Аннаи поднес ко рту паучью руку, как бы прикрывая улыбку, хотя никакой улыбки на самом деле не было. Спустя мгновение он снова опустил ее, и на лице его застыло прежнее бесстрастное выражение.
      - Происходящее между принцем и С'хаи Кендарайо'аро не мое дело, и я не намерен обсуждать это. - Он угрюмо кивнул. - Что до второго вопроса, то, может быть, он сам тебе на него ответит... да, Джирики?
      Удивленный Саймон поднял глаза и увидел стоящего у себя за спиной принца, тонкие губы которого разошлись в улыбке.
      - Почему я привел их? - спросил Джирики, махнув рукой от Аннаи к двум другим ситхи, медленно бредущим к лагерю, завершив свои поиски. - Киушано и Сиянди я взял, потому что кто-то должен был присмотреть за лошадьми.
      - Присмотреть за лошадьми?
      Джирики поднял бровь и щелкнул пальцами.
      - Тролль, - позвал он через плечо, - если это человеческое дитя чему-то училось у тебя, то ты неважный учитель! Да, Сеоман, за лошадьми - или ты думаешь, что они будут взбираться на гору вместе с тобой?
      Саймон был смущен:
      - Но... взбираться? Лошади? Я не думал о... Я хотел сказать, мы ведь могли просто оставить их? Отпустить? - Это просто несправедливо: за все время этого путешествия он ни разу не почувствовал себя чем-то большим, чем бесполезная обуза, волочащаяся где-то в хвосте, - кроме, разумеется, истории с Белой стрелой, а теперь этот ситхи еще требует, чтобы он отвечал за каких-то лошадей!
      - Отпустить? - голос Джирики был резким, почти сердитым, но лицо оставалось мягким. - Оставить их погибать, это ты хочешь сказать? Когда их затащили туда, куда бы они никогда не отправились по собственной воле, мы должны бросить их, чтобы они пробирались назад через снежную пустыню или погибли?
      Саймон хотел возразить, сказать, что это просто не его дело, но решил, что вряд ли стоит спорить с самоуверенным ситхи.
      - Нет, - сказал он вместо этого.. - Нет, конечно, не годится оставлять их умирать.
      - А кроме того, - сказал подошедший с охапкой хвороста Слудиг, - как мы тогда сами вернемся обратно?
      - Вот именно, - кивнул довольный Джирики, улыбка его стала шире. - Поэтому я взял Киушапо и Сиянди. Они присмотрят за лошадьми и приготовят все к моему... к нашему возвращению. - Джирики соединил концы двух воображаемых фигур, как бы показывая, что тут теперь все будет в порядке. - Теперь Аннаи, продолжал он, - это сложнее. Причина, по которой поехал он, больше похожа на мою. - Он посмотрел на другого ситхи.
      - Честь, - сказал Аннаи, глядя на свои переплетенные пальцы. - Я связал Хикка Стайя, Носителя стрелы. Теперь я должен искупить вину.
      - Это маленький долг, - мягко сказал Джирики, - в сравнении с моим огромным, но Аннаи отдаст его.
      Саймон не знал, сам ли Аннаи так решил, или это Джирики просил его присоединиться к ним. Трудно было понять что-нибудь в этих ситхи: о чем они думают, чего хотят. Они были слишком другими, спокойными и утонченными.
      - Идите теперь, - провозгласил Бинабик. Маленький язычок пламени извивался перед ним, и тролль бережно прикрывал его рукой. - Теперь мы разжигаем огонь, и я питаю уверенность, что все вы заинтересованы получать немного еды и вина, чтобы согревать ваши внутренние пространства.
      За следующие несколько дней они оставили позади северный Альдхорт, спустившись с последних отрогов Вальдхельмских гор на занесенную снегом пустошь.
      Теперь холодно было всегда: каждую долгую ночь, каждый сумеречный белый день их грыз жестокий, едкий холод. Снег непрестанно летел в лицо, обжигая глаза и заставляя трескаться губы. Лицо Саймона болезненно покраснело, как будто он много часов подряд провел на солнце, юноша едва мог держать поводья из-за сильной дрожи. Он чувствовал себя так, как будто его выкинули за дверь за какую-то провинность и наказание затянулось. Но ничего нельзя было сделать, так что Саймон мог только каждое утро возносить безмолвные молитвы Узирису, чтобы Господь дал ему сил продержаться до вечера, когда будет разбит лагерь.
      В конце концов, грустно размышлял он, растирая окоченевшие даже под капюшоном уши, надо радоваться, что хотя бы Бинабик хорошо проводит время.
      Тролль действительно чувствовал себя в своей стихии - он скакал вперед, немилосердно подгоняя своих спутников, и время от времени смеялся от удовольствия, перепрыгивая на Кантаке через громоздящиеся сугробы. Долгими вечерами у костра, когда его смертные товарищи, отчаянно дрожа, смазывали отсыревшие перчатки и сапоги, Бинабик подробно рассказывал о разных типах снега и первых предвестниках наступающих лавин, чтобы подготовить друзей к путешествию по горам, которые неумолимо росли у далекого горизонта, непреклонные, как карающие боги в коронах белых снегов.
      Каждый день их отделяло от гор огромное пространство. Казалось, что они не сделали и шагу вперед, сколько бы путники ни прошли за день. После недели, проведенной в однообразной ледяной пустыне, Саймон стал стремиться скорее добраться до зловещего Диммерскогского леса, о котором ходили дурные слухи, или даже до иссеченных ветрами горных высот - что угодно, только не эти бесконечные пустынные равнины с их пронизывающим до костей холодом.
      На шестой день они прошли развалины аббатства Святого Скенди, почти полностью заваленные снегом; только полусгнивший шпиль церкви, увенчанный железным древом, обвитым пальцами какого-то змееподобного чудовища, возвышался над сугробом. Тонкий шпиль в дымке морозного тумана мог бы быть мачтой корабля, почти затонувшего в этом море ослепительной белизны.
      - Если оно и сохраняет какие-то секреты и знает что-то о Колмунде и мече Торне, то держит их слишком очень крепко для наших сил, - сказал Бинабик, когда их лошади с трудом пробирались мимо тонущего аббатства. Слудиг начертал древо у лба и сердца, и в глазах его была тревога, но ситхи только крутили головами, разглядывая руины, как будто никогда в жизни не видели ничего более интересного.
      Когда в этот вечер путешественники сгрудились у костра, Слудиг захотел узнать, почему Джирики и его сородичи провели так много времени, осматривая аббатство.
      - Потому что, - ответил принц, - мы находили это приятным.
      - Что это значит? - раздраженно и озадаченно спросил Слудиг, глядя на Хейстена и Гримрика, как будто они понимали, что имеет в виду ситхи.
      - Может быть, лучше не говорить об этом, - сказал Аннаи, успокаивающе протягивая длинные пальцы к Слудигу. - Мы все товарищи у этого огня.
      Джирики некоторое время торжественно смотрел в огонь, а потом вдруг расплылся в неожиданной озорной улыбке. Саймон подумал, что иногда Джирики кажется едва ли старше, чем он сам, такими молодыми и безрассудными были его поступки. Но он помнил и пещеру над лесом. Юность и древность странно смешались в нем; таков был Джирики.
      - Мы рассматриваем вещи, которые интересуют нас, точно так же, как и смертные, - сказал Джирики. - И различны только причины. Наших вы вероятно не поймете. - Его широкая улыбка казалась совершенно дружелюбной, но теперь Саймон видел, что какой-то оттенок натянутости был в ней. - Вопрос в том, северянин, - продолжил принц ситхи, - почему наше внимание к этим развалинам так оскорбляет тебя?
      У костра воцарилась мертвая тишина. Слудиг пристально смотрел на принца. Пламя потрескивало и шипело, пожирая сырое дерево, и ветер гудел, как снежная сова, и лошади нервно отфыркивались.
      Слудиг опустил глаза.
      - Вы, конечно, можете рассматривать все, что хотите, - сказал он, грустно улыбаясь; на его светлой бороде таяли снежные хлопья. - Просто аббатство напомнило мне Сигард, Скипхавен. Получилось так, как будто вы насмехаетесь над чем-то дорогим для меня.
      - Скипхавен? - пробурчал Хеистен, уткнувшись носом в меховой воротник. Никогда не слыхал. Это церковь?
      - Корабли... - Узкое лицо Гримрика сморщилось в попытке вспомнить. - Там корабли.
      Слудиг кивнул, лицо его было серьезно:
      - Можно сказать. Рай Кораблей. Это место, где лежат длинные суда риммеров.
      - Но риммеры же никогда не плавали по морям! - Хейстен был крайне удивлен. - Во всем Светлом Арде нет другого народа, который был бы так привязан к земле, как вы.
      - Да, но мы плавали раньше! - Лицо Слудига горело отраженным светом костра. - Еще до того, как мы пришли из-за моря. Когда мы жили в Йасгарде, на Потерянном западе, наши отцы сжигали людей и хоронили корабли. Так говорится в наших сказаниях.
      - Сжигали людей? - спросил Саймон.
      - Умерших, - пояснил Слудиг. - Наши отцы строили корабли смерти из ясеня, спускали их на воду и предавали огню. Они верили, что души мертвых вместе с дымом уходят на небо. Но наши длинные корабли, носившие нас по морям и океанам, - они были жизнью для нас, точно так же, как земля для пахаря и стадо для пастуха. И когда они становились слишком старыми, чтобы выходить в море, их хоронили в земле, чтобы души кораблей перешли в деревья, и заставили их расти стройными, прямыми и высокими, и потом деревья снова стали бы кораблями.
      - Но ты говорил, это было давным-давно, еще по ту сторону океана, заметил Гримрик. - Сигард ведь здесь, верно? В Светлом Арде?
      Ситхи были безмолвны и неподвижны, внимательно слушая рассказ Слудига.
      - Да. Это там впервые коснулся земли киль корабля Элврита, и там он сказал: "Мы пришли через черный океан в новый дом". - Слудиг оглядел круг слушателей. - И там они сожгли свои огромные корабли. "Никогда не поплывем мы назад, через море, в котором живет дракон", - сказал Элврит. И в долине Сигард у подножия гор стоят теперь курганы последних кораблей. На мысе у края воды под самым большим курганом похоронили они корабль Элврита "Сотфенгсел", оставив на поверхности земли только его высокую мачту, одинокую, как дерево без ветвей - вот что я вспомнил, когда посмотрел на аббатство. - Он тряхнул головой, в глазах его светился огонь воспоминаний. - Омела растет на кургане "Сотфенгсела". Каждый год в день смерти Элврита молодые девушки Сигарда собирают белые ягоды и несут их в церковь...
      Слудиг замолчал, огонь сердито шипел.
      - Ты забыл упомянуть, - сказал Джирики через некоторое время, - что люди Риммергарда пришли в эту страну, чтобы изгнать из нее других.
      Саймон резко выдохнул. Он ожидал чего-то в этом роде от обманчивого добродушия принца.
      Слудиг ответил на удивление мягко, может быть погрузившись в сладкие мечты о набожных девицах Сигарда.
      - Я не могу исправить ничего, сделанного моими предками.
      - В этом есть правда, - сказал Джирики, - но мы, зидайя, - мы, ситхи, вправе не повторять ошибок своего рода. - Он обратил свирепый взгляд к Бинабику, который встретил его серьезно, но твердо. - Между нами не должно быть недоговоренностей, Бинбиниквегабеник. Я говорил только правду, объясняя причины, по которым я сопровождаю вас: мне интересно то место, куда вы идете, и я не хочу нарушать хрупкую необычную связь между человеческим ребенком и мной. Вы не должны думать, что я хоть на мгновение разделяю ваши страхи и надежды. Что касается меня, то вы и ваш Верховный король можете смолоть друг друга в серую пыль, нас это не беспокоит.
      - С полным уважением, принц Джирики, - отвечал Бинабик. - Но вы не рассматриваете всю правду. Если бы это была борьба смертных королей и принцев, мы, пятеро, не были бы здесь - мы защищали бы Наглимунд. Вы знаете, однако, что мы питаем другие цели.
      - Тогда знайте вот что, - жестко сказал Джирики. - Годы, которые мы были разъединены с хикедаия, многочисленны, как снежинки, но мы и норны все же одной крови. Как можем мы сражаться на стороне внезапно возникших людей против нашего рода? Ведь мы некогда вместе ходили под солнцем Крайнего Востока! Что может связывать нас со смертными, которые уничтожали нас с той же небрежностью, с какой уничтожают все на своем пути... даже самих себя? - Никто из людей, кроме Бинабика, не мог выдержать холодного взгляда ситхи. Джирики поднял длинный палец. - А тот, кого вы шепотом называете Королем Бурь... чье имя Инелуки, - он горько усмехнулся, когда люди зашевелились и стали тревожно озираться, - даже оно пугает вас! Он некогда был лучшим из нас - прекрасным, умным далеко за пределами понимания смертных, ярким, словно пламя! - и если теперь это сгусток темного ужаса, холодный, полный ненависти, - чья это вина? Если теперь, бестелесный и мстительный, он собирается смести человечество с лица своей земли, как пыль со страниц старой книги, - почему мы должны огорчаться?!
      Никто не мог ответить ни слова, но в тишине, наступившей после того, как замолчал Джирики, возник тихий жалобный звук. Он парил в темноте, полнясь неведомыми словами, осколками прозрачной прекрасной мелодии.
      Окончив петь, Аннаи посмотрел на молчаливого принца и на своих товарищей ситхи, а потом, поверх танцующего пламени, взглянул на замерзших людей.
      - Это наша песня, которую некогда пели и смертные, - пробормотал он. Западные люди любили ее в прежние времена и даже перевели на свой язык. Я... Я попробую вспомнить.
      Задумавшись, он поднял глаза к небу. Ветер стихал, и, словно снежинки, таяли холодные и далекие звезды.
      Мох вырос на камне сени О'хиса,
      - запел наконец Аннаи, смягчая щелчки и долгие гласные ситхи.
      Тени медлят, остановились, прислушались,
      Деревья обнимают стройные башни Да'ай Чикиза,
      Тени шепчутся, темные тени на листьях.
      Высокая трава колеблется над Энки э-Шаосай,
      Тени растут на высокой траве,
      Над могилой Ненайсу покрывало цветов.
      Тенистый ручей молчит, ы никто не тоскует там.
      Куда они ушли?
      Леса объяты тишиной...
      Куда они ушли?
      Песня стихла.
      Неужели они не вернутся,
      Не будут танцевать в сумерках?
      Не зажгут огней, посланников звезд,
      В конце дня?..
      Когда голос Аннаи зазвенел, лаская грустные слова, у Саймона появилось чувство, которого он никогда раньше не испытывал, - тоска по дому, которого он никогда не знал, ощущение потери чего-то, что никогда ему не принадлежало. Никто не сказал ни слова, пока пел Аннаи. Никто не смог бы.
      Волны бьются о берег
      Над светлыми улицами Джина-Т'сеней,
      Тени прячутся, засыпают в темных гротах.
      Голубой лед сковал Тумет'ай, и, погребая дивные беседки,
      Тени падают на узор, сплетенный временем.
      Куда они ушли?
      Леса объяты тишиной...
      Куда они ушли?
      Песня стихла.
      Неужели они не вернутся,
      Не будут танцевать в сумерках?
      Не зажгут огней, посланников звезд,
      В конце дня?..
      Песня кончилась. Огонь был одиноким ярким пятнышком в пустынной стране теней.
      Зеленый шатер одиноко стоял в сырой пустоте равнины перец стенами Наглимунда. Его края вздымались и трепетали на ветру, как будто один он из всего того, что могло незаметно двигаться на этом огромном, совершенно открытом поле, был живым и дышащим.
      Скрежеща зубами, чтобы не давать воли суеверной дрожи - для того, чтобы дрожать, вполне хватало сырого, пронзительного как нож ветра, - Деорнот наблюдал за Джошуа, который ехал чуть-чуть впереди.
      Взгляните-ка на него, думал он, как будто уже увидел своего брата - как будто смотрит прямо через зеленый шелк и черный гребень дракона прямо в сердце Элыаса.
      Обернувшись и посмотрев на третьего и последнего участника этой безрассудной экспедиции, Деорнот почувствовал, как упало его и без того тяжелое сердце. Молодой солдат, на присутствии которого настоял Джошуа - имя его было Острейл, - казалось, готов был потерять сознание от страха. Его грубое лицо, загар с которого сошел за ненастные недели весны, было перекошено смертельным ужасом.
      Да проклянет нас Эйдон, если от этого парня будет какой-нибудь толк. Какого черта Джошуа взял его?
      Они медленно подъехали к шатру, и в этот момент кто-то откинул полог. Деорнот напрягся, готовый схватиться за лук. Он успел уже проклясть себя за то, что позволил своему принцу совершить такой глупый, глупый поступок, но солдат в зеленом плаще, появившийся из шатра, только взглянул на них без всякого любопытства и отступил в сторону, придерживая полог.
      Деорнот вежливо сделал Джошуа знак подождать и быстро объехал кругом зеленый шатер. Он был большой, больше двенадцати шагов с каждой стороны, оттягивающие углы веревки мерно гудели под яростными ударами ветра, но засады на примятой траве не было.
      - Хорошо. Острейл, - сказал он, вернувшись, - ты будешь стоять здесь, рядом с этим человеком, - тут Деорнот указал на солдата Элиаса, - так, чтобы твое плечо было видно изнутри, понятно?
      Приняв слабую улыбку юного копьеносца за утвердительный ответ, Деорнот повернулся к стражнику короля. Бородатое лицо этого человека было знакомо ему, без сомнения, они виделись в Хейхолте.
      - Если ты тоже встанешь у двери, это будет лучше для всех участников.
      Стражник скривил губы, но сделал шаг к входу. Джошуа уже спешился и двинулся к шатру, но Деорнот быстро шагнул перед ним, положив руку на рукоять меча.
      - Вряд ли такая осторожность необходима, Деорнот, - сказал мягкий, но пронзительный голое. - Это твое имя, не так ли? Все мы здесь люди слова, в конце концов.
      Деорнот вздрогнул, когда Джошуа вошел вслед за ним. Внутри было поразительно холодно и темно. Стены плохо пропускали слабый дневной свет, окрашивая его зеленым, так что казалось, будто обитатели шатра плавали в огромном, но несовершенно обточенном изумруде.
      Бледное лицо маячило перед ним. Черные глаза, булавочными проколами в ничто буравили вошедших. В зеленом мраке алая мантия выглядела ржаво-коричневой, цвета засохшей крови.
      - Джошуа! - сказал Прейратс, и ужасное легкомыслие было в его голосе. Вот мы и снова встретились. Кто мог предвидеть, что столько всего произойдет со времени нашего последнего разговора?
      - Закрой рот, священник - или кто бы ты ни был, - резко ответил принц. Такая холодная сила была в его голосе, что даже Прейратс быстро и удивленно мигнул, как испуганная ящерица. - Где мой брат?
      - Я здесь, Джошуа, - ответил новый голос, или, скорее, глубокий надтреснутый шепот, похожий на эхо ветра.
      Король сидел в кресле с высокой спинкой, стоявшем в углу шатра, рядом был низкий столикий еще одно кресло находилось перед ним - вся мебель в огромном темном шатре. Джошуа двинулся вперед. Деорнот туже закутался в плащ и последовал за ним, больше от нежелания оставаться рядом с Прейратсом, чем в стремлении как можно скорее увидеть короля.
      Принц занял кресло напротив брата. Элиас казался скованным; на ястребином лице как драгоценные камни горели глаза, высокий белый лоб окаймляла железная корона Хейхолта. Обеими руками он опирался на меч в ножнах из черной кожи. Сильные руки Верховного короля тяжело лежали на рукояти, над странным двойным эфесом. Глаза Деорнота не хотели останавливаться на мече; у него возникла неприятная тошнота, какая бывает, когда смотришь на землю с большой высоты. Тоща он решил смотреть на короля, но это было едва ли лучше. В леденящем холоде шатра - а воздух был таким холодным, что пар от дыхания не рассеивался, застывая в воздухе, - Элиас сидел в одном камзоле без рукавов. Белые руки короля были обнажены, на запястьях гремели тяжелые браслеты, синие жилы пульсировали, как будто жили собственной жизнью.
      - Итак, брат, - сказал король, обнажив зубы в свирепой улыбке. - Ты хорошо выглядишь.
      - А ты нет, - скучающе ответил Джошуа, но Деорнот видел огорчение в глазах принца. Что-то ужасающе неправильное было во всем этом, и это было ясно всем присутствующим. - Ты просил переговоров, Элиас. Так говори.
      Король прищурил глаза, скрыв их блеск в зеленой тени, и долго молчал, прежде чем начать:
      - Мою дочь. Я хочу вернуть мою дочь. Есть еще другой, тоже... мальчишка, но это не так важно. Нет, мне. нужна Мириамель. Если ты отдашь ее мне, я дам слово, что все женщины и дети в безопасности покинут Наглимунд. В противном случае все изменники, скрывающиеся за стенами... умрут.
      Последнюю фразу король сказал совершенно спокойно, даже небрежно, но Деорнота ошеломило голодное выражение, промелькнувшее по его лицу.
      - У меня ее нет, Элиас, - медленно сказал Джошуа.
      - Где она?
      - Не знаю.
      - Лжец! - голос короля был полон такой злобы, что Деорнот чуть не выхватил меч, ожидая, что Элиас вскочит с кресла. Но король остался недвижим, только махнул Прейратсу, чтобы он наполнил его кубок из кувшина, полного какой-то черной жидкости. - Не считайте меня плохим хозяином из-за того, что я не угощаю вас, - сказал король, сделав долгий глоток, и мрачно улыбнулся. Боюсь, что этот ликер не понравится вам. - Он протянул кубок священнику, который осторожно взял его кончиками пальцев и опустил на стол. - Итак, продолжал Элиас, и голос его звучал почти разумно, - не лучше ли нам избавить друг друга от этой бесполезной сцены? Я хочу только свою дочь, и я получу ее. - Тут тон его стал издевательски жалобным: - Разве несчастный отец не имеет никаких прав на дочь, которую растил и любил? Джошуа глубоко вздохнул:
      - Что до твоих прав на нее, это ваше с ней депо. У меня ее нет, и я не отдал бы принцессу тебе против ее вопи, даже если бы она была у меня. - Он заговорил быстрее, не давая королю времени вмешаться. - Послушай, Элиас, пожалуйста, - ты был мне братом когда-то, и это так. Наш отец любил нас обоих, тебя больше, но сильнее всего он любил эту землю. Неужели ты не видишь, что делаешь? И речь вдет не о нашей борьбе - Эйдон знает, что эта земля видела достаточно войн. Но тут есть и что-то другое. Прейратс знает, о чем я говорю. Это он руководил твоими первыми шагами по этому пути, я не сомневаюсь в этом!
      Деорнот видел, как при этих словах принца удивленно повернулся красный священник.
      - Пожалуйста, Элиас, - говорил Джошуа, и узкое лицо его было полно горя, вернись только с пути, который ты избрал, верни этот проклятый меч тем нечестивцам, которые отравляют тебя и Светлый Ард... и моя жизнь будет в твоих руках. Я открою ворота Наглимунда, как девушка открывает окно своему возлюбленному! Я переверну каждый камень на небе и на земле, чтобы найти дочь твою Мириамель! Выкинь этот меч, Элиас! Выкинь его! Не случайно Скорбь - его имя!
      Король смотрел на Джошуа, как человек, внезапно оглушенный. Прейратс с каким-то злобным бормотанием бросился вперед, но Деорнот подскочил и поймал его за локоть. Священник извивался, как змея, стремясь вырваться, и прикосновение его было ужасно, но Деорнот не ослаблял хватки.
      - Не двигайся! - прошипел он в ухо священника. - Даже если ты поразишь меня страшным заклятием, я успею выпустить из тебя кишки, прежде чем умру. Он ткнул кинжалом в бок Прейратса ровно настолько, чтобы священник чувствовал острие у самого тела. - У тебя нет голоса в этом деле - так же, как и у меня! Это - между братьями.
      Прейратс затих. Джошуа подался вперед, пристально глядя на Верховного короля. У Элиаса был такой вид, словно он не в состоянии разобраться в происходящем.
      - Она красавица, моя Мириамель, - полушепотом произнес он. - Иногда она страшно похожа на свою мать Илиссу - бедная погибшая девочка! - Лицо короля, гневное минуту назад, сейчас было только печальным. - Как мог Джошуа допустить это? Как он мог? Она была так молода...
      Его белая рука ощупью потянулась вперед. Джошуа слишком поздно отдернул свою. Длинные ледяные пальцы короля сжались на завернутом в кожу обрубке правой руки принца. Глаза короля загорелись новой жизнью, лицо застыло в маске всепожирающей ярости.
      - Ступай к себе в нору, изменник! - зарычал он, когда Джошуа вырвал у него руку. - Лжец! Лжец! Я вытрясу это из тебя! - Такая черная ненависть била струёй из короля, что Деорнот, отшатнувшись, выпустил Прейратса. - Я сокрушу тебя! - Элиас бился в своем кресле. Джошуа быстро шел к выходу. - Этот ваш Господь Всемогущий тысячу лет будет искать и никогда не найдет даже твоей души!
      Молодой солдат Острейл был так напуган лицами принца и Деорнота, что тихо рыдал под порывами сокрушительного ветра всю дорогу назад, к нависающим стенам Наглимунда.
      12 ХОЛОДНОЕ ПЛАМЯ И ЗАВИСТНИК
      Постепенно уходил и таял как туман ужасающий сон, в г котором его душило зеленое море. Не было в нем верха и низа, был только ровный холодный свет и сонмы страшных теней, акул с безжизненными черными глазами Прейратса.
      Море ускользнуло, и Деорнот, прорвав блестящую поверхность, вырвался из сна в тусклое полубодрствование. На стенах сторожевых казарм серебрились пятна лунного света, равномерное дыхание спящих звучало, как шелест ветра в сухих листьях.
      Сердце его еще отчаянно колотилось, но сон уже подбирался, чтобы смягчить страдания его измученной души, успокоить прикосновениями легких как пух пальцев, беззвучно нашептывать в уши что-то неведомое.
      Он соскальзывал в мир сновидений. На сей раз прилив сна нес его нежнее, чем прежде. Он оставил его светлым утром, наполненным влагой и мягким полуденным солнцем. Это была земля его отца в Хевеншире, где он рос и работал в полях вместе с двумя сестрами и старшим братом. Какая-то часть его все еще оставалась в бараках, в предрассветных часах девятого дня ювена - но другая перенеслась в прошлое. Снова он чувствовал мускусный запах вспаханной земли, слышал спокойное поскрипывание плуга и мерное чириканье колес повозки, когда вол тащит телегу к рынку.
      Потрескивание стало громче, резкий запах грязной пахоты начал слабеть. Плуг приближался, телега была как раз позади. Заснули погонщики, что ли? Или кто-то отвязал быков, и они теперь бродят по полям? Детский ужас нахлынул на него.
      Вот отец обозлится - а может, это я упустил? Может, это мне велели за ними смотреть? Он знал, как будет выглядеть его отец - морщинистое искаженное яростью лицо человека, который не будет слушать никаких оправданий, человека, как всегда думал маленький Деорнот, посылающего грешников в ад. Мать Элисия! Он доберется до меня с ремнем, это уж точно!
      Он сел, тяжело дыша. Сердце его колотилось так же сильно, как после сна об акулах, но когда он обвел взглядом казармы, оно немного успокоилось.
      Сколько уж лет прошло с тех пор, как ты умер, отец? подумал он, тыльной стороной руки вытирая со лба холодный пот. Почему же ты до сих пор меня преследуешь? Разве годы и молитвы...
      Внезапно холодный палец ужаса коснулся спины Деорнота. Он же уже проснулся, разве нет? Тогда почему этот беспощадный скрип не исчез вместе с прошедшим сном?
      В одно мгновение он вскочил на ноги и громкими криками принялся будить спящих. Призрак умершего отца погас, как свечка.
      - Вставайте! Подъем! К оружию! Штурм начался!
      Натянув кольчугу, он пошел вдоль ряда кроватей, вбивая бодрствование в плохо держащихся на ногах и одурманенных вином и отдавая распоряжения тем, кого вернул к жизни первый же его крик. Из сторожевой башни раздавались сигналы тревоги и прерывистое блеянье трубы.
      Когда он выбегал из дверей, пытаясь справиться с ремнем ножен, шлем на его голове сидел косо, а щит бил по боку. Заглядывая в другие помещения казарм, он убедился, что их обитатели уже встали и торопливо натягивали доспехи.
      - Хо, наглимундцы! - крикнул он, грозно размахивая кулаком и в то же время другой рукой застегивая ремень. - Теперь будет проверка для всех, да возлюбит нас Бог, теперь будет проверка!
      Он улыбнулся ответившему нестройному крику и направился к ступенькам, поправляя шлем.
      Верх Большой сторожевой башни в западной внешней стене выглядел странно уродливым в свете туманного полумесяца над головой: деревянные стены и крыша, призванные охранять защитников от стрел, были закончены только несколько дней назад. Сторожевая башня кишела полуодетыми стражниками, бесшумными фигурами, как проволокой оплетенными лучами лунного света, проникавшего сквозь деревянные заграждения.
      Вдоль стены горели факелы, лучники и копьеносцы занимали положенные позиции. Еще одна труба закричала, словно петух, потерявший надежду на восход солнца, призывая все новых и новых солдат во двор.
      Пронзительный протест деревянных колес становился все громче. Деорнот смотрел на обнаженную наклонную равнину под городской стеной, в поисках источника шума. Он знал, что это будет, но все-таки не был готов к тому, что увидел.
      - Божье древо! - воскликнул он и услышал, как мужчины по всей стене вторили ему.
      Медленно, как хромые великаны, возникая из предрассветных теней, к ним двигались шесть огромных осадных башен такой же вышины, как могучие внешние стены Наглимунда. Увешанные темными шкурами, они, сутулясь, шли вперед, как разбуженные медведи ростом с дерево и с квадратными головами; бормотание и крики двигавших их людей и скрип огромных как дома колес казались ревом чудовищ, невиданных с Древних дней.
      Деорнот ощутил неожиданную волну страха. Король пришел, наконец, и; армия его стоит у дверей. Видит Всемилостивый Бог, люди будут складывать песни об этом когда-нибудь, что бы ни случилось!
      - Берегите стрелы, дурачье! - закричал он, когда несколько напуганных защитников сделали слепые выстрелы в темноту и стрелы упали, много не долетев до своих далеких целей. - Ждите, ждите! Очень скоро они будут гораздо ближе, чем вам бы хотелось!
      В ответ на огни, расцветающие на стенах Наглимунда, в войсках Элиаса громче застучали в барабаны. Их раскатистое громыхание прорезало тьму, медленно распадаясь на неумолимый топот шагов великана. С каждой башни трубили в рог защитники крепости, слабый и неверный звук, по сравнению с грохотом барабанов, но, тем не менее, означающий жизнь и сопротивление.
      Кто-то коснулся плеча Деорнота. Обернувшись, он обнаружил у себя за спиной двоих: на одном - медвежий шлем Изорна, второй - сверкающий Айнскалдир в стальной шапке без украшений с металлическим клювом, крючком закрывавшим нос. Глаза чернобородого риммера горели, как факелы. Он положил тяжелую руку на плечо своего господина Изорна, сына Изгримнура, осторожно, но непреклонно отодвинул его с дороги и подошел к парапету. Глядя во тьму, он тихо рычал, как готовая к прыжку собака.
      - Там, - рявкнул он, показывая на основания осадных башен, - у ног больших медведей. Камнеметы и таран. - Вслед за башнями действительно двигались другие большие машины. Длинные сильные рычаги катапульт были подняты наверх, точно головы удивленных змей. Другие машины были плотно покрыты шкурами, чтобы, подобно крабам в твердом панцире, безопасно дойти до стен под градом камней и стрел, а там уж выполнить ту задачу, для которой они предназначались.