Он ухватился за веревку, приподняв свое тщедушное тело над креслом, затем пропустил веревочную петлю под мышками и с помощью Кристабель завис над отверстием в земле. Когда он начал спускаться, медленно перебирая веревку пальцами, Кристабель придерживала старика, чтобы он не ударялся о стенки колодца. Вскоре веревка провисла.

– Видишь, тут совсем неглубоко.

Кристабель заглянула в дыру. На полу бетонного туннеля стоял странный квадратный фонарик, заливавший все вокруг красным светом. Мистер Селларс сидел на полу рядом с ним, подогнув под себя ноги. Будь у Кристабель зонтик, она вполне могла бы дотянуться им до старика. Он ослабил охватывающую грудь веревку и стянул через голову петлю, но узел развязывать не стал.

– Будем надеяться, что я единственный, кто знает про эти аварийные туннели, – сказал он, улыбаясь. – Ими не пользовались уже пятьдесят лет. А проложили еще тогда, когда не родились твои мама и папа. А теперь кресло, – попросил он, перебрасывая Кристабель веревку с петлей. – Я скажу, как его привязать.

Девочка прикрепила веревку к креслу, и мистер Селларс с силой потянул за второй конец. Металлическая штуковина на ветке заскрипела, но кресло поначалу даже не пошевелилось. Кристабель принялась его толкать, но лишь сдвинула в сторону. Мистер Селларс потянул снова, на сей раз приподнявшись и повиснув на веревке. Ветка согнулась, но кресло чуть-чуть приподнялось над землей. Кристабель подвела его к отверстию, и мистер Селларс потихоньку спустил его на дно туннеля. После чего залез на сиденье и прикрепил оба конца веревки к подлокотникам.

– Отойди, Кристабель, – велел он.

Когда девочка повиновалась, он пошевелил пальцами над подлокотниками, и кресло двинулось вперед. Веревки натянулись, ветка сильно согнулась. Пальцы мистера Селларса зашевелились быстрее. Шины словно впились в бетон, а кресло негромко загудело – точно кошка замурлыкала. Что-то треснуло. Согнутая ветка распрямилась, а веревка вместе с блоком упали в туннель.

– Ага, прекрасно. От блока избавились. Это было последнее, о чем я беспокоился. – Мистер Селларс взглянул на Кристабель снизу вверх. Залитый красным светом, он показался девочке привидением из заколдованного дома. – Теперь я справлюсь сам, – улыбнулся он, потом приложил к груди руку и поклонился ей, как будто она была королевой Выдрой. – «Мы, от шумного мира устав, склоняемся, бросив труды…» Это снова Йитс. Не забудь надеть после школы новые книгоочки. И будь очень осторожна с машиной. – Он рассмеялся. – Наконец-то от нее появится хоть какая-то польза. – Его лицо вновь стало серьезным, он поднял палец. – Будь очень, очень осторожна. И делай все точно, как я говорил. Стишок помнишь?

Кристабель кивнула.

– Хорошо. И не забудь подождать, пока уличные фонари не погаснут. – Мистер Селларс покачал головой. – Подумать только, до чего я дошел – как меня вынудили поступить! Ты моя сообщница по преступлению, Кристабель. Я планировал его уже давно, но без тебя бы не справился. Надеюсь, когда-нибудь я смогу рассказать, насколько важный поступок ты совершила. – Он помахал изуродованной рукой. – Будь хорошей девочкой. И береги себя!

– А вам там не будет страшно?

– Нет. Может, я и не уеду очень далеко, зато буду свободен, а этого я так давно не мог про себя сказать. А теперь иди, малышка Кристабель. Тебе в любом случае надо вскоре вернуться домой.

Она помахала ему на прощание. Затем с помощью мистера Селларса закрыла люк туннеля металлической пластиной, накрыла ее полоской дерна и притоптала.

Первый шаг, попавши в дом, —

Шарь под раковиной прутом…

Вернувшись в дом, Кристабель пошарила прихваченным с собой металлическим прутом под раковиной, как велел стишок мистера Селларса. Она вновь и вновь твердила его про себя – там было перечислено столько дел, а она очень боялась что-нибудь напутать.

И точно – в жестянке под раковиной отыскался коротенький рулончик жесткой попахивающей ткани. Кристабель взяла его и лежащую рядом пластиковую штучку и вошла через вторую кухонную дверь в гараж. В окошко над дверью просачивался слабый свет, и она разглядела «кадиллак» мистера Селларса, затаившийся в темноте, точно огромное животное. Ей отчаянно хотелось включить в гараже свет, как хотелось сделать это и на кухне, – без мистера Селларса дом казался ей еще темнее и страшнее собственного, – но стишок этого не разрешал:

… Свет нигде ты не включай.

Набравшись храбрости, она вспомнила следующее задание:

Дверь гаража ты распахни…

Она провела рукой перед сенсором возле входа в кухню, и наружная дверь гаража бесшумно поднялась. Теперь она, стоя возле машины, видела всю Бекман-корт, освещенную двойным рядом уличных фонарей.

Кристабель пошла вокруг машины, твердя стишок мистера Селларса. Проходя мимо правой передней дверцы, она заметила на сиденье водителя какую-то скорченную фигуру и так перепугалась, что едва не взвизгнула, но через секунду разглядела, что это просто большой пластиковый мешок. Но пусть даже мешок, все равно ей это не понравилось, и она торопливо подошла к багажнику «кадиллака».

… Дверку тайную найди

За пластинкой позади…

«Пластинка позади» оказалась табличкой с номером. Кристабель потянула за края, и табличка откинулась вниз. За ней обнаружилось отверстие, через которое в машину что-то наливали, – мистер Селларс как-то объяснил ей, что автомобиль у него старинный и не работает на электричестве или паре. И хотя он говорил, что машина уже стояла в гараже, когда он поселился в этом доме, мистер Селларс всегда ею гордился, словно собственной.

Кристабель отвинтила крышечку, развернула рулончик и глубоко затолкала один из его концов в отверстие. Пока она этим занималась, уличные фонари за ее спиной внезапно погасли. Стало темным-темно, точно все лампочки в мире разом перегорели.

Кристабель затаила дыхание. Через дверь гаража она увидела усеянное звездами темно-фиолетовое ночное небо – так что темнота оказалась не столь страшной, как ей сперва показалось. К тому же мистер Селларс предупредил, что это случится, да и свои тайные задания она уже почти выполнила.

Она отступила на шаг, достала пластиковую штучку и нажала на кнопку. Выскочила искра. И хотя Кристабель знала, что так и случится, она все-таки испугалась и выронила штучку. Та стукнулась о пол гаража и куда-то отскочила. А пол заливает темень, черная и густая. Ничего не видно.

Сердце Кристабель забилось в груди, словно превратилось в рвущуюся на волю птицу. Что, если она потеряет пластиковую штучку? Тогда мистер Селларс попадет в беду, – а он говорил, что их дело очень-очень важное, – и вместе с ним в беду попадет она, и мама с папой очень рассердятся, а мистера Селларса могут посадить в тюрьму. Кристабель опустилась на четвереньки, стала искать штучку и сразу нашарила что-то сухое и ломкое. Она снова едва не завизжала, но, хотя очень боялась всего, что может отыскаться на полу (пауки, червяки, змеи, снова пауки и скелеты, как в заколдованном доме), ничего не поделаешь – надо искать. Мистер Селларс велел воспользоваться штучкой, когда погаснут уличные фонари. Он ведь так велел. Кристабель заплакала.

Прошло очень много времени, и наконец ее пальцы коснулись гладкого пластика. Все еще шмыгая, девочка встала и вернулась к багажнику машины. Вытянула кулачок с зажатой штучкой, чтобы не так сильно бояться, нажала на кнопку. Выскочившая искра превратилась в огонек. Осторожно, как велел мистер Селларс, Кристабель поднесла огонек к кончику свисавшего из отверстия куска ткани. Ткань загорелась, но не сильно – просто на краю ее появилась голубая тлеющая полоска. Кристабель затолкала перчатки за табличку с номером, чтобы та случайно не опустилась, вытянула тлеющую полоску и положила ее на пол, затем быстро вышла из гаража, мысленно повторяя последние строчки стишка – и чтобы не забыть, и чтобы преодолеть охвативший ее сейчас настоящий страх. Снаружи она нажала кнопку на стене гаража, и дверь с легким шипением опустилась.

Теперь, закончив почти все, Кристабель во весь дух помчалась по Редленд. Дома по-прежнему были темными, но теперь не горели и уличные фонари, и дорогу ей освещали только звезды. Свернув за угол и пробегая по Стилвелл, она швырнула зажигалку в какие-то кусты. И тут, когда она уже добралась до лужайки перед своим домом, все фонари на улицах внезапно вспыхнули. Девочка подбежала к двери.

Кристабель забыла про сигнализацию, и, когда дверь распахнулась, на весь дом заверещал сигнал тревоги, напугав ее так, что она едва не обмочила штанишки. Сквозь жуткий шум она расслышала крики отца, ужаснулась и успела прошмыгнуть мимо спальни родителей за секунду до того, как дверь распахнулась. Кристабель сбросила пальто, туфли и одежду, молясь, чтобы родители не вошли, и едва успела натянуть пижамку, как в спальню девочки вбежала мать.

– Кристабель, ты не спишь? Не бойся – это сигнализация на двери. Наверное, случайно включилась.

– Думаю, были перебои с электричеством, – крикнул из прихожей отец. – Все стенные экраны отключились, а часы на кухне почти на час отстают от моих. Наверное, когда подали электричество, сигнализация и включилась.

Кристабель уже лежала в постели, заботливо укрытая одеялом, и ее колотящееся после пережитого сердечко начало успокаиваться, когда огонек добрался по тряпичной полоске до бензобака и тот взорвался с таким грохотом, что в радиусе нескольких миль в домах задребезжали стекла, а почти все на Базе проснулись. Кристабель закричала.

Мама опять пришла к ней в спальню и посидела в темноте, гладя дочь по головке и приговаривая, что бояться нечего, что это, наверное, какая-то авария на газовой линии далеко от их дома. Кристабель прижалась к маминому животу. Ее переполняло столько секретов, что она тоже боялась взорваться. На верхушках деревьев за окном отразились вспышки мигалок – по улице, завывая сиренами, мчались пожарные машины.

– Эй, Ландогарнер, у тебя дом мечеголового, – заметила Зунни.

Крошечные желтые обезьянки деловито перекраивали обстановку виртуального коттеджа Орландо. Две из них украшали отрубленную голову принца Черных эльфов огромными усами, а полдюжины других хитроумно изменили тело гигантского червя из цитадели Морсин, превратив его в прозрачную трубку. Бананово-желтая обезьянка испробовала новую игрушку, прокатившись на животе по внутренностям одного из драгоценнейших трофеев Таргора.

– Мечеголового? О да. Я немало времени проводил в Срединной стране. Ты об этом знаешь?

– Скучно, – объявила Зунни. – Убил монстра, нашел драгоценность, заработал призовые очки. Чушь собачья.

У Орландо не нашлось аргументов против, и он принялся наблюдать, как парочка обезьянок изменяет исторические сюжеты на карагорумском гобелене, превращая их в процессию совокупляющихся мультяшных улиток. Его тревожил не столько изощренный вандализм гостей – старая обстановка ему уже до чертиков надоела, – сколько та беззаботная легкость, с какой Озлобыши взломали его защитные программы. У команды инженеров из какой-нибудь фирмы вроде «Индиго» уйдет полдня на воспроизведение того, что эти мелкие лунатики натворили за считанные минуты. Орландо внезапно понял, что, должно быть, испытывали его родители, когда он пытался им объяснить то, что проделывал в сети.

Появившегося из дырочки в полу Бизли мгновенно облепили мини-обезьянки.

– Если вы меня от них не избавите, босс, – предупредил агент, – я разберу их на кусочки.

– Валяй. Хочу посмотреть, как это у тебя получится.

Бизли прижал лапки к телу, защищая их от назойливых обезьянок.

– Фредерикс просит разрешения войти.

У Орландо потеплело на душе.

– Да, конечно. Впусти его… ее… впусти его. – Похоже, надо решить эту проблему раз и навсегда. Если Фредерикс хочет, чтобы к ней относились как к парню, значит, она парень. Как прежде. Что-то вроде того.

Возник Фредерикс, которого мгновенно окутало желтое облако. Пока он машинально отмахивался, желая хоть что-то разглядеть перед собой, – а ведь он мог, если бы немного подумал, сделать обезьянок прозрачными, поскольку знал возможности домика Орландо не хуже его создателя, – Орландо пригляделся к Фредериксу. Похоже, его сим стал уже не столь впечатляюще мускулистым. Возможно, узнав о болезни Орландо, он решил, что того оскорбит такой пышущий здоровьем сим.

– Los monos volandos! [34] – заверещала обезьянка, кружащая возле лица Фредерикса. – Мы культурный клуб «Супримо великано»! Счастливые носики-хвостики!

– Ну, Орландо, вот это развлечение, – буркнул Фредерикс, стряхивая прицепившуюся к мочке его сим-уха обезьянку. – По уши рад, что его не пропустил.

– Да, я тоже рад, что ты его не пропустил.

Неловкое молчание, нарушаемое лишь трескотней и верещанием Озлобышей, прекратилось, когда Орландо хлопнул в ладоши. Желтое облако распалось на частички, обезьянки расселись на различных виртуальных поверхностях.

– Я хочу попросить вас об услуге, – начал Орландо, постаравшись произвести впечатление человека, которому захочет помочь шайка сорванцов. – Мне позарез нужна помощь.

– Ты нам дашь креды? Веселые покупки? Игрушки-программушки? – запищали обезьянки, но Каспар – Орландо уже научился опознавать некоторые голоса – заставил остальных смолкнуть.

– Какая помощь?

– Я пытаюсь найти кое-кого по имени Мельхиор. Он имеет отношение к Скворечнику. Он или она – а может, их несколько – написали часть программ для красного грифона из симмира Срединной страны.

– Мельхиор? – переспросила Зунни, зависая в воздухе симпатичной феечкой. – Легко! Пес, Пес, Пес!

– И Песика дружки! – подхватила другая обезьянка.

– Погоди. Ты о чем?

– С тем же успехом можно разговаривать с кукурузными хлопьями, – вздохнул Фредерикс. – Плюнь ты на это, Орландо.

– Зависни. Зунни, этот Пес – человек?

Обезьянка завертелась.

– Нет, нет, не человек – старик! Ему миллион лет!

Каспар снова цыкнул на нескольких совсем юных Озлобышей и пояснил:

– Он старый человек. Мы зовем его Пес. Он живет в Паутинном Уголке.

– Он старее камней! – пискнула обезьянка.

– Старше дядюшки Джингла! – хихикнула другая. – Ста-а-а-рый.

Через некоторое время Орландо мучительно и по кусочкам удалось наскрести информацию о том, некий старик по прозвищу Синий Пес, или просто Пес, обитает в хижине на Холме Основателей в Скворечнике и вместе с другими когда-то клепал софт под псевдонимом Мельхиор.

– Он сделал взрывную кнопку, – с удовольствием вспомнила Зунни. – Кладешь ее кому-нибудь на голову, нажимаешь, и – ба-ба-ах!

Орландо для собственного спокойствия решил, что она описывает то, что происходило с симами, а не с живыми людьми.

– А вы можете провести нас в Скворечник, чтобы мы с ним поговорили?

– Запросто! – ответила Зунни. – Даже лучше. Ты-видишь-его, он-видит-тебя.

– Прям щас, – пояснил Каспар. – Пес Озлобышей лю-ю-бит. Как мы к нему завалим поиграть, всегда говорит: «То, что мне надо!»

Обезьянки взмыли вверх внезапным желтым циклоном, завертелись, растекаясь, как тающее масло, и исчезли.

Орландо уселся, наслаждаясь тишиной. Голова постепенно наполнялась пульсирующей лихорадочной болью. Фредерикс подплыл к пирамиде трофеев, ставших жертвами вандализма, и завис перед головой принца Черных эльфов.

– Дитеру Кабо это понравилось бы.

– Я тут ни при чем. Скажи спасибо Обществу ценителей искусства имени Тарзана.

– Так ты веришь, что эти микросканики помогут тебе отыскать то, что ты видел во сне? Орландо, ты вообще хоть прислушиваешься к тому, что говоришь?

– Я хватаюсь за любую соломинку, что мне подворачивается.

– Да, я заметил. Как ты себя чувствуешь? – спросил Фредерикс, помолчав.

– Не начинай. Не надо было тебе ничего рассказывать.

Фредерикс вздохнул, но ответить не успел: одна из стен стала проницаемой, и сквозь нее впорхнула стая обезьянок.

– Пошли! Летим быстро-быстро-быстро!

– В чем дело? – удивился Орландо. – Что случилось?

– Отыскали Пса, – промурлыкала ему в ухо Зунни, пристроившись над левым плечом. – У него большой секрет. Крепкий, блокированный, разноцветный! Пошли с нами!

– Пес чем-то занимается, – пояснил Каспар в другое ухо. – И занимается тайком. Большой секрет, но Озлобышей не обманешь!

Орландо невольно вспомнил виденную когда-то карикатуру: на одном плече у человека сидит ангел, на другом дьявол, и каждый пытается склонить его на свою сторону. А если в оба уха твердит неуправляемая анархия?

– Да о чем вы говорите? Какой еще секрет? Да еще блокированный?

– Большая дырка куда-то. Пошли! Мы вас протащим! – Зунни шмелем жужжала в ухо. – Устроим Псу сюрприз! Смеяться и визжать, смеяться и визжать!

– Озлобыши, к полету по сети – готовсь! – пискнул кто-то. – Килохана! Пристегнуть ремни!

– Не так быстро, – поморщился Орландо. Легкая головная боль вдруг резко усилилась, и он не хотел, чтобы его куда-то гнали. Но было уже поздно – обезьянки включились в режим «полный вперед». Фредерикс расплылся и исчез, утянутый Озлобышами неизвестно куда. Даже стены домика завертелись перед глазами Орландо, и ему показалось, будто он видит несколько разноцветных потоков краски, стекающих в раковину.

– Черт, да погодите же!.. – крикнул Орландо, но уже в пустоту.

Его захлестнул мрак. Он куда-то падал, летел, растягивался в нескольких направлениях сразу. Потрескивание в ушах становилось все громче, пока не превратилось в рев двигателей реактивного лайнера или межпланетной ракеты.

– Держись, Ландогарнер! – радостно выкрикнула где-то рядом невидимая Зунни. Никакой тревоги в ее голосе не ощущалось; то ли кроме Орландо никто столь ошеломляющих ощущений не испытывал, то ли эти сумасшедшие детки к ним попросту привыкли.

Впечатление, будто тело растягивается, становилось все сильнее; казалось, его вытягивают в ниточку и высасывают через соломинку. Или же тебя забросило в симуляцию американских горок… да только они наверняка находятся между симуляциями… Орландо едва соображал, а скорость все увеличивалась и увеличивалась…

И тут вселенная свернулась.

Все остановилось, точно стиснутое гигантской рукой. Орландо услышал отдаленные крики, тонкие детские голоса – и дети эти еле слышно, словно из-за толстой двери, вопили от ужаса. Они на что-то нарвались… а вместе с ними и Орландо.

Бездна вокруг него стала сжиматься, невидимый давящий кулак замораживал мысли и сердце. Он был беспомощен, подвешен на дуге медленного электричества. Та его часть, что еще могла мыслить, сопротивлялась, но высвободиться не могла. Его все больше сдавливало и сплющивало, пока последний оставшийся кусочек его «я» медленно и беспомощно не затрепыхался, как птица, накрытая толстым одеялом.

«Я не хочу умирать!» То была бессмысленная мысль, потому что он не мог ничего придумать или сделать, чтобы изменить происходящее, но она вновь и вновь эхом раздавалась в его угасающем сознании. Все имеющиеся в мире симуляции смерти не смогли бы подготовить его к такому. «Я не хочу умирать! Я не хочу… умирать…»

«Не… хочу…»

Как это ни поразительно, но мрак оказался не бесконечным.

Крошечная искра вырвала его из неописуемой пустоты. Он поднимался к ней беспомощно и равнодушно, как влекомый течением труп. Искра стала размытым пятнышком света. После убийственной черноты оно показалось ему бесценным даром.

Он плыл, и свет становился ярче, брызгал лучами, оставляющими яркие царапины на теле бесконечной ночи. Линии превратились в квадрат, квадрат обрел глубину и стал кубом, а тот принял настолько обыденный облик, что на мгновение Орландо не поверил своим глазам. Он увидел летающий в пустоте и увеличивающийся с каждой секундой офис – простую комнату со столом и стульями. Орландо как-то неуловимо оказался внутри, и сковывающее тело ледяное онемение дрогнуло и слегка ослабело.

«Это сон. Мне снится сон». Ему уже доводилось засыпать подключенным к сети, и это ощущение было ему знакомо. «Должно быть, все дело в пневмонии, а это горячечный бред. Но почему я не могу проснуться?»

Комната чем-то напоминала смотровое помещение в клинике, но все в ней было сделано из серого бетона. Огромный стол походил на каменный саркофаг из гробницы. За ним сидел человек. Вернее, Орландо решил, что это человек, – на месте лица у него была лучистая пустота.

– Я ведь сплю, верно? – спросил он.

Существо за столом, казалось, не услышало вопроса.

– Почему ты пожелал явиться и работать на нас? – спросило оно высоким успокаивающим голосом.

Проживи Орландо миллион лет, он все равно не смог бы предвидеть подобный разговор.

– Я… не желаю ни на кого работать. В смысле… я ведь просто ребенок.

В стене за столом медленно распахнулась дверь. За ней клубился дымный синий свет. Внутри этого яркого свечения шевельнулась какая-то бесформенная тень. Душу Орландо наполнил ужас.

– Он хочет тебя, – сказало сияющее существо. – Он принимает всех – видишь ли, ему скучно. Но на нашей стороне стандарты несколько выше. Разделяющая нас грань очень тонка. Ничего личного.

– Я пока не могу работать. Понимаете, я еще учусь в школе… – Это точно сон – иначе и быть не может. А может, нечто худшее. Возможно, он умирает, и сознание творит свою последнюю фантазию.

Существо в соседнем помещении шевельнулось, свет всколыхнулся. Орландо слышал его дыхание – низкие хриплые вздохи, разделенные долгими промежутками времени. Оно ждало. И станет ждать столько, сколько потребуется.

– Что ж, в таком случае, можешь войти к нему. – Фигура за столом указала на распахнутую дверь и жуткое нечто за ней. – Если ты не хотел работать, то не следовало зря тратить наше драгоценное рабочее время. Мы сейчас очень заняты, проводя одновременно и расширение, и слияние.

Хриплое дыхание стало громче. Орландо знал, что ему не хочется даже увидеть существо, издающее такие звуки.

– Я передумал, – торопливо произнес он. – Извините. Я хочу работать. Работа как-то связана с математикой? – У него были хорошие отметки в школе. Разве не этого хотят взрослые – хороших отметок? Придется просить у отца с матерью разрешения бросить школу, но когда он расскажет им о существе в соседней комнате, они, конечно же…

Сияющее существо встало. Уж не отказ ли угадывается в развороте его плеч, в холодном белом пламени невидимого лица? Неужели он слишком долго ему возражал?

– Подойди и дай мне руку, – сказало оно.

Орландо непонятно как очутился перед столом. Фигура протянула ему руку, горящую холодным фосфорным огнем, и одновременно Орландо ощутил струящийся из комнаты с голубым светом холодный воздух. Кожа покрылась мурашками, в глазах выступили слезы. Он протянул руку.

– Запомни, ты должен стараться изо всех сил. – Когда их ладони соприкоснулись, Орландо затопила волна тепла – так быстро, что едва не причинила ему боль. – У тебя хорошие способности. Мы их испытаем.

– Не забудьте про Фредерикса, – спохватился Орландо. – Это я заставил его прийти… он тут ни при чем.

Существо в соседней комнате испустило жуткий звук – полурычание и полувсхлип – и рванулось вперед, заслонив дверной проем, погасив куб света, в котором располагался офис, и даже сияние держащего Орландо за руку существа. Орландо завопил, содрогаясь от ужаса, шагнул назад, и…

Он снова падал в бездну.

Заходящее солнце, проползая сквозь дымку, саваном окутывающую Калькутту, воспламенило весь небосклон. Оранжевое свечение расползлось по горизонту, и на фоне расплавленного света угольно-черные дымовые трубы фабрик казались минаретами ада.

«Началось, – подумал он. – Даже небеса его отражают. Танец начался».

Святой наклонился и поднял с песка свое единственное имущество, потом медленно побрел к реке, чтобы начисто его отмыть. Все уже кончилось, и он оборвал последнюю нить, связывающую его с иллюзорным миром майи, но ритуалы следовало соблюсти. Дело должно быть завершено правильно – так, как он его начал.

Он присел на корточки в бурой реке – одном из ответвлений дельты могучего Ганга, – и его омыли священные воды, густые от промышленных и бытовых отходов Калькутты. Кожу сразу обожгло, вскоре добавился и зуд, но он не торопился. Наполнив чашу водой, он вылил ее обратно и принялся тереть длинными пальцами трещинки чаши, пока она не заблестела в свете умирающего дня. Он поднял чашу-череп перед собой, уместив зубы на ладонь, и вспомнил тот день два года назад, когда пришел сюда.

Никто не помешал ему перебирать пепел на площадке для кремации. Даже в современной Индийской федерации, где плоть нации столь же древней, как само человечество, пронзили новые электронные нервы, к Агори все еще испытывали сверхъестественное уважение. И площадки для кремации, куда он и немногочисленные другие почитатели Шивы-разрушителя все еще приходили как паломники, окружая себя в поисках чистоты людскими останками и стервятниками, принадлежали им, самым неприкасаемым из неприкасаемых. Те, кто сохранил веру, радовались доказательству того, что старинные обычаи еще не сгинули окончательно. Те, чья вера осталась в прошлом, отворачивались, виновато пожимая плечами. А у тех, кто не верил никогда, хватало иных забот, нежели размышлять о том, что происходит среди куч костей на берегу великой и ныне зловонной реки.

В тот день, сбросив городские одежды с легкостью и окончательностью выползающей из старой кожи змеи, он тщательно осматривал каждую кучку человеческих костей. Позднее он вернется к ним в поисках еще оставшейся плоти, ибо слуги Шивы не только живут среди мертвечины, но и питаются ею, но в тот первый день он искал нечто более долговечное. И наконец отыскал тот череп – целый, только без нижней челюсти, – покоящийся на обугленных останках грудной клетки. На мгновение он лениво задумался: что видели эти ныне пустые глазницы, из-за чего проливали слезы, какие мысли, надежды и мечты жили в опустевшем черепе? А потом напомнил себе первый урок кремационной площадки: все завершится здесь же, но это тоже иллюзия. Равно как смерть, олицетворяемая безымянным черепом, есть вся смерть, так и он же является не смертью, а лишь иллюзией материального мира.

Вспомнив об этом, он понес череп к реке. Солнце уже садилось в дымку на западе, напоминая факел, опускающийся в бассейн с мутной водой, когда он отыскал острый камень и принялся за работу. Сперва он нацелил острие камня в центр лба, в ту точку, где живые наносят метку-пундару, затем надрезал кость по всей окружности черепной крышки, лобной, височной, затылочной – слова из предыдущей жизни, от которой он избавился с той же легкостью, с какой сбросил одежду. Замкнув окружность, он развернул камень и неким подобием туповатого лезвия принялся пилить.

При всем его терпении – он провел ту первую ночь без огня и дрожа от холода, чтобы не утратить сосредоточенности, – задача оказалась нелегкой. Он знал, что другие слуги Шивы выбирают черепа, утратившие прочность в огне или по какой-то причине уже вскрывшиеся, но не позволил себе такой роскоши. И лишь когда солнце взошло на востоке и окрасило реку розовой медью, он поднял макушку черепа и отбросил ее прочь.

Потом он отнес получившуюся чашу к реке, впервые после появления на берегу коснувшись священных вод. И хотя жажда уже долгие часы опаляла огнем его горло, он отполировал на плоском камне неровные края костяной чаши и лишь тогда разрешил себе зачерпнуть ею воды и напиться. И когда отравленная вода Ганга полилась ему в рот, сменяя жажду иным огнем, разум его просветлел.

«Владыка Шива, – подумал он. – Я отверг витки майи. Я жду твоей музыки».

А сейчас, глядя на чашу в последний раз, Агори заговорил. Он молчал многие месяцы, и голос его звучал сухо и слабо, но говорил он не для кого-то, а для себя.

«Дошло до ушей владыки Шивы, что в лесу возле Тагарама живут десять тысяч жрецов-еретиков. И учат эти еретики тому, что вселенная вечна, что у душ нет повелителя, а для спасения души достаточно безупречности прижизненных деяний. И решил Шива отправиться к ним и доказать, что они ошибаются.

Владыке Вишну-хранителю он сказал: «Пойдем, ты станешь моим спутником. Я придам себе облик странствующего йога, а тебе – его прекрасной жены, и смутим мы этих риши-еретиков». И изменили они облик свой, и пришли к жрецам в лес Тагарам.

И жены всех жрецов преисполнились мучительной страстью к могучему йогу, пришедшему к ним, а все риши воспылали страстью к жене йога. И забросили они все свои дела, и началась среди жрецов великая смута. Тогда решили они проклять йога и его жену, но все их проклятия оказались тщетны.

И развели жрецы жертвенный огонь, и вызвали из него ужасного тигра, который бросился на владыку Шиву, дабы убить его. Но Шива лишь улыбнулся нежной улыбкой, одним мизинцем содрал с тигра шкуру и накинул на себя, как шаль.

Тогда разъяренные жрецы призвали жуткого змея, длинного и ядовитого, но Шива снова улыбнулся и оторвал змею голову, а тело повесил на шею вместо гирлянды. Жрецы не поверили своим глазам.

Наконец жрецы призвали на помощь отвратительного черного карлика с дубиной, которая могла разбивать вдребезги горы, но Шива лишь рассмеялся, наступил ногами на спину карлика и стал танцевать. А танец Шивы есть источник всех движений во вселенной, и зрелище его, и величие открывшихся небес наполнили сердца еретиков восхищением и ужасом. И простерлись они перед ним, умоляя о пощаде. А Шива станцевал для них все пять актов: творение, сохранение, уничтожение, воплощение и освобождение – и, увидев танец владыки Шивы, жрецы избавились от иллюзий и стали его почитателями, и из душ их навсегда были выжжены заблуждения.

Вот почему, когда Первопричина – которого иногда называют «Ужас» и «Разрушитель» – танцует до наступления темноты, он содержит в себе жизнь и смерть всего сущего. И поэтому слуги его обитают там, где проводят кремацию, и сердца его слуг подобны этим местам, пустынным и заброшенным, где личность, ее мысли и деяния выжигаются и не остается ничего, кроме самого Танцора».