18. ДЖЕФФ ИДЕТ В КИНО

В понедельник утром мы все отправились в суд, Мак, я и Прайя, адвокат. Джеки ждала нас снаружи. Мы вошли внутрь – и через пятнадцать минут вышли обратно с разъяренной Прайей. Полиция попросила отложить дело на две недели, только не удосужилась сообщить ей об этом.

Мак предложил по этому поводу выпить, но, к счастью, пабы еще не открылись. В воздухе витало настоящее понедельничное настроение. Прайя вернулась в свой офис, а мы сели на автобус до Кэмдена. Мак сильно оживился, купил выпуск «Мелоди Мейкер» и сказал, что едет обратно ко мне, чтобы «сделать несколько телефонных звонков, если можно». Мы с Джеки добрались до главной улицы и отправились на работу.

Остаток дня прошел без происшествий, если не считать парня с фургоном, полным африканских записей, которые он приобрел в Париже, и послеполуденные часы я провел, делая вид, будто могу отличить джу-джу от зук. Парень предложил нам перестать называть такую музыку «этнической» и вместо этого попробовать «мировую музыку». Звучит толково.

Потом я пошел с Маком в паб, в «Ширококрылого орла» на Парквэй, и он сообщил мне, что подумывает собрать новую группу. «Что-нибудь такое, с громкими гитарами».

– О, – ответил я, – вот так сюрприз! – но был рад это слышать.

Спросил его про Джеки.

– Ты влюбился в нее или что? – слабая попытка пошутить.

Иногда рядом с Маком я чувствовал себя несмышленым малышом рядом со взрослым мужчиной – и это оказался как раз один из таких моментов. Он просто взглянул на меня со слегка раздосадованным выражением на лице, сказал:

– Она милая девочка, – и сменил тему. Начал болтать о том, кого позовет в свою группу.

Услышав три-четыре имени, я заметил:

– Больше похоже на общество анонимных наркоманов, чем на группу, – и Мак рассмеялся.

Остаток вечера прошел хорошо.

У Стиви Уандера есть песня под названием «Tuesday Heartbreak», и весь следующий день она крутилась у меня в голове. Вторник – паршивый день почти для любой работы, и магазины звукозаписей не исключение. Никто не покупает записи по вторникам, и, помимо распаковки большой посылки от «EMI», мне было практически нечем заняться, разве что думать о предстоящем вечером свидании с Фрэнк. Разлука может разжечь в сердце любовь – а может и не разжечь; что же касается меня, то в Фрэнк мое сердце определенно испытывало потребность.

Поэтому я бродил по магазину и огрызался на окружающих. Около половины шестого явился один из моих самых нелюбимых посетителей, парень в отвратительном крапчатом костюме, с отвратительным крысиным хвостиком, который повадился заходить раз в неделю и просить поставить недельный хит-альбом, от чего бы там ни тащились эти люди, инспектирующие поп-записи для достойных газет. Итак, этот урод прослушивал нового Питера Гэбриэла, или «Orange Juice», или Брайана чертова Иноу, а потом всегда устраивал одно и то же тупое шоу, делая вид, будто лихорадочно размышляет, стоит или не стоит его покупать, после чего с сожалением пожимал плечами и молча выходил из магазина.

Ну, в этот вторник мое терпение лопнуло. Он пришел насчет увенчанных сомнительной пальмой первенства «Hounds of Love» Кейт Буш, и я взорвался.

– Слушай, поверь мне на слово, это полное дерьмо, и мне плевать, что там пишет Ричард чертов Вильямс в своей «Таймс», лучше она от этого не станет, и, кроме того, раз уж ты все равно не собираешься ее покупать, лучше отвали и оставь меня в покое!

Тогда он пожаловался менеджеру. Толку от этого не было никакого, просто Шону, для соблюдения приличий, пришлось подняться наверх и попросить меня убавить звук – «The Birthday Party»[114], я всегда их ставлю, когда у меня отвратительное настроение – и прекратить отпугивать покупателей.

В общем, одно за другое, и когда настало время идти в «Кембридж», на Кембридж-Сёркус, чтобы встретиться с Фрэнк, я пребывал не в самой лучшей форме. Мне повезло, она опоздала, я успокоился и к моменту ее появления выпил полпинты «гиннеса». Фрэнк чмокнула меня в щеку. Едва я успел купить ей пиво, как нам пришлось поспешить по Мартинс-Лейн к кинотеатру «Люмери».

С «Бойцовой рыбкой» все оказалось в порядке – действительно хороший фильм, я хочу сказать, что на экране впервые появился Микки Рурк, и если бы он больше никогда не снимался, все равно стал бы легендой и за пределами Франции – но в этом фильме действительно что-то было, может, потому что его сняли черно-белым, и происходящее на экране выглядело настолько нереальным, что я нервничал. Честно говоря, меня нервировало все происходящее. Несколько часов в темноте, проведенные в попытках решить, коснуться или не коснуться руки соседки, когда тянешься за попкорном, всегда нервируют.

Было девять тридцать, когда мы вышли в теплую ночь, и я спросил:

– Хочешь еще выпить? А Фрэнк ответила:

– Я бы хотела немножко пройтись. Так мы и сделали.

Мы шли молча, на юг, обошли Трафальгарскую площадь и миновали станцию «Чаринг-Кросс», прошли под арками мимо Хэвен и попали прямо на Виллирс-Стрит, где бродили легионы бездомных, потом по пешеходному мостику к Саус-Банку. Там мы повернули на восток и пошли вдоль реки. Когда прошли Национальный театр, пришлось вернуться на дорогу, чтобы обойти завод «ОКСО», но от моста Блэкфрайр начиналась тропинка по берегу. Возле Саусуарка мы на секунду остановились, пораженные сталинской громадой электростанции Бэнксайда, по-прежнему молча. Миновали паб «Якорь», и около железнодорожного моста Кэннон-Стрит пришлось снова отойти от реки. Мы быстро потерялись в лабиринте темных, узких улочек, окружающих Саусуаркский собор и овощной рынок Бароу.

Стояла прекрасная ночь, в воздухе змеились призрачные хвосты тумана, из вентиляционных шахт подземки вырывался пар, шумели рыночные торговцы, подвозящие товар – это был Лондон Диккенса, Лондон Джека Потрошителя. Может, в детстве мы оба читали одни и те же книжки, Леона Гарфилда или Джоан Эйкен[115], только мне казалось, будто я вернулся обратно, в волшебный Лондон из моих детских фантазий, и, думаю, Фрэнк чувствовала то же самое. Мы пребывали в приподнятом настроении и, когда внезапно увидели впереди маленький рыночный паб, «Пшеничный сноп», не сговариваясь, вошли внутрь и там нарушили молчание.

– Смотри, – сказал я, – здесь есть бильярдный стол! Так и было, а самое главное, он пустовал. Мы купили выпивку и сыграли в самую приятно-случайную изо всех игр с шарами, а из музыкального автомата пела Пэтси Клайн, и, когда полчаса спустя мы сели, наконец-то настало время поговорить.

Даже и не знаю, как я представлял себе этот разговор. То есть, думаю, я знал, чего хочу от него – чтобы Фрэнк неожиданно разрыдалась и призналась в вечной любви ко мне и всего лишь презрению к этому хвастуну Россу, только этого я, конечно же, не ждал, да, наверное, на самом деле и не хотел. Не уверен, что сам испытывал к Фрэнк что-нибудь, похожее на вечную любовь. Думаю, я чувствовал себя обиженным и завороженным. Надеялся же я на то, что мы наконец-то будем друг с другом откровенны.

Чего я не ожидал, так это того, как повернулась наша беседа. Мы начали с обсуждения моих дел. Я решил привнести драматизма.

– Ну, – произнес я, – час спустя после нашей последней встречи двое парней пытались убить меня.

Это сработало. Фрэнк подалась вперед и схватила меня за руку.

– Кто? – и отпрянула назад. – Ты ведь не шутишь? Если ты подкалываешь меня…

– Нет-нет, это случилось в магазине. Те двое зашли внутрь, уверен, именно они убили Невилла, и меня бы убили, если бы не появилась Джеки… – я замолчал, чувствуя себя неуютно из-за того, что у меня уже вошло в привычку рассказывать эту историю, опуская тот момент, когда громилы сообщили, что не собираются убивать меня, «просто помучить».

– Кто такая Джеки? – спросила Фрэнк.

– Женщина из нашего магазина.

– Ах, да, жирная корова.

– Она не жирная, – сказал я.

– Упс, извини, – произнесла Фрэнк, и какое-то мгновение я действительно терпеть ее не мог. Но она, не обратив внимания, продолжила: – Так почему же они хотели убить тебя?

– Не знаю, – честно ответил я. – Я думал, ты знаешь, мы думали, что это Этеридж, за то, что мы натворили с Россом.

– Но это же полный бред! – прервала меня Фрэнк. – Я обсуждала все это с Россом, нет никаких причин…

– Нет, я знаю, но я так думал. Потом поговорил с Шоном. У него есть другая идея насчет хозяина этих парней.

– Правда?

– Да, он считает, что это из-за цен на недвижимость. Похоже, он купил аренду за бесценок, а теперь эти порнобароны из Сохо хотят ее обратно.

– Что за порнобароны из Сохо? – оживилась Фрэнк.

– Не знаю, какой-то мальтийский клан, похоже на конфеты… Минто, точно, Минто.

– Я их знаю, – сказала Фрэнк.

– Ты – что?

– Да, я работала на одного из них, на Чарли Минто. Неужели никогда тебе об этом не говорила?

– О чем?

– Некоторое время я была танцовщицей и старшей официанткой по совместительству в одном из их клубов, еще когда училась в колледже.

– Господи, – произнес я. – Это было ужасно? – сочувственный вопрос, на самом деле подразумевавший: «давай, расскажи мне все пикантные подробности».

И она рассказала. О втором годе обучения в колледже. Как залетела от своего дружка, преподавателя. Как сделала аборт.

– Да, – чрезвычайно равнодушно, даже по моим стандартам, заметил я. – Помню, ты ходила на все эти абортивные сборища, верно?

Да, ответила она, сделать тот аборт стало своего рода политическим триумфом. Заставило ее почувствовать себя чертовски счастливой просто потому, что она женщина. Я заткнулся, а она рассказала мне о том, как злилась и как впадала в ярость, когда мужчины использовали ее, и как встретила старую школьную подругу, которая работала официанткой на западе и сказала ей, что это легкие деньги, и тогда что-то у нее в голове щелкнуло, и она согласилась. И как пришла туда и увидела, до чего же просто сидеть рядом с пьяными бизнесменами, и заставлять их покупать тебе шампанское, и получать десятку за каждую пятидесятифунтовую бутылку. И как ей это нравилось.

А потом она встретила Чарли Минто, менеджера, и он спросил, умеет ли она танцевать, а она ответила «нет», боялась, что у нее слишком маленькая грудь. Но как-то ночью она все равно это сделала, вышла и танцевала полуобнаженной, и видела на лицах мужчин не вожделение, а страх. И так и пошло, хотя иногда бывало и по-другому. Иногда было просто унизительно танцевать программу в какой-то прокуренной дыре, где Уэст-Энд встречается с Сити, для шести парней и собаки. Однако она что-то чувствовала, что-то мерзкое, и мстительное, и удовлетворенное. А однажды, через полгода, ей надоело. И она бросила.

Я часто кивал и выглядел весьма глупо, а когда она добралась до паузы в своей истории, я заметил, что принимают последние заказы, а я голоден, так почему бы нам не поесть?

Бармен сказал, что возле станции «Лондон-Бридж» открыт итальянский ресторанчик, поэтому мы вышли из паба, свернули направо и за считаные секунды из мрачного викторианского Лондона попали на освещенную «Старбургерами» Бароу-Хай-Стрит. Ресторанчик «Ла Специя» прятался под железнодорожным пролетом, и там было все, чего вы хотите от итальянских ресторанчиков: официанты, приветствующие вас, словно потерянных членов семьи, недавно сбежавших из восточной блокады, обильная дешевая еда, много вальполичеллы[116] и перечных мельничек, куда же без перечных мельничек? О, а я сказал про фрески, живописующие морскую жизнь «Ла Специя» (правда, странно умалчивающие, что настоящая «Ла Специя» – это гигантская морская база, если я ничего не путаю)?

Итак, мы сели, поели и еще поговорили. Я приготовился не быть бесчувственным, проявить необходимое участие после печального рассказа Фрэнк, но это не потребовалось. Внезапно она резко повеселела. Мы болтали о том о сем, о суете вокруг Хари Кришны, которая ее, очевидно, действительно заинтересовала, о вегетарианстве, о музыке, о том, что в последнее время она часто слушает джаз, и разве не чудесен Арт Пеппер[117] – вопрос, ответом на который было простое слово «да».

А потом, когда паста закончилась, пудинг был отвергнут, кофе заказан, а я всерьез размышлял насчет амаретто, она сказала:

– Знаешь, я, наверное, могу связаться с Чарли.

– Чарли? – переспросил я, не столько упустив эту часть истории, сколько уже забыв о ней.

– Чарли Минто – ну, с тем, которого твой босс обвиняет в попытке убить тебя, с этим Чарли.

– А, – с сомнением произнес я.

– Ну, может, я что-нибудь об этом выясню.

– А, ты собираешься встретиться с гангстером и сказать: «Приветик, я тут у вас танцевала топлес, не вы ли случайно пытались убить моего друга?» Думаю, это сработает.

– Иди к черту.

– Извини. Извини, извини, я просто не хочу, чтобы ты ввязывалась во что-то опасное. У нас и так проблем хватает. И ты не видела тех двоих. Они были… – я поискал подходящее слово и сам удивился, когда оно вылетело у меня изо рта: – злыми.

– Отлично, – ответила она. Потом смягчилась: – Но, послушай, это ведь все моя вина. Я это начала, так позволь мне просто позвонить Чарли и посмотреть, что можно узнать. И не беспокойся, я уже большая девочка.

И на этом все действительно закончилось. Принесли счет. Мы вышли во двор перед станцией и поймали такси.

– Голдерс-Грин, – сказала она, – с остановкой в Кэмдене.

Я уснул в такси. Проснулся, когда такси затормозило перед моей дверью. Фрэнк трясла меня.

– Позвонишь нам? – спросил я, выбираясь из машины.

– Встретимся на следующей неделе, – ответила она. – На том же месте, в то же время, – и поцеловала меня в щеку. – Не дави на меня, Джефф. Пожалуйста.

И уехала.

19. ДЖЕФФ ВСПОМИНАЕТ, ЧТО У НЕГО ЕСТЬ РАБОТА

Иногда работа приносит облегчение. Следующие несколько дней я вкалывал, как каторжный. Бездумно скупал стопки записей у лишенных музыкального слуха радиопродюсеров, рок-журналистов, обязательно рассказывающих вам, какие они большие друзья со всеми знаменитостями, и парней в летных куртках, чьи забавные голоса, несомненно, звучали на радио «Мерси». Потом вписывал записи в номерной каталог. До сих пор помню некоторые из них. Мотауновское переиздание, Интс-500; классика семидесятых «WEA»[118], буква «К» и пятизначный номер, начинающийся на пятерку. Ну что, продолжать? Нет, конечно, нет, но я мог бы. Да, бывали подобные дни, когда мне нравилось вкалывать – и нравилось по вечерам встречаться с Маком, играть с ним в пул и говорить о его новой группе, то есть ни о чем. Нет, спасибо.

В пятницу мне позвонил Росс.

– Это Росс, – сказал он.

– Здорово, – ответил я. – Я как раз вношу тебя в нашу картотеку.

– Ха-ха, – отозвался он. – Слушай, мы можем встретиться? Я хочу с тобой кое о чем поговорить, – тут он приглушил голос: – ну, о том, о чем мы говорили в Греции.

– И где ты хочешь встретиться? – спросил я.

– Как насчет Сохо? Там открывается клуб «Ленивый бар», рядом с «Ревю Рэймонда». Приходи туда.

– Не знаю, смогу ли я такое вынести. Давай лучше встретимся в обычном пабе.

Последовала короткая пауза.

– Хорошо, наверху в «Голубых мачтах», на Руперт-Стрит. Девять тридцать?

Хотите – верьте, хотите – нет, но есть четыре паба «Голубые мачты», и все они находятся в Сохо или поблизости. Тот, что на Руперт-Стрит, поменьше и поэлегантней, чем остальные. Войдя внутрь, чувствуешь, будто вернулся в шестидесятые, в Лондонский салун, видавший и лучшие времена, с маленькими изящными меню, предлагавшими горячий пунш и ирландский кофе. Помещение наверху же больше напоминает чью-то гостиную с барменом-китайцем.

Когда мы с Маком пришли, Росса еще не было, но это нас не удивило, потому что мы явились на десять минут раньше. Когда мы прикончили по третьей, а Росс так и не объявился, это начало казаться если не удивительным, то, по крайней мере, раздражающим.

– Он и его гребаная раскрученная парикмахерская музыка, – проворчал Мак. – Если он гребаный поп-профессор, то я Бамбер Гаскойн[119]! – Мака слегка взбесил тот факт, что Росс красовался на обложке «Рекорд Миррор» за эту неделю в костюме от Армани и с тоненьким томиком Шопенгауэра. Заголовок гласил: «Профессор попа читает лекции в танц-поле».

– Похоже, он не придет, – сказал я. – Хочешь, заглянем в этот «Ленивый бар»?

– Можно, – отозвался Мак, больше воодушевленный перспективой ночной выпивки, чем идеей найти-таки Росса. – Давай, поиграем в охоту на профессора!

Недолгая прогулка по Шефтсбери-Авеню – и мы были на месте. Перед клубом кипела драка. Несколько Уэст-Эндских вышибал пытались установить, кого можно пускать внутрь. Я расценивал наши шансы как весьма низкие, особенно после того, как Мак направился прямо к тому громиле, что побольше, и заявил: «мы в списке гостей, приятель, друзья того гребаного профессора». Но не успел вышибала послать нас к чертям собачьим, как из двери высунулась знакомая голова. Рики Рикардо.

– Прекрасно! – воскликнул он. – Мак, мой главный человек!

И явно собирался разразиться нелепым душевным рукопожатием, когда Мак похлопал его по спине и сказал:

– Отлично, Рики, дружище, мы собираемся выпить или так и будем торчать здесь всю ночь с этими глупыми пингвинами?

Итак, мы проникли внутрь. Рики покинул нас возле кассы, бросив:

– Развлекайтесь, ребята, сегодня выпивка за счет заведения. Скоро увидимся!

В клубе играла запись Эдит Пиаф, а посетители представляли собой наистраннейшую смесь. Я смутно узнал нескольких журналистов и любителей джаза, а еще толпы модного народу – дизайнеры, стилисты, модели, арт-студенты из Сет-Мартина. У меня возникло стойкое чувство, что весь привычный мне мир, грязный пост-панковский рок-н-ролльный мир, мутировал во что-то такое, чего я больше не понимал. Или, если выразиться точнее, место «NME» занял «Фейс». Но в моей голове царили мысли вроде: «Я не знаю, где я и кто мои друзья».

Ни следа Росса, поэтому мы с Маком взяли по бутылочке «бек» и уселись на бархатную банкетку в зеркальной нише. Эдит Пиаф сменил Луи Прима[120], и, по прошествии некоторого времени, появился верный своему слову Рики Рикардо с эффектно расхристанной блондинкой на буксире. Он сообщил, что ее зовут Салли. Она была одета в какую-то феминистскую версию черного мужского костюма поверх белой рубашки с расстегнутыми тремя верхними пуговицами и приспущенным галстуком. А еще у нее были густые пшеничные волосы, и вообще, она должна была бы выглядеть очень милой, немного дрянной девчонкой, но вместо этого казалось, будто она торчала целый месяц без перерыва, причем на фармацевтической диете.

– Хэй, Мак! – сказал Рикардо. – Зацени! Угадай, за счет чего живет Салли?

Я видел, что Мак сейчас ответит: «За счет героина». К счастью, Рикардо не обращал внимания, его несло дальше:

– Да, Салли – редактор журнала! – для большей эффектности он сделал паузу. – «Джетсета», – снова пауза в ожидании того, как мы начнем писать кипятком, заслышав, что Салли редактирует журнал мягкого порно, один из тех, где по-прежнему появляются классические машины и интервью по торжественным датам. – Думаю, вы не будете возражать против посещения редакторской вечеринки, а? – продолжил Рикардо, игнорируя уничтожающий взгляд Салли.

– А что вы, мальчики, поделываете? – поинтересовалась она, заморозив нас ледяным взглядом. – Нет, не говорите. Ты, – она посмотрела на меня, – думаю, ты – менеджер, забиваешь деньги, связывая симпатичных парней пятидесятилетними контрактами.

– Э… нет, – возразил я. – Я продаю записи. Но она меня не слушала.

– Ты, – Салли сфокусировалась на Маке, – ты, ты… – и тут она сдалась и улыбнулась. – Ты мне нравишься!

Господи, подумал я, в чем же дело с этими героинщиками, неужели у них есть какой-нибудь секретный способ общения, как у масонов или друзей Дороти? Затем Рики наклонился и прошептал несколько слов Маку на ухо. Мак обернулся ко мне и постучал себя по носу. Я покачал головой. В том, чтобы брать у Рики Рикардо кокаин, было что-то неправильное, а соседство с отравленной блондинкой вызывало у меня острое физическое недомогание. Поэтому я встал, сказал, что лучше еще выпью, и стал пробираться к бару. Оглянувшись, увидел, как эта троица скрывается за дверью с табличкой «Посторонним вход воспрещен».

В баре я наткнулся на знакомого журналиста, одного из тех, что продавал мне выпуски со своими обозрениями и не выпендривался в процессе. Он только что вернулся из Нигерии, где брал интервью у Фела Кути[121], его сорока девяти жен, личных колдунов и тому подобных, и ему, мягко говоря, снесло крышу. Мы немного поболтали, и он взял еще один «бек», а потом вывел меня из себя, сказав какую-то эффектную чушь вроде: «Ха, ничто не сравнится с бутылкой пальмового вина!» – и я отправился искать Мака.

И вернулся к банкетке как раз вовремя, чтобы наблюдать, как Рики Рикардо бьет Салли по лицу. Один раз, очень быстро и очень сильно, тыльной стороной руки, чтобы попасть кольцом. Она задохнулась, но не заплакала, и не закричала, и не выплеснула ему в лицо выпивку – не сделала ничего из того, что я ожидал. Она просто тихо извинилась, подхватила свою сумочку и убежала в туалет.

– Прости, приятель, – сказал Рикардо Маку. – Я извиняюсь за нее, она потеряла над собой контроль. Увезу ее домой. Это здесь, за углом, через десять минут вернусь.

Мак хранил молчание, он только пристально смотрел в лицо Рикардо, словно хотел выучить его наизусть.

Рикардо надел шляпу и исчез в шелесте своего бело-шоколадного костюма.

– Что случилось? – спросил я.

– Понятия не имею, – ответил Мак. – Мы пошли в офис, немного взбодрились, вернулись сюда и сели. Салли сказала, что хочет «водкатини», «ну еще один, дорогой». Этот Кэб Кэллоуэй[122] сказал, что с нее хватит, это вывело ее из себя. Она сказала: «Боже, ты меня достал», – потом повернулась ко мне и начала рассказывать об операции, которую только что сделала на своих титьках. «О, – заметил я, – похоже, они неплохо постарались!» – или что-то в этом духе, ну, чего ждут от человека в таких случаях? «Спасибо, – сказала она, – я их уменьшила, они были слишком большими, но теперь, думаю, все о'кей. Хочешь взглянуть?»

– И, клянусь, она собиралась вытащить их прямо при всем честном народе! Может, никто бы ничего и не заметил, в таком-то месте, – добавил Мак, кивая на парочку вульгарных трансвеститов, – однако заметил наш чертов герой-любовник, и ему это совсем не понравилось. Да ты и сам видел.

– Да я и сам видел, – согласился я.

20. ДЖЕФФ СМОТРИТ НА ЖИЗНЬ ПРОСТО

Субботний вечер выдался весьма странным. То есть вечер-то был совершенно нормальным, вот только образ моей жизни в последнее время сделал его странным. Я отправился поужинать с Маком, Джеки и подругой Джеки по имени Сиобан, черноволосой зеленоглазой девушкой из Лимерика, социальным работником. Мы пошли в этот эксцентричный ресторан на Кэмден-Хай-Стрит, где подавали стейки и пирожки с печенью. Пару лет спустя хозяйка, пожилая леди, умерла, и он закрылся.

Мак пребывал в отличном настроении, его рассказы изобиловали шутливыми судебными разбирательствами, невероятными веселыми анекдотами из жизни в Стренджвэйс и совершенно непристойными байками из рок-бизнеса. Теперь я иногда вспоминаю этот вечер: свечи догорают, официант сидит за соседним столиком и беседует со своими приятелями, по меньшей мере двое из них, кажется, из «Madness»[123], мы пьем кофе и солодовый напиток. Джеки прильнула к плечу Мака, я не могу расслышать, что она ему шепчет, но он улыбается, а я разговариваю с Сиобан о фолк-музыке, одной из тех вещей, о которых обычно не удается нормально поговорить, потому что глаза твоего собеседника стекленеют или он смеется, но с ней все оказалось по-другому. И если за все то лето нам выпало хоть немного счастья, это было оно.

После ничего не произошло. Джеки и Сиобан поймали возле ресторана такси и уехали в Хокни. Мы с Маком перелезли через ворота и вернулись по берегу канала Не знаю, как Мак, а я в ту ночь спал лучше, чем за все прошедшие недели.

На следующий день, в воскресенье, я пребывал в таком воодушевлении, что даже занялся настоящими, жизненными делами – например, поменял простыни и сходил в прачечную. В полдень Мак приготовил карри, которому недоставало утонченности вкуса, зато оно являло собой усовершенствованную мазо-брутальную версию изящного искусства индийской кухни.

– В каком разделе Мадхур Джеффри[124] ты это нашел? – поинтересовался я. – Глава, посвященная карри как биологическому оружию?

– Не, – ответил Мак, – я просто уронил чили.

Но ничто не длится вечно, природа терпеть не может мирную жизнь, и в понедельник утром, как только я пришел на работу, снова позвонил Росс. Он казался вымотанным и издерганным.

– Джефф, слушай, извини за пятницу. Я все выходные проторчал на этих репетициях. Но мне надо поговорить с тобой, есть проблемы, и, кстати, ты видел Фрэнк?

– Нет, я думал, что ты…

– Нет, нет, послушай, это чрезвычайно важно! Если свяжешься с ней, позвони мне. У нас в пятницу показушный концерт. Приходи, там и поговорим, хорошо? Звякни Джилл из записывающей компании. Она скажет тебе, когда и где, и, пожалуйста, если увидишь Фрэнк…

Телефон замолчал, прежде чем я смог пробормотать о'кей или сообщить ему, что увижусь с ней следующим вечером.