ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ВТОРАЯ

В последнюю ночь на Лапоходных у Фритти было долгое странное путешествие по сонным полям.

Дух его парил, подобно крылянке , над холмами, деревьями, водами, ночные ветры били ему в лоб. Словно огромный грян, орел, что гнездится на высоких горах, он всплывал выше, выше, выше. Ночное брюхо Мурклы стало полем, где пролегал его путь.

Покуда он плыл, ему слышались в ветре многие голоса — его матери Травяного Гнездышка, Жесткоуса и Потягуша. В яростном вое ветра все они окликали его по имени… но он продолжал полет, когда ему крикнул что-то и голос Шустрика — не в испуге, а в каком-то недоумении. Услышав его, он бросился вниз, врезаясь в темноту. Ревущие вихри стали безумными завываниями Грозы Тараканов и Растерзяка, с их визгом переплелся мягкий голос Мимолетки, вновь и вновь произнося его имя сердца:

«Фритти Хвосттрубой… Фритти… Фритти… Фритти Хвосттрубой…» Потом прерывистый звук ветра изменился и стал сплошным мощным ревом. Фритти скользил над Большой Водой, так близко, что казалось — лапу протяни, и коснешься волн. Соленый ветер отгибал ему назад усы, а в ночном небе вокруг было пусто — ничего, кроме звучания Мурряны.

Над горизонтом полыхнула яркая вспышка, подобная звезде Виро Вьюги. На широкой спине ветра он быстро подлетел ближе и разглядел, как свет вспыхивал, исчезал, потом снова вспыхивал.

Над водами Мурряны поднимался громадный седой хвост. Он возвышался над волнами, а на его кончике, словно огонь небесный, горел яркий свет.

Он устремился к нему — теперь уже беспомощно, — когда услышал среди ветра эхо голоса Прищура, Провидца.

«Сердечное желание… оказалось в нежданном месте… в нежданном…» Внезапно струи воздуха снова понесли его вверх, мимо сверкающего света, и огромный колыхающийся хвост опустился обратно в волны, загасив свет… а теперь… а теперь загорелся другой, мягкий свет, разлившийся по тому краю неба, что был пониже.

То был рассвет. Фритти сел на охапке травы в своем пристанище, и рассветный болотный ветер, стеная, долетел до него сквозь стебли и сорняки. Он встал и потянулся, прислушиваясь к прощальному хору ночных насекомых.

И вот Фритти выбрался из болот, перейдя крошечную речку — дальнюю родственницу могучей Мявы, что текла к самой южной оконечности Большой Воды, отмечая границы Лапоходных.

С правого его бока постепенно стали возникать, отлого поднимаясь от берегов Мурряны, открытые ветру луга зеленого дерна. Вдали, за луговинами, он различал владения Мурчела, небольшие, стоявшие поодаль от соседей. Он шел теперь к Мерзляне: зеленые поля справа, морской песок и галька — слева Тут и там на холмистых лугах паслись шерстистые бябяны. Холмики были усеяны их мохнатыми телами, словно плотными облаками, которые обосновались на земле, чересчур тяжелые, чтобы оставаться наверху. Они безразлично отнеслись к нему, небольшому рыжему коту, и, когда он их окликнул, благодушно показали желтые зубы, но не ответили.

Когда Хвосттрубой в первый раз увидел свет, то подумал, что это звезда.

Он спустился с луговой тропки, чтобы пойти вдоль берега. Око Мурклы, быстро набирая полноту, подсинивало песок и серебрило волны. В его призрачном свете он поймал краба, но не сумел взломать мокрого и скользкого панциря. С отвращением поглядел, как тот хромает прочь — бочком, точно не желая повернуться к нему спиной. После, голодный, какое-то время бродил вверх и вниз по берегу в надежде отыскать более незащищенный кусочек.

Огорченный неудачей, он глянул вверх и увидел возникающий на северном горизонте свет. Во мгновение ока свет исчез, но, как только Фритти вперился в темноту, вернулся снова. На миг озарил ночное небо. Всего один удар сердца — и скрылся опять.

Напряженно наблюдая, Фритти пошел дальше по отмели. Необычная звезда чередовала блеск и тьму. Хвосттрубою вспомнились слова Первородного: «…странный холм, что сияет в ночи…» На горизонте снова вспыхнула точка, и он припомнил свой сон: хвост в море — колеблющийся хвост с мерцающим кончиком. Что же перед ним?

Забыв пообедать на берегу, он вспрыгнул на покатую каменную россыпь. Решил идти сегодня же ночью.

Этой и следующей ночью он шел за манящим светом, на второе утро оказался наконец в виду странного холма.

Как сказал Огнелап, холм вздымался из самой Мурряны, далеко от каменистой отмели. Фритти сказал бы, что это — Мурчелов холм, поднимавшийся высоко и неестественно прямо, белый, как первый снег.

Хвосттрубой добрался до лесистого полуострова, вдававшегося в море, как вытянутая лапа. С его дальнего края различил остров, на котором росла Мурчелов а гора.

Остров располагался на Мурряне, поднимаясь из бушующих волн. Фритти разглядел крохотных бябян, медленно бродивших по дерну. У основания холма — который выглядел огромным белым стволом без веток — примостились владения Мурчела, похожие на те, возле которых Фритти жил там, дома, у Стены Сборищ, — так давно… Цель его была столь близка, что до него долетал запах бябян, щекоча усы. Но меж Хвосттрубоем и его сердечным желанием была тысяча прыжков через Мурряну.

Наступила Подкрадывающаяся Тьма, и слепящий свет снова прянул с вершины Мурчелов а холма. Хвосттрубою показалось — он вспыхнул прямо у него в сердце.

Прошло еще два дня. Разочарованный и расстроенный, он оставался на полуострове, отыскивая, что мог, в папоротниках и кустарнике. Пока он нес караул на берегу, бешено раздумывая и строя планы, в небе над ним кружили и метались морские птицы. Он, казалось слышал их насмешливые голоса, которые звали: «Фритти… Фритти… Фритти…» «Ума у тебя, как у жучка, — ругал он себя. — Ну почему ты ничего не можешь придумать?» Он вспомнил сказку о лорде Тенглоре, которую рассказывал ему в Холме Драноух.

«О сияющий хвост Харара, — подумал он. — Что хорошего мне это даст? Крылянки мне ничем не обязаны. Они вертятся и смеются надо мной».

Он взглянул на темные воды…

«Я не уверен, что сумел бы уговорить громадную Рыбину не есть меня. Кроме того, — решил он, — все они, должно быть, теперь знают о знаменитой проделке Огнелапа».

Подавленный, он продолжал напряженно вглядываться, был начеку.

На четвертый день пребывания на маленьком язычке земли он увидел нечто двигающееся к нему по волнам.

Низко пригнувшись к земле в кустарнике на краешке суши, он следил, как таинственный предмет, подпрыгивая, плыл через Мурряну. Нечто похожее на половинку ореховой скорлупы, вроде тех, что остаются после трапезы Рикчикчиков. Но эта была больше. Куда больше.

Внутри скорлупки что-то двигалось. Когда она приблизилась к полуострову, он увидел: то был один из Верзил, Мурчел. Верзила двигал взад-вперед в воде двумя длинными ветками.

Скорлупка, серая, как старая древесная кора, проскользнула мимо наблюдательного пункта Фритти и наконец остановилась в бухточке у берегов полуострова.

Мурчел выбрался наружу. Немного повозившись с чем-то похожим на длинную виноградную лозу, он, оставляя отпечатки ступней, зашагал через луга к другим владениям Мурчелов.

Фритти взволнованно помчался по полуострову, перепрыгивая через камни и корни. Добравшись до бухты, осторожно осмотрелся — Верзила скрылся. Тогда Фритти вприпрыжку припустился обследовать странный предмет.

Обнюхал его. Это явно была не ореховая скорлупа — скорее что-то сделанное Мурчелом. Серая краска по краям отслоилась, обнажив дерево. Оно пахло Мурряной, Мурчелом, рыбой и еще чем-то, чего он не мог определить. Предмет был вдвое длиннее самого Верзилы. Фритти долго ходил вокруг, вдыхая странный запах этой штуки, потом прыгнул внутрь. Вынюхивал, расследовал, стараясь понять, почему эта штука движется, как большая серая рыба.

«Может быть, она и у меня поплывет, — подумал он, — и перевезет меня через воду».

Но она лишь лежала на берегу — ей и дела не было до Фритти и до самых сильных его желаний.

Фритти улегся на дно большой скорлупы. Напряженно размышлял, стараясь придумать, как заставить ее перенести его к светящемуся холму. Думал… думал… и задремал от раздумий и теплого полуденного солнца…

Вздрогнув, проснулся. Сбитый с толку, дико огляделся, но не увидел ничего, кроме боков плавучей ореховой скорлупы. По гравию к нему захрустели шаги. Ослабев от замешательства, боясь выпрыгнуть и обнаружить себя перед Верзилой, он юркнул под кучу грубой ткани. Она прикрыла его, когда он сворачивался под ее успокоительной тяжестью.

Шаги Мурчела остановились, а потом вся скорлупка сдвинулась и заскребла по отмели. Изумленный Фритти вцепился когтями в деревянное дно. Скрежет прекратился, и на смену ему пришло ощущение плавного движения. Хвосттрубой услышал, как Верзила тяжело перевалился через край, а после до него донеслись чередования скрипа и плеска.

Через некоторое время Фритти набрался мужества, чтобы высунуть розовый нос из-под прикрытия складок одежды. Перед ним была громоздкая спина Мурчела; Верзила двигал туда-сюда ветками дерева. Скорлупка вся была окружена водой.

«Ведь сказала Матушка Ребум: то, что движется в воде, — подумал он. — Значит, если мне повезет и я не потону в этой странной скорлупке, я, пожалуй, должен буду ее благодарить».

Он свернулся в укрытии — хвост на носу — и снова заснул.

Сколько прошло времени, он не знал. Скорлупка с глухим стуком остановилась. Фритти слышал, как вокруг копошится Мурчел, но приют его не был обнаружен. Мурчел наконец вылез и, топая, ушел. Хвосттрубой какое-то время полежал тихо, потом встал — потянуться и оглядеться.

Перед ним вырос остров. Скорлупка причалила к деревянной дорожке, которая небольшой своей частью протягивалась над водой, а потом кончалась грунтовой тропкой, вившейся вверх по травянистому склону. Вверху этой тропки Фритти разглядел владения Мурчела, а над ними, высясь, как белое, лишенное веток Пра-Древо, вырисовывался Мурчелов холм. Солнце все еще стояло в небе, и белый холм был темным.

Фритти поднялся по неровной дорожке. Трава пружинила под лапами. Шагалось легко. От долетавшего с Большой Воды ветра, который ласкал нос и усы, ему казалось, что он достиг вершины мира.

От громады Мурчелов а гнезда отделилась тень и увесистыми неспешными шагами спустилась по холму ему навстречу. Это был большой пес с широкой грудью и тяжелыми лапами.

Ощущая странную беспечность и самоуверенность, Хвосттрубой продолжал спокойно подниматься по травянистому склону.

Озадаченный вяка склонил набок голову и уставился на него. После мгновенного испытующего осмотра он заговорил.

— Эй, ты там! — пролаял мастиф. — Кто таков будешь? Чего тут делаешь?

Голос у него был басовитый и медлительный, как дальний гром.

— Я Хвосттрубой, мастер Вяка. Приятной вам пляски. А к кому я имею удовольствие обращаться?

Пес покосился на него сверху:

— Гав-Расправ я. Ответь для начала, коли спрашивают. Чего тут отираешься?

— Ах, просто осматриваюсь, — сказал Фритти, миролюбиво помахивая хвостом. — Я попросту прилетел с той стороны воды и подумал: дай-ка огляжусь. Хорошенькое местечко, не правда ли?

— Хоррошенькое, — прорычал Гав-Расправ. — Только не для тебя. Отваливай, ты. — Пес еще раз сердито зыркнул исподлобья, потом снова настороженно наклонил голову на сторону. — Ты сказал — «прилетел»? — медленно выдавил он. — Да разве ж коты летают?

Пока разговаривали, Хвосттрубой постепенно придвигался ближе. Теперь, всего прыжках в пяти от вяки, Фритти уселся и принялся беззаботно умываться.

— О да, некоторые летают, — сказал он. — Собственно говоря, все мое племя летучих котов подумывает сделать этот уголок своим новым гнездовьем. Нужно нам, знаете ли, местечко, где яйца откладывать.

Хвосттрубой поднялся и стал обходить пса, описывая широкий круг.

— Да, только подумайте, — сказал он, озираясь, — сотни летучих котов… больших, маленьких… прелестная идейка, не так ли?

Он почти миновал опасность, когда Гав-Расправ издал басистое рокочущее рычание:

— Коты не летают. Не смей врать!

Мастиф с лаем прыгнул вперед, и Фритти повернулся и помчался вверх по холму. И сразу понял, что там не было ни деревьев, чтобы вскарабкаться, ни забора, чтобы спрятаться, — на вершине холма открытая лужайка.

«Что ж, — вдруг подумал он, — а с чего бы это мне беспокоиться насчет бегства? Раньше я встречал лицом к лицу куда худшие опасности, и выжил».

Он повернулся мордой к огромному мастифу, мчавшемуся на него снизу.

— Подойди, нюхатель навоза! — взвыл Хвосттрубой. — Подойди и переведайся с детищем Огнелапа!

Заливаясь лаем, Гав-Расправ подбежал, не подозревая, что окажется носом к носу с юным, азартным, царапучим котом. Его утробный лай превратился в изумленный визг, когда острые когти прошлись по его брылям.

Словно небольшой рыжий вихрь, Фритти внезапно весь оказался на Рычателе — с когтями, зубами, хриплыми воплями. Потрясенный Гав-Расправ попятился, мотая большущей головой. В ту же секунду, отведя назад уши и волоча хвост, отпрянул и Хвосттрубой.

Пока устрашенный Рычатель робко убегал, зализывая изувеченный нос, Фритти добрался до владений Мурчела. Прыгнув и уцепившись когтями, он оказался на невысокой каменной стене, а оттуда перебрался на тростниковую крышу. Стоя на краю, испустил победный клич:

— Вперед не суйся так запросто к Племени, неуклюжая зверюга!

На земле, под ним, ворчал Гав-Расправ.

— Вот сойди только, и костей от тебя не останется, кот! — с отвращением сказал он.

— Ха! — фыркнул Хвосттрубой. — Я приведу сюда армию моего Племени, размещу ее тут, и мы выщиплем тебе хвост и нахлещем тебя по отвислым брылям, чтоб ты помер со стыда! Ха!

Гав-Расправ повернулся и с тяжеловесным Достоинством потащился прочь.

Фритти мягко прошелся взад-вперед по тростнику; сердце его постепенно замедлялось до обычного своего ритма. Он чувствовал себя чудесно.

Поискал некоторое время — перегнувшись через край и морща нос — и обнаружил под стрехой открытое окно. Осторожно огляделся — нет ли Рычателя, но Гав-Расправ был на много прыжков ниже по склону: залечивал раны. Фритти прыгнул вниз, на каменную стену, потом снова вверх, на подоконник. На миг остановился, чтобы прикинуть расстояние до пола комнаты, поколебался на подоконнике — и спрыгнул.

Посреди комнаты, свернувшись в густой меховой шар, лежала Мягколапка.

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ТРЕТЬЯ

Казалось, она не узнает его. Он стоял перед нею с выгнутой спиной и дрожащими ногами и не мог говорить.

Мягколапка вяло приподняла голову и уставилась на него:

— Да? Что вам нужно?

— Мягколапка! — задохнулся он. — Это я! Хвосттрубой!

Глаза фелы удивленно раскрылись. Долгий миг оба безмолвствовали. Мягколапка недоумевающе тряхнула головой:

— Хвосттрубой? Мой дружочек Хвосттрубой? Это правда ты?

В мгновение ока она была на лапах, потом оба они оказались вместе, обнюхивались, терлись носами и мордами. Фритти ощущал жар ее дыхания. Вскоре комната наполнилась дремотным мурлыканьем.

Позже они лежали носом к носу, покуда Фритти рассказывал Мягколапке о своих путешествиях и приключениях. Сначала она изумлялась и превозносила его, но когда рассказ затянулся, стала подгонять, задавая вопросы.

Окончив рассказ, он отодвинулся, чтобы взглянуть на Мягколапку.

— Ты должна рассказать мне, как сюда попала! — крикнул он. — Я спускался в глубины, чтобы отыскать тебя, — а ты здесь, целая и невредимая! Что произошло?

Мягколапка вздернула подбородок:

— Правда же, с твоей стороны было очень мужественно так вот за мной пойти. И все эти ужасные существа… Я совершенно потрясена. Боюсь, моя собственная история отнюдь не столь волнующая.

— Расскажи мне ее, пожалуйста!

— Ну это, право, очень просто. Однажды — теперь кажется, что уже очень давно — Мурчел посадил меня в ящик. Знаешь, вроде ящика для спанья, но с закрытым верхом. Ну, по правде-то, он не сажал меня в ящик — на самом деле там был кусочек рыбы. Я, конечно, обожаю рыбу, иначе ни за что не вошла бы в него. Я просидела в ящике веки-вечные, но могла смотреть сквозь дырочки. Мы ехали и ехали, потом подъехали к Большой Воде. Залезли в такую штуку вроде скорлупки и поплыли через воду.

— Я плавал в скорлупке! — взволнованно вмешался Фритти. — Вот как я сюда попал!

— Конечно, — рассеянно сказала Мягколапка. — Ну вот так я и прибыла в эти места. По-моему, здесь очень, очень мило!

— Но как же насчет Рычателя? Разве у тебя никогда не бывает стычек с ним? Кажется, уж из-за него-то это место опасно для жизни?

— Из-за Гава-Расправа? — рассмеялась она. — Ох, на самом деле он всего только большой котенок. К тому же я редко выхожу. Здесь так мило и тепло… и Мурчел дает мне такую чудную еду… такую вкусную, дивную… — Она отползла.

Фритти смутился. Очевидно, Мягколапка никогда не знавала никакой опасности.

— Ты часто обо мне думаешь? — спросил он, но ответа не было. Она крепко спала.

Когда Верзила вошел в комнату и застал их лежащими рядом, Хвосттрубой сел ощетинившись. Мурчел медленно подошел, издавая низкие звуки. Фритти не удрал, и Мурчел наклонился и легонько его погладил. Хвосттрубой отскочил, но Верзила его не преследовал — только присел, протянув лапу. Фритти нерешительно двинулся к ней. Придвинувшись чуть поближе, обнюхал. Мурчелов а лапа — вот так так! — привлекательно пахла рыбой, и Фритти прикрыл глаза, сморщив от удовольствия нос.

Мурчел поставил что-то на пол возле него. Он мигом понял что. Это была миска с ужином. Хватило одного только запаха ее содержимого, чтобы Хвосттрубоева осторожность испарилась.

Пока Фритти ел, Верзила почесывал его за ухом. Фритти не возражал.

Мягколапка казалась другой. Лапы и хвост оставались неизменно изящны и грациозны, но она стала куда полнее — пухленькая и мягкая под лоснящимся мехом. Она стала и не столь энергичной, как бывала, — предпочитала спанье на солнышке беганью и прыганью; Фритти только с превеликим трудом удавалось вовлекать ее в игры.

— Ты всегда был очень прыгуч, Хвосттрубой, — сказала она однажды. Он обиделся.

Ей было приятно его видеть, она радовалась, что у нее есть собеседник, но Фритти ощущал неудовлетворенность. Мягколапка, казалось, попросту не понимала всего, через что он прошел, чтобы найти ее. Она не обращала больше ни малейшего внимания на его рассказы о чудесах Перводомья или о величии воителей.

Правда, пища была хороша. Верзила отлично кормил их и всегда был добр к Хвосттрубою, почесывая и поглаживая его и разрешая бродить сколько вздумается. Фритти не то чтобы поладил с псом Гавом-Расправом, но между ними установился непрочный мир. Фритти старался не уходить чересчур далеко от убежища.

Так проходили дни в месте, которое Огнелап назвал Вилла-он-Мар. Каждое новое солнце было чуть-чуть теплее предыдущего. Стаи перелетных крылянок ненадолго останавливались на острове, пролетая к северу, и Фритти отлично охотился, хотя и редко бывал достаточно голоден для серьезной охоты. Время текло ровно, словно тихий ручей. Хвосттрубой и сам безостановочно толстел.

Однажды вечером, в разгаре весны, когда Око Мурклы было уже накануне своего следующего раскрытия, несколько Верзил приплыли в большой скорлупе через Мурряну — навестить Мурчела. В гнезде было полно Верзил, повсюду слышалось эхо их гудящих голосов. Некоторые из них попытались поиграть с Фритти.

Большие цепкие лапы подняли и стиснули его, и когда он оказался возле Верзильих лиц, то скорчился от их неприятного дыхания. Вырвался — гудящие голоса стали ревущими.

Фритти вспрыгнул на окно, но снаружи не в лучшем настроении расхаживал, неся караул, Гав-Расправ. Пробежав меж ног орущих, хватающих Верзил, Хвосттрубой отступил в комнату, где, свернувшись, спала Мягколапка.

— Мягколапка! — закричал он, расталкивая ее. — Проснись! Нам нужно отсюда уходить.

Зевнув и потянувшись, фела с любопытством поглядела на него:

— Что это ты такое говоришь, Хвосттрубой? Уходить? Почему?

— Это место не для нас. Верзилы хватают и носят нас… кормят нас и гладят… но убежать некуда!

— Ничего ты не смыслишь, — холодно сказала она. — С нами очень хорошо обращаются.

— Обращаются с нами как с котятами. Это не жизнь для охотника. С тем же успехом я мог бы никогда не покидать логова моей матери, Травяного Гнездышка.

— Ты прав, — сказала Мягколапка. — Ты прав, потому что ведешь себя как беспокойный младенец. Что ты имеешь в виду — «уходить»? С какой это стати я должна куда-то идти?

— Мы можем спрятаться в скорлупке, как я сделал раньше. Можем незаметно ускользнуть и вернуться в лес, в болото, куда угодно, — с отчаянием сказал Фритти. — Можем бежать, куда хотим. Можем завести семью.

— Ого, семью, вот как? — спросила она. — Это ты прямо сейчас и выдумал. Хватит с меня твоих лапаний и обнюхиваний, вот Плясунья Небесная свидетель. Я уже тебе говорила, что меня ничуть не интересуют такого рода вещи. Мне просто тошно глядеть, до чего смешно ты себя ведешь. Тоже мне, в лес! Листья и колючки в шерсти, да и часто целыми днями есть нечего. С и л я н а?и Мишка, и… Харар знает что еще! Нет, благодарствую.

Когда она увидела обиженное, напуганное выражение на морде Фритти, ее собственное выражение смягчилось.

— Послушай, милый Хвосттрубой, — сказала она. — Ты мой друг, и, по-моему, какой-то особенный. Думаю, ты просто расстроен. Верзилы порой могут быть шумными и устрашающими. Просто держись от них подальше, и завтра все будет тихо и спокойно, как прежде. — Она потерлась носом о его морду. — А теперь иди-ка спать. Потом увидишь, что все это было очень глупо.

Она положила голову на лапы и закрыла глаза.

Фритти сидел и смотрел.

«Почему она не понимает? — удивлялся он. — Тут что-то не то, ну прямо чувствую».

Но что же это было? Почему он чувствовал себя в ловушке, как когда-то под землей?

Мягколапка мяукнула и выпустила когти во сне.

«Я бы должен быть счастлив, — подумал он. — Ведь найти Мягколапку было моим сердечным желанием! Лорд Огнелап сказал: я обрету свое сердечное желание на Вилла-он-Мар…» Хвосттрубой медленно подошел к открытому окну и вскочил на подоконник. Сильный свет с холма над владениями бросал яркий луч на темные воды Мурряны. Воздух был теплый, полный запахов цветения.

Когда скорлупка ударилась о берег, Фритти вылез из укрытия. Выпрыгнул из скорлупки на каменистую отмель мимо ошеломленных Верзил. Стайка Мурчелов изумленно зашумела. Махнув рыжим хвостом, он взлетел по склону на залитые светом Ока луга.

Он стоял на травянистом холме и размышлял обо всем, что должен будет сделать. Шустрик ждал его в Перводомье. Он должен снова повидаться с ним. И конечно, с друзьями у Стены Сборищ. Что за истории у него в запасе! Сколько еще мест надо повидать!

И конечно, Мимолетку… Фрези Мимолетку, темную и стройную, как тень.

Прозвучала трель ночной птицы. Мир был так огромен, а ночное небо так полно мерцающего света!

Это пришло к нему как пламя, как звезда, горевшая у него в сердце и на лбу; он понял. Засмеялся и подскочил, потом снова засмеялся. Он прыгал и кружился на вершине холма, и голос его звенел от восторга.

Окончив танец, он скатился со склона и, распевая, с развевающимся хвостом, помчался в поля. Око Мурклы спокойно следило, как его яркая фигура исчезает в высокой траве.