Саймон проглотил ком в горле. Лицо поднялось, как будто некто, сидевший почти в полной темноте, услышал его, но скошенные к вискам глаза смотрели сквозь Саймона. Это было лицо ситхи - а может быть, это ему только показалось - усталость и боль в сияющих глазах. Он увидел, как шевельнулись губы, печально и вопросительно поднялись брови. Потом тьма затуманилась, свет погас, и Саймон обнаружил, что едва не уткнулся носом в заваленную мусором дверь.
      Все сухо. Все мертво.
      Рыдание застряло у него в горле, он повернул назад к длинному коридору.
      Саймон не знал, сколько времени он провел, глядя на неровное пламя своего факела. Оно танцевало перед ним - маленькая вселенная желтого света. Требовалось немыслимое усилие, чтобы оторвать от него взгляд. Стены с обеих сторон превратились в воду. Саймон замер в благоговейном трепете. Каким-то образом туннель превратился в узкий мост через великую тьму. Стены отступили: они больше не касались пола, на котором он стоял, и их каменная поверхность была полностью закрыта каскадом падающей воды. Он слышал, как она низвергается в пустоту, видел неверное отражение факела на водяной поверхности.
      Саймон придвинулся к краю дорожки и протянул руку, но ничего не коснулся, однако почувствовал легкую влагу на кончиках пальцев, и 'когда он отвел руку и приложил к губам, то ощутил сладкий вкус ледяной воды. Он снова потянулся к воде, рискованно балансируя над бездной, но все равно не достал водяной завесы. Он яростно выругался. Если бы только у него была миска, чашка, ложка!
      Думай, простак, работай головой!
      После недолгого раздумья он положил факел на дорожку и сдернул через голову оборванную рубашку. Он опустился на колени; потом, зажав в кулаке один рукав, бросил рубашку так далеко, как только мог. Она коснулась водопада и ее потянуло вниз. Он дернул рукав; сердце его сильно забилось, когда он почувствовал, как потяжелела рубашка. Саймон откинул назад голову и прижал к губам намокшую ткань. Первые капли словно мед упали на его язык...
      Свет замигал. Все в длинном зале, казалось, накренилось. Шум воды усилился и, шипя, стих.
      Его рот был полон пыли.
      Он закашлялся, плюнул, потом плюнул еще раз и упал на пол в ярости, с рычанием катаясь по земле, как животное с шипом в боку. Когда Саймон наконец поднял глаза, он увидел стены, пропасть и дорожку между ними, на которой он скорчился, - все это было настоящим - не было только падающей воды. На каменной стене осталось светлое пятно там, где его рубашка смахнула вековую пыль.
      Саймон рыдал, но слез не было. Содрогаясь, он стирал грязь с лица и снимал последние крошки земли с распухшего языка. Он попробовал съесть немного мха, чтобы отбить вкус грязи, но получилась такая отвратительная смесь, что ему чуть было снова не стало худо. Он выплюнул в пропасть похожий на вату мох.
      Что это за проклятое призрачное место? Где я?
      Я один, один.
      Все еще содрогаясь, он заставил себя встать на ноги, решив найти более безопасное место, чтобы лечь и поспать. Ему надо было уходить. Здесь не было воды. Нигде не было воды. И не было безопасности.
      Тихие голоса под сводами высокого потолка пели слова, которые он не мог понять, ветер, которого он не чувствовал, заставлял трепетать пламя факела.
      Я жив?
      Да, жив. Я Саймон, и я жив, и я не сдамся. Я не призрак.
      Он спал еще два раза и сжевал достаточно горького мха, чтобы сохранить способность двигаться в промежутках между отдыхом. Он использовал больше половины промасленных тряпок, чтобы поддерживать огонь факела. Он с трудом вспоминал время, когда видел мир не в колеблющемся свете факела и сам мир еще не состоял из бесконечных каменных коридоров и шепчущихся голосов. Он чувствовал себя так, словно сущность его готова была исчезнуть, оставив только щебечущую тень.
      Я Саймон, напомнил он себе. Я сражался с драконом. Я заслужил Белую стрелу. Я настоящий.
      Как во сне он двигался через залы и коридоры огромного замка. В светлые мгновения, недолгие, как вспышка молнии, он мог видеть его полным жизни. Залы улыбающихся золотых лиц, бледный сверкающий камень стен, отражающий небо. Это место не походило ни на что, когда-либо виденное им, - прекрасные потоки, бегущие из комнаты в комнату, бурлящие у стен водопады. Но все-таки это была призрачная вода: каждый раз, когда он протягивал к ней руку, сладкая влага превращалась в песок. Каждый раз стены темнели и кренились, свет меркнул, прекрасная резьба исчезала, и Саймон снова обнаруживал себя в одном из разрушенных каменных залов - бездомный дух в гигантской могиле.
      Здесь жили ситхи, говорил он себе. Это был Асу'а, сверкающий Асу'а. И каким-то образом они все еще здесь, как будто сами камни вспоминают о минувших днях.
      Ядовито-соблазнительная идея начала овладевать им. Амерасу Рожденная на Борту говорила, что Саймон каким-то образом был ближе к Дороге снов, чем другие. Он видел Расставание Семей во время своего бдения на вершине Сесуадры, так ведь? Может быть, тогда, если только он найдет способ, как это сделать, он сможет попасть туда? Он будет жить в прекрасном Асу'а, опустит лицо в живые ручьи, текущие через дворец, и тогда они уже не превратятся в пыль. Он будет жить в Асу'а и никогда не вернется в этот призрачный мир, населенный умирающими тенями.
      Никогда не возвращаться к своим друзьям? Никогда не возвращаться к своему дому?
      Но призрачный Асу'а был так прекрасен! В мгновения его мерцающего бытия Саймон видел розы и другие цветы, взбирающиеся по стенам, чтобы дотянуться до солнечных лучей. Он видел ситхи, призрачных людей, живших здесь, странных и полных грации, словно птицы с ярким оперением. Во сне время замерло еще до того, как род Саймона истребил ситхи. Конечно, бессмертные будут добры к заблудившемуся путнику... О Мать Милосердия, могут ли они забрать его из тьмы?..
      Слабый и усталый, Саймон споткнулся о расшатанный камень и упал на четвереньки. Сердце его барабанило. Он не мог двинуться, не мог сделать ни шагу. Что угодно было бы лучше этого безумного одиночества!
      Широкая комната перед ним пульсировала, но не исчезала. Из неясного облака движущихся фигур выделилась одна. Это была женщина-ситхи с золотистой, как солнечный свет, кожей и угольно-черными волосами. Она стояла между двумя переплетенными деревьями, усыпанными серебристыми плодами, и медленно повернулась к Саймону. Она замерла. Странное выражение появилось на ее лице, как будто она услышала голос, зовущий ее по имени, в уединенном месте.
      - Ты... ты можешь меня видеть? - запинаясь, проговорил Саймон.
      Он двинулся к ней через комнату. Она не отводила глаз от того места, где он стоял раньше.
      Его охватил ужас. Он потерял ее! Мгновенная слабость сковала его члены, и он упал ничком. За спиной черноволосой женщины сверкал фонтан, брызги блестели, как драгоценные камни. Она закрыла глаза, и Саймон почувствовал легкое прикосновение где-то на краю сознания. Ситхи стояла всего в нескольких шагах от него, и в то же время была далека, как звезда в небе.
      - Разве ты меня не видишь?! - простонал он. - Я хочу войти! Впусти меня!
      Она стояла, неподвижная как статуя, сложив перед собой руки. Комната с высокими окнами стала темнеть; осталась только женщина в колонне света. Что-то коснулось мыслей Саймона, легкое, как поступь паука, и нежное, как дыхание бабочки.
      Уходи, малыш. Возвращайся и живи.
      Потом она открыла глаза и снова посмотрела на него. В ее взгляде было столько безграничной и доброй мудрости, что Саймон почувствовал себя понятым и узнанным. Но слова ее были горькими:
      Это не для тебя.
      Она начала таять, превратившись в еще одну смутную тень, потом прекрасная, полная воздуха комната тоже замерцала и исчезла. Саймон лежал в грязи. Факел горел в полушаге от его распластанных пальцев.
      Ушла. Покинула меня.
      Саймон плакал до тех пор, пока не охрип от рыданий. Лицо его болело. Он заставил себя встать и пошел дальше.
      Он почти забыл свое имя - и уж конечно забыл, сколько раз спал и сколько раз сосал пригоршню мха из кармана, - когда нашел Великие Ступени.
      Осталось всего несколько тряпок, чтобы обновить факел. Саймон думал о том, что это значит для него, и понимал, что зашел слишком далеко, чтобы вернуться к пирруинскому огню до наступления полной темноты, когда, пройдя через изогнутый портал, внезапно обнаружил себя на огромной лестничной площадке. Над и под этим открытым местом простирались ряды широких ступеней, вьющиеся над пропастью и уходящие во тьму.
      Ступени! Воспоминание, смутное, как тень рыбы в илистом пруду, всплыло в его голове. Ступени... Тан'са? Доктор Моргенс сказал... сказал...
      Давным-давно, в другой жизни, другому Саймону было сказано, чтобы он искал ступени, похожие на эти. И они вывели его наверх, к ночному воздуху, лунному свету и сырой зеленой траве.
      Тогда это значит... если я пойду наверх...
      У него вырвался безумный, прерывистый смешок, разнесшийся эхом по лестничному пролету. Что-то - летучие мыши или печальные воспоминания улетело наверх, шурша, как связка пергаментов. Саймон начал взбираться по ступеням, почти забыв о своей пульсирующей лодыжке, иссушающей жажде и абсолютном, абсолютном одиночестве.
      Я вдохну воздух. Я увижу небо. Я не буду призраком.
      Прежде чем он поднялся на полсотни ступеней вверх, он обнаружил, что часть стены рухнула; разбив внешний край лестницы, так что неровная дыра нависла над пустой тьмой. Все остальное было завалено упавшим камнем.
      - Кровавое древо! - воскликнул он в ярости. - Кровавое, кровавое древо!
      - ..вооо... повторило эхо.
      Он взмахнул факелом над головой, в свирепом вызове пустоте. Пламя заколыхалось, перечеркнув темноту. Наконец, потерпев поражение, он заковылял назад, вниз по широким ступеням.
      Он мало что помнил о своем первом путешествии по Ступеням Тан'са почти год назад, путешествии сквозь внешнюю и внутреннюю темноту. Но тогда, конечно, было не так много этих проклятых ступеней! Он сильно сомневался, что можно спуститься так глубоко и не оказаться в самом аду. Медленный спуск, казалось, занял целый день. Выхода не было: арки на площадках завалены камнями. Он мог только перелезть через балюстраду и броситься в пропасть - вниз... К тому времени, когда Саймон наконец остановился на одной из пыльных площадок, чтобы поспать, ему уже казалось, что лучше было бы никогда не видеть этой лестницы, но сама мысль о том, чтобы тащиться назад по этим бесконечным ступеням к тому месту, откуда он вошел, наводила на него ужас. Нет, вниз - это единственный путь, который у него оставался. Конечно же, даже эти чудовищные ступени когда-нибудь закончатся. Саймон свернулся клубочком и забылся болезненным сном.
      Сны его были яркими, но запутанными. Три почти невыносимо четких изображения преследовали его: молодой светловолосый мужчина с факелом и копьем в руках, идущий вниз по круто спускающемуся туннелю; мужчина постарше, в мантии и короне, с мечом на коленях и книгой, раскрытой поверх меча; высокая прямая фигура, стоявшая в тени на странно колеблющемся полу. Снова и снова эти три видения возникали в его голове, слегка изменяясь, дразня, но ничего не объясняя. Человек с копьем склонил голову набок, как будто слушал далекие голоса, седой мужчина оторвался от чтения, словно потревоженный внезапным шумом, и красное сияние озарило его мужественное лицо. Фигура в тени повернулась: меч был в его руке, что-то похожее на рога поднималось от его лба.
      Саймон проснулся, задыхаясь. Лоб его был покрыт липким холодным потом, ноги дрожали. Это был необычный сон: он словно упал в стремительную реку, и его несло, как сосновую щепку, кружа и швыряя. Саймон сел и потер глаза: он все еще сидел на широкой площадке.
      Сны и голоса, подумал он горестно. Я должен убежать от них. Если меня не оставят в покое, я умру.
      Предпоследняя тряпка была уже намотана на факел. Время истекало. Если он не успеет найти дороги к воздуху, солнцу и луне, то останется в темноте, наедине с тенями давно умершего времени.
      Саймон заспешил вниз по ступеням. Ступени Тан'са расплылись в тумане, а сам Саймон напоминал треснувшее мельничное колесо: ноги его поднимались и опускались, каждый новый шаг отзывался острой болью в пострадавшей лодыжке. Он тяжело дышал. Если он еще не сошел с ума, сейчас безумие наверняка охватило бы его. Ступени казались зубами отверстой пасти, готовой захлопнуться, но как ни быстро бежал он вниз, падая и не ощущая боли, поднимаясь и прыгая на следующую ступень, спасения не было. Повсюду были зубы, ровные белые зубы...
      Голоса, так долго молчавшие, снова затараторили вокруг, как хор монахов в часовне Хейхолта. Все, что он мог делать, это спускаться - ступенька за ступенькой. В воздухе что-то изменилось, но он не давал себе остановиться, чтобы разобраться, в чем дело: голоса преследовали его, зубы скалились, ожидая подходящего момента, чтобы защелкнуться.
      Там, где должна была быть ступенька, расстилалось плоское белое пространство... чего-то. Не ожидавший этого Саймон споткнулся и кувырком полетел вперед, стукнувшись локтями о камень. Несколько секунд он лежал, постанывая, так сильно сжимая факел, что пульсировала рука. Потом медленно поднял голову. Воздух... воздух пах... сыростью.
      Белая площадка уходила в темноту, ступенек больше не было - по крайней мере, он их не видел.
      Все еще поскуливая, Саймон полз вперед, пока черный обрыв не оказался перед ним. Когда он наклонился, его рука столкнула вниз несколько камней.
      Буль... буль... буль... Звук падающих в воду маленьких камешков - и падающих с небольшой высоты.
      Задыхаясь, он прополз еще немного, подняв повыше факел. Всего в нескольких эллях от него внизу сверкало отражение, дрожащее пятно огня. Надежда зародилась в нем, и это было даже хуже, чем любая боль.
      Это обман, простонал он. Это еще один обман. Это пыль...
      И все-таки он пополз по краю площадки, ища путь вниз. Обнаружив маленькую лесенку, покрытую изящной резьбой, он, словно краб, на четвереньках сбежал вниз и оказался на круглой площадке. Над темным провалом стояли узкие мостки, сделанные из белого камня. Он немногое мог разглядеть в свете факела, но по изгибу берегов понял, что это огромный пруд, почти озеро.
      Саймон рухнул на живот, протянул руку, потом остановился, принюхиваясь. Если этот огромный пруд полон пирруинского огня и Саймон поднесет к нему факел, от него не останется ничего, кроме кучки пепла. Однако никакого маслянистого запаха не было. Он окунул туда руку и почувствовал, как вода сомкнулась над ней, холодная и мокрая, как ей и полагалось. Он облизнул пальцы. Легкий металлический привкус - но это была вода.
      Вода!
      Он набрал полную пригоршню и поднес ее к губам. Казалось, что больше пролилось на подбородок и шею, чем попало в горло. Она звенела и искрилась на языке, наполняя жилы чудесным теплом. Это было восхитительно - лучше любого ликера, прекраснее всех напитков, которые он когда-нибудь пробовал. Это была вода. Он был жив.
      У Саймона голова закружилась от радости. Он пил до тех пор, пока живот его не переполнился. Вода была такой прохладной и вкусной, что Саймон никак не мог остановиться. Он лил ее на голову и лицо и плескался так сильно, что чуть не залил факел, и по этому поводу он хохотал, пока эхо не стало передразнивать само себя. Он отнес факел наверх для большей безопасности, потом спустился и выпил еще, потом стянул с себя оборванную рубашку и штаны и полил себя водой в приступе восхитительной расточительности. Наконец усталость одолела его. Он лег и тихонько напевал что-то веселое, пока не заснул прямо на мокром камне.
      Саймон медленно проснулся - словно выплыл из невероятных глубин. Долгие мгновения он не мог понять, где он и что случилось. Властный поток видений вернулся к нему: причудливые картины проносились в его сознании, как листья, подхваченные ветром. Человек с мечом был частью их, но кроме того был еще и блеск щитов; и толпа людей в доспехах ворвалась в высокие серебряные ворота; островерхие башни всех цветов радуги; ворон, склонивший голову набок, сверкая золотым глазом; дерево с белым как снег стволом и медленное вращение черного колеса...
      Саймон потер лоб, пытаясь отогнать цепляющиеся образы. Когда он купался, голова его казалась пустой и легкой, а теперь она болела и пульсировала. Он застонал и сел. Эти сны прикончат его в конце концов, что бы ни случилось. Но были и другие вещи, о которых следовало подумать, - подумать, что можно сделать, - еда и путь наружу.
      Он посмотрел на одну из ступеней узкой лестницы, туда, где лежал его факел.
      Глупо было рисковать светом, брызгаясь, как ребенок. Он нашел воду, но его положение все еще оставалось смертельно серьезным.
      Свет факела внезапно стал ярче. Саймон прищурился, потом понял, что дело не в факеле: вся огромная комната наполнялась дымным светом. И было... нечто... совсем рядом. Что-то могучее. Он чувствовал это, как горячее дыхание на своей шее. Саймон перекатился на живот, оглушенный ощущением собственной наготы и беззащитности. Теперь он мог подробнее разглядеть огромный пруд, фантастически сложную резьбу, покрывающую стены и высокий потолок, но даже в усиливающемся свете он не видел противоположного берега пруда: что-то вроде тумана висело над водой. Он судорожно вздохнул. Смутная фигра появилась в облаке тумана в центре пруда, фигура, очерченная серым клубящимся туманом и рассеянным светом. Высокое существо в длинном плаще, с рогами... как у оленя...
      Оно упало на колени - не в благоговейном трепете, а в отчаянии.
      Джингизу.
      Голос прокатился через мозг Саймона, скорбный, но гневный, могущественный и холодный как лед, способный расколоть камень.
      Туман закружился водоворотом. Саймон почувствовал, что теряет рассудок.
      Джингизу. Как много скорби!
      На мгновение душа Саймона затрепетала, как свеча под порывом ветра. Он был почти раздавлен мощью этого существа, которое парило в тумане. Саймон попытался закричать, но не смог, скованный его чудовищной пустотой. Он чувствовал, что уменьшается, сходит на нет, исчезает.
      Свет еще усилился, потом внезапно погас. Пруд снова стал широким черным овалом, и единственным источником света было слабое мерцание его догорающего факела.
      Несколько мгновений Саймон лежал, хватая ртом воздух, как рыба, вытащенная из воды. Он боялся пошевелиться, издать какой-нибудь звук, боялся, что призрачное существо вернется.
      Милостивый Эйдон, дай мне отдохнуть! - Слова старой молитвы пришли как бы сами по себе. В твоих руках буду спать я, на твоем лоне покоиться... У него больше не было ни малейшего желания уйти в другой, древний мир, чтобы присоединиться к призракам этого места. Из всего, что он видел и чувствовал с тех пор, как провалился под землю, это последнее видение было самым странным, самым могущественным..
      Вода или не вода, он не может оставаться здесь. Скоро свет погаснет и темнота поглотит его. Дрожа, он наклонился над прудом и попил еще немного. Досадуя на отсутствие бурдюка, он натянул на себя штаны и сапоги и окунул в пруд рубашку. Некоторое время она будет оставаться мокрой, и он сможет выжимать воду, когда это ему понадобится. Он поднял факел повыше и начал искать выход. Лодыжка его онемела, но в данный момент боль не имела значения: он должен был уйти отсюда.
      Пруд, мгновением раньше порождавший чудовищные видения, теперь был только вместилищем безмолвной черной воды.
      7 ЧЕРНИЛЬНЫЕ ЛАБИРИНТЫ
      Мириамель старалась делать перевязку как можно аккуратнее, и Бинабик не проронил ни слова, но она понимала, как сильна боль в его израненных руках.
      - Вот. - Она завязала последний узел. - Теперь надо просто оставить их в покое на некоторое время. Сейчас я приготовлю что-нибудь поесть.
      - Такая большая продолжительность копания и такой очень печальный результат, - скорбно протянул тролль, изучая перебинтованные руки. - Земля, и опять всегда земля, и опять всегда земля.
      - По крайней мере, эти... твари, не вернулись. - Солнце опустилось за западный горизонт; Мириамели трудно было разобраться в содержимом сумок. Она села и разложила на коленях плащ, потом вытрясла сумку на него. - Эти землекопы.
      - Я почти имел бы желание их возвращательности, Мириамель. Я получал бы относительное удовольствие, умерщвляя их снова. Я производил бы рычание не очень хуже Кантаки, ломая им шеи.
      Мириамель покачала головой, обеспокоенная несвойственной Бинабику жестокостью - и собственной опустошенностью. Она не чувствовала никакой ярости - внутри у нее почти совсем ничего не было.
      - Если он... уцелеет, то найдет способ вернуться к нам, - призрак улыбки возник на ее лице. - Он сильнее, чем я думала, Бинабик.
      - Имею воспоминание, как очень первый раз встречал его в лесу, - сказал маленький человек. - Схоже с птенцом или с молодой птицей. Он смотрел на меня, и его волосы стояли во все разные стороны. Я предполагал тогда: вот тот, который быстро умирал бы, если бы я не находил его. Он был беспомощный, как очень дрожащий ягненок, потерявший мать. Но с тех пор он производил на меня удивление - очень, очень много раз. - Тролль вздохнул. - Если в яме его проваливания были не только земля и боганики, я предполагаю, он будет разыскивать выход.
      - Конечно, он найдет выход. - Мириамель смотрела на множество маленьких пакетиков у нее на коленях, глаза ее затуманились, и она забыла о цели своих поисков. - Конечно найдет.
      - Так что мы пойдем и будем класть надежду на удачу, которая всегда оказывала ему помощь в самых плохих положениях. - Бинабик говорил так, словно боялся, что ему будут возражать.
      - Да, конечно. - Мириамель поднесла руки к лицу и потерла виски, как будто это могло привести в порядок ее разбегающиеся мысли. - И я помолюсь Элисии, Матери Божьей, чтобы она присмотрела за ним.
      Но множество молитв произносится каждый день, подумала она, и только очень немногие достигают цели. Черт возьми, Саймон, зачем ты ушел?
      Присутствие пропавшего Саймона ощущалось едва ли не сильнее, чем когда он был с ними. Несмотря на глубокую привязанность, которую она испытывала к Бинабику, Мириамель обнаружила, что ей трудно сидеть вместе с ним за жиденькой похлебкой, которую она сварила на ужин: то, что они живы и едят, казалось предательством по отношению к их отсутствующему другу. Тем не менее оба они были благодарны за кусочек мяса - жирную белку, которую им принесла Кантака. Мириамель поинтересовалась, наедается ли волчица перед тем, как принести добычу хозяину, или утоляет голод после этого, но Бинабик честно сказал, что не знает.
      - Она проделывает так с большой редкостью и всегда, когда я питаю, огорчение или болезненность. - Он слабо улыбнулся. - Сегодня я питаю и то и другое.
      - В любом случае, спасибо ей за это, - сказала Мириамель искренне. - Наши запасы почти иссякли.
      - Я питаю надежду... - начал тролль, потом внезапно замолчал.
      Мириамель была совершенно уверена, что тролль думает о Саймоне. Даже если он уцелел, то блуждает где-то под землей без еды. Никто из них не сказал больше ни слова до конца трапезы.
      - Итак, что мы имеем должность делать теперь? - мягко спросил Бинабик. - Я не хочу казаться...
      - Я по-прежнему собираюсь найти своего отца. Этого ничто не изменит. Бинабик серьезно посмотрел на нее, но промолчал. - Но ты не должен идти со мной, - сказала она и быстро добавила, недовольная звуком своего голоса: Может быть, лучше тебе не ходить. Может быть, если Саймон найдет выход, он вернется сюда - кто-то должен ждать его. Кроме того, это не твоя обязанность, Бинабик. Он мой отец, да, но и твой враг.
      Тролль покачал головой:
      - Когда мы будем приходить на место, где уже нет возможности делать поворот, я буду принимать решения. Я не думаю, что буду иметь безопасность в ожидании здесь. - Он посмотрел на далекий Хейхолт; в слабом вечернем свете замок был только черной беззвездной дырой. - Имеет возможность, что я буду спрятываться совместно с Кантакой, и приходить в определительные места для смотрения. - Он развел руками. - Во всяком случае, это очень маленькое время для такого большого думанья. Я не имею даже знания, какой план вы изобрели для проникновения в замок. - Он повернулся и махнул рукой по направлению к невидимому строению. - Имеет возможность, что вы будете убеждать вашего отца-короля, но я предполагаю, что вас не будут отводить прямо к нему, если вы станете представляться у ворот. А если Прейратс будет повстречать вас, он может получать решение, что удобнее умерщвлять вас, чтобы вы не портили его планов. И вы станете исчезнувшей.
      Мириамель невольно поежилась.
      - Я не глупа, Бинабик, что бы ни думали мой дядя и его советники. У меня есть кое-какие мысли на этот счет.
      Бинабик протянул к ней раскрытые ладони.
      - Я не имею думанья, что вы очень не умны, Мириамель. И не имел встреч ни с одним человеком, который полагал бы так.
      - Возможно. - Она встала на ноги и пошла по мокрой траве к своей сумке. Моросил легкий дождь. Пошарив в сумке, она обнаружила то, что искала, и принесла это к маленькому костру. - Я потратила массу времени на Сесуадре, чтобы сделать это.
      Бинабик развернул пакет и медленно улыбнулся:
      - А.
      - К тому же я скопировала их на кожу, - сказала она с гордостью, - потому что я знала, что так они лучше сохранятся. Я видела свитки, которые ты и Сит... Сит...
      - Ситкинамук, - сказал Бинабик, хмурясь над пергаментом. - Или Ситки. Это очень легче говорить языком низоземцев. - Лицо его на мгновение застыло, потом он стряхнул оцепенение и посмотрел на Мириамель: - Итак, вы делали копии карт, которые приносил граф Эолер.
      - Да. Он сказал, что это древние туннели гномов. Саймон вышел по ним из замка, так что я подумала, что таким образом смогу попасть туда, и меня никто не поймает.
      - Это не исключительно туннели, - Бинабик смотрел на хитросплетение линий на шкуре. - Под Хейхолтом местополагался древний замок ситхи, и он был очень огромной величины. - Он прищурился. - Эти карты, они не очень легкие для того, чтобы читать их.
      - Я не знала, что это значит, и на всякий случай скопировала все, даже маленькие заметки на полях и внизу, - скромно сказала Мириамель. - Я только знаю, что это та самая карта, потому что спрашивала отца Стренгъярда. - Она почувствовала внезапный укол страха. - Это ведь действительно правильная карта?
      Бинабик медленно кивнул. Темная прядь волос упала ему на лоб.
      - Они, с несомненностью, выглядят с великой похожестью. Видите, вот то, что вы именовываете Кинслагом, - он показал на большой полумесяц у верхнего края карты. - А это имеет должность быть Свертклифом, который как раз сейчас мы имеем под собой.
      Мириамель наклонилась, пристально следя за маленьким пальцем Бинабика. Мгновением позже она почувствовала волну грусти.
      - Если это именно то место, где мы находимся, там, куда провалился Саймон, туннелей нет.
      - Возможно. - Голос Бинабика звучал не очень уверенно. - Но карты и чертежи имеют свой собственный срок изготовления, Мириамель. Имеет возможность, что другие туннели были сделаны после рисования этой карты.
      - Элисия, Мать Милосердия, я надеюсь, что это так.
      - Итак, где это Саймон выходил из подземельности? - спросил Бинабик. Имею воспоминание, что это бывало...
      - На кладбище, с внешней стороны стен Эрчестера, - закончила за него Мириамель. - Я видела его там, но он убежал, когда я позвала, - думал, что я привидение.
      - В этом месте имеет окончание большое количество туннелей, но они были строены за много лет до Эрчестера. Я питаю сомнение, что эти отметины пребывают в сохранности. - Он поднял глаза па вернувшуюся с охоты Кантаку, ее мохнатая морда была покрыта жемчужинками дождевых капель.
      - Мне кажется, я знаю, где он должен был выйти, - сказала Мириамель. - Во всяком случае, мы могли бы это проверить.
      - Вы имеете справедливость. - Бинабик потянулся. - Теперь еще одну ночь мы имеем должность проводить в этом месте. Завтра будем спускаться вниз, к лошадям.
      - Надеюсь, им хватило корма. Мы не собирались оставлять их так надолго.
      - Могу приносить вам обещание, что, если они заканчивали с травой, следующим блюдом будут веревки. Которые оказывают им привязательство. Лошади не станут испытывать страдания от ненаходимости пищи, но мы можем обнаружить ненаходимость лошадей.
      Мириамель пожала плечами.
      - Как ты говоришь, мы ничего не можем сделать, пока не доберемся туда.
      - Я говариваю это, потому что в этом есть великая правдивость, - мрачно ответил Бинабик.
      Рейчел Дракон знала, что она найдет, но это не смягчило удара. Вот уже восьмой день подряд еда и вода, которые она ставила в нишу, оставались нетронутыми. Вознеся грустную молитву о терпении к святой Риаппе, она собрала все, что могло испортиться, и уложила в свою сумку. Это маленькое яблочко и кусочек черствеющего хлеба она съест сегодня вечером. Рейчел заменила отвергнутую еду на свежую, потом приподняла крышку на миске с водой, чтобы убедиться, что она все еще пригодна для питья.
      Она нахмурилась. Где этот несчастный Гутвульф? Она ненавидела саму мысль о том, как этот слепой бродит в темноте, не в силах найти путь к пище, которой она его снабжала. Она была уже почти готова пойти искать его - даже заходила немного дальше, чем обычно, последние несколько дней, - но понимала, что это может плохо кончиться. Чем глубже она забиралась, тем больше была вероятность ударить голову или свалиться в какую-нибудь дыру. Тогда она будет беспомощной. Она может беспокоиться о слепом Гутвульфе, но старая Рейчел не интересует никого.
      Эти мысли заставили ее нахмуриться еще больше. Все это может случиться как с ней, так и с Гутвульфом, Может быть, он лежит, раненый, всего в нескольких ярдах отсюда. Мысль о том, что кто-то нуждается в ее заботе, а она ничем не может помочь, зудела, как назойливое насекомое. Когда-то она была главой всех замковых слуг, своего рода королевой; теперь она не в состоянии помочь даже одному несчастному сумасшедшему слепцу.