— Пожалуйста, смертная женщина, мы объясним вам все, что возможно. Согласитесь теперь остаться с нами. Мы будем искать вашего друга.

Она попыталась вырваться, но это было безнадежно. С тем же успехом она могла бы попробовать перевернуть землю.

— Так, — сказала она наконец. Страх сменился отчаянием.. — У меня нет выбора. Объясните мне: что произошло? Но если с Бинабиком что-нибудь случится из-за того, что вы сделали, я… я найду способ отомстить вам, кто бы вы ни были. Найду.

Джисфидри наклонил огромную голову, как собака, которую бранят:

— Не наше желание принуждать других к чему-то против их воли. Мы сами слишком много страдали в руках плохих хозяев.

— Если я должна быть вашей пленницей, хотя бы называйте меня по имени. Я — Мириамель.

— Тогда Мириамель. Простите нас, Мириамель, или по крайней мере не судите, пока не будет услышано все, что мы хотели сказать.

Она подняла миску и сделала еще глоток.

— Тогда расскажите мне.

Дворр оглянулся на своих соплеменников — круг огромных темных глаз — и начал говорить.

— А как Мегвин? — спросил Изорн. Из-за повязки голова его казалась странно распухшей. Ледяной воздух проник сквозь клапан палатки, и пламя маленького костра замерцало.

— Я думаю, что она, может быть, вернется к нам. — Эолер вздохнул. — Прошлой ночью она начала немного двигаться и дышать поглубже. Она даже сказала несколько слов, но шепотом, и я не смог ничего разобрать.

— Но это же хорошие новости! Почему у тебя такое вытянутое лицо?

— Женщина-ситхи приходила посмотреть на нее. Она сказала, что это похоже на лихорадку — иногда больной выплывает на поверхность, как тонущий, который делает последний глоток воздуха, но это не значит… не значит… — Голос Эолера задрожал. Он сжал зубы, пытаясь справиться с собой. — Целительница сказала, что она все еще так же близка к смерти, как и раньше, — если не ближе.

— А ты веришь ситхи?

— Это не болезнь плоти, Изорн, — тихо сказал граф. — Это рана и без того поврежденной души. Ты же видел ее в последние недели. — Он сплел пальцы, потом снова расплел их. — А ситхи о таких вещах знают больше, чем мы. Что бы ни случилось с Мегвин, оно не оставило следов — нет ни сломанных костей, ни кровоточащих ран. Скажи спасибо, что твои раны — это обычные земные раны, которые можно залечить.

— Так я и делаю, слово чести. — Риммер нахмурился. — Ах, милостивый Узирис! Эолер, значит, у тебя опять плохие новости. И никто ничего не может сделать?

Граф пожал плечами:

— Целительница сказала, что помочь Мегвин не в ее силах. Она может только немного облегчить ее страдания.

— Проклятая судьба! Такая славная девушка! Над семьей Лута тяготеет какое-то проклятие!

— Никто бы этого не сказал еще год назад. — Эолер закусил губу, прежде чем продолжить. Его собственное горе росло до тех пор, пока не начало казаться, что оно должно либо исчезнуть, либо убить его. — Но, щит Мюрага, Изорн, неудивительно, что Мегвин искала богов! Нетрудно было решить, что они покинули нас: ее отец убит, брат растерзан, разрублен на куски, ее народ в изгнании. — Он задыхался. — Мой народ! А теперь бедная Мегвин сходит с ума и умирает в снегах Наглимунда. Это не просто отсутствие богов, нет, они как будто решили покарать нас!

Изорн начертал знак древа.

— Мы никогда не узнаем, чего хотят небеса. Может быть, у Господа свои планы относительно Мегвин, а мы просто не можем его понять?

— Возможно. — Эолер подавил раздражение. Не было вины Изорна в том, что Мегвин ускользала, и то, что он сказал, было добрым и разумным, но сейчас граф Над Муллаха не хотел ни доброты, ни разума. Он хотел выть, как волк на Фростмарше. — Укуси меня Куамн, Изорн, видел бы ты ее! Если она не лежит неподвижно как смерть, лицо ее полно ужаса, а руки сжимаются, вот так, — он протянул к Изорну собственные руки со скрюченными пальцами, — как будто ищет помощи. — Эолер в отчаянии ударил ладонями по коленям. — Ей нужно что-то, а я не могу ничем помочь. Она потеряна, а я не могу найти ее и привести назад. — Он судорожно вздохнул.

Изорн смотрел на друга. В глазах его светилось понимание.

— О Эолер! Ты любишь ее?

— Я не знаю! — Граф на мгновение закрыл лицо руками. — Когда-то я думал, что могу прийти к этому, но потом она стала неприветливой и холодной. Она отталкивала меня при любой возможности. А когда безумие овладело ею, она сказала, что любила меня с детства. Она была уверена, что я буду смеяться над ней, и не хотела, чтобы ее жалели. Поэтому она всегда держала меня на расстоянии — чтобы я не догадался, в чем дело.

— Мать Милости! — выдохнул Изорн. Он протянул свою веснушчатую руку и сжал ладонь графа.

Эолер почувствовал простую силу этого пожатия и долго не отнимал руки.

— Жизнь и без того сложная штука. Можно было бы обойтись и без войн между бессмертными и тому подобного. Ах, Изорн, неужели мир никогда не наступит?!

— Когда-нибудь, — сказал риммер. — Когда-нибудь обязательно.

Эолер крепко сжал его руку, прежде чем отпустить ее.

— Джирики сказал, что через два дня ситхи уйдут. Ты пойдешь с ними или вернешься в Эрнистир вместе со мной?

— Еще не знаю. В зависимости от того, как будет чувствовать себя моя голова. Пока что я не могу ехать с мало-мальски приличной скоростью.

— Тогда поезжай со мной, — сказал, поднимаясь, граф. — Теперь мы не торопимся.

— Будь здоров, Эолер.

— Ты тоже. Если хочешь, я зайду попозже и принесу немного этого ситхианского вина. Это как раз то, что тебе нужно, чтобы снять боль.

— Боль-то оно, может быть, и снимет, — рассмеялся Изорн. — Но, боюсь, и рассудок повредит. Но мне все равно. Я никуда не собираюсь и не должен ничего делать. Приноси вино, если сможешь.

Эолер похлопал друга по плечу и вышел из шатра под удары колючего ветра.

Дойдя до шатра, в котором лежала Мегвин, он снова был поражен мастерством ситхи. Маленькая палатка Изорна была крепкой и хорошо сшитой, но холодный воздух все равно пробивался внутрь, а тающий снег затекал на пол. Шатер Мегвин сделали ситхи, поскольку Джирики хотел устроить ее с максимальным удобством, и, хотя блестящая ткань была такой тонкой, что казалась почти прозрачной, переступив через порог, он почувствовал себя в добротно построенном доме. Шторм, сотрясавший Наглимунд, ревел как будто за много миль отсюда. Но зачем им это, подумал Эолер, ведь сами ситхи не обращают никакого внимания на холод и сырость.

Кира'ату подняла глаза, когда вошел Эолер. Мегвин, распростертая на матрасе под тонким одеялом, беспокойно двигалась, но глаза ее были по-прежнему закрыты, и смертельная бледность покрывала ее лицо.

— Есть перемены? — спросил Эолер, уже зная ответ.

Она слегка пожала плечами:

— Она борется, но, боюсь, у нее не хватит сил ослабить хватку того, что овладело ею. — Ситхи казалась равнодушной, ее золотистые глаза ничего не выражали, но граф знал, сколько времени она проводит у постели Мегвин. Они просто были другими, эти бессмертные; бессмысленно было судить о них по лицам и даже голосам. — Она говорила какие-нибудь слова? — внезапно спросила Кира'ату.

Эолер смотрел, как пальцы Мегвин вцепились в край одеяла, царапая что-то несуществующее.

— Говорила, да, но я ничего не понял. А то, что я слышал, было только бормотанием. Я не разобрал слов. Ситхи подняла серебристую бровь:

— Мне кажется, я слышала. — Она посмотрела на свою подопечную, чьи губы теперь беззвучно шевелились.

— Вам кажется, вы слышали… что?

— Речь Сада, — Кира'ату вытянула руки, сложив пальцы щепотью, — то, что вы назвали бы языком ситхи.

— Может быть, она выучила несколько слов, пока мы вместе путешествовали и сражались. — Эолер придвинулся ближе. При виде неустанно двигающихся рук Мегвин у него щемило сердце.

— Это возможно, — согласилась целительница, — но она говорила так, как если бы сама была зидайя.

— Что это значит? — Эолер был смущен и раздражен.

Кира'ату поднялась:

— Простите меня. Мне следовало поговорить об этом с Джирики и Ликимейей, а не беспокоить вас. И в любом случае это не имеет значения, я полагаю. Простите, граф Эолер. Я хотела бы сообщить вам более приятные новости.

Он опустился на землю подле Мегвин.

— Это не ваша вина. Вы были очень добры. — Он протянул руку, чтобы Мегвин могла схватиться за нее, но холодные пальцы девушки пугливо отодвинулись. — Укуси меня Багба, чего она хочет?

— Тут есть что-нибудь, что она обычно носит с собой или надевает на шею? — спросила Кира'ату. — Какой-нибудь амулет или другая вещь…

— Не могу припомнить ничего такого… Может быть, си нужна вода?

Ситхи покачала головой:

— Я давала ей пить.

Эолер наклонился и начал рассеянно шарить в седельных сумках, где лежали ее вещи. Он вынул теплый шерстяной шарф и прижал к ладоням Мегвин, но она только на мгновение замерла, прежде чем оттолкнуть его. Потом ее руки снова стали перебирать край одеяла, она издавала невнятное горловое бормотание.

Отчаянно желая хоть чем-то помочь девушке, он начал вытаскивать из ее сумок другие вещи, по очереди поднося их к ее рукам: миску, деревянную птицу, которую Мегвин, по всей видимости, забрала из резного зала Тайга, даже рукоять ножа в ножнах. Эолер огорчился, обнаружив нож. Боясь, что ее помутившийся разум может сыграть с ней плохую шутку, он в свое время запретил ей брать его из Эрнисадарка. Она пренебрегла его просьбой. Но ни одна из этих вещей не успокоила Мегвин. Движения ее рук были быстрыми и сердитыми, как у маленького ребенка, но лицо оставалось пустым.

Наконец его пальцы нащупали что-то тяжелое. Он вынул и увидел кусок дымчатого камня.

— Что это? — Голос Кира'ату прозвучал неожиданно резко.

— Это подарок двернингов. — Он поднял камень, чтобы она могла разглядеть его. — Видите, Джисфидри вырезал на нем имя Мегвин, во всяком случае так он мне сказал.

Кира'ату взяла камень у него из рук и стала вертеть его в тонких пальцах.

— Это действительно ее имя. Здесь руны тинукедайя. Вы сказали — двернинги?

Эолер кивнул:

— Я отвел Джирики в их город под землей. Мезуту'а. — Он взял камень и держал его, взвешивая в руке и наблюдая, как свет огня теряется в его глубинах. — Я не знал, что она взяла это с собой.

Мегвин внезапно застонала. Глубокий звук заставил графа вздрогнуть Он быстро повернулся к постели. Она застонала еще раз, и теперь, казалось, в стоне были отдельные невнятные слова.

— Потеряна, — пробормотала Кира'ату, пододвигаясь к принцессе.

Сердце Эолера сжалось:

— Что вы имеете в виду?

— Это то, что она сказала. Она говорит на языке Сада.

Граф смотрел на изборожденный морщинами лоб Мегвин. Губы ее снова задвигались, но получилось только бессловесное шипение. Голова ее металась по подушке. Внезапно руки девушки вытянулись и заскребли по рукам Эолера. Когда он отпустил камень, чтобы взять их, она подхватила подарок дворров и положила его себе на грудь. Ее лихорадочные движения прекратились, она затихла. Глаза Мегвин были по-прежнему закрыты, но казалось, что теперь она снова спокойно спит.

Потрясенный, Эолер смотрел на это. Кира'ату нагнулась, пощупала лоб больной, потом понюхала ее дыхание.

— Все в порядке? — выговорил граф.

— Она не приблизилась к нам. Но она отдохнет некоторое время. Я думаю, этот камень и есть то, что она искала.

— Но почему?

— Я не знаю. Я поговорю с Ликимейей и ее сыном и, может быть, с кем-нибудь еще, у кого есть знания. Ничего не изменилось, Эолер, она все такая же. И все-таки, возможно, что там, где она сейчас — на Дороге ли снов, в другом ли месте, — она менее испугана. Это уже кое-что.

Она подтянула одеяло повыше, прикрыв руки Мегвин, сжимавшие камень дворров, как будто он был частью ее существа.

— Вы должны отдохнуть, граф Эолер. — Ситхи двинулась к дверям. — Вы не принесете ей никакой пользы, если тоже заболеете.

Холодный воздух ворвался в палатку, когда клапан открылся и закрылся за ней.

Изгримнур наблюдал, как Ликтор Веллигис покидает тронный зал. Носилки огромного человека несли восемь гримасничающих от натуги гвардейцев. Перед ними, как и при появлении Ликтора в зале, шла процессия священников с курильницами и разными святыми вещами. Изгримнур подумал, что они напоминают бродячую ярмарку, переходящую из города в город. Освобожденный от необходимости преклонять колени благодаря своим ранам, он наблюдал службу нового Ликтора, уютно устроившись в стоящем у стены кресле.

Камарис, несмотря на свой благородный и величественный вид, казалось, чувствовал себя неловко на высоком герцогском троне. Джошуа, стоявший на коленях около кресла, пока Ликтор Веллигис раздавал благословения, поднялся.

— Так. — Принц отряхнул колени. — Мать Церковь признала нашу победу.

— А какой выбор был у Матери Церкви? — прорычал Изгримнур. — Мы действительно победили. Веллигис всегда ставит на фаворита — любого фаворита.

— Он Ликтор, герцог Изгримнур, — непреклонно сказал Камарис. — Наместник Бога на земле.

— Камарис прав. Кем бы он ни был раньше, теперь Веллигис стоит у престола Всевышнего. Он заслуживает нашего уважения.

Изгримнур недовольно хмыкнул:

— Я старый больной человек, и я знаю то, что знаю. Я могу уважать его, но не любить. Разве твой брат стал хорошим королем после того, как занял трон из костей дракона?

— Никто никогда не утверждал, что корона делает ее обладателя безгрешным.

— Попробуй-ка скажи это большинству королей, — фыркнул Изгримнур.

— Пожалуйста, — Камарис поднял руку, — прекратите. У нас был тяжелый день, и многое еще нужно сделать.

Изгримнур посмотрел на старого рыцаря.

Он действительно выглядел таким усталым, каким риммер его еще никогда не видел. Казалось бы, освобождение Наббана от убийцы его брата должно было обрадовать Камариса, но на деле из старика словно выкачали все жизненные силы.

Как будто он знает, что выполнил часть своего предназначения — но только одну часть. Он хочет отдохнуть, но еще не может. Герцог подумал, что он наконец понял, в чем дело. А я-то все думал, почему он такой странный, такой отстраненный? Он не хочет жить. Он здесь только потому, что верит, что сперва должен закончить работу, назначенную ему Богом. Конечно, Камарису тяжело было обсуждать Божью волю, даже если речь шла всего-навсего о характере Ликтора. Он думает о себе как о мертвеце. Изгримнур подавил дрожь. Одно дело — мечтать о покое, об избавлении, и совсем другое — чувствовать, что ты уже мертв. Герцог вдруг подумал, что Камарис, наверное, больше, чем кто-либо из них, понимает Короля Бурь.

— Очень хорошо, — говорил Джошуа. — Остался всего один человек, которого мы должны повидать. Я поговорю с ним, Камарис, если ты не возражаешь. Я уже думал об этом.

Старый рыцарь равнодушно махнул рукой. Его глаза под густыми бровями были прозрачны, как льдинки.

Джошуа сделал знак пажу, и двери распахнулись. Когда внесли носилки графа Страве, Изгримнур снова сел и поднял кружку пива, которую он прятал за креслом во время посещения Ликтора. Потом сделал долгий глоток. Снаружи уже смеркалось, и высокие окна были закрыты ставнями, потому что океан у подножия дворца стегала буря. На стенах горели факелы. Изгримнур знал, что стены комнаты окрашены нежными цветами моря, песка и неба, но в свете факелов все казалось грязным и запущенным.

Страве подняли с носилок, его кресло поставили у основания трона. Граф улыбнулся и склонил голову:

— Герцог Камарис, приветствую вас на вашем законном месте. Вас очень не хватало, мой лорд. — Он повернул белоснежную голову: — И принц Джошуа, и герцог Изгримнур! Для меня большая честь, что вы захотели встретиться со мной. Такое благородное общество!

— Я не герцог, граф Страве. Я не принял титула, я только отомстил за смерть моего брата.

Джошуа вышел вперед:

— Не обращайте внимания на его скромность, граф. Именно Камарис правит здесь.

Улыбка Страве стала шире, морщины вокруг глаз углубились. Изгримнур подумал, что он выглядит как самый добрый дедушка, какого когда-либо создавал Бог. Ему стало интересно, упражняется ли граф перед зеркалом.

— Я рад, что вы приняли мой совет, принц Джошуа. Как видите, во время правления Бенигариса здесь действительно было много недовольных. Когда я поднимался из доков, люди на площади танцевали.

Джошуа пожал плечами:

— Скорее всего, это результат того, что барон Сориддан и другие выдали солдатам жалованье и отпустили их в город. Здесь люди не особенно страдали из-за Бенигариса. Это просто трудные времена. Отцеубийца или нет, но, по-видимому, правил он вполне достойно.

Граф смотрел на него некоторое время, потом, судя по всему, решил, что тут нужен другой подход. Изгримнур тихо наслаждался этим зрелищем.

— Да, тут вы правы, — медленно сказал Страве. — Но люди знали, не правда ли? Они чувствовали: что-то не так. Кроме того, ходило много слухов, что Бенигарис убил своего отца — вашего дорогого брата, сир Камарис, — чтобы захватить трон. Конечно, не все местные проблемы — вина Бенигариса, но в городе были волнения.

— Вы с Прейратсом сперва разжигали их, а потом раздували пламя, не так ли?

Правитель Пирруина выглядел искренне потрясенным. На мгновение его вежливая маска упала, обнаружив разъяренного старого человека с железной волей.

— С этим краснорясым подонком? Если бы я мог ходить, Джошуа, нам пришлось бы скрестить мечи!

Принц некоторое время холодно смотрел на старика, потом лицо его смягчилось.

— Я не говорю, что вы и Прейратс действовали сообща, Страве, но только то, что каждый из вас использовал ситуацию в своих целях — очень различных целях, я уверен.

— Если вы это имели в виду, что ж, я признаю себя виноватым и отдаюсь на милость трона. — Граф немного успокоился. — Да, я делаю все, что могу, чтобы защитить интересы моего острова. У меня нет армий, о которых стоило бы говорить, Джошуа. Мое благополучие зависит от прихотей моих соседей. Когда Наббан поворачивается во сне, как сказал Анзис Пелиппе, Пирруин падает с кровати.

— Славный довод, граф, — рассмеялся Джошуа, — и пока что его невозможно опровергнуть. Но, кроме того, известно, что вы, пожалуй, самый богатый человек в Светлом Арде. Это тоже результат ваших неустанных забот о Пирруине?

Страве выпрямил спину.

— Мои деньги вас не касаются. Я понял так, что вы искали встречи со мной как с союзником, а не для того, чтобы осыпать меня оскорблениями.

— Избавьте меня от вашей показной гордости, дорогой граф. Мне трудно поверить, что для вас оскорбительно слово «богатый». Но вы правы в одном: мы хотим поговорить с вами о некоторых вещах, интересных обеим сторонам.

Граф торжественно кивнул:

— Это приятнее слышать, принц Джошуа. Вы знаете, что я поддерживаю вас — вспомните ту записку, которую я послал с Ленти! — и мечтаю поговорить о том, чем я могу помочь вам.

— Чем мы можем помочь друг другу, вы хотите сказать. — Джошуа поднял руку, чтобы предупредить возражения Страве. — Пожалуйста, граф, давайте воздержимся от церемоний. Я очень тороплюсь. Я не хочу с вами торговаться. Теперь, прошу вас, не будем тратить время на фальшивые протесты по тому или другому поводу.

Губы старика сжались, а глаза сузились.

— Очень хорошо, Джошуа, я крайне заинтересован. Чего вы хотите?

— Корабли и матросов, которые могли бы обслуживать их. Флотилию, чтобы перевезти армию в Эркинланд.

Удивленный Страве немного помедлил, прежде чем ответить:

— Вы намереваетесь отправиться в плавание к Эркинланду прямо сейчас? После нескольких недель жестоких сражений за Наббан, когда ужасный шторм, налетевший с севера и самый сильный за последние годы, бушует даже во время нашего разговора? — Он указал на закрытые окна; снаружи ветер завывал над Санкелланским холмом. — Прошлой ночью было так холодно, что во Дворце Фонтанов застыла вода. Клавеанский колокол над Господним Домом так обледенел, что едва звонил. И вы хотите выйти в море?

Изгримнур почувствовал укол страха, когда граф упомянул колокол. Джошуа обернулся и перехватил взгляд риммера, предупреждая его о молчании. По-видимому, он тоже вспомнил пророческое стихотворение Ниссеса.

— Да, Страве, — сказал принц. — Есть бури и бури. Приходится бросать вызов одним, чтобы уцелеть в других. Я взойду на корабль, как только он будет готов.

Граф поднял руки, показывая открытые пустые ладони:

— Очень хорошо. Вы сами знаете, что делать. Но чего вы хотите от меня? Корабли Пирруина не военные корабли, и все они в море. Вам, конечно, нужен великий флот Наббана, а не мои торговые суда. — Он сделал жест в сторону трона: — Это Камарис теперь хозяин Дома Зимородка.

— Но вы хозяин доков, — ответил Джошуа. — Как сказал Бенигарис, он думал, что вы его пленник, и не знал, что вы подтачиваете его власть изнутри. Вы использовали часть того золота, которым, как говорят, набиты подвалы вашего дома на Ста Мироре, или что-нибудь более неуловимое — слухи, сплетни?.. — Он покачал головой. — Это не имеет значения. Все дело в том, что вы, граф, можете помочь нам или помешать. Я хотел бы обсудить с вами цену, все равно — в золоте или в силе. Мне нужно еще запастись провиантом. Я хотел бы, чтобы эти корабли были снаряжены и отправились в плавание в течение недели.

— Семь дней? — Граф во второй раз не сумел скрыть удивление. — Это будет нелегко. Вы ведь слышали о килпах, не правда ли? Они плавают быстро, как рыба квинис, но рыба квпнис не утаскивает моряков за борт и не съедает их. Люди неохотно выходят в море в эти темные дни.

— Итак, мы начали торговлю? — спросил Джошуа. — Согласен, согласен. Времена трудные. Чего вы хотите? Власти или золота?

Неожиданно Страве рассмеялся:

— Да, мы начали торговлю. Но вы недооцениваете меня, Джошуа, или давно не залезали в собственный сундук. У вас есть кое-что, что нужно мне еще больше, чем золото или власть, потому что оно потянет за собой и то, и другое.

— И что же это?

Граф наклонился вперед:

— Знания. — Он выпрямился, улыбка медленно расплывалась на его лице. — Вот теперь и я веду честную игру, как вы и хотели. — Граф потер руки с почти нескрываемым наслаждением. — Раз так, давайте разговаривать откровенно.

Изгримнур тихо застонал, когда Джошуа сел подле хозяина Пирруина. Несмотря на то что Джошуа недвусмысленно заявил, что хочет обойтись без церемоний, они, безусловно, предстояли. Это было то, что граф слишком любил, а Джошуа считал слишком важным, чтобы торопиться. Изгримнур повернулся и посмотрел на Камариса, молчавшего в течение всей беседы. Старый рыцарь уставился на закрытые окна, как будто был полностью захвачен этим зрелищем. Он опирался подбородком на руку. Изгримнур испустил еще один болезненный стон и потянулся к своему пиву. Герцог чувствовал, что им предстоит долгий разговор.

Страх Мириамели перед дворрами ослабевал. Она начинала вспоминать, что Саймон и другие рассказывали ей о пребывании графа Эолера на Сесуадре. Граф встречал дворров — он называл их домгайны — в пещерах под горами в Эрнистире. Он описывал их как мирный и дружелюбный народ и, по-видимому, не ошибался. Если не считать похищения с лестницы, они до сих пор не причинили ей никакого вреда, но все-таки не хотели отпускать ее.

— Вот. — Она показала на седельные сумки. — Если вы так уверены, что что-нибудь из моих вещей опасно… или что-нибудь еще, ищите сами.

Пока дворры возбужденно переговаривались своими музыкальными голосами, Мириамель обдумывала возможности бегства. Она не знала, спят ли когда-нибудь дворры, — наверное, спят. Но куда они принесли ее? Как она найдет выход и куда пойдет потом? По крайней мере, у нее остались карты, хотя она сомневалась, что сможет читать их так же успешно, как Бинабик. Но где Бинабик? Жив ли он? Ей становилось плохо, когда она вспоминала ухмыляющееся существо, которое напало на тролля. Еще один друг потерян во тьме. Маленький человек был прав — все это предприятие было тупостью. Ее нелепое упрямство, возможно, привело к смерти двух ее лучших друзей. Как сможет она жить, зная это?

К тому времени, когда дворры закончили обсуждение, Мириамель не очень волновало, что они решат. Тоска навалилась на нее, высасывая силы.

— Мы будем искать среди ваших принадлежностей, как вы разрешили, — сказал Джисфидри. — Уважая ваши обычаи, моя жена Исарда будет только касаться их.

Мириамель была удивлена осторожностью дворров. Что, они думают, она притащила в это подземелье? Надушенные записочки от поклонников? Изящное белье разгуливающей по замку принцессы? Крошечные хрупкие безделушки?

Исарда робко подошла и начала исследовать содержимое седельных сумок. Ее муж опустился на колени подле Мириамели.

— Мы искренне огорчены, что вынуждены поступить так. Это действительно не в наших обычаях. Мы никогда не навязываем никому свою волю. Никогда. — Он отчаянно хотел убедить ее.

— Я все еще не могу понять, чего вы боитесь.

— Это то место, где шли вы и ваши два спутника. Это… это — на языке смертных нет известных мне слов, чтобы объяснить. — Он переплетал длинные пальцы. — Там есть… силы, которые спали… а теперь они проснулись. Лестница в башне, по которой вы шли, место, где эти силы очень могущественны. Каждый день они становятся все сильнее. Мы еще не поняли, что происходит, но, пока не поймем до конца, не должно случиться ничего, что могло бы нарушить равновесие.

Мириамель остановила его нетерпеливым жестом:

— Подождите, Джисфидри. Я пытаюсь понять. Во-первых, это… существо, которое напало на нас на ступенях, не было нашим спутником. Бинабик, кажется, узнал его, но я никогда прежде его не видела.

Джисфидри возбужденно покачал головой:

— Нет, нет, Мириамель, не сердитесь. Мы знаем, что тот, с которым сражался ваш друг, не был ваш спутник, — это была ходячая пустота, наполненная небытием. Возможно, когда-то это был смертный человек. Нет, я имел в виду спутника, который шел немного сзади вас.

— Сзади нас? Нас было только двое, если только… — Сердце ее подскочило. Мог ли это быть Саймон, разыскивающий друзей? Неужели он был так близко, когда ее схватили? Нет, это было бы слишком жестоко!

— Значит, вас преследовали, — твердо сказал Джисфидри. — Для зла или для добра, мы не можем сказать. Мы знаем только, что трое смертных были на лестнице.

Мириамель покачала головой, ничего не понимая. Слишком много путаницы, замешанной на слишком большом горе.

Исарда издала птичье щебетание. Ее муж обернулся. Она подняла вверх Белую стрелу Саймона.

— Конечно, — выдохнул Джисфидри. Другие дворры столпились поблизости. — Мы чувствовали ее, но не знали… — Он повернулся к Мириамели: — Это не наша работа, иначе мы знали бы точно, как вы знаете собственную ладонь. Но ее сделал Вандиомейо, один из зидайя, которого мы научили нашему мастерству. И видите? — Он протянул руку, чтобы взять стрелу у жены. — Это часть одного из Главных Свидетелей, — он показал на дымчатый серо-синий наконечник стрелы, — неудивительно, что мы почувствовали ее.

— И нести ее по лестнице было опасно? — Мириамель пыталась понять, но ее очень долго терзал страх, и теперь усталость тащила за собой, как отлив, — Как это может быть?

— Мы объясним, если сможем. Все меняется, а равновесие очень неустойчиво. Красный камень в небе разговаривает с камнями на земле, и мы, тинукедайя, слышим голоса этих камней.

— И эти камни требуют, чтобы вы похищали людей на лестницах? — Она изнемогала. Трудно было сохранять вежливость.

— Мы не хотели приходить сюда, — мрачно ответил Джисфидри. — То, что происходило в нашем доме и в других местах, гнало нас все южнее, но когда мы прошли по старым туннелям и оказались здесь, то поняли, что угроза здесь даже сильнее. Мы не можем идти вперед, мы не можем идти назад. Но мы должны понять, что происходит, чтобы решить, как лучше уклониться от этого.

— Вы хотите бежать? — спросила Мириамель.

— Мы не воины. Мы не наши бывшие хозяева — зидайя. Дети Океана всегда хотели только выжить.

Мириамель огорченно покачала головой. Они поймали ее, оторвали от друга, потому что только так могли избежать чего-то, чего она не понимала.

— Отпустите меня!

— Мы не можем, Мириамель, мы сожалеем.

— Тогда позвольте мне поспать. — Она отползла к стене пещеры и свернулась на своем плаще. Дворры не препятствовали ей и снова начали переговариваться. Их голоса, мелодичные и непонятные как пение сверчка, убаюкали ее.