пойдешь со мной, когда я буду говорить с Джошуа, ты все узнаешь. Тебе в любом случае следует там быть.

Она вызывающе посмотрела на него:

— Если ты пойдешь за ними, я пойду с тобой.

— А кто убережет наших людей от опасности — в чужой стране, с чужим языком. — Он сделал жест в сторону двигавшихся внизу троллей. — Ты теперь хотя бы немного говоришь на вестерлинге. Мы не можем уйти вдвоем и оставить кануков глухими и немыми.

Слезы показались на глазах Ситки:

— Неужели нет другого выхода?

— Я не могу ничего придумать, — сказал он медленно. — Хотел бы, но не могу. — Его глаза тоже заблестели.

— Камни Чукку! — простонала она. — Неужели мы перенесли все, что нам пришлось перенести во имя нашей любви, только для того, чтобы вновь расстаться? — Она крепко сжала его пальцы. — Почему ты такой упрямый и благородный, Бинабик из Минтахока? Я проклинала тебя за это и раньше, но никогда еще мне не было так больно.

— Я вернусь к тебе. Я клянусь, Ситкинамук. Что бы ни случилось, я вернусь к тебе.

Она наклонилась, спрятала лицо у него на груди и зарыдала. Бинабик обнял ее и крепко прижал к себе; по его щекам тоже катились слезы.

— Если ты не вернешься, — простонала она, — пусть у тебя не будет ни минуты покоя до конца времен!

— Я вернусь, — повторил он и замолчал.

Они долго стояли так, скованные горестным объятием.

— Я не могу сказать, что мне нравится эта идея, Бинабик, — сказал принц Джошуа. — Нам придется нелегко без твоей мудрости, особенно теперь, после смерти Джулой. — Принц угрюмо покачал головой. — Эйдон знает, каким ударом это было для нас. Я почти болен от горя, и у нас нет даже тела, чтобы оплакать ее.

— Таково было ее желание, — мягко сказал Бинабик. — Но в относительности нашего первого беспокойства мы не имеем возможности очень меньше печалиться о потере вашей племянницы и юного Саймона. Я объяснял вам мои соображения.

— Возможно, но как быть с мечами? Нам еще многое нужно узнать.

— Малое воспомоществование я могу оказать Стренгъярду и Тиамаку, — сказал маленький человек. — Я уже производил переводы на вестерлинг почти всех пергаментов Укекука. С очень немногими оставшимися может помогать Ситки. — Он указал на свою невесту, молча сидевшую подле него. Глаза ее покраснели. — А затем с сожалением сообщаю, что после окончания этой работы она будет забирать оставшихся кануков и возвращаться к нашему народу.

Джошуа посмотрел на Ситки.

— Еще одна утрата!

Она склонила голову.

— Но вас теперь много, — заметил Бинабик. — В горах также тяжело, и эти пастухи и охотницы будут нужны у Озера голубой глины.

— Конечно, — сказал принц. — Мы всегда будем благодарны за помощь, оказанную вашими людьми. Мы никогда этого не забудем, Бинабик. Так, значит, ты решил идти?

Тролль кивнул.

— Есть много причин, убеждающих меня в очень большой разумности этого. Также это страх, что Мириамель питает надежду украдать Сверкающий Гвоздь, думая, что ускорит этим заканчивание борьбы. Это пугает меня, поскольку, если в рассказе графа Эолера много истинности, дворры признались подручным Короля Бурь, что в могиле вашего отца упокаивался Мин-неяр.

— Что, по всей вероятности, делает беспочвенными все наши надежды, — мрачно сказал Джошуа. — Потому что, если он это знает, Элиасу незачем оставлять меч в гробнице.

— Знания Короля Бурь и знания вашего брата не есть одно и то же, — возразил Бинабик. — Нет большой редкости в том, что союзники таят секреты друг от друга. Король Бурь может не иметь знания, что мы обладаем данной тайной. Очень большая запутанность, не правда ли? Кроме всего прочего, из того, что поведывал старик Таузер, — истории о том, как вел себя ваш брат, когда получал лезвие, — можно делать вывод, что обладатели клейма Пика Бурь не переносят его близости.

— Глупо было бы рассчитывать на это, — сказал Джошуа. — Изгримнур, что ты думаешь обо всем этом?

Риммер шевельнулся:

— О чем? О мечах или о поездке тролля за Мири и мальчиком?

— О том и о другом. — Джошуа устало махнул рукой.

— Немного могу сказать про мечи, но в словах Бинабика есть резон. Что до остального… — Изгримнур пожал плечами. — Кто-то должен ехать, это ясно. Я один раз уже привез ее обратно, так что, если хочешь, могу снова поехать.

— Нет. — Принц твердо покачал головой. — Ты мне нужен здесь. И я не стану снова разлучать тебя с Гутрун ради моей упрямой племянницы. — Он повернулся к троллю: — Сколько человек ты хотел бы взять с собой?

— Ни единого, принц Джошуа.

— Никого? — Принц был потрясен. — Да почему же? Спокойнее было бы взять с собой несколько верных людей, как ты сделал, отправляясь к Урмсхейму.

Бинабик покачал головой:

— Имею предположение, что Мириамель и Саймон не стали бы прятаться от меня, но, с несомненностью, они будут пугаться и побегать от верховых солдат. Кроме того, есть места, где очень хорошая проходимость для меня с Кантакой, но совсем плохая для всадников, имеющих даже такое великое искусство, как тритинги Хотвига. И потом, я могу ехать с большей тихостью. Нет, очень лучше мне отправляться в одиночестве.

— Мне это не нравится, — сказал Джошуа. — Я вижу, что Ситки тоже недовольна. Но, по крайней мере, я обдумаю твое предложение. Может быть, это действительно самый лучший выход. — Он поднял руку и потер лоб. — Дайте мне немного подумать.

— С несомненностью, принц Джошуа. — Бинабик встал. — Но не предавайте забыванию тот факт, что даже редкостной замечательности нос Кантаки не имеет возможности чуять след, слишком долго прохлаждавшийся на земле. — Он поклонился, Ситки последовала его примеру. Потом тролли повернулись и вышли.

— Он маленький — они оба маленькие, — задумчиво сказал Джошуа. — Но я не только не хотел бы, чтобы тролли уходили, — я был бы счастлив, если бы с нами была еще тысяча таких, как они.

— Он храбрый, этот Бинабик, что верно, то верно, — сказал Изгримнур. — Иногда кажется, что, кроме храбрости, у нас уже ничего и не осталось.

Некоторое время Эолер наблюдал за мухой, жужжавшей у головы его лошади. Если не считать легкого подергивания ухом, лошадь оставалась совершенно спокойной, но Эолер продолжал смотреть. В путешествии по западным окраинам Эрнистира, неподалеку от Фростмарша, смотреть больше особенно было и не на что; кроме того, муха напомнила ему о чем-то не совсем отчетливом, но явно требовавшем его внимания. Граф Над Муллаха наблюдал за крошечной черной точкой, пока наконец не понял, почему она приобрела в его глазах такую значительность.

Это первая муха за долгое, долгое время — первая с начала зимы. Должно быть, становится теплее.

Эта довольно заурядная мысль дала толчок к множеству других, менее обычных размышлений.

Может ли быть, что каким-то образом ветер переменился, подумал он. Возможно ли, чтобы Джошуа и его люди каким-то образом уменьшили могущество Короля Бурь и разжали тиски его магической зимы? Он обернулся и посмотрел на небольшой отряд ободранных эрнистирийцев, ехавших за ним, и на ситхи, которые вели людей за собой, сверкая разноцветными знаменами и доспехами. Может быть, то, что Джирики и его народ вступили в битву, склонило чашу весов на нашу сторону? Или я придаю слишком большое значение этому мельчайшему из знаков?

Он мрачно усмехнулся про себя. Ужасы последнего года заставили его захмелеть от предзнаменований, как его предков в Эрнов день.

Мысли о предках последние несколько дней очень занимали Эолера. Армия ситхи и людей по пути в Наглимунд недавно останавливалась в замке Эолера в Над Муллахе, на реке Баралейн. За те два дня, что они провели в замке, граф нашел в округе еще шестьдесят человек, пожелавших присоединиться к отряду. Эолер подозревал, что их к этому побудило скорее желание ехать в обществе легендарных справедливых, чем чувство долга или стремление к отмщению. В основном это были те, чьи семьи были потеряны или уничтожены во время недавних боев. Люди, у которых оставалась земля, или близкие люди, нуждающиеся в защите, не хотели ехать на новую войну, независимо от того, насколько благородной и важной была ее причина, — и Эолер не мог приказать им сделать это: аристократия Эрнистира лишилась этого права еще во времена короля Тестейна.

С Над Муллахом обошлись менее жестоко, чем с Эрнисадарком, но все же родовое поместье графа сильно пострадало во время оккупации Скали. За то короткое время, что у него было, Эолер собрал немногих оставшихся слуг и, как мог, постарался наладить жизнь в замке. Если он каким-то образом умудрится вернуться сюда после этой безумной войны, которая день ото дня становится все безумнее, он ничего бы так не хотел, как по возможности быстро скинуть с плеч бремя ответственности и поселиться в тишине и уединении в своем возлюбленном Над Муллахе.

Его вассалы долго выдерживали осаду, но, когда люди в стенах замка начали голодать, Гвинна, кузина и кастелянша Эолера, строгая и деловая женщина, открыла ворота риммерам. Многие из вещей, принадлежавших роду Эолера со времен битвы при Ач Самрате, пропали, то же произошло с тем, что уже сам Эолер привозил из путешествий по Светлому Арду. И все-таки, утешал он себя, стены по-прежнему стояли, поля — под снежным одеялом — оставались плодородными, а широкий Баралейн, не затронутый ни войной, ни зимой, все еще бежал мимо Над Муллаха на своем пути к Абенгейту и морю.

Граф похвалил Гвинну за принятое ею решение, сказав, что если бы он был в резиденции, то поступил бы точно так же. Женщина, для которой присутствие завоевателей Скали в ее любимом доме было невообразимо отвратительным, была немного успокоена его словами.

Эти чужеземцы — возможно потому, что их господин был далеко в Эрнисадарке, или потому, что сами они не принадлежали к кровожадному кальдскрикскому клану Скали, — оказались менее жестокими, чем риммеры в других частях Эрнистира. Они плохо обращались со своими пленниками, вволю грабили и разрушали, но не увлекались насилием, пытками и бессмысленными убийствами, отличавшими армию Скали во время ее вторжения в Эрнисадарк. Однако, несмотря на сравнительную незначительность вреда, нанесенного его родовому поместью, на пути из Над Муллаха Эолер был полон горечи человека, испытавшего насилие и позор. Его предки построили этот замок, чтобы наблюдать за принадлежавшей им частью речной долины. Теперь замок подвергся нападению, а нынешний граф спешит покинуть его.

Но я служил своему королю, сказал он себе. Что я еще мог сделать?

Ответа не было, но от этого не становилось легче жить с воспоминаниями о разбитом камне, прожженных факелами гобеленах и испуганных людях с пустыми глазами. Даже если война и магическая зима завтра закончатся — вред уже причинен.

— Не хотели бы вы съесть что-нибудь еще, моя леди? — спросил Эолер. Он не мог не удивляться тому, что думала Мегвин в своем безумии о скудной еде, которой они вынуждены были довольствоваться во время путешествия к Наглимунду. Конечно, от разоренной войной страны нельзя было многого ожидать, но графу было любопытно, как можно счесть черствый хлеб и твердые луковицы пищей, подходящей для богов.

— Нет, Эолер, спасибо. — Мегвин покачала головой и мягко улыбиулась. — Даже в краю вечного блаженства мы должны иногда отдыхать от наслаждения.

Вечное блаженство! Граф против воли улыбнулся. Может быть, безумие Мегвин имеет свои преимущества — по крайней мере во время трапезы. Мгновением позже он уже бранил себя за жестокую мысль. Только посмотрите на нее! Она как ребенок. Это не ее вина — наверное, это случилось после удара Скали. Он, конечно, не убил ее, как она думает, но, без сомнения, повредил ее рассудок.

Эолер смотрел на нее. Мегвин с явным удовольствием наблюдала закат солнца. Лицо ее казалось почти сияющим.

Как это они говорят в Наббане? «Святые безумцы». Вот на кого она похожа — на человека не от мира сего.

— Небо в раю еще прекраснее, чем я когда-то воображала, — сказала она мечтательно. — Я думаю, может быть, это наше небо, но теперь мы видим его с другой стороны?

И даже если бы было какое-то средство, внезапно подумал Эолер, какое я имею право отнимать это у нее? Мысль эта обожгла его, словно ему плеснули холодной водой в лицо. Она счастлива. Счастлива в первый раз с тех пор, как ее отец ушел на войну и погиб. Она ест, она спит, она разговаривает со мной и с другими… Вряд ли она будет чувствовать себя лучше, если в это ужасное время к ней вернется разум.

На этот вопрос, конечно, не могло быть ответа. Эолер тяжело вздохнул, борясь с усталостью, которая каждый раз охватывала графа, когда он находился в обществе Мегвин. Он встал, подошел к куче тающего снега, вымыл свою миску и вернулся к дереву, у которого сидела Мегвин, глядя на холмистые травяные поля и серый снег у румяного западного края небес.

— Я собираюсь поговорить с Джирики, — сказал он ей. — Вам здесь удобно?

Она кивнула, легкая полуулыбка тронула ее губы.

— Конечно, граф Эолер.

Он склонил голову и оставил ее.

Ситхи сидели на земле вокруг костра Ликимейи. Эолер отступил немного в сторону, восхищаясь необычным зрелищем. Около дюжины справедливых сидели широким кругом. Никто не говорил ни слова, ситхи молча смотрели друг на друга, словно обмениваясь беззвучными замечаниями. Не в первый раз граф Над Муллаха почувствовал, как от суеверного изумления заходится сердце. Какие странные союзники!

Ликимейя все еще была в траурной пепельной маске. Сильный дождь вчера обрушился на их отряд, но странная раскраска ее лица осталась такой же, как и прежде, что заставило графа заподозрить, что ситхи обновляет ее каждый день. Напротив нее сидела женщина ситхи, с тонкими чертами лица, тощая, как посох священника. Ее небесно-голубые волосы были собраны на макушке в некое подобие птичьего хохолка. Благодаря разъяснениям Джирики Эолер знал, что эта строгая женщина была даже старше Ликимейи.

У костра сидел также одетый в зеленое красноволосый дядя Джирики Кендарайо'аро и с ним Чека'исо Янтарные Локоны, чьи растрепанные волосы и на удивление открытое лицо — Эолер даже видел, как этот ситхи улыбается и смеется, — делали его вполне человеческим. По обе стороны от Джирики расположились Йизахи, длинное серое копье которого, сделанное из волшебного дерева, было обвито солнечно-золотыми лентами, и Куроци, ростом превосходивший не только своих соплеменников, но и любого из эрнистирийцев, такой бледный и хладнокровный, что, если бы не его смоляные волосы, мог бы сойти за норна. Были еще и другие, три женщины и пара мужчин, которых Эолер видел прежде, но не знал по именам.

Некоторое время граф стоял в замешательстве, не зная, остаться или уйти. Наконец Джирики поднял глаза.

— Граф Эолер, — сказал он. — Мы думали о Наглимунде.

Эолер кивнул и поклонился Ликимейе, которая быстро наклонила голову в знак того, что она заметила поклон. Что касается остальных справедливых, то максимум внимания, обращенного на Эолера, выражался в мгновенной вспышке кошачьих глаз.

— Скоро мы будем там, — сказал он.

— Через несколько дней, — согласился Джирики. — Мы, зидайя, не привыкли захватывать замки противников — я не думаю, что нам приходилось делать это с тех злосчастных времен в Венига Досай-э. Есть ли среди ваших людей кто-нибудь, кто достаточно хорошо знает крепость Джошуа или представляет себе тактику такого сражения? У нас много вопросов.

— Тактика осады?.. — неуверенно спросил Эолер. Он думал, что пугающе всеведущие ситхи уже давным-давно подготовились к этому. — У меня есть несколько людей, которые сражались наемниками на южных островах и в Озерном Крае, — но их немного. Эрнистири миролюбивый народ — и был таковым большую часть своего существования. Что до Наглимунда… Полагаю, что я знаю крепость лучше любого из ныне живущих эрнистирийцев. Я провел там много времени.

— Подойди и сядь с нами. — Джирики указал на свободное место около Чека'исо.

Черноволосый Куроци сказал что-то на журчащем языке ситхи, когда Эолер последовал приглашению Джирики. Принц ситхи еле заметно улыбнулся.

— Куроци говорит, что норны, конечно, выйдут и будут сражаться с нами за стенами замка. Он думает, что хикедайя не станут прятаться за камнем, уложенным смертными, когда зидайя наконец придут, чтобы решить давний спор.

— Я ничего не знаю о… о тех, кого вы зовете норнами, — осторожно сказал Эолер. — Но я не могу представить себе, что, если их задача так серьезна, как кажется, они позволят себе упустить все преимущества такой крепости, как Наглимунд.

— Я полагаю, вы правы, — сказал Джирики. — Но трудно убедить в этом многих из моего народа. Большинству из нас тяжело подумать о том, чтобы вообще воевать с хикедайя, не говоря уж о том, что они засядут в крепости и будут сбрасывать на нас камни, как это принято у смертных. — Он сказал что-то Куроци, который быстро ответил и замолчал. Глаза его были холодны, как бронзовые пластинки. Тогда Джирики повернулся к остальным: — Невежливо с нашей стороны говорить на языке, которого не знает граф Эолер. Если кому-то неудобно говорить на эрнистири или вестерлинге, я буду счастлив перевести ваши слова.

— Языки смертных, тактика смертных — всем нам придется учиться, — внезапно сказала Ликимейя. — Пришло новое время. Если мир вращается теперь по правилам смертных, мы должны научиться этим правилам.

— Или решить, стоит ли жить в таком мире. — Голос Зиниаду был глубоким, однако странно негибким, как будто она научилась вестерлингу, никогда не слышав звучания этого языка. — Может быть, мы должны позволить хикедайя получить этот меч смертных, которого они, видимо, так добиваются.

— Хикедайя уничтожили бы смертных с еще большей готовностью, чем нас, — спокойно сказал Джирики.

— Одно дело, — заговорил Йизахи Серое Копье, — вернуть древний долг, как мы сделали в Меин Ассолаи, но наши противники были смертными, и, кроме того, потомками кровавых моряков Фингила. И совсем другое дело — воевать с Рожденными в Саду, чтобы помочь смертным, перед которыми у нас нет никаких обязательств, — помочь тем, кто долго преследовал нас уже после того, как мы потеряли Асу'а. Отец их принца Джошуа был нашим врагом!

— Так эта ненависть никогда не иссякнет? — с неожиданной горячностью спросил Джирики. — У смертных короткие жизни. Теперь они совсем не те, кто преследовал когда-то наш несчастный раздробленный народ.

— Да, у смертных короткие жизни, — бесстрастно сказал Йизахи, — но их ненависть к нам лежит глубоко и передается от отцов к детям.

Эолер определенно чувствовал себя неловко и не думал, что это подходящий момент для того, чтобы вступить в спор.

— Возможно, ты забыл, благородный Йизахи, — сказал Джирики, — что это сами хикедайя принесли нам войну. Это они вторглись в святыню Ясиры. Это, конечно, была рука Утук'ку, а не рука смертного шпиона, державшего кинжал и убившего Первую Праматерь.

Йизахи ничего не ответил.

— Не в этом суть, — сказала Ликимейя. Эолер не мог не заметить, как оранжевый свет отражается в глазах Ликимейи, заставляя их гореть, словно у освещенного факелом волка. — Йизахи, я просила тебя и остальных — Дом Созерцания, Дом Собрания, все Дома, — чтить ваши долги перед Рощей. Вы согласились. И мы пошли по этому пути, потому что сочли необходимым разрушить планы Утук'ку Сейт-Хамака, а не просто отдать долг эрнистири или отплатить за смерть Амерасу.

Заговорил черноволосый Куроци:

— Как мне рассказывали, у смертных есть поговорка, — голос ситхи был размеренным и нечеловечески музыкальным, его эрнистирийский был подчеркнуто правильным, — враг моего врага — мой друг… на некоторое время. Серебряная Маска и ее род сделали своими союзниками группу смертных. Мы вступим в союз с врагами тех смертных. Утук'ку и ее подручные нарушили Договор Сесуадры. Нет ничего позорного в том, чтобы сражаться вместе с судходайя, пока все не будет кончено. — Он поднял руку, как бы отметая возможные возражения, но круг остался совершенно неподвижным. — Никто не говорит, что я должен любить этих смертных союзников: я их не люблю и уверен, что не полюблю никогда, что бы ни случилось. И если я доживу до конца этих дней, то вернусь в мой высокий дом, спрятанный в Анви'яна, — ибо я давно уже пресытился обществом — как смертных, так и Рожденных в Саду. Но до того я буду делать то, что обещал Ликимейе.

После того как Куроци закончил, наступило молчание. Снова воцарилась тишина, но Эолеру показалось, что в воздухе повисло какое-то разногласие, напряженность, искавшая своего разрешения. Когда пауза затянулась чересчур долго, Эолер снова подумал, не лучше ли будет уйти, но Ликимейя внезапно резко простерла руки вперед.

— Итак, — сказала она, — теперь следует подумать о Наглимунде. Мы должны решить, что нам делать, если хикедайя не выйдут из крепости, чтобы сражаться.

Ситхи начали обсуждать грядущую осаду, словно и не было никакого спора о том, насколько благородно сражаться вместе со смертными. Эолер был озадачен, но корректность ситхи произвела на него большое впечатление. Каждый мог говорить столько, сколько хотел, и никто не перебивал его. Разногласия, какими бы они ни были — Эолер, хотя ему трудно было понять справедливых, не сомневался, что вопрос был очень серьезен, — теперь, казалось, исчезли: споры о Наглимунде, хотя и весьма жаркие, были спокойными и свободными от гнева.

Получив таким образом некоторое облегчение, он вступил в дискуссию — сперва нерешительно, а потом, увидев, что его мнению придают должное значение, заговорил о Наглимунде, который знал почти так же хорошо, как Таиг в Эрнисадарке, открыто и искренне.

Разговор был долгим; наконец от костра остались только мерцающие угли. Ликимейя достала из складок плаща хрустальный шар и поставила его на землю, где он постепенно разгорелся: вскоре его холодное лунное сияние освещало весь круг.

Возвращаясь после совета ситхи, Эолер встретил Изорна.

— Хо, граф! — сказал молодой риммер. — Вышли прогуляться? У меня тут бурдюк с вином — думаю, из ваших собственных погребов в Над Муллахе. Давайте найдем Уле и разопьем его.

— С радостью. Это был странный вечер. Наши союзники… Изорн, они ни на что не похожи — ничего подобного я никогда не видел.

— Они древние, да еще к тому же и язычники, — весело сказал Изорн и засмеялся: — Приношу извинения, граф. Я иногда забываю, что вы, эрнистирийцы…

— Тоже язычники? — Эолер слабо улыбнулся. — Никакой обиды. Я привык быть чужим и странным за годы, проведенные мной при эйдонитских дворах. Но я никогда не чувствовал себя таким чуждым, как сегодня.

— Ситхи не такие, как мы, Эолер, но они храбры, как ураган.

— Да, и они умны. Я не все понял из говорившегося сегодня вечером, но думаю, что ни один из нас никогда не видел такой битвы, какая ждет нас у стен Наглимунда.

Заинтригованный Изорн поднял брови:

— Отложите рассказ до бурдюка с вином. Но я рад слышать это. У нас будет что порассказать нашим внукам.

— Если доживем, — сказал Эолер.

— Пойдем побыстрее, — легко сказал Изорн. — Меня начинает мучить жажда.

На следующий день они переправились через Иннискрик. Поле боя, где Скали разбил эрнистирийцев, а король Лут получил смертельную рану, было все еще засыпано снегом, и этот снег прикрывал великое множество небольших холмиков. То тут, то там из-под белой пелены выглядывали куски ржавого металла или полусгнившие древки копий. Хотя было произнесено немало тихих молитв и проклятий, эрнистирийцы не особенно стремились задерживаться в месте, где было убито столько их товарищей, а для ситхи оно и вовсе не имело никакого значения, так что вся огромная армия прошла через долину вдоль реки на север, не замедляя движения.

Баралейн отмечал границу между Эрнистиром и Эркинландом: люди из Утаньята на восточной стороне реки называли ее Гринвуд. В эти дни на том и на другом берегу почти никто не жил, хотя рыбы меньше не стало. Погода действительно становилась теплее, но Эолер видел, что земля почти мертва. Немногие из уцелевших во множестве битв местных жителей бежали от приближающейся армии, не ожидая ничего хорошего от нового отряда вооруженных пришельцев.