Что же, это лучше, чем ничего. Он повернулся и вытащил большой матерчатый мешок, привязанный к толстому корню, который плыл за ним. Бросив в него извивающуюся рыбу, он затянул веревку и снова бросил мешок в воду. Может быть, это добрый знак. Тиамак закрыл глаза, чтобы прочитать короткую благодарственную молитву. Он надеялся, что боги, как дети, могут утвердиться в хорошем поведении, получив награду. Кончив, вранн снова стал всматриваться в зеленоватую воду.

Мириамель изо всех сил старалась поддерживать огонь, но эта задача была не из легких. С тех пор, как они ступили на болотистую почву Вранна, о сухом дереве пришлось забыть, и в лучшем случае огонь, который им удавалось развести, горел, потрескивая, то угасая, то разгораясь вновь.

Она подняла глаза на вернувшегося Тиамака. Его тонкое коричневое лицо казалось замкнутым. Он молча кивнул, положив завернутый в листья сверток, и пошел к мужчинам, возившимся с лодкой.

Похоже было, что вранн очень застенчив — он едва перемолвился с ней двумя словами с тех пор, как они покинули Кванитупул. Она подумала, не стесняется ли он враннского акцента, но тут же отогнала эту мысль: Тиамак говорил на вестерлинге лучше, чем большинство людей, для которых этот язык был родным. Хриплые согласные Изгримнура и мелодичные эрнистирийские гласные Кадраха были гораздо более заметны, чем легкие изменения в голосе вранна.

Мириамель развернула принесенную Тиамаком рыбу и почистила ее, тщательно обтерев листьями нож, прежде чем убрать его в ножны. Она в жизни ничего не стряпала до своего бегства из Хейхолта, но во время путешествия с Кадрахом пришлось научиться, хотя бы для того, чтобы не умереть с голоду в те частые вечера, когда он был слишком пьян, чтобы чем-нибудь помочь ей. Принцесса подумала, что хороша было бы найти какое-нибудь ароматное болотное растение, завернуть рыбу в листья и запечь ее, и отправилась попросить совета у вранна.

Тиамак наблюдал, как Изгримнур, Кадрах и Камарис в четвертый или в пятый раз пытаются заделать течи, из-за которых их маленькая лодка была почти все время полна воды. Обитатель болот стоял немного в стороне, как будто было бы самонадеянно с его стороны работать плечом к плечу с сухоземельцами, но Мирнамепи вдруг показалось, что, возможно, все наоборот: может быть вранн считает, что живущие вне болот немногого стоят. Может быть бесстрастность Тиамака скорее гордость, чем застенчивость? Она слышала раньше, что многие дикари, например тритинги, сверху вниз смотрят на тех, кто живет в городах. Может быть и с Тиамаком так же? В последнее время принцесса стала понимать, что чудовищно мало знает о жизни людей за пределами благородных домов Наббана и Эркинланда, хотя сама всегда считала себя проницательным судьей рода человеческого. Мир по ту сторону стен замка оказался гораздо больше, чем она когда-либо мота предположить.

Она протянула руку, чтобы тронуть плечо вранна, но потом отдернула ее.

— Тиамак?

Он подскочил от неожиданности.

— Да, леди Мирнамепь?

— Я бы хотела задать вам несколько вопросов о растениях — для кухонного котла.

Он опустил глаза и кивнул. Мириамепь решила, что не может этот человек быть слишком гордым, чтобы говорить с ней. После того, как принцесса завала несколько вопросов, обнаружив подлинный интерес, Тиамак стал говорить свободнее. Мириамепь была потрясена. Сдержанность вранна полностью не исчезла, но он оказался так полон сведениями обо всех местных растениях и так рад поделиться ими, что очень быстро информации у нее стало больше, чем достаточно. Он нашел полдюжины цветков, корней и листьев, придающих пище изысканный аромат, пока вел Мириамель вокруг лагеря к краю воды и перечислил еще дюжину других, которые они могли встретить, путешествуя по Вранну. Увлекшись, он стал показывать еще и другую зелень, пригодную для изготовления лекарств, чернил и массы других полезных вещей.

— Откуда вы так много знаете?!

Тиамак остановился, как от увара.

— Простите меня, леди Мириамеяь, — тихо сказал он. — Вы не хотели выслушивать все это.

Мириамель засмеялась.

— Нет, это было замечательно. Но где вы всему этому научились?

— Я учился много лет.

— Вы наверное знаете больше всех на свете!

Тиамак отвернулся. Мириамель была очарована. Неужели он покраснел?

— Нет, я всего лишь студент. — Он поднял глаза, застенчиво, но с оттенком гордости. — Но я надеюсь, что когда-нибудь мое имя действительно будет известно. Обо мне будут помнить.

— Я уверена, что так все и будет. — Она все еще испытывала нечто вроде благоговения. Стройный маленький человечек с буйной копной черных волос, на котором сейчас, как и на любом другом вранне, не было ничего, кроме пояса и набедренной повязки, был таким же, если не более ученым, чем писцы-священники из Хейхолта. — Нет ничего удивительного в том, что Моргене и Диниван были вашими друзьями.

Его довольный вид внезапно улетучился, сменившись какой-то грустью.

— Спасибо, леди Мириамель. Теперь я оставлю вас, чтобы вы могли сделать то, что собирались, с этой маленькой рыбкой. Я достаточно долго надоедал вам.

Он повернулся и пошел назад, по болотной Прогалине, без видимых усилий находя надежные кочки, так что когда он присел на корягу на другой стороне, его босые ноги были сухими. Мириамель, по щиколотки увязшая в грязи, вынуждена была восхититься твердостью его поступи.

Но что я такого сказала, что так расстроило его? Она пожала плечами и понесла охапку болотных цветов к поджидающей ее рыбе.

После ужина, во время которого пряности Тиамака пользовались большим успехом, маленькая компания задержалась у костра. Воздух оставался таким же теплым, но солнце уже скрылось за деревьями, и по болоту скользили странные тени. Армия лягушек, которые начали скрипеть и квакать еще в самом начале вечера, состязалась с несметным войском чирикающих, свистящих и страшно кричащих птиц, так что сумерки оглашал шум праздничной ярмарки.

— Вранн большой? — спросила Мириамель.

— Почти такой же, как полуостров Наббан, — ответил Тиамак. — Но мы пересечем только часть его, потому что сейчас мы уже в самом северном районе.

— И долог ли будет наш путь, о проводник? — Кадрах, прислонившись спиной к коряге, пытался сделать флейту из болотного камыша. Несколько стеблей — жертвы неудачных попыток — валялись у его ног.

Грустное выражение, которое уже видела Мириамель, снова появилось на лице вранна.

— В зависимости.

Изгримнур настороженно поднял мохнатую бровь.

— В зависимости от чего, маленький человек?

— От того, каким путем мы пойдем, — Тиамак вздохнул. — Может быть, лучше будет, если я разделю с вами свою тревогу. Боюсь, что это не то решение, которое я могу принимать в одиночку.

— Говори, парень, — сказал герцог.

Тиамак описал им свое затруднительное положение. Он объяснил, что боится не только позора за то, что он не выполнил поручения соплеменников, но и того, что даже если им будет позволено продолжать путь, Тиамака могут задержать, и они останутся в глубине Вранна без проводника.

— Мы ведь можем нанять кого-нибудь другого в деревне, — сказал Изгримнур. — Конечно, не то чтобы мы хотели видеть, как с тобой что-нибудь случится, — поспешно добавил он.

— Разумеется, — Тиамак холодно кивнул. — Что же касается вашей идеи относительно проводника, то я ни за что не могу ручаться. До сих пор наш клан старался не причинять другим никаких неприятностей, если эти другие не угрожали спокойствию Деревенской Рощи. Но это совсем не означает, что старейшины не могут запретить жителям деревни помогать вам. Тут трудно сказать что-либо определенное.

Обсуждение продолжалось до прихода ночи. Тиамак сделал все возможное, чтобы его спутники хорошо представляли себе опасности и неудобства, связанные с походом в любое другое поселение, расположенное дальше к югу от Рощи. Наконец, когда над их головами с шумом и треском ломающихся сучьев пронеслась стая обезьян, решение было принято.

— Это очень тяжело, Тиамак, — сказал Изгримнур, — и мы не можем заставлять тебя идти против твоей воли, но кажется лучше будет пойти в твою деревню.

Вранн серьезно кивнул:

— Я согласен; Хоть я и не делал ничего дурного кланам Домов Высоких Ветвей или Желтых Деревьев, нет никаких гарантий, что они хорошо отнесутся к чужеземцам. Мой народ по крайней мере неплохо принимал тех нескольких сухоземельцев, которые останавливались в деревне. — Он вздохнул. — Пожалуй, я немного погуляю. Не уходите никуда от костра.

Камарис, которому быстро наскучил длинный серьезный разговор, давно уже спал, положив голову на плащ и поджав ноги. Мириамель, Кадрах и Изгримнур молча сидели над мерцающим пламенем и смотрели друг на друга. Невидимые птицы, которые затихли, когда из лагеря ушел Тиамак, снова разразились хриплыми криками.

— Ему очень грустно, — сказала Мириамель.

Изгримнур зевнул.

— Парень вел себя по-своему мужественно,

— Бедняга, — принцесса понизила голос, опасаясь, что вранн окажется неподалеку и услышит ее слова. Никто не любит бесполезной жалости. — Он так много знает о растениях и цветах! Очень плохо, что ему приходится жить так далеко от людей, которые могут понять его.

— Не он первый, не он последний, — пробормотал Кадрах, обращаясь, главным образом, к самому себе.

Мириамель наблюдала за маленьким круглоглазым оленем с белыми крапинками на спине, который пришел к протоке попить. Он замер на песчаной отмели всего в трех локтях от лодки, и Мириамель задержала дыхание. Ее спутники лениво молчали, разморенные полуденной жарой, так что никто из них не спугнул оленя.

Мириамель сидела, опираясь подбородком о борт лодки, и восхищалась грациозными движениями животного.

Когда олень опустил морду в мутную воду, из реки внезапно появилась огромная зубастая пасть. Не успевшее отскочить животное быстро исчезло под водой, увлекаемое крокодилом в густую коричневую тьму. Осталась только слабая рябь. Мириамель отвернулась, содрогнувшись скорее от отвращения, чем от страха. Какой быстрой и ужасной оказалась смерть бедного оленя!

Чем больше она наблюдала, тем больше поражалась изменчивости Вранна, царства раскачивающихся веток, мечущихся теней и вечного движения. С удивительной красотой — огромными цветами, похожими на колокольчики, которые пахли так же сильно, как надушенные престарелые вдовы наббанайских чиновников, или колибри, сверкавшими всеми цветами радуги, подобно драгоценным камням — соседствовало не менее удивительное безобразие, вроде серых пауков размером с суповую тарелку, цеплявшихся за нависающие ветви.

В кронах деревьев сновали птицы, блестя разноцветным оперением, над чем-то смеялись обезьяны, с веток свисали пестрые змеи, похожие на раздувшиеся лианы. На закате в воздух поднимались тучи летучих мышей, наполняя тишину странным писком и хлопаньем крыльев. Повсюду жужжали и кусались разнообразные насекомые, чьи прозрачные крылышки сверкали в лучах заходящего солнца. Даже растения находились в постоянном движении — деревья и кустарники гнулись под внезапными порывами ветра, водоросли раскачивались вместе с коричневыми волнами. Каждая нить гигантского гобелена Вранна непрестанно двигалась. Все вокруг было живым.

Мириамель вспомнила Альдхорт, глубоко зарывшийся корнями в землю, который так же был полон жизни и тихой мощи. Но тот лес был древним и устоявшимся. Как это иногда бывает со старыми людьми, он, казалось, уже нашел подходящую для себя торжественную музыку, спокойный размеренный шаг. Вранн же каждое мгновение заново изобретал себя, словно он был только завитком пены на кипящем краю творения. Мириамель одинаково легко могла представить себе, что, вернувшись через двадцать лет, застанет здесь бесплодную пустыню или непроходимые джунгли, в которых заросли сплетены так плотно, что не пропускают к земле солнечного света.

По мере того, как шли дни и лодка с маленьким отрядом углублялась в болота, Мириамель чувствовала, как груз пережитого все меньше и меньше давит на ее плечи. Она, конечно, все еще ненавидела своего отца и путь, который он избрал, графа Аспитиса, которым обманул и изнасиловал ее, и якобы доброго Бога, который бессердечно сломал ее жизнь, но эта ненависть теперь не была такой острой, как раньше. Когда все вокруг наполняла вибрирующая и текучая жизнь, незачем было держаться за горькие чувства, теснившие ей грудь. Со всех сторон мир воссоздавал себя заново во всех своих проявлениях, и принцессе казалось, что она меняется вместе с ним.

— Что это за кости? — спросила Мириамель. По обеим сторонам протоки лежали рассохшиеся скелеты, напоминавшие давно погибшие корабли. На фоне грязи и ила их белизна казалась почти вызывающей. — Надеюсь, что это были животные?

— Все мы животные, — вздохнул Кадрах. — У всех у нас кости.

— Ты мне девочку не пугай, монах, — — сердито зарычал Изгримнур. — Только посмотри на эти черепа. Крокодилы, не иначе, вот это кто был.

— Шш-ш-ш, — с носа лодки повернулся Тиамак. — Герцог Изгримнур совершенно прав. Это действительно кости крокодилов. А теперь будет лучше, если вы помолчите. Мы приближаемся к Пруду Секоба.

— Это еще что такое?

— То, из-за чего берега вымощены костями. — Взгляд вранна упал на Камариса, который опустил в воду покрытую вздувшимися венами руку, с детским вниманием следя за колебанием волн. — Изгримнур! Не давайте ему так делать!

Герцог повернулся и вынул из воды руку Камариса. Старик посмотрел на него с мягким упреком, но мокрая рука осталась лежать на колене.

— Теперь я попрошу всех некоторое время сохранять тишину. Гребите медленнее и старайтесь не плескать.

— В чем, собственно дело?.. — начал было Изгримнур, но осекся под сердитым взглядом вранна. Он и Мириамель изо всех сил старались, чтобы их весла производили как можно меньше шума.

Лодка плыла по протоке, края которой так заросли плакучими ивами, что, казалось, зеленый занавес спускается к самой воде. Миновав ивы, они обнаружили, что перед лодкой внезапно открылся проход в широкое спокойное озеро. Баньяновые деревья росли у воды, и их змеевидные корни, переплетаясь, образовывали нечто вроде деревянной стены вокруг берега озера. На противоположной стороне водоема баньяиы отступали, и дно озера, поднимаясь, переходило в широкий пляж из бледного зернистого песка. Единственным, что нарушало зеркальную гладь воды, были несколько крошечных островков, торчащих из воды неподалеку от пляжа.

Вдоль берега бродила пара выпей, время от времени зарывавшихся клювами в ил. Мириамель подумала, что широкий берег мог бы стать замечательным местом стоянки — во всяком случае, озеро выглядело просто раем, полным света и воздуха, в сравнении с некоторыми мокрыми зарослями, в которых они были вынуждены останавливаться раньше. Она уже собиралась изложить свои соображения по этому поводу, но ее остановил свирепый взгляд Тиамака. Принцесса решила, что это озеро — какая-то святыня племени вранна — и все же это не было поводом, чтобы обращаться с ней, как с непослушным ребенком.

Она отвернулась от Тиамака и посмотрела на озеро, стараясь запомнить каждую мелочь, чтобы когда-нибудь потом вызвать этим воспоминанием чувство чистой безмятежности, которую олицетворяли эти спокойные воды. Внезапно ее кольнуло тревожное ощущение, что озеро двигается, как будто вся вода течет в одну сторону. Через секунду она поняла, что это двигаются маленькие далекие островки. Крокодилы! Ей и раньше случалось ошибаться, глядя на безжизненные коряги и сучья, которые внезапно оживали и бросались в воду; она улыбнулась своей наивности горожанки. Может быть это и вправду не такое уж замечательное место для лагеря — а впрочем, несколько крокодилов не могут испортить прекрасный вид.

Движущиеся островки еще немного поднялись над водой, приближаясь к пляжу. Только когда огромная, невероятная тварь выползла на песок, вытащив на ясный солнечный свет все свое раздувшееся тело, Мириамель наконец поняла, что это всего один крокодил.

— Спаси нас Бог! — придушенным шепотом прохрипел Кадрах, и Изгримнур эхом повторил его слова.

Огромный зверь, длиной в десять человек и широкий, словно баржа каменщиков, медленно повернул голову, чтобы взглянуть на скользящую через озеро маленькую лодку. Мириамель и Изгримнур разом перестали грести, их вспотевшие руки безвольно лежали на веслах.

— Не останавливайтесь! — прошипел Тиамак. — Медленно продолжайте движение.

Мириамели казалось, что она через все озеро видит блеск глаз чудовища, следившего за движением лодки, чувствует на себе силу его холодного древнего взгляда. Когда огромные когтистые лапы шевельнулись, копнув землю, как будто гигант собирался снова войти в воду, принцесса испугалась, что у нее остановится сердце. Но чудовищный крокодил всего лишь выворотил несколько комьев грязи, после чего шишковатая голова упала на песок и желтый глаз закрылся.

Как только лодка приблизилась к рукаву протоки, Мириамель и Изгримнур, словно сговорившись, налегли на весла. Через несколько мгновений они уже тяжело дышали, и Тиамак велел им остановиться.

— Мы в безопасности, — сказал вранн. — Время, когда он мог бы нас преследовать, давно прошло. Он чересчур велик.

— Что это было? — Мириамель с трудом переводила дыхание. — Это было ужасно.

— Старый Секоб. Мой народ зовет его Дедушкой Всех Крокодилов. Я не знаю, правда ли это, но сейчас он, действительно, господин всего своего рода. Год за годом другие крокодилы приходят подраться с ним. Год за годом он питается этими смельчаками и проглатывает их целиком, так что ему не приходится больше охотиться. Самые сильные иногда перед смертью добираются до берега и выползают на песок. Их кости там и лежат.

— Я никогда не видел ничего подобного! — Кадрах был страшно бледен, но в его голосе был некоторый восторг. — Он похож на одного из древних драконов!

— Он дракон Вранна, — согласился Тиамак. — Но, в отличие от сухоземельцев, мы, люди болот, оставляем своих драконов в покое. Он не представляет собой никакой опасности для людей и кроме того ежегодно убивает лучших, отборнейших людоедов, которым понадобилось бы множество людей, чтобы прокормиться. Так что мы оказываем ему всяческое почтение.

Старый Секоб слишком сыт, для того чтобы преследовать такое невзрачное кушанье, какое могло бы получиться из нас.

— Почему же тогда вы хотели, чтобы мы молчали? — поинтересовалась Мириамель.

Тиамак холодно взглянул на нее.

— Может быть он и не собирался есть нас, но вы же не будете играть в салочки в королевском тронном зале. Особенно когда король стар и раздражителен.

— Элисия, Матерь Божья, — простонал Изгримнур. Лоб его покрывала испарина, хотя день не был особенно жарким. — Нет уж, мы вовсе не хотели бы расстраивать этого парня.

— Теперь пора двигаться, — сказал Тиамак. — Если не делать остановок до первой темноты, к завтрашнему полудню мы доберемся до Деревенской Рощи.

По мере того, как они продвигались вперед, вранн становился все более разговорчивым. Когда они достигли такой мелкой воды, что грести было уже невозможно, им не оставалось ничего другого, кроме как рассказывать и слушать истории, пока Тиамак, стоявший на корме, отталкивался шестом от песчаного дна. Уступая бесконечным расспросам Мириамели, он рассказал им многое о жизни Вранна и о своих необычных интересах, благодаря которым он так выделялся на фоне своих необразованных соплеменников.

— Но ведь у вашего народа нет короля? — спросила она.

— Нет, — маленький человек ненадолго задумался. — У нас есть старейшины, по крайней мере, мы так их называем, но некоторые из них не старше меня. Каждый может стать старейшиной.

— Каким образом? Надо просто попросить?

— Нет, надо устроить торжество. — Он застенчиво улыбнулся. — Когда у человека есть жена и дети, и его семья живет с ним, и если он может накормить всех их, и что-то у него еще остается, он начинает раздавать соседям то, что осталось. В свою очередь он может попросить, например, дать ему лодку, или новый поплавок, или, если только захочет, он может сказать: «Вы заплатите мне, когда я устрою торжество». Тогда, если ему уже достаточно много должны, он «зовет крабов» как мы говорим, что значит, он просит расплатиться сразу всех, кто что-нибудь должен ему. Потом он приглашает всю деревню на торжество по этому случаю. Если никто не возражает, этот человек становится старейшиной. И потом он должен устраивать торжество каждый год, а если он не сделает этого, то в этот год не будет старейшиной.

— Бред какой-то, — проворчал Изгримнур, яростно почесавшись. Бедный герцог представлял собой самый крупный и аппетитный объект для сообщества местных насекомых. Мириамель понимала это, и прощала Изгримнуру его раздражительность.

— Не больший бред, чем передавать землю по наследству от отца к сыну, — Кадрах говорил тихо, но с легким сарказмом. — Или дорываться до власти, раскалывая топором головы соперников, как до недавнего времени поступал ваш народ, герцог.

— Ни один человек не должен обладать тем, что он даже не может защитить, — ответил Изгримнур, но казалось, что он гораздо больше озабочен тем, чтобы почесаться между лопатками.

— Я думаю, — тихо сказал Тиамак, — что это неплохой способ. Во всяком случае, благодаря ему никто не голодает и никто не может накопить слишком много. До того, как я побывал в Пирруине, мне даже в голову не могло прийти, что где-то существует другой способ ведения дел.

— Но если человек не хочет быть старейшиной, — заметила Мириамель. — Никто же не может заставить его отдать то, что он накопил?

— Ах, но тогда никто в поселке и не будет думать о таком человеке хорошо, — улыбнулся Тиамак. — Кроме того, поскольку это старейшины решают, что для деревни лучше, они могут просто объявить, что прекрасный рыбный пруд, около которого построил дом этот богатый и жадный человек, теперь принадлежит всей деревне. Мало смысла быть богатым и не быть старейшиной — видите ли, такому человеку начинают завидовать.

Герцог Изгримнур мрачно продолжал скрестись. Тиамак и Кадрах углубились в тихую беседу о некоторых наиболее запутанных вопросах враннской теологии. Мириамель, уставшая от разговоров, взяла на себя обязанность следить за старым Камарисом.

Мириамель без всяких помех могла рассматривать старого рыцаря, потому что он не обращал на нее никакого внимания. Камарис интересовался делами своих товарищей не больше, чем лошадь интересуется разговорами торговцев рядом с ее стоилом. Глядя на его вежливо-равнодушное, но отнюдь не глупое лицо, принцесса никак не могла поверить, что находится в обществе живой легенды. Имя Камариса са-Винитты было почти так же знаменито, как имя ее деда, короля Джона Пресвитера. Она была уверена, что оба эти имени останутся в памяти еще не рожденных поколений. Тем не менее он был рядом с ней — слабоумный старик, которого весь мир считал мертвым. Как это могло случиться? Какие тайны скрываются за его простодушным видом?

Ее внимание привлекли руки старого рыцаря. Шишковатые и мозолистые после долгих лет, проведенных в бесконечных сражениях, а затем на тяжелой работе в «Чаше Пелиппы», они, тем не менее, каким-то образом оставались благородными: большими, длиннопалыми и изящными. Она смотрела, как он бесцельно теребит ткань своих разорванных во многих местах штанов, и думала, как такие ловкие и осторожные руки могли приносить смерть так быстро и страшно, как говорит об этом легенда. Тем не менее она видела его силу, удивительную даже для человека вполовину младше его, и в те несколько моментов смертельной опасности, которые маленькая компания переживала во Вранне — грозила ли перевернуться лодка, падал ли кто-нибудь в засасывающую трясину — он действовал с поразительной быстротой.

Взгляд Мириамели снова остановился на лице Камариса. До неожиданной встречи с ним в трактире, она, конечно, никогда не видела его — он исчез за четверть века до ее рождения — но в его лице было что-то беспокояще знакомое. Это что-то она замечала не всегда — призрачный блеск, задевавший ее чувства, словно она стояла на пороге какого-то открытия, узнавания, но это быстро проходило, и знакомые черты исчезали. Вот сейчас, например, тревожащего ощущения не было — Камарис выглядел, как красивый старик со спокойным, отсутствующим лицом.

Может быть, это просто картины и гобелены, рассуждала Мириамель — в конце концов она видела огромное количество изображений этого великого человека — ив Наббане, и в Хейхолте, и даже в Меремунде, хотя Элиас вешал их только перед приездом короля Джона, памятуя о дружбе отца с величайшим рыцарем Светлого Арда. Ее отец, считавший себя первым рыцарем королевства, в последнее время не очень-то любил истории о старых временах и особенно о великолепии Камариса…

Мысли Мириамели были прерваны заявлением Тиамака, что они приближаются к Деревенской Роще.

— Я надеюсь, вы простите меня, если мы остановимся здесь и переночуем в моем маленьком доме. Я несколько месяцев не был здесь и хотел бы убедиться, что выжили мои птицы. Мы потратим около часа, чтобы добраться до деревни, а сейчас уже позже, чем я думал, — он махнул рукой в сторону краснеющего на западе неба. — С тем же успехом мы можем подождать до утра, а потом уже идти к старейшинам.

— Надеюсь, у тебя есть занавески, чтобы жуки не летали по всему дому, — как-то жалобно сказал Изгримнур.

— Твои птицы? — заинтересовался Кадрах. — От Моргенса?

Тиамак кивнул.

— Ну, во-первых, я и сам воспитывал их, еще до знакомства с доктором. Но Моргене научил меня искусству, это верно.

— А можем мы использовать их, чтобы отправить записку Джошуа? — спросила Мириамель.

— Только не Джошуа, — сказал Тиамак и нахмурился, размышляя. — Но если вы думаете, что с ним может быть кто-нибудь из носителей свитка, мы можем попробовать. Эти птицы не могут носить послания кому угодно. За исключением определенных людей, которых они обучены искать, они знают только места, как и любая обыкновенная почтовая птица. В любом случае мы обсудим это, когда обоснуемся под моей крышей.

Тиамак вел лодку через сеть ручейков, а некоторые из них были такими мелкими, что всей компании приходилось вылезать и помогать Тиамаку перетаскивать лодку через отмели. Наконец они вошли в проток с медленным течением, который вел их по длинной аллее баньяновых деревьев. Наконец они подплыли к домику, так хитроумно спрятанному, что наверняка никто бы его не заметил, если бы лодку вел не его хозяин. Специальным крюком Тиамак вытащил свитую из лиан лестницу, и один за другом они влезли в дом вранна.

Мириамель была разочарована, увидев убогую обстановку хижины. Ясно было, что маленький ученый непритязателен в своих потребностях, но она по крайней мере надеялась, что найдет в его домике необычную мебель. Там не было ни кроватей, ни столов, ни стульев. Кроме очага, устроенного прямо на полу, под искусно сделанным дымовым отверстием, к принадлежностям домашнего хозяйства вранна можно было отнести маленький плетеный сундучок, деревянный сундук побольше, письменную доску из разглаженной коры и несколько других мелочей. Во всяком случае здесь было сухо, и Мириамель, за последние несколько дней привыкшая к постоянной сырости, была благодарна и за это.

Тиамак показал Кадраху дрова, сложенные под нависающей крышей за одним из узких окон, после чего предоставил монаху разжигать огонь и отправился на крышу, посмотреть на своих птиц. Камарис, который в маленьком доме вранна казался просто гигантом, несмотря на то, что Изгримнур был не намного ниже и уж во всяком случае гораздо тяжелее его, неудобно примостился на корточках в углу.

В окне появилась голова свесившегося с крыши Тиамака. Он был в полном восторге.

— Смотрите! — он протянул руку с комочком воздушного серого пуха. — Это Драгоценность! Она вернулась, и многие другие тоже! — голова исчезла, как будто се дернули за веревочку. Через мгновение Камарис подошел к окну и тоже вылез на крышу с обычным поразительным проворством.

— Теперь неплохо было бы отыскать что-нибудь съедобное, — сказал Изгримнур. — Я не очень-то доверяю болотной тине Тиамака. Не то чтобы я был неблагодарной свиньей, — герцог облизнулся, — но кусок говядины мог бы отлично поддержать наши силы.

Мириамель не могла удержаться от смеха.

— Я не думаю, что во Вранне так уж много коров.

— Нельзя быть ни в чем уверенным, — задумчиво пробормотал Изгримнур. — Это странное место. Сдается мне, что здесь может быть все, что угодно.

— Мы встречали Дедушку Всех Крокодилов, — возясь с огнивом, отметил Кадрах. — И вполне вероятно, герцог Изгримнур, что где-то поблизости разгуливает огромная Бабушка Всех Коров, с грудинкой величиной с телегу.

Изгримнур не обиделся.

— Если вы будете хорошо себя вести, сир, я может быть оставлю вам от нее кусочек или два.

Говядины не было. Изфимнур вместе со всей остальной компанией был вынужден обходиться жидким супом, сваренным из нескольких видов болотной травы и нескольких кусочков той единственной глупой рыбы, которую Тиамак ухитрился поймать до наступления темноты. Изгримнур сделал бестактное замечание об изысканном вкусе поджаренного на углях голубя, но вранн пришел в такой ужас, что герцог быстро извинился.

— Это просто манера у меня такая, парень. Я дьявольски виноват. Я никогда не стал бы трогать ваших птиц.

Впрочем, даже если бы он говорил серьезно, ему пришлось бы преодолеть гораздо больше препятствий, чем можно было ожидать. Камарис принял голубей Тиамака, как давно потерянных детей; старый рыцарь провел большую часть вечера на крыше, засунув голову в голубятню. Он спустился только затем, чтобы быстро выпить свою порцию супа, а потом снова вернулся на крышу, где и сидел, погрузившись в безмолвное общение с птицами Тиамака, до тех пор, пока его спутники не свернулись на плащах, расстеленных на дощатом полу. Тогда старик вернулся в дом и улегся, он продолжал пристально, смотреть в потолок, как будто сквозь камыш крыши мог увидеть, как спят, сидя на насестах, его новые друзья. Он долго не закрывал глаза даже после того, как богатырский храп Изгримнура и Кадраха наполнил маленькую комнату. Мириамель наблюдала за ним, пока дремота не одолела и ее.

Итак принцесса заснула в домике на дереве. Внизу плескалась вода, а на деревьях вопросительно перекликались ночные птицы.

Она проснулась под птичьи крики, разбуженная лучами солнца, пробивающимися сквозь листву. Песни птиц были хриплыми и повторяющимися, но Мириамели они не мешали. Принцесса спала поразительно хорошо — в первый раз с тех пор, как покинула Наббан.