12. СПЯЩИЙ В КАМНЕ

Чет смотрел, как Слюда и Тальк шлифовали каменную стену над могилой. Раньше он опасался, что Сланцы таят на него обиду, поскольку те были племянниками Роговика и, возможно, надеялись занять его место. Но они, напротив, всегда были готовы помочь. Сказать начистоту, команда оказалась просто образцовой, даже Пемза работал и почти не жаловался. Если что-то им не нравилось, они держали недовольство при себе, поскольку понимали: гробницу для принца нужно сделать вовремя.

В том месте, где стоял Чет, единственным источником света служили четыре каменных фонаря, недавно укрепленные на стенах. Солнца отсюда не было видно, но Чет не сомневался, что оно уже показалось над зубцами восточной стены. Значит, до начала похорон осталось лишь несколько часов.

Работа сама по себе предстояла непростая, и Чет благодарил своих предков Голубых Кварцев за то, что задание ему дали сравнительно небольшое: сделать лишь одно новое помещение. К тому же здесь залегал известняк, и с камнем фандерлингам повезло. Тем не менее они вынуждены были мириться с недоделками: форма нового помещения получилась неправильной, а дальняя его часть, где начинался туннель, ведущий в глухие пещеры, оставалась необработанной. Отшлифовали только ту стену, где вырубили нишу для гроба принца-регента. С ее поверхности еще не удалили кусочки кремня, и большую часть резьбы предстоит доделывать позже. Уголек едва успел украсить само надгробие и стены вокруг. И, хотя время поджимало, мастера выполнили свою работу замечательно, превратив грубую пещеру в подобие лесной беседки. Каменная плита, на которой установят гроб с телом Кендрика, представляла собой ложе из травы, а стволы и свисающие вниз ветви с листьями были вырезаны в стенах склепа так тщательно, что казалось, будто за ними тянутся ряды деревьев и можно пройти в глубь настоящего леса.

– Великолепно! – похвалил Чет Уголька, уже заканчивавшего работу над цветочным кустом. – Теперь никто не сможет сказать, будто фандерлинги не выполнили с честью свою работу.

– Печальная работа, – сказал Уголек и вытер пот с покрытого пылью лица. Он выглядел старше своих лет. Он обзавелся семьей всего несколько лет назад, но уже сморщился, как старик, и волосы его побелели вовсе не от известковой пыли. – Я-то считал, что могилу для него будут делать мои сыновья или даже внуки. Он ушел слишком рано, бедный принц. И кто мог подумать, что этот южанин способен на такое? Он прожил здесь столько лет и, казалось, стал своим.

Чет повернулся к остальным рабочим и велел им убрать леса. Слюда и Тальк были уже внизу. Они очень устали, но им еще придется заделывать дыры там, где перекладины лесов крепились к стене. Сделать это нужно очень быстро: старший смотритель Найнор уже прислал нескольких мужчин и женщин Для украшения склепа цветами и свечами.

Уголек посмотрел на каменный цветочный бутон, чуть-чуть подправил его резцом и начал полировать.

– Кстати, о сыновьях, – сказал он. – А твой-то где?

Чет почувствовал смесь гордости и раздражения оттого, что мальчика назвали его сыном.

– Кремень? – переспросил он. – Я отослал его перед тем, как вы пришли. Он играет наверху. Его беготня выводит меня из себя.

Но он сказал лишь часть правды. Мальчик так странно себя вел, что Чету стало страшно за него. Ребенок был сильно возбужден. Чет подумал, что на мальчика действует ядовитый газ, который мог проникать в усыпальницу. Люди называли этот газ «дыханием черных глубин». В течение нескольких лет от него погибло немало фандерлингов, но на больших людей он не действовал.

Вскоре стало ясно, что поведение мальчика невозможно объяснить действием этого газа: ребенка пугал и одновременно притягивал темный провал за надгробием. Заглядывая туда, он разговаривал сам с собой, издавал невнятные звуки, будто был младенцем или зверьком, распевал обрывки незнакомых песен. Когда Чет оттащил мальчика от провала, Кремень ответил на его вопросы со своей обычной сдержанностью. Он рассказал, что звуки в пещере испугали его, что он слышал там голоса и чувствовал запахи.

– Я не понимаю этих запахов, – так объяснил свое странное поведение мальчик. – И не хочу понимать.

Чет схватил кусок светящегося коралла, встал на колени и сунул голову в необработанную дыру в известняке, но ничего необычного там не обнаружил.

Не забывая о срочности работы и припомнив слова Киновари о его, Чета, здравомыслии, фандерлинг быстро принял решение. Он не хотел, чтобы мальчишка устраивал здесь шум и мешал работать взрослым, поэтому отвел его наверх и велел играть там, но не уходить за пределы кладбища и не отдаляться от входа в склеп. Поскольку рабочие часто вывозили известняк на ручных тележках, Чет не сомневался, что мальчик останется под присмотром.

Уголек мокрой тряпкой и мелким песком убирал с цветка последние шероховатости, а Чет вдруг осознал, что очень давно не видел мальчика, хотя Кремень уже должен был прибежать за завтраком. Чет отдал последние распоряжения рабочим, разбиравшим леса, похлопал Уголька по плечу и отправился наверх – посмотреть, чем занят ребенок.

Несколько больших людей, присланных Найнором, наводили порядок во внешних помещениях усыпальницы. Они готовили склеп к погребальной церемонии: снимали сажу со стен над фонарями, разбрасывали по полу камыш и бессмертники. Запах этих растений напомнил Чету о временах, когда он ухаживал за Опал и водил ее гулять наверх – на прибрежные луга Лендсенда. Позже жена сказала, что для нее, почти никогда не покидавшей Город фандерлингов, было очень интересно и ново смотреть на море и бескрайнее небо. От таких слов Чет почувствовал невиданную гордость, словно сам сотворил все это для Опал.

Впрочем, запах цветов и приятные воспоминания молодости не отвлекли его от мыслей о печальном предназначении этого места: здесь располагались ниши, где покоились останки многих поколений Эддонов, правителей Южного Предела. Одни из королей были великими, другие – ничтожными, но сейчас мертвые стали равны.

«Когда они были живы, кто-нибудь любил их», – подумал Чет.

Скорбящие родственники приносили сюда тела – как вскоре доставят убитого принца – и оставляли в каменном убежище, пока время не превращало их в прах.

Чет не испытывал страха. Фандерлинги не устраивали могил для своих мертвецов, но сейчас, среди такого количества могил, невозможно было не проникнуться особым чувством. На одних надгробиях, каменных или металлических, усопшие запечатлялись такими, какими они остались в памяти живых. Однако встречались и иные образцы погребального искусства: изображения мертвых разлагающихся тел. Этот стиль пользовался успехом лет триста тому назад. В те далекие годы, сразу после нашествия чумы, считалось, что умершие напоминают живым, сколь быстротечно их счастье.

«К чему вся эта мистика? – думал Чет. – Мы растем благодаря земле, воде, пище и воздуху, которым дышим. А потом снова возвращаемся в землю, что бы ни сделали боги с той искоркой, что жила в живом теле».

В последние дни, еще до гибели принца-регента, он чувствовал вокруг холодное дыхание смерти. Будто кто-то хотел напомнить ему, что все когда-нибудь заканчивается.

Однако ему, к сожалению, некогда было отвлекаться. Вокруг усердно трудились большие люди, а Чет поспешил дальше. Он вырос среди камней, но умел, как сейчас, радоваться настоящему дневному свету. Впрочем, сегодняшний подъем в его душе продолжался недолго. Он забеспокоился: Кремня нигде не было. Чет обошел кладбище и прилегавший к нему сад. Он искал мальчика повсюду, но нигде не находил.

Бриони, обнаженная после ванны и озябшая, рассматривала свое бледное тело. Ей совсем не нравилась эта слабая, недостаточно развитая плоть.

«Будь я мужчиной, – подумала она, – ни Саммерфильд, ни лорд Броун не стали бы цепляться к моим словам. Они не считали бы меня слабой. Даже если бы у меня была покалечена рука, как у Баррика, они боялись бы моего гнева. Но из-за игры природы, из-за того, что я женщина, они не доверяют мне. – В комнате было прохладно, и принцесса дрожала. – Отец, как же ты мог бросить нас?»

Бриони закрыла глаза и на миг снова ощутила себя ребенком: вот она стоит после купания, а вокруг суетятся няньки, вытирая ее мягким полотенцем, и весь огромный дом заполнен знакомыми звуками.

«Интересно, куда уходит время? – размышляла девушка. – Может быть, оно похоже на эхо – на голоса, что разносятся по залам, а потом становятся все тише, пока совсем не стихают? Осталось ли эхо тех дней, когда мы все были вместе: Кендрик еще не умер, папа еще не покинул нас, а Баррик не заболел?»

Но даже если такое эхо и существует, оно слишком слабое, его порождают призраки.

Бриони подняла руки.

– Оденьте меня, – велела она Мойне и Розе.

Мысли об отце, желание увидеть его, услышать его голос напомнили ей о том письме, что Давет дан-Фаар привез из Иеросоля. Где оно? Может быть, в комнате Кендрика, среди бумаг, которые она не успела просмотреть? Письмо отца не просто документ. Необходимо увидеть его. Принцесса страстно желала его прочесть. Надо обязательно найти письмо сразу после похорон – похорон Кендрика…

Ужас от того, что ей предстоит, заставил ее колени задрожать, но Бриони выпрямилась и подавила дрожь. Нельзя показать фрейлинам, насколько их принцесса труслива, беспомощна и несчастна.

Роза и Мойна были на удивление молчаливы. Интересно, они искренне подавлены или просто отдают дань уважения чувствам Бриони, переживая вместе с ней ужасы последних дней? Впрочем, какая разница. Смерть касается каждого, так или иначе.

Служанки накинули на Бриони сорочку и тщательно расправили ткань на еще влажном теле. Надели юбку, завязали пояс узлом сзади. Бриони стояла босиком, у ее ног образовались лужицы. Роза слишком туго затянула шнурки на корсете, и Бриони застонала, но не попросила ослабить их. Теперь она знала, для какой цели служили церемониальные наряды: подобно доспехам, они создавали впечатление силы, даже если тело переставало тебе подчиняться.

«Но я не желаю быть слабой! Ради своей семьи и ради своего народа я хочу быть сильной, как мужчина».

Но что это значит? Сила бывает разной: медвежья – у Авина Броуна, или чуть поменьше – такой обладал Кендрик. Как-то Раз на состязании по борьбе старший брат схватился с довольно крупным стражником, и того пришлось уносить на руках, От мыслей о Кендрике сердце принцессы дрогнуло.

«Он всегда был сильным и бодрым! Неужели его больше

Нет? Кaк может одна ночь изменить все вокруг?.. – Пока Мойна и Роза надевали на Бриони черное шелковое платье из черной парчи, украшенное изящным серебряным и золотым шитьем, девушка продолжала размышлять. – Но ведь бывает и другая сила… Отец редко повышал голос, и я никогда не видела, чтобы он ударил кого-нибудь в гневе. Однако слабым его никто бы не назвал. Почему люди считают, что сильным может быть только мужчина?.. Кто защищал нашу семью в последние несколько дней? Не я, да простит меня Зория. Не Баррик и не комендант крепости. Нет. Обо всем заботилась тетушка Мероланна. Решительная и твердая, как скала, она поддерживала жизнь, забыв о смерти».

Роза и Мойна суетились вокруг Бриони, отгибали и разглаживали манжеты на платье, обрезали торчащую у подола нитку, обували принцессу: одна поддерживала Бриони за талию, помогая удержать равновесие, а вторая в это время аккуратно надевала туфлю. Бриони почувствовала глубокую приязнь и благодарность к этим девушкам. Она подумала: мужские войны всегда происходят где-то вдали, мужчины доказывают свою храбрость армиям других мужчин. А женские войны куда менее заметны: о них знают лишь сами женщины. Фрейлины и остальные обитательницы замка вели войну с хаосом, стараясь вернуть здравый смысл в мир, полностью его лишившийся.

Бриони не нравилось то, что навязывали ей обстоятельства, но сегодня она обязана была с гордостью предстать перед людьми тем, кто она есть.

Служанки накинули на ее плечи черный бархатный плащ – подарок отца. Ей пока не довелось его обновить. Принцесса присела на высокий стул и откинулась на спинку, чтобы Розе было удобно надевать на свою госпожу драгоценности, а Мойна и еще одна молоденькая фрейлина могли заняться прической.

– Не слишком возись с волосами, – сказала Бриони мягко. Фрейлина остановилась со щипцами для завивки в руке. – На мне будет головной убор – тот, с серебряным шитьем.

Словно священнослужитель, возлагающий реликвию на алтарь, Роза поставила шкатулку с драгоценностями на подушечку, откинула крышку и вынула самое крупное украшение: тяжелую золотую цепь с большим рубином. Эту вещь король Олин подарил матери Бриони, которую дочь почти не помнила.

– Нет, не ее, – сказала принцесса. – Не сегодня. Вон того оленя и больше ничего.

Роза с растерянным лицом достала изящный серебряный кулон с изображением бегущего оленя – маленький, простоватый и совершенно не подходящий к величественному наряду.

– Его подарил мне Кендрик. На день рождения.

Глаза Розы наполнились слезами, когда она надевала кулон на шею девушки. Бриони хотела смахнуть слезинки с лица фрейлины, но рукава платья оказались слишком жесткими, а плащ – чересчур тяжелым.

– Не смей плакать. А то и я начну.

– Плачьте, госпожа, если вам хочется, – ответила всхлипывающая Мойна. – Мы позже займемся вашим лицом.

Бриони невольно рассмеялась. Неудобные рукава не давали ей вытереть и собственные слезы, поэтому она беспомощно ждала, когда Мойна принесет носовой платок и поможет ей.

Волосы зачесали назад и закрепили на затылке. Бриони старалась терпеливо высидеть на месте, пока девушки накладывали косметику. Бриони ненавидела это занятие, но сегодня был особый день. Народ – ее народ – уже видел принцессу плачущей. Сегодня они должны узреть ее сильной, с сухими глазами и со спокойным лицом.

Для Розы и Мойны их нынешнее занятие было нечастым развлечением: госпожа редко позволяла им делать это. Нанося румяна на щеки Бриони, фрейлины улыбались, хотя глаза их оставались влажными.

Когда наконец девушки надели на нее головной убор, закрепили его шпильками и расправили черную вуаль у плеч и за спиной, Бриони почувствовала себя несгибаемо-твердой.

– Теперь стражникам придется тащить меня на руках, – пошутила она. – Я не смогу в этом двигаться. Дайте зеркало.

Мойна сморкалась, пока Роза бегала за зеркалом. Остальные фрейлины образовали почтительный полукруг около Бриони и восхищенно перешептывались. Бриони оглядела себя: вся в черном, с блестками серебра на шляпе и на груди.

– Я похожа на Сиведу, девственную луну. Богиню ночи.

– Вы выглядите восхитительно, ваше высочество, – официальным тоном произнесла Роза.

– Я похожа на корабль под парусами. Огромный, как мир. – Бриони с большим трудом вздохнула. – О боги! Помогите мне подняться. Я должна похоронить брата.

Мальчик полз по самому верху стены часовни, цепляясь руками и ногами за выступы. Даже в это беспокойное время, когда враг мог напасть в любую минуту, казалось, никто в Южном Пределе его не замечал. Вот он уже сидел на корточках в углу большого оконного проема, и цветной витраж за его спиной казался фоном картины. Часовня была заполнена народом, и если бы кто-нибудь заметил тень за окном, наверняка принял бы ее за ветку дерева или пыль на стекле.

Несколько слуг торопливо шли по дорожке, ведущей от кладбища к воротам во внутренний двор. В руках они держали те же корзины, что и час назад, но теперь на дне их лежало лишь несколько лепестков – остальные разбросали по полу усыпальницы и вдоль ведущей к ней дорожки. Занятые своими обязанностями люди перешептывались. Мальчик на них не смотрел.

Его привлекло что-то наверху. Очень большая желто-черная бабочка прилетела и села на край крыши. Ее крылья медленно, в ритме спокойного биения сердца, поднимались и опускались. Для бабочек было уже поздновато, стояла осень.

Коротенькими грязными пальчиками мальчик нащупал край окна и, держась за него, поднялся на ноги. Наблюдатель в часовне заметил бы, что ветка дерева вдруг превратилась в колонну. Звуки изнутри едва доносились до мальчика. Он слышал слабый гул хора, поющего «Балладу о Керниосе» – самую длинную и сложную погребальную песню. Через мгновение для собравшихся в часовне людей колонна исчезла, и за окном не было видно никаких теней.

Кремень, как паук, вскарабкался на одну из выступавших частей резьбы, что украшала наружную стену часовни, поднялся выше и перебрался на следующую. Когда голоса слуг, несших корзины, смолкли за воротами кладбища, мальчик уже был на самом верху.

На покрытой шифером огромной двускатной крыше часовни повсюду торчали трубы, больше напоминающие деревья – такие они были большие. Между листами шифера пробивался мох и росли пучки травы. Кучи листьев, принесенных осенним ветром, усеяли шифер и окружили трубы, как красно-коричневый снег. Отсюда были видны и другие крыши, почти соприкасавшиеся одна с другой, но большая часть построек внутреннего двора, башни и лес гигантских труб простирались высоко над головой мальчика.

Казалось, Кремня это не интересовало. Лежа на животе, он смотрел туда, где рядом с гребнем крыши сидела бабочка, лениво помахивая крыльями. Ребенок снова пополз вверх, упираясь ногами в мох и выступавшие края шифера. Вскоре он оказался совсем рядом с бабочкой и протянул к ней руку. Та почувствовала его приближение, вспорхнула над гребнем и исчезла. Мальчика это не остановило. Его пальцы нащупали в траве какой-то предмет. Он схватил его и поднес к лицу.

Оказалось, то была стрела – маленькая, словно штопальная игла. Кремень пристально рассмотрел ее. На стреле было оперение такого же желто-черного цвета, что и крылья бабочки.

Довольно долго мальчик лежал, не двигаясь и рассматривая стрелу. Стороннему наблюдателю могло показаться, что он спит с открытыми глазами. Но нет. Вот он резко перевернулся и пополз по крыше к ближайшей трубе – быстро, как атакующая змея. Он пытался схватить руками что-то убегавшее от него по траве, которая росла вокруг основания кирпичной кладки.

Наконец он схватил свою добычу и снова затих. Крепко прижимая кулак к телу, Кремень уселся спиной к трубе и лишь тогда раскрыл кулачок: существо затихло у него на ладошке и не двигалось. Мальчик потрогал его пальцем.

Съежившись, словно от страха, на ладони сидел человечек размером не больше пальца. Его кожа казалась угольно-черной, хотя трудно сказать, была ли она такой сама по себе или это грязь покрывала его лицо. Человечек глядел на мальчика широко открытыми глазами, крошечными, как точки от булавочных уколов. Он попытался освободиться, но Кремень сложил пальцы ковшиком, и человечек, сдаваясь на милость победителя, снова съежился на его ладони. На нем была одежда из кусочков серой кожи и мягкие ботинки, на плече висел моток грубых ниток, а за спиной – колчан со стрелами.

Кремень наклонился и подобрал что-то в траве. Это оказался лук, натянутый так искусно, что тетива оставалась почти невидимой. Ребенок рассмотрел его и положил на ладонь рядом с человечком, Пленник перевел взгляд с лука на мальчика и подобрал оружие. Он перекладывал лук из руки в руку и удивленно глядел на него, словно он стал совсем другим, не таким, как раньше. Кремень наморщил лоб и рассматривал человечка без тени улыбки.

Человечек вздохнул.

– Не убивай меня, господин, прошу тебя, – пропищал он. Теперь в его глазах была надежда, а не страх. – Отпусти меня на волю. Исполню любое твое желание. Всем известно, крышевики верны своему слову.

Кремень нахмурился, но отпустил человечка. Пленник поднялся на ноги, поколебался немного, сделал несколько шажков и остановился. Кремень не шевелился. Лицо крошечного человека выражало недоумение. Наконец он развернулся и направился по заросшим мхом стыкам шифера к гребню крыши, держа лук в руке, но через каждые несколько шагов оглядывался назад, словно боялся, что его освобождение – лишь жестокая игра. Но вот он добрался до гребня, а мальчик по-прежнему не сдвинулся с места.

– Вы очень добры, господин! – крикнул ему человечек. Его голос был едва слышен даже с полутора ярдов. – Клянусь, Жуколов и его потомки не забудут вас!

Он скрылся за гребнем крыши.

Кремень сидел, прислонившись к трубе. Когда солнце поднялось высоко, а в часовне смолкло приглушенное пение, он начал спускаться вниз.

Роза держала наготове носовой платок. Бриони испытывала благодарность к ней и одновременно сердилась на себя за то, что нуждалась в этом. Она и представить не могла, что отполированный деревянный ящик будет выглядеть так жутко. Монотонные погребальные песни сменяли друг друга, и постепенно Бриони успокоилась.

Тело Кендрика покоилось в гробу, не подобающем особе королевской крови. Сделать подходящий не хватило времени, и это казалось Бриони позором. Найнор заверил ее, что им и так повезло: фандерлинги привели в порядок склеп за очень короткое время. Настоящий гроб с резными украшениями закончат позже, без спешки. Если поспешить, перед вечностью предстанет незавершенное изображение – словно на Кендрика надели грубую маску. Ведь она не захочет такого, не правда ли? Как только каменный гроб будет готов, тело Кендрика переложат в него.

Тем не менее это казалось позором.

В зале часовни присутствовали члены семьи и домочадцы, такие как Роза и Мойна. Здесь же был мрачный, словно туча, Чавен и старый Пазл, одетый в черно-серый шутовской костюм, но без шляпы. Однако передняя скамья, предназначенная для королевской семьи, оставалась полупустой. Мачеха Бриони Анисса, прикрывая живот, сидела чуть в стороне, рядом с Мероланной. Лицо королевы скрывала черная вуаль. Анисса громко рыдала и всхлипывала.

«В кои-то веки мы вытащили ее из постели», – с горечью подумала Бриони.

В последнее время она очень редко видела королеву. Анисса превратила башню Весны в свою крепость, занавесив все окна и окружив себя женщинами, как попавший в осаду монарх окружает себя солдатами. Бриони всегда недолюбливала мачеху, теперь же эта женщина стала ей и вовсе неприятна.

«Твой муж в плену, женщина, а один из его детей убит, – мысленно говорила мачехе принцесса. – В такой ситуации, даже с ребенком во чреве, ты могла бы оказать нам какую-нибудь помощь. Вместо этого ты прячешься в своем гнездышке, словно ворона, высиживающая яйца».

Наконец пение прекратилось. Иерарх Сисел, одетый в парадный красно-серебристый наряд, поднялся и встал у гроба, чтобы начать похоронную молитву. Сисел умел делать это очень хорошо, и было ясно, почему на столь высокий пост король Олин выбрал именно его, несмотря на несогласие духовных властей в Сиане. Там Сисела считали слишком слабым сторонником политики тригоната.

Сисел произносил знакомые слова с состраданием и искренностью. Часовня Эривора наполнилась звуками заупокойной литании, и Бриони показалось, что в ее памяти воскресают воспоминания детства. Она словно слышала отголоски тех дней, когда они с братьями стояли в церкви и перешептывались, раздражая и Мероланну, и старого набожного отца Тимойда – те двое знали, что король Олин не станет бранить детей за проступки, которые он и сам нередко совершал и считал пустяками.

«Но теперь я не ребенок, и мне негде спрятаться от жизни».

Сисел уже произносил слова эпитафии. Придворные покорно вторили ему, а Бриони отвлек какой-то шум рядом с ней. Мойна тихо, но раздраженно разговаривала с юным пажом.

– Чего хочет мальчик? – шепотом спросила Бриони.

– Я от вашего брата, ваше высочество, – тоже шепотом сообщил паж.

Бриони с трудом наклонилась к мальчику. Платье мешало ей дышать.

– От Баррика? – спросила она.

Ну конечно от Баррика. Если бы старший брат прислал сейчас гонца, этот посланец не был бы сопливым мальчишкой.

– Он хорошо себя чувствует?

– Ему лучше. Он просил передать, чтобы вы не ходили в ск… скл – Мальчик нервничал и не мог вспомнить слово.

«Неудивительно: ведь он стоит перед богиней ночи, – подумала она. – Вы рады, лорд Броун? Я больше не плачущая девочка – теперь мной можно пугать детей».

– Наверное, в склеп?

– Да, ваше высочество, – тотчас кивнул ребенок, по-прежнему не глядя ей в глаза. – Принц сказал, что вы не должны туда входить, пока не увидите то, что он вам пришлет.

– Что он хочет мне прислать?

Бриони обернулась к Розе – та с несчастным видом смотрела на гроб в алтаре, украшенный знаменем с изображением волка и звезд Эддонов, но по-прежнему внушавший ужас.

Громко переговаривавшиеся за спиной Бриони вельможи вызвали у принцессы приступ гнева: какое неуважение!

– Почему эти болваны шумят? – обратилась она к фрейлине. – Роза, ты слышала, что сказал мальчик? Что собирается прислать мне Баррик?

– Себя самого, – прозвучал ответ, и Бриони обернулась. Сердце больно екнуло в ее груди. В длинном плаще, кое-как наброшенном на ночную рубашку, с лицом еще бледнее обычного, Баррик и сам походил на покойника. Брат-близнец Бриони стоял в проходе часовни, поддерживаемый с обеих сторон стражниками. Принцу стоило невероятных усилий дойти сюда, лицо его блестело от пота, и он никак не мог сфокусировать взгляд на сестре.

Бриони выпрямилась и протиснулась мимо Мойны. Хорошо, что они стояли впереди, и принцессе не пришлось прокладывать себе путь между двумя рядами скамей, словно каравелле у тесного причала. Платье и жесткий корсет мешали, но она сумела обнять Баррика. Теперь все в часовне смотрели на них. Отстранившись от юноши, Бриони поцеловала его в щеку, горячую то ли от лихорадки, то ли от напряжения.

– Какой же ты дурачок, – шепнула она. – Что ты здесь делаешь? Тебе нужно лежать в постели!

Он застыл в ее объятиях, потом отступил на шаг и оттолкнул стражников, которые поддерживали его.

– Что я здесь делаю? – громко спросил он. – Я принц дома Эддонов! Неужели ты хотела похоронить брата без меня?

Бриони прижала пальцы к губам. Ее удивил тон Баррика, но еще более поразило злобное выражение его лица.

Похоже, этот жест сестры тронул принца больше, чем объятие и поцелуй. Злость прошла, и он расслабился. Один из стражников снова поддержал его за локоть.

– Ах, Бриони, прости, – уже совсем другим тоном заговорил Баррик. – Я болен. Было так трудно дойти сюда, приходилось то и дело останавливаться, чтобы отдышаться. Но я должен… ради Кендрика.

– Конечно, Баррик, конечно. Садись.

Бриони освободила место для брата. Он устроился рядом, продолжая крепко сжимать руку сестры в своей влажной горячей ладони.

Иерарх Сисел подождал, пока все придворные рассядутся. Он едва приподнял бровь, выражая сдержанное удивление, и вернулся к прерванной молитве.

– «В счастливый час или в час скорби пришли мы в мир. Достойно ли мы живем, или поступки наши оскорбляют небеса – лишь краткий миг на земле отпущен нам богами». Так говорил оракул Иарис во дни славы Иеросоля. И он был прав. Ничто в мире не убережет нас от смерти, как бы высоко ни взлетел человек. А за ее порогом самый простой человек может занять место рядом с бессмертными. Мы предаем Керниосу, покровителю плодородных земель, смертную оболочку Кендрика Эддона. Мы возвращаем покровителю вод Эривору кровь, что текла в жилах покойного. Перину, повелителю неба, мы передаем его душу, чтобы она смогла вознестись к небесам и попасть в чертоги богов, как птица, летящая по ветру, возвращается в свое гнездо. Да пребудет с тобой благословение Троих, брат наш. Да пребудет оно и с теми, кто остается. В мире станет темнее без света, что ты унес с собой, но свет этот ярко воссияет в чертогах богов и станет звездой в ночи…

Завершив молитву, иерарх бросил горсть земли на крышку гроба, пролил туда воды из кувшина для церемоний, а сверху положил белое перо. Вельможи повторяли слова священника. Четверо стражников вставили два длинных шеста в специальные отверстия, чуть-чуть помяв знамя Эддонов, так что оскал волка приобрел смущенный вид, потом подняли гроб и понесли его к дверям часовни.

Бриони шла за гробом очень медленно, чтобы Баррик не отставал. Она протянула руку, приподняла знамя и коснулась полированного дерева. Она не находила слов и никак не могла заставить себя поверить, что в деревянном ящике действительно лежит Кендрик.

«Это слишком жестоко – положить его под камень. Он так любил ездить верхом, бегать…»

Когда гроб выносили из часовни, Бриони, шедшая позади стражников, снова заплакала. Придворные выстроились в ряд за спинами близнецов. Остальные домочадцы остались ждать на дорожке, усыпанной цветами. Слуги и менее значительные вельможи провожали взглядами гроб с останками принца. Многие плакали и причитали, словно он умер сегодня. Бриони растрогала их скорбь, но одновременно ее раздражал этот шум. На мгновение она потеряла над собой контроль – пришлось сделать усилие, чтобы не побежать обратно в часовню. Она повернулась к Баррику и поняла, что брат едва замечал окружающих. Он смотрел в землю и сосредоточенно передвигал ноги, словно тащил себя вслед за гробом. Бриони видела, что брату очень плохо, и ей было больно и страшно смотреть на него: казалось, здесь присутствовало только тело Баррика, а сам он по-прежнему оставался в плену лихорадочного бреда.