РЕЙЧЕЛ

У Микаэлы ненатуральные груди. Нет, я не пялюсь а нее постоянно, но сегодня она надела обтягивающую футболку, которая особенно подчеркивает ее бюст. Грудь не должна быть твердой и идеально круглой, как бейсбольный мяч. Честно говоря, сама я практически плоская, но достаточно видела и слышала, чтобы понять — она должна быть мягкой. А груди Микаэлы можно сравнить с искусственными фруктами. Мне ужасно хочется спросить ее об этом, но я никак не могу решиться. Некоторые вещи являются очень личными. Лучше я задам Микаэле другой вопрос.

— Сколько тебе лет?

— Невежливо спрашивать девушку о возрасте, — морщится она.

— А я не обижаюсь, когда меня спрашивают. И сразу говорю, что мне двадцать. Какой смысл притворяться кем-то, если ты им не являешься?

— И сколько, по-твоему, мне можно дать?

— Тридцать два.

Она задерживает дыхание.

— Но я не такая старая. Я действительно так выгляжу?

Понимаю, что задела ее, и вспоминаю ее же наставление: «Если сомневаешься, твое спасение — ложь, ложь и только ложь!»

— Я шучу. Ты выглядишь не старше двадцати девяти.

Но это ей тоже не понравилось.

Мы с Микаэлой сидим во внутреннем дворике. Она курит, а я пью витаминную воду «Пауэр С», потому что мне не хватает витамина С. Мы ждем, когда Виктория закончит с доктором Шазу. Он не настоящий врач, а целитель из Индии, работающий со знаменитостями. С Викторией он занимается раз в неделю: монотонно произносит какие-то тексты и лечит чем-то вроде ароматерапии — когда он уходит, неприятным запахом пропитан весь этаж. Смотрю на яркий тлеющий кончик сигареты Микаэлы. Ей не стоит курить, это очень неженственно. Она выдыхает дым через нос, и я думаю, не сжигала ли она когда-нибудь волоски в носу.

— Тебе не кажется странным поведение Виктории? — спрашивает она.

Удивленно моргаю:

— Я ничего не замечала.

— Об этом я и говорю. Предполагается, что она умирает, а я не вижу никаких лекарств, кроме обычных викодина, валиума и ксанакса. Их она глотает, как «тик-так».

— Может, помочь уже нельзя и они стараются смягчить процесс.

— И что это тогда?

— Что «это»?

— Что ее убивает.

— Тихо! Она уволит нас, если услышит. Ты ведь помнишь, что она сказала.

Микаэла пожимает плечами, но понижает голос: — Не знаю, мне все это не нравится. Вся желтая пресса страны безрезультатно пытается выяснить, что происходит.

— В «Уикли уорлд ньюс» считают, что Викторию похитили инопланетяне, а вместо нее посадили двойника, который не протянет в земной атмосфере больше нескольких месяцев, — напоминаю я Микаэле.

Она смотрит на меня, как будто я ненормальная.

— Сомневаюсь, что эта газета заслуживает доверия больше, чем все остальные.

— В Шугарленде у меня был учитель испанского, который утверждал, что его похищали инопланетяне, — рассказываю я. Это правда. Его звали сеньор Малдонадо. Он говорил, что им нравилось толкать и колоть его разными предметами, и, за редким исключением, это было muy mal [27].

— Да, все это полная чушь. Она сидит у Ларри Кинга, предается воспоминаниям о крутой карьере и строит планы, ведь сериал получает такой неожиданный и великолепный поворот сюжета. Но стоит ему задать вопрос о болезни, она уклоняется от ответа и уходит.

— А мне передача очень понравилась. И Виктория держалась ровно. Тебе не кажется, что в последнее время она обрела внутреннее спокойствие? Это видно по ее лицу.

— Не говори глупости. Это же ботокс! — возмущается Микаэла.

— Микаэла!

Мы обе вскакиваем и оборачиваемся. Из дома выходит Виктория.

— Расплатись с Шазу, пожалуйста. Он ждет в холле, — говорит она.

— Конечно! — вскакиваю я.

— Нет, Рошель, не ты. Я хочу, чтобы это сделала Микаэла.

Ой-ой-ой! Что это значит? Я начинаю нервничать, и мои ладони покрываются потом.

— Сейчас вернусь, — кивает Микаэла и уходит в дом.

Смотрю на хозяйку:

— Вам что-нибудь нужно, мадам?

— Нет, нам нужно поговорить. Пойдем, — приказывает она.

Я иду за ней в дом. Желудок сводит, и мне срочно нужно в туалет, но я стараюсь ровно дышать и надеюсь, что все пройдет. Меня уволят, я знаю! Плетусь за Викторией до ее комнаты.

— Садись, — говорит она, показывая на большое мягкое кресло в углу.

Комната в дыму от горящих ароматических свечей. Мне хочется разогнать его рукой, но я сдерживаюсь. Сажусь и уговариваю себя не плакать, когда она меня уволит. Виктория садится в такое же кресло и смотрит на меня, отчего я нервничаю еще сильнее, если это вообще возможно. Я стараюсь, как этого требуют правила, не смотреть на нее, но не знаю, на чем еще можно остановить взгляд. Глаза шарят по комнате, как будто я сумасшедшая, а голова начинает кружиться.

— Болезнь заставила меня многое переосмыслить, — начинает Виктория.

Ну вот оно! А я так старалась! Заказывала все, что она просила. Ведь только сегодня утром принесли блинницу «Пэнкейк уизард» и брошюру Карлтана «Больше никаких процентных выплат до февраля 2007 года!».

— Я слишком долго вела невоздержанную жизнь, но правда в том, что в душе Виктория Раш — обычная девчонка. — Она говорит так мягко и тихо, что я боюсь задремать. — Я выросла во Флориде, в Холи-Понд — это маленький провинциальный городок, в котором нет ни модных магазинов, ни ресторанов. Моя семья жила в трейлере. Самым радостным событием на неделе был поход с отцом в закусочную «Дэйри куин» в пятницу вечером. — Она умолкает, а я чувствую, что мой живот сейчас лопнет. Если впереди вся история ее жизни, мне конец. И этому креслу тоже! — Я потратила так много денег на всякие пустяки. К примеру, вот эта комната. Ты знаешь, сколько я заплатила дизайнеру интерьеров только за одну эту комнату?

— Нет, мадам.

— Мне стыдно тебе признаться. Прежняя Виктория хвасталась бы этим, но Виктория настоящая стала совсем другой, — произносит она.

У меня урчит в животе. Газы бурлят и распирают меня. Надеюсь, она ничего не слышит.

— Видишь этого ужасного жирафа? — спрашивает она.

Конечно, вижу. Он керамический, достигает трех футов в высоту, и на шее у бедняжки напряжена мышца, как у настоящего жирафа в зоопарке Санта-Бар-бары. Я о нем читала.

— Я заплатила за него десять тысяч долларов.

— Вот это да! Огромные деньги.

— А теперь скажи мне, Рошель, какой в нем смысл?

— Декоративный ?

Она встает, подходит к камину и берет красное с золотом китайское блюдо.

— Угадай, сколько оно стоит?

Пожимаю плечами.

— Пять тысяч. Золото, двадцать четыре карата. Пять тысяч за тарелку, из которой ты никогда не будешь есть. Она стоит здесь на подставке без всякой пользы. Это так называемый предмет роскоши. — Виктория ставит тарелку и берет золотую рамку для фотографий. В ней ее моментальный снимок вместе с Мэттом. — Вот еще один. Угадай, сколько это стоило?

— Восемь тысяч?

— Девять девяносто девять, — качает головой Виктория. — Я купила ее в «Уоллмарт» [28]. — Перед тем как поставить рамку на место, она гладит лицо сына. — А теперь скажи мне: какой из этих трех предметов самый ценный?

Никогда не думала, что мне придется разгадывать загадки. О Боже! Надеюсь, я отвечу правильно.

— Фотография Мэтта?

— Конечно, — одобряет она и садится. — Виктория Раш хочет упростить свою жизнь. Она с тоской вспоминает те времена, когда многие вещи делала сама. Она не знает, в какой момент стала настолько беспомощной. В этом смысле слава — забавная вещь! Ты усердно трудишься, чтобы подняться на вершину, но, оказавшись там, расслабляешься. Перестаешь уделять внимание личным связям, духовности и единению со всем миром. Мы все объединены одной космической силой. Рошель, поверь мне, твое вхождение в эту силу зависит от баланса в твоей жизни. Тебе все ясно?

Киваю, но почти ничего не понимаю. Меня увольняют или нет?

— Короче говоря, Виктории Раш не нужно так много помощников.

Вот оно! Неопределенности больше нет. Я чувствую, как мои глаза наполняются слезами. Снова задерживаю дыхание и смотрю в пол. Не хочу, чтобы она видела, как я плачу.

— Я решила оставить тебя и уволить Микаэлу.

Мои ягодицы разжимаются, что очень опасно, и я поднимаю голову.

— Как? — Оказывается, я смотрю ей прямо в глаза, но ничего страшного не происходит.

— В последнее время я не очень довольна работой Микаэлы. Кроме того, мы с тобой гораздо лучше подходим друг другу.

Мои руки перестают потеть.

— Правда?

— Да, — подтверждает она. — Рошель, в тебе что-то есть. Не могу точно определить, что именно, возможно, твое простодушие, перед которым невозможно устоять.

— Спасибо, — говорю я.

— Пожалуйста, сообщи об этом Микаэле.

— Я ? — У меня снова схватывает живот. — Я должна сказать ей, что она уволена?

— Ты же не думаешь, что это буду делать я?

— Гм… нет, мадам.

— Хорошо. Теперь, если не возражаешь, я ненадолго прилягу. Это лечение меня изматывает.

Я вынуждена сесть на лестницу, чтобы взять себя в руки. Виктория сказала, что «мы подходим друг другу». Знаменитая женщина хорошо ко мне относится! Но как быть с Микаэлой? Теперь она моя подруга. Как сказать ей, что она уволена? Спускаюсь вниз и вижу ее в холле со стопкой газет.

— Где ты была? Опускаю глаза.

— Виктория хотела поговорить со мной.

— О чем?

— О разных вещах. — Как я могу сказать ей прямо?

— Каких вещах? — раздражается Микаэла.

— Она хочет жить проще, — начинаю я.

— И?..

— Сбалансировать свое единение…

— Что?

— Ей нужен только один ассистент, — выпаливаю я.

— Я уволена? — спрашивает она.

Делаю такое лицо, как будто меня мучают газы, что недалеко от истины.

— Ты шутишь?

— Извини, я думала, она выгонит меня. Я шокирована не меньше, чем ты.

— Если она сокращает штат, то почему оставляет тебя? Я работаю здесь дольше.

— Она считает, что мы лучше подходим друг другу, — шепчу я.

— Она разговаривала с тобой раньше?

— Мы много разговаривали.

— Когда, например?

Я молчу. Дело в том, что по-настоящему я никогда не беседовала с Викторией. До сегодняшнего дня. Но теперь она изменилась. Может, новая Виктория на пороге смерти смогла проникнуть в мою душу и понять, какая я замечательная девушка.

— Микаэла, прости, — говорю я. Мне действительно жаль. Но было бы гораздо хуже, если бы уволили меня, поэтому я немного смущена. Чувствую себя плохим человеком, но ведь я не делала ничего дурного.

— Не знаю почему, но я не сержусь на тебя, — вздыхает Микаэла. — Ты так и осталась бестолковой.

— Это низко — так говорить.

— Ты права, — соглашается Микаэла. — Извини.

— Мистер Мерчинсон — мой преподаватель английского в средней школе — считал, что я многое вижу не так, как окружающие. Но я не бестолковая. Он думал, что именно это качество делает меня хорошим писателем.

— Только не рассказывай мне, что ты написала сценарий о молодой девушке из Шугарленда, которая приезжает завоевывать Голливуд, и обо всех очаровательных и странных людях, которых она оставила, отправившись на поиски своего «я».

— Ничего себе! Откуда ты знаешь?

— Да так, простое предположение, — усмехается Микаэла.

— Большая часть сценария о ее отношениях с матерью-алкоголичкой. О том, как тяжело ей вырваться на свободу. Думаю, хорошая книга должна затрагивать в человеке неожиданные чувства.

— Значит, ты спала с ним?

— С кем?

— С твоим учителем английского?

— Нет… — Я никогда не умела лгать. — Да, один Раз.

— Удачи тебе, Рошель! — сердито говорит Микаэла и уходит.

— Увидимся в «Трейдер Вик», да? — кричу я ей вслед, но она не отвечает.

Не знаю, радоваться мне или огорчаться. Я в тупике.

— Как мне поднять тебе настроение? — спрашивает Дэн.

Я сижу на диване, притянув колени к груди.

— Хочу, чтобы позвонила мама. Я оставила ей миллион сообщений.

Дэн не отвечает, и я понимаю, о чем он думает. Он считает, что моя мать в кашемировом джемпере цвета фуксии, который я отправила ей, без сознания валяется в «О'Херихаи» — единственном ирландском баре за семьсот миль от города. Интересно, кто в таких случаях отвозит ее домой?

— Ты не скучаешь по Шугарленду? — любопытствую я. — По ненормальному бармену-ирландцу, ребятам в «Старбакс», сеньору Малдонадо и его пришельцам? Девушке-полуиндианке с кожной болезнью? По тому, как плакал мистер Мерчинсон, говоря о Шекспире?

— Нет, — говорит Дэн, и он не лукавит. — И она не была индианкой. У нее просто плохая кожа.

Не знаю, как справиться со своими чувствами. Я действительно счастлива, что меня не уволили, но мне жаль Микаэлу. В этом городе очень сложно завести друзей, а мне казалось, что мы стали ближе.

— Хочешь, поедем в мексиканский ресторан? — предлагает Дэн.

— Нет, мой желудок еще не отошел от разговора с Викторией.

— Рейч, возьми себя в руки! Я понимаю, ты расстроена из-за Микаэлы, но ведь ты не виновата. Виктория выбрала тебя. Вот и все. Постарайся радоваться, ладно? Ты ведь теперь часть этого бизнеса.

— Я никогда не получу ответ из Школы кино и телевидения, — ною я. — Им не понравился мой сценарий.

Дэн открывает ящик стола, достает остатки марихуаны и начинает скручивать сигарету. Как здорово иметь такого друга, как Дэн! Он очень хорошо меня знает и понимает, что именно мне нужно в подобном настроении. А со мной такое часто бывает. Мистер Мерчинсон тоже знал эту мою особенность. Он говорил, что я слишком чувствительна, и такие люди, как я, страдают и от чужих проблем также.

— Вот что делает тебя писателем, — сказал он мне однажды. — А ты, конечно, знаешь, что Кьеркегор говорил о писателях.

— Кто?

— Он говорил: «Весь мир можно разделить на тех, кто пишет, и тех, кто не пишет».

— И какая часть лучше? — спросила я.

Но в ответ он лишь шикнул на меня, а потом закрыл дверь в класс и погасил свет.

ГРИФФИН

Обмануть бывшего заключенного оказалось не так уж сложно! Ленни Траск хотел увидеть контракт собственными глазами. Никаких проблем, амиго! Я отсканировал оригинал, изменил срок действия с трех лет на пять и распечатал новую копию, только без подписи. Мне оставалось лишь расписаться, и это тоже было несложно: я миллион раз подделывал подпись Тревиса на фотографиях для поклонников и журналистов. Никогда не думал, что в мои обязанности будет входить «беловоротничковая преступность» [29], но разве у меня есть выбор? Мне нужно начать поиск своего «я»! Поднявшись выше по «цепи питания», я перестану заниматься преступной деятельностью. Все знают, что я хороший парень! Но Джонни предъявляет ко мне, как к работнику, очень жесткие требования, и я вынужден выполнять их. Меня нельзя привлечь за это к ответственности! Я постоянно убеждаю себя в этом. Наверное, Эйхман [30] думал так же.

Закусываю губу и вздыхаю.

Получив документ, Ленни внимательно изучает его, а потом протягивает Тревису:

— Это твоя подпись?

Пока Тревис изучает подделку, мой желудок сходит с ума.

— Ага.

Ленни показывает ему текст:

— Видишь это? Никому не давай обязательств на такой срок! Усек?

Тревис испуганно кивает и уходит из комнаты.

— Тебе не поздоровится, если контракт не настоящий, — поворачивается ко мне Ленни.

Меня снова начинает мучить изжога.

— Можешь не сомневаться, с ним все в порядке. Он пристально смотрит на меня:

— А по-моему, ты дрожишь, приятель.

— С чего мне волноваться? — нервно поправляю я воротник.

— Это ты мне скажи.

— Тут и говорить нечего.

— Расслабься! — хлопает он меня по спине. — Я просто тебя испытываю. Вижу, ты хороший парень! Вот твоего босса я не люблю!

Чувствую такое, сильное облегчение, что готов обнять Ленни.

— Лен… — Тревис входит в комнату, таща за собой набитый рюкзак. — Так мы едем?

— Как только проводим Гриффина.

— Ребята, куда это вы собрались? — интересуюсь я.

— В небольшое путешествие, — сообщает Лени.

— На пару дней, да?

— Может, на пару дней или на пару недель, а возможно, и на пару месяцев, правильно, Тревис? Решим по ситуации.

— А как же «Огненная дыра»? — В моем голосе появляются панические нотки. — Тревис, мне нужно твое согласие. И могу назвать тебе двадцать миллионов причин, почему ты должен сказать «да».

— Давай, — говорит Ленни, подталкивая меня к двери, — только реальных.

— Ладно, но как я вас найду?

— Это подождет, — говорит Ленни, обнимая меня чуть сильнее, чем требуется. — Если я и усвоил что-то в жизни, так это то, что никогда нельзя вести переговоры с позиции слабого. А сейчас вы с Джонни выглядите не очень. Мы нужны вам, а не наоборот.

— Но мы представляем интересы Тревиса, — пытаюсь протестовать я.

— Конечно, но пятнадцать процентов от ничего — это ноль. — Ленни открывает дверь, ухмыляясь, точно как его братишка, и захлопывает ее за моей спиной.

Глотаю две таблетки «Тамс», сажусь в машину и возвращаюсь в офис. Не знаю, как сообщить Джонни плохие новости. Но сейчас мои мысли заняты Ленни: этот парень чертовски умен. Мне есть чему у него поучиться. Конечно, он новичок в нашем бизнесе, поэтому и от меня может кое-что перенять.

Когда Ленни вернется, мне стоит многое с ним обсудить.

— Он согласился, — сообщаю я Джонни, пытаясь изобразить некий энтузиазм.

— Слава Богу! — кричит тот, выскакивает из солярия и, пританцовывая, направляется к телефону.

Его пыла с лихвой хватило бы на нас двоих. — Свяжись с Рэндаллом Блумом и скажи ему, что вопрос с «Огненной дырой» решен. Мы сразу отправим контракт Тревису, а потом позвоним в «Вэрайети».

— Я бы не торопился, — спокойно говорю я. — Он купился на подлог, но абсолютно не заинтересован в этом фильме.

— Что?!

— Даже хуже. Тревис и Ленни отправились в небольшое путешествие. Ленни сказал, что они «с нами свяжутся».

— Небольшое путешествие? Кто, в конце концов, здесь главный? Куда и на сколько они отправились?

— Я могу ответить только на один из этих вопросов. О том, кто здесь главный. И ответ — Ленни.

— Немедленно найди этого сукина сына, или ты уволен!

— Уволен? Я? Джонни, я так не думаю. В мире есть только два человека, которые знают правду о контракте Тревиса, и я — один из них.

— Ты что, шантажируешь меня, сволочь?

— Джонни, ты сделал это своими руками.

— Ты, неблагодарный маленький…

— Давайте поговорим о Барте Абельмане, — предлагаю я.

Похоже, Джонни тяжело дышать. Он поворачивается ко мне спиной, считает до десяти и прилагает все усилия, чтобы обуздать свои буйные эмоции.

— Это тот комик, с которым мы подписали контракт, — прихожу я на помощь. — Или, правильнее будет сказать, я убедил вас подписать с ним контракт.

Джонни не оборачивается. Проходит некоторое время. Думаю, он крайне взбешен.

— Эн-би-си будет снимать пилотный выпуск шоу. Они прислали нам на рассмотрение список тех, кто займется его производством.

Джонни наконец оборачивается. Он слегка успокоился.

— Только пилотный выпуск? Почему мы не требуем сразу шесть передач? — возмущается он.

— Думаю, это неразумно и маловероятно. Но я верю в Абельмана, у него все получится. И еще, Джонни, мы наверняка найдем для вас хорошую роль.

— В пилотном выпуске?

— Может быть, сначала выход без слов, чтобы представить ваш персонаж.

— Отправь Абельману бутылку вина, — говорит он. — Но не слишком хорошего.

— Уже сделал.

— Тогда позвони Блуму и расскажи ему плохие новости о фильме. Может, ему удастся раскопать еще один великолепный несуществующий сценарий.

Ухожу из офиса Джонни и понимаю, что мой босс— полный болван. Звоню Кейше из своего кабинета.

— Их здесь нет, — сообщает она.

— Я знаю. Но если они позвонят с дороги, скажи Ленни, что мне очень нужно с ним поговорить.

— Значит, — Кейша явно ухмыляется, — ты тоже хочешь этого парня!

— Говори о себе! — И я вешаю трубку.

У нас с Бартом совещание с двумя создателями шоу в офисе телекомпании Эн-би-си. Обязанности создателей шоу полностью соответствуют названию должности: они в буквальном смысле делают программу, начиная со сценария, подбора актеров, самого производства и окончательного монтажа. Другие продюсеры и начальство телекомпании будут время от времени вмешиваться и что-то портить, но пока что мы распоряжаемся сами.

По дороге в телестудию Барт спрашивает меня об этих людях. Объясняю ему, что я выбрал наиболее опытных в создании сериалов, и оба они начинали с эстрады.

— Они так и не достигли больших успехов на этом поприще, но великолепно пишут, и я знаю, что являются профессионалами своего дела. Думаю, ты будешь доволен.

Мы встречаемся с создателями шоу в их временном офисе, площадью не больше туалета в трейлере и таком же вонючем. Их имена Билл Дэниеле и Дейв Лоури, и выглядят они соответствующе: два седеющих парня, сломленных десятью годами низких заработков. Мы знакомимся, и Билл, вытирая очки о рубашку, сразу переходит к делу.

— Итак, Барт, Эн-би-си поручило нам сделать для тебя шоу. У тебя есть какие-нибудь мысли?

Он постоянно проводит языком по кривым передним зубам. Мне кажется, это побочный эффект от какого-нибудь антидепрессанта.

— Вы ставите меня в сложное положение, — заявляет Барт. — Я думал, мы все вместе обсудим.

— Тебе первое слово, — вступает в разговор Дейв.

— Ребята, зачем вы издеваетесь над моим клиентом? — не выдерживаю я.

— Извини, — говорит Билл. — У нас было тяжелое утро.

— Все началось с офиса.

— Восемнадцать долбаных лет в бизнесе, и эта Дыра — лучшее, что нам смогли предоставить.

— Меня не волнует офис, — уверяет Барт. — Я счастлив, что здесь оказался. Мне кажется, это замечательная возможность для всех нас.

Билл с Дейвом переглядываются. Только абсолютный новичок способен с такой наивностью относиться к этой работе. Если бы не излишняя сентиментальность, слова Барта могли бы оживить нашу беседу. Но к счастью, Барт в полной эйфории.

— Я размышлял об этом, — продолжает он. — Шоу об эстрадном комике уже было в «Зайнфельде», бар как место действия сразу же напомнит «За ваше здоровье!». Я подумал о боулинге, но такая идея была у Эда Салливана, и мужлан со Среднего Запада не подходит — тогда мы влезем на территорию Дрю Кэрри.

Я поражен. Нет сомнений, Барт основательно подготовился. Производители шоу тоже под впечатлением.

— Что, если сделать все как в жизни? Шоу о милом еврейском мальчике, который родился и вырос здесь, в Лос-Анджелесе. Ну или в Долине. Всю неделю они с женой работают в маленькой парикмахерской, обслуживают своих придурковатых клиентов, выполняя, так сказать, функции психиатров. И действительно помогают людям. Но дома их жизнь — настоящий ад. Они ненавидят друг друга.