Глава 6

Ничейная полоса

Ее дыхание пахло корицей. Лежащая на его груди рука с длинными пальчиками, казалось, весит не больше листика. Пол не открывал глаз, опасаясь, что, если он это сделает, она исчезнет, как это не раз случалось прежде.

«Ты не забыл?» Шепот – тихий и нежный, как птичья песенка в отдаленном лесу.

– Нет, не забыл.

«Тогда возвращайся к нам, Пол. Возвращайся».

Ее печаль пропитала все существо Пола. Он поднял руки, желая ее обнять.

– Я не забыл, – повторил Пол. – Я не…

Грохот взрыва заставил Пола дернуться. Ожила одна из немецких одиннадцатидюймовок. Когда в четверти мили от него упал первый снаряд, дрогнула земля и заскрипели доски, которыми была обшита траншея. По небу поползли огоньки сигнальных ракет, окрашивая дымные трассы снарядов яркой краснотой. Лицо Пола смочила дождевая морось. Его руки были пусты.

– Я не… – тупо произнес он, так и не опустив вытянутых рук и уставившись на покрывающую их грязь, освещенную огоньками ракет.

– Что «не»? – Финч сидел рядом на корточках и писал письмо домой. Когда он повернул к Полу голову, в стеклах его очков замерцали красные огоньки. – Красотку во сне увидел? Ну, и как она? – Легкость его тона не вязалась с пристальностью взгляда.

Пол раздраженно отвел глаза. Почему товарищ так на него смотрит? Это же был просто сон, так ведь? Очередной из столь упорно изводящих его снов. Женщина, печальный ангел…

«Я что, схожу с ума? Поэтому Финч так на меня смотрит?»

Пол сел и скривился. Пока он спал, под ботинками набралась лужа, и ноги промокли насквозь. Если он о них не позаботится, то заработает диагноз «траншейная стопа». И так хреново, что люди, которых ты не знаешь и не видишь, швыряют в тебя снаряды, так еще надо следить за своими ходулями, чтобы не сгнили и не отвалились у тебя на глазах. Пол стянул ботинки и поставил их возле печурки, вытянув язычки, чтобы обувь высохла быстрее.

«Но быстрее чем никогда может оказаться ужасно медленно», – подумал он. Сырость была врагом куда более терпеливым, чем немцы. Она не прерывала работу, чтобы отметить Рождество или Пасху, и прикончить ее не смогли бы все бомбы и пушки Пятой армии. Она просто окружала все вокруг, наполняя траншеи, могилы, ботинки… и людей тоже.

«И ты становишься окопной душой. Когда все, что делает тебя личностью, сгнивает и умирает».

Ноги его оказались бледными, словно зверьки с содранными шкурками, искривленными и отекшими; кончики пальцев – там, где плохо циркулировала кровь, – посинели. Пол согнулся, чтобы их растереть, и со смесью абстрактного интереса и тихого ужаса отметил, что не ощущает ни пальцев ног, ни растирающих их пальцев рук.

– Какое сегодня число? – спросил он.

Финч поднял голову, удивленный вопросом.

– Разрази меня гром, Джонси, да откуда мне знать? Спроси Маллита. Он следит за календарем, потому что ему светит отпуск.

Услышав свое имя, Маллит шевельнул огромной тушей, словно потревоженный в пруду носорог. Его коротко стриженная голова медленно повернулась к Полу:

– Чего ты хочешь?

– Просто спросил, какое сегодня число. – Обстрел на время прекратился, и голос Пола прозвучал неестественно громко.

Маллит скривился, словно приятель попросил его назвать расстояние до Луны в морских милях.

– Двадцатое марта, так ведь? Еще тридцать шесть дней, и я вернусь в Блайти. А почему ты интересуешься?

Пол потряс головой. Ему иногда казалось, что март 1918 года был и будет всегда, что он всегда жил в этой траншее с Маллитом, Финчем и прочими остатками Седьмого корпуса.

– Джонси опять приснился тот самый сон, – сказал Финч и быстро переглянулся с Маллитом. Они думают, будто он сходит с ума. Пол в этом не сомневался. – Кто она, Джонси, – малышка барменша из закусочной? Или крошка Мадлен миссис Энтройе? – Выговаривая имена, Финч как всегда тщательно соблюдал французское произношение. – Она слишком молода для тебя, старина. Только-только течь начала.

– Да заткнись, ради Бога. – Пол с отвращением отвернулся, потом взял ботинки и расположил их так, чтобы каждый бок получал равное количество жалкого тепла от печки.

– Джонси у нас романтик, – пробасил Маллит. Зубы у него были под стать носорожьей внешности – плоские, широкие и желтые. – Ты разве не знал, что, кроме тебя, все из Седьмого уже поимели эту Мадлен?

– Я же сказал, заткнись, Маллит. Не хочу разговаривать.

Маллит снова ухмыльнулся и скользнул куда-то в тень за спиной Финча, который повернулся к Джонасу. Когда худой Финч заговорил, в его голосе ощущалось отчетливое раздражение:

– Почему бы тебе не поспать еще, Джонси? Не создавай неприятностей. Их и так вокруг хватает.

Пол снял шинель и пошел вдоль траншеи, пока не отыскал местечко, где вероятность проснуться с мокрыми ногами казалась меньше. Обернув босые ноги шинелью, он прислонился спиной к доскам. Пол знал, что ему не следует сердиться на своих товарищей – черт, своих друзей, единственных друзей, – но над их головами уже несколько дней висела угроза немецкого наступления. А если вспомнить и постоянные обстрелы, призванные сломить их дух, и предчувствие чего-то еще более скверного, и не дающие ему покоя сны… что ж, неудивительно, что нервы у Пола словно в огне.

Он украдкой взглянул на Финча. Тот снова корпел над письмом, присев на корточки возле тускло светящегося фонаря. Успокоившись, Пол повернулся к нему спиной и вытащил из кармана зеленое перышко. Осветительные ракеты уже почти угасли, но перышко, казалось, еле заметно светилось. Пол поднес его к лицу и глубоко втянул носом воздух, но присущий перышку запах уже давно исчез, перебитый запахами табака, пота и грязи.

Оно что-то значило, это перышко, хоть он и не мог сказать – что. Пол не помнил, как подобрал его, и тем не менее оно уже несколько дней лежит в его кармане. Каким-то образом оно напоминало ему про ангела из сна, но он не был уверен почему – скорее всего обладание перышком и вызывало эти сны.

И сны сами по себе были очень странными. Он помнил лишь фрагменты: ангел и тоскующий голос, какая-то машина, пытающаяся его убить, – но каким-то образом сознавал, что даже эти фрагменты есть драгоценные и неосязаемые чары удачи и без них ему уже не обойтись.

«Цепляешься за соломинку, Джонас, – сказал он себе. – Цепляешься за перышко». Он сунул поблескивающий предмет обратно в карман. «Умирающим приходят в голову странные мысли, а кто мы здесь все, как не умирающие? Разве не так?»

Он попробовал отогнать эти мысли. Подобные размышления не замедлят биение усталого сердца и не расслабят дрожащие мускулы. Он закрыл глаза и начал медленно искать тропку, которая заведет его обратно в сон. Где-то по ту сторону ничейной земли снова загрохотали пушки.

«Вернись к нам…»

Пол проснулся, когда небо с треском раскололось. Струйки дождя смывали пот со лба и щек. Небо осветилось, облака внезапно стали белыми по краям и пылающими сверху. Снова мощно рявкнул гром. То были не пушки. И не атака, а просто разбушевавшаяся природа.

Пол сел. В двух ярдах от него неподвижно лежал Финч, прикрыв шинелью голову и плечи. Очередная вспышка высветила ряд спящих в траншее солдат.

«Вернись к нам…» Голос из сна все еще звучал у него в ушах. Он ощутил ее присутствие вновь – и так близко! Ангел милосердия, нежно шепчущий, призывающий… куда? На небеса? Так что же это, знамение близкой смерти?

Когда гром треснул снова, Пол зажал уши ладонями, но не смог отгородиться от грохота или ослабить наполняющую череп боль. Он умрет здесь. Он давно смирился с этим жалким обещанием – во всяком случае смерть принесет успокоение, тихий отдых. Но теперь он внезапно понял, что смерть не станет облегчением: за порогом смерти его ждет нечто худшее, намного худшее. И оно имеет отношение к женщине-птице, хоть Полу и не верилось, что она связана со злом.

По его телу внезапно пробежала дрожь. Нечто из запределья смерти охотилось за ним – и он почти воочию видел это нечто! Глазастое, зубастое, оно проглотит его, и в его брюхе Пол будет мучиться вечно.

Из колодца желудка ужас поднялся к горлу. Когда молния полыхнула вновь, Пол широко раскрыл рот и едва не захлебнулся, когда его наполнила вода. Выплюнув ее, он беспомощно завопил, но вопль растворился в пульсирующем реве грозы. Ночь, гроза, безымянный ужас из снов и смерть – все это обрушилось на него разом.

«Думай о том, как выбраться, – настойчиво напомнил голос из другого полузабытого сна. – О том, как выбраться по-настоящему». Пол ухватился за это воспоминание, как за нечто теплое. В наступившем моменте коллапса это оказалась единственная связная мысль.

Пол, пошатываясь, встал, проковылял несколько шагов по траншее, удаляясь от своего взвода, ухватился за перекладины ближайшей лестницы и поднялся наверх, словно подставляясь под вражеский огонь. Но он бежал от смерти, а не стремился ей навстречу. На вершине лестницы он нерешительно замер.

Дезертирство. Если товарищи его поймают, его ждет расстрел. Он уже видел, как это происходило, когда расстреляли рыжего Джорди, отказавшегося отправиться на вылазку. Парнишке было лет пятнадцать или шестнадцать – он наврал про возраст, когда пошел в армию добровольцем, – и он непрерывно просил прощения и рыдал, пока его не пронзили пули расстрельной команды, мгновенно превратив из человека в сочащийся кровью мешок с мясом.

Когда Пол поднял голову над краем траншеи, воющий ветер почти горизонтально нес дождевые капли. Ну и пусть его расстреляют – пусть расстреляют хоть свои, хоть чужие, если поймают. Сейчас он был безумен, как король Лир. Гроза смыла все его чувства, и Пол внезапно ощутил себя свободным.

«Выбраться…»

Пол споткнулся о верхнюю перекладину лестницы и упал. Небо вспыхнуло вновь. Перед ним, вдоль всей протяженности траншей, тянулись большие обвисшие мотки колючей проволоки, защищавшей томми от немецких вылазок. За ними начиналась ничейная полоса, а за ней, словно вдоль Западного фронта установили огромное зеркало, виднелся темный двойник британских линий. Фрицы тоже отгородились проволокой, защищающей такие же ямы, в которых корчились такие же солдаты.

Куда идти? Какой из почти безнадежных вариантов выбрать? Вперед, через перепаханную ничейную полосу в ночь, когда немецкие часовые и снайперы укрылись в окопах, или назад, через свои линии, в сторону свободной Франции?

Прирожденный ужас пехотинца перед разделяющей армии пустотой едва не взял верх, но ветер был безумен, и кровь бросилась Полу в лицо. Никто не подумает, что он пойдет вперед.

По-обезьяньи согнувшись, он слепо побежал сквозь дождь и вскоре удалился от взводной траншеи на пару сотен ярдов. Присев перед проволочным заграждением и снимая с пояса кусачки, он услышал чей-то тихий смех. Пол застыл, оцепенев от ужаса, но понял, что смеется он сам.

Когда он полез сквозь дыру, концы перекушенной проволоки цеплялись за одежду, словно колючие кусты, охраняющие замок спящей принцессы. Очередная вспышка молнии выкрасила небо белым, и Пол распластался в грязи. Гром не заставил себя ждать – гроза приближалась. Пол пополз, опираясь на локти и колени и потряхивая наполненной грохотом головой.

«Оставайся на ничейной полосе. Где-нибудь отыщется место, откуда можно будет снова вырваться. Где-нибудь. Держись между линиями окопов».

В мире не осталось ничего, кроме грязи и проволоки. А война в небесах была лишь бледной имитацией ужаса, который научился создавать человек.

Пол не мог найти верх. Он его потерял.

Он потер лицо, пытаясь счистить грязь с глаз, но безуспешно. Он плавал в грязи. Он не мог оттолкнуться от чего-либо твердого, не ощущал сопротивления, подсказавшего бы – вот он, грунт. Он тонул.

Он прекратил барахтаться и лег, прикрыв руками рот, чтобы грязь не набилась туда во время дыхания. Где-то далеко слева заработал пулемет, но его сухой треск терялся в вое ветра и грохоте грозы. Пол медленно повертел головой вправо-влево, пока головокружение и смятение не исчезли.

«Думай. Думай!»

Он находился где-то на ничейной полосе и пытался ползти на юг между линиями окопов. Темнота, исполосованная молниями и осветительными ракетами, – это небо. Еще более глубокая темнота, угадываемая лишь по отражениям в стоячих лужах, – это истерзанная войной земля. А он, рядовой Пол Джонас, дезертир и предатель, цепляется за нее, словно блоха за спину подыхающей собаки.

И лежит он на животе. Ничего удивительного. Он всегда лежал на животе, разве не так?

Пол встал на четвереньки и, утопая в грязи, стал пробираться вперед. Годы артобстрелов усеяли землю на ничейной полосе миллионами холмиков и ямок, превратив ее в бесконечное застывшее море цвета дерьма. Он полз уже несколько часов, неуклюже и механически, словно покалеченный жук. Каждая клеточка тела вопила, требуя поторопиться, скрыться, уползти из этого не-места, этой пустынной и безжизненной земли, но двигаться быстрее Пол никак не мог – подняться значило обнаружить себя и подставить под пушки с обеих сторон. Он мог лишь ползти, оставляя позади один жалкий дюйм за другим, прокладывая путь под шрапнелью и грозой.

Пальцы наткнулись на что-то твердое. Вспышка молнии высветила торчащий из грязи лошадиный череп с остатками шкуры, напоминающий нечто, выросшее из посеянных зубов дракона. Пол отдернул руку, коснувшуюся было морды с каменными зубами, торчащими из-под скукожившихся губ. Глаза давно исчезли, глазницы забиты грязью. Торчащие из земли поодаль покореженные доски были остатками повозки для снарядов, которую лошадь некогда таскала. Странно – почти невозможно – представить, что это адское место было когда-то сельской дорогой, тихим уголком тихой Франции. А лошадь неторопливо тянула фургон, отвозя фермера на рынок, доставляя молоко или почту к деревенским домикам. Когда жизнь имела смысл. Имела же она когда-то смысл. Пол не мог припомнить то время, но и не мог поверить в нечто иное. Когда-то в мире существовал порядок. А теперь сельские дороги, дома, лошади и все остальное, отделявшее цивилизацию от мрака, оказались перемолотыми в однородную первобытную слизь.

Дома, лошади, люди. Прошлое, мертвое. При вспышках молний Пол увидел, что окружен скорченными трупами солдат – может, своих соотечественников, а может, и немцев. Различить их оказалось невозможно. Национальность, достоинство, жизнь – они лишились всего. Подобно рождественскому пирогу, нафаршированному шиллингами, грязь была напичкана незавершенными частицами жизни – куски рук и ног, тела, лишившиеся конечностей после взрыва снаряда, ботинки с торчащими останками ног, обрывки формы, приклеившиеся к клочкам кожи. Другие, почти целые, тела лежали среди ошметков – изломанные взрывами и напоминающие кукол, сперва поглощенные океаном вязкой грязи, а затем обнаженные проливным дождем. Тупо смотрели незрячие глаза, зияли распахнутые рты; они тонули, все они тонули в грязи. И все вокруг, живое прежде или нет, было одного и того же жуткого цвета экскрементов.

То была Трясина. То был девятый круг ада. И если в конце его не было спасения, то получалось, что вселенная есть не что иное, как жуткая, наскоро придуманная шутка.

Дрожа и стеная, Пол полз дальше, подставив спину разгневанному небу.

Почва содрогнулась, его швырнуло лицом в грязь. Та раздалась, поглощая его.

Выплыв и глотнув воздуха, Пол услышал очередной свистящий визг, и земля содрогнулась вновь. В двух сотнях ярдах от него взрыв взметнул в воздух огромный фонтан грязи. Что-то небольшое прошипело над головой. Пол завопил, когда на немецкой стороне загрохотали полевые орудия, окрашивая горизонт дугой пламени, отблески которого превратили холмики грязи в четкий рельеф. Упал еще один снаряд, взлетела грязь. Что-то провело раскаленной клешней по его спине, разрывая рубашку и кожу, и вопль Пола вознесся навстречу грому, а затем оборвался, когда его лицо уткнулось в грязь.

Какое-то мгновение он был уверен, что умирает. Сердце заколотилось так сильно и часто, что едва не вырвалось из груди. Пол сжал кулаки, пошевелил рукой. Ему показалось, будто кто-то вскрыл его и вонзил в позвоночник вязальную спицу, тем не менее тело вроде бы действовало. Он прополз пару футов и снова застыл, когда сзади взорвался снаряд, взметнув очередной фонтан земли и ошметков тел. Он мог двигаться. Он был жив.

Пол сжался в комочек посреди лужи и стиснул руками голову, пытаясь отгородиться от сводящего с ума рева орудий, с легкостью перекрывающего гром. Он лежал неподвижно, уподобившись любому из усеивавших ничейную полосу трупов, и ждал, когда прекратится обстрел. Земля тряслась. Раскаленная докрасна шрапнель жужжала над головой. Одиннадцатидюймовые снаряды немецких пушек падали с бездумной размеренностью ударов парового молота – он ощущал эту тяжелую поступь, когда они перемещались от одного края британских траншей к другому, оставляя за собой воронки, щепки и исковерканную плоть.

Этот грохот не прекратится.

Безнадежно. Обстрел никогда не кончится. Наступило крещендо, финал, момент, когда война наконец воспламенила небеса, и теперь облака, полыхая и рассыпая искры, горящими занавесками начнут падать с неба.

Выбраться или умереть. Здесь ни укрыться, ни спрятаться. Пол плюхнулся на живот и пополз дальше по содрогающейся земле. Выбраться или умереть. Впереди виднелась низинка, где годы назад, до того, как стали падать снаряды, наверное, тек ручей. На дне низинки лежал язык тумана. Пол увидел единственное место, где можно спрятаться, – белую муть, которой можно укрыться, как одеялом. А спрятавшись, он заснет.

«Спать».

Единственное слово вспыхнуло в его измученном сознании, как пламя в темной комнате. Уснуть. Лечь и отключиться от шума, страха и непрекращающегося унижения.

«Спать».

Он добрался до вершины холмика, потом соскользнул в низинку. Все его чувства были направлены на прохладный белый туман. Когда он подполз к нему вплотную, грохот пушек действительно стал тише, хотя мир все еще содрогался. Он полз дальше, пока туман не сомкнулся над его головой, отрезав пересекающие небо красные линии. Его полностью окружала прохладная белизна. Громыхание в голове стало тише.

Он пополз медленнее. Впереди в тумане что-то лежало – несколько темных овальных предметов, разбросанных по склону. Пол тяжело волочил тело дальше, до боли раскрыв заляпанные грязью глаза и пытаясь разглядеть, что же это такое.

Гробы. Весь склон усеивали десятки гробов. Некоторые лишь высовывались из перепаханной снарядами земли, словно разрезающие волну корабли. Многие избавились от своего груза: на пологом склоне ветерок колыхал белые полотнища, как будто владельцы гробов тоже спасались от войны.

Пушки еще бухали, но как-то странно приглушенно. Пол присел на корточки, вгляделся, и к нему начало возвращаться нечто вроде здравого смысла. Это было кладбище. Земля со склона осыпалась, обнажив старые захоронения, а могильные кресты давно разбило в щепки. Земля, пресытившись смертью, выплюнула даже мертвецов.

Пол еще глубже погрузился в туман. Здесь мертвецы были такими же бездомными, как и их братья на склоне; сотня трагических историй, которые так и останутся неуслышанными в грохоте массового убийства. Вот мумифицированная рука лежит поверх заляпанного грязью белоснежного подвенечного платья, а челюсть отвисла, как будто покойница зовет слугу, бросившего ее в одиночестве на алтаре Смерти. Рядом маленькая ручка-скелетик торчит из-под крышки гробика – малыш научился говорить «до свидания».

Пола едва не задушил смех, смешанный со слезами.

Смерть царила повсюду, в бесчисленных разновидностях. Здесь была земля Угрюмого Жнеца, его частный парк. На одном из скелетов сохранилась форма предыдущей армии, словно он полз в мясорубку нынешнего сражения. Полусгнивший саван обнажил мумифицированные тельца двух спеленутых вместе детей; из-за круглых отверстий ртов они напоминали поющих гимны ангелочков с сентиментальной открытки. Старые и молодые, большие и маленькие кладбищенские трупы, выброшенные из могил, символами зловещей демократии перемешались с чужеземцами, умершими наверху, на перепаханном поле, и всем им предстояло погрузиться в землю, уравнивающую всех.

Пол с трудом полз через окутанное туманом поселение мертвецов. Звуки войны становились все более отдаленными, и это еще больше побуждало его двигаться вперед. Он отыщет местечко, куда войне не добраться. И там заснет.

Его внимание привлек стоящий на краю канавы гроб. Через его край перевешивались длинные темные волосы, развеваясь на ветру, словно глубоководные водоросли. Крышки на нем не было, и, подобравшись ближе, Пол увидел лицо закутанной в саван женщины, странным образом не тронутое разложением. Что-то в этом бескровном лице заставило его замереть.

Пол не сводил с него глаз. Потом, дрожа, подполз ближе и ухватился за грязный гроб. Сел на корточки. Потянул за полусгнивший муслин.

Это была она. Она. Ангел из его снов. Мертвая, в гробу, завернутая в испачканный саван и потерянная для него навсегда. Сердце у Пола сжалось – на мгновение ему показалось, что сейчас он рухнет внутрь самого себя, съежится и превратится в ничто, словно соломинка в пламени. И тут она открыла глаза – черные-черные и пустые, – а бледные губы шевельнулись.

«Иди к нам, Пол».

Вскрикнув, он вскочил, но зацепился ногой за ручку гроба и рухнул лицом в грязь. Пополз прочь, раненым зверем извиваясь в липкой жиже. Она не стала подниматься и преследовать его, но ее тихий призывный голос доносился до него сквозь туман, пока его не поглотил мрак.

Он находился в странном месте, куда более странном, чем все, что ему доводилось видеть прежде. То было… ничто. Воистину Ничейная Земля.

Пол сел, ощущая в теле странное онемение. Пульсирующая боль в голове все еще напоминала о грохоте битвы, но его окружала тишина. Его покрывал дюймовый слой грязи, но земля, на которой он лежал, была не влажной, не сухой, не твердой и не мягкой. Туман, сквозь который он полз, стал реже, но во всех направлениях Пол мог видеть только жемчужно-белое ничто.

Он встал. Ноги дрожали. Так он спасся? Мертвый ангел, город мертвых – что это было, бред после шока?

Пол сделал шаг, потом еще десяток. Все осталось по-прежнему. Он в любой момент ожидал увидеть в тумане нечто понятное – деревья, камни, дома, – но пустота словно перемещалась вместе с ним.

Прошагав безрезультатно, как ему показалось, целый час, он сел и зарыдал. По щекам текли жалкие слезы усталости и смятения. Он что, мертв? Это чистилище? Или – что еще хуже, поскольку из чистилища есть хотя бы надежда выбраться, – это и есть то место, куда попадают после смерти? Навсегда.

– Помогите! – Эха не было ни малейшего – крик просто улетал и не возвращался. – Помогите, кто-нибудь! – Он снова всхлипнул. – Что я такого сделал?

Ответа Пол не дождался. Он сжался в комочек на этой не-земле и уткнулся лицом в ладони.

Почему сны завели его сюда? Женщина-птица вроде бы хотела ему добра, но как может доброта обернуться таким? Разве что смерть добра для всех, и лишь загробный мир для каждого полон безысходной тоски.

Пол цеплялся за созданный им самим мрак. У него не хватало храбрости снова увидеть туман. Перед его мысленным взором появилось бледное лицо женщины-птицы – не холодное и пустое, каким оно было на кладбище, а тот нежно скорбящий образ, столь долго преследовавший его в снах.

А может, все это безумие? Может, он вообще не здесь, а лежит на грязном дне траншеи или рядом с другими неудачниками в морге полевого госпиталя?

Медленно и словно сама по себе, его ладонь медленно скользнула по грязной ткани форменного френча. Когда она коснулась нагрудного кармана, Пол внезапно понял, что она – то есть он сам – ищет. Рука замерла, скованная ужасом. Пол испугался того, что может обнаружить.

«Но ничего другого не остается».

Пальцы пошарили в кармане, сомкнулись. Когда Пол открыл глаза и посмотрел на ладонь, перышко в тусклом свете замерцало зеленью.

Оно было настоящим.

Пока Пол смотрел на перышко, начало разгораться другое мерцание. Неподалеку – или ему лишь показалось так в этом мире без ориентиров – туман осветился изнутри расплавленным золотом. Пол медленно встал, почти позабыв об усталости и ранах.

Нечто – что-то вроде двери или отверстия – формировалось в тумане. Пол ничего не мог различить внутри, кроме янтарного света, колышущегося, словно масло на воде, но внезапно с непоколебимой уверенностью понял, что по ту сторону света что-то есть. Дверь куда-то ведет. И он шагнул к золотому сиянию.

«Куда торопишься, Джонси?»

«Ведь ты не уйдешь, ничего не сказав друзьям, правда?»

Пол остановился, медленно повернулся. Из завесы тумана медленно вышли две фигуры, большая и маленькая. На одном из расплывчатых лиц что-то блеснуло.

– Ф-Финч? Маллит?

Большая фигура расхохоталась:

– Мы пришли показать тебе дорогу домой.

Рассеявшийся было ужас нахлынул вновь. Пол шагнул к золотому сиянию.

– Не делай этого! – резко бросил Финч и уже мягче добавил: – Брось, старина, не усложняй себе жизнь. Если вернешься по-хорошему, мирно… так уж и быть, скажем, что у тебя был шок после взрыва. Может, тебя даже отправят ненадолго в госпиталь, чтобы ты пришел в себя.

– Я… не хочу возвращаться.

– Значит, дезертируешь? – Маллит приблизился. Он казался крупнее обычного, поразительно округлым и странно мускулистым. Рот не мог полностью закрыться, в нем было слишком много зубов. – Скверно, очень даже скверно.

– Будь разумным, Джонси. – Стеклышки очков Финча поблескивали, не давая разглядеть глаза. – Не делай себе хуже. Мы же твои друзья. Мы хотим тебе помочь.

Полу стало не хватать воздуха. Голос Финча словно притягивал.

– Но…

– Знаю, тебе нелегко пришлось. В голове все перепуталось. Даже показалось, будто сходишь с ума. Тебе просто надо отдохнуть. Выспаться. Мы о тебе позаботимся.

Финч прав, отдых ему нужен позарез. Они ему помогут. Конечно, помогут. Они друзья. Пол пошатнулся, но не отступил, когда они приблизились. Золотое сияние за спиной замерцало и слегка потускнело.

– Дай мне то, что у тебя в руке, старина. – Голос Финча звучал успокаивающе, и Пол поймал себя на том, что протягивает ему перышко. – Правильно, давай его сюда. – Золотой свет еще больше потускнел, отраженный блеск на очках тоже стал слабее, и Пол сумел заглянуть за стекла. У Финча не было глаз.

– Нет! – Пол отпрянул и взмахнул руками. – Оставьте меня!

Фигуры перед ним заколыхались, исказились. Финч стал еще более тощим и похожим на паука, а Маллит начал разбухать, пока его голова не исчезла между плеч.

– Ты принадлежишь нам! – крикнул Финч. Теперь он совсем не напоминал человека.

Пол Джонас крепко сжал перышко, повернулся и прыгнул в золотой свет.

СЕТЕПЕРЕДАЧА/НОВОСТИ: Угроза рыбьей чумы в Тихом океане.

(Изображение: шотландские рыбаки вытряхивают сети в порту.)

ГОЛОС: Паразиты-динофлагеллаты, десять лет назад погубившие сотни миллионов особей промысловых рыб в Северной Атлантике, возвращаются, мутировав, на рыбные промыслы, но уже Тихого океана.

(Изображение: мертвые рыбы с изъеденной язвами кожей.)

ГОЛОС: Представители ООН выражают опасения, что эта форма организмов может оказаться устойчивой к искусственному вирусу, остановившему кровавое царство динофлагеллат в прошлый раз…

Глава 7

Оборванная нить

Стивен лежал неподвижно, утонув в мутных глубинах пластмассовой палатки, как муха в янтаре. Трубки вставлены в нос, в рот, в вены. Рени казалось, что он медленно становится частью больницы. Еще одной машиной. Приспособлением. Она стиснула кулаки, борясь с приступом отчаяния.

Ксаббу вложил руки в перчатки защитной камеры, вопросительно глянул вверх, на Рени. Она молча кивнула, не доверяя собственному голосу.

– Он очень далеко, – прошептал бушмен. Странно было видеть его светлое лицо за пластиковым щитком. Рени внезапно ощутила укол страха, пробивший даже отчаяние и ужас от неизменной комы брата. ВР, карантин – она только и показывает Ксаббу новые способы отчуждения. Не противно ли ему это? И не ослабеет ли его дух?..

Она отринула эту мысль. Ксаббу был самым устойчивым психически, самым нормальным человеком, которого она знала. Она испугалась, потому что ее брат и ее друг были одного роста и оба – запакованы в многослойный пластик. Ее терзала собственная беспомощность. Она сделала шаг и дотронулась до плеча Ксаббу. Его рука касалась Стивена, ее пальцы – плеча бушмена, значит, Рени касалась Стивена – по цепочке.