Она завернула плоды своего набега в шаль и потащила тяжелый тюк по направлению к чулану и его потайной двери, делая при этом все возможное, чтобы не оставлять видимых следов на рассыпанной по полу муке. Когда Рейчел добралась до чулана, куда мука, такая же неумолимая, как снег снаружи, еще не попала, она развернула свой тюк и концом шали замела оставшиеся следы, чтобы никому не пришло в голову задуматься, почему это чьи-то следы ведут в заброшенный чулан и не выходят оттуда.
      Когда она снова завязывала свою добычу, в коридоре снаружи раздались громкие голоса. Мгновением позже распахнулись массивные кухонные двери. Сердце Рейчел заколотилось, как у испуганной птицы. Она наклонилась, дрожащими пальцами нащупывая занавеску. Едва она задернула ее, чьи-то тяжелые сапоги застучали по плитам пола.
      - Будь он проклят со своей ухмыляющейся рожей! Куда он запропастился?! Глаза Рейчел расширились от ужаса. Она узнала голос короля. - Я уверен, что слышал кого-то! Здесь кто-то был! - кричал Элиас.
      Раздался грохот, как будто что-то смахнули с одного из изрезанных ножами столов, потом снова стук сапог, расхаживающих по кухне.
      - Я слышу все, что происходит в этом замке - каждый шаг, каждый шорох! У меня голова стучит от от всего этого. Он должен быть здесь! Кто это еще может быть!?
      - Я уже сказал вам, ваше величество, я не знаю.
      Сердце главной горничной запнулось, казалось, оно кувыркается между ударами. Это был Прейратс. Она вспомнила, как он стоял перед ней - из его спины торчал ее нож, бесполезный, как сухая веточка, - и почувствовала, что оседает на пол. Она протянула руку, чтобы опереться на что-нибудь, и задела медный котел, висевший на стене, так что он закачался. Рейчел схватила его, удерживая тяжелый сосуд, чтобы он не ударился о стенку и не привлек к ней внимание тех двоих.
      Как крыса! Мысли ее были безумны и отрывочны. Как крыса. Поймана у себя в норе. Кошки снаружи.
      - Чтобы Эйдон сжег и разорвал его! Он ни на шаг не должен отходить от меня! - в хриплом голосе Элиаса слышалось какое-то странное отчаяние, казавшееся почти отражением безнадежного отчаяния Рейчел. - Хенгфиск! закричал он. - Черт побери твою душу, где ты!? Когда я найду его, я перережу ему глотку!
      - Я приготовлю чашу для вас, ваше величество. Я сделаю это немедленно. Пойдемте.
      - Дело не только в этом! Что он делает? Где он может быть? Он не имеет права расхаживать. Где ему вздумается!
      - Я уверен, что он скоро вернется, - сказал священник с раздражением. Потребности его малы, и их легко удовлетворить. Теперь пойдемте, Элиас. Мы должны вернуться в вашу комнату.
      - Он прячется! - Рейчел услышала, что шаги короля внезапно стали громче. Он остановился, и тотчас же заскрипели петли: Элиас дернул за одну из сломанных дверей. - Он прячется где-то в темном углу!
      Шаги приближались. Рейчел затаила дыхание, стараясь быть неподвижной, как камень. Она слышала, что король подходит все ближе и ближе, бормоча проклятия, дергая двери и распихивая ногами груды упавших драпировок. Голова ее закружилась. Тьма, казалось, застилала ей глаза - тьма, пронизанная блестящими искорками.
      - Ваше величество! - голос Прейратса стая резким. Король перестал грохотать и тихо вернулся в кухню. - Это ни к чему не, приведет. Пойдемте. Позвольте мне приготовить вам питье. Вы просто переутомлены.
      Элиас тихо застонал - ужасный звук, похожий на предсмертный вздох издыхающего хищника.
      - Когда это все кончится, Прейратс? - проговорил он наконец.
      - Скоро, ваше величество. - Голос священника снова успокаивал. - Есть некоторые ритуалы, которые должны быть исполнены в канун Духова Дня. После того, как год повернет, появится звезда, и это будет сигналом, что наступают последние дни. Вскоре после этого ваше долгое ожидание окончится.
      - Иногда у меня не хватает сил переносить эту боль, Прейратс. Иногда я думаю: стоит ли что-нибудь такой боли?
      - Величайший дар из всех даров стоит любой цены, Элиас. - Шаги Прейратса приблизились. - Так же, как эта боль превосходит то, что суждено другим, так и ваша храбрость превосходит все силы простых смертных. И награда ваша будет достойна этого.
      Двое двинулись прочь от ее убежища. Рейчел почти беззвучно вздохнула.
      - Я сгораю.
      - Я знаю, мой король.
      Дверь за ними захлопнулась.
      Рейчел Дракон, обмякнув, опустилась на пол чулана, и рука ее, творившая знак древа, дрожала.
      Гутвульф ощущал камень у себя за спиной и камень под ногами, и в то же время он понимал, что стоит перед бездонной пропастью. Согнувшись, он опустился на колени и осторожно стал ощупывать камни перед собой, уверенный, что его рука вот-вот повиснет в пустоте. Но перед ним не было ничего, кроме каменных плит коридора.
      - Помоги мне Бог! Я проклят! - закричал он. Голос его гремел и эхом отскакивал от далекого потолка, заглушая на мгновение шепчущий хор, окружавший его так долго, что он потерял счет времени. - Проклят! - Он упал вперед, закрыв лицо руками, бессознательно принимая позу молящегося, и зарыдал.
      Он знал только, что находится где-то в лабиринтах под замком. С того момента, как он шагнул сквозь невидимую дверь, убегая от пламени, такого жаркого, что он мог бы превратиться в уголь, если бы задержался еще немного, он был потерян, как проклятая душа. Он блуждал по подземным лабиринтам так долго, что уже не мог вспомнить ощущения ветра и солнечного света на своем лице, и вкуса еды, отличной от червей и жуков. И все время эти... другие... следовали за ним, тихий ропот, недоступный пониманию, призрачные существа, которые, казалось, двигались рядом с ним, насмехаясь над его слепотой и ускользая прежде, чем он мог их коснуться. Бесконечные дни он брел, спотыкаясь, не видя ничего, сквозь этот подземный, глубинный мир скорбного шепота и мечущихся фигур, пока тлеющий огонек жизни не стал единственной силой, которая все еще позволяла ему испытывать мучения. Он стал чем-то вроде шнура, туго натянутого между ужасом и голодом. Он был проклят. Другого объяснения не было.
      Гутвульф повернулся на бок и медленно сел. Если небеса наказывают его за грехи, сколько это может длиться? Он всегда смеялся над священниками и их разговорами о вечности, но теперь знал, что даже час может растянуться до ужасной, бесконечной длины. Что он должен сделать, чтобы Господь отменил свой ужасный приговор?
      - Я грешил, - закричал он, и голос его звучал, как хриплое карканье. - Я лгал и убивал даже тогда, когда точно знал, что поступаю не так, как должно! Грешил!
      Эхо улетало и затихало, рассеиваясь под высокими сводами лабиринта.
      - Грешил, - прошептал он.
      Гутвульф прополз вперед еще немного, молясь, чтобы пропасть, которую он чувствовал, действительно оказалась перед ним - бездонная дыра, свалившись в которую он нашел бы освобождение смерти - если он уже не мертв. Все что угодно было лучше, чем эта бесконечная пустота. Если бы это не было таким же страшным грехом, как убийство, он бился бы головой о камни до тех пор, пока не пришла бы смерть, но Гутвульф боялся, что добавив ко всем своим преступлениям еще и самоубийство, он очнется приговоренным к чему-то еще более страшному. В отчаянии он ощупью двигался вперед, но его дрожащие пальцы скользили все по тому же камню, бесконечно извивающимся каменным плитам коридора.
      Конечно, это была только еще одна часть его наказания - призрачная колеблющаяся реальность его тюрьмы. Всего мгновением раньше он был уверен, что великая бездна простирается перед ним, бездна, которой на самом деле не существовало, как доказывало прикосновение его пальцев к холодному камню. Раньше он уже встречал великолепные колонны, поднимающиеся к потолку, и ощупывал искусную резьбу, пытаясь прочитать хоть что-то, несущее надежду, но уже через секунды обнаруживал, что стоит в центре пустого зала, в котором не было не только колонн, но даже обломков камней.
      Что же с другими? подумал он. Что с Элиасом и этим дьяволом Прейратсом? Конечно, если божественное правосудие свершилось, они не могли избежать его только не они, чьи преступления были куда ужаснее и непростительнее, чем все сделанное Гутвульфом. Что случилось с ними и со всеми другими бесчисленными грешниками, которые жили и умерли на этой несчастной земле? Был ли каждый из них приговорен к собственному одинокому проклятию? Блуждали ли по другую сторону каменных стен другие, такие же несчастные, как Гутвульф, раздумывая, не являются ли они последними существами во вселенной?
      Он с трудом встал на ноги и, спотыкаясь, пошел вдоль стены, колотя по ней ладонью.
      - Вот я! - кричал он. - Я! - Он снова упал на пол, и его ладонь соскользнула вниз по холодной и чуть влажной поверхности стены.
      Все те годы, когда он был еще жив - потому что он не мог не чувствовать, что жизнь его уже окончена, хотя мятежный дух все еще обитал в больном и голодном теле - Гутвульф никогда не знал простого чувства товарищества. Он получал удовольствие от встреч с другими - грубой компании мужчин, мягкой податливости женщин - но всегда мог обходиться без них. Друзья умирали или уходили. От некоторых Гутвульф был вынужден отвернуться, когда они противостояли ему, одного или двух ему пришлось убить, несмотря на предшествующую дружбу - даже король под конец пошел против него, но Гутвульф был силен. Нуждаться - значит быть слабым. Быть слабым - значит не быть мужчиной.
      Теперь Гутвульф думал о самом ценном, что у него было. Это не была его честь, потому что он знал, что предал ее, когда не пошевелил и пальцем, чтобы помочь Элиасу противостоять его растущему безумию. Это не была его гордость, потому что он потерял ее вместе со зрением, превратившись в спотыкающегося инвалида, которому приходилось звать слугу, чтобы он подал ему ночной горшок. Даже мужеством своим он больше не мог распоряжаться, потому что оно улетучилось, когда Элиас заставил его коснуться серого меча, и Гутвульф ощутил, как ужасная холодная песнь Скорби растеклась по нему, словно смертельный яд. Нет, единственное, что было оставлено ему, казалось самым эфемерным из всего возможного - маленькая искорка, которая все еще жила и надеялась, погребенная под тяжким грузом отчаяния. Может быть это была душа, о которой болтали священники, а может быть и нет - ему это было все равно. Но он знал, что отдал бы даже эту последнюю, драгоценную искру только за то, чтобы снова иметь товарища - если только мог когда-нибудь наступить конец этому ужасающему одиночеству.
      Пустая тьма внезапно наполнилась сильным ветром - ветром, который дул сквозь него, но не пошевелил ни волоса у него на голове. Гутвульф слабо застонал - это случалось с ним и раньше. Пустота, окружавшая его, наполнилась щебечущими голосами. Они проносились мимо него - стонущие, печальные слова, которых он не мог понять, но чувствовал, что они полны тоски, потери и страха. Он протянул руку, зная, что тронет пустоту... но рука коснулась чего-то.
      Задохнувшись от неожиданности, Гутвульф отдернул ее. Мгновением позже, когда вихрь вопящих теней исчез в отдалении, что-то снова коснулось его, на этот раз толкнув его вытянутую ногу. Он крепко зажмурился, как будто то, что там было, могло поразить зрение даже слепого человека. Его еще раз настойчиво толкнули в ногу, он снова медленно потянулся и ощутил... мех.
      Кошка, потому что это именно она и была... Он чувствовал, как под его рукой изгибается пушистая спина, длинный хвост, скользящий между его пальцев. Это кошка толкала его колено маленькой твердой головкой. Он не мог шевельнуться, боясь, что она испугается и убежит. Гутвульф затаил дыхание, наполовину уверенный, что через мгновение она исчезнет, как и другие части странного глубинного мира. Но кошка, казалось, была довольна своей собственной реальностью - она положила передние лапки на его ногу, деликатно выпуская когти и вытягиваясь под его бережным прикосновением.
      На мгновение, пока он почесывал и гладил, а невидимое животное изгибалось от удовольствия, он вспомнил, что не ел ничего, кроме проклятых ползучих тварей с тех пор, как попал в это ужасное место.
      Теплое тело двигалось под его рукой - настоящий пир для умирающего от голода человека - горячее мясо и соленая кровь, отделенные от него только тонкой прослойкой меха.
      Это было бы так легко, подумал он, бережно охватив пальцами шею кошки. Легко. Легко. Потом, когда его пальцы чуть-чуть сжались, кошка начала мурлыкать. Ее горло вибрировало пульсом удовольствия и доверия, таким пронзительно прекрасным, как музыка ангельского хора. Второй раз за этот час Гутвульф разразился слезами.
      Когда тот, кто некогда был графом Утаньята, проснулся, он не имел ни малейшего представления, сколько времени он проспал, но в первый раз за много дней почувствовал, что действительно отдохнул. Мгновение покоя прошло, как только он понял, что уютно устроившееся у него на коленях теплое тельце исчезло - он снова остался один.
      Когда пустота снова обрушилась на него, он ощутил мягкое прикосновение к своей ноге. Потом маленький холодный нос тихонько коснулся его руки.
      - Вернулась, - прошептал он. - Ты вернулась.
      Он потянулся, чтобы погладить ее, но вместо кошки обнаружил, что сжимает что-то маленькое и теплое. Кошка замурлыкала, когда он ощупал то, что она подтолкнула к его бедру. Это была только что пойманная крыса.
      Гутвульф сел, произнеся безмолвную благодарственную молитву, и дрожащими пальцами разорвал подношение. Половину он вернул организатору трапезы.
      Глубоко под темной громадой Пика Бурь Утук'ку Сейт-Хамака внезапно открыла глаза. Она лежала неподвижно в ониксовом склепе, в котором была ее постель, глядя вверх, в абсолютную черноту своей каменной комнаты. Идя вдоль своей паутины по Дороге снов, она забрела в места, доступные только старейшим из бессмертных, и там, в тенях самых немыслимых и непредставимых вещей, она увидела нечто, чего никак не ждала. Серебряное лезвие беспокойства пронзило ее древнее сердце. Где-то на самом дальнем краю ее замыслов лопнула нить. Что это значит, она не знала, но в узоре, который она плела так долго и тщательно, появился теперь изъян.
      Королева норнов села. Ее рука с длинными пальцами вцепилась в серебряную маску. Утук'ку надела маску, снова представ бесстрастной и равнодушной, как луна, и послала холодную быструю мысль. В темноте открылась дверь, и вошли темные фигуры, принеся с собой немного света - они тоже были в масках, и их маски были высечены из слабо светящегося бледного камня. Они помогли своей госпоже подняться с ложа и принесли белоснежные и серебряные царственные одежды, в которые облачили ее торжественно и молчаливо, как священники, пеленающие мертвого.
      Когда она оделась, слуги торопливо удалились, снова оставив Утук'ку в одиночестве. Некоторое время она сидела в своей неосвещенной комнате; если она и дышала, то совершенно беззвучно. Только едва слышный треск древних корней горы нарушал абсолютную тишину.
      Через некоторое время королева норнов поднялась и пошла по переплетающимся коридорам, которые ее слуги вырезали в плоти горы в мрачных пучинах прошлого. Наконец она пришла в Зал Дышащей Арфы и уселась на свой огромный трон из черного камня. Арфа парила в тумане, поднимавшемся из глубокого колодца; ее колеблющаяся форма сверкала в свете огней, горящих в глубине наверху. Лишенные Света пели где-то в лабиринтах Пика Бурь, и их глубокие голоса следовали за мелодией песен, которые были древними и запретными еще в Утерянном Саду, Венига Досай-э. Утук'ку сидела и смотрела на арфу, позволяя своим мыслям следовать ее хитросплетениям, в то время как влажные пары бездны встречались с ледяным воздухом зала, покрывая льдом ее ресницы.
      Инелуки не было. Он ушел, как это случалось с ним иногда, в то место, которое и местом-то не было и куда мог отправиться только он - место, расположенное так же далеко за пределами сна, как сон за пределами бодрствования, так же далеко, как смерть лежит за пределами жизни. На сей раз королеве норнов придется с самой собой держать совет.
      Хотя ее сияющее серебряное лицо было как всегда бесстрастным, Утук'ку тем не менее ощущала некоторое нетерпение, глядя в опустевший колодец. Времени оставалось мало. Целая жизнь для суетливых смертных была всего лишь мигом старейших. Так что короткое мгновение, которое оставалось между настоящим моментом и часом ее торжества, продлилось бы не более нескольких сердцебиений, если бы она этого захотела, но она не хотела. Каждое мгновение было драгоценным, каждый миг приближал победу - но чтобы она состоялась, ошибок не должно быть.
      Королева норнов была озабочена.
      2 НОЧИ ОГНЯ
      Кровь Саймона, казалось, закипела в жилах. Он посмотрел вокруг - на покрытые белым одеялом холмы, на темные деревья, сгибавшиеся под пронзительным ветром - и удивился своему ощущению. Это было возбуждение; трепет ответственности... и опасности. Саймон чувствовал себя полным жизни.
      Юноша прислонился щекой к шее Домой и похлопал ее крепкое плечо. Прохладная кожа лошади была влажной от пота.
      - Она устала, - сказал Хотвиг, подтягивая подпругу на седле своей лошади. - Она не может скакать так быстро.
      - Она в порядке, - огрызнулся Саймон. - Она сильнее, чем ты думаешь.
      - Уж в чем в чем, а в лошадях тритинги разбираются, - бросил через плечо стоявший у дерева Слудиг, застегивая брюки. - Не будь таким гордецом, Саймон.
      Саймон некоторое время смотрел на риммерсмана, прежде чем заговорить:
      - Это не гордость. Мы с ней проделали долгий путь, и я ее ни на кого не променяю.
      Хотвиг успокаивающе поднял руку:
      - Я не хотел сердить тебя. Просто к тебе хорошо относится принц Джошуа, ты его рыцарь, и если бы ты попросил, ты мог бы получить одну из лошадей нашего клана.
      Саймон посмотрел на жителя степей с заплетенной в косички бородой и попытался улыбнуться.
      - Я знаю, что ты хотел как лучше, Хотвиг, и одна из ваших лошадей была бы настоящим подарком для меня, но тут другое. Я назвал эту лошадь Домой, и туда она со мной и отправится.
      - А где этот дом, юный тан? - спросил кто-то из тритингов.
      - Хейхолт, - твердо сказал Саймон.
      Хотвиг рассмеялся.
      - Место, где правит брат Джошуа? Ты и твоя лошадь должны быть великими путешественниками, чтобы отважиться на такой поход.
      - Это уж как получится. - Саймон обернулся, чтобы посмотреть на остальных, прищурившись от ветра. - Если вы все готовы, пора ехать. Если мы еще промедлим, буря может пройти, и тогда нам придется идти при свете полной луны. Я бы предпочел, чтобы шел снег и часовые грелись у костра.
      Слудиг хотел было что-то сказать, но передумал. Тритинги согласно кивнули и легко вскочили на лошадей.
      - Веди, тан. - Смех Хотвига был коротким, но дружелюбным.
      Маленький отряд вышел из рощи под удары пронзительного ветра.
      Саймон был почти так же благодарен за возможность сделать хоть что-нибудь, как и за это свидетельство доверия Джошуа. Долгие дни постоянно ухудшающейся погоды вместе с важными обязанностями, возложенными на всех, кроме него самого, сделали Саймона нервным и раздраженным. Бинабик, Джулой и Стренгъярд углубились в дискуссии о Великих Мечах и Короле Бурь; Деорнот надзирал за вооружением и подготовкой разношерстной армии Нового Гадринсетта; даже Сангфугол, хотя и против собственной воли, все-таки должен был следить за Таузером. До того, как принц Джошуа позвал его к себе в шатер, Саймон чувствовал себя так, как будто воплотились в жизнь его давние мечты и он превратился в мальчишку барабанщика и бежит за императорскими солдатами.
      - Просто пошпионить чуть-чуть, - так назвал Джошуа его задание. Для Саймона в тот момент это было почти так же прекрасно, как быть посвященным в рыцари. Он должен был взять несколько лошадников Хотвига и отправиться в разведку, чтобы оценить силы приближающегося неприятеля.
      - Не делай ничего, - подчеркнул принц, - только смотри, считай шатры и лошадей, если увидишь их. Ищи знамена и шлемы, если будет достаточно светло. Но оставайся незамеченным, а если тебя заметят - уезжай. Быстро.
      Саймон обещал. Рыцарь, ведущий отряд в бой: вот кем он стал. Горя желанием выполнить это славное задание, он слегка подпрыгивал от нетерпения, надеясь, что делает это не очень заметно, ожидая последних указаний Джошуа.
      К его удивлению, Слудиг захотел пойти с ним. Риммерсман все еще подшучивал над новым положением Саймона, но юноша подозревал, что он, как и сам Саймон, чувствовал себя немного заброшенным и предпочитал некоторое время побыть подчиненным Саймона бесконечному ожиданию на Сесуадре. Слудиг был воином, не генералом. Риммер оживлялся только в настоящем бою - меч на меч.
      Хотвиг тоже предложил свои услуги. Саймон подумал, что принц Джошуа, который очень доверял тритингу, попросил его отправиться вместе с отрядом и приглядеть за самым юным рыцарем принца. Как ни удивительно, такая возможность ничуть не беспокоила Саймона. Он начал немного понимать, что такое бремя власти, и знал, что Джошуа старается сделать все возможное для каждого из своих людей. Так что Саймон решил: пусть Хотвиг будет глазами Джошуа в отряде, а уж дело Саймона - постараться, чтобы он доложил принцу что-то хорошее.
      Буря усиливалась. Вся долина Стефлода была занесена снегом; сама река казалась только темной полосой, бегущей по белому полю. Саймон поплотнее закутался в плащ и замотал лицо шерстяным шарфом.
      Тритинги, несмотря на все свои шуточки, были порядком испуганы переменами, которые шторм принес в их родные степи. Саймон видел, как расширялись их глаза, когда они оглядывались вокруг, как тревожно они пришпоривали лошадей, переходя через глубокие наносы, и как невольно складывались их пальцы в знаки, предотвращающие зло. Только один Слудиг, дитя морозного севера, казалось, не смущался мрачной погодой.
      - Это действительно черная зима, - сказал Хотвиг. - Если бы я еще раньше не поверил словам Джошуа о том, что это работа злого духа, сейчас у меня не осталось бы никаких сомнений.
      - Черная зима, да - а лето еще и кончится не успело, - Слудиг смахнул снег с ресниц. - Земли севернее Фростмарша больше года не видели весны. Мы не только с людьми сражаемся, это верно.
      Саймон нахмурился. Он не знал, насколько суеверны люди клана, но не хотел, чтобы ими овладел страх, способный помешать их задаче.
      - Это действительно магическая буря, - сказал он достаточно громко, чтобы перекричать рвущий плащи ветер. - Снега не откусят вам нос, но могут отморозить хвост.
      Один из тритингов с улыбкой повернулся к нему:
      - Если замерзнут хвосты, то ты будешь страдать больше всех, молодой тан, на этой костлявой лошади. - Остальные захихикали. Саймон, довольный тем, как ловко ему удалось перевести разговор на другое, засмеялся вместе со всеми.
      По мере того, как они продвигались вперед, день быстро перешел в вечер. Они ехали почти бесшумно, если не считать мягкого стука копыт и непрерывного стона ветра. Солнце, весь день боровшееся с тучами, наконец сдалось и упало за низкие холмы. Фиолетовый, поглощающий тени свет покрыл долину. Вскоре стало слишком темно, для того чтобы маленький отряд мог различать дорогу; луна, запутавшаяся в облаках, была еле видна; не бьыо и следа звезд.
      - Может стоит остановиться и разбить лагерь? - крикнул Хотвиг, стараясь перекричать ветер.
      Саймон немного поразмышлял.
      - Не думаю, - сказал он наконец. - Мы не так уж далеко, всего час езды. Полагаю, мы можем рискнуть зажечь факел.
      - Может быть мы еще протрубим в трубы? - громко спросил Слудиг. - Или найдем глашатаев, которые побегут впереди и всем возвестят, что мы идем разведывать позиции Фенгбальда?
      Саймон нахмурился, но не проглотил наживки.
      - Между нами и лагерем Фенгбальда в Гадринсетте все еще лежат холмы. Если люди, сбежавшие из его армии, не врали, мы много раз успеем погасить свет, прежде чем часовые смогут заметить нас. - Он повысил голос, чтобы вышло более убедительно. - Или ты думаешь лучше подождать рассвета, когда люди Фенгбальда как следует отдохнут, взойдет солнце и нас будет еще легче заметить?
      Слудиг махнул рукой, уступая.
      Хотвиг сделал факел - толстая ветка, замотанная кусками ткани и обмазанная смолой, - и высек искру из своего кремня. Он прикрывал пламя от ветра, пока оно не разгорелось, потом поднял факел и отъехал на несколько шагов от остальных, поднимаясь по склону берега реки и направляясь под защиту холма.
      - Тогда за мной! - крикнул он.
      Процессия продолжала путь, теперь двигаясь немного медленнее. Они проехали по неровной поверхности холмов, предоставляя лошадям самим нащупывать путь. Факел Хотвига превратился в подпрыгивающий огненный шар - единственный предмет в занесенной бурей долине, на котором мог бы остановиться чей-нибудь любопытный взгляд. Саймон почти чувствовал, что он следует за блуждающим огоньком через туманную пустыню. Мир превратился в длинный черный тоннель, бесконечный коридор, спиралью спускающийся вниз, в самое сердце земли.
      - Кто-нибудь может спеть? - спросил наконец Саймон. Голос его звучал слабо, хотя он и напрягал его, изо всех сил стараясь перекричать унылый ветер.
      - Песня? - Слудиг удивленно сморщил лоб.
      - Почему бы и нет? Мы достаточно далеко от кого бы то ни было. Кроме того, я почти не слышу тебя через этот проклятый ветер, а ведь ты едешь на расстоянии вытянутой руки от меня, так что да, песня!
      Хотвиг и его тритинги не захотели петь, но, казалось, были не прочь послушать. Слудиг скорчил рожу, как будто сама мысль о пении была ему противна.
      - Значит мне, выходит, петь? - улыбнулся Саймон. - Похоже, что мне. Жаль, что здесь нету Шема-конюха. Он больше всех знает песен и историй. - Где-то там Шем - живет ли он так же счастливо в огромных конюшнях Хейхолта? - Я спою вам одну из его песен - про Джека Мундвуда.
      - Про кого? - спросил один из тритингов.
      - Джек Мундвуд, известный разбойник. Он жил в Альдхортском лесу.
      - Если он вообще жил, - усмехнулся Слудиг.
      - Если он вообще жил, - согласился Саймон. - Итак, я спою одну из песен о Мундвуде. - он еще раз обернул руку поводьями и откинулся в седле, пытаясь вспомнить первую строчку.
      Сказал Джек Мундвуд храбрый,
      начал он наконец, пытаясь подстроиться под глухой ритм шагов лошади:
      - Отправлюсь я в Эрчестер.
      Я слышал, там девица
      Прекрасная живет.
      Храз - имя девы милой.
      У ней златые косы,
      Коралловые губы
      Прекрасней не найдешь.
      Разбойники сказали:
      - Не дело ты задумал,
      Констебль тебя повесит,
      Давным-давно он ждет.
      Но Джек лишь рассмеялся:
      Была вражда давнишней,
      Не раз мечтая констебль
      Схватить его вот-вот.
      Тогда Джек Мундвуд храбрый
      Надел камзол богатый,
      Сказал, что Олал место
      Слуги его займет.
      - Я буду граф Цветочный,
      Богатый, благородный,
      С подарками, с деньгами
      Им это подойдет.
      Саймон пел так, чтобы его можно было расслышать сквозь вой ветра. Это была длинная песня с массой куплетов.
      Они следовали за факелом Хотвига через холмы, а Саймон продолжал историю о том, как Джек Мундвуд переодетым приехал в Эрчестер и очаровал отца Храз, барона, который решил, что нашел богатого жениха для своей дочери. Хотя время от времени Саймону приходилось прерываться, чтобы перевести дыхание или вспомнить слова - Шем учил его этой песне уже очень давно - голос его становился все увереннее. Он пел о том, как Джек-обмащик явился к прекрасной Храз, влюбился в нее с первого взгляда и сел рядом с ничего не подозревающим лордом-констеблем на ужине у барона. Джек даже убедил жадного барона отдать ему дочь за волшебный розовый куст, в каждом цветке которого лежала золотая монета, заверив, что барон и лорд-констебль смогут собирать золотые каждый сезон, пока куст не выкопают из земли.
      Саймон уже подошел к концу песни - он начал строфу, в которой говорилось, как пьяная реплика разбойника Олала выдала Джека и он был схвачен людьми констебля, - когда Хотвиг натянул поводья и махнул рукой, призывая к молчанию.
      - Похоже, мы уже близко, - сказал тритинг. Дорога шла под уклон, и даже сквозь метель было видно, что перед ними находится открытое пространство.
      Слудиг ехал подле Саймона.
      - Закончишь песню по пути назад, парень. Это отличная история.
      Саймон кивнул.
      Хотвиг соскочил с лошади и сунул факел в сугроб. Потом он заткнул его за пояс и выжидающе посмотрел на Саймона.
      - Тогда вперед, - сказал Саймон. - Но осторожно, потому что света у нас нет.
      Они пришпорили лошадей. Прежде чем отряд проехал полпути по длинному склону, Саймон разглядел отдаленные огни - разбросанные светящиеся точки.
      - Вон! - показал он, и тут же пожалел, что заговорил слишком громко. Сердце его билось быстро и тревожно. - Это лагерь Фенгбальда?
      - Это то, что осталось от Гадринсетта, - сказал Слудиг. - Лагерь Фенгбальда будет немного дальше.
      В долине перед ними, там где Стефлод встретился с невидимым Имстреком, горела только небольшая россыпь огней. Но на той стороне, там где, как был уверен Саймон, находился северный берег Имстрека, огней было больше - грубые круги огненных точек расползлись по всей темной долине.
      - Ты прав, - сказал Саймон, всматриваясь. - Это, конечно, эркингарды. Шатер Фенгбальда наверное в центре. Хорошо бы пустить стрелу в его одеяло.
      Хотвиг подъехал поближе.
      - Он там, да. И я убил бы его своими руками, хотя бы за то, что он говорил о Клане Жеребца, когда мы встречались последний раз. Но сегодня у нас другие дела.
      Саймон взохнул.
      - Конечно, - сказал он наконец. - Джошуа должен узнать силу его войска. Он помолчал, задумавшись. - Может быть, стоит посчитать огни? Тогда мы узнаем, сколько солдат он привел.
      Слудиг поморщился.
      - Пока мы не узнаем, сколько человек спит у каждого костра, это нам ничего не даст.
      Саймон задумчиво кивнул.
      - Да, - сказал он. - Тогда мы сосчитаем сейчас огни, а потом подъедем поближе и выясним, приходится ли костер на одну палатку или на дюжину.
      - Не слишком близко, - предупредил Слудиг. - Я люблю битвы, как и всякий богобоязненный человек, но предпочитаю драться в более благоприятных обстоятельствах.