Глава 9

Дарлинг

Да, в моей жизни произошло действительно по-настоящему ОГРОМНОЕ событие: у меня теперь есть самая лучшая подруга, Индия. Она пришла ко мне, мы играли с маленькой Бритни, пока Лоретта не взяла ее с собой к своей подруге. Потом Индия и я возились с карандашами, ножницами, полосками клейкой бумаги — словом, вместе с Пэтси делали всякие картинки. Не то чтобы мы хотели играть с ней, но не оставлять же ее одну.

Пэтси нарисовала домик с тремя занавешенными окнами и дверью с дверным молотком и почтовым ящиком. Она очень старательно все раскрасила, а над домом светило ярко-желтое солнце. Сверху провела голубую полосу — небо, внизу зеленая полоска обозначала траву, украшенную рядком розовых маргариток. Она прилепила бумажного зайчика в траве и голубую птичку прямо на своем солнце. На самом верху она написала серебристой гелевой ручкой «МОЙ ДОМ» и откинулась на спинку стула, улыбаясь до ушей.

— Но ведь наш дом совсем не такой, — сказала я.

— Ну и ладно, — ответила Пэтси, ничуть не огорчившись. — Это может быть зайкин дом.

— Ах, благослови ее Господь! — воскликнула Нэн, высыпая в кастрюлю чипсы.

У меня подкатило к горлу, только что не вырвало. Пэтси-то ладно, но я терпеть не могу, когда она выскакивает с этими своими детскими глупостями. Зайкин дом, надо же!

— Ну-ну, — сказала Нэн, прикрыв мне рот ладонью. — Если тебя тошнит, ступай в уборную, мисс Дарлинг. — Она коснулась подбородком моего затылка, но тут увидела мою картину.

— Ох, деточка!.. — воскликнула она и, обняв, крепко прижала к себе.

В самом низу листа я нарисовала темный, страшный дом, все линии были черные, небрежные, и была в этом доме маленькая женщина и несколько детей, похожих на крохотных жучков, и еще там был огромный, как горилла, мужчина — я вырезала его из большого куска картона, — который шагал прямо по ним. Еще я нарисовала девочку — божью коровку в красном ворсистом пальтишке, летящую все выше, выше к новой, весело раскрашенной квартире на самом верху многоэтажной башни. На эту квартиру номер четыре на четырнадцатом этаже у меня ушла почти вся клейкая бумага Пэтси.

— Очень хорошо, Дарлинг, — сказала Нэн и еще крепче обняла меня за плечи.

Потом Нэн поглядела на картину Индии. Она нарисовала очень высокий и узкий дом, занявший весь лист бумаги.

— А ты в большом доме живешь, дорогая, — сказала Нэн, сделав вид, что рисунок не поразил ее.

Я тоже стала рассматривать ее рисунок, удивляясь, с какой стати она нарисовала там какую-то зловещего вида армию, марширующую возле дома. Еще там была река, хотя Темза очень далеко отсюда.

— Это не мой дом, — сказала Индия. — Это дом Анны Франк.

— Анна Франк? А кто это? — спросила Нэн.

Индия страшно удивилась:

— Вы не знаете, кто такая Анна Франк?!

Она вовсе не хотела быть невежливой, но как-то так прозвучало. И даже ее нежный голосок ничего не мог исправить.

— Мне очень жаль, но я действительно не знаю, — сказала Нэн, чуть-чуть порозовев. Нет, ей вовсе не было жаль, ее голос звучал скорее насмешливо.

У меня свело желудок. Я не переживу, если Нэн обидится на Индию. Но все обошлось. Индия тоже стала вся розовая. Быстро и смущенно она проговорила:

— О, мне ужасно неловко, миссис Митчел.

— Рита, — поправила ее Нэн.

— Понимаете, Анна Франк для меня такая героиня, я всегда ею восхищалась. Это еврейская девочка, которая скрывалась от нацистов в Голландии во время войны…

И тогда я поняла — высокий голландский дом, канал, эти страшные солдаты. Я стала еще пристальней рассматривать картину Индии и увидела чердак, превращенный в убежище. Можно было даже разглядеть Анну в окошке, склонившуюся с пером над маленьким красным блокнотом.

— Это ее дневник, — пояснила Индия с уважением в голосе.

— Я тоже веду дневник, — сказала я и тут же вспыхнула, подумав, что это прозвучало глупо. Надеюсь, Вилли не слышал. Было бы просто ужасно, если бы он сейчас заглянул сюда и с полным на то правом надо мной посмеялся! Пэтси была слишком занята своим рисунком, чтобы обратить внимание на мои слова. Ее зайчик с помощью клейкой бумаги быстро превращался в Хрустального Кролика[6].

— И я веду дневник, — сказала Индия; теперь вспыхнула она.

— Ах вы, девчурки, — сказала Нэн. — А вот я не веду дневник. Я никому не доверяю свои тайны.

Индия начала рассказывать нам, кто такая Анна Франк, этому не было конца, так что, сказать по правде, мы все от нее немного одурели. Но потом стало интереснее, когда речь зашла об Анне и ее родителях и о том пареньке Питере, который прятался на чердаке вместе с ними. В конце книги Анна в него влюбилась, и он стал ее бойфрендом. Тут Индия тяжело вздохнула.

— Он был недостоин ее, — сказала она. — Но ведь там, в убежище, выбора-то у нее не было.

— Нет, был. Она могла вообще не заводить себе бойфренда, — возразила я.

— А у тебя есть бойфренд, Дарлинг?

— Вот еще! Я не выношу мальчишек.

Хотя вообще-то Вилли, по-моему, хороший парень. Разрешил вот пользоваться его велосипедом. И он позволяет мне надевать свой свитер от Томми Хилфигера. А ведь свитер даже не старый, Вилли сам часто его надевает, но, когда я сказала, что это, по-моему, просто супер, он сразу снял его и надел мне прямо на голову.

«На тебе он тоже супер, маленькая Дарлинг», — сказал он.

Свитер в буквальном смысле супер длинный, мне он просто до колен, висит мешком, но мне, пожалуй, нравится. Да и сам Вилли, пожалуй, нравится тоже. А что, тут все в порядке, ведь он член семьи. Но бойфренд мне даром не нужен, никогда.

Моя мама была бы просто замечательной, если бы не эти ее распроклятые бойфренды. Особенно Терри.

Я так боюсь. Завтра суббота. Вчера вечером мама опять звонила, сказала, они действительно приедут забрать меня.

Нэн взяла трубку и сказала маме, что она порет чушь.

— Вовсе нет, — сказала мама. — Я советовалась с адвокатом, понимаешь. Он уверяет, что здесь не о чем и говорить, Дарлинг моя и должна жить со мной.

— Но это животное, с которым ты живешь, ранил ее своим ремнем, — выпалила Нэн.

— О нет, он никогда… Но и вообще, если он даже сделал это, а он этого не делал, у тебя нет доказательств. А теперь послушай, если ты не отдашь мне Дарлинг, когда мы приедем за ней, то мы получим постановление суда.

— Можешь заполучить хоть саму королеву командовать мной. Я девочку не отдам, — отрезала Нэн, крепко прижав меня к себе свободной рукой. — Никто не отберет у меня мою Дарлинг. Давай спросим ее, чего хочет она.

— Решает суд. Наше дело беспроигрышное. Я ее мать, — стояла на своем мама.

— А я твоя мать, помоги мне Господи, и я поступлю так, как лучше для твоего ребенка, — сказала Нэн.

— Послушай, Рита… — внезапно вмешался Терри.

Я вся сжалась и уткнулась головой в мягкую грудь Нэн — так мне было не слышно его голоса. Я слышала только невнятное гудение. Он не орал. И, кажется, был не пьян. Говорил льстивым, заискивающим тоном — я-же-в-самом-деле-славный-парень. Да только он всегда так лебезил, прежде чем наброситься на человека. Нэн не дала себя обмануть. Ее нос морщился, словно почуяв ужасный запах, в то время как он скулил и ныл ей в ухо.

— Я-то поступаю разумно, Терри, — сказала она. — А вот ты не умеешь держать свой пояс застегнутым.

Теперь Терри повысил голос, кажется, он решил припугнуть ее. Нэн оставалась твердой. Но вдруг ее просто затрясло, хотя отопительный вентиль у нас в квартире открыт всегда до отказа.

— Что такое? Что он говорит? Нэнни, что это?!

Она потрепала меня по плечу, стараясь успокоить. Потом судорожно вдохнула воздух.

— Это было не убийство. Даже сами копы знали. Это был просто несчастный случай. И не смей так говорить о моем Пите! — крикнула она и швырнула трубку.

Я ждала. И тоже дрожала всем телом. Нэн крепко прижимала меня к себе, но молчала. Я подняла голову и увидела, что на ее ресницах блестят слезы.

— Ой, Нэнни!

— Уже все в порядке, Дарлинг. Зря я так растрепыхалась. Не обращай внимания на глупую старушку.

— Ты обещаешь-обещаешь-обещаешь, что я все-таки останусь с тобой?

— Я обещаю-обещаю-обещаю, — сказала она.

Но не смотрела мне в глаза.

Я взялась обеими руками за ее щеки и притянула ее голову к себе.

— Нэн! Я ведь не малый ребенок.

— Ты всегда будешь моим самым малюсеньким ребенком, — сказала Нэн. — Чуть-чуть больше Бритни. — По ее щекам покатились слезы.

— Терри хочет отомстить тебе, Нэнни?

— Не в том дело, радость моя. Посмотрела бы я, как у него это получится. Нет, я не из-за этого… он сказал… сказал, что тебе нельзя жить здесь с моим Питом…

Я не поняла.

— Но ведь… его и нет здесь, — проговорила я мягко.

— Да-да, деточка, знаю, но ему дали еще только полгода, если он будет хорошо вести себя, а Пит не глупец, он же со всеми прекрасно ладит, он добрый, и он вернется к своей семье при первой возможности. Вот что имел в виду этот мерзавец Терри. Он говорит, эти социальные работники, которые всюду суют свой нос, не разрешат тебе остаться со мной, а тем более, говорит, с таким типом, который имел уже бог знает сколько предупреждений и пять лет за убийство. Он сказал даже, что они подумывают взять на себя опеку над Пэтси, но это уж полная чушь, ведь Пит ее отец.

— А мне он дедушка.

— Не совсем так, Дарлинг. Не по крови.

И вдруг я вижу: меня покинули по одну сторону горы, а Нэн, Пит, Лоретта, крошка Бритни, Вилли и Пэтси — все на другой стороне. И нет у меня никакой возможности перебраться туда, к ним. Я совсем одна… а Терри уже карабкается за мной, по моей стороне горы.

— Мы его выдадим. Мы покажем мой шрам, — сказала я.

— Да, мы можем попытаться, любовь моя, но вспомни, что мы сказали в больнице… что ты поранилась, играя с братом и сестрой. Защищаться в суде, опираясь на это, будет трудно.

— Значит, ты думаешь, они в самом деле потащат нас в суд, Нэнни?

— Нет, моя радость, я уверена, что Терри просто пытается нас запугать, — сказала Нэн. — Все это адвокатские штучки! Держу пари, что они блефуют.

— Так они все-таки явятся завтра или это тоже блеф? — спросила я, стараясь скрыть дрожь в голосе.

— Тут я не уверена, моя ласточка, — сказала Нэн. — Но ты не бери в голову. Тебе не нужно даже оставаться здесь. Я не желаю, чтобы эта свинья опять травмировала тебя. Да, дорогая, мы так и поступим: ты проведешь день вне дома. Может, съездишь в город, а? А все это предоставишь своей бабушке. И не гляди так трагически. Тебе не о чем беспокоиться.

Я ничего не могу поделать. Как будто я проглотила целый рой пчел, и они жужжат у меня в желудке.

Я не могу спать.

Мне страшно заснуть, потому что всякий раз, как я начинаю задремывать, откуда-то выскакивает прямо на меня Терри, вертит своим поясом, щелкает им как кнутом — вжик, вжик, вжик! Я в ужасе вскакиваю и каждый раз твержу себе: все в порядке, это просто дурной сон, но при этом помню, что Терри вовсе не сон, он реален, и он приедет сюда, чтобы забрать меня. Он будет вести себя мило и ласково, словно и в самом деле любит меня и хочет, чтобы я вернулась, но я знаю, что произойдет, как только он заполучит меня и захлопнет за мной дверь.

Глава 10

Индия

Дорогая Китти,

сегодня я проснулась рано и сидела в постели, скрестив ноги, писала дневник. И каждый раз имя моей подруги Дарлинг старательно выводила самыми крупными и необыкновенными буквами-виньетками, выделяя их еще золотом, так что в конце концов страницы одна за другой просто сияли. Потом я поняла, что проголодалась, и тихонько спустилась вниз, чтобы подкрепиться чем-нибудь на завтрак.

Я как раз стала готовить себе очень интересный грандиозный сандвич — слоями банан, плавленый сыр и мед, а еще для контраста шоколад и ломтики персика, — как вдруг в кухню влетела мама, так напугав меня, что я уронила бутылку с молоком, которое разлилось по всему полу.

— Ради всего святого, Индия, ну можно ли быть такой нескладной! — воскликнула она, прыгая по кухне с бумажным полотенцем и кухонной тряпкой. — А что это у тебя?

— Просто са-андвич.

— На мой взгляд, это целый батон, — сказала мама с гримасой. — Кажется, ты не принимаешь всерьез свою диету, Индия.

Она демонстративно положила в блендер два лимона. Свой завтрак.

Мама без конца, без конца твердит мне о диете, как будто мои размеры — единственное, что во мне имеет значение. Блендер тарахтел вовсю. Мама смотрела на меня. Казалось, она размышляет о том, удастся ли ей и меня засунуть в блендер и выжать, как те лимоны. Впрочем, я сомневаюсь, что, даже превращенная в кашицу, буду пригодна для того, чтобы щеголять в одежде от Мойи Аптон.

Я дерзко откусила большущий кусок и причмокнула губами. Мама вздохнула и выключила блендер. Она вылила в стакан сок и выпила его. От кислого напитка ее щеки немного втянуло, но она ведь скорей умрет, чем добавит в него крупицу сахара.

— Мне кажется, у тебя анорексия, мама, — сказала я.

— Не говори глупости. Я просто забочусь о фигуре. Пора бы уже и тебе позаботиться об этом, Индия, ведь ты растешь.

Она сказала «растешь» с таким нажимом, как будто я вот-вот дорасту до потолка и уже так разбухла, что скоро, раскинув руки, смогу дотронуться одновременно до противоположных стен. Эй, люди, сюда, все сюда, взгляните на чудо-девочку, она все растет, она уже двадцати метров ростом, весит сто килограммов и продолжает быстро набирать вес! Право же, это весьма унизительно, когда твоя собственная мать относится к тебе как к уродке циркачке.

— Из-за тебя я тоже стану анорексиком, мама, если ты без конца будешь пилить меня и говорить со мной только о том, сколько я вешу, — сказала я, проглатывая последний кусок сандвича.

Мама засмеялась этим своим ужасным искусственным звонким смехом и сказала:

— Вот это будет денек!

Она произнесла это презрительно, с кислой физиономией — наверно, таким кислым был ее лимонный сок. Я повернулась к ней спиной, открыла холодильник, делая вид, будто ищу еще какую-нибудь еду. Мне не хотелось, чтобы она увидела в моих глазах слезы.

— Индия!

— Чего тебе? — Я произнесла это так грубо, как только посмела, все еще пряча голову в холодильнике. И думая о том, не превратятся ли мои слезы в тоненькие сталактиты, если я постою так достаточно долго.

— Прости, деточка. Я не хотела оскорбить твои чувства, — сказала она мягко. Ну, настолько мягко, насколько была способна.

Она не хотела оскорбить мои чувства? Ожидает, что такое можно принять за шутку — когда твоя собственная мать считает тебя ЖИРНОЙ КОРОВОЙ?!

Мне казалось, что на моем лице, уткнувшемся в холодильник, нарастает ледяная маска. Сейчас ей меня жалко. Что ж, я-то могла бы сказать ей: «Не жалей меня, мама, пожалей себя. Ведь тебя все ненавидят. Даже папа предпочитает тебе Ванду».

Конечно, я ничего подобного не скажу. Но уже от одной этой мысли мне стало легче. Я выпрямилась и спокойно сказала:

— Со мной все в порядке, мама, правда.

— Какие у тебя планы на сегодня, дорогая? — спросила она, сев на кухонный стул и скрестив свои длинные, элегантные, загорелые и гладкие ноги. Она носит шелковое ночное белье и неглиже необычной расцветки, темно-синие с розовым кружевом или кофейного цвета с оранжевой кружевной отделкой. Мне нравились ее ночные наряды. Раньше я любила пробраться в мамину спальню и обряжаться в эти мягкие шелка, представляя себя принцессой.

Теперь я ни за что не прикоснулась бы к маминым вещам. Гм… Они мне все равно и не пришлись бы впору.

Мама всегда настаивает, чтобы у меня были планы. Она просто не может допустить, чтобы я провела день свободно, делая только то, что мне хочется. У нее есть деловой дневник, куда она записывает все, что нужно сделать. Ей хотелось бы, чтобы каждые полчаса моего дня были заполнены.

Я передернула плечами и пробормотала что-то о домашнем задании.

— О, моя дорогая, ты — и домашнее задание! — воскликнула она так, словно это была моя собственная эксцентрическая выдумка.

Она — единственная мать в нашем классе, которую вообще не волнует успеваемость ее дочери. Кажется, она даже немного растерялась, когда выяснилось, что у меня самые высокие оценки.

— А еще я хочу почитать эту новую книгу об Анне Франк.

— Я понимаю, история Анны Франк действительно впечатляет, Индия, но не кажется ли тебе, что это несколько ненормальное пристрастие?

— Нет, я считаю, что это абсолютно нормально. Она моя героиня, моя вдохновительница.

Мама издала короткий смешок. Она смеялась надо мной. Я старалась думать об инее в холодильнике, но ничего не помогло: мое лицо стало свекольного цвета.

— Ну хорошо, пойду переоденусь для бега, — сказала мама, проглотив последнюю порцию своей лимонной кашицы. И добавила, чуть склонив голову набок: — Не думаю, чтобы тебе захотелось присоединиться ко мне.

Я раздвинула губы в ухмылке, доводя до ее сведения, что понимаю шутки.

— Может быть, пройдемся вместе по магазинам, когда я вернусь? — спросила мама.

Я думаю, она прочитала какую-нибудь статью о мамах, сделавших большую карьеру, которые уделяют часть своего «драгоценного времени» для общения с дочерьми. Но я ненавижу, просто терпеть не могу заниматься покупками вместе с мамой. Да, я люблю заниматься шопингом, если это шопинг по-моему. Мы с Вандой идем в «Вулворс» или в «Уилкинсон», где все очень красиво и дешево, и принимаемся за обычную нашу игру, разглядывая всевозможные товары, которые мы можем купить на пять фунтов. Я люблю выбирать девичьи блокноты с розовыми ярлычками, куколок, гелевые ручки, чудесные со сладким запахом духи, мягкие игрушки-зверюшки и необозримое море конфет. Потом мы идем в «Макдоналдс», и я съедаю там ванильное мороженое, а если уничтожаю его слишком быстро, то покупаю еще один стаканчик. А иной раз и еще один, когда Ванда в хорошем настроении. Жаль только, что у нее уже тысячу лет не было хорошего настроения.

А что, если мне поговорить с ней? Может, удастся как-то ее утешить — ведь, похоже, она так несчастна из-за этой истории с папой.

Это я несчастна, когда думаю о ней и о папе. Если бы я его не любила, то, наверно, возненавидела бы — как ненавижу маму.

Ох нет, на самом деле я вовсе ее не ненавижу.

Нет, ненавижу.

Но вот когда мы вместе идем за покупками, тут я определенно ее ненавижу. Нам почти всегда приходится посещать магазины, где продаются коллекции Мойи Аптон. Это у нее вроде тайного контроля. Девушки-продавщицы обычно догадываются, кто она, и начинают возбужденно шушукаться. Зачастую в магазине оказывается какая-нибудь богатая мамаша со своей ужасной, «миленькой», тщедушной дочерью, примеряющей последнюю модель Мойи Аптон; их представляют моей маме, и начинается страшный галдеж и писк. Иногда они уговаривают ее сделать глупейшую вещь на свете, например подписаться на ее же лейбле. Они бурно восхищаются моей мамой и при этом то и дело поглядывают на меня, словно никак не могут поверить, что у нее может быть такая дочь.

Иногда я хотела бы быть сиротой.

Мама вернулась на кухню в своем изящном спортивном костюме. Она помахала мне рукой с наманикюренными пальчиками и выбежала через заднюю дверь. Она похожа была на прилизанную стройную крыску, с аккуратно подбритыми усиками и блестящими глазами-бусинками. Знаю, на комплимент это не похоже. Но если бы меня втиснули в ее серый спортивный костюм, на ум мне пришло бы — нет, притопало бы — совсем другое животное. Ужасно сравнивать собственную мать с грызуном, но еще ужаснее знать, что она видит в тебе слона. И не только она. Множество людей, взглянув на меня, непременно скажут что-нибудь насчет толстокожих млекопитающих.

Пожалуй, это не так уж и обидно. Слоны умные животные. Говорят, у них необыкновенная память. Не хочу хвастать, но у меня память феноменальная. Я могу уже наизусть читать целые страницы из «Дневника» Анны.

Я дам его почитать Дарлинг, уверена, она тоже его полюбит. Управляясь со вторым скромным завтраком, я снова перечитала самые любимые места. (В глубине буфета я обнаружила Вандины запасы — куски сладкого пирога. Последнее время у нее почему-то пропал аппетит, но мой-то всегда при мне.) Потом записала еще кусочек в свой дневник. Ванда к этому времени уже встала и вошла, зевая и вздыхая.

— Что случилось, Ванда?

Она посмотрела на меня, передернула плечами и откинула с лица свои длинные мокрые волосы, окропив плечи мелким дождиком.

— Это из-за папы?

Она вскочила как ужаленная.

— Нет! О чем ты? А что это ты ешь — мой сладкий пирог? Сейчас же прекрати, толстушка! И при чем тут твой папа? С чего бы мне горевать из-за твоего папы?

Все ясно: определенно тут что-то связано с папой.

Она медленно выплыла из кухни, сказав, что идет сушить волосы. Я слышала, как она прошлепала наверх пошептаться с папой.

Пять минут спустя на кухню примчался папа, страшно взвинченный. Он щелкал пальцами, укоризненно цокал языком, потом завел всю эту туфту: мол, бедная Ванда, она так тоскует по дому. Видно, они меня за полную идиотку держат! Я ведь знаю, что происходит. И считаю их самих идиотами. Вандина подруга Сьюзи нравится папе куда больше, чем сама Ванда. Это же все могли видеть в новогодний вечер, даже Ванда. И о чем она думает, якшаясь с моим папой? Да он и ей-то в отцы годится!

Ничего я не понимаю в этих любовных делишках. Я, по крайней мере, не собираюсь делать из себя такую дуру. Как замечательно, что у Дарлинг нет бойфренда. И мне тоже он ни к чему.

Надеюсь, мы останемся подругами, даже когда вырастем, и, может быть, вместе снимем квартиру. Интересно, кем хочет стать Дарлинг, когда повзрослеет? Я-то, конечно, буду писательницей, как Анна Франк. Вот было бы здорово, если бы мои книги стали настоящими бестселлерами, тогда я не брала бы ни пенни у мамы и папы. Да, я сама буду зарабатывать деньги — много-много денег, — и тогда, даже если Дарлинг не найдет хорошо оплачиваемой работы, это будет совершенно не важно, потому что я могла бы сама платить за квартиру.

Если мои книги не будут хорошо продаваться, это, в сущности, не важно. Нас вполне устроит даже самая скромная квартирка. Например, в том же Латимере. Тогда вся семья Дарлинг сможет навещать нас каждый день. Не думаю, чтобы мне захотелось приглашать мою семейку. Даже папу. Ему район Латимер просто поперек горла.

Мы как раз ехали через Латимер после ланча. Мне было худо. Утром папа сказал, что мы пообедаем вместе, только вдвоем, там, где мне захочется. Я страшно обрадовалась, что он вдруг опять повеселел. Долго думала, стараясь припомнить самый лучший ресторан. Мне казалось, что папе понравится что-то необыкновенное, изысканное. Мне вспомнился тот симпатичный итальянский ресторан, где мы отмечали однажды мамин день рождения.

— Поедем в «Ла Террассу», — предложила я.

— О господи, Индия! — сердито воскликнул папа.

Это был самый неудачный выбор из всех возможных. Я не сообразила, что этот ресторан ужасно дорогой. Папа твердил об этом всю дорогу, то и дело спрашивал: «Нет, ты правда думаешь, что я набит деньгами? Я-то считал, что ты предложишь „Макдоналдс“, как все нормальные дети, или, на худой конец, „Экспресс-пиццу“, если захотелось пофасонить, но „Ла Террасса“ — это же просто курам на смех!» Но тем не менее, сказал он, мой выбор не обсуждается, и хорошо, и пусть, и отлично, — по крайней мере, никто не скажет, что он не способен сдержать данное слово. Я уже глотала слезы. Сказала, что вовсе не хотела ехать в «Ла Террассу» и действительно предпочитаю «Макдоналдс» — но папа уже закусил удила. Он повез меня в «Ла Террассу», и я заказала дежурное блюдо, надеясь, что оно самое дешевое. Это было спагетти с дарами моря, и выглядело оно ужасно — вареные червяки и слизни. Но я делала вид, что в жизни не ела ничего вкуснее. Сказала, что чудесно провела время. Благодарила папу за то, что он устроил мне такой праздник. Папа тоже ел очень много и выпил целую бутылку вина.

Я думала, мы оставим машину у ресторана и вернемся домой на такси, но папа открыл дверцу и жестом велел мне садиться. Я не знала, что делать. Понимала, что ему не следует садиться за руль после того, как он столько выпил (он выпил еще и бренди, пока я сражалась с тройной порцией мороженого), но я не посмела и пикнуть, боясь, что он опять разъярится. Теперь он повеселел. Сказал, что я его маленькая принцесса, девочка-номер-один в его жизни.

Итак, девочка-номер-один села в машину, сцепила пальцы и молилась. Папа вел машину довольно аккуратно и громко пел, пародируя арии Паваротти: «О, Террасса миа, как ты красива…» — и тому подобное. Я хохотала, как если бы считала его самым веселым и остроумным человеком на свете, а сама при этом не отрывала глаз от окна, так как мы ехали как раз через Латимер. Я высматривала Дарлинг. Мне ужасно хотелось рассказать о ней папе, но я понимала, что из этого ничего хорошего не выйдет.