1

Я думала, у нас будет лучшее в мире Рождество. Я проснулась очень рано и села как можно медленнее, чтобы не трясти кровать. Не хотела разбудить Виту или Максика. Я хотела сберечь это мгновение для себя одной.

Я сползла к краю кровати, извиваясь, чтобы не задеть Виту. Она всегда спала, свернувшись в клубочек, точно обезьянка, подтянув коленки к остренькому подбородку. Маленький холмик под одеялом едва доходил до середины постели. Было очень темно, совсем ничего не видно, но можно было шарить на ощупь.

Моя рука погладила три маленьких шерстяных носочка, так туго набитых, что чуть не лопались. Это были крошечные полосатые носочки, они не налезли бы даже на Виту. Фокус был в том, чтобы выяснить, как много малюсеньких подарков можно туда напихать.

Вита с Максиком ценили чувство юмора рождественского деда. Они оставляли для Санта-Клауса крохотный пирожок на кукольной тарелочке и вино в наперстке и писали ему благодарственные записки на квадратиках бумаги размером не больше почтовой марки. То есть Вита не могла уместить свои корявые печатные буквы на таком маленьком клочочке, так что она писала: «Дорогой Санта, я тибя лублу и пажалуста прениси мне много много падарков твой лудший друг Вита» — на большом листе, а потом мелко-мелко его складывала. А Максик просто рисовал букву "М" и целую тучу сердечек.

Я тоже писала такую записку, но на самом деле я только притворялась ради Виты с Максиком. Я-то знала, кто кладет в носочки рождественские подарки. Я считала, что он в сто раз волшебнее какого-то там бородатого старика в красной шубе.

Я пошарила под носочками. Рука задела три свертка в шуршащей оберточной бумаге, перевязанные шелковыми ленточками. Я ощупала их, гадая, который из трех мой. Один пакетик был очень маленький, твердый и квадратный, другой — плоский, прямоугольный, а третий — большой, неуклюжий, мягкий, очень широкий с одного конца. Я еще дальше свесилась с кровати, пытаясь определить, что это за странная форма. Ерзая на краю, высунулась слишком далеко и рухнула на пол головой вниз.

Максик проснулся и заверещал.

— Ш-ш! Тише, Максик! Все хорошо, не плачь, — зашептала я, подползая мимо подарков к его матрасику.

Максик не желает спать в нормальной кровати. Он устраивает себе логовище из кучи подушек, одеял и всех своих мягких игрушек. Самого Максика не всегда и найдешь среди затрепанных старых мишек.

Я раскопала меховую гору и добралась до Максика. Он весь трясся в своей спальной фуфайке и подштанниках. Еще одна причуда Максика — он ненавидит пижамы. У моего братика много разных причуд.

Я залезла к нему на матрасик и крепко прижала малыша к себе.

— Это же я, дурачок.

— А я подумал, это дикое чудовище за мной пришло, — всхлипывал Максик.

«Где водятся дикие чудовища» — любимая папина книжка. Там рассказывается про мальчика по имени Макс, как он приручает всех этих диких монстров. Нашего Максика назвали в его честь. Но то, что папа прочитал ему эту книжку вслух, было большой ошибкой. Наш Максик не сумел бы приручить ни одного из чудищ. Он и дикого пушистого крольчонка не смог бы приручить.

— Дикие чудовища все заперты в книжке, Максик, — шепнула я. — Кончай реветь, всю ночнушку мне промочишь. Ну, веселей, сегодня же Рождество!

— Санта-Клаус уже пришел? — завопила Вита, выскакивая из-под пухового одеяла.

— Ш-ш! Еще только шесть часов. Но он приходил и подарки принес.

— И мне принес? — спросил Максик.

— Нет, тебе ничего не принес! — Вита спрыгнула с кровати и бросилась к подаркам. — Ага! «Миленькой Вите, с любовью от Санты». А вот еще: «Дорогой Вите, с большой любовью от Санты». А вот на этом: «Чудесной, замечательной Вите с огромной любовью от Санты». А вам двоим ничегошеньки!

Максик снова заплакал.

— Да она просто дразнится, Максик. Не поддавайся ей. А ты, Вита, закрой рот. Веди себя хорошо, сегодня ведь Рождество. Не трогай подарки! Мы их откроем в маминой-и-папиной кровати, ты же знаешь, как всегда.

— Пошли к ним! — Вита вскарабкалась на кровать, прижимая к груди все три подарка.

— Нет-нет, еще рано. Мама рассердится.

Я кое-как отцепила от себя Максика и кинулась в погоню за Витой.

— Мой папочка не будет на меня сердиться, — сказала Вита.

Я терпеть не могла, когда она так говорила — мой папочка. Это она нарочно вредничала, напоминала, что мне он на самом деле не родной папа.

Он всегда говорил, что любит меня не меньше, чем Виту и Максика. Я надеялась, надеялась, надеялась, что это правда, потому что я его любила больше всех на свете, даже самую чуточку больше, чем маму. Больше, чем Виту и Максика. И уж точно больше, чем бабушку.

— Давай лучше подождем до семи, Вита, — сказала я.

— Нет!

— Ну хоть до полседьмого. Мама с папой вчера поздно вернулись домой, они, наверное, устали.

— Ничего они не устали, сегодня же Рождество! Ну что ты такая зануда, Эм! Тебе просто нравится мной командовать.

Витой практически невозможно командовать, хоть она на несколько лет меня младше и ровно в два раза меньше. Это она всеми вокруг командует с тех пор, как научилась садиться в коляске и визжать. Да уж, тот еще подарочек — такая сестричка, как Вита. Все время приходится хитрить, чтобы с ней справиться.

— Если ты залезешь сюда и уютно устроишься в постели, я тебе расскажу новую сказку про принцессу Виту, — сказала я. — Это рождественская сказка о том, как Вита прилетела в мастерскую Санта-Клауса и он позволил ей самой выбрать себе подарки. И она познакомилась с миссис Рождество и со всеми их детишками — Ритой Рождество, Ровеной Рождество и маленьким Роджером Рождество.

— А можно принцу Максику поиграть с Роджером Рождество? — спросил Максик.

— Нельзя! Это моя сказка! — сказала Вита.

Зацепило! Она снова забралась в постель. Максик тоже приполз, прихватив с собой целую охапку игрушечных медведей. Я лежала в серединке и придумывала сказку дальше. Сказки про принцессу Виту все до одной были ужасно скучные, потому что в них говорилось о чудесной, распрекрасной зазнайке принцессе Вите. Все вокруг в ней души не чаяли, все мечтали с нею дружить и дарили ей потрясающие подарки. Мне приходилось в подробностях рассказывать о каждом нарядном платье принцессы с крылышками в тон, ее семимильных кроссовках, изукрашенных драгоценными камнями, и золотой короне точно такого же оттенка, что и длинные пышные кудри принцессы Виты.

Наша Вита ерзала на месте и попискивала от волнения, а когда я начала описывать золотую корону (и розовую бриллиантовую диадему, и рубиновые заколки, и аметистовые зажимы для волос), она встряхнула головой, как будто на самом деле причесывала свои длинные пышные кудри. Вообще-то никаких кудрей у нее нет. У Виты тоненькие, реденькие детские волосики, по цвету как бежевая хлопчатобумажная пряжа. Вита уже несколько лет их отращивает, но они пока не достают даже до плеч.

У меня волосы не мышиного, скорее соломенного цвета, густые и крепкие. В распущенном виде они достают почти до талии (если запрокинуть голову назад).

— Пожалуйста, пусть в сказке будет про принца Максика! — взмолился Максик, тычась макушкой мне в шею. Волосы у него такой же длины, как у Виты, угольно-черные, с длинной челкой. Если он сильно ворочается во сне, к утру они торчат во все стороны, словно щетка трубочиста.

Я сказала:

— У принцессы Виты есть брат по имени принц Максик, самый большой и храбрый мальчик во всем королевстве.

Максик вздохнул от удовольствия.

— Щас! — сказала Вита. — Ну его, этого принца Максика. Расскажи, как принцесса Вита поехала в гости к Санта-Клаусу.

В итоге мне пришлось рассказывать две сказки сразу, перескакивая с одной на другую. Пять минут про принцессу Виту, потом пару слов о том, как принц Максик сразил семиглавого огнедышащего дракона, и снова о том, как принцесса Вита каталась в санях Санта-Клауса.

— А на самом деле драконов с семью головами не бывает, правда? — сказал Максик.

Я сказала:

— Нет, ты убил самого-самого последнего.

— А откуда ты знаешь, что других драконов не осталось? Вдруг они прячутся у себя в пещерах? — спросил Максик.

— Да, их там целая толпа, притаились в темноте, чтобы никто не видел, а ночью они все вылезут и бросятся на тебя! — радостно объявила Вита.

— Ну что ты такая вредная, отстань от него! — рассердилась я. — Не то я тебя буду пытать!

Я схватила ее тощую ручку-палочку и сделала ей «крапивку».

— А мне не больно! — захохотала Вита. — Я никого не боюсь! Я — принцесса Вита! Если чудища только сунутся ко мне, я их отпинаю своими семимильными кроссовками, они живо у меня запросят пощады.

— Сейчас ты у меня запросишь пощады! Я тебя защекочу!

Я принялась щекотать у нее под подбородком, под мышками, скрести ей живот.

Вита хихикала, дрыгалась и брыкалась, пытаясь забиться от меня под одеяло.

Я позвала:

— Давай, Максик, помогай!

— Защекочу, защекочу! — пискнул Максик, согнув пальцы коготками, и неумело замахнулся на Виту.

Она уже и так заходилась от хохота, поэтому взвизгнула, хоть он ее и не коснулся.

— Я щекочу Виту! — гордо сказал Максик.

— Да, видишь, как она тебя испугалась. От нас не убежишь, Виточка, мы — безжалостные мучители-щекотатели!

Я сунула руку под одеяло и нашарила ее пятки. Одну ухватила, чтобы Вита не могла сбежать, а вторую принялась щекотать изо всех сил.

— Ай, ай, перестань, садистка! — вопила Вита, вырываясь.

— Эй, кого тут убивают?

Папа вошел в комнату, в одних джинсах, уперев руки в бока.

— Папа! — заорали мы все хором и повисли у него на шее. — С Рождеством тебя, папа!

— Пап, смотри, Санта уже приходил!

— Он принес целую кучу подарков, и все для меня! — сказала Вита.

— Размечталась, Виточка! — Папа подхватил ее на руки и закружил.

— И меня, и меня! — канючил Максик.

— Нет, Максик, тебя мы будем подбрасывать, как блинчик на сковородке.

Папа поднял Максика и стал подкидывать его вверх. Максик визжал от ужаса, но терпел, потому что не хотел остаться в стороне.

Я тоже не хотела оставаться в стороне, но я знала, что меня папе не поднять. Я снова села на кровать, чувствуя себя огромной и неуклюжей, как никогда. Папа сделал вид, что откусил кусочек от Максика-блинчика, и отпустил его. Потом папа улыбнулся мне. Отвесил поклон:

— Разрешите пригласить вас на танец, принцесса Эсмеральда, мой сверкающий зеленый изумруд?

Я вскочила, и папа принялся отплясывать со мной отчаянный джайв, распевая песенку красноносого олененка Рудольфа в ритме рок-н-ролла. Вита и Максик прыгали вокруг — Вита легко, как перышко, Максик тяжело топая об пол.

— Эй, эй, успокойтесь, дети, не то мы разбудим маму.

— А мы хотим ее разбудить! — сказала Вита. — Мы хотим смотреть подарки!

— Ну ладно, пойдем поздравим ее с Рождеством, — сказал папа. — Несите свои подарки.

— Они ведь на самом деле не все для Виты, да, пап? — спросил Максик.

Там по одному подарку для каждого из вас, — сказал папа. — Вот этот — для моего любимого сыночка…

— А я — твоя любимая дочка, да, папа? — сказала Вита, отпихивая меня локтем.

— Ты — моя замечательная маленькая дочурка, — сказал папа.

Я затаила дыхание. Я не хотела быть его большой дочерью.

— А ты — моя замечательная взрослая дочка, Эсмеральда, — сказал папа.

На самом деле меня зовут не Эсмеральда, а просто Эмили. Все остальные наши зовут меня Эм. Я так любила, когда папа называл меня Эсмеральдой!

— Давай я приготовлю чай для вас с мамой, — предложила я.

Еще я очень любила, когда со мной обращались как со взрослой. Виту и Максика даже близко не подпускали к кухонной плите, они и чайника-то включить не умели.

— Это было бы прекрасно, радость моя, но, если ты начнешь греметь посудой на кухне, бабушка обязательно проснется.

— А! Да.

Вот уж чего нам совсем не хотелось, это чтобы бабушка забралась в мамину-и-папину кровать вместе с нами.

— Тогда пошли, дети. Рождественское шоу начинается!

Папа зевнул и провел рукой по длинным волосам. У моего папы самые роскошные волосы на свете, такие длинные, густые, черные и блестящие, как у Максика, только у папы волосы намного ниже плеч. Днем он их заплетает в толстую косу, чтобы не мешались, а на ночь распускает, и это так красиво! Здорово и необычно, папе до того идет! Иногда он говорит, что они ему надоели, что он похож на какого-нибудь дурацкого хиппи, и грозится их остричь.

Так он и познакомился с мамой. Он зашел к ней в парикмахерскую, на верхнем этаже Розового дворца, и попросил их обкорнать. Она только посмотрела на него и сказала: ни за что. Сказала, что вообще-то ей не нравятся мужчины с длинными волосами, но папе это очень к лицу, у нее просто рука не поднимется испортить такой неповторимый облик. Так и сказала. Я знала эту историю наизусть. Папе понравилось, что она говорит ему комплименты, и он пригласил ее встретиться с ним после смены. В результате они весь вечер провели вместе и безумно влюбились друг в друга. С тех пор они не расставались. Прямо как в сказке. Только живут они не в заколдованном замке, потому что мама не так уж много денег зарабатывает в парикмахерской, а папа зарабатывает еще меньше. Он работает актером, но теперь у него еще есть свой магазинчик в Розовом дворце. Он очень много работает, что бы там ни говорила бабушка.

Лестничную площадку мы перешли на цыпочках, чтобы не разбудить бабушку. У нее самая большая комната, окнами на улицу. Наверное, это справедливо, ведь дом-то ее, но из-за этого маме с папой приходится тесниться в крохотной спаленке, а нам с Витой и Максиком вообще повернуться негде. Бабушка предложила, чтобы кто-нибудь из нас ночевал в ее комнате, но, на наш взгляд, это просто кошмарная идея.

Начать с того, что бабушка жутко храпит. В то рождественское утро ее храп слышно было даже через закрытую дверь. Папа тихонечко всхрапнул, передразнивая ее, и все мы захихикали как сумасшедшие. Пришлось зажать себе рты руками (а это непросто, когда несешь рождественские чулки и пакеты, которые так и норовят выскользнуть из рук!). Мы ворвались в мамину-и-папину спальню, роняя подарки на пол, и попрыгали на кровать, давясь от смеха.

Мама проснулась и села. Волосы падали ей на глаза.

— Что?.. — пробормотала она.

— Мамочка, счастливого Рождества!

— С Рождеством тебя, малыш, — сказал папа и поцеловал ее.

— Ах, поздравляю, поздравляю, милый! — сказала мама и обняла его, перебирая пальцами его волосы.

— Мне тоже рождественский поцелуй, мам! — потребовала Вита, ухватив ее за голое плечо.

— И мне! — сказал Максик.

— И мне, и мне, и мне! — заголосила я, дурачась.

— Поздравляю вас всех с Рождеством, дети. Все получите по самому горячему поцелую через минуточку.

Мама закуталась в халат и выбралась из постели.

— Ты куда? — позвал папа, снова залезая под одеяло. — Иди к нам!

— Сейчас, только загляну в ванную.

Было бы свинством начать разворачивать подарки без нее. Пришлось подождать. Когда мама вернулась, от нее пахло зубной пастой и ее особенным розовым мылом, лицо у мамы было напудрено, белокурые волосы взбиты, как всегда, в высокую прическу и закреплены лаком.

— Иди сюда, смотри, как у нас тут уютно.

Папа подпихнул Виту с Максиком, освобождая место для мамы.

Он взъерошил маме волосы, как маленькой. Мама и словечка не сказала, хотя только что идеально их уложила. Она дождалась, пока папа примется помогать Максику вытаскивать подарки из чулка, и быстренько подправила прическу, пригладила челочку и подкрутила волосы на концах. Это совсем не потому, что она озабочена своей внешностью, просто ей очень хотелось быть красивой ради папы.

У нас такая традиция — открывать подарки по очереди, начиная с младшего, вот только с Максика начинать — не самый лучший вариант. Он долго-долго копался, осторожно вытаскивал первый малюсенький пакетик из чулка, сперва его пощупал, потом опасливо потряс, как будто там могла быть спрятана крошечная бомба. Когда все-таки решился открыть, то целую вечность пытался поддеть ногтем краешек скотча.

— Ну скорее, Максик, — не выдержала Вита. — Дерни как следует, и все!

Максик сказал:

— Обертка красивая, жалко рвать. Я потом все свои подарки опять заверну, когда посмотрю.

— Дай-ка я тебе помогу, сынок, — сказал папа и в одну минуту освободил все маленькие подарки Максика от блестящих оберток.

Максик подставил руки лодочкой, и все подарки поместились у него в ладошках: волшебный карандаш, который рисует красным, зеленым, синим и желтым одновременно, блокнотик на серебряной пружинке, крохотулечная желтая пластмассовая уточка, размером с ноготок, малюсенький игрушечный трактор, миниатюрная коробочка конфет-горошка «Смартиз», часики на пластиковом ремешке, зеленый стеклянный шарик и собственные щипчики для ногтей (Максик вечно клянчил папины).

— Откуда Санта-Клаус знает, что мне хотелось получить? — спросил Максик.

— В самом деле, откуда? — с серьезным видом отозвался папа.

— Поможешь мне их опять завернуть, пап?

— Конечно помогу.

— Теперь я! — объявила Вита, вывалила все свое добро на одеяло и давай сдирать обертки маленькими цепкими пальчиками.

Она нашла крошечную подвеску-балерину в розовой пачке, блестящие заколки для волос в форме бабочек, набор наклеек с котятами и щенятами, красненькую коробочку с изюмом, малюсенькую фиолетовую расческу и щетку для волос, книжечку про кролика с таким мелким шрифтом, что и не прочтешь, бусы из букв, складывающихся в слова: «Я люблю Виту», и настоящую губную помаду.

— Надеюсь, Санта-Клаус принес тебе самую светлую помаду, — сказала мама. — Ну что, Эм, теперь ты загляни в свой чулок.

Я была уже большая и не верила в Санта-Клауса, но все-таки он решил меня порадовать. Я нашла маленький оранжевый дневничок с ключиком, крохотное мыльце в виде сердечка, фиолетовую гелевую ручку, заколки для волос с вишенками, крошечную жестяную коробочку с лиловыми леденцами, ластик с изображением маленькой крольчихи Миффи, специальную закладку для книг Дженны Уильямс и маленькую баночку серебряного лака для ногтей.

— Мне нравится цвет, — сказала мама. — У Санты хороший вкус, Эм. Вот бы он и мне что-нибудь положил в чулок!

Я сказала:

— У тебя будут наши подарки, мам.

На самом деле они не такие уж замечательные. Мы всегда готовили для мамы с папой самодельные подарки, поэтому глядеть там было особенно не на что. Максик нарисовал маму, папу, Виту и меня, но узнать нас было сложно. Похоже на пять картошек на зубочистках.

Вита тоже нарисовала семейный портрет. Себя она изобразила очень большой, так что голова упиралась в верхний край листа, а ноги — в нижний. Для пущей красоты она нарисовала себе пышные длинные волосы и серебряные туфельки на высоченных каблуках. По бокам от себя она нарисовала маму и папу, а на нас с Максиком места не осталось, пришлось нас запихнуть в верхние углы — только головы и плечи, словно у химер на старинных рисунках.

Я была уже большая, чтобы рисовать дурацкие картинки. Мне хотелось приготовить настоящие подарки. Бабушка недавно научила меня вязать, и вот в начале декабря я затеяла связать маме с папой одеяло. Я вязала, вязала и вязала — на прогулке, дома у телевизора, даже в уборной, но к сочельнику успела связать всего одиннадцать квадратиков — не хватит даже на одеяльце для новорожденного.

Из самого красивого розового квадратика я соорудила своеобразный кошелечек, застегивающийся на пуговицу-жемчужинку. Деньги в нем хранить не вышло бы, слишком он был дырчатый, но мама могла, например, положить туда свою расческу. Остальные десять квадратиков я сшила друг с другом, получился длинный-длинный шарф для папы. Он оказался немножко кривоватым и закручивался на концах, но я надеялась, что папе все равно понравится.

— Я просто в восторге, Эм! — сказал папа и намотал шарф себе на шею. — С детства мечтал о длинном полосатом шарфе, с тех пор как посмотрел «Доктор Кто». Спасибо тебе, золотко. — Он погладил неровное вязаное полотно. — Такой уютный! Я всю зиму буду теплый, как пирожок.

Я почувствовала, как у меня горят щеки. Скорее всего, на самом деле папу шарф ужаснул и он ни за что в жизни не показался бы в нем на людях, но в то же время он как-то заставил меня поверить, будто шарф ему действительно нравится.

Мама подарила папе мягкий черный свитер с V-образным вырезом. Папа тут же его надел, но мой шарф не стал разматывать.

— А где же мой подарок? — спросила мама с таким же жадным нетерпением, как Вита.

— Какой подарок? — поддразнил ее папа.

Потом он сунул руку под кровать и протянул маме прямоугольный сверток. Мама сперва пощупала сверток, потом развернула подарочную бумагу. На кровать выпала пара серебряных туфель-босоножек из тоненьких ремешков с вот такими каблуками!

— Господи! — взвизгнула мама. — Какая красота! Ой, милый, какая роскошь, это же потрясающе, просто невероятно!

Она кинулась упоенно целовать папу.

— Ну что ты, что ты, это же просто туфли, — сказал папа. — Давайте, дети, открывайте и вы свои большие подарки.

Он помог Максику развернуть огромный дорогой набор фломастеров «Каран д'Аш» и большую пачку специальной белой бумаги для рисования.

Мама сказала:

— Фрэнки, он же еще совсем маленький! Он будет сильно нажимать и раздавит у них все кончики!

— Не буду! — сказал Максик.

— Будет, — сказала я маме одними губами.

Максик уже испортил мне красный и голубой фломастеры. Я невольно позавидовала, что ему подарили такой шикарный набор, куда лучше моего.

— Моя очередь, моя очередь, моя очередь! — заверещала Вита, стаскивая обертку со своего громадного пакета.

Из-под бумаги высунулось что-то странное — длинное, коричневое, кривое. Потом второе такое же.

— Что это? — завопила Вита.

Затем показался круглый розовый нос.

— Это клоун? — спросил Максик со страхом.

Летом папа водил нас в цирк, и Максик так испугался клоунов, что забился под сиденье и просидел там до конца представления.

— Попробуй нажми, — посоветовал папа.

Вита ткнула нос пальцем. Заиграла нежная музыка, похожая на звон колокольчика.

Я сказала:

— Это танец феи Драже из какого-то балета. Мы проходили по музыке.

Вита сорвала остаток обертки, и перед нами оказалась очень хорошенькая голова пушистого оленя с двумя изогнутыми плюшевыми рожками. Это была девочка-олень — у нее были большие карие стеклянные глаза, невероятно длинные ресницы и красный улыбающийся ротик с мягким розовым язычком. На ней была розовая балетная пачка с атласным корсажем и тюлевой юбочкой.

— Обожаю, обожаю! — объявила Вита и пылко прижала игрушку к сердцу.

У оленихи были длинные болтающиеся мохнатые ножки в розовых атласных балетных туфельках, но стоять на них она не могла. Я приподняла тюлевую юбочку и увидела большую дыру.

— Не смотри ей в попу! — прикрикнула на меня Вита.

— Ай, Эм ведет себя неприлично! — сказал Максик.

— Ничего подобного! Я все поняла, это же перчаточная кукла, она надевается на руку!

— Угадала, Эсмеральда, — сказал папа. — Давай-ка, Вита, познакомься с ней поближе. Посмотрим, что она может рассказать о себе.

Он нажал на розовый носик, чтобы остановить музыку, и надел куклу себе на руку.

— Здравствуй, принцесса Вита, — сказал он за олениху смешным умильным женским голосом. — Я — Балерина. Я из оленьей упряжки Санта-Клауса. Возможно, ты слышала о моих друзьях, их зовут Франт, Прыгун и Хитрунья. Еще у нас есть знаменитость, Рудольф — тот, что вечно простужается. Такой зазнайка, особенно с тех пор, как у него появилась собственная песенка! Ну, я-то, конечно, всегда бежала в упряжке впереди всех, пока не поняла, что таскать сани не так уж и здорово. У меня очень нежные копытца. Когда уволилась, Санта был убит горем, но мы, артисты, не должны зарывать свой талант в землю. Теперь я — партнерша принцессы Виты по танцам и ее верный скакун!

Папа заставил Балерину низко поклониться и сделать пируэт, заплетя винтом длинные мягкие ножки. Вита захлопала в ладоши, вся красная от волнения.

Мне снова стало завидно. Не могли, что ли, и мне подарить такую куклу? Тогда мы с папой подолгу играли бы вместе. У Виты и Максика в этом году замечательные подарки! А почему мне такой крошечный? Все равно как еще один сувенирчик из чулка.

— А ты, Эсмеральда, собираешься посмотреть свой подарок? — спросил папа.

Он надел Балерину Вите на руку и стал показывать, как с ней нужно обращаться. Вита изо всех сил замахала Балериной. Максик с хохотом стал ловить олениху. Один рог нечаянно ткнул его в глаз.

— Эй, эй, осторожнее! Ой, Максик, ну перестань, это совсем не больно. — Мама перехватила руку Виты и прижала к себе Максика, чтобы его утешить. — Правда, Эм, открой свой подарок. Что же такое там может быть?

Я развернула бумагу, чувствуя себя очень глупо оттого, что на меня все смотрят, и заранее сложила губки бантиком, чтобы сказать «спасибо» и изобразить благодарный поцелуй. Потом открыла маленькую черную коробочку и уставилась на то, что в ней лежало. Я была совершенно потрясена. Я не могла выговорить ни слова.

— Что там, Эм?

— Покажи нам!

— Тебе нравится?

Это было золотое колечко с мерцающим темно-зеленым драгоценным камушком.

— Очень нравится, — прошептала я. — Это изумруд!

— Ну, не настоящий изумруд, солнышко, — сказала мама.

— Нет, настоящий! — сказал папа. — Разве я всучил бы своей дочке подделку?

Своей дочке! Этим словам я была рада почти так же сильно, как и чудесному колечку.

Мама сказала:

— Не говори глупостей, Фрэнки. Настоящие изумруды стоят сотни фунтов!

— Совсем не обязательно, если походить по антикварным распродажам и отыскать маленький изумрудик для одной замечательной девочки, — сказал папа.

Он снял колечко с бархатной подушечки и надел мне на безымянный палец правой руки.

— Точно по размеру! — ахнула я.

— Я заказал его специально для тебя, принцесса Эсмеральда, — сказал папа.

— Сколько же ты на все это потратил? — Мама запрокинула голову, как будто тонула.

— Не думай об этом, — сказал папа. — Я хотел устроить для нас особенное Рождество, чтобы дети запомнили его на всю жизнь.

— Но мы уже и без того в долгах…

— Перестань, Джули, — резко сказал папа.

И мама перестала. Мы устроили кучу-малу на кровати, все впятером — нет, вшестером, считая Балерину, а потом услышали, как бабушка спускается по лестнице и включает чайник.

Вита не желала расставаться с Балериной и за завтраком держала ее у себя на коленях. Максик тоже вцепился в свои фломастеры, кое-как пристроив набор на тощих коленках. Я все время вытягивала руку перед собой, любуясь колечком.

— Правда, у нас самый замечательный папа на свете? — сказала Вита.

Бабушка фыркнула:

— Что ты на этот раз натворил, Фрэнки? Ограбил банк?

Папа засмеялся и обнял ее за плечи.

— Ладно тебе, Эллен, не надо хмуриться, сегодня Рождество! Не ворчи, старушенция, ты же на самом деле меня любишь!

Он чмокнул ее в щеку. Бабушка оттолкнула его, качая головой, но все-таки не удержалась и улыбнулась. А когда развернула свой подарок, то захохотала во все горло. Папа подарил ей модные узкие джинсы.

— Побойся Бога, Фрэнки! Я ведь бабушка!

— А фигура у тебя почти как у твоей дочери, так зачем же ее прятать? Ты шикарно будешь смотреться в джинсах, в сто раз лучше, чем в этих задрипанных мешковатых штанах. Ну, примерь!

— Не воображай, что ты сумеешь ко мне подольститься! — сказала бабушка, но сразу после завтрака надела новые джинсы.

Папа оказался прав — у бабушки действительно была очень хорошая фигура, а мы раньше и не замечали. Папа восхищенно присвистнул. Бабушка велела ему не валять дурака, а сама покраснела от удовольствия.

— Конечно, на улицу я в этом не выйду, — сказала она. — Но для дома сойдет.

После рождественского обеда бабушке пришлось уйти к себе и снова переодеться. Обычно все мы ели по отдельности. Вита, Максик и я пили чай сразу после школы. Мама перекусывала на ходу, а обедала позже, с папой. Бабушка подогревала себе низкокалорийные полуфабрикаты и садилась с подносом перед телевизором, когда там показывали сериалы «Ист-Эндерс» и «Коронейшн-стрит». Но Рождество — особенный праздник. В этот день мы обедаем все вместе, стол накрывают настоящей скатертью, и бабушка достает свой лучший белый с золотом сервиз из застекленного шкафчика, где у нее хранятся фарфоровые статуэтки: барышня в розовом платье с кринолином, продавец воздушных шаров, русалочка с зеленым чешуйчатым хвостом и девочка с мальчиком в фарфоровых ночных рубашках.

Мы все надели бумажные шляпы из хлопушек и выкрикивали смешные девизы. Вита расхохоталась, отпивая из бокала свое «вино» — сок черной смородины «Райбина»; сок пошел ей в нос, а оттуда разбрызгался по белой вышитой скатерти. Случись такое со мной или с Максиком, бабушка бы на нас налетела, но своей любимой Виточке она только погрозила пальцем и велела успокоиться.

Вита страшно привередничала за едой, ни в какую не желала даже притронуться к брюссельской капусте и пастернаку и в виде большого одолжения согласилась съесть один крошечный кусочек индейки. Она требовала только жареную картошку.

— Ну может ребенок на Рождество съесть то, что ей хочется? — Папа соскреб вилкой всю еду с ее тарелки и насыпал ей целую гору жареной картошки.

Максик тут же раскричался, чтобы ему тоже положили одну жареную картошку. Мама с бабушкой вздохнули, раздраженно глядя на папу, — мол, смотри, что из-за тебя вышло.

— По крайней мере, Эм ест без капризов, — сказала мама.

— Эм все ест. Я удивляюсь, как она и тарелку заодно не сжевала, — откликнулась бабушка.

И давай зудеть насчет калорий, углеводов и всякого такого прочего, хотя мама всегда на нее за это злится и говорит, что она доведет меня до анорексии.

— Жди! — бессердечно отвечает на это бабушка.

Я не стала обращать на нее внимания и упрямо слопала индейку, колбаски «Чиполата», жареную картошку, и пюре, и пастернак, и брюссельскую капусту до последней крошки, и потом еще кусок рождественского пудинга с зеленым желе, и с красным желе, и с кремом, и еще пирожок с мясом, и виноград, и три шоколадки из рождественского набора.

Потянулась и за четвертой, но тут бабушка шлепнула меня по руке.

— Побойся Бога, Эм, ты же лопнешь! Желудок у тебя, видно, резиновый. Отвыкай так напихиваться. Просто не понимаю, как все это в тебя влезает. Я так объелась! Пойду сниму эти пижонские джинсы и прилягу.

— Ладно тебе донимать принцессу Эсмеральду. У девочки здоровый аппетит, и это замечательно, — сказал папа. — Так, дамы, можете отдыхать, а мы, мужчины, помоем посуду. Возьмем на себя черную работу на кухне, а, Максик?

Максик принял папины слова всерьез и кинулся с грохотом собирать со стола любимый бабушкин фарфор.

— Осторожнее, тарелки побьешь! — всполошилась бабушка.

— Да уж, тут бабушка права, малыш, — сказал папа. — Знаешь что, нарисуй-ка мне красивую картинку своими новыми фломастерами, а я пока спокойно займусь мытьем посуды.

Максик улегся на пол и принялся трудиться над рисунком, прищурив глаза и высунув язык от усердия. Своими-то фломастерами он рисовал бережно, не то что моими.

Какое-то время Вита его дразнила, барабанила пальцами по фломастерам в коробке, как будто по клавишам рояля, но жареная картошка и ее одолела. Она улеглась на диван, пристроив у себя на руке Балерину и уютно уткнувшись носом в ее бархатную головку. Мама свернулась калачиком в углу дивана. Сказала, что хочет посмотреть выступление королевы по телевизору, но глаза у нее закрывались, и через минуту она уже уснула.

Я сидела, вытянув перед собой руку, и любовалась своим настоящим изумрудиком. Я все никак не могла поверить в это чудо. Папа сказал, что купил его дешево, но я знала, что кольцо все равно стоило кучу денег. Дороже, чем мамины серебряные босоножки, чем бабушкины джинсы, чем олениха Виты и Максиковы фломастеры.

Значит, папа любит меня не меньше, чем Виту и Максика, хоть я на самом деле не его дочка. А уж я-то его любила больше всех на свете! Гораздо, гораздо, гораздо больше, чем своего родного отца.

Я его уже несколько лет не видела. И не хотела видеть. Мы с мамой не хотели больше иметь с ним никакого дела.

Я решила, что пойду и помогу папе мыть посуду, хоть он и сказал нам всем, чтобы ему не мешали. Я тихонько вышла в коридор, помахала рукой с кольцом своему отражению в зеркале над телефоном. Колечко подмигнуло мне зеленой искоркой.

Дверь в кухню была притворена. Слышно было, как папа что-то бормочет сам с собой. Я широко улыбнулась. Он что, моет посуду и поет песни? Я осторожно и бесшумно открыла дверь. Папа стоял ко мне спиной.

— Любимая, любимая моя, — сказал он.

Я подумала, что он обращается ко мне. Потом увидела, что плечи у него чуть сгорблены, рука прижата к уху. Он говорил по мобильнику.

— Да, да! Ах, Сара, я тоже так по тебе скучаю! Но я никак не могу вырваться из дому на Рождество, все это много значит для детей и Джули. Я стараюсь устроить для них праздник, хотя, видит Бог, теперь это стало так трудно! Но скоро я все им скажу. Долго мне не выдержать. Я схожу с ума, я так хочу быть с тобой, малыш. Я уйду, клянусь тебе.

— Папа, не уходи!!!

Он резко обернулся. Я ждала — вот сейчас он скажет, что я все неправильно поняла. На самом деле он не разговаривал с подружкой, он просто репетировал роль или разыгрывал какую-нибудь дурацкую шутку. Папа всегда умел кому угодно заговорить зубы. Пусть скажет хоть что-нибудь, даже если я буду знать, что это неправда.

Он ничего не сказал. Только стоял и смотрел на меня, глупо закусив губу, — совсем как Максик, когда его поймают на каких-нибудь безобразиях. В мобильном телефоне жужжал чей-то голос.

— Я тебе перезвоню, — сказал папа и отключил телефон, держа его очень осторожно, словно гранату с выдернутой чекой.

Мы смотрели друг на друга, как будто в стоп-кадре. Больше всего на свете мне хотелось отмотать пленку назад ровно на одну минуту, чтобы я снова стояла в коридоре, такая счастливая, и размахивала своим кольцом с изумрудом.

— На самом деле ты от нас не уйдешь, правда, папа? — спросила я шепотом.

— Прости меня, Эм, — тихо ответил он.

Вокруг меня все поплыло. Я пошатнулась, согнулась над раковиной, и меня вырвало прямо на сложенную в мойке фарфоровую посуду.

2

— Все хорошо, Эм, все хорошо, — говорил папа, обнимая меня.

Мы оба знали, что хорошо уже не будет. Я ни слова не могла выговорить, только икала и всхлипывала.

Бабушка проснулась и ворвалась в кухню.

— Что происходит? Боже, ты мне заплевала любимый сервиз!

— Кому-то плохо?

Мама тоже появилась на кухне, за ней прибежали Максик и Вита.

— Эм стошнило, — сказала бабушка. — Я ведь тебе говорила, Эм, не обжирайся, как свинья!

— Фу! — сказала Вита.

— Воняет! — сказал Максик.

— А ну-ка, кыш отсюда, вы оба, — сказала мама. — Идите в гостиную с бабушкой. Я тут приберу.

— Может быть, хоть теперь ты ко мне прислушаешься! Сколько раз я тебе повторяла,: девочке нельзя столько есть. Боже, какая грязища! И на занавески попало!

Бабушка и сама чуть не плакала.

— Я все отмою. Уйдите, пожалуйста, — сказал папа.

Он говорил очень тихо, но бабушка вдруг перестала разоряться и быстро вывела Виту с Максиком за дверь.

— Ах, Эм! — вздохнула мама, утирая меня посудным полотенцем. — Наверное, нужно все это снять и поскорее усадить тебя в ванну. Если тебя затошнило, неужели нельзя было добежать до уборной?

— Она не виновата, — сказал папа.

Он был такой бледный, что даже серый, как будто ему и самому было плохо.

— Что это значит? В чем дело? — спросила мама, стягивая с меня свитер через голову.

— Не говори ей, папа! — взмолилась я сквозь несколько слоев мокрой шерсти.

Если он промолчит, может быть, окажется, что все это не взаправду.

— Я все равно собирался тебе сказать, но откладывал на после Рождества. Прости меня, я сам себе противен. Я не хотел, чтобы так получилось.

— О чем речь? — спросила мама, выпустив меня.

Папа набрал в грудь воздуху:

— Джули, я встретил другую женщину.

Мама даже глазом не моргнула:

— Что ж, это мы уже проходили.

— Но на этот раз… понимаешь… я люблю ее. Прости, я не хотел причинить тебе боль, но тут ничего не поделаешь, это настоящее. Со мной никогда в жизни такого не было.

— Ты не хочешь причинить мне боль и при этом говоришь, что любишь другую?

Мамино лицо сморщилось.

— Мамочка, не плачь! — закричала я.

Мне хотелось обнять ее крепко-крепко, но я не могла к ней прикоснуться, я была вся такая мокрая и противная.

— Иди в ванную, Эм, — сказал папа. — Нам с мамой нужно поговорить.

— Мне тоже нужно поговорить! — сказала я. — Ты же нас любишь, папа, — маму, и меня, и Виту, и Максика.

— Конечно, я вас люблю, моя хорошая. Я буду часто к вам приходить, но я ничего не могу поделать — я должен уйти.

— Ты не можешь так со мной поступить! Не можешь, не можешь! — зарыдала мама, покачиваясь на высоких серебряных каблуках.

Папа хотел ее обнять, она принялась отбиваться.

Я закричала:

— Мама, папа, не надо!

Невозможно было поверить, что все это происходит на самом деле. Я все время закрывала и открывала глаза, надеясь, что сплю. Если взять и резко открыть глаза, я снова вернусь в наше чудесное Рождество.

В кухню заглянула бабушка и тоже начала кричать. Потом вытолкала меня в коридор и поволокла на второй этаж, в ванную. Там содрала с меня оставшуюся одежду и сунула меня в ванну, точно младенца. Она намыливала меня с такой яростью, как будто шлепала.

Вита с Максиком колотились в дверь ванной, громко требуя, чтобы их тоже впустили.

— Господи ты боже мой, — огрызнулась бабушка, намыливая мне голову шампунем, потому что кончики моих волос успели окунуться в рвоту.

Бабушкины ногти впивались мне в кожу. Я не смела пожаловаться, что мне больно. Бабушка так ужасно рассердилась на меня, как будто это я во всем виновата.

Может, я и вправду виновата?

Вита с Максиком явно были готовы обвинить во всем меня. Они наконец влетели в ванную, и Вита тут же заорала:

— Мама поссорилась с папой из-за того, что ты там все заплевала, Эм!

— Мама так кричит… Даже на меня накричала, хоть меня и не тошнило, — плакал Максик.

Они, наверное, не поняли толком, что случилось. Они были еще маленькие. Мне тоже ужасно хотелось снова стать маленькой. Бабушка мыла меня, словно младенца. Вот бы на самом деле сделаться младенцем, пускай бы она завернула меня в полотенце, взяла на ручки, прижала к себе. Когда я была совсем маленькая, наверняка она хлопотала надо мной, как и все бабушки.

— Так, Эм, вылезай из ванны. Не стой, как чурбан! — рявкнула на меня бабушка. — Вытирайся и надень что-нибудь чистое.

Она так дернула меня, что я чуть не упала. Я взмахнула руками, чтобы удержать равновесие, и изумруд сверкнул в кольце.

— Ой, бабушка! Мое колечко! Я его намочила, и мыло на него попало. Вдруг оно испортилось?

— Да уж, глупость какая — подарить ребенку кольцо с изумрудом, — сказала бабушка. — В этом он весь… (нехорошее слово)!

Это было ТАКОЕ нехорошее слово, что мы все так и вытаращили на бабушку глаза. Как она смеет обзывать папу! Я уставилась на ее бледные ноги с вздутыми венами, торчащие из-под халата.

— Глупость — дарить старухам модные джинсы!

Вита с Максиком дружно ахнули. Я поскорее попятилась — мне показалось, что бабушка сейчас меня ударит. Но она только вздохнула и покачала головой с таким видом, как будто я прилюдно почесалась или ковырялась в носу. Я поняла, что ей попросту не до меня, все ее мысли были заняты тем, что происходило сейчас на кухне.

Мама все кричала и плакала, кричала и плакала.

После того как я вытерлась и переоделась в чистое, бабушка усадила нас с Витой и Максиком в гостиной и включила телевизор на полную громкость, так что в ушах начинало звенеть, как только кто-нибудь заговорит, но мы все равно слышали мамин голос. Я переключала каналы, пока бабушка не вырвала у меня пульт.

— Давайте посмотрим видео! — канючил Максик. — Давайте смотреть «Томаса»! Посмотрим «Томаса», ну пожалуйста!

Он уже много месяцев не просил показать ему «Паровозик Томас». Он знал этот фильм наизусть. Мы все знали его наизусть, но все равно стали смотреть, даже бабушка. Мама продолжала кричать. Теперь уже и папа на нее кричал. Вита сунула в рот большой палец и уткнулась носом в пушистую Балерину. Максик, не отрываясь, смотрел на экран, но при этом тихонечко шептал: «Мама плохая, папа плохой».

Был бы у меня пульт дистанционного управления, настроенный на маму с папой, я нажала бы кнопку и отключила звук. Я снова и снова повторяла про себя, что все как-нибудь уладится. Они вдруг перестанут вопить, вздохнут и бросятся друг другу в объятия. Так уже много раз бывало, почему же не может быть сейчас? Папа скажет, что он, наверное, сошел с ума, если хоть на минуту подумал о том, чтобы бросить нас. Он поклянется никогда-никогда не видеться больше с этой Сарой. Он останется с мамой, Витой, Максиком и со мной, и все мы будем жить долго и счастливо. Я твердила про себя эту сказку, изо всех сил сжимая кулаки, так что колечко с изумрудом впивалось мне в ладонь.

— Господи боже, да посмотрите на себя, дети! Сегодня же Рождество! — Бабушка плотнее запахнула халат и решительно направилась в кухню, шлепая тапочками.

— Пошла их ругать, — сказал Максик.

И ведь подействовало! Крики на кухне стихли. Долго слышалось какое-то бормотание. Наконец бабушка вернулась в гостиную. За ней шел папа. Глаза у него были красные, как будто он тоже плакал, но сейчас он улыбался изо всех сил. Казалось, эти губы с загнутыми кверху уголками наклеили ему на лицо по ошибке.

— Так, ребятушки, во что будем играть?

— В «Акульку»! — предложил Максик.

Он совершенно не умел играть в «Акульку», никак не мог распознать одинаковые карты и просто кричал во все горло: «Акулька!» — так что уши начинали болеть.

— Дурацкая игра, а Максик играть не умеет, — сказала Вита. — Давайте играть в «Счастливые семейства»!

Папа так и дернулся. Вита не хотела его дразнить, просто она любит эту игру — ей нравятся карточки, на которых нарисованы семьи кроликов, белочек и мышек.

— Давайте играть в рождественские игры, — сказал папа.

Он поискал взглядом Балерину, нашел и надел ее на руку.

— Будем танцевать! — сказала Балерина. — Будем играть в «Море волнуется, раз!».

Папа перебрал наши компакт-диски и вытащил «Любимые мелодии», старенький сборник дебильных детских песенок про розовые зубные щетки, мышат в галошах и сбежавший паровозик.

— И никаких песен про красноносых оленят! — сказала Балерина, приплясывая на руке у папы. — Раз, два, начали! Девочки, мальчики, смотрите, как я делаю пируэт!

Папа врубил музыку на бешеную громкость. Максик с Витой заскакали по комнате. Я тоже стала подпрыгивать. Бабушка тяжело вздохнула:

— Господи, Эм, ну что ты так топочешь? У меня статуэтки в шкафу дребезжат.

Я замерла на месте так резко, что чуть не вывихнула щиколотку.

— Нет, нет, танцуй, принцесса Эсмеральда, ты у меня легонькая, как фея! — сказал папа. — Дай мне руки, и мы с тобой спляшем веселую рождественскую джигу!

— Да уж, счастливого тебе Рождества, бессердечный мерзавец! — сказала бабушка и выбежала из комнаты.

Вита и Максик тоже застыли на месте.

— Нет, нет, музыка еще не кончилась! Вы что, забыли, как играют в «Море волнуется»? — сказала Балерина.

И вот мы снова запрыгали, ничуточки не заботясь о бабушкином фарфоре. Потом Балерина научила нас играть в разные старинные игры — «визгучего поросенка»[1] и жмурки. Папа завязывал нам глаза моим вязаным шарфом. Балерина очень хвалила шарф и говорила, что ей тоже бывает нужен такой, когда она вместе с другими оленями тянет санки Санта-Клауса холодными зимними ночами.

— Шикарный вязаный шарф, да к нему бы еще варежки для рожек, и клетчатые штанишки мне бы тоже не помешали! — сообщила она.

Мы все с хохотом повалились на ковер, и папа принялся тискать Виту с Максиком. Я засомневалась, не слишком ли я большая, чтобы играть в кучу-малу, но папа протянул руку и подтащил меня поближе.

— Пап, ты ведь на самом деле никуда не уйдешь? — шепнула я ему на ухо.

Папа приложил мне палец к губам:

— Ш-ш-ш, принцесса Эсмеральда! Не нужно обсуждать государственные тайны в присутствии принцессы Виты и принца Максика.

Больше я ничего не сказала. Держала все в себе до самого чая. Бабушка выложила на стол сандвичи с индейкой, пирожки с мясом и шоколадное полено.

— Только, ради бога, не объедайся, Эм. Может, лучше бы тебе обойтись простым хлебом с маслом, — сказала бабушка.

У меня внутри была такая пустота, что я готова была слопать все подряд. Но еда была какая-то странная — безвкусная, точно вата. И голова как будто ватой набита. Я ни о чем не могла думать. Все было как во сне. Вот я сижу, слизываю с пальцев шоколад, Вита с Максиком понарошку угощают Балерину, глупо хихикая, а мама ушла к себе в комнату и даже чай не стала пить.

Бабушка пошла к ней с подносом, но принесла его обратно нетронутым.

— Хочу к маме! — объявил вдруг Максик, сползая со стула.

— Нет, Максик, дай ей отдохнуть, у нее очень болит голова, — сказала бабушка.

— Это у меня болит голова от ее криков, — завела Вита и вдруг запнулась. — А сейчас ей уже лучше, пап?

— Боюсь, пока еще не совсем, принцесса, — сказал папа.

— Еще бы, — словно выплюнула бабушка. — Лживая свинья!

— Тише. Ты же сама велела мне подумать о детях. Не будем портить им праздник, — сказал папа.

Он очень старался — пел, танцевал и разыгрывал разные фокусы. Под конец Вита взвинтилась чуть ли не до истерики, Максик расхныкался. Тогда папа повалился вместе с ними на диван и заставил Балерину рассказать им длинную сказку о том, как она была маленьким олененком в Лапландии. Однажды в оленью школу пришел Санта-Клаус. Он разыскивал одаренных оленят. В школе были спортивные соревнования. Балерина мчалась, как ветер, и обогнала всех, хотя она была самой младшей из оленят и рожки у нее были малюсенькие, все в пуху, как почки у вербы. Мне хотелось тоже устроиться с ними и послушать, но я тихонько вышла из комнаты, прошла мимо бабушки, со злостью мывшей посуду в кухне, и поднялась к маме. Постояла у двери, прислушиваясь. Мне почему-то было неловко, и я никак не решалась войти. Вдруг услышала, как она там всхлипывает, чуть слышно, как Максик, и тогда я бросилась к ней. Мама прямо в одежде забралась под одеяло и свернулась комочком, промокшим от слез.

— Ой, мамочка, не плачь!

Я влезла к ней под одеяло и крепко ее обняла, как будто это она была маленькой девочкой, а я ее мамой.

Что мне делать, Эм? — простонала она. — Я не могу без него!

— Все хорошо, мам, все хорошо, — повторяла я, стараясь ее утешить.

Она вдруг рассердилась и вырвалась из моих рук.

— Ничего… (нехорошее слово) не хорошо, дурында! Он нас бросает, уходит к другой женщине, черт подери! — зашипела мама.

— Нет, он не уйдет. Все хорошо, мама. Он так здорово играет с нами. Он хочет с нами помириться. На самом деле он не уйдет. Он нас любит!

— Он сказал, что не уйдет?

Я запнулась.

— Да, — сказала я. Мне так хотелось, чтобы это было правдой.

Мама так и вцепилась в меня:

— Ты уверена?

— Ну…

Мама знала, что я не уверена, но ей тоже очень хотелось, чтобы это было правдой. Она поверила мне.

— Не так-то легко будет мне его простить, — сказала она. — Это ведь уже не первый раз, Эм. Ты многого о нем не знаешь. Сама не понимаю, отчего я так стараюсь его удержать. Возможно, мне было бы лучше без него, без этих сомнений и терзаний.

— Но ты же любишь его, мама!

— Конечно, я люблю его, Эм.

Мама села на постели и прижала меня к себе. Потом включила ночник с хрустальными подвесками и посмотрелась в зеркало.

— Боже, ну и вид у меня!

Мама очень красивая, но сейчас она действительно выглядела ужасно, даже в мягком свете ночника. Волосы у нее торчали слипшимися клочьями, веки распухли и покраснели, словно виноград «изабелла». Темная помада размазалась вокруг губ, как у Виты, когда она пьет сок черной смородины.

— Неудивительно, что я ему опротивела, — застонала мама.

— А ты умойся и сделай макияж, — посоветовала я. — Он прямо отпадет!

— Ну хорошо, мисс, я сделаю, как ты велишь, — сказала мама.

Она привела себя в порядок и снова сунула ноги в новенькие серебряные босоножки.

— Выглядишь на миллион долларов, — сказала я.

— Ах, Эм, какая ты чудачка, миленькая моя девочка! — сказала мама и сморщилась, как будто снова собиралась заплакать.

— Не плачь, макияж испортишь!

— Хорошо, хорошо, я не буду плакать, — сказала мама, отчаянно моргая.

Мы спустились вниз, держась за руки. Бабушка вышла в коридор с посудным полотенцем в руках.

— Боже, никак, ты собралась умолять его остаться? Ты ничему не учишься, Джули! После всего, что ты от него натерпелась! Да его задушить мало!

Она яростно скрутила полотенце, словно это была папина шея.

Мама ее не слушала. Она сделала глубокий вдох, задержала дыхание, расправив плечи и плотно стиснув губы. Потом выдохнула и шагнула в гостиную. Папа с тревогой смотрел, как она идет к нему через всю комнату в своих серебряных босоножках. Вита выпрямилась на диване, держа в руке обмякшую Балерину. Максик засунул палец в рот и съежился, как будто старался стать невидимкой.

— Привет, мои дорогие! — весело и отважно воскликнула мама. Потом потянулась и зевнула, как будто только что проснулась. — М-м, как же я хорошо поспала! Посмотрим, что показывают по телевизору?

Ей никого не удалось обмануть, даже Максика, но мы все старательно делали вид, что не слышали криков и рыданий.

Папа подвинул Виту на дальний край дивана, похлопал по сиденью и тихо сказал:

— Садись, малыш.

Мама села рядом с ним. Мы с Витой и Максиком устроились по бокам. Бабушка уселась в кресло, шмыгая носом и вздыхая. Мы смотрели праздничную программу по телевизору и слишком громко смеялись на каждую шутку. Максик так закатывался, что у него началась икота.

— Вы переутомились, молодой человек. Пора в кровать, — сказала бабушка.

— Нет, нет, нет! — завопил Максик.

— Да, да, да! — сказал папа. — Ну-ка, Максик, Балерина хочет тебе рассказать про свой олений домик в далекой Лапландии. Ни за что не угадаешь, какая у нее постелька.

Максик позволил папе унести его наверх. Вита тут же подняла шум, и папа подхватил ее свободной рукой. Я смотрела им вслед и жалела, что не могу ужаться до крошечного размера, чтобы тоже повиснуть на папе, будто обезьянка. Вместо этого пришлось топать за ними своим ходом.

Папа выдумал целую сагу о том, какой у оленят в Лапландии детский садик, постельки из зеленого мха, одеяльца на лебяжьем пуху, потом рассказал про оленью школу, где учат танцевать, бегать рысью и галопом, а особо талантливых даже обучают летать.

Максик заснул раньше всех. Папа подоткнул ему одеяло и провел рукой по лохматым темным волосам. Вита разрешила и ей подоткнуть одеяло, но всеми силами старалась не спать, даже лоб у нее наморщился от усилий держать глаза открытыми. В конце концов она тихонько вздохнула и заснула тоже, прижав к себе Балерину.

Папа осторожно освободил руку от игрушки и погладил Виту по костлявому плечику. Она отказалась надевать свою пижамку с изображением куклы Барби и легла спать в одной из маминых черных шелковых ночнушек. У нее порвалась бретелька, и мама пожертвовала ее нам — наряжаться. Мы с Витой чуть не передрались, кому ее носить. Я победила, но когда я этот топик примерила, Вита жестоко расхохоталась и заявила, что я похожа на бегемотиху из диснеевского мультфильма. Я ее толкнула в грудь и сказала, что она просто завидует, но черненькую ночнушку на бретельках после этого ей отдала. Вита в ней была чудо как хороша — настоящая полуночная фея.

— Девочка моя, — прошептал папа и поцеловал ее высокий лобик.

В комнате сделалось очень-очень тихо. Папа улыбнулся мне, стараясь не смотреть в глаза:

— И ты ложись, принцесса Эсмеральда.

— Папа!

— Ну-ну, солнышко, тебе давно пора спать.

— Папа, обещай, что ты останешься.

Папа на мгновение зажмурился, потом встал, взял мою руку и поцеловал колечко.

— Твое желание для меня — закон, принцесса Эсмеральда. А теперь не смотри на меня с такой тревогой и быстро прыг-прыг в кроватку.

Папа запел песенку в ритме хип-хопа про принцессу Эм и ее волшебное кольцо, цо-цо! Я ему подпевала и даже протанцевала вокруг кровати, но когда папа натянул на меня одеяло до самого подбородка, я обхватила его руками за шею.

— Тише, тише, ты меня задушишь! — пошутил он.

— Папа, так ты обещаешь, да?

— Смени пластинку, принцесса, — попросил папа. — Я ведь сказал, что твое желание для меня — закон, уже забыла?

— Все-таки ты не сказал, что обещаешь. Ну скажи, пап. Пожалуйста, скажи!

— Ладно, ладно, обещаю.

— Ты обещаешь, что останешься с нами навсегда?

— Обещаю, что останусь навсегда. А теперь скажи «Спокойной ночи» и поцелуй меня. Мало ли, вдруг я от этого превращусь из противной жабы в прекрасного принца?

— Глупый, ты и так прекрасный принц, — сказала я и поцеловала его.

Я ошибалась. Он на самом деле был мерзкой жабой.

Я проснулась рано утром с сильно бьющимся сердцем. Выбралась из кровати, на цыпочках прокралась к дверям, чтобы не разбудить Виту и Максика. Прошлепала по коридору. Прислушалась у маминой-и-папиной двери. Услышала приглушенные всхлипывания и вбежала в спальню. Мама сидела на краю постели, запустив себе руки в волосы и раскачиваясь взад-вперед.

Папа не сдержал обещания. Он ушел.

3

Папа оставил мне записку. Не помню точно, что именно там говорилось. Что-то в том духе, что он, мол, не хотел меня расстраивать. Рядом с подписью он нарисовал маленькую жабку. Даже не поленился раскрасить ее новыми Максиковыми фломастерами.

Я не хотела, чтобы наши увидели эту записку. Я ее старательно разгладила и спрятала к себе под джемпер, к самому сердцу. Было немножко щекотно, но я терпела.

Когда я помогала бабушке разминать картошку для пюре к холодной индейке, бабушка вдруг наклонила голову набок:

— Что это шуршит, Эм?

— Ничего, — быстро ответила я и сильнее налегла на толкушку.

— Что ты напихала под джемпер? Господи, да никак ты набила туда салфеток и притворяешься, будто у тебя растет грудь?

— Нет! — Я скрестила руки и страшно покраснела.

— Прекрати идиотничать, Эм! — велела бабушка, шаря рукой у меня под джемпером.

— Не трогай! Отстань! — закричала я.

Но я не могла ее остановить. Она нащупала письмо и так дернула, что оно разорвалось пополам.

— Мое письмо! Ты его порвала!

Бабушка держала письмо в вытянутой руке, как будто с него капала какая-то гадость.

— И очень хорошо! Я сейчас его разорву на мелкие кусочки!

Она принялась рвать записку, клочки бумаги полетели во все стороны.

Я не успела выхватить у нее листок. Только смотрела и плакала.

— Хватит скулить! Довольно мы уже плакали, «Титаник» можно утопить в наших слезах! Если хочешь знать, вам всем бы нужно рыдать от радости, что отделались от этого хитрого, двуличного лицемера. Он мне никогда не нравился, с того самого дня, как твоя мамочка привела его в дом. Я ей так все прямо и высказала, но она не обратила внимания. Она никогда меня не слушает. Никто в этом доме меня не слушает.

Я зажала уши руками — пусть видит, что я тоже ее не слушаю. Не буду больше помогать ей готовить пюре. Да и незачем. Все равно за обедом все очень мало ели. Даже Вита воротила нос от картошки. Она вообще ничего не стала есть. Максик взял только сладкое. Мама выпила целую бутылку вина, но при этом не съела ни крошки.

Я сказала, что тоже не голодна, и ушла из-за стола. Зато позже, примерно посередине этого долгого-долгого вечера, я тайком забежала на кухню и принялась отщипывать кусочки от индейки. Раз начав, я уже не могла остановиться. Я отрывала от индейки здоровенные куски, я была такая голодная, что мне хотелось вцепиться в мясо прямо зубами, точно собака.

Я услышала шаги и отскочила от индейки, виновато вытирая жирные руки о юбку. Сейчас бабушка снова начнет читать мне нотацию о вреде обжорства. Но это, слава богу, оказалась не бабушка. Это была Вита с Балериной на руке. Ее тощенькая ручка ушла в коричневый мех чуть ли не до подмышки.

— А, привет, — сказала я и оторвала еще кусок индейки.

Вита широко раскрыла глаза:

— Что ты делаешь? Вдруг бабушка увидит, вот разозлится!

— А мне плевать. Я ее ненавижу, — сказала я со злобой.

Вита моргнула. Потом вытерла нос одним из Балерининых рожек.

— Я тоже ее ненавижу.

— Неправда! — возразила я. — Ты ее обожаешь. Ты же у нее любимица. Она вечно тебя угощает вкусненьким и все твои безобразия тебе спускает, сама знаешь.

— Все равно она ужасная. Она говорит, папа ушел к другой тете и больше не вернется к нам Она врет, правда, Эм?

— А что говорит мама?

Мама только опять заплакала и сказала, что ничего не знает. Она велела мне уйти, потому что у нее страшно болит голова. Максик говорит, что у него тоже болит голова. Ненормальный, среди дня улегся в постель. Все кверх ногами, прямо ужас какой-то. Бабушка велела мне идти поиграть, а я хочу играть с папой! — По щекам Виты побежали ручейки слез. — Эм, он вообще к нам вернется?

— Конечно, вернется. Немножко погодя. Не мог же он уйти насовсем и даже не предупредить. Он обязательно придет нас навестить! Даже мой папа и то приходил меня навещать, когда я была совсем маленькая… пока мама ему не запретила.

— Я твоего папу не помню, — сказала Вита.

— Я тоже его не помню, — сказала я.

На самом деле это было не совсем так. Он до сих пор являлся мне в кошмарных снах. Я вздрогнула и запихнула в рот еще кусочек индейки.

Вита внимательно посмотрела на меня и спросила:

— А наш папа не станет таким страшным, как твой?

— Да нет, конечно, Вита. Папа никогда не бывает страшным, ты же знаешь.

Так он вернется?

Балерина свисала с опущенной руки Виты. Я тщательно вытерла руки и решительно забрала себе Балерину.

— Привет, принцесса Вита! — Я постаралась скопировать смешной умильный голос, каким папа говорил за олениху. — Слушай меня внимательно, деточка: никто не знает твоего папу лучше, чем я. А я тебе говорю: он вернется, это совершенно точно.

— Скоро? Сегодня?

— Может быть, не сегодня.

— Завтра?

— Ну… может быть. О-о, ты только посмотри, какая вкуснющая индейка! Кажется, я не прочь заморить червячка. Намек понятен, принцесса Вита?

Вита расхохоталась и стала понарошку кормить Балерину, но мне так и не удалось сбить ее с мысли.

— Скоро папа вернется, ну скажи?

— Да, солнышко, да, папа нас не подведет, он вернется, как только сможет. Знаешь что, давай загадаем на индейке!

Я заставила Балерину проплясать вокруг блюда с индейкой, а сама тем временем оторвала еще несколько кусочков мяса свободной рукой.

— Я не хочу больше есть, — сказала Вита.

— Да я не к тому, просто нужно найти… Ага!

Я ухватила маленькую раздвоенную косточку, покрутила, выдернула и дала ее в лапки Балерине. Олениха с торжеством подняла дужку вверх.

— Знаешь, что это, принцесса Вита?

— Кость? — спросила Вита неуверенно.

— Волшебная косточка! Зацепи ее с одной стороны мизинчиком, так. А принцесса Эсмеральда пусть возьмется с другой стороны. По моей команде начинайте обе тянуть, и у кого останется большая часть, та принцесса может загадать желание.

— Так нечестно! — завопила Вита и ткнула Балерину кулаком, точно это было и впрямь живое существо. — Эм больше меня, она сильнее, ей достанется загадывать!

— А как по-твоему, Драчливая Принцесса, что она загадает?

Вита задумалась.

— А! — сказала она. — Все равно я сама хочу загадать.

— Вот одно желание уже и потратила, — сказала Балерина. — А теперь прекратите меня колотить, барышня, не то получите рогом по носу.

Вита захихикала.

Я сунула ей в руки дужку:

— Давай, Вита, тяни.

Она потянула. И я потянула. Я чуть-чуть нажала, вывернув руку. Я знала, что каждая из нас загадает одно и то же, но мне, как и Вите, хотелось непременно загадать самой.

Дужка треснула. У Виты в руке остался коротенький обломок, а у меня — почти целая раздвоенная косточка.

— Ой… — сказала Вита. — Ну ладно, Эм. Загадывай. Получше загадывай!

Я сжала дужку в кулаке, крепко зажмурилась и пожелала, чтобы папа вернулся к нам. Я желала этого с такой силой, что голова чуть не лопнула. Пусть он к нам вернется, пусть, пусть, пусть!

— Эм, ты вся красная стала, — сказала Вита.

Я открыла глаза и обессиленно выдохнула.

— А сбудется? — Вита покосилась на дверь, как будто ждала, что папа прямо сейчас войдет на кухню.

— Обязательно сбудется, только, наверное не сразу.

Вита вздохнула. Посмотрела на Балерину. Спросила:

— Может, хоть ты можешь сделать так, чтобы сбылось поскорее?

Я тоже невольно посмотрела на Балерину, хотя сама и управляла ею. Балерина кивнула. Покачала головой. Кивнула. Покачала. Кивнула. Покачала.

— То ли дождик, то ли снег, то ли скоро, то ли нет, — изрекла она загадочно. — Станьте, дети, станьте в круг, возвратится папа вдруг!

Балерина обхватила Виту за талию, и мы втроем закружились по кухне.

Но «вдруг» не получилось. Мы прождали весь следующий день. И следующий, и следующий, и следующий… В конце концов мама поднялась с кровати и отправилась его искать — обошла все его любимые забегаловки, добралась даже до самого Лондона. Пробовала звонить ему на мобильный, но мобильный был все время выключен. Она обзвонила всех его приятелей. Сходила в Розовый дворец, где они оба работали, хотя и знала, что магазинчики закрыты, откроются только после Нового года. Она где-то бродила целый день в своих серебряных босоножках, будто думала, что они сами отнесут ее к папе. Она стерла себе ноги, пока прихромала домой, и с одного острого каблучка отлетела набойка.

— Не плачь, мама! — сказала я. — Отнеси их в мастерскую к мистеру Миниту, их еще можно починить.

— Нет, — сказала Вита, — их уже не починишь. Можно, я их возьму себе, мам?

— Нет, я! — Максик всунул тоненькие ножки в мамины туфли и зашаркал по комнате.

— Сними их сейчас же! — напустилась на него бабушка. — Мальчики не носят туфли на каблуках! Не понимаю, на что вам сдались эти туфли. Их нужно вынести на помойку вместе с мусором.

— Это чудесные туфельки!

Мама отняла у Максика босоножки и прижала к груди, баюкая, словно это были серебряные куколки.

— Да уж, и стоили целое состояние, как и все остальные дурацкие рождественские подарочки! А на чьи деньги все это куплено, Джули? Бьюсь об заклад, Фрэнки расплатился вашей общей кредитной карточкой. Ты теперь До следующего Рождества будешь выплачивать денежки за свои же собственные подарки. А сколько он у меня назанимал? Все мои сбережения за целую жизнь каторжного труда в этой проклятой конторе! А дети? Он что, так и уйдет, не оглянувшись и не заплатив ни пенни на их содержание? Не умеешь ты выбирать мужчин! Один — буйнопомешанный, другой — низкопробный обольститель…

— Ты, бабушка, тоже не умеешь выбирать мужчин! — Я страшно разозлилась, потому что она опять довела маму до слез. — Дедушка от тебя сбежал сто лет назад!

— Скатертью дорожка! Уж второй-то раз я такой глупости не сделаю, — фыркнула бабушка. — Не понимаю, Джули, что ты так убиваешься. Ты с самого начала знала, что это за тип. Разве можно из-за такого горевать? Возьми себя в руки!

Бабушка схватила маму за плечи, словно хотела тряхнуть изо всех сил, но вдруг обняла ее, прижала к себе. Мама заплакала в голос. Вита с Максиком тоже полезли к ним обниматься.

Я осталась стоять одна в сторонке, Подобрала с пола Балерину, и мы с ней отправились на кухню — перекусить на скорую руку. Балерина захотела попробовать виноградинку, а потом уже не могла остановиться. И сахарная пудра ей тоже очень нравилась, потому что была похожа на снег.

— Снег, снег, снег идет, — напевала я, танцуя возле кухонного стола.

Это был волшебный танец — я опять загадывала желание.

Тут я услышала звонок телефона. Это звонил мамин мобильник в сумочке, брошенной в коридоре. Я кинулась отвечать. Это могла быть одна из маминых подружек, но я знала, что это папа, — вот знала, и все.

— Алло, Джули?

Я сказала:

— Ой, папа, папа, папа!

— Эм! Здравствуй, солнышко! Как дела, малыш? Как все? Позови маму на минуточку.

Мама уже была рядом со мной, она стояла на коленях и рвала у меня из рук телефон. Я вцепилась и не отдавала.

— Папа, когда ты вернешься?

— Да я думал навестить вас на Новый год. Мы могли бы целый день веселиться, ты, я, Вита и Максик, верно?

— Ой, да, давай, давай! — обрадовалась я.

— Что? Он правда возвращается? Эм, дай мне телефон!

Мама оторвала мои пальцы от мобильника и прижала его к уху.

— Я тоже хочу поговорить с папой! — закричала Вита. — Обязательно хочу, мне столько всего нужно ему сказать!

— И я! Я тоже хочу! Пустите меня! — вопил Максик.

Мама застыла на месте, глядя прямо перед собой, как будто сквозь нас.

— Мам? — спросила я шепотом.

Она словно не слышала. Она не замечала требовательных криков Виты, хныканья Максика. Так и стояла на коленях, как будто молилась. Потом вдруг нажала красную кнопку, прерывая разговор.

— Мама! — заорали мы все хором.

— Молодец, Джули, — сказала бабушка. Она наблюдала за нами, стоя в дверях гостиной.

— Ты что, мам? Почему ты не захотела поговорить с папой? — спросила я ошеломленно.

— Какая ты вредная, мама! Даже не дала мне с ним поздороваться! — разрыдалась Вита.

— Хочу к папе! — заревел Максик. — Мам, пусть папа вернется!

— Прекратите! — Мама поднялась на ноги и пошатнулась. — Я не могу заставить его вернуться.

Я возразила:

— Он сказал, что придет к нам на Новый год. Он так сказал, правда. Значит, он вернется.

— Нет. Он придет погулять с вами, дети. Но он не вернется домой. Он сказал это совершенно четко. Он теперь с той женщиной.

— Это еще неизвестно, мама.

— Известно. Я слышала, как они с ней шептались.

— Но все-таки он пойдет с нами гулять? — спросила Вита.

— Не знаю. Наверное, — ответила мама.

— Ура-а-а! — бестактно заорала Вита и закружилась по прихожей.

— Папа придет, папа придет! — визжал Максик, прыгая вслед за ней.

Мама смотрела на них остановившимся взглядом. Я не знала, что сказать, что сделать. Меня так и подмывало тоже пуститься в пляс, потому что мне отчаянно хотелось провести целый день с папой, несмотря ни на что. Но было ясно, что маму он с нами не зовет. Как ужасно будет ей сидеть дома вдвоем с бабушкой.

Я понимала, что должна сказать, мол, мне не хочется идти. Он ведь мне даже не родной отец. Но отказаться от этой встречи было выше моих сил.

— Мне придется тоже пойти, присмотреть за Витой и Максиком, — сказала я. — Ты же знаешь, какие они бывают, когда на них находит. Папа не всегда с ними справляется.

Мама ничего не сказала, только посмотрела на меня.

Бабушка схватила Виту и Максика и сердито встряхнула:

— А ну-ка прекратите эти бессмысленные вопли! И не радуйтесь прежде времени. Скорее всего, ваш папочка не удосужится прийти.

* * *

Было очень похоже, что бабушка права. Первого января я проснулась рано-рано. Мы не стали праздновать Новый год. Даже мама с бабушкой легли спать, не дожидаясь двенадцати. На прошлый Новый год мы устроили маленький праздник, папа купил бутылку шампанского и мне тоже налил в крохотную рюмочку, а Вите с Максиком разрешил отпить по глоточку. Максик потом долго валялся по ковру, делал вид, будто он пьяный, а папа танцевал со мной и с Витой.

Я полночи ворочалась в постели, все думала о том, что сейчас папа празднует и танцует не с нами, а с этой мерзкой Сарой. Я решила, что мы с Витой и Максиком должны во время прогулки вести себя как можно лучше — пусть папа поймет, как ему плохо без нас.

Я искупалась, вымыла голову, а потом как следует расчесала волосы. Я надеялась, что мама заплетет мне косички и повяжет бархатную ленточку, чтобы папа назвал меня своей прекрасной принцессой. Я надела свой лучший праздничный наряд — облегающий топик с блестками и бархатные брючки.

Посмотрелась в зеркало и все это сняла. Топик стал мне тесен, а бархатные брючки чуть не лопались по швам. Я ни капельки не была похожа на прекрасную принцессу, скорее, на жирного поросенка. Я стояла в одних трусах и рылась в гардеробе, глотая слезы. Максик спал, свернувшись клубочком у себя в пещерке с плюшевыми медвежатами, зато Вита проснулась и стала смотреть на меня.

— Надень что-нибудь, Эм.

— У меня ничего нет, — захлюпала я. — Не одежда, а дрянь какая-то, смотреть противно. Нет, прошу прощения: это на меня противно смотреть.

— Ну, это всем давно известно. — Вита самодовольно потянулась. — Я надену наряд королевы диско!

Я со злостью покосилась на нее. Папа купил для Виты этот супероблегающий наряд, весь в блестках, на прошлый день рождения — топик с завязками на шее и штанишки, низко сидящие на бедрах, так что было видно узенькую талию Виты и абсолютно плоский живот.

Вита тоже, как видно, представила себе эту картину.

— Я нарисую себе на животе татуировку фломастером!

— Не трогай мои фломастеры, — сонно пробормотал Максик из-под одеяла. — А я надену ковбойский костюм и папины ковбойские сапоги. Он оставил их в шкафу — я смотрел.

Я сказала:

— Тебе нельзя надевать папины сапоги, ты же грохнешься!

— Нет, можно, можно, можно! — завопил Максик.

— Перестань, Максик, нечего сопли распускать! — сказала я.

Я перемерила всю свою одежду, но все на мне выглядело ужасно. Я словно в одночасье раздулась. В итоге я надела ночную рубашку с котенком и самые просторные свои джинсы. А не одолжить ли мне мамины туфли на каблуках, раз уж Максик нацелился на папины сапоги?

— Господи, что за цирк! — воскликнула бабушка, когда мы спустились на кухню.

Бабушка приготовила для нас праздничный завтрак: яичных солдатиков[2].

— Никто вас в таком виде на улицу не выпустит! Немедленно сними эти нелепые сапоги, Максик. Вита, ты оделась, как потаскушка, сейчас же снимай эти жуткие тряпки. А ты, Эм, что это вздумала — ночную рубашку надела? Ведь не маленькая уже. Ты должна подавать пример брату и сестре, а ты их только науськиваешь.

— Усь, усь, усь! — завелся Максик и так шарахнул ложкой по вареному яйцу, что желток брызнул во все стороны.

— Ничего я их не науськиваю! — возмутилась я, отнимая у Максика ложку. — Зачем ты говоришь гадости, бабушка? Я стараюсь воспитывать Виту и Максика, чтобы они хорошо себя вели, правда, мам?

Мама сидела с нами за столом, прихлебывала черный кофе и курила. Она встала еще раньше меня. Мама тоже надела самые нарядные свои вещи — пушистый голубой свитер и джинсы с вышивкой. И накрасила ногти на ногах серебристым лаком, под цвет босоножек.

Она тревожно улыбнулась мне, стряхивая пепел:

— Да, Эм, ты славная малышка. Нечего ее пилить, мама.

— Прекрасно, тогда я возьмусь за тебя, Джули. Скажи на милость, зачем ты опять куришь, ведь уже много лет как бросила? С ума ты, что ли, сошла? Должно быть, так — вырядилась, расфуфырилась ради своего бессовестного муженька, а он и не явится, помяни мое слово! А даже если и явится, так не к тебе придет, это он ясно дал понять.

— Мама, ты хотя бы сама-то слышишь, что говоришь? Или тебе нравится делать людям больно? Ладно, мне говори что хочешь, но мучить детей я тебе не позволю, особенно сейчас, когда весь их мир рухнул. Дети, не слушайте бабушку, надевайте что хотите. По-моему, вы все просто лапочки.

Я торжествующе кивнула бабушке, но победа не доставила мне радости. Я знала, что Максик действительно выглядит глупо в своем ковбойском наряде. Громадные папины сапоги доходили ему почти до попы. Вита, конечно, смотрелась отпадно, но в такой одежде впору отправиться на какой-нибудь танцевальный конкурс, а не на прогулку. И как я ни уговаривала себя, что топик с котеночком выглядит на мне вполне нормально, но он с каждой минутой становился все больше похож на ночную рубашку.

Зато мама расчесала мне волосы и дала бархатную ленту. Легкие волосики Виты она тоже перевязала лентой, а черные лохмушки Максика залила гелем, чтобы они торчали в разные стороны, получилось очень даже ничего.

Потом мы стали ждать. Мы ждали, и ждали, и ждали. Мама пила кофе, чашку за чашкой, и без конца курила. Я потихоньку лопала шоколадное печенье, потому что у меня все время сосало под ложечкой. Я старалась чем-то занять Виту с Максиком, показывала, будто Балерина рисует для них Максиковыми фломастерами картинки о своей жизни у Санта-Клауса, но я понятия не имела, как нужно рисовать санки, да и олени у меня получались довольно паршиво.

Я никак не могла сосредоточиться, все прислушивалась, не слышно ли папиных шагов за дверью. Все мне чудилось, что он идет, я кидалась открывать, но на пороге никого не было.

— Говорила я вам, он не приедет, — сказала бабушка.

Мне захотелось ее ударить. Судя по маминому лицу, ей тоже этого хотелось.

— Не торопись его осуждать, мама. Еще не очень поздно. Он же не назначил точного времени, просто сказал, что зайдет за детьми утром.

— Джули, сейчас без четверти двенадцать.

— Строго говоря, это еще утро.

— А ты, строго говоря, доверчивая дуреха, изводишь себя из-за этого никчемного бездельника. Посмотри, в каком ты состоянии, и дети тоже, между прочим.

— Отстань от мамы, и хватит говорить гадости про нашего папу! — не выдержала я. — И вообще, так не полагается говорить при детях!

— А детям не полагается хамить бабушкам, нахалка! Эм! Эм, я к тебе обращаюсь!

Я ее не слушала. За дверью раздались шаги. Я кинулась в прихожую. На этот раз я не ошиблась!

— Папа!

Я повисла у него на шее. Он был небритый, с колючим подбородком и весь растрепанный, будто только что встал с постели, но мне это было безразлично.

— Папа, ах, папочка! — завизжала Вита, подражая девочке из видеофильма «Вагонные дети».

Папа подхватил ее на руки.

— Па-а-апа! — заорал Максик и с такой силой боднул папу тщательно причесанной головой, что все мы чуть не повалились на пол.

— Тихо, дети, тихо! — сказал папа.

Он остановился, кашлянул, потер себе лоб между бровями и посмотрел через всю прихожую туда, где стояла мама.

— Здравствуй, Джули, — сказал он тихо, как будто их только что познакомили.

Мама ничего не сказала. Она скрестила руки на груди, крепко сжимая пальцами локти.

Папа сказал:

— Я пойду погуляю с детьми, хорошо?

— А можно, мама тоже пойдет? — попросила я.

Папа замялся:

— Ну… Сегодня такой особенный день, только для нас с вами.

Мама повернулась на каблуках, ушла в кухню и закрыла за собой дверь.

— Черт. Джули! Слушай, ну идем с нами, если тебе так хочется. Я знаю, нам нужно поговорить. Я просто не хотел скандала, пожалей детей! — сказал папа.

— Да как ты смеешь! — сказала бабушка.

— Черт, сил моих больше нет, — сказал папа. — Дети, пошли, шевелитесь.

Он взял Виту и Максика за руки и потащил к двери.

— Папа, подожди! Они не надели куртки! И потом, Максик не сможет ходить в твоих сапогах.

Я сорвала с вешалки наши три куртки и принялась разбрасывать в стороны старые резиновые боты и тапки, разыскивая ботинки Максика.

— Ты прямо маленькая мама, Эм. Самая взрослая из всех нас, — сказал папа.

Сердце у меня забилось от гордости под рубашечкой с котенком. Мы вышли из дома вслед за папой, на ходу натягивая куртки. Максик не успел зашнуровать ботинки, и они хлопали на каждом шагу. Мы не попрощались с бабушкой, даже с мамой не попрощались.

4

Папа повез нас в Лондон на поезде. На вокзале он взял нам всем по стаканчику черного кофе и пакет пончиков. Сам он весь передернулся, когда я предложила ему пончик, посыпанный сахарной пудрой.

— Ты чего, пап, они такие вкусные!

Я так вгрызлась в пончик, что из него брызнул ярко-красный джем.

— Смотрите, у меня губная помада! — Вита размазала джем вокруг рта.

— И у меня, и у меня! — подхватил Максик.

— Я не очень голодный, Эм. Ешьте сами, ребята, — сказал папа.

Ты не заболел, пап? — спросила я заботливо.

— Я прекрасно себя чувствую, — ответил папа, дрожа. Он плотнее обмотал шею моим вязаным шарфом. — О-о, что за шарф, такой уютный!

В поезде папа сразу задремал. Вита все время порывалась его разбудить, а Максик через две минуты после отхода поезда принялся спрашивать: «Уже приехали?» — но я кое-как их занимала всю дорогу. Мы смотрели в окно, разглядывали садики около домов, мимо которых проезжали, и пытались угадать, в каких из них живут дети.

Вита и Максик непрерывно ссорились из-за того, кто первый заметил в очередном садике качели, песочницу, велосипед или мячик. А я смотрела на папу. Он был совсем бледный, как-то весь сгорбился и хмурился во сне. Я подумала: вдруг ему снимся мы? Вот бы сейчас нашептать ему на ухо, загипнотизировать, пока он спит: «Ты вернешься домой, папа. Ты любишь маму, Виту, Максика и меня. Ты не можешь жить отдельно от нас».

Когда приехали на вокзал Ватерлоо, я осторожно тронула его за руку. Папа открыл глаза и посмотрел удивленно, как будто совсем про нас забыл. Потом улыбнулся. На вокзале он зашел в мужской туалет, а когда вернулся, выглядел получше: лицо умытое, дыхание пахнет мятой.

— Ну что, мои хорошие, идем смотреть процессию.

Он объяснил, что это будет совершенно необыкновенная новогодняя процессия. Добираться пришлось пешком, потому что Максик до смерти испугался эскалатора в метро. Папа рассказывал про процессию, и Вита с Максиком в конце концов поверили, что там действительно будут всадницы в сверкающих бикини верхом на белоснежных лошадях и раскрашенные слоны, у которых бивни украшены драгоценными камнями, и крылатые обезьяны, летающие у зрителей над головами и срывающие с них шляпы.

Я-то знала, что он все выдумывает, но и сама чуть было не поверила, так что действительность нас всех разочаровала. Во-первых, нам почти ничего не было видно из-за толпы. Папа по очереди брал Виту и Максика к себе на плечи. Я была для этого слишком большая. Поднявшись на цыпочки, я видела вдалеке головы поющих девушек. Иногда они подбрасывали в воздух свои жезлы или взмахивали перьями, но больше ничего было не разглядеть. Проезжали большие платформы, на которых стояли разные знаменитости, все такие разряженные, они махали руками и что-то кричали, но мы почти никого не могли узнать.

Максик хныкал и жаловался каждый раз, как приходилось уступить Вите место на папиных плечах, и я попробовала сама его поднять.

— Выше, Эм, подними меня повыше! — пищал Максик. — Мне не видно сосиску!

Тут, как будто Максик потер волшебную лампу, в толпе показалась гигантская сосиска и двинулась прямо на нас. Это была реклама новой утренней телепередачи «За завтраком». Со всех сторон мелькали люди, одетые яичницей, беконом, чашками чая и коробками кукурузных хлопьев. Они семенили мелкими шажками в неуклюжих костюмах из полистирола. Когда сосиска оказалась в стороне от своих товарищей-продуктов, было не так-то легко понять, что именно она изображает. Многие зрители покатывались со смеху, потому что представили себе нечто неприличное.

Я слишком высоко подняла Максика, он увидел сосиску и завизжал от страха:

— Чудище! Чудище! Розовое чудище хочет меня поймать!

Зрители давились от хохота. Они не понимали, что Максик по-настоящему испугался.

— Эй, Максик, это же просто здоровенная сосиска, — сказал папа. — Не бойся, солнышко. Пускай сосиска тебя боится. Ты ее — ам — и съешь!

Максик так громко орал, что не слышал, что говорит папа. Да он бы, наверное, все равно ему не поверил.

Я сказала:

— Надо уходить отсюда, папа.

— Как? — спросил папа.

Люди стояли так плотно, что трудно было дышать.

Тут Максик показал нам — как. Он замер с раскрытым ртом, сильно дернулся — и его вырвало прямо на меня. Толпа расступилась, словно по волшебству, и папа вывел нас на свободное место. Теперь уже и я плакала заодно с Максиком. Вита тоже разревелась, чтобы не отстать от нас.

Папа беспомощно смотрел на нас. Он попробовал вытереть нас с Максиком бумажным носовым платком, но это было бесполезно. Рвота попала мне даже на волосы.

— Иди в туалет, вымоешь волосы под краном, — сказал папа. — Вита, иди с ней, поможешь.

— Фу, я не буду трогать рвоту, мне противно! И вообще, я не умею мыть волосы, мне всегда мама голову моет, — сказала Вита. — Гадость какая! Вот меня никогда не тошнит.

— Меня тоже не тошнило, — всхлипнула я.

— На Рождество тебя стошнило, — сказала Вита.

— Прекрати, Вита, — сказал папа с таким видом, точно и у него к горлу подступила тошнота.

— Розовое чудище, за мной гонится розовое чудище! — снова завопил Максик.

— Да ладно тебе, Максик, мы уже давным-давно ушли от этой дурацкой сосиски. И никакое это не чудище, а просто бедный безработный актер, вроде твоего папочки, в задрипанном костюме. Помнишь, Максик, я однажды изображал цыпленка в торговом центре, на открытии закусочной с блюдами из курицы? Я квохтал: «Куд-куд-кудах!» — и постоянно натыкался на разных мелких детишек.

— Пап, он тебя не слушает. — Я завертела шеей. — Б-р-р, у меня весь воротник мокрый. Я больше не могу!

— Давай-ка снимем с тебя куртку. — Папа помог мне вылезти из нее, держась на расстоянии вытянутой руки. — Боже, и эта твоя ночнушка тоже вся уделана. Может, купим тебе новый топ, или жакет, или что там еще, а эту слякоть затолкаем в сумку? Эм, где мама покупает для тебя одежду?

Я сказала:

— Не знаю.

В обычных детских магазинах сложно было найти одежду на мой размер, но я не собиралась рассказывать об этом папе. Бабушка однажды заказала по почте каталог «Большие детки», так я чуть не умерла, потому что там была специальная одежда для толстых детей. Я знала, конечно, что я толстая, но мне совсем не хотелось вспоминать об этом каждый раз, как посмотрю на этикетки.

Папа сказал:

— Попробуем тебя хоть чуть-чуть почистить, Эм, а потом зайдем в какой-нибудь шикарный универмаг. Там есть специальные отделы для девочек всех типов.

Видимо, он имел в виду — всех размеров. Я кивнула, радуясь его деликатности, но все равно почувствовала, что становлюсь ярко-розовой.

— Так нечестно! — тут же заныла Вита. — Если Эм купят новую одежду, тогда и мне тоже! Я же не виновата, что Максика стошнило не на меня! Можно мне тоже купить что-нибудь новенькое? Папа, ну пожалуйста! Мне очень нужен новый топик с блестками, и еще такие блестящие брючки, и чтобы в них было много-много карманов, и еще бывают такие кроссовки, розовые с фиолетовым и с такими блестяшками на подошве, ну такие клевые!

— Хорошо, хорошо, модница ты моя, — сказал папа. — Договоримся так: вы заставите Максика заткнуться, и тогда я вам всем куплю новые наряды.

Я с тревогой посмотрела на папу. Я знала, что у него нет своих денег. Я сто раз слышала бабушкины сетования по этому поводу. Но не могла же я ходить по городу, перемазанная рвотой. Мне очень хотелось, чтобы папа купил нам всем новую одежду, и я промолчала.

Все равно ничего из этого не вышло, только время зря потратили. Все магазины, какие нам попадались, были закрыты.

— Черт, ну что же нам делать? — повторял папа. — Эм, ты вся дрожишь. Ты простудишься насмерть в мокрой куртке. Наверное, нужно отвести вас домой.

— Нет! — истошно закричала Вита. — Нет, нет, не надо! Ты обещал, что будешь гулять с нами целый день. Отправь Эм домой, и все!

— Да, отправь Эм домой, и все, — подхватил Максик.

— Это подло, Максик! — возмутилась я. — Ты во всем виноват, не я!

— Тише, тише, успокойтесь! — сказал папа. — Никто никого никуда не отправит. Я знаю, что делать. Пойдем ко мне домой.

Мы все так и уставились на него. Что значит — к нему домой? Звучит как-то уж слишком бесповоротно.

Там не его дом. Это дом Сары.

Ехать нужно было на метро.

— Ты уж потерпи, Максик, — сказал папа. — По-другому туда не добраться. Будь мужчиной!

У Максика и мальчишкой-то быть не очень получалось. Он захныкал, как грудной младенец. Папа взял его на руки и понес. Когда из туннеля с грохотом выкатил поезд, Максик со стоном уткнулся головой папе в грудь, спрятавшись под шарф как под одеяло.

Я застыла на сиденье, вся промокшая и вонючая, все от меня шарахались и таращились издалека. Одна Вита из всего нашего семейства выглядела нормальным человеком. Она сидела, спокойная и довольная, улыбалась другим пассажирам, а те умилялись и сюсюкали, глядя на нее.

Вот бы я была не я, а Вита! Я всю свою жизнь мечтала, чтобы я была не я, а Вита.

Когда мы наконец вышли из метро, она доверчиво вложила свою ладошку в папину руку.

— Папа, а твой дом красивый?

— Ну, строго говоря, принцесса, этот дом не мой. Вот если бы у меня по волшебству появился собственный дом, он был бы точно такой, как сказочный замок, с четырьмя башенками, и одна из этих башенок была бы твоя. Представь, ты поднимаешься по лестнице, где гуляет ветер, на ступеньках постелен ярко-розовый ковер, стены нежно-розовые, и на них узор из бабочек и синичек, а на самом верху — деревянная дверь, на ней вырезаны сердечки и цветы, а за дверью — твоя собственная замечательная комнатка.

— Можно, она тоже будет розовая?

— Самая-самая розовая на свете! Там будет розовая кроватка с бархатными розовыми занавесками, и лоскутное одеяльце всех оттенков розового цвета, и на каждом лоскутке вышито красное сердечко.

— А где будет спать Балерина?

— О, у Балерины будет отдельная кроватка в форме саночек. Мы подвесим над ней колокольчики, они будут тихонечко звенеть — динь-динь, — и ей будет сниться, что она снова скачет по небу с Санта-Клаусом.

— Ой, ты сказал неприличное слово, — пискнул Максик, все так же стискивая папину шею и обхватив его ногами за талию. — У нас в садике говорят «динь-динь», когда кому-нибудь хочется писать. Пап, мне нужно пописать.

— Подожди немножко, сынок.

— Не могу, — заерзал Максик.

— Постарайся все-таки! Нам сегодня и так хватило твоих биологических жидкостей, — сказал папа. — Верно, принцесса Эсмеральда? Ну что, пойдем теперь в твою башню?

— Нет, в мою, в мою! — потребовал Максик. — Я тоже хочу жить в отдельной башне со всеми моими медведиками!

— Ну конечно, ты можешь устроить себе настоящую берлогу, и мы тебе припасем много-много горшков с медом и ложки всех размеров, а для тебя поставим большущую-пребольшущую бочку меду и черпак, и будешь ты этот мед лизать и лизать, пока весь не перемажешься. А потом пойдешь в свой собственный отдельный бассейн и будешь там плескаться, пока не станешь чистенький-чистенький, а потом… Что ты станешь делать потом, принц Максик?

— Опять начну есть мед! — причмокнул Максик.

— Правильно, молодец! — Папа с трудом обернулся — Максик мешал ему двигаться. — Бедненькая Эм, у тебя такой несчастный вид! Не волнуйся, солнышко, мы тебя быстренько почистим, обещаю. Давай теперь устроим для тебя башенку.

Мне очень хотелось, чтобы папа придумал и для меня чудесную комнату, но прежде мне нужно было кое о чем спросить.

— А что будет в твоей башенке, папа?

Папа поперхнулся. Он сразу понял, к чему я веду. Кто станет с ним жить в его башенке? Наша мама… или эта Сара?

Я мысленно уже представляла ее себе. Я часто смотрела с мамой и бабушкой старые фильмы по телевизору и разные сериалы. Я знала, как выглядят нехорошие женщины которые уводят мужчин из семьи. Они все, как одна, блондинки с алыми накрашенными губами, и все носят облегающие платья, чтобы показать свою фигуру. Они много смеются, проводят языком по губам и то и дело закидывают ногу на ногу. Я знала, что с первого взгляда ее возненавижу.

Папа привел нас к длинному ряду магазинчиков и направился к обшарпанной двери рядом с индийской бакалеей.

— Пап, это же магазин! — сказала Вита.

— Я над ним живу. Очень удобно, если вдруг в доме кончится хлеб или молоко, — сказал папа.

— Разве можно жить над магазином? — удивился Максик и вытянул шею, как будто ожидал увидеть на крыше папину кровать, а его стул — прямо на дымовой трубе.

— Я живу под крышей, малыш. Это просто обыкновенная квартира, — объяснил папа.

Он открыл дверь и повел нас внутрь. На лестнице было темно и пахло непривычной едой.

— Мне здесь не нравится! — завопил Максик.

— Боюсь, тебе придется как-то это пережить, — мягко ответил папа.

— Так это и есть твоя квартира, папа? — спросила Вита, остановившись на середине лестницы.

— Точнее, квартира Сары.

Вита ничего не сказала, только потихоньку ухватилась за мою руку. Я сильно сжала ее маленькую руку, и она сжала мою в ответ. Папа постучал в дверь, хотя ключ был у него в руке.

— Сара, радость моя! Я пришел с детьми! — крикнул он.

Потом отпер дверь, и мы настороженно перешагнули порог. Прихожей там не было. Мы сразу оказались в комнате. В углу стояла кровать, и в ней кто-то лежал, свернувшись под лиловым бархатным одеялом.

— Сара, — позвал папа.

Она пошевелилась, но из-под одеяла так и не вылезла.

— Сейчас еще не пора спать, — сказал Максик.

— Может, она заболела? — предположила Вита.

— Да нет, дети, она здорова. Просто спит, — сказал папа. — Сара, проснись! Я привел детей познакомиться с тобой.

Он сунул руку под одеяло и легонько потряс Сару.

— Фрэнки? — пробормотала она и села.

На ней не было ни ночной рубашки, ни пижамы, только полосатая маечка. Она была маленькая и худенькая, почти как Вита, с взъерошенными короткими черными волосами и темными тенями вокруг глаз. На голом плече у нее была татуировка в виде синицы, и синий лак в тон на коротких обкусанных ногтях.

Она заморгала, посмотрела на нас, почесала голову и наморщила нос:

— Боже, Фрэнки, ты что тут, наблевал?

— Не я, дети. Мы потому и пришли. Бедненькой Эм срочно нужна ванна.

— Это не меня стошнило! — возмутилась я.

— Но переодеться требуется тебе. Сара, у тебя найдется что-нибудь чистое — одолжить Эм? — спросил папа.

— Дьявольщина, Фрэнки, откуда я знаю. Наверное, найдется. Слушайте, дети, вы там поживее купайтесь, мне тоже нужна ванна. — Она улыбнулась папе. — Приготовишь мне чашечку кофе, м-м?

— Конечно, дорогая, — сказал папа.

Мы смотрели на нее в ярости. Что это она вздумала командовать нашим папой? Да она не намного старше меня!

— Ты девочка или тетя? — спросил Максик.

— Ни то ни другое, — ответила Сара.

Она вытащила пачку сигарет, закурила и тут заметила мой взгляд.

— Что такое? — раздраженно спросила она.

Я посмотрела на папу. Он не выносил, когда при нем курили. Мама рассказывала, что раньше выкуривала по двадцать сигарет в день, но после того, как познакомилась с папой, пришлось бросить. Я помню, она еще несколько недель отчаянно жевала резинку.

— Наш папа не любит сигареты, — сказала Вита.

Так его никто и не заставляет курить, Эм, — сказала Сара. — Мне больше достанется.

— Я не Эм! — изумилась Вита. — Я Вита!

— А, все равно, — сказала Сара.

Ее это совершенно не волновало. Она вела себя так, словно мы — три приблудные собачонки, которые напачкали у нее в квартире. Она не собиралась давать себе труд разбираться, кто из нас кто. Ей явно хотелось только одного — вытурить нас отсюда как можно скорее.

— Ладно, Эм, иди купайся, — сказал папа. — И постарайся не тратить слишком много горячей воды, золотко, а то Саре тоже будет нужна ванна.

Я налила самую чуточку горячей воды, не больше, чем на два сантиметра, стащила с себя одежду и забралась в ванну. Я чувствовала себя, точно громадный розовый бегемот, который пытается искупаться в маленькой лужице. Я мылась так быстро, как только могла. Пришлось взять непонятно чью мочалку. Я очень надеялась, что она папина. Странно было видеть на подоконнике его зубную щетку, его бритву, его специальную черную щетку для волос. Вещи Сары были разбросаны по всей ванной: тени для век, черная краска для волос, смешные кусочки мыла с вплавленными в них лепестками. У меня над головой висели на веревке ее полосатые колготки, черные с фиолетовым. И нижнее белье тоже висело, но я старалась не смотреть на эти ужасные штуковины, тонкие, словно паутинка.

Наконец я вылезла из ванны и подозрительно осмотрела полотенца. Все они казались не слишком чистыми. И пол в ванной тоже был здорово замусорен. Похоже, Сара вообще никогда не занималась уборкой. Я вспомнила, как мама носится каждое утро с пылесосом. Она должна была содержать нашу половину дома в идеальной чистоте, а то бабушка замечает каждую пылинку.

Я наскоро вытерлась, снова натянула трусики, джинсы, носки и туфли. Рубашку с котенком надеть было невозможно, ворот у нее совсем промок. Я не знала, что делать. Ужасно не хотелось возвращаться в комнату полуодетой.

Вита постучалась в дверь:

— Эм, открой!

Она принесла мне черный джемпер и джинсовую курточку.

— Это все ее. Сказала, их нужно будет вернуть.

— А она думала, я их себе оставлю, что ли? — прошипела я. — Кому нужны ее мерзкие шмотки, мне их и надевать-то противно!

Я натянула черный джемперок. Сара взрослая, а я еще ребенок, но джемпер на меня еле налез. Я знала, что он обтягивает все мои выпуклости, и поскорее прикрыла его джинсовой курткой. Даже и та была мне тесновата.

Я почувствовала, как мои глаза наполняются слезами. Быстро сморгнула. Хоть бы Вита не заметила, что я разнюнилась, как ребенок.

Вита все-таки заметила, но тут она меня удивила. Она поднялась на цыпочки, крепко меня обняла и шепнула:

— Все хорошо, Эм, выглядишь отлично.

Я подергала тесный свитер.

— Почему она такая мелкая, она же взрослая? Вита, как ты считаешь, она красивая? Красивее мамы?

Вита так сильно замотала головой, что у нее в шее что-то хрустнуло.

— Нет! По-моему, она ужасная.

— Ш-ш!

— Пусть слышит, мне все равно. Зачем папа с ней?

Я этого тоже не понимала. Я вернулась в комнату и остановилась, не зная, куда девать руки.

— Ого! Ты потрясающе выглядишь, Эм, — сказал папа. Потом посмотрел мимо меня на Сару. — Давай, малыш, твоя очередь купаться. А потом мы все вместе пойдем куда-нибудь поедим, хорошо?

Ничего тут не было хорошего. Все было очень плохо. Вита еле дождалась, пока Сара удалится в ванную.

— Папа, мы хотели побыть с тобой — чтобы только ты, я, Максик и Эм.

— Ладно вам, перестаньте, лапочки мои, — сказал папа.

— Сегодня наш день, папа, только для нас, — уперлась Вита.

— А можно, это будет наш общий день?

Папа пощекотал Виту под подбородком, пытаясь ее рассмешить.

Вита зло сверкнула на папу глазами, вздернула свой остренький подбородок:

— Нет, нельзя!

Она сжала кулачки и понарошку стукнула его.

— Нет, нельзя! — собезьянничал Максик и тоже стукнул папу.

Он не умел бить понарошку и стукнул кулаком со всей силы.

— Эй, эй!

У папы вдруг сделался холодный, сердитый голос.

Вита и Максик потрясенно смотрели на него. Папа никогда не сердился.

— Прекратите эти детские глупости. Я так мечтал познакомить вас с Сарой, и вот такой прекрасный случай. Она мне очень дорога.

Я сказала:

— Не может она быть тебе так уж дорога! Ты с ней всего-навсего с Рождества.

— Мы с Сарой знакомы уже полгода, Эм, — тихо сказал папа.

— А с мамой ты знаком много-много лет, — сказала я.

Папа вздохнул:

— Я думал, хоть ты-то поймешь, Эм. Ладно, ребята, выше нос! Кончай дуться, Вита. Максик, не вздумай плакать. Я знаю, вы все полюбите Сару, когда узнаете ее получше.

Но мы так и не полюбили Сару. Мы ее еще больше возненавидели.

В «Макдоналдс» мы так и не попали. Нас повели в пижонский итальянский ресторан. Папа заказал Вите и Максику по целой тарелке спагетти, хотя мне, например, было ясно, что столько они не съедят. Сара тоже ела мало, только возила еду по тарелке, наматывала спагетти на вилку и подхватывала губами болтающиеся макаронины, как маленькая. Папа смотрел на нее и весело смеялся, а когда я попробовала сделать так же, строго сказал, чтобы я прекратила баловаться за столом и ела по-человечески.

— Смотри, ты забрызгала Саре соусом свитер! — сказал папа. — Эм! Я к тебе обращаюсь.

Я не хотела с ним разговаривать. Сидела, уткнувшись взглядом в тарелку, чтобы не разреветься. Папа, видно, не понимал, как сильно он меня обидел. Он преспокойно снова стал разговаривать с Сарой. Она прижалась к нему и что-то нашептывала на ухо. Совсем как в школе, когда одноклассники заведут отдельную компанию, а тебя не принимают.

Я так долго сидела не моргая, что в глазах у меня зарябило и спагетти превратились в кучу извивающихся оранжевых червяков. Я крутила кольцо на пальце под столом. Мне хотелось сорвать его с пальца и бросить прямо на грязный пол. Я решила, что терпеть не могу папу.

Потом мы пошли гулять в парк. Было холодно, накрапывал дождик, я дрожала в коротенькой курточке Сары.

— Бедная принцесса Эсмеральда, тебе сегодня судьба целый день мерзнуть! — Папа обхватил меня руками.

Я вся напряглась, но он не сдавался, только еще крепче прижал меня к себе.

— Сейчас я тебя отогрею, солнышко мое.

Потом подхватил меня под мышки и закружил. Папа у нас стройный, а я — позорно громадная, но он держал меня так, словно я легкая, как перышко.

Потом он взял меня за руку и стал рассказывать о приключениях принцессы Эсмеральды в Стране Вечных Льдов. Он так здорово рассказывал, мы как будто на самом деле скользили по сверкающему льду, закутавшись в пушистые меховые шубы, а мимо проходили, переваливаясь, белые медведи, тюлени приветливо лаяли и махали нам ластами, пингвины смешно съезжали на животе по замерзшему склону прямо в черную морскую воду. Сердце у меня растаяло в этой холодной придуманной стране, и через две минуты я уже любила папу так сильно, что готова была все ему простить.

Я даже постаралась быть вежливой с Сарой. Она-то не старалась быть с нами вежливой. Молча шла рядом, сгорбившись, обхватив себя руками. Максик погнался за утками, споткнулся и полетел носом вниз. Сара даже и тогда не расплела свои ручки. Стояла себе и ждала, пока кто-нибудь другой его поднимет и утешит.

Папа утер Максику мордашку и посадил его к себе на плечи. Вита шла чуть в стороне от нас и что-то шептала Балерине.

Я попробовала пристроиться в ногу с Сарой. Спросила:

— А где вы познакомились с моим папой?

— Да так, случайно вышло, — ответила Сара до ужаса неопределенно.

— Вы работаете в Розовом дворце?

— Ну нет!

— А где вы работаете?

— Я актриса.

— И какие роли вы играете?

— Разные.

Я кивнула. Папа тоже всегда так говорит. Это значит — в последнее время, считай, что никаких.

Я сказала:

— Вита хочет быть артисткой.

Вита услышала и сделала пируэт.

— Да уж, на нее похоже, — сказала Сара. — А ты тоже мечтаешь стать актрисой?

Я не поняла — она что, издевается?

— Я не знаю, кем я хочу стать.

— А что ты умеешь лучше всего? — спросила Сара.

Я задумалась, потихоньку впадая в панику. Ничего я толком не умею. Умею сочинять всякие истории, но это же не в счет. И вообще, я придумываю гораздо хуже, чем папа. Мне нравится раскрашивать картинки в книжках, но рисовать людей самой у меня не получается. Люблю танцевать, когда меня никто не видит, но никогда всерьез этому не училась. Я бы просто умерла, если бы меня заставили натянуть такое обтягивающее крошечное трико.

— Ничего не умею, — вздохнула я.

— Нет, умеешь! Эм очень хорошо о нас заботится! — крикнула Вита через плечо.

Сару это не особенно восхитило.

— Тебе нравится заботиться о других? — спросила она.

Я опять задумалась. На самом деле это не так уж хорошо у меня получается. Вот если бы я могла по-настоящему позаботиться обо всех… Я бы устроила для Виты звездную роль в какой-нибудь телепередаче. Сделала бы так, чтобы Максик перестал бояться всего на свете и подружился с другими ребятами, которые сейчас его только дразнят. Папу я бы сделала звездой Голливуда, но он обязательно пристал бы к нам на выходные в своем личном реактивном самолете. Я подарила бы маме собственную парикмахерскую, и она бы выпускала фирменную линию средств для ухода за волосами — «Джули».

— Ay! С добрым утром! — грубо окликнула Сара, помахав рукой у меня перед глазами.

— Спокойной ночи! — огрызнулась я.

Прошмыгнула мимо Сары, схватила Виту за руку и мы с ней бросились бежать. Максик оторвался от папы и ухватил меня за другую руку. Мы втроем неслись как полоумные и орали во весь голос.

Мы бежали, бежали, бежали по дорожке вокруг пруда и вверх по склону. Я думала, папа испугается и побежит за нами. Я ждала — вот-вот он начнет звать нас по именам.

Никто нас не звал, не слышно было топота за спиной.

Когда мы были почти уже на вершине холма, Максик опять споткнулся и упал. Он лежал на земле и пыхтел. Вита тоже остановилась, вся ярко-красная, держась за бок. Я оглянулась. Кровь так и стучала у меня в голове, глаза застилал красный туман. Проморгавшись, я увидела далеко внизу нашего папу, маленького, как куколка. Он держал Сару в объятиях. Он ее целовал. Не так, как он обычно целовал маму. Как целуются в фильмах кинозвезды.

— Фу, гадость! — сказала Вита.

— Фу-фу-фу! — завел Максик, поднимаясь с земли, и тут увидел, на что мы смотрим. Он выпятил нижнюю губу. — Почему папа целует эту тетю?

Я проглотила комок в горле.

— Потому что она ему нравится.

— А нам не нравится! — заявила Вита. — И папу мы тоже больше не любим. Мы хотим домой.

— Мы хотим домой, — повторил за ней Максик.

Я тоже хотела домой. Я ненавидела этот холодный, тоскливый, дурацкий парк.

Мы двинулись обратно, держась за руки. Когда мы спустились с холма, они все еще целовались.

— Фу, он как будто ее ест, фу, фу! — сказала Вита. — Давай подкрадемся и спихнем их в пруд!

Мы все захохотали, как-то странно, с привизгом.

— Ну, давайте! — повторила Вита.

Не знаю, всерьез она это говорила или нет. Мне было все равно. Меня вдруг страшно вдохновила эта картина: папа и Сара с воплями барахтаются в пруду. Я прямо так и видела Сару, обмазанную зеленой тиной, смешную и некрасивую.

— Вперед! — шепнула я.

Но тут папа оглянулся и заметил нас. Они отступили друг от друга. Сара засмеялась, глядя на наши лица. Папа смущенно улыбнулся:

— Ну, дети, как дела? Веселитесь?

— Нет, — с казала Вита. — Мы хотим домой.

— К Саре?

— Это не дом, — сказала Вита брезгливо. — К нам домой.

— Попозже, принцесса Вита. Иди сюда, золотце, я тебе расскажу про новый летний домик принцессы Виты. Этот домик стоит на высокой скале, а сделан он из морских раковин — тысячи и тысячи раковин, из них выложены красивые узоры…

— Я тебя не слушаю! Не нужны мне дурацкие принцессы! Не слушаю, не слушаю, не слушаю! — кричала Вита, зажав себе уши ладошками.

Она не такая слабохарактерная, как я. Папа так и не сумел ее уболтать, хотя очень старался. Она даже не пожелала поцеловать его на прощание, когда мы наконец дотащились до дома. Папа все равно ее поцеловал. Вита стала тереть щеку так яростно, как будто он ее испачкал. Максик упорно отворачивался, тоже не давая себя поцеловать.

— Ох, дети, — сказал папа с грустью и посмотрел на меня. — А ты меня поцелуешь, Эм?

Я хотела его поцеловать. Конечно, хотела. Я хотела обхватить его за шею и просить и умолять, чтобы он остался. Но я не могла забыть, как он целовал Сару. Я увернулась от папы и позвонила в дверь, не оглядываясь.

5

— Не могу поверить, что он привел вас к той женщине! — сказала бабушка. — Сними сейчас же эту одежду, Эм!

Она гневно сорвала с меня вещи чуть ли не вместе с кожей. Мама взяла черный свитерок двумя пальцами.

— Должно быть, она очень стройная, миниатюрная, — сказала мама. — Эм, она очень красивая?

— Нет! Ничуточки. Она с привихом.

— Почему с привихом?

— Например, у нее татуировка на руке. И волосы такие коротенькие-коротенькие. И вся какая-то ощипанная, — объяснила я, натягивая верхнюю часть пижамы.

Вита и Максик уже лежали в постели, хотя затолкать их туда удалось с трудом. Вита выпендривалась по-страшному, прыгала по комнате, как танцовщицы из новогодней процессии, размахивая над головой двумя старыми носками вместо лент. На Максика напал смехунчик, он дохихикался до икоты и никак не мог остановиться. Икал он с открытым ртом, чтобы получалось как можно громче.

Я никак не могла их успокоить, а мама даже и не пыталась. Она прислонилась к двери в ванную и неподвижно уставилась в пространство. В конце концов пришла бабушка, отругала обоих, вытащила из ванной и хорошенько встряхнула. Потом вытерла их, переодела в ночные рубашки и через десять минут уложила спать, пригрозив, что, если услышит еще хоть один звук, им же будет хуже.

Меня она ложиться не заставила, потому что хотела узнать все подробности насчет папы с Той Женщиной. Тут и мама очнулась и давай меня расспрашивать. У меня даже голова разболелась, так я старалась правильно отвечать на ее вопросы.

— Как ты думаешь, Эм, он ее любит по-настоящему? — спрашивала мама жалким шепотом.

Бабушка фыркнула:

— Это не совсем то слово, которое я бы употребила в данном случае! Фрэнки вообще не умеет любить.

Бабушка ворчала без умолку. Мы с мамой ее не слушали. Мама с отчаянием смотрела на меня.

Я не могла выдавить ни слова. Просто не знала, что сказать. Я все вспоминала, как папа смотрел на Сару, не отходил от нее ни на шаг, как они целовались. Это и есть любовь, правда? Вдруг мне пришло на ум выражение, которое я вычитала в одном из маминых журналов.

— Я думаю, мама, это просто мимолетное увлечение.

Бабушка засмеялась и назвала меня маленькой старушкой, но мама отнеслась к моим словам очень серьезно.

— Так ты считаешь, это ненадолго и он вернется к нам?

— Да конечно, он к нам вернется, — подтвердила я.

А что еще я могла сказать?

— Ты будешь дурой, если примешь его обратно! — сказала бабушка.

— Очень хорошо, значит, я дура. Ну и пусть, — сказала мама. — Ты ничего не понимаешь.

— Действительно, не понимаю, — сказала бабушка.

Я спросила:

— Ты когда-нибудь влюблялась, бабушка? Ты ведь любила дедушку, да?

— А чем это кончилось? — фыркнула бабушка. — Он удрал, а я осталась с твоей мамочкой на руках. Но я, по крайней мере, учусь на своих ошибках.

Она покачала головой, глядя на маму.

— Ты тоже можешь ошибаться, бабушка, — сказала я. — Папа обязательно вернется, вот увидишь. Все будет хорошо, и мы снова будем счастливы.

— Что за звук такой мне послышался? О, это рак на горе свистнул! — сказала бабушка. — Если вы меня спросите, так, по-моему, вряд ли вы его снова увидите.

— Мы тебя не спрашивали. Конечно, мы его еще увидим. Я каждый день буду видеть его на работе, в Розовом дворце, — сказала мама.

Розовый дворец с виду на самом деле совсем как настоящий дворец. Это громадное здание в викторианском стиле, с башенками и шпилями. Раньше оно принадлежало крупной страховой компании, но в шестидесятых годах его продали, а новые хозяева перекрасили его в ярко-розовый цвет и превратили в универмаг подарков. Розовая краска поблекла и начала шелушиться, башенки частично обвалились, но магазин подарков все еще работает, хотя половина отделов в нем закрылась.

Остался отдел, где продают футболки, кроме того, ларьки с серебряными украшениями и подержанными компакт-дисками и еще несколько отделов, где продают всякую ерунду. А лучше всех папин отдел — «Волшебная страна». Он совсем крошечный, в отдельной темной пещерке, на потолке мерцают светящиеся серебряные звезды, и большой зеркальный шар рассыпает искры по всему полу. Здесь продаются маскарадные костюмы фей, крылышки и украшения, волшебные палочки, статуэтки крошечных фей и книги о феях Каспера Грёзы.

Это я подала папе идею «Волшебной страны»! Когда я была совсем маленькая, я до ужаса увлекалась феями. Мне жутко хотелось настоящее платье феи. До сих пор стыдно вспоминать, ведь я и тогда была жирная и все-таки воображала себя в пышной розовой тюлевой юбочке и с крылышками за спиной.

Папа всюду искал такой костюм, чтобы на меня налез, хотел подарить мне на день рождения. Пытался узнать, нет ли где специализированного магазина, посвященного феям. И тут его осенило. Он решил сам открыть такой магазин и назвать его «Волшебная страна».

Сначала торговля шла успешно, потому что цены у папы были низкие, а когда дети смотрели на него грустными глазами, он дарил им бесплатно волшебную жвачку и заколдованные карамельки. Даже нанимался устраивать тематические детские утренники по субботам. Маленькие девочки были от него в восторге. Мамочки тоже были от него в восторге. Но всякий раз, как папе подворачивалась работа в театре, он закрывал свой магазинчик, и даже когда сидел без работы, ему было лень каждый день тащиться в Розовый дворец и сидеть у себя в «Волшебной стране». Он начал терять покупателей. В конце концов мама стала вешать у входа в его отдел табличку: «ЕСЛИ ВЫ ЖЕЛАЕТЕ ПРИОБРЕСТИ ФЕЮ, ОБРАЩАЙТЕСЬ К ДЖУЛИ В ПАРИКМАХЕРСКУЮ „РАДУГА“ НА ЧЕТВЕРТОМ ЭТАЖЕ».

Мама ходила на работу пять дней в неделю, иногда и шесть, если в парикмахерской не хватало персонала, а по четвергам, в день вечерних покупок, она работала до десяти часов вечера. У них в парикмахерской действительно красили волосы во все цвета радуги. Мы с Витой просто умоляли маму покрасить нам волосы в химически-розовый цвет, или в голубой, или в фиолетовый, но она только смеялась над нами.

Второго января мама вышла на работу. Я осталась дома с Витой, Максиком и бабушкой. Я достала новенький подаренный дневник и задумалась над первой чистой страницей. Подумав десять минут, я написала: «Виделась с папой». Еще подождала, кусая шариковую ручку Потом захлопнула дневник. Мне что-то не хотелось ничего больше писать.

День тянулся, и тянулся, и тянулся. Я не могла дождаться, когда вернется мама. Она задержалась дольше обычного. Я даже разволновалась. Может быть, это значит, что мама с папой зашли куда-нибудь после работы выпить и поговорить. Может быть, прямо сейчас, вот в эту самую минуту, папа говорит маме, что совершил ужасную ошибку. Потом он ее поцелует — так, как целовал Сару. Они придут домой вместе, обнявшись, наши мама и папа.

Я так и кинулась к двери, когда услышала, что ключ поворачивается в замке. Мама стояла на пороге одна. Лицо у нее было серое от холода, на щеках виднелись потеки туши, похожие на след от улитки.

— От ветра глаза слезятся, — сказала она, утираясь ладонью.

— Ты видела папу? — спросила я тихо, чтобы бабушка не услышала.

Мама покачала головой. Она закрыла глаза, но слезы все равно текли из-под ресниц. Я обняла ее.

— Он придет на работу завтра, — сказала я.

Но он не пришел. Ни завтра, ни послезавтра, ни послепослезавтра. Он отключил мобильный телефон. Мы никаким способом не могли с ним связаться.

— Мне необходим его адрес. Мало ли, вдруг что-нибудь случится? — сказала мама. — Эм, ты не помнишь, где живет эта Сара? Как называется улица?

Я думала изо всех сил, но так и не смогла вспомнить. Я тогда была такая несчастная и расстроенная, что ничего вокруг не замечала. Я даже не помнила, на какой станции мы вышли, хотя мама принесла схему метро, чтобы мне помочь. Я разглядывала схему, пока разноцветные линии не слились в одно размытое пятно. Все эти названия ничего мне не говорили.

— Проклятье, Эм, ну почему ты такая бестолковая? — рассердилась мама.

Я заперлась в уборной и наплакалась от души. Я сама понимала, что я бестолковая и ни на что не гожусь. Я вертела на пальце свое изумрудное колечко. Было бы оно волшебным, я бы мигом наколдовала папу.

Я не понимала, как я могла так злиться на папу в Новый год. Почему не захотела поцеловать его на прощание? Сейчас все бы отдала, лишь бы только поцеловать его.

Я знала, что Вита чувствует то же самое. Она весь день была непривычно тихая, сидела, свернувшись калачиком, с Балериной в руках. Вечером без возражений легла в постель и как будто сразу заснула, но, проснувшись ночью, я услышала, как кто-то всхлипывает. Я подумала, что это Максик, выбралась из постели и подошла к его лежбищу. Он устроился среди своих медведей и сладко сопел. Всхлипывание доносилось из моей кровати.

— Вита! — позвала я шепотом. — Ты плачешь?

Она ревела, спрятав голову под подушку. Балерина была надета у нее на руку, словно большая мохнатая варежка.

— Эй, вылезай оттуда, задохнешься.

Вита отвернулась от меня, закрываясь рукой со стыда.

— Все нормально, Вита. У тебя платки носовые есть?

— Все кончились, — икнула Вита.

— Подожди, я тебе туалетной бумаги принесу.

Я снова выскользнула из кровати, оторвала длинную розовую ленту «Андрекса» и на цыпочках вернулась обратно.

— Это ты, Эм? — крикнула мама из спальни. — Ты хорошо себя чувствуешь?

— Да, мам, все нормально, — ответила я шепотом.

Мне не хотелось, чтобы мама беспокоилась. Судя по голосу, она тоже только что плакала.

Я забралась под одеяло и хотела вытереть Вите лицо.

— Отстань! Я сама! — сказала она со злостью.

Когда она закончила вытираться, сморкаться и хлюпать носом, я рискнула ее обнять. На этот раз она не вырывалась.

— Бедненькая Балерина, ты всю ее промочила, — сказала я, пощупав игрушечную олениху. — Ну что, больше не плачешь?

— Я стараюсь удержаться, но как подумаю про папу, и как я его не слушалась, и вот теперь он сердится на меня, оттого и не приходит…

— Чепуха какая! Папа никогда не сердится, тем более на тебя, Вита. Ты же знаешь, ты у него любимица.

— Ничего подобного! — сказала Вита, но в голосе ее слышалась надежда.

— Тебя все любят, — вздохнула я.

Вита шмыгнула носом от удовольствия.

— Высморкайся еще, — посоветовала я и оторвала ей еще кусок туалетной бумаги.

Она хотела утереть нос лапкой Балерины.

— Успокойся, принцесса Вита, — сказала я голосом Балерины. — У всех бывает иногда плаксивое настроение. Дай-ка я вытру тебе носик. Вот так. Хочешь, скажу секрет?

— Какой? — спросила Вита.

— Я тоже люблю тебя больше всех. Ты такая хорошенькая, не то что эта толстая зануда или глупая мелкая сосиска Максик.

Вита захихикала.

— Ага, он и правда глупая мелкая сосиска, — сказала она и запнулась. — Эм все-таки немножко хорошенькая. У нее чудесные волосы.

— И еще у нее чудесный характер, если она соглашается терпеть такую вредную сестричку, как ты, — сказала я.

— В следующий раз, когда папа придет, я буду себя вести хорошо, — шмыгнула носом Вита. — Только пусть не приводит с собой эту Сару!

— Она ужасная, — согласилась я. — Папа, наверное, с ума сошел, что она ему нравится больше мамы.

— Когда я выйду замуж, я не позволю своему мужу от меня убежать, — сказала Вита.

— А я вообще не выйду замуж, — сказала я. — Слишком уж легко ошибиться. Я буду жить одна, сама по себе, буду каждый день есть свои самые любимые вкусности и ложиться так поздно, как только захочу, буду целыми днями читать, и сочинять сказки, и рисовать, и чтобы никто мне не мешал и не воспитывал, и чтобы ни о ком не нужно было заботиться.

— А тебе не будет одиноко? — спросила Вита.

— У меня будет добродушная собака и кошечка, которая будет сидеть у меня на коленках. И сестричка Вита будет ко мне приезжать в гости верхом на оленихе по имени Балерина, а с ней — ее добрый послушный муж и шесть очаровательных дочек. И братец Максик будет приходить ко мне в гости, а с ним — его высокая храбрая жена и шестеро мелких глупых мальчишек, так что я не заскучаю, можешь не беспокоиться.

— А мама будет приходить к тебе в гости?

— Конечно! Я повезу ее в отпуск и буду смотреть, чтобы ей было хорошо.

— А папа?

— Папа тоже будет ко мне приезжать, — сказала я. — Он сделает фантастическую карьеру в Голливуде, прославится, разбогатеет, у него будет собственный домик на берегу океана. Мы поедем к нему, будем купаться и загорать, и нам будет хорошо-хорошо!

— Хорошо-хорошо… — пробормотала Вита и вдруг затихла — она уже спала.

Я еще долго лежала без сна и пыталась рассказывать себе сказки. У меня получалось придумывать достаточно убедительные сказки, чтобы утешить Виту, но гораздо труднее оказалось запудрить мозги самой себе. Я тихонечко забрала у Виты Балерину и заставила ее погладить меня по голове пушистыми лапками.

— Гляди веселей, подружка Эм! — сказала Балерина. — Не вздумай плакать. Выше нос, улыбайся, вот умница! А теперь закрой глазки, устраивайся поуютнее и спи-засыпай. Глазки закрывай… Поскорее засыпай…

Поскорее заснуть у меня не получилось. Засыпала я до-олго, а проснулась очень рано. Я решила насыпать себе кукурузных хлопьев и позавтракать в одиночестве с книжкой. Я как раз перечитывала «Элси-бродяжку» Дженны Уильямс. Элси — отличная девчонка, хотя шутки у нее кошмарные. Я прекрасно понимала, каково ей приходилось — постоянно присматривать за младшей сестрой и братцем.

На кухне за столом сидела мама в ночной рубашке и пила чай. Мы обе так и подскочили. Мама пролила полчашки на подол своей черной нейлоновой рубашечки.

— Мам, прости! Я не хотела тебя пугать, — затараторила я, испугавшись, что она опять на меня рассердится.

— Ты не виновата, Эм, — сказала мама. — Ну иди сюда, моя радость. Не бойся. Прости, что я все время на тебя кричу.

Она промокнула ночную рубашку салфеткой и усадила меня к себе на колени. Я, наверное, ее совсем придавила, но она не жаловалась. Мама обняла меня и стала укачивать, как маленькую.

— Моя Эм, — сказала она. — Что бы я без тебя делала? Мы с тобой много пережили в этой жизни, малыш. Ты помнишь своего настоящего папу?

— Чуть-чуть, — ответила я осторожно.

Мне не хотелось вспоминать.

— Каждый раз, как он наорет на меня или ударит, ты прибегала и заставала меня в слезах. Ты обнимала меня своими пухленькими ручками и уговаривала не плакать, помнишь? Ты всегда обо мне заботилась, Эм. А теперь ты заботишься еще и о Вите с Максиком.

— Значит, я не совсем бестолковая?

— Ох, молчи! Как я могла такое ляпнуть? Прости, моя родная. Слушай, а хочешь, пойдем сегодня со мной в Розовый дворец? Ты будешь мне помогать, да?

Я пришла в восторг от такого приглашения. Мы с мамой пошли на работу, а Вита и Максик остались дома с бабушкой.

Мне очень нравилась Виолетта, хозяйка парикмахерской «Радуга». Она была уже старенькая, как наша бабушка, но красила волосы в сумасшедший розовый цвет и втискивала свое полное тело в малюсенькие девчоночьи наряды. И носила туфли на высоченном каблуке, хотя к концу рабочего дня она обычно их сбрасывала и шлепала в одних чулках. Она сделала вид, будто не узнала меня.

— Ты, верно, наша новая ученица, да, дорогая? Добрый день! Я очень рада, что ты будешь работать у нас. Давай-ка найдем для тебя спецодежду.

Она обрядила меня в просторный синий халат. Он мне доходил до щиколоток, ну и что? Я закатала рукава и стала мыть раковины и подметать пол. Когда к маме пришла первая клиентка, я сполоснула ей волосы после шампуня, обернула вокруг шеи чистое полотенце, подавала маме щетку и расческу, а пока мама красила ей волосы, я сварила кофе. Это было очень здорово, особенно когда клиентка дала мне два фунта на чай! Я даже сначала не поняла, шутит она или всерьез.

Я показала деньги Виолетте и спросила, нужно ли положить их в кассу.

— Нет, моя дорогая, что за глупости! Это твои деньги. Между прочим, ты их заработала. Ты отличная работница, такая старательная! Всегда приходи с мамой, если только в школе не будет занятий.

Я радостно улыбнулась Виолетте.

— А где же твой папочка? Его волшебный магазинчик все время закрыт. Он что, вообще не вылезает из постели?

Улыбка сползла у меня с лица. Я с тревогой оглянулась на маму.

— Ах, Ви, ты же знаешь, какой он, этот Фрэнки, — сказала мама легким тоном.

— Да уж, знаю.

Виолетта покачала головой и внимательно посмотрела на маму, сощурив глаза. Потом взяла из кассы три монеты по одному фунту.

— Держи, Эм, это твоя зарплата. Так что теперь у тебя пять фунтов, правильно? Иди-ка ты погуляй по Розовому дворцу, присмотри себе что-нибудь хорошенькое на эти денежки.

Я поняла, что она нарочно меня отсылает, чтобы без помех поговорить с мамой насчет папы. Я посмотрела на маму. Мама мне кивнула. И я побрела гулять по универмагу, сжимая в кулаке пять монет. Немножко побренчала ими, стараясь почувствовать удовольствие от того, что могу потратить столько денег. Все эти деньги — мои. Я не обязана делиться с Витой и Максиком. Это мне, а не им заплатили за работу.

Я пошла к прилавку с футболками и осмотрела вешалку, где висели маечки по пять фунтов. Мне понравилась фиолетовая футболка, на которой была вышита кошечка с блестящими глазами, но там еще были какие-то слова.

— Возможно, твоим родителям она не понравится. Надпись не очень приличная, — сказал продавец по имени Мэнни. У него самого на футболке были очень неприличные слова. — Может быть, у твоего папы найдется для тебя футболка с феями.

— Может быть, — согласилась я.

Я целую вечность простояла у прилавка с косметикой «Фруктовые губки», перебрала все пробнички с лаком для ногтей — фиолетовым, серебряным, темно-синим. Ногти у меня так коротко обкусаны, что я смогла только мазнуть по разочку на каждый разным цветом. Я намазала губы образцами помады, а ресницы — тушью.

— Ты просто красавица, Эм, — сказал мне Стиви, хозяин косметического прилавка.

Я думаю, это он пошутил.

— Слушай, а где Фрэнки? Мне позарез нужно ему рассказать, что со мной случилось на Рождество. Хочу с ним посоветоваться. Это было лучшее Рождество в моей жизни! А вы хорошо повеселились?

— У нас были замечательные подарки, — ответила я сдержанно.

— Дети! — сказал Стиви. — Только о подарках и думают.

Я не стала с ним спорить. Прошлась по этажу до «Алмазного фонда», тихонько провела пальцем по висящим в ряд ожерельям, так что они зазвенели. Анжелика только засмеялась. Она всегда очень хорошо ко мне относилась, разрешала примерять любые украшения. Я нацепила себе на руку все зеленые браслеты, до самого локтя.

— Все в одной гамме, да? — сказала Анжелика, отводя длинные волосы с лица.

На ней самой было столько браслетов и колец, что она звякала при каждом движении.

— Ага, под цвет моего колечка с изумрудом. — Я гордо показала ей кольцо.

— Ой, какая прелесть! — Анжелика взяла меня за руку, повернула так и этак, любуясь камнем. — Это твоей мамы?

— Нет, мое собственное. Папа подарил мне на Рождество, — похвасталась я.

— Папа у тебя замечательный, — вздохнула Анжелика. — Его магазинчик все время закрыт. Он собирался прийти сегодня? Я тут подумала, не купить ли мне большую фею для витрины. Как ты думаешь, найдется у него подходящая?

— Наверное, найдется. Я ему скажу, когда увижу, — сказала я и удрала.

Я прошла через весь этаж, перегнулась через белые поручни и заглянула в папину темную «Волшебную страну». Звезды на потолке тихонько светились. Одинокая гирлянда волшебных огоньков мигала красным светом, синим, янтарным, изумрудно-зеленым. Феи в полутьме казались бледными призраками. Крылышки у них обвисли, волшебные палочки бессильно опустились.

— Хочу, чтобы папа вернулся, — прошептала я. — Исполните мое желание, феи.

Я зажмурилась и представила, что все феи до единой взмахнули волшебными палочками — большие куклы-феи, и крошечные феи-украшения, и все феи на открытках и плакатах, и резные феи из розового мыла и ароматических свечек, щекастые феи-младенцы с кукольных чайных сервизов, и чудесные нарисованные феи в книжках Каспера Грёзы.

6

Я очень нервничала перед началом занятий в школе. Папа все еще не вернулся. Я не знала, нужно ли все рассказать моим лучшим подругам — Дженни и Ивонне.

Мы не так уж давно дружили. Я пошла в эту школу, когда мы переехали к бабушке. Было ужасно тяжело привыкать к новым одноклассникам. Поначалу они меня вообще за человека не считали. Я была просто Жиртрест, Обжора, Бегемотиха и Тумба.

Однажды в прошлом в году папа пришел встретить меня после уроков и услышал, как меня обзывают. Он сделал вид, будто ничего не заметил, но в понедельник утром сунул мне в портфель целую горсть крохотных серебристых феечек.

— Их не очень хорошо раскупают, — сказал папа. — Может быть, ты захочешь подарить их кому-нибудь из особо близких подружек?

Он знал, что у меня нет подруг — ни близких, никаких. Феи были предназначены для подкупа. Я сомневалась, что это поможет. Для меня в них было волшебство, но другие девочки, может быть, презирали такие детские игрушки.

Я решила, что оставлю их томиться в портфеле вместе с моими тайными утешительными батончиками «Марс» и «Гэлакси», но одна фея выпала, когда я полезла за домашней работой, и Дженни ее подняла.

Дженни сидела за партой впереди меня. У нее были блестящие, гладко причесанные черные волосы, ярко-синие глаза и розовые щеки, в точности как у деревянной голландской куколки. Мне всегда нравилась Дженни. Она любила читать, и в портфеле у нее всегда была припрятана книжка. Иногда она читала на уроках математики, держа книжку под партой. Математика ей давалась плохо, как и мне, но она как будто не переживала по этому поводу. Физкультура ей тоже не очень давалась. На бегу щеки у нее становились пунцовыми, руки и ноги не гнулись, точно деревянные. Она никогда не участвовала в командных играх вроде футбола и не прыгала через скакалку во дворе на переменах. Дженни любила забраться на кирпичную ограду возле сарая с велосипедами, сидеть, болтая ногами, и читать книжку. Мне всегда хотелось тоже сесть рядом с ней и читать книжку, но тут была одна маленькая проблема. Ивонна.

Лучшая подруга Дженни. Она и правда была маленькая, Дженни всего только по плечо — худенькая девочка с копной рыжих кудряшек. Ивонна, по-моему, не особенно увлекалась чтением. Она не сидела на стене рядом с Дженни, а стояла на руках у стены, так что всем были видны ее ножки-спичечки и белые трусики. По всем предметам она училась ни шатко ни валко, зато по математике — просто блестяще, и везучая Дженни постоянно у нее списывала.

У Дженни с Ивонной было не так уж много общего, но они дружили еще с детского сада, поэтому не приходилось рассчитывать, что они когда-нибудь поссорятся и я стану лучшей подругой Дженни.

Они меня не обижали, как некоторые другие. Они были так заняты друг другом, что меня почти и не замечали. До того дня, когда Дженни подняла с пола мою фею.

— Ой, смотри! Какая хорошенькая… Откуда она у тебя, Эмили? — спросила Дженни, поставив фею себе на ладонь.

— Она из «Волшебной страны», — ответила я.

Дженни посмотрела на меня. Я страшно покраснела — вдруг она подумала, что я имею в виду настоящую Волшебную страну?

— Так называется отдел в Розовом дворце, возле рынка, — сказала я быстро. — Там мой папа работает, когда не занят в театре.

— Он такой с длинными волосами? — сказала Ивонна. — Ага, я, кажется, видела его как-то по телику. Я его видела в сериале «Полицейский». Так это твой папа, Эмили?

— Да. То есть отчим.

Ивонна сделала гримасу:

— Угу, у меня тоже отчим. Терпеть его не могу.

— Нет, мой папа замечательный, — немедленно ответила я.

— Классная у него работа. — Дженни осторожно подбросила фею и снова поймала. — Смотри, она летает!

Я сказала:

— Хочешь, возьми ее себе.

— Что, поиграть, на весь день?

— Нет, насовсем.

— Ой, Эмили! Правда? Вот здорово!

— Везет тебе, — сказала Ивонна с завистью.

— Хочешь, я тебе тоже подарю?

Я сунула руку в портфель. Мне не очень хотелось дарить фею Ивонне. Дженни мне нравилась гораздо больше, но не могла же я оставить Ивонну без подарка.

— Ой, здорово! Спасибо! Это у меня будет талисман на удачу, — сказала Ивонна.

— Эм, а ты читала книжки Дженны Уильямс? — спросила Дженни, снова подбрасывая фею.

— Еще бы, это моя самая-самая любимая писательница!

— Читала «Когда пробьет двенадцать»? Эти феи точно такие, каких мастерила Лили в этой книжке.

— Знаю, потому я их и люблю. — Я судорожно соображала, что бы еще сказать. — А какая книжка Дженны Уильямс тебе больше всего нравится, Дженни?

Мы с ней долго и увлеченно беседовали о книгах. Ивонна вздыхала, ходила вокруг нас колесом и обзывала нас нудными, скучными книжными червями. Но это она просто дразнилась, на самом деле она не хотела нас обидеть. Ивонна то и дело влезала в наш разговор, спрашивала меня про папу и как, мол, это — быть дочерью знаменитости? Ну, то есть падчерицей.

Вообще-то папа никакая не знаменитость. У него было всего несколько маленьких ролей на телевидении, да пару раз он снимался в рекламе. Ему пока не очень везет. Но все равно мне было приятно им похвастаться.

Я гадала, как девочки поведут себя на следующий день. На перемене я даже боялась выходить во двор, сердце так и колотилось. Мне ужасно хотелось подружиться с ними, но было страшно — еще подумают, что я навязываюсь. А вышло все очень хорошо! Просто замечательно! Дженни принесла свою любимую книгу Дженны Уильямс — «Друзья навек». Я ее не читала, потому что она еще не выходила в мягкой обложке.

— Я подумала, что ты захочешь ее почитать, Эмили, — сказала Дженни. — Приходи сидеть на стене со мной и с Ивонной.

После этого мы стали лучшими подругами. Я знала, что Ивонна все-таки у Дженни самая-самая лучшая подруга, ну а я была лучшей подругой после нее, это тоже было отлично.

Когда мы встретились в первый учебный день после зимних каникул, девочки вроде мне обрадовались. Дженни рассказала, как праздновали Рождество у них дома и как ее кузен Марк, которому уже двадцать лет, поцеловал ее под омелой, а все родственники стояли вокруг и улюлюкали, и Дженни чуть не умерла от смущения. Ивонна сказала, что праздновала Рождество два раза — двадцать пятого числа у себя дома, с мамой, отчимом и сестрами, у них была индейка, и подарки, и они смотрели DVD, а двадцать шестого — у своего родного папы, вместе с его подружкой и их новорожденным малышом, и у них была индейка, и подарки, и они смотрели DVD. Причем на DVD были те же самые фильмы.

Потом обе они уставились на меня.

Я сказала:

— Сначала у нас было лучшее Рождество на свете. Папа подарил мне колечко с изумрудом, с настоящим изумрудом, честное слово.

— Ах, у тебя такой замечательный папа, самый классный папа на свете, — сказала Ивонна. — Давай, Эм, показывай свое колечко!

— Мне его, конечно же, не разрешают брать в школу, но, может, вы как-нибудь придете ко мне, я вам его покажу. А еще он подарил Вите чудесную куклу в виде оленя — знаете, такую, которая надевается на руку, а Максику подарил громадный набор фломастеров, а маме — серебряные босоножки, а бабушке — модные джинсы.

— Он подарил твоей бабушке джинсы? — захихикала Дженни. — Не представляю мою бабушку в джинсах! Правда, у тебя бабушка стройная.

— Знаю. Это просто нечестно. И мама тоже стройная, а я все только толстею и толстею, — пожаловалась я и ущипнула себя за толстый живот.

— Нет, — соврала добрая Дженни, — ты совсем не толстая, просто такая.. уютная.

Я поежилась. В эту минуту мне было очень неуютно. Они мои подруги. Я должна им сказать.

— А потом все пошло наперекосяк, — сказала я. — Они поругались. А потом мой папа…

Вдруг у меня из глаз брызнули слезы. Я закрыла лицо руками, испугавшись, что девочки назовут меня плаксой. Но Дженни меня обняла, а Ивонна обняла меня с другой стороны.

— Не плачь, Эм, — сказала Дженни. — Вот у меня мама с тетей поругались из-за того, кому навещать прабабушку в доме престарелых, а папа с дядей выпили слишком много пива и не хотели идти гулять в День подарков, и мама страшно рассердилась на папу. На Рождество всегда ругаются.

— Да-да, так и есть, Эм. Моя мама узнала, что, когда мы были у папы, он позволил моей сестре выпить бокал вина, и мама та-ак разозлилась… — подхватила Ивонна. — Мама с папой каждый раз ссорятся на Рождество, хоть они и разошлись.

— По-моему, мои тоже разойдутся, — сказала я. — Папа завел себе подружку. Он уехал к ней и не вернулся.

Я заревела вовсю. Дженни обняла меня еще крепче, прижалась щекой к моей щеке. Ивонна сунула мне в руку бумажный носовой платок.

Кто-то из ребят поинтересовался, проходя мимо:

— Что это такое с Жирдяйкой?

— Прекрати обзывать Эм! — рассердилась Дженни.

— Да, не лезь, куда не просят! — поддержала ее Ивонна.

Девочки заслонили меня.

— Не обращай внимания, Эм, — сказала Дженни.

— Вы никому не расскажете? — всхлипнула я.

— Да не расстраивайся ты так! У многих родители разводятся. Главное, что твои мама и папа по-прежнему тебя любят, — выпалила Ивонна, точно стишок, выученный с колыбели. И, помолчав, прибавила: — Но мы никому не расскажем, честное слово.

Они весь день обращались со мной так бережно и ласково, словно я инвалид. Мне позволили выбирать, в какие игры мы будем играть, за завтраком Дженни поделилась со мной бананом, а Ивонна — виноградом, мне уступили первую очередь за компьютером и самую лучшую кисть на рисовании, а когда на занятии по драматическому искусству всем велели разделиться на пары, Дженни и Ивонна упросили, чтобы нам разрешили работать втроем.

Они были такие добрые, что я чуть ли не начала наслаждаться всем происходящим, хотя все это время у меня что-то ныло внутри. На последних уроках мне сделалось еще хуже. Я вдруг начала думать — может, зря я разоткровенничалась с Дженни и Ивонной? От этого все стало казаться еще более реальным. Может, если бы я промолчала, все как-нибудь само собой исправилось бы. Мама вот никому не рассказывает. Виолетта в «Радуге» изо всех сил старалась ее разговорить, я знаю, но мама не сказала ни слова.

А я просто не умею держать язык за зубами. Промолчи я, когда папа шептался по телефону с этой Сарой, и, может быть, вообще ничего бы не случилось.

Я думала о папе, все время о папе. Живот разболелся со страшной силой. Я сгорбилась, обхватив себя руками.

— Что с тобой, Эмили? — спросила наша учительница, миссис Маркс.

— Ничего, миссис Маркс, — промямлила я.

— В таком случае сядь прямо. И не надо делать такое трагическое лицо, дорогая моя. Я знаю, что у тебя трудности с математикой, но незачем делать вид, будто тебя пытают.

Многие засмеялись. Дженни с Ивонной сочувственно смотрели на меня и корчили рожи в адрес миссис Маркс. Дженни настрочила записку и передала ее мне: «Не слушай, что говорит старуха Маркс-и-Энгельс, ты же знаешь, какая она психопатка. Целую, Дж.».

Но боль не уходила. Я все вспоминала, как грустно посмотрел на меня папа, когда я отказалась поцеловать его на прощание. Я старалась помнить, что это он плохо поступил, когда бросил нас. Да еще притащил к этой ужасной Саре, а она ясно нам показала, что ей до нас дела нет. А папе все равно. Если он думает только о ней, почему мы должны стараться сделать ему приятное?

Я знала почему. Потому что мы его любим.

— Я люблю тебя, папа, — прошептала я. — Вернись к нам. Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста, вернись. Я все сделаю, если только ты вернешься. Я никогда больше не буду тебе грубить. Мне все равно, пусть ты плохо поступил. Мне обязательно нужно все время видеть тебя. Ты нам всем так нужен… Обещаю, я буду хорошо себя вести, никогда больше ни на что не буду жаловаться. Пожалуйста, только вернись!

Живот болел все сильнее и сильнее. Я испугалась, что меня вырвет прямо на уроке, а то и еще что похуже. Я ерзала на стуле и молилась, чтобы скорее прозвенел звонок. Когда он наконец зазвонил, я сорвалась с места, не теряя времени на то, чтобы попрощаться с Дженни и Ивонной.

Слава богу, я успела добежать до туалета и даже одной из первых вышла на школьный двор.

Не знаю, почему я посмотрела в сторону ворот. Я ведь не собиралась сразу идти домой. Я хотела зайти в соседний корпус на продленку для младших школьников. Я ходила туда, а не на нашу продленку для средних классов, чтобы присматривать за Витой и Максиком. Мы там оставались после уроков, а в половине шестого за нами приходила бабушка или мама после работы.

Мне нравилось возиться с малышами, не только с собственными братом и сестрой. Все малявки меня любили, потому что я рассказывала им сказки, играла с ними. Мы набивались всей толпой в домик Венди, и я лепила для них смешных зверюшек из пластилина на целый Ноев ковчег. Я хотела сделать олененка, чтобы Вита развеселилась. Может, и для Максика тоже сделаю. Я мысленно прикидывала, как вылепить рожки, как вдруг увидела человека, стоявшего у ворот. Волосы у него были заплетены в косичку.

7

— Папа! — закричала я. — Папа!

Он обернулся и помахал рукой. Это действительно был он. Я его не придумала. Это был он!

Я полетела через двор, выскочила в ворота и со всего маху врезалась в папу. Он пошатнулся, и мы оба чуть не упали. Мы раскачивались, держась друг за друга, и хохотали. Я вцепилась в папину джинсовую куртку, чтобы еще раз убедиться: он настоящий, он мне не мерещится.

Я сказала:

— Ой, папа! Я так мечтала, так мечтала, чтобы ты вернулся!

— И вот он я, принцесса Эсмеральда. Боже, как я по тебе скучал!

Он снова обнял меня. Я увидела, что Дженни с Ивонной стоят посреди школьного двора и обалдело таращатся на нас с папой, но на этот раз мне не было до них никакого дела.

— Я хотел сперва забрать Виту и Максика, но они не вышли вместе с другими детьми. Где они?

— Они, наверное, на продленке, папа.

— А, конечно. Ну, пойдем за ними, да? Я отведу вас, малышню, куда-нибудь поесть. Найдем для вас самое шикарное местечко.

Я-то хотела поесть дома, но, понятное дело, об этом и заикаться не приходилось.

— Куда мы пойдем, пап?

— Не спеши, принцесса, тебя ждет волшебный сюрприз. Но я обещаю вашему высочеству, что там будут чипсы, и сладкая вата, и мороженое, и пончики, и шоколадки — все, что ты любишь и что тебе обычно запрещают.

— Ты дразнишься, пап?

— Я серьезен, как на похоронах, солнышко мое. Твое желание для меня закон.

Я гордо обхватила его руку. Никогда его не отпущу! Мне не хотелось делить его с Витой и Максиком. Я хотела, чтобы он был только мой, хотя бы на пять минут, но я знала, что это нечестно, и потому повела его в малышовую продленку. Максик, едва увидел папу, кинулся к нему через всю классную комнату, роняя карандаши и кубики. Вита сперва замялась, но потом подбежала тоже, вся ярко-розовая.

— Папа! Папа!

— Привет, мои родные.

Мы повисли на папе, а он обнял нас всех сразу.

— Вот это прием! — сказала мисс Пайпер — она у нас ведет продленку.

— Любовь по расчету — я обещал повести их сегодня в кафе, — сказал папа. — Ну что, пошли, дети.

Мы побежали за папой, ни на секунду не задумываясь.

— Карета подана! — объявил он, подводя нас к сверкающему серебристому автомобилю.

Мы только рты раскрыли. Раньше у нас была машина — древняя развалюха, которая в прошлом году отдала Богу душу.

— У тебя новая машина, папа? — спросила я дрожащим голосом.

— А то! — Папа щелкнул ключиком в замке. Посмотрел на нас и засмеялся. — Только на сегодняшний день. Я взял ее напрокат, чтобы мы могли как следует погулять.

Я не совсем поняла, кого папа имел в виду, говоря «мы». В машине никто нас не ждал, но я подумала: вдруг мы сейчас поедем к Саре и захватим ее с собой.

— Поедем только мы? — спросила я дипломатично.

— Только мы, принцесса.

На одно волшебное мгновение я вообразила, Сара уже в прошлом. Но тут папа сказал:

— У Сары сегодня прослушивание. Очень жаль, ей так хотелось поехать с нами. Она хочет получше с вами познакомиться.

Мы с жалостью посмотрели на папу. Вита покосилась на меня и выразительно закатила глаза. Мы все прекрасно знали, что Сара совершенно не жаждет с нами познакомиться. Кого папа надеется обмануть?

Роскошная сверкающая машина мягко тронулась с места. Я спросила:

— А у тебя назначено где-нибудь прослушивание, пап?

Мне позволили сесть впереди, как взрослой, вместо того чтобы тесниться на заднем сиденье втроем с Витой и Максиком.

— О, у меня кое-что наклевывается, Эм, — неопределенно ответил папа.

— Я просто подумала, может, у тебя новая роль, или реклама, или еще что-нибудь, раз ты не появляешься в Розовом дворце, — объяснила я, очень стараясь говорить небрежным тоном.

— Да смысла особого нет там появляться. Сразу после Рождества в торговле затишье. Я даже подумываю совсем развязаться с этой лавкой.

Я ахнула:

— Ты не можешь закрыть «Волшебную страну»!

— Ну, может быть, не так категорично. Я еще подумаю. А пока, я уверен, ваша мама согласится за ней присмотреть.

— Папа, во дворце все по тебе скучают. Виолетта, Мэнни, Стиви, Анжелика… И мама.

— Я тоже по ним скучаю, — сказал папа, глядя прямо перед собой. И тихонько добавил: — Особенно по маме.

— Так почему ты не вернешься домой, пап? — Вита подалась вперед и просунула между нами свою мордашку.

Папа не ответил.

— Пап! — крикнула Вита прямо ему в ухо.

— Тише, моя радость! Сядь как следует и пристегни ремень. Не отвлекайте меня, я все-таки за рулем, — сказал папа.

— А куда мы едем, папа? — спросила я.

— А ты угадай, Эм, ты же у меня умница. Где можно купить мороженое, чипсы и сладкую вату? Мы едем на море!

Я так и уставилась на папу. Был сырой темный январский день. Идея казалась несколько нереалистичной. Но папа стал говорить о катании на лодке, и на осликах, и о песочных замках, и я почти поверила, что он на самом деле везет нас на волшебный пляж, где тепло, и светит солнце, и все такое золотое, и мы будем вместе играть на песке долго-долго, много бесконечных счастливых часов. Вита тоже поверила и начала строить планы насчет купить новое ведерко и лопатку и сумочку, чтобы складывать туда красивые морские раковины. Максик вдруг как-то притих. Я встревожилась: может, его опять тошнит?

— Ты нормально себя чувствуешь, Максик? — спросила я, вывернув шею.

Максик судорожно дернул головой.

— Пап, останови машину. По-моему, Максика тошнит.

— Черт возьми, Максик, каждый раз, как мы встречаемся, ты начинаешь фонтанировать, — сказал папа. — Неужели тебя уже укачало? Мы едем-то всего две минуты!

— Меня не тошнит, — буркнул Максик.

— Тогда в чем дело? — спросила я.

— Не хочу кататься на лодке. Меня рыбы будут кусать за ноги.

Максик поджал ноги, весь дрожа, как будто гигантская пиранья уже цапнула его за пальцы.

Папа оглушительно расхохотался. Вита тоже.

— Чего вы смеетесь! — рассердился Максик.

— Ой, ты такой дурак! — сказала Вита. — А я буду кататься на лодке. Я буду грести, пап. Если бы у меня был с собой купальник, я бы и сама поплавала. Я не боюсь, я люблю рыбок. Пап, а ты как-нибудь возьмешь меня поплавать с дельфинами? Это так круто!

— Не будем с этим торопиться, принцесса Вита, но сегодня ты можешь плавать с треской, окунями и камбалой сколько твоей душеньке угодно.

В итоге мы так и не покатались на лодке. К тому времени, как мы добрались до побережья, уже стемнело. Было еще холоднее, чем в городе, с моря дул ледяной ветер.

— М-м-м! Дышите глубже, здесь такой свежий воздух, — сказал папа, дрожа в своей тоненькой джинсовой куртке.

Оттопыренные уши Максика стали ярко-красными, и папа обмотал ему голову моим полосатым шарфом, завязав узел на макушке.

— Ты похож на девчонку с дурацкой ленточкой в волосах, — дразнилась Вита.

Она утверждала, будто ни капельки не замерзла, но зубы у нее стучали. Я потрогала ее руку — пальцы были как сосульки.

— Пробежимся по песочку! — предложил папа.

Песочка мы не нашли, только твердую гальку. Мы взялись за руки и побежали. Под ногами громко хрустело. Максик все время спотыкался и скулил.

— Боже, какой же ты капризный, малыш, — сказал папа.

Он поднял Максика и посадил к себе на плечи.

— Меня тоже возьми на ручки, пап! — потребовала Вита.

— Помилосердствуй, солнышко, я же свалюсь! — сказал папа. — Ладно, бог с ней, с прогулкой по пляжу. Пройдемся по набережной, а потом на мол.

Мол сверкал в темноте, волшебные огоньки очерчивали контуры серебряных куполов.

— Это дворец? — спросил Максик.

— Умница, это Дворцовая Дамба. Видишь вон ту полосатую башню? Она твоя, принц Максик. Ты в ней сидишь на золотом троне и командуешь волшебным королевством.

Папа накупил нам еды во всех ларьках на пирсе — блинчики с лимоном, пончики, истекающие вареньем, солененькие чипсы, и пушистую сахарную вату, и мороженое «Девяносто девять» — все, как обещал. Вита с Максиком грызли, лизали и хрумкали, пока не перемазали вдрызг свои школьные костюмчики, а по щекам у них протянулись шрамы из сахарной ваты.

Неудобно было держать их за липкие ладошки, так что я придерживала их за плечи. Я свое угощение подъела до крошки. Уписывала за обе щеки, так что на форменной юбке чуть не разошлась молния, но все равно у меня сосало под ложечкой. Пустота внутри никуда не уходила, хоть я и повторяла про себя, что сегодня чудесный день, я гуляю с папой, мне хорошо, хорошо, хорошо. Я наколдовала его, и вот он с нами, сегодня он весь наш.

Я шла по пирсу, стараясь не наступать на щели между досками, чтобы удача нам не изменила, чтобы папа вернулся вместе с нами домой, увидел маму и остался насовсем. Я очень старалась, но настил весь покоробился от старости, трудно было каждый раз попадать ногой точно на середину доски. В щели было видно, как плещется внизу темная вода. От этого у меня закружилась голова. Я посмотрела вверх, а когда снова опустила глаза, оказалось, что мои туфли стоят враскорячку на нескольких щелях сразу.

Папа увидел, что я расстроилась.

— Что такое, Эм? Хочешь еще мороженое?

— Пап, вообще-то я на диете.

— Да не слушай ты бабушку, золотце, ешь все, что захочется. Пошли к игровым автоматам! Посмотрим, сумею ли я выиграть для вас по подарку.

В тире на полке выстроились плюшевые игрушки размером больше нашего Максика: бежевые верблюды с высунутыми розовыми язычками, толстые слоны с громадными ушами и крохотными блестящими глазками, полосатые зебры с жесткими черно-белыми гривами и густыми черными ресницами, пятнистые янтарные жирафы с длинными качающимися шеями и коротенькими хвостиками с кисточкой на конце.

Мы с Витой и Максиком восхищенно рассматривали этих роскошных зверей. Потом с надеждой посмотрели на папу.

— Ничего не выйдет, детишки. Все это сплошной обман. Мне ни за что не набрать нужное количество очков, — сказал папа.

Но он все-таки попробовал. Разменял десятифунтовую бумажку и стрелял снова и снова.

— Не везет вам сегодня, сэр, — сказала девушка за прилавком, меряя папу взглядом с головы до ног.

— Действительно, не везет. Дети просто без ума от ваших чудесных игрушек, а мне не светит выиграть хоть одну. — Папа улыбнулся девушке своей особенной улыбкой. — Слушайте, вы уже нажили на мне десять фунтов. Что, если я добавлю еще десятку, и вы осчастливите моих малышей верблюдом?

— Я бы с удовольствием. — Девушка придвинулась поближе к папе, сладко улыбаясь. — Но верблюды у нас все на счету.

— А слоника? Зебру? Как насчет того жирафа в углу, с провисшей шеей?

— Босс меня загрызет, — сказала девушка. — Не могу, честное слово, не могу если вы его честно не выиграете.

— Но мы же с вами знаем, что честно выиграть здесь невозможно, — сказал папа. — Одно сплошное надувательство.

— Такова жизнь, — пожала она плечами. — Вот маленький утешительный приз для ваших малышей, хотите? — Она бросила нам по пакетику с мармеладками. — Может, вы как-нибудь еще зайдете… без детей?

Папа засмеялся и стал шептать ей что-то на ухо.

Вита глянула на него исподлобья и потянула за руку.

— Идем, пап, — сказала она сердито.

Папа скорчил смешную рожицу:

— Прости, принцесса Вита, я просто надеялся уговорить эту барышню, чтобы она подарила тебе верблюда. Ну ничего, зато мы сейчас выиграем тебе мишку.

Он остановился у автомата для выуживания игрушек. Плюшевые мишки всех цветов радуги, сваленные в прозрачный ящик, прижимались носами к стеклу, свернув мордочки на сторону и выпучив глазки-бусинки.

— Ого! Как тесно они там набились, мне ни за что не вытащить ни одного, — сказал папа.

— А я хочу мишку! — объявил Максик, поднимаясь на цыпочки, чтобы лучше разглядеть медвежью свалку.

— Малыш, у тебя же дома целая сотня медведей, — сказал папа.

— А полосатого нет! Я хочу вон того, мистера Полосатика! — Максик ткнул в стекло липким пальчиком.

— А я хочу ярко-розового. Он цветом точь-в-точь как нос у Балерины. Они у меня подружатся. Пожалуйста, пожалуйста, папа, вылови мне розового мишку! — взмолилась Вита, подпрыгивая от волнения.

Папа закатил глаза, потом посмотрел на меня.

— Ну а ты, принцесса Эсмеральда, небось желаешь изумрудно-зеленого мишку? — спросил он.

— Да ладно, пап, — сказал я, хотя мне действительно до смерти этого хотелось.

Я присмотрела себе совсем маленького зелененького медвежонка с ярко-синими глазками и озабоченной мордочкой.

— Вот этого, да? — Папа показал на моего синеглазого мишеньку.

— Папа, ты волшебник! — Я сказала это почти серьезно.

— Постараюсь выловить вам ваших медведей, но это будет непросто, — сказал папа.

Он разменял еще одну десятифунтовую бумажку и принялся орудовать манипулятором. Это была жутко неуклюжая, громоздкая штуковина. Металлические клешни захвата каждый раз промахивались мимо медведя. Иногда папе удавалось ухватить мишку за лапу, за ухо или за нос, но потом захват соскальзывал и пустой уезжал в сторону.

Мы неотрывно следили за ним и замирали, не дыша, всякий раз, как манипулятор зависал над очередным медведем. И после каждой неудачи мы все четверо хором выдыхали:

— О-о-о!

На последнем проходе папа все-таки выловил мелкого кособокого желтого мишку, который угрюмо уцепился лапкой за стальные клешни.

— Это мне, пап? — спросила Вита.

— Мне больше хотелось мистера Полосатика, но желтый тоже ничего, — сказал Максик не очень уверенно.

— Этот желтый мишка не для тебя, Максик. И не для тебя, Виточка.

— Для меня, да, папа? — спросила я.

— Прости, солнышко, но он уже занят, — сказал папа. — Он мой.

— Ты его назовешь мистер Желтяк? — спросил Максик.

— Нет, моего медвежонка будут звать Лучик.

— Какое-то неинтересное имя, — сказала Вита.

— Очень даже интересное, моя дорогая. Это мой маленький Солнечный Лучик. Он будет мне напоминать о том, какой счастливый день мы провели вместе с вами.

На прощание мы в последний раз с нежностью взглянули на мистера Полосатика, Розочку и крошку Синеглазку. Потом, крепко держась за руки, вышли из зала игровых автоматов и, дрожа от холода, двинулись в дальний конец пирса, к аттракционам. От картинга Максик; попятился, а при виде несущегося по кругу музыкального экспресса завопил от ужаса.

— Какой ты противный, Максик, — заворчала Вита. — Вечно трусишь. Ты вообще ничего не хочешь делать.

— Нет, хочу, — возразил Максик. — Я хочу покататься. Я хочу подняться к себе в башню.

Мы посмотрели на полосатую, розовую с красным башню, в которой размещался спиральный спуск.

— Максик, вряд ли там на самом деле стоит золотой трон, — шепнула я ему на ухо.

— Я знаю, — ответил Максик. — Это была просто сказка, правда, папа? Но все равно, это моя башня, да?

— Конечно, твоя, Максик. Ты очень щедрый и с удовольствием поделишься с Витой, Эм и со всеми этими людьми. Только там внутри темно — не испугаешься?

— Конечно, не испугаюсь, — храбро ответил Максик.

Папа купил нам всем билеты, мы вошли в башню и стали подниматься по лестнице на самый верх.

— Вот видишь, Вита, я ничуточки не боюсь, — пискнул Максик.

Вита не стала спорить. Ей и самой было не по себе. На полдороге она ухватилась за мою руку и больше уже не выпускала. Когда мы наконец оказались наверху, то увидели там человека, который выдавал всем плетеные коврики.

— Позволишь разделить с тобой золотой трон, Максик? — спросил папа, усаживаясь на коврике и пристраивая Максика к себе на колени.

Служащий подтолкнул их, они вихрем полетели вниз и сразу скрылись из виду. Было слышно, как визжит Максик.

— Что-то мне не хочется кататься, — сказала Вита. — Давай спустимся по лестнице.

— Нельзя, Вита, там уже другие люди поднимаются.

— Мне все равно.

— А им не все равно. Давай сядем вместе на коврик. Все будет хорошо, вот увидишь.

Ты совсем не боишься, Эм? — спросила Вита.

— Нет, — ответила я.

— Ты дрожишь.

— Я замерзла! Ну давай, садись со мной на коврик.

Я уселась на коврик, Вита примостилась у меня на коленях, крепко, словно клещами вцепившись в мои ноги. Служащий сильно толкнул меня в спину, и мы понеслись в темноту вираж за виражом. Ветер бил нам в лицо, далеко внизу шумело море, на набережной сверкали огни. Мы как будто вдруг попали в одну из папиных чудесных сказок. Мне хотелось, чтобы это никогда не кончалось. Я даже растерялась от неожиданности, когда мы вылетели из башни и шлепнулись на землю, хотя папа нас ждал и сразу помог подняться.

— Можно еще раз? — дружно взмолились мы.

Папа купил нам еще по билету. На этот раз я взяла к себе Максика, а Вита поехала с папой. Мне тоже хотелось разочек прокатиться на папином коврике, но Вита не справилась бы с Максиком, и вообще, я понимала, что уже слишком большая, чтобы кататься на ручках у папы.

Может, все-таки стоит выдерживать диету, прекратить перекусывать потихоньку… Но когда папа предложил поужинать жареной рыбой с картошкой, я не стала возражать.

В ресторане я увидела на стене часы и испугалась. Папа заметил, куда я смотрю.

— Не волнуйся, Эм, еще нет двенадцати часов. Нам пока не грозит превратиться в тыквы.

Вита с Максиком захихикали. Я промолчала, налегая на картошку. Я еще и у младших половину картошки съела, пока собиралась с духом, чтобы спросить у папы об одной вещи.

— Ты ведь предупредил маму с бабушкой, что повезешь нас кататься, да, папа?

Он укоризненно покачал головой:

— Что ты все суетишься, Эм? Вы — мои дети. Я не обязан спрашивать разрешения, когда мне хочется вас развлечь.

Мне было страшно приятно, что папа и меня включил в понятие «мои дети». Но тревога у меня внутри все росла.

— Папа, но, если ты им ничего не сказал, они же будут беспокоиться, куда мы делись.

— Перестань, Эм. Не порти нам все удовольствие, — сказал папа.

— Да, Эм, заткнись, — поддакнула Вита. — И кончай лопать мою картошку. Я хочу построить из нее домик.

— Да, заткнись, заткнись, заткнись, — завелся Максик.

Бабушка всегда сердится, если кто-нибудь из нас говорит «заткнись». Максик кривлялся, повторяя это слово без конца.

Они оба начали дурить, потому что очень устали. Я тоже устала. Я чувствовала, что вот-вот разревусь, как маленькая, от обиды. Это нечестно! Я никому не хотела портить удовольствие. Просто я не могла не думать о маме с о том, как они сейчас беспокоятся.

— Может быть, позвоним маме? — выдавила я.

— Незачем, — ответил папа. — Мы сейчас поедем домой, если ты этого хочешь.

— Нет, мы не хотим! — закричала Вита. — Мы хотим быть с тобой, папа. Мы хотим остаться с тобой до утра.

— Да, до утра, — сказал Максик, хотя глаза у него закрывались сами собой, а подбородок чуть не утыкался в тарелку с недоеденным ужином.

Я закусила губу и ничего больше не сказала. Папа заплатил по счету и взял Максика на руки.

— Меня тоже! — заорала Вита, протягивая ручки, точно детсадовский карапуз.

Папа кое-как взял на руки и ее. Я потопала за ним.

— Знаешь что я тебе скажу, Эм, — сказал папа, с трудом повернув ко мне голову. — Раз дети так устали, мы могли бы переночевать в какой-нибудь небольшой гостинице, а завтра я отвезу вас домой.

— Но… но у нас с собой нет пижам и ничего для купания… — растерялась я. — И в школу опоздаем…

— О боже, да не будь же ты такой занудой. Можно подумать, ты старше бабушки, — рассердился папа.

На этот раз я не смогла сдержать слезы. Папа заметил. Остановился. С трудом присел на корточки. Вита и Максик висели у него на плечах, как два рюкзака.

— Эм… Эм, прости. Я не то хотел сказать. Я не всерьез все это говорил. Не стал бы я ночевать в гостинице. Просто мне так хочется, чтобы этот день не кончался, родная моя.

— Мне тоже, папа, — всхлипнула я. — Я не хотела быть занудой. Мы и без пижам обошлись бы. Максик свою все равно никогда не надевает. И школу прогулять было бы здорово. Просто… Вдруг мама подумает, что мы никогда больше не вернемся.

Я представила, как испугается мама, и заплакала сильней.

— Не плачь, пожалуйста, Эм. С этими безобразниками я и утешить-то тебя толком не могу. Ну иди ко мне поближе, солнышко. Вот так. Утри слезки, принцесса Эсмеральда. Ты же храбрая девочка, которая обо всех заботится и никогда не плачет, верно? Не надо, золотце, ты надрываешь мне сердце.

— Я уже перестала, папа, — хлюпнула я.

— Вот и славно, маленькая. Сейчас я отвезу вас домой. Все будет хорошо, принцесса Эсмеральда. Я прикажу подать нашу серебряную карету.

Мы с папой загрузили Виту с Максиком на заднее сиденье.

— Хочешь тоже уютно устроиться сзади, Эм? У тебя такой измученный вид.

— Нет, я хочу сидеть с тобой, папа.

Я все равно не могла сейчас спать, я слишком растревожилась. Папа всю дорогу рассказывал мне запутанные истории про принцессу Эсмеральду, но я не могла толком сосредоточиться. Он и сам все время терял нить, так что история стала похожа на сон. Из дворца принцессы мы вдруг попали в ее мраморный бассейн, потом оказалось, что мы плаваем с дельфинами в океане. Мне уже начало казаться, что я действительно вижу сон. Вот сейчас настанет рождественское утро, я проснусь, и это на самом деле будет лучшее в мире Рождество, и папа никуда от нас не уйдет.

И тут машина затормозила около нашего дома. В доме горели все огни. Открылась парадная дверь, мама с бабушкой сбежали с крыльца и кинулись нам навстречу. Они обе плакали.

Мама изо всех сил обняла меня, потом заглянула в машину к Вите с Максиком. Они так крепко спали, что она никак не могла их разбудить. Мама отчаянно затрясла их.

— Вита! Максик!

— Тихо, тихо, с ними ничего не случилось. Успокойся, — мягко сказал папа.

— Успокойся?! — закричала мама.

Она выволокла Виту с Максиком из машины и подняла их на руки. Мама согнулась под их тяжестью.

Папа сказал:

— Давай я их понесу, родная.

— Родная?! — повторила мама. — Фрэнки, Богом прошу, не мучай меня больше. Или ты решил вернуться?

Папа замялся:

— Ах, Джули. Я вас всех очень люблю. Но я не могу врать. Я не вернусь, моя жизнь теперь там, с Сарой.

У мамы задрожал подбородок. Она стиснула губы. По щекам у нее покатились слезы.

— Мне хотелось бы вернуться сюда. Я очень тоскую по детям, — сказал папа. — Я люблю их, Джули.

— Да как ты смеешь! — Бабушка размахнулась и ударила папу по щеке так, что браслеты зазвенели. — Ты хоть понимаешь, в каком мы были состоянии? Мы думали, ты их похитил. Ты знаешь, что тебя ищет полиция?

— Черт подери, обязательно нужно было еще припутывать сюда полицию? Я не похититель какой-нибудь, я их отец!

— Хорош отец, бросил семью на Рождество, дети чуть глаза себе не выплакали!

— Послушай, ты же знаешь, я этого не хотел. Я хотел, чтобы всем было по возможности легче.

— А вот так, значит, легко? — сказала мама.

— Мне тоже нелегко, — сказал папа. — Может быть, вы все-таки перестанете кричать и драться? От этого все только становится еще ужасней и тяжелее. Я хотел порадовать детей, чтобы они запомнили этот день на всю жизнь.

— А что такое? — спросила мама. — Ты хочешь совсем с нами порвать, да?

— Видишь ли, Сару пригласили в один театр в Шотландии. Я думал поехать с ней, может, и для меня найдется работа. Но ты не беспокойся, малыш, я буду приезжать, навещать детей так часто, как только смогу, хотя дорога, конечно, обходится недешево.

— Побереги свои деньги, — сказала бабушка. — Хотя это в основном мои деньги, которые я имела глупость тебе одолжить. Мы не хотим тебя больше видеть. Убирайся к своей тупой подружке и не возвращайся. Никогда.

— Это несерьезно, — сказал папа и посмотрел на маму. — Ты ведь на самом деле этого не хочешь, Джули?

— Да, я этого хочу, — сказала мама. — Пошел вон, Фрэнки. С меня хватит. Мне нужен новый старт. Я больше не хочу видеть тебя, ты слышишь? Оставь меня и детей в покое.

Папа смотрел на нее широко раскрытыми глазами. Одна щека у него все еще была красной — та, по которой бабушка его ударила. Он потер это место с ошарашенным видом. Потом глубоко вздохнул.

— Пусть так. Если ты этого хочешь. — Он посмотрел на Виту, на Максика, на меня. — А вы чего хотите, дети?

Я не знала, что сказать, что сделать.

Я хотела сказать папе, что хочу всегда-всегда его видеть.

Я хотела сказать маме, что больше никогда в жизни не хочу видеть папу.

Я хотела, хотела… Я разрывалась надвое.

Вита всхлипывала в полном изнеможении.

— Чего ты хочешь, принцесса Вита? — тихо спросил папа.

— Я хочу спать, — прохныкала Вита.

Максик уже вообще не мог говорить. Он лежал, скорчившись, на полу в прихожей и чуть слышно скулил.

— Посмотри, до чего ты их довел, — сказала мама. — Что ты за отец?

— Ладно, ладно. Я паршивый отец, никчемный муж, я не способен прокормить семью! — заорал папа. — Очень хорошо, я уйду из вашей жизни, и все будут довольны и счастливы. Начнем жизнь заново. Всем нужен новый старт.

Он вскочил в свою серебристую машину, завел мотор и умчался в ночь.

8

Папа не вернулся. Похоже, он говорил серьезно.

Новый старт.

Он прислал маме чек с шотландской маркой на конверте. Адреса не было. Не было и письма. Только на обратной стороне чека было наспех написано: «Привет от Фрэнки. Целую детишек много-много раз».

— Это не настоящее письмо, которое мы могли бы хранить, — грустно сказала я.

— И чек, считай, ненастоящий, — хмыкнула бабушка. — Он должен мне несколько тысяч и при этом широким жестом присылает вашей маме чек на сотню фунтов. Как будто на это можно жить!

Мне-то казалось, что сто фунтов — это огромная сумма. Я представила, как прихожу в универмаг «Флауэрфилдс» с сотней золотых монет в портфеле. Можно заглянуть в отдел «Медвежья фабрика» и купить уютного черного кота в хорошенькой пижамке; можно зайти в книжный и купить всю серию книг Дженны Уильямс; можно пойти в «Аксессуары Клэр» и накупить всевозможных заколок, резиночек для волос, блестящей помады; можно пойти в кондитерскую «Вкусная смесь» и набрать целый мешок конфет… И еще останется куча денег на подарки для Виты с Максиком.

Тут я подумала про разные скучные вещи: квитанции в желтых конвертах, кукурузные хлопья, рулоны туалетной бумаги, спагетти, молоко, и новая сменная обувь для Максика, и балетная пачка для Витиных занятий по хореографии, и мое новое зимнее пальто. Пожалуй, все-таки сто фунтов — это не так уж много.

Я надела себе на руку Балерину и стала с ней разговаривать.

— Не вешай нос, принцесса Эсмеральда! — сказала она. — Папа тебя не подведет. Ты же знаешь, он лучше всех на свете. Я уверена, очень скоро он пришлет еще один чек, а с ним — настоящее письмо, которое ты сможешь хранить. Подожди — и увидишь.

Я ждала. Писем от папы не было. И за аренду прилавка в Розовом дворце он тоже не заплатил. Феи пылились за решеткой.

— Просто не знаю, что делать, — говорила мама. — Мне не осилить две работы одновременно. Я не могу разорваться! Даже и при Фрэнки торговля не приносила много денег. Придется от нее отказаться.

— Нельзя, чтобы закрыли «Волшебную страну»! — ужаснулась я. — Что скажет папа, когда вернется?

— Да пойми ты, наконец, Эм, он не вернется! — Мама схватила меня за плечи и чуть не ткнулась носом мне в лицо.

«Он вернется, он вернется, он вернется!» — повторяла я про себя.

Каждый вечер перед сном я заставляла Балерину шептать это нам с Витой и Максиком. Мы ей верили. Может быть, и мама тоже верила, хоть и говорила совсем другое. Она выплачивала аренду за «Волшебную страну» до самой Пасхи.

Мы все надеялись, что уж на Пасху папа появится, хотя бы ненадолго. Этот праздник всегда был для него особенным. Помню, однажды на Пасху, когда Вита была совсем маленькая, а Максик вообще еще лежал в пеленках, папа взял напрокат костюм громадного кролика и нарядился Пасхальным Кроликом — прыгал, скакал и мотал длинными ушами.

В другой раз он спрятал по всему дому и в саду сотни крошечных шоколадных яиц в блестящих обертках, и мы все утро бегали, как ненормальные, — соревновались, кто больше найдет (я!).

В прошлом году папа подарил каждому из нас по яйцу. Максику — большое шоколадное яйцо в желтом прозрачном кульке, а к ленточке прикреплены курочка и три пушистых цыпленка. Вита получила розовое яйцо из серии «Балерина Анжелина» с привешенной к нему малюсенькой книжечкой с картинками. Я получила яйцо из серии «Каспер Грёза», и при нем был целый набор открыток с цветочными феями по рисункам Каспера Грёзы. Маме он подарил совсем особенное яйцо из агата с зелеными, серыми и розовыми прожилками, гладкое и прохладное на ощупь.

— Оно называется «яйцо мира», — объяснил папа. — Если у тебя стресс, сожми его в руке и сразу успокоишься.

Весь январь, февраль и март мама очень часто сжимала в руке агатовое яйцо. Иногда она перекатывала его по лбу, как будто надеялась, что оно успокоит все тревоги и заботы у нее в голове. И в день Пасхи она почти не выпускала это яйцо из рук.

Мама очень старалась устроить для нас настоящий праздник. На завтрак были наши любимые яйца вкрутую, и мама даже нарисовала на каждом смеющуюся рожицу.

Еще нам подарили шоколадные яйца — большие, шикарные, перевязанные разноцветными атласными ленточками. Когда мы их разгрызли, стукаясь зубами о твердый шоколад, внутри оказались маленькие конфеты-трюфели в серебряных бумажках. Мама разрешила в виде исключения есть сколько угодно шоколада, но мы все равно сидели как на иголках — ждали, чтобы пришел папа со своими пасхальными сюрпризами.

Мы прождали все утро. На обед бабушка приготовила курицу. Мы прождали всю вторую половину дня. Бабушка предложила пойти погулять в парк, но мы посмотрели на нее как на сумасшедшую. Мы не хотели пропустить папу.

— Не придет он, сказала бабушка маме. — Знаешь ведь, что не придет. И весточки не подавал с того ужасного дня, когда он умыкнул детей.

— Он нас не умыкнул, бабушка. Просто повез погулять, — мрачно сказала я.

— На весь день и половину ночи, уже и полиция объявила розыск, — фыркнула бабушка.

— Он подавал весточку, — сказала мама. — Ты же знаешь, на той неделе я получила от него еще один чек. И там было написано «Счастливой Пасхи» нам всем. Вот я и подумала…

Мама крепче сжала в руке агатовое яйцо.

— Подумала, что он сейчас примчится со своими дурацкими подарочками, перебудоражит детей и тебя с ума сведет окончательно, — сказала бабушка.

— Замолчи! — крикнула мама.

Она вдруг размахнулась и швырнула агатовое яйцо через всю комнату. Раздался такой треск, что мы все вздрогнули. «Яйцо мира» осталось целехонько, зато в бабушкином видеопроигрывателе появилась вмятина, и от бабушкиной гладильной доски откололся кусочек.

— Господи, ну прости меня! — расплакалась мама.

Мы думали, бабушка разозлится, смотрим — а у нее у самой слезы на глазах. Она подошла и обняла маму.

— Бедная моя, глупенькая девочка, — сказала бабушка. — Не могу видеть, как ты сидишь тут, вся на взводе, горюешь по нему. Так и заболеть можно. Смотри, как ты исхудала.

Я внимательно посмотрела на маму. А я и не замечала — она и в самом деле сильно похудела. Глаза кажутся слишком большими на осунувшемся лице, запястья словно вот-вот переломятся, джинсы висят мешком, и приходится туго затягивать ремень, чтобы они совсем не свалились.

Так нечестно! Я не меньше мамы скучаю по папе, но я совсем не худею, наоборот, жирею день ото дня.

Это не помешало мне спуститься потихоньку на кухню и слопать пасхальное яйцо в один присест. Я лизала его, и кусала, и чавкала, пока не съела все до последней крошки. Во рту у меня была вязкая шоколадная каша, она облепила язык и выкрасила зубы в молочно-коричневый цвет. Я представила себе обмазанные шоколадом глотку и желудок. И все равно пустота внутри никуда не делась. Я чувствовала себя громадной, пустой изнутри шоколадной девочкой. Если сильно меня сдавить, я рассыплюсь на тысячу шоколадных осколков.

В пасхальные каникулы мне было ужасно одиноко. Куда бы мы ни пошли — в магазин, в парк или в бассейн, — всюду были папы. Папы показывали малышам плюшевых медвежат в магазине «Медвежья фабрика», помогали мелюзге кормить уток, раскачивали им качели, играли с ними в футбол, папы прыгали и плескались с детьми в воде.

В любой телепрограмме можно было увидеть пап, хвастающихся своими детьми. Один раз мы даже увидели нашего папу в каком-то старом фильме. Он только на секундочку мелькнул в толпе, но мы сразу узнали его косичку.

— Это папа, это папа! — сказала я.

— Папа! — завизжала Вита, как будто он мог ее услышать.

Максик ничего не сказал и повернулся к телевизору спиной. Несколько недель назад он перестал говорить о папе. Когда мы с Витой произносили слово «папа», Максик никак не реагировал.

— Наверное, он его забыл, — сказала Вита, когда мы собирались ложиться спать.

Бабушка мыла Максику голову в ванной. Он налил себе на макушку концентрат смородинового сока «Райбина» — сказал, что хочет покрасить волосы в фиолетовый цвет.

— Не говори ерунду, Вита, не мог он так быстро забыть.

— Ну, он еще маленький. И вообще с приветом, — сказала Вита.

— Знаю, но мы же всего три месяца назад видели папу.

— Три месяца, две недели и четыре дня, — сказала Вита.

Я уставилась на нее. Вита два плюс два с трудом может сложить.

— Откуда такая точность?

— А я отмечаю на календаре, — сказала Вита.

— На каком еще календаре?

— Мы в школе делали календарь к Рождеству. Нужно было наклеить его на старую открытку и покрасить блестящей краской, но мне стало скучно, и я нарисовала блестящее красное бикини мамочке Иисуса, учительница очень рассердилась, сказала, что я испортила календарь и его теперь нельзя никому подарить. Ну, я спрятала его в парту, а теперь отмечаю на нем дни, — объяснила Вита.

— Можно было подарить его маме или папе, — сказала я. — Папе бы понравилось — представляю, как он бы смеялся.

— Подарю, когда он вернется, — сказала Вита. — Можно по краю нарисовать блестящей краской красные сердечки.

Я подумала о том, как бьется настоящее, живое Витино сердечко, полное любви к папе, под пушистым свитером с кошечкой, который связала ей бабушка. Я иногда злилась на Виту, но все-таки я ее очень любила. Мне захотелось ее обнять, но я знала, что она вывернется, скорчит рожу и скажет, что я ее совсем раздавила. Так что я надела на руку Балерину, и она тихонько обняла своими лапками Витину шею-стебелек и поцеловала мою сестричку в ушко.

— Пусть Балерина и меня поцелует! — потребовал Максик, вбегая в детскую совершенно голым. Только что вымытые черные волосы торчали сосульками во все стороны.

— Балерина не целует глупых голых сопливых мальчишек, — благовоспитанно заявила Вита. — Оденься, Максик. Мы не хотим смотреть на то, что у тебя там болтается. Я так рада, что я девочка, а ты, Эм? Папа всегда говорил, что я его любимая девочка.

— Это мне папа говорил, что я его любимая девочка, — сказала я.

Интересно, говорит он теперь то же самое Саре?

Максик не стал с нами разговаривать. Он собрал в охапку всех своих мохнатых мишек.

— Мы медведи! — заорал он. — Медведи всегда ходят голые! Мы медведи!

Он зашелся от хохота, выкрикивая одно и то же снова и снова, чтобы мы уж точно услышали. Мы сделали вид, что не обращаем на него внимания. Тогда он начал толкать нас своими мишками, потом разошелся и принялся колотить со всего размаху. Медвежья лапа ткнула меня в глаз довольно-таки больно. На Максика я злилась часто, а в последнее время и вовсе было очень трудно помнить, что его я тоже люблю.

Он всегда был ужасно глупый, а теперь просто как будто взбесился — бегал сломя голову, орал во все горло, закатывал истерики в магазине и прямо на улице. Мама даже опасалась, что у него серьезные проблемы с психикой, и собиралась вести его к врачу.

— Этому ребенку не нужен врач, его просто нужно отшлепать по старинке, — говорила бабушка. — Да еще ежедневно давать отвар из инжира, чтобы не было проблем с пищеварением. Он часами просиживает в туалете! Но это как раз меня не удивляет: он такой привереда в еде, того не ест, этого не хочет, а какой скандал устраивает, если вдруг фасоль на тарелке касается омлета или жареная картошка не разложена ровными рядами, Господи ты боже мой! Тебе, Джули, я никогда не позволяла так капризничать.

— Мама, Максик перенес психологическую травму, — спорила с ней наша мама.

— Чепуха, он просто донельзя избалован. Я всегда считала, что ты по-дурацки его воспитываешь, потакаешь всем его страхам и выдумкам. Ты должна помочь ему закалить характер. В конце концов, Максик у нас теперь единственный мужчина, глава семьи.

Мы с Витой покатились со смеху от одной мысли: Максик — мужчина, наш защитник! Мама чуть не плакала, но и она не удержалась, фыркнула. Даже бабушка улыбнулась против воли. А Максик просто был вне себя, он хохотал, как гиена, сам не понимая, над чем смеется.

С тех пор мы стали называть его Наш Мужчина. Несколько дней он важно расхаживал по дому и рычал, пытаясь изобразить бас. Он называл нас с Витой «девчушками» и пробовал нами командовать. Мы терпели потому что у него иногда получалось смешно. Мама с бабушкой тоже подыгрывали ему, делали вид, что слушаются. Он завел привычку говорить маме: «Женщина!» — она каждый раз хохотала.

— Не вздумай меня называть «женщина», нахаленок! — сказала бабушка и погрозила Максику пальцем.

Я шепнула Вите:

— Бабушка не женщина, она старушка!

— Я все слышу! — резко заметила бабушка. — Я считаю, что Максику нельзя позволять так себя вести. Он и в школе будет продолжать в том же духе, еще начнет учителями командовать.

Тут бабушка была права. Я попробовала вдолбить это Максику, но он только качал головой, уперев руки в боки.

— Не дерзи мне, девчушка, — сказал он, копируя одно из любимых бабушкиных высказываний. — Не забывай, будь любезна, что я — глава семьи.

— Неправда, придурок! — рассердилась Вита. — Глава семьи — папа.

Максик будто не слышал.

Я спросила:

— Максик, ты помнишь папу?

Максик пожал плечами. Он снова взялся нас отчитывать, так крепко притиснув кулаки к бокам, что шортики смешно задрались.

— Дурак дураком, — сказала Вита. — Неудивительно, что тебя обзывают в школе.

— Как его обзывают? — насторожилась я.

Меня и саму обзывали в школе, и это было ужасно. Я просто не могла вынести, чтобы маленького Максика тоже дразнили.

— Да по-разному, — сказала Вита.

— Никто меня не обзывает! — сказал Максик.

— Нет, обзывают. Вся младшая группа.

— Как обзывают?

— Максик-нюня, Максик Мокрые Штаны… Ой!

Максик бросился на Виту и так сильно дернул ее за реденькие волосики, что выдрал целый клок. Вита изо всех сил толкнула его. Максик повалился на пол и здорово ударился головой. Вита прыгнула на него и снова стукнула его головой об пол, еще сильнее, чем в первый раз.

Прибежали мама и бабушка. Виту с Максиком пришлось растаскивать силой, красных и визжащих.

— Господи ты боже мой, да что с вами такое делается? Вы что, убить друг друга хотите? — воскликнула бабушка.

— Да! — хором заорали оба в ответ.

— Ну-ка, ну-ка, я не позволю вам бесноваться в моем доме. Сейчас же в кровать, оба!

Бабушка схватила их за запястья и потащила на второй этаж.

— Мама, перестань, они просто расстроены, — сказала наша мама. — Оставь их. Максик, Вита, перестаньте плакать. Идите сюда, я почитаю вам сказку.

Бабушка покачала головой:

— Вот уж глупость несусветная, еще и награждать их за капризы и истерику. — Она сердито взглянула на меня. — А ты что стоишь, Эм? Никакого от тебя толку! Не можешь две минуты присмотреть за братом и сестрой!

Такой чудовищной несправедливости я уже не могла стерпеть.

— Почему, если я старшая, я всегда должна за ними смотреть? Я им не мама!

— Немедленно прекрати! Ты должна радоваться, что можешь помочь маме. Она из сил выбивается, но не может с ними справиться.

— Я прекрасно справляюсь! Не лезь не в свое дело, мама! — закричала наша мама. — Я знаю, ты хочешь как лучше, но я уже не могу видеть, как ты тиранишь детей. Они не нарочно безобразничают. Они страдают! Мы все страдаем, черт побери!

— Боже ты мой, я всего лишь хотела помочь, — сказала бабушка. — Пора тебе взять себя в руки. Несколько месяцев прошло, как твой идиот нас покинул. Неужели ты не можешь его забыть?

— Не могу! — ответила мама. — Идемте, дети. Пойдем наверх и дадим бабушке покой.

— Так нам ложиться? — спросила Вита, когда мы поднялись на второй этаж.

— Знаете что, а залезайте-ка вы ко мне в кровать, — сказала мама.

— Только Вита и Максик? — уточнила я.

— Нет-нет, и ты тоже, Эм, солнышко. Все устроимся поуютнее, будем читать сказки, играть, и где-то у меня была припрятана шоколадка…

Мы переоделись в пижамы и забились к маме в постель — хотя теперь здесь было совсем не так тесно. Вита погладила папину подушку.

— Наверное, одиноко тут без папы? — спросила она.

— Конечно, одиноко, Вита, — сказала я.

Я до сих пор еще, когда вставала ночью в уборную, часто слышала, как мама плачет.

— Да, очень одиноко, — сказала мама. — Иногда я беру папину подушку, подсовываю к себе под бок, и, когда сплю, мне кажется, будто папа здесь, рядом.

— Если хочешь, можешь иногда брать у меня Балерину на время. — Вита погладила маму бархатной лапкой Балерины.

— Я могу тебе дать одного медведя, — сказал Максик и тоже погладил маму.

Мама стала говорить о папе, рассказывать, каких его привычек ей особенно не хватает: как он напевал себе под нос, как он вечно придумывал для нее новые необычные ласковые прозвища, как он ее обнимал, какая приятная на ощупь была его длинная чудесная черная коса…

Мы с Витой тоже вспомнили все это и заплакали. Максик сидел с сухими глазами. Он уже не гладил маму, а, скорее, шлепал резкими, отрывистыми движениями.

— Мама, заткнись, — сказал он вдруг. — Заткнись, заткнись, заткнись!

— Максик, ты же знаешь, так нехорошо говорить. И не хочу я молчать! Я хочу говорить о папе и о том, как мне грустно. И вы трое поговорите о нем. Может быть, нам станет немножко легче.

Вита шмыгнула носом:

— Максик забыл папу.

— Не говори глупостей, золотце, конечно, он не забыл, — сказала мама.

— Забыл! Максик, кто это — папа? — спросила Вита.

— Не знаю, не знаю, заткнись, заткнись.

Максик начал вылезать из-под одеяла.

Тише, Максик. Забирайся обратно, милый, — сказала мама. — Господи, я понимаю, вам не хочется говорить о папе, но, по-моему, нам это необходимо.

— Он скоро вернется, мама, мы знаем, — сказала Вита.

— Конечно, мы все хотим, чтобы он вернулся… — сказала мама.

— Эм загадала желание. Оно обязательно сбудется, — сказала Вита. — Главное — не сдаваться. Правда, Эм? Так говорит Балерина.

Я взяла в руки Балерину и заставила ее кивнуть головой.

— Я волшебница, дорогие мои! Я жила У Санта-Клауса, и он меня научил всем своим фокусам. Он часто со мной откровенничал. Я была его правой рукой.

Балерина хвастливо помахала в воздухе правой лапкой.

Все засмеялись, и я тоже. Странное дело — я сама управляла Балериной, сама придумывала все ее речи, но в то же время она как будто становилась независимым существом, она говорила такое, что мне самой и в голову бы не пришло.

Она рассказала нам длинную историю о девочке, которая попросила вместо рождественского подарка вернуть ей папу. Санта разыскивал этого папу по всему миру аж до самой Австралии. Там было ужасно жарко, просто нечем дышать, и так пекло солнце, что Санта сделался краснее собственной шубы, а мохнатые олени совсем выбились из сил, и вот они остановились охладиться на знаменитом пляже Бонди-Бич. Санта шлепал по воде, заткнув подол шубы за пояс, так что всем были видны мешковатые подштанники. Балерина с другими оленями резвились в волнах прибоя, водоросли свисали с их рожек. Потом они продолжили поиски и в конце концов нашли папу — он был занят стрижкой овец. Оказывается, он работал на отдаленной ферме, где не было даже почтового ящика, и потому не знал, как сильно его дочка без него скучает. Как только он это понял, сразу вскочил в сани к Санта-Клаусу, и Балерина с остальными оленями мигом домчали их через полмира. На рассвете папа спрыгнул с саней и вбежал в свой дом. Он разбудил дочку…

— А она закричала: «Папа, ах, папочка!» — сказала Вита. Потом нахмурилась. — Но если Санта ездил в Австралию и обратно, когда же он успел разнести подарки другим детям?

— Не знаю, — раздраженно ответила я. — Он все может. Я же говорю, он волшебник.

— А по-моему, эта твоя история, Эм, — настоящее волшебство, — сказала мама. — Ты так здорово сочиняешь. Сразу видно, ты пошла в папу. Он тоже постоянно сочинял чудесные истории.

— Она не пошла в папу, возразила Вита. — Он ей не родной папа. Он мой папа!

— Для Эм он тоже был замечательным папой, — сказала мама. — Я думаю, это благодаря ему она стала так хорошо сочинять. Ты бы записывала свои истории, Эм. Мне хочется их сохранить.

— И показать папе, когда он вернется?

Мама вздохнула:

— Солнышко, пора нам привыкнуть к мысли, что он не вернется.

— Он вернется, мама, — сказала я. — Вернется, вернется, вернется!

— Ах, Эм! Ты в самом деле думаешь, что, если повторить это много-много раз, все сбудется? — спросила мама.

— Сбудется, — сказала я.

— Определенно, — сказала Вита. — Да-да-да!

— Угум, — промямлил и Максик, но он уже почти спал.

* * *

На следующий день, вернувшись с работы, мама подсела ко мне.

— Вот, Эм, я тебе принесла маленький подарок. Только не говори Вите и Максику, а то они обидятся.

Мама вложила мне в руки бумажный пакет. Внутри прощупывалась знакомая четырехугольная форма.

— Ой, мам, это новая книжка Дженны Уильямс?

— Ох уж мне эта твоя Дженна Уильямс! Нет, посмотри сама.

Я вынула из пакета блестящую красную книжку, стараясь не чувствовать разочарования. Открыла ее и увидела чистые страницы.

— Это тебе, чтобы записывать истории о Балерине.

— О-о-о.

Я была не совсем уверена, что это такая уж замечательная идея. Мне было гораздо легче просто рассказывать эти истории. Если их записывать, так нужно будет заранее составлять план и помнить разные нудные правила пунктуации и разбивки на абзацы. И никогда не начинать фразу со слова "и".

Мама с беспокойством смотрела на меня.

— Здорово, — сказала я неискренне. — Спасибо большое.

— Тебя никто не заставляет записывать, — сказала мама. — Просто я подумала, может быть, тебе понравится. Но это не должен быть тяжкий труд, это должно быть весело.

— Нужно делать все по правилам, как в школе?

— Да нет, пиши, как получится, — сказала мама. — Если захочешь, рисуй картинки.

Это меня немножко воодушевило. Я решила, что буду рисовать много картинок. Я их еще и раскрашу. Может быть, возьму фломастеры из одного замечательного новенького набора.

Максик все равно никогда ими не рисует. В рождественские каникулы он еще изображал человечков, похожих на корявые пончики, но потом все их зачеркал черным фломастером.

Бабушка сказала, если он будет тратить фломастеры на глупую мазню, она их у него заберет, хотя он, в общем, не виноват, сказала она, глупо было дарить маленькому ребенку такой дорогой набор.

Мама сказала, что бабушка не имеет права отнимать фломастеры у Максика, но потом потихоньку попросила его пользоваться ими с умом. Она нашла много черных каракулей на стене рядом с матрасом, где спал Максик, и еле-еле их оттерла с моющим порошком.

С тех пор Максик вообще не прикасался к фломастерам, однако бдительно охранял коробку и поднимал вой всякий раз, как я или Вита подходили к ней близко.

Я дождалась, пока он покрепче уснет в своей берлоге, а Вита затихнет в кровати, прижав к себе Балерину. Тогда я выбралась из-под одеяла, прошла на цыпочках через детскую и очень осторожно пошарила у Максика под матрасом. Нашла большую гладкую жестяную коробку с фломастерами и тихонечко вытащила ее, стараясь не греметь. Я унесла фломастеры в ванную, собрала все полотенца и постелила их в ванну, чтобы было помягче, а потом залезла туда с подаренной тетрадкой и Максиковыми фломастерами.

Я открыла красную тетрадку и разгладила первую страничку. Выбрала черный фломастер, приготовилась написать «Олениха по имени Балерина» своим самым красивым почерком с завитушками. Вместо черного у меня вышла слабенькая серая линия. Фломастер был совсем исписанный.

Как видно, Максик потихоньку им рисовал. Наверное, придется маме закупить еще упаковку чистящего порошка.

Ладно, я взяла красный фломастер. Он оставил на бумаге бледно-розовый след. Максик и красный израсходовал! Я проверила золотистый, фиолетовый, ярко-синий. Почти все фломастеры были изработаны вдрызг. Остались только нелюбимые Максиком цвета — темно-зеленый и все оттенки коричневого.

Я ничего не могла понять. Я ни разу не видела, чтобы Максик ими рисовал. Как они оказались в таком состоянии?

Пришлось мне начинать свою книжку о Балерине собственными простенькими гелевыми ручками. Я долго не могла придумать, как бы мне нормально начать. Как-то глупо и по-детски звучит: олениха по имени Балерина сделала то-то и то-то… Куда интереснее было, когда она сама рассказывала о себе.

Вдруг меня осенило. Я прокралась в спальню, осторожно вытащила Балерину из-под Виты и вернулась в свое лежбище в ванной. Я надела Балерину на правую руку и вложила ей в лапки гелевую ручку.

— Что это? — Она повертела ручку.

Ты знаешь что. Это такая специальная розовая гелевая ручка, под цвет твоего хорошенького розового носика. Я хочу, чтобы ты, Балерина, записала для меня свою историю. Вроде автобиографии, начиная с самого твоего рождения.

— Когда я была еще совсем крошечным олененком, с большущими глазами и без рожек? — сказала Балерина.

Она глубоко вздохнула, поудобнее пристроила гелевую ручку в лапках и приступила к делу.

Я — олениха, меня зовут Балерина. Я родилась в страшную пургу, в такую вьюжную ночь, что нам с моей бедной мамочкой негде было укрыться. Мама старалась меня заслонить своим усталым, измученным телом, а я стояла по самую шейку в снегу и слабо тыкалась в нее носом. Ты, наверное, думаешь, что после такого холодного начала я на всю жизнь стала бояться холода? Но хоть я и хрупкая, даже теперь, в зрелом возрасте, я горжусь крепким здоровьем. У меня ни разу не было ни насморка, ни простуды, ни гриппа. Носу меня всегда розовый и красивый, он никогда не бывает красным и распухшим. Я бы считала унизительным для себя, если бы меня повсюду славили как красноносого олененка, да еще и сочиняли обо мне песенки.

Не хочу хвастаться, но я уверена, что заслужила не меньше славы своим хореографическим искусством. Я умею танцевать бальные танцы, чертовски здорово танцую бип-боп, лихо отбиваю чечетку, но моя главная специальность — балет. Я — Анна Павлова оленьего царства.

Я нажала на розовый носик Балерины — заиграла тихая музыка, «Танец феи Драже». Балерина сделала пируэт, раздувая колокольчиком свою прозрачную юбочку. Она закружилась по ванной, потом заплясала на водопроводном кране.

— Вот, я исполняю чечетку! — объявила она.

Мы обе засмеялись.

— Эм! — В дверь постучалась мама. — Эм, что ты там заперлась? Почему не спишь? Кто там с тобой?

— Только Балерина, мам.

Я вылезла из ванны и впустила маму внутрь.

— Опять ты со своей Балериной! Сумасшедшая девчонка! — сказала мама. — Меня просто убивает, как вы, дети, с ней возитесь, словно она живая. Ты совсем свихнулась, деточка. Но сочиняешь ты про нее просто замечательно. Уже начала записывать эти истории в свою новую тетрадку?

— Ага! — Я махнула перед ней раскрытой тетрадью.

— Ты пишешь в ванне? — ужаснулась мама, увидев груду мятых полотенец.

— Это у меня такая специальная сочинительская лежанка, мам.

— Господи боже, — вздохнула мама. — Не думала, что ты станешь сочинять по ночам. Ночью надо сладко спать в кроватке.

— Разве ты никогда не слышала о светильнике, горящем всю ночь напролет, мам? У меня вдохновение!

— У тебя на все найдется ответ, моя Эм! — Мама обняла меня. — Ну давай почитаем что у тебя получилось.

— Нет, подожди. Я сперва все закончу и заполню всю тетрадку целиком.

— Ну скажи, хорошо я придумала? Я специально купила нелинованную тетрадку, чтобы ты могла рисовать картинки. Может быть, Максик тебе одолжит на время свои шикарные фломастеры, если ты его очень вежливо попросишь.

Я сказала:

— Может быть.

Я решила, что не стану ябедничать на Максика. Сначала проведу собственное расследование.

Я даже не пробовала прямо спрашивать Максика. Просто на следующий день старалась за ним приглядывать. Я видела: когда он одевался, тайком вытащил из коробки коричневый фломастер и спрятал к себе в носок.

Я упорно ходила за ним по пятам, хоть это и было жутко утомительно. Максик носился по всему дому, кидался то туда, то сюда, бегал вверх и вниз по лестнице и вообще бесился. Пытался карабкаться на маму, бодал головой бабушку, дергал меня за волосы, щипал Виту. Опрокинул пакет с кукурузными хлопьями, облился соком, споткнулся о пылесос и поднял визг до небес — но он не вынимал из носка коричневый фломастер и ничего не рисовал.

Я терпеливо выжидала. Максик отправился в туалет. Я поднялась за ним и стала караулить у двери. Я ждала, ждала, ждала… Правду говорила бабушка, Максик в последнее время очень уж подолгу заседает в уборной.

Мне уже и самой понадобилось туда зайти. Да и надоело ждать. Я постучалась в дверь:

— Максик! Выходи, ты, наверное, уже закончил свои дела.

— Уйди, Эм, — ответил Максик из-за двери.

— Максик, ты там сидишь уже пятнадцать минут. В чем дело? Живот разболелся?

— Нет! Канай отсюда! — заорал Максик.

Он знал, что так говорить не полагается. Это выражение он подхватил из какой-то телепередачи, бабушку оно просто из себя выводило.

— Никуда я не собираюсь канать. Сам выходи оттуда! — Я выдержала паузу и зашипела в замочную скважину: — Я знаю, чем ты там занимаешься!

— Не знаешь! — Но в голосе Максика звучал страх.

— Выходи, не то расскажу маме, — пригрозила я.

Максик затих. Потом вдруг отпер дверь и вышел.

Тебе же не разрешают запираться, — сказала я. — Вдруг замок заест?

— А я тогда выпрыгну в окошко, — сказал Максик. — Вот так!

Он запрыгал по коридору, словно гигантская лягушка. Прыгал он как-то неуклюже, придерживая руками футболку на груди. Все ясно — он что-то прячет.

Я ему немножко подыграла, тоже стала прыгать по-лягушачьи. Максик радостно заквакал, потерял равновесие и покачнулся, взмахнув руками. Я воспользовалась случаем, сунула руку ему под футболку и выдернула… большущий комок мятой розовой туалетной бумаги!

—Фу!

Я тут же его выронила.

— Не трогай, не трогай, не трогай! — заорал Максик как резаный, хотя я ее уже потрогала.

— Максик, что это еще за игры? Использованную бумагу бросают в унитаз, а не прячут за пазуху!

Он потянулся к бумаге, я перехватила его запястья.

— Отдай! — ревел Максик.

— Она же грязная! — вопила я.

Но тут я пригляделась и поняла, что бумагу использовали совсем не в том смысле, как я подумала. В этой куче было, наверное, штук двадцать отдельных квадратиков туалетной бумаги. На каждой были нарисованы какие-то каракули коричневым фломастером. И не просто злобно начирканы кое-как, не то что раньше. Их выводили медленно и аккуратно, ровными строчками, как будто настоящие буквы, и каждый квадратик был заполнен ими сверху донизу. А вместо подписи на каждом стояла корявая буква "М", означающая «Максик», и целый ряд кривоватых сердечек.

— Так это письма, Максик!

Я отпустила его и стала разглаживать бумажные квадратики.

— Отдай! — Максик стукнул меня.

— Кому ты пишешь, Максик? — спросила я, хотя, конечно, и сама знала.

— Заткнись, Эм! — взвился Максик.

— Эмили, что ты делаешь с братом? — крикнула снизу бабушка.

— Ничего я с ним не делаю, бабуля. Просто сунула ему голову в унитаз, прочищаю трубу! — крикнула я в ответ.

— Что?! — завопила бабушка.

— Шучу, шучу, бабушка. Просто мы тут с Максиком кое-что выясняем, только и всего.

Я встала на колени перед Максиком, нос к носу.

— Ты пишешь папе, да, Максик? Ты его ничуточки не забыл. Просто тебе не хочется о нем говорить, потому что это больно, так?

— Нет, нет, нет! — ответил Максик, но по щекам у него уже текли большущие слезы.

— А что ты ему пишешь? Ты просишь его вернуться?

— Я пишу, что буду большим и храбрым, если он вернется, — прорыдал Максик.

— Папа тебя любит таким, какой ты есть — маленький и глупый.

Я изо всех сил его обняла. Он сначала вырывался, потом прижался ко мне, потерся лохматой макушкой о мою шею.

— Я ему написал миллионы писем.

— Куда же ты их потом дел?

— Отправил по почте. Опустил в почтовый ящик около магазина, как полагается. Бабушка смотрела в другую сторону, — гордо объяснил Максик.

Я представила себе почтовый ящик, набитый обрывками туалетной бумаги, и сама чуть не заплакала.

9

В школе на занятиях по технике нас учили составлять электрические цепи.

— Вот хорошо! — сказала бабушка. — Во всем доме хорошо бы заменить проводку, а денег нету. Может, ты для нас это сделаешь, Эм?

На самом деле она говорила не всерьез. Это она так иронизировала.

Наша учительница, миссис Маркс, предложила нам нарисовать лицо клоуна с бантом вместо галстука и носом-лампочкой, который будет зажигаться, если замкнуть цепь.

— Давайте не будем рисовать дурацкого скучного клоуна, — уговаривала я Дженни с Ивонной. — Нарисуем лучше Балерину, а вместо носа поставим розовую лампочку!

— У тебя уже сдвиг на почве этой чертовой оленихи, — сказала Ивонна.

Мои истории про Балерину ее уже достали.

На уроке рисования я изобразила портрет Балерины в стиле Пикассо, с рогами на боку, растопыренными ногами, и оба глаза поместила на одной стороне головы. Мне казалось, что получился очень хороший рисунок. Я подарила его Вите, но она сморщила нос.

— Балерина совсем не такая! Даже Максик знает, где находятся глаза — по обе стороны от носа.

— Ну и засунь ее рога себе в нос, — обиделась я.

На занятиях по драматическому искусству нам велели сыграть семь смертных грехов. Я выбрала гнев и на самом деле жутко разозлилась. Моими партнершами были Дженни с Ивонной, так они по-настоящему испугались, когда я стала на них орать.

Я им сказала:

— Это же просто роль.

— Очень уж ты хорошо в нее вживаешься, — сказала Дженни.

С математикой дела у меня шли плохо, просто-таки безнадежно. Мы как раз проходили проценты — так вот, у меня все было стопроцентно безнадежно. В воскресенье вечером мама зашла к нам в комнату и увидела, как я сижу, тру лоб и ни один ответ у меня не сходится.

— Ты можешь сказать учительнице, что не понимаешь, как это решать? — спросила мама, заглядывая в беспорядочно расставленные на странице цифирки. — Я в этом ничего не соображаю. А другие дети как, справляются? Например, Дженни и Ивонна?

— Ивонна по математике учится лучше всех. Дженни сидит с ней за одной партой и списывает. А домашнюю работу за Дженни делает папа.

Мама вздохнула:

— Ну, даже если бы твой папа был сейчас с нами, задачу он решить не в состоянии даже под страхом смерти. Попробуй попросить бабушку.

Я решила, что лучше уж пусть меня ругает учительница в школе. Бабушка в последнее время и так к нам ко всем придиралась.

— Я знаю, Эм, она часто сердится. Она очень устает — ей приходится много работать. Она теперь оплачивает все наши счета, и ей это очень надоело, — прошептала мама.

Я знала, что деньги — наша Большая Проблема. Папа больше не присылал чеков, а мама у себя в парикмахерской зарабатывала немного.

— Бабушка считает, что мне нужно подать на папу в суд и добиться, чтобы он регулярно платил нам алименты, — сказала мама. — Может быть, и нужно, но все это так ужасно. А если он до сих пор не нашел работу в Шотландии, то и денег у него нет. Я уверена, он прислал бы сколько-нибудь, если бы мог.

По истории мы проходили династию Тюдоров. По сравнению с Генрихом Восьмым папа казался очень даже хорошим мужем. Мне было жутко противно, когда бабушка принималась говорить о нем гадости. Мне, конечно, было жалко, что она так устает, но, по крайней мере, она сидела за столом у себя в конторе, а не стояла целый день на ногах, как мама. По географии нам рассказывали про какую-то индийскую деревню, где старушки вроде нашей бабушки носят на голове громадные кувшины с водой и занимаются непосильным трудом в поле от зари до зари.

Мне тоже доставалось непосильного труда на уроках физкультуры, потому что школа готовилась к Дню спорта. Хорошо Ивонне — она первой приходила к финишу на любых состязаниях, прыгала выше и дальше всех, ловчее всех скакала во время бега в мешках, победила в гонке с яйцом, причем без жульничества, даже не приклеивая яйцо к ложке скотчем. И когда в парных гонках ей привязали одну ногу к ноге Дженни, она и то выиграла. Она бы и с обеими связанными ногами могла выиграть!

По крайней мере, Дженни на тренировках бегала почти так же медленно, как я. Каждый раз мы пыхтели и сопели позади всего класса. Я подозреваю, что Дженни могла бы бежать немножечко быстрее, но она по доброте своей нарочно тормозила, чтобы мне было не так одиноко, вот мы обе и приходили последними. Поскольку в парной гонке Дженни бежала с Ивонной, то Дженни предложила мне встать с ней в пару в гонках «с тачкой».

Пока я бежала, держа за ноги Дженни, исполнявшую роль «тачки», все было еще туда-сюда, но через несколько минут миссис Маркс дунула в свисток и велела участникам поменяться. Сердце у меня так и застучало. Кто был раньше «тачкой», должен теперь бежать, а кто бежал — должен стать «тачкой». Я была больше похожа не на тачку, а на броневик. Дженни было меня не поднять. Она мужественно старалась, но так и не смогла оторвать мои ноги от земли.

— Не надо, Дженни, надорвешься, — сказала я, лежа на земле, красная как рак, потому что все смотрели на нас и ехидно хихикали. — Я слишком жирная.

— Нет-нет, просто у меня слабые руки. Мускулатура совсем никуда, — возражала добрая Дженни.

Еще один тяжелый момент я пережила на уроке английского языка. Миссис Маркс сказала, что в этом полугодии мы будем читать и писать сочинения о дилеммах и о том, какие проблемы бывают у детей.

— Типа, когда их дразнят, миссис Маркс? — спросила Ивонна.

— Безусловно, это одна из тем, которые мы будем разбирать. А как ты думаешь, почему некоторых детей дразнят?

— Потому что они зануды!

— Потому что выглядят по-дурацки!

— Потому что они жирные!

Я почувствовала, что весь класс смотрит на меня. Я уставилась прямо перед собой. Мне хотелось умереть.

— Миссис Маркс, вот у Дженны Уильямс есть книжка про то, как дети дразнятся, — быстро сказала Дженни. — Называется «Банда девчонок». Можно, мы ее почитаем на уроке? Там очень много про разные проблемы.

— Ох, девочки, эта ваша Дженна Уильямс… — сказала миссис Маркс. — Не пора ли вам начать читать что-нибудь другое? Впрочем, ты, Дженни, можешь в качестве домашнего задания написать сочинение по этой книге на тему о том, как детей дразнят.

— А можно, я тоже, миссис Маркс? — спросила Ивонна.

— И Эмили? — сказала Дженни.

Я благодарно улыбнулась ей, но мне хотелось написать на другую тему.

— Проблема девочки, у которой сдвиг по фазе из-за игрушечного оленя? — сказала Ивонна.

— Ха-ха, — сказала я.

— Так о чем будет твое сочинение, Эм? — спросила Дженни.

— Да так… О папах, — пробормотала я. — В общем, каково это, когда папы нет рядом.

Дженни сочувственно погладила мою коленку.

— Спорим, у Дженны Уильямс и об этом есть книжка, — сказала Ивонна.

— Да, «Поросенок в серединке».

Это была книга о девочке по имени Кенди. У нее мама с папой разошлись и все время спорили, кто из них возьмет ее к себе. У Кенди был такой миленький игрушечный поросеночек по имени Репка, она всюду таскала его с собой.

Я прочитала эту книжку, наверное, раз пять, так что могла начать свое сочинение хоть сейчас. Я исписала целых четыре страницы и еще нарисовала Кенди, ее маму с новой семьей и папу с его новой семьей. Я даже нарисовала Репку в игрушечном свинарнике, сделанном из обувной коробки.

— Ты очень быстро читаешь, Эмили, — сказала миссис Маркс на следующий день, когда я сдавала ей работу. — Знаешь что, а давай подберем тебе еще несколько книг о детях, которые оказались в той же ситуации, что и Кенди из «Поросенка в серединке».

Она стала перебирать детскую классику на полке в углу — книги, на которые никто никогда даже не смотрит, не то чтобы читать.

Я сказала:

— В старину не было разводов.

— Не было, но тем не менее случалось, что семьи распадались или ребенок терял отца из-за какого-нибудь несчастья, — сказала миссис Маркс. — Почитай-ка «Маленькую принцессу», Эмили. Я думаю, тебе понравится. И вот еще — «Маленькие женщины» и «Вагонные дети».

Я немножко воспряла духом.

— Я видела фильм, он мне понравился. Только книжка, наверное, очень старомодная и ее трудно читать?

— А ты попробуй, и узнаешь, — сказала миссис Маркс.

Ивонна скорчила испуганную рожицу, когда увидела, что мне дали целых три книжки из детской классики.

— Ты раньше всех сдала домашнюю работу, и за это тебя еще и наказали? — сказала она. — Бедненькая ты, Эм!

Даже Дженни ужаснулась. Но я как начала читать книжку Эдит Несбит «Вагонные дети», так сразу и втянулась. Через две страницы чтение пошло так же легко, как с книгами Дженны Уильямс, и старинный слог нисколечко мне не мешал. Странно немного было, что Бобби в четырнадцать лет не красилась, не носила высокие каблуки и вообще одевалась как маленькая девочка. Вела-то она себя совсем как взрослая. Бобби, Филлис и Питеру разрешали путешествовать по всей округе, и их мама совершенно за них не беспокоилась.

Интереснее всего мне было читать о том, что касалось их папы. Я подумала, что эти дети были немножко туповатые, ведь с самого начала было очевидно, что их папу забрали в тюрьму. А как бы я себя чувствовала, если бы мой папа был в тюрьме? По крайней мере, я смогла бы навещать его раз в месяц, посылать ему письма, звонить по телефону.

Так ужасно, когда не знаешь, где он. Я смотрела карту Британии в школьном атласе. Шотландия показалась мне не очень большой. Я надеялась, что ее можно всю осмотреть за неделю, но когда спросила миссис Маркс, она сказала, что на самом деле там сотни миль в длину и в ширину. Может быть, папа сейчас в Эдинбургском замке, или гуляет по улице Сокихолл, или пересекает мост Тей-Роуд-Бридж, плывет на парусной лодке по озеру под названием Лох-Несс, или лазает по горам, или идет на веслах у побережья, или разглядывает шотландскую корову, или играет на волынке или примеряет клетчатую юбку — килт…

Сестры из книги «Маленькие женщины» тоже не знали, где их папа. Почти всю книгу он был далеко, сражался на войне. Я не могла даже представить нашего папу на войне. Он был убежденным пацифистом и считал, что любая война — это плохо. Но вот Мег, Джо, Бет и Эми очень гордились своим отцом и вязали ему носки — совсем как я связала для папы тот полосатый шарф! Интересно, носит ли он его еще? Наверное, нет, ведь уже стало довольно тепло. Надеюсь, он хоть его не выбросил. Если просто сунул куда-нибудь в ящик, может, он иногда вынимает шарф, прикладывает его к щеке и думает обо мне? А вспоминает ли он Виту, свою маленькую принцессу? Не задумывается, как там Максик без него?

Папа сестер Марч вернулся домой после того, как был ранен в бою. А если наш папа заболеет, он к нам вернется? Я не могла представить, чтобы Сара согласилась ухаживать за больным.

В «Маленьких женщинах» много говорилось о болезнях. Мне понравилась глава, в которой Бет чуть не умерла. Я перечитывала это место много раз. Если Вита тяжело заболеет, я буду преданно ухаживать за нею, кормить с ложечки, причесывать, и утирать ей пот со лба влажной фланелькой, и без конца рассказывать сказки про Балерину.

Потом я прочла «Маленькую принцессу». Эта книга оказалась лучше всех, только очень грустная. Мне страшно понравилось самое начало, когда отец Сары привозит ей несколько чемоданов роскошных нарядов — шелк, меха, как будто она и в самом деле маленькая принцесса. И кукла Сары — по имени Эмили! — тоже получила полный гардероб, где были уменьшенные копии каждого из платьев хозяйки. Я ужасно расстроилась, когда он оставил Сару в пансионе и она так по нему скучала, но хуже всего было, когда она узнала, что ее папа умер.

Я бы выдержала, если бы стала совсем бедной и мне пришлось бы работать служанкой и жить на чердаке, как бедная Сара, но если папа умрет, я этого просто не переживу.

Я стала настолько отождествлять себя с Сарой, что надела старую мамину черную футболку и ее черную юбку (пояс пришлось заколоть булавкой — вот ужас-то, дочка толще собственной мамы). Я расхаживала по дому в прошлогодних зимних сапогах, высоко подняв голову, и представляла себе, что я принцесса в лохмотьях. На руке я держала Балерину — это понарошку была моя ручная крыса.

— Господи, Эм, что у тебя за вид? — спросила бабушка.

Я не сказала ни слова, только посмотрела на нее с презрением. Так Сара вела себя с миссис Минчин, и директриса каждый раз терялась. А бабушка, наоборот, пришла в ярость.

— Не смей мне тут нос задирать, Эмили! Немедленно сними эти ужасные черные тряпки. И брось этого несчастного оленя! Ты уже не маленькая, чтобы постоянно держать в руках плюшевую игрушку.

— Балерина не просто игрушка, это перчаточная кукла, — возразила я.

— Между прочим, не твоя кукла, барышня!

— Вита мне разрешает ее брать. Ей нравится, когда я говорю за Балерину.

— Что-то я не видела, чтобы ты разрешала Вите брать твой рождественский подарок, — сказала бабушка.

— Она его потеряет, и ничего больше, — сказала мама. — Вита не такая аккуратная, как Эм. Перестань зудеть!

Мама обняла меня и шепнула на ухо:

— Не обращай внимания.

Я дождалась вечера и, когда мама пришла подоткнуть мне одеяло, обхватила ее за шею и заставила сесть рядом со мной на кровать.

— Осторожнее, лапуся! — сказала мама.

— Мам, почему бабушка вечно ко мне цепляется?

— Она ко всем цепляется, Эм. Я же тебе говорю, она очень устает, и притом у нее сейчас трудный возраст. Не принимай слишком близко к сердцу. Когда она начинает меня отчитывать, я просто отключаюсь и мысленно напеваю песенку. Ты тоже так попробуй при случае.

— Я знаю, что бабушка на нас на всех ругается, но меня она обижает чаще, чем Виту и Максика. Я ей постоянно действую на нервы. Можно подумать, что она меня ненавидит.

— Ах, солнышко, ну что за глупости! Бабушка любит тебя, она всех нас любит.

— Меня она любит не так сильно, как Виту и Максика. — Я пригнула мамину голову к подушке и спросила шепотом: — Это потому, что я толстая?

— Ах, Эм! — Голос у мамы сорвался, как будто она готова была заплакать. — Ты совсем не толстая, сердечко мое! Это просто подростковый щенячий жирок.

— У меня всю жизнь подростковый жирок. Помнишь мои детские снимки? Я там похожа на борца сумо!

— Ерунда!

— И сейчас я точно так же похожа на борца сумо. Это просто нечестно, вы-то все такие стройные. Особенно ты, мама.

Я взялась за ее тоненькое запястье своими здоровущими пальцами, похожими на розовые сосиски. Мне показалось, что мамины косточки могут в любую минуту переломиться у меня в руке, как та куриная дужка.

— Мама, ты так похудела… Ты не болеешь?

— Конечно нет!

— Ты уверена? Ой, мама, я так за тебя беспокоюсь!

— Милая ты моя маленькая паникерша! Не надо все время беспокоиться, Эм. Ты же просто девочка. А мама у нас в семье — я. Мне и полагается за всех беспокоиться, а совсем не тебе. Ну-ка, где у нас Балерина?

Мама надела Балерину на руку и пощекотала мне шею ее рожками.

— Не вешай носа, Эм! Улыбочку! Тебе тоже нужно иногда веселиться.

В понедельник на следующей неделе было Первое мая. У нас с Витой и Максиком не было занятий в школе. У мамы с бабушкой на работе был выходной.

— Сегодня в Кингстауне Зеленая ярмарка, — сказала мама. — Сходим посмотрим, как там и что?

— Зеленая ярмарка? — повторила я. Мне представились изумрудно-зеленые карусели, нефритовое колесо обозрения, оливковые автомобильчики, мятного цвета сахарная вата, чипсы цвета шалфея и яблочно-зеленое мороженое. — Это что, там все-все зеленое? Bay!

— Говори по-человечески, Эм, будь добра, — сказала бабушка. — И не идиотничай; конечно, там все не зеленого цвета. Скорее серо-буро-малинового, если вас интересует мое мнение.

— Она называется зеленой, потому что посвящена проблемам экологии, — сказала мама.

— Толпы хиппи, цыган, пьяниц и наркоманов, — хмыкнула бабушка. — С ума ты, что ли, сошла — тащить туда детей. Не понимаю, что с тобой делается. Я-то старалась вырастить тебя нормальным человеком, а ты связалась с первым подвернувшимся проходимцем…

— Мама!

— Вот и посмотри, чего ты добилась: даже в колледж не смогла поступить, осталась с ребенком на руках, а потом еще втюрилась в своего шаромыжника Фрэнки, нарожала еще детей себе на голову и работаешь-то не в какой-нибудь приличной парикмахерской, а в задрипанной трущобе, в этом своем Розовом дворце!

Я сказала:

— Розовый дворец не трущоба, он замечательный!

— А можно, мы оденемся хиппи и цыганами? — спросила Вита. — Можно, я надену кучу украшений, бусы, и брошку с кроликом, и сверкающую диадему, и индийские браслеты? А ты, Эм, можешь взять Балерину, если дашь мне поносить твое колечко с изумрудом.

— Первый же обкурившийся ворюга это колечко в пять секунд снимет у тебя с пальца, — сказала бабушка.

Максик жонглировал своими плюшевыми медведями — ни одного не мог поймать, но все равно увлеченно подбрасывал их в воздух.

— Я буду кататься на спиральном спуске, — объявил он ни с того ни с сего.

— Вряд ли там есть спиральный спуск, солнышко, — сказала мама. — Но зато там будет много всякого другого, ларьки с вкусностями, и много музыки, и такие прилавки, где раскрашивают лицо. Может быть, будут даже жонглеры. Хочешь поучиться жонглировать у настоящего мастера?

— Жонглировать я и так умею, — ответил Максик. — Я хочу на спиральный спуск!

— Хочу того, не хочу этого! А где «Можно мне, пожалуйста»? — сказала бабушка. — Просто безумие — тащить детей на эту богом забытую ярмарку, особенно когда Максик в таком настроении. Нам бы нужно сходить в магазин. Всем троим пора покупать новые туфли, хотя денежки на них, скорее всего, придется выложить мне.

— Спасибо тебе большое, мама, за заботу, но я думаю, туфли могут и подождать. — Мама очень старалась говорить спокойно. — Ты пройдись по магазинам, конечно, а мы пойдем на Зеленую ярмарку.

Я сомневалась, не передумает ли мама в последнюю минуту, но она только подгоняла нас, так что мы быстро собрались. Колечко с изумрудом оставили дома, но мама разрешила взять с собой Балерину.

— Балерина должна идти с нами, она ведь тоже член семьи, — сказала мама. — Так, все скажите «до свидания» бабушке.

Мы сказали «до свидания». Бабушка хмыкнула в ответ. Она дождалась, пока мама откроет парадную дверь, и крикнула:

— Я знаю, почему ты рвешься на эту злосчастную ярмарку. Какая же ты дура, Джули!

Мама с треском захлопнула за собой дверь.

— Вот ведь вредная старушенция, везде-то ей нужно сунуть свой нос! Почему ей обязательно нужно все время нами командовать? — сказала Балерина.

Вита с Максиком расхохотались. Мама строго нахмурила брови, но и она не выдержала, засмеялась.

Когда мы пришли на ярмарку, до меня наконец дошло, на что намекала бабушка. Там толпилось множество народу в пестрой, разноцветной одежде. Многие мужчины были с длинными волосами, некоторые с дрэдами, некоторые с хвостиками… а некоторые с косичками.

Вита и Максик с криками требовали, чтобы им раскрасили лица. Вита пожелала стать феей сирени с цветочками на щеках. Максик сделался тигром в оранжевую полоску.

— А ты, Эм? — спросила мама.

Я сказала:

— Спасибо, не надо, это для маленьких.

— Ты и есть моя маленькая деточка, — сказала мама.

— А ты — моя маленькая мамочка! — Я обняла ее за тоненькую талию и не отпускала. — Мам, папа сейчас в Шотландии?

— Да. Он там. Насколько нам известно, — сказала мама.

— Ты что, все-таки надеешься встретить его здесь?

— Конечно нет, — сказала мама, но щеки у нее порозовели. — Бога ради, не говори ничего Вите и Максику! Нет, папу мы здесь не встретим, это безумная мысль. Правда, раньше О н никогда не пропускал Зеленую ярмарку, говорил даже о том, чтобы открыть здесь свой прилавок от «Волшебной страны». Ты знаешь, как он любит всякие такие штуки.

Я тоже пыталась полюбить Зеленую ярмарку, но только еда здесь была вся какая-то не ярмарочная: соевый творог «тофу», кускус, тертая морковка, а для питья странное водянистое кокосовое молоко.

И аттракционы тоже были не ярмарочные. Не было ни спирального спуска, ни колеса обозрения, ни карусели. На деревьях висели автопокрышки, вроде качелей, но нам от них было мало радости. Вита с Максиком, такие маленькие и худенькие, проваливались в дырку, а я, такая большая и толстая, побоялась, что просуну голову и плечи и там застряну на веки вечные.

Мне понравился прилавок с самоцветами. Я долго-долго около него стояла, перебирала гладкие кусочки агата, аметиста и хрусталя, а продавец тем временем рассказывал, какие из них приносят любовь, счастье и удачу. Мне хотелось скупить все.

— Зачем тебе полудрагоценные камни, Эм? — сказала мама. — У тебя дома есть свой собственный изумруд.

Я крепко сжала мамину руку и стала думать о своем изумруде, так что голова у меня наполнилась его живым зеленым светом. «Я прощу тебя, я прошу тебя, дай мне любовь, счастье и удачу», — повторяла я мысленно.

Открывая глаза, я почти верила, что прямо перед собой увижу папу. Я завертела головой, высматривая его в толпе.

Мама тоже осматривалась по сторонам. Вдруг она застыла с неподвижным взглядом и с полуоткрытым ртом.

Я затрясла ее руку:

— Мам? Мама, что с тобой? Ты увидела папу?

Я никого похожего на него не видела. Мама не сводила глаз с семьи возле палатки для самых маленьких. Отец семейства был мощный дядя в черной жилетке, его пивной живот переваливался через пояс просторных джинсов. Длинные жесткие светлые волосы свисали ниже плеч, лицо было цвета консервированной ветчины. Он усаживал своего толстенького сынишку на трехколесный велосипед, согнувшись над ним кверху жутким дряблым задом. Рядом стояла его тощая темноволосая жена. На руках у нее сидел жирный карапуз и жадно пил сок из бутылочки.

Толстый дядька тоже уставился на нашу маму. Вдруг он замахал здоровенной ручищей и двинулся к нам прямо через газон.

— Кто это, мама? Ты его знаешь? — спросила я.

Мама прочистила горло.

— Ох, Эм. Это твой папа.

Я посмотрела на маму, как на сумасшедшую. Как она могла спутать папу с этим откормленным буйволом?

И тут до меня дошло. Это был мой настоящий папа.

Я сказала:

— Мама, бежим, скорей!

Когда мы с ней бегали от него, я была еще совсем маленькая и потому не запомнила, как он выглядел. Мама потом порвала все фотографии. Но я не могла забыть его страшный, грубый голос, звук его ударов, мамины крики.

Я тянула маму за руку. Она не двигалась с места, как будто ее серебряные босоножки пустили корни и она навсегда вросла в мягкую землю газона.

— Джули! Черт возьми, это и правда ты! — орал он, шагая к нам.

— Кто этот дядя? — спросил Максик, закусив губу.

— Откуда он тебя знает, мам? — спросила Вита.

— Скорее бежим отсюда, — сказала я, но было уже поздно.

Он подошел так близко, что мы все почувствовали его запах. Он ухмылялся, уперев руки в бока, и качал головой, так что волосы задевали его по плечам.

— Глазам не верю! Ну что, Джули, сколько лет, сколько зим!

Но смотрел он не на нее, он смотрел на Виту с нарисованными цветочками на щеках, с пушистыми волосиками и в розовом с сиреневым наряде маленькой девочки.

— Эта маленькая фея — моя Эмили? — спросил он.

— Я не Эм! — возмутилась Вита. — Вот Эм! Она ткнула в меня пальцем.

Мой папа внимательно посмотрел на меня и громко заржал:

— Ну конечно, ты и есть Эмили! Как это я ошибся? Не зря говорят: яблочко от яблоньки…

Я пришла в ужас. Я ведь на самом деле не похожа на этого громадного, жирного урода? О господи, похожа, похожа, похожа! Я вся сжалась, когда его жирная отечная рука протянулась и взяла меня за плечо.

— Ну и выросла же ты, детка. Прямо не верится! Кто ж такие вот эти — фея с гномиком, а, Джули?

— Мои дети, Барри, — ответила мама дрожащим голосом.

— Я не гномик! Я тигр! Берегись, а то укушу! — пригрозил Максик.

Я схватилась за него, но толстяк только засмеялся.

— Помогите! Караул! Не ешь меня, страшный тигр! — пропищал он дурашливым голосом. Потом посмотрел на Виту. — А ты что со мной сделаешь, фея? Махнешь волшебной палочкой и исполнишь заветное желание?

— Вот еще! — Вита скрестила руки на груди. — Все заветные желания я приберегаю для себя.

Мой папа снова засмеялся и посмотрел на маму.

— Хорошие детки у тебя, Джули, все трое. Есть чем гордиться.

Он стал глупо шутить с Витой и Максиком, делал вид, что откручивает им носы, а потом выставлял из-за ладони большой палец, будто это и есть нос. Они посмеивались над ним свысока и ничуточки не боялись. Он попробовал пошутить так и со мной, но я увернулась.

— Извини, извини! — Он поднял руки. — Все понял, ты уже большая для таких шуточек. Когда это ты успела вырасти, Эмили? Боже ты мой, сколько времени мы с тобой упустили! Надо бы нам почаще встречаться, хоть познакомишься поближе со старым папочкой.

Я сказала:

— У меня уже есть папа.

Мама напряглась.

— А, ну я рад это слышать. — Папа говорил вполне дружелюбно. — Стало быть, у тебя все хорошо, Джули?

Мама кивнула, не выпуская мою руку.

— Вот и славно. У нас-то с тобой… не сложилось тогда, верно? Я тебе, может быть, попортил кровушки…

— Может быть, — сказала мама.

— Ну, теперь я в завязке. Настоящим семьянином заделался. Вон там моя новая хозяюшка и мальчишки наши, сохрани их Господь, безобразников. Подойдешь, познакомишься?

— Лучше не стоит, — сказала мама.

— Да-а, неловко как-то. Ну ладно. Приятно было повидаться. Я к тебе еще как-нибудь загляну, расскажешь про мою Эмили. Ты где живешь-то?

Мама замялась.

— У бабушки, — ляпнул Максик.

Мой папа скорчил дурацкую гримасу:

— Ой-ой! Лучше мне туда не соваться! Мы с ней никогда особо не ладили.

Он помахал нам жирными пальцами и вперевалочку направился к своей новой семье.

— Слава богу, ушел! — прошептала мама.

— Этот дядька правда папа Эм? — спросила Вита. — А я думала, он был страшный.

— Так и есть, — сказала мама. — То есть так было. Не знаю, может быть, он переменился.

— Он мне не понравился, — сказал Максик. — Он меня за нос хватал.

— Мне он тоже не понравился, — сказала я. — Давайте отойдем отсюда подальше.

— Наш папа в сто раз лучше, чем папа Эм, — заявила Вита.

— Прекрати, Вита! — строго сказала мама и обняла меня. — Не волнуйся, солнышко, — сказала она. — Он уже ушел. Больше мы его не увидим. Пошли, вон там стоит ларек с мороженым. Настоящее сливочное мороженое! Всех угощаю!

Мне достался большой рожок с клубникой, разноцветной сахарной крошкой и двумя шоколадными палочками. Я не спеша лизнула его и вдруг увидела свое отражение в окне ларька. Я увидела широкое розовое лицо, толстые пальцы-сардельки. Я перестала лизать. Когда мороженое начало таять и потекло по руке, я бросила его на землю и еще сверху притопнула.

10

— Ну что, не встретили его, конечно? — сказала бабушка, когда мы вернулись домой.

— Моего папу не встретили, зато видели папу Эм! — ответила Вита.

Бабушка сперва решила, что она выдумывает, а потом страшно рассердилась на маму.

— И ты его не прижала по поводу алиментов на содержание Эм? Господи ты боже мой, Джули, ну что ты за человек? Упустить такой случай! Почему ты позволяешь всякой дряни вытирать об тебя ноги? С паршивой овцы хоть шерсти клок! Я знаю, этой свинье плевать на родную дочь, но он ее отец, вот пусть и выкладывает денежки!

— Бабушка, не ругай маму, — попросила я. — Папе не плевать на меня, он даже хотел меня навещать, приглашал в гости! Только мне не хочется. Я ведь не обязана к нему ходить, правда, мам?

— Конечно, солнышко, — сказала мама.

— Ну конечно, правильно, все вокруг делают только то, что хочется. А я? Когда я наконец смогу жить так, как мне хочется? — сказала бабушка. — Я всю жизнь надрываюсь на работе. Сама зарабатываю на себя, и тебя вырастила одна, Джули. Думала, хоть под старость поживу по-человечески, отдохну, съезжу куда-нибудь, может быть. Так нет же, тут на меня свалились трое твоих детей и ты сама в придачу, а я, как дура, оплачиваю ваши счета.

— Мама, ты же знаешь, я стараюсь зарабатывать. Как только выплачу все кредиты, смогу больше тратить на хозяйство. — Мамино лицо сморщилось.

— Смотри, что ты наделала, бабушка, мама плачет! — рассердилась я.

— Легче всего — чуть что, опустить руки и удариться в слезы! Кто-нибудь видел, чтобы я плакала, когда этот прохиндей Фрэнки украл все мои сбережения?

— Он не украл, мама, он их просто одолжил! — всхлипнула мама.

— Да-да, а вернуть он их когда-нибудь собирается? И заплатить твои долги, между прочим? — Бабушка грозно сверкнула глазами на меня, Виту и Максика. — Вы, дети, воображаете, что ваш папа невесть какой замечательный, раз он возит вас на дурацкие прогулки и дарит подарочки — швыряется изумрудными кольцами, как же! Он за все это ни пенни не заплатил. В конечном счете на все это заработали мы с мамой!

— Бабушка, заткнись! Мой папа по правде замечательный! — заорала Вита. — На Зеленой ярмарке я его искала, искала, свинство просто, Эм встретила своего папу, а я нет…

Она выкрикивала это снова и снова, прямо как Максик, когда на него находит. Максик тоже поднял рев на всякий случай, чтобы о нем не забыли.

— Вот! Я говорила тебе, что это бредовая затея — тащиться с детьми на идиотскую Зеленую ярмарку. Теперь они перевозбудились, и ты их не успокоишь, — сказала бабушка.

Я подумала: интересно, она хоть понимает, насколько все выворачивает наизнанку? Неужели она на самом деле считает, что всегда права? Нарочно, что ли, она нас изводит?

Я ушла наверх с Витой и Максиком и долго еще слышала, как ругаются бабушка с мамой. Я надела на руку Балерину и стала рассказывать длинную сказку о Снежно-Белых ярмарках, которые устраивают в Лапландии. Когда я наконец спустилась вниз, то увидела, что мама с бабушкой сидят рядышком на диване. Мама все еще плакала, бабушка ее обнимала.

— Иди сюда, Эм. — Бабушка протянула мне свободную руку. — Иди к нам.

— Нет, спасибо, — ответила я.

Уселась в кресло и стала листать бабушкин журнал «Хелло!», как будто мне все нипочем.

— Ох, посмотрите только на нашу барышню! На сердитых воду возят, — заметила бабушка.

Я ее проигнорировала. Я уставилась в журнал и стала представлять, будто живу в огромном доме с белыми диванами, и золотыми люстрами, и телевизорами, которые вешают на стену, как картины. Я представила, что папа на самом деле знаменитый киноактер, а у мамы собственная сеть салонов-парикмахерских, а я, их дочка, тоненькая, как струнка, сижу у их ног и очаровательно улыбаюсь прямо в объектив телекамеры.

— Что это ты ухмыляешься, Эм? — спросила бабушка.

Моя улыбка завяла и превратилась в сердитую гримасу. Я так и не проронила ни словечка. Даже не сказала «спокойной ночи», когда пошла спать.

Когда Вита с Максиком заснули, мама пришла меня проведать. Она осторожно подвинула Виту и забралась ко мне под одеяло.

— Эм, бабушка жалеет о том, что так разговаривала с тобой.

— Она не попросила у меня прощения.

— Да, конечно, она никогда не просит прощения, ты же знаешь. Но она понимает, что хватила через край.

Я сказала:

— Я ее ненавижу.

— Нет, неправда.

— Она-то меня ненавидит!

— Нет, что ты. Она тебя любит. Она нас всех любит, потому и расстраивается. На самом деле она сердится не на нас, а на папу. На обоих твоих пап! — Мама тихонько шмыгнула носом. — Так странно было снова увидеть твоего настоящего папу, Эм. Он очень изменился. Может быть, он только с нами так ужасно обращался. Кажется, он счастлив с той женщиной и мальчишками. Я уверена, их он не бьет.

Мама снова шмыгнула носом. Я потрогала ее щеку в темноте — проверить, не плачет ли она.

— Не бойся, мама. Если он придет сюда драться, мы сразу вызовем полицию.

— Да я не об этом беспокоюсь, золотце мое. Нет, я просто подумала — может быть, это со мной что-нибудь не так, потому мужчины и ведут себя со мной странно. Наверное, я не умею строить отношения в семье.

— Ты замечательно строишь отношения в семье, мам! Ты не виновата, что он вел себя по-свински. Просто он был бессовестный, ему хотелось на нас орать и запугивать нас. Он нас бил! Мне противно, что он — мой настоящий папа!

— Он был не такой уж плохой, лапуся. Может быть, если ты узнаешь его получше, он тебе и понравится.

Я не желала видеть в нем ничего хорошего. Я не хотела, чтобы он мне нравился. Я люблю своего нового папу… хоть он и ушел от нас.

Я сказала:

— Никогда в жизни не буду жить с мужчиной!

— Это глупо, лапуся. Нельзя так говорить только потому, что у меня что-то не сложилось.

— Да на мне никто и не захочет жениться.

— Конечно, захочет! Ты такая чудесная девочка!

— Мальчишки в школе считают, что я уродина. Они меня обзывают жирдяйкой и тумбой и надувают щеки, когда передразнивают меня.

— Родная моя, какой ужас!

— Да нет, ничего. Я их тоже обзываю. Только ведь я и правда жирная тумба. В своего родного папочку, да?

— Ты ничуточки не похожа на своего папу! Ты милая, добрая, нежная, заботливая девочка.

— Но по внешности я на него похожа. Если надену черный жилет и джинсы, буду как его уменьшенная копия.

— Ты ничем на него не похожа, — соврала мама. — Ни на него, ни на меня. Ты — это ты, моя замечательная Эм. Я думаю, это все ерунда, что якобы люди похожи на своих родителей. Я уж точно не хочу быть такой, как бабушка! — Помолчав, мама вдруг сказала бабушкиным высоким недовольным голосом: — Господи ты боже мой, Джули!

Мы обе покатились со смеху. Вита проснулась и сонно пожаловалась, что из-за нас вся постель трясется и чтобы мы немедленно прекратили.

— По-моему, Вита у нас как раз в бабушку, — шепнула я маме на ухо. — Уже сейчас всеми командует!

На следующее утро бабушка ворчала не меньше, чем обычно, пока мы в спешке собирались, кто в школу, кто на работу, но она приготовила нам на ужин спагетти болоньезе, а на сладкое — мороженое с клубникой. Мне она положила лишний шматок мороженого, а потом еще позволила облизать пустую коробку!

— Но завтра снова на диету, хорошо, Эм? — сказала бабушка.

А вдруг и правда есть смысл напрячься насчет диеты? Я по-прежнему брала в школьной столовой жареную картошку вместо салата, но я больше не покупала потихоньку «Кит-Кат», батончики «Марс» и разноцветные конфеты «Смартиз». Мне жутко хотелось, но я решила не тратить карманные деньги. Я их откладывала, чтобы выплатить бабушке часть нашего долга. Может, тогда она перестанет стенать.

Мама тоже очень старалась, набирала сверхурочной работы, сколько хватало сил. Розовый дворец теперь открывался только в полдень, потому что по утрам у них было мало покупателей. Мама взяла пачку непроданных открыток из запасов «Волшебной страны» и сделала себе визитки «Добрая фея». Там говорилось, что с девяти утра до двенадцати она готова прилетать на дом к клиентам, подстригать им волосы и сушить феном. У нее появились заказы почти на каждое утро, а по средам — постоянная работа в дневном доме престарелых, там она кромсала ножницами серебристые локоны разным старушкам по специальной цене в пять фунтов.

— При таких расценках приходится брать количеством, — говорила мама. — Похоже на стрижку овец. Скоро дойдет до того, что я буду просто хватать каждую следующую за ортопедические сандалии, спутывать ноги, и все их кудряшки-перманент обкорнаю под ноль!

По субботам мама вставала еще раньше — она делала сложные прически к свадьбам. Сплошь и рядом она успевала причесать невесту, главную подружку невесты и еще маму невесты, а потом бежала на свою смену в Розовом дворце.

— Представьте, что будет, если я вдруг перепутаю, да и покрашу своим свадебным клиентам волосы в фиолетовый и малиновый цвет, а всем готическим девушкам сделаю укладку, как для будущей тещи!

Мама старалась шутить, но она теперь так уставала, что часто засыпала на диване, едва добравшись до дома.

— Мама стала такая скучная, — жаловалась Вита. — Она больше не делает мне взрослый макияж, не играет в волшебную королеву, вообще ничего не делает, только спит!

— Да, я ей рассказывал, как меня толкнул один вредный мальчишка, а она не слушает, и глаза у нее все время закрываются! — возмущенно подхватил Максик.

Я сказала:

— Мама очень устает. Не приставайте к ней. Вита, я тебе сделаю макияж и поиграю с тобой в волшебную королеву. Только сначала посижу немножко с Максиком, пусть он мне подробно расскажет про этого вредного мальчишку.

Я знала, что должна вести себя ответственно, как взрослая, но мне тоже очень хотелось, чтобы мама не выматывалась так на работе. Она еще сильнее похудела, под глазами были черные круги.

Бабушка тоже за нее беспокоилась.

— Ты себя измучила, Джули! Не нужно набирать столько заказов. Черт с ними, с деньгами! Я настаивала, чтобы твой беглый муж-паразит заплатил свои долги, я не хотела, чтобы ты из-за него уработалась до смерти.

— Все нормально, мама, — пробормотала наша мама, потирая лоб и зевая.

— Тебе необходимо съездить в отпуск. Это нужно нам всем, — сказала бабушка.

— Поездки стоят денег, — сказала мама. — В этом году ничего не получится. Может быть, я смогу пару раз вывезти детей за город на один день.

Я все думала и думала о летнем отдыхе. Дженни поедет на курорт во Францию, и в конце поездки им предстоит провести один день в Евро-Дисней-парке. Ивонна отправляется на неделю в Испанию с мамой, а потом еще на три дня с папой в Центр-парке.

Я против воли целыми днями воображала, как папа взял бы нас куда-нибудь с собой. Да не обязательно никуда уезжать, мы были бы счастливы просто сидеть с ним в одной комнате (лишь бы только Сары там не было).

Я все вспоминала тот вечер у моря. Он сверкал в моей памяти, как волшебные огни на молу. А что было бы, согласись мы тогда переночевать там с папой, как он предлагал? Оставил бы он нас у себя насовсем? Иногда, когда мама была особенно уставшей, а бабушка особенно сильно ворчала, я мечтала о том, чтобы жить не с ними, а с папой.

Потом мне становилось стыдно, и я еще сильнее старалась вести себя хорошо и слушаться маму. Слушаться бабушку я старалась не так сильно.

— Вот если бы я могла отвезти маму куда-нибудь в отпуск, — шептала я на ухо Балерине.

Она отвечала:

— В Лапландии летом очень красиво.

— Мне хочется свозить маму туда, где по-настоящему тепло и светит солнце, чтобы она могла валяться на пляже, стала такая загорелая и снова повеселела бы, — говорила я.

— А ты загадай желание, — сказала Балерина.

Я сняла ее и посмотрела на свое чудесное колечко с изумрудом. Я подняла его повыше, чтобы оно засверкало на солнце, и загадала желание изо всех сил.

Потом опять посмотрела на колечко.

И смотрела, и смотрела…

Интересно, сколько может стоить кольцо с изумрудом? Папа сказал, что купил его по дешевке, но мама с бабушкой были уверены, что оно стоит несколько сотен фунтов.

Если бы у меня было несколько сотен фунтов, мы могли бы поехать куда-нибудь в отпуск…

Я думала об этом целыми днями, с утра до вечера. Я так любила свое колечко! Это был самый лучший подарок на свете. Мне очень редко разрешали его носить. В школу, конечно, с таким кольцом не пойдешь, и на улицу мама меня с ним не пускала — вдруг потеряю? Я надевала его дома, когда могла, но большую часть времени оно лежало в коробочке, а коробочку я прятала в шкафу под трусами, на случай, если в дом заберутся воры.

Невыносимо было даже думать о том, чтобы его продать, — ведь тогда я его навсегда потеряю. Но, может быть, я могу его заложить?

Я читала о ломбардах в одной из самых любимых своих книг Дженны Уильямс, «Сочинение о Викторианской эпохе». Я знала, что в старину бедняки часто отдавали в заклад кольца, часы и даже воскресные костюмы. Но я не знала точно, можно ли заложить что-нибудь в наше время.

В переулке возле площади был старый ювелирный магазин. У входа в него висели три золотых шара — значит, раньше здесь была закладная лавка. Может быть, она и сейчас осталась? И может быть, они согласятся принять мое чудесное колечко с изумрудом?

Я понятия не имела, откуда возьму деньги, чтобы выкупить потом кольцо, но все-таки это не то, что продать его насовсем. Может быть, его выставят в витрине, и я смогу приходить посмотреть на него.

В ближайшую субботу подвернулся удобный случай — мама делала прически к очередной свадьбе, а потом ей нужно было идти на работу в Розовый дворец, а бабушка решила повести нас с Витой и Максиком покупать новые туфли на лето. Нам это было необходимо. Я до сих пор еще ходила в здоровенных зимних ботинках на шнуровке. Они были мне до того тесны, что, надевая их, я чувствовала себя так, будто затягиваю на ногах корсеты. Вита тоже носила зимние ботинки с пряжками. Мои прошлогодние летние сандалии были ей пока велики, а кроме того, она заявила, что лучше будет ходить босиком, но не наденет мои ужасные бутсы. Максик донашивал старые сандалики Виты и совершенно против этого не возражал, вот только они были из прозрачного розового пластика. Максик их обожал, но в школе над ним смеялись, говорили, что это девчонские туфли.

Утро, проведенное в торговом центре, было долгое и напряженное. Бабушка сердилась, Максик ревел, Вита хлюпала носом, а я горевала, потому что мои новые черные босоножки на низком каблуке были такие громадные, совсем как ласты.

— Господи ты боже мой, сколько капризов! — возмущалась бабушка. — Пошли-ка в кафе, выпьем чаю. Я куплю вам пирожные, только заткнитесь, ради бога!

— Ой, бабушка, ты сказала «заткнитесь»! — обрадовался Максик.

— А можно, мы лучше пойдем в «Макдоналдс»? — спросила Вита. — Я хочу мороженое « Мак-Флурри»!

У меня слюнки потекли от одной мысли о пирожных и мороженом, но нельзя было упускать такую редкую возможность.

Я сказала:

— Мне ничего не надо, не хочу нарушать диету.

— Вот это ты молодец, Эм. — Бабушка даже удивилась.

Только мне будет очень обидно смотреть, как вы все едите. Можно, я пока пойду к «Медвежьей фабрике», посмотрю, как делают плюшевых мишек?

Бабушка заколебалась:

— Что ж, если ты пообещаешь, что пойдешь прямо туда и не будешь разговаривать с посторонними, и вернешься к нам ровно через пятнадцать минут… Тогда можно. Только сними эту треклятую марионетку, у тебя с ней совсем идиотский вид — такая большая девочка!

— Нет, Балерина тоже хочет посмотреть мишек, — сказала я. — Правда, Балерина? Ты хочешь посмотреть мишек в балетных пачках и розовых атласных туфельках, так?

Балерина энергично закивала головой, мотая рожками.

— Нечестно, это моя игрушка! — сказала Вита.

— Да, отдай ее Вите, — сказала бабушка, но тут ее отвлек Максик — он испугался эскалатора и поднял жуткий рев.

Я удрала, пока бабушка не успела меня остановить. Если я сниму Балерину, бабушка увидит, что у меня на пальце кольцо с изумрудом. И вообще, мне нужна была моральная поддержка Балерины. Как-то странно и жутковато было выйти одной из торгового центра и идти через площадь. Я знала, что бабушка меня убьет, если узнает.

До ювелирного магазина я бежала бегом, сердце так и колотилось. Пересчитала золотые шары над дверью — один, два, три… Потратила две драгоценные минутки, делая вид, будт0 разглядываю витрину: мне было страшно зайти внутрь.

— Иди, — сказала Балерина и толкнула лапками дверь.

Я оказалась посреди магазинчика, вокруг меня тикали штук пятьдесят часов. За прилавком с одной стороны стоял старик, с другой — молодой человек. Молодой человек вздохнул, увидев меня, но старик наклонил голову набок с любезным видом.

— Могу я вам помочь, юная леди? — спросил он.

— Надеюсь. — Я шагнула к нему и потянула со своей руки Балерину. Рука у меня вспотела, никак не удавалось стащить с нее олениху. — У вас ломбард?

— Да, мы даем деньги в долг под заклад ценных вещей. Но у детей мы вещи не принимаем, к сожалению.

Я спешно искала выход.

— Ах, это не для меня. Это для моей мамы. Она стесняется идти сама. Она хотела узнать, сколько можно получить под залог этого кольца с изумрудом.

Я наконец-то содрала с себя Балерину и помахала нагревшейся рукой в воздухе, показывая свое замечательное колечко. Зеленые искры побежали по всей комнате.

Молодой человек прищелкнул языком:

— А твоя мама знает, что ты взяла ее кольцо?

— Конечно, знает. Я же сказала. Вы что, думаете, я вру? — спросила я, понемногу закипая.

— Можно мне взглянуть? — все так же любезно попросил старичок.

Мне пришлось облизать палец, чтобы снять с него кольцо. Старик осторожно взял колечко, посмотрел на свет и укоризненно покачал головой.

— Шла бы ты домой, не тратила зря наше время, — сказал он.

— Да вы что? Вы не возьмете мой изумруд… то есть мамин изумруд?

— Это не изумруд. Это зеленая стекляшка в позолоченной оправе. Раньше такие можно было купить в универмаге «Вулвортс» за один шиллинг. Да и теперь они ненамного дороже стоят.

— Очень смешно, милочка, — сказал молодой человек без тени улыбки.

— Ничего смешного! Это правда изумруд! Я знаю! Мой папа купил его на распродаже антиквариата. Он заплатил за него кучу денег, — тараторила я, не помня себя.

— Значит, его обманули, моя милая.

Старичок протянул мне мой изумруд. Я стиснула колечко в руке и выбежала из магазина. Я слышала их смех у себя за спиной.

Я рывком надела свое бедное колечко на палец и побежала, сжимая в руке Балерину. От слез щипало глаза. Добежав до универмага «Флауэрфилдс», я перевела дух и постаралась перестать хныкать.

— Тише, тише, солнышко, — сказала Балерина и нежно вытерла мне глаза. — Не обращай внимания на разных идиотов. Сами они обманщики. Небось рассчитывали выцыганить у тебя изумруд. Конечно, он настоящий!

Я посмотрела на свой палец с колечком. На одно-единственное мгновение его зеленый блеск потускнел. Я увидела перед собой кусочек зеленого стекла в дешевой позолоченной оправе, расхожий сувенир.

Балерина переменила тактику.

— Это кольцо тебе подарил папа — значит, это самое замечательное кольцо на свете, и не важно, настоящий в нем изумруд или ненастоящий. А я говорю, что он настоящий. Такой же настоящий, как ты или я.

Я крепко ее обняла и еще раз посмотрела на колечко. Оно снова сверкало и переливалось зеленым блеском.

Когда я подошла к бабушке, Вите и Максику, бабушка уже хмурилась и смотрела на часы.

— Ты опоздала на две минуты. Идем, Максик хочет писать, нужно отвести его в женский туалет.

— Ты сбежала с моей Балериной! — насупилась Вита. — Но я все равно тебе оставила половинку пирожного.

Она облизала всю глазурь, но все-таки мне было приятно.

— А ты правда ходила на «Медвежью фабрику»? — спросила Вита, пока бабушка вытирала Максика и его промокшие штанишки. — Я смотрела с балкона, и, по-моему, я видела тебя на эскалаторе.

— Наверное, обозналась, — сказала я.

Как будто на свете так уж много толстых девчонок в тесных джинсах, с изображением феи на футболке и перчаточной куклой в виде оленихи на правой руке!

Мне не хотелось рассказывать Вите про ювелирный магазин. Слишком это было ужасно и стыдно. Да и не к чему. Я ведь так и не смогу отвезти всю семью в отпуск.

А вот бабушка смогла. В последний учебный день года бабушка заставила нас дожидаться чая, пока мама не придет домой с работы, и тогда заказала по телефону пиццу самого большого размера, откупорила себе с мамой бутылку вина, а нам поставила кока-колу.

— Что празднуем? — спросила мама.

— Начало летних каникул! — сказала я.

— Вот если бы поехать куда-нибудь… — сказала Вита.

— Поедем на море. Туда, где спиральный спуск, — сказал Максик.

— Тише, Максик, Вита. Вы же знаете, мы не можем никуда ехать, — сказала я.

— Нет, можем! — Бабушка открыла сумочку и достала оттуда маленькую стопочку билетов. — Все уже заказано. Мы поедем на неделю в Испанию, все впятером, будем жить в большом отеле у самого моря!

— А там есть спиральный спуск? — долбил свое Максик.

Вита завопила от восторга. Я тоже радостно завопила, но мне было как-то не по себе.

— Мама, а деньги-то откуда? — спросила наша мама с ошарашенным видом.

— Не бери в голову. Я просто вдруг почувствовала, что нам всем совершенно необходимо как следует отдохнуть, — сказала бабушка. — А теперь успокойтесь, дети.

Но мы не могли успокоиться. Мы бурлили и булькали от восторга. Вита заплясала по комнате, изображая нечто вроде испанского танца. Балерина тоже исполнила фламенко в воздухе. Я притопывала в такт. Максик забыл наконец про спиральный спуск и заскакал, как сумасшедший.

— Господи ты боже мой, вы мне перебьете весь мой… — Бабушка запнулась на полуслове.

Я посмотрела на шкафчик с коллекцией фарфора. Что-то с ним было не то. Маленькая леди в розовом платье с кринолином стояла на полке в гордом одиночестве, расправив свою пышную юбку. А где же продавец воздушных шариков, и русалочка, и детишки в белых фарфоровых ночных рубашках?

— Бабушка, твои статуэтки! — ахнула я.

— Их украли? — спросила Вита.

— Украли! — со страхом повторил Максик.

— Не говорите ерунду! — прикрикнула на них бабушка. — Я решила немного почистить у себя в шкафу. Они только пыль собирали без всякой пользы.

~ Ох, мама, ты так любила свою коллекцию! — сказала наша мама. — Ты ее продала, чтобы оплатить нам всем поездку. Какая ты добрая!

Мама крепко-крепко обняла бабушку. Мне невольно стало завидно. Я сама хотела оплатить нам поездку, даже готова была заложить свое колечко с изумрудом.

— Ты отдала свои статуэтки в ломбард, да, бабушка? — спросила я.

— Что? — удивилась бабушка. — Нет, конечно. Я их продала в антикварный салон. Право же, Эм, откуда у тебя только берутся такие дурацкие идеи?

— Ничего они не дурацкие! Если вещь заложена, ее потом можно выкупить, когда у человека опять появятся деньги. Почему тебе обязательно нужно каждый раз говорить, что я дура?

— Эй, эй, прекрати, Эм. Не груби бабушке, тем более когда она сделала ради нас такое! — остановила меня мама.

Неделя проходила за неделей, и обещанная поездка уже не так меня радовала. Я должна была постоянно доказывать бабушке свою вечную благодарность. А бабушка этим пользовалась. Как только я начинала жаловаться, что меня заставляют мыть посуду, или спорила о том, что смотреть по телевизору, или запиралась в ванной, чтобы сочинять сказку про Балерину, бабушка принималась мне угрожать.

— Ты будешь мыть посуду, потому что я так сказала. Вита еще маленькая, она только все перебьет. Давай трудись, иначе не поедешь с нами!

— Мы не будем смотреть сериал «Полицейский», это вам не по возрасту. Если ваш папа когда-то в нем снимался, это еще не значит, что все остальные теперь обязаны мучиться. И не делай такое недовольное лицо, иначе не поедешь с нами!

— Что ты там опять запираешься, Эмили? Господи ты боже мой, выходи сейчас же из ванной! Следи за собой, барышня, иначе не поедешь с нами!

Я решила, что и не хочу никуда ехать. Останусь лучше дома одна, буду целыми днями лопать шоколад, и смотреть, что захочу, по телевизору, и перечитаю все книжки Дженны Уильямс, и спокойно допишу свою сказку про Балерину.

11

Я не осталась дома одна. Я поехала в Испанию вместе с мамой, бабушкой, Витой и Максиком. Как же это оказалось здорово! Окна многоэтажного белоснежного отеля выходили прямо на море. Наши две комнаты были на самом верху, и вот с этим возникли сложности. Узнав, что подниматься нужно в стеклянном лифте, Максик принялся визжать и брыкаться.

Бабушка рассердилась и стала его отчитывать. Максик рассердился еще больше и заорал на нее. Мама попыталась подкупить его конфетами. Максик моментально их умял, но в лифт входить все равно отказался.

— И что мы будем делать? Переться пешком на двенадцатый этаж? — спросила бабушка.

— Я пойду с ним по лестнице, — вызвалась я.

— Не говори ерунды, Эм. Ты и на один-то этаж подняться не можешь, сразу начинаешь пыхтеть и задыхаться, — сказала бабушка.

— Я не говорю ерунду, — сказала я сквозь зубы. — Пошли, Максик, я тебя отведу. Мы по этой лестнице бегом побежим, ага?

Мы взбежали бегом на второй этаж. Дальше дело пошло медленнее. Сердце у меня стучало, но я совсем даже не пыхтела и не задыхалась. Мы поднялись на третий этаж, на четвертый… Максик повис у меня на руке и еле волочил ноги.

— Давай, Максик, шагай, — уговаривала я.

— Не хочу. Я устал. — Максик плюхнулся прямо на ступеньку.

— Может, все-таки поедем на лифте?

— Нет!

— Значит, идем по лестнице или остаемся внизу. — Я нагнулась над ним, пощупала острые косточки, выпирающие на спине под футболкой. — Это что, крылышки? Точно! Они тебе помогут полететь. Давай, Максик, полетели, как Питер Пэн! Вжжик! Вжжик!

Мы «пролетели» еще пару лестничных пролетов, потом нам обоим пришлось присесть. Максик уткнулся головой в коленки.

— Очень тут высоко, — простонал он.

— Да уж, высоковато. Давай играть, как будто это гора, а мы альпинисты, карабкаемся на вершину. Там мы установим флаг, нас запишут на видео и покажут по телевизору.

— Как на папиных кассетах? — спросил Максик.

У нас дома были три кассеты с записями папиных ролей. Одна — настоящая роль со словами, из сериала «Полицейский». Вторая — сцена в толпе из сериала «Ист-Эндерс», там папа ничего не говорит, только улыбается и машет рукой. Третья — реклама мобильного телефона. От нее я каждый раз плакала, потому что вспоминала папу с мобильным телефоном в кухне на Рождество. Плакала, но все равно смотрела. После того как папа от нас ушел, я сначала смотрела все три ролика каждый день, по многу раз. И до сих пор я их смотрела по крайней мере раз в неделю. Мама и Вита тоже. Максик никогда не садился смотреть с нами, но он часто болтался поблизости.

Я обняла его.

— Это же все понарошку, Максик. На самом деле никто не будет нас снимать на видео. Но бабушка взяла с собой фотоаппарат, так что мы будем фотографироваться. Снимем тебя в шикарных новых шортиках и взрослой бейсболке, ага?

— М-м-м… — ответил Максик, не поднимая головы.

— Ты думаешь о папе, да, Максик? — спросила я шепотом.

Максик помотал головой, но я знала, что угадала.

— Папа посадил бы тебя на плечи и отнес наверх, да? А я не могу, Максик. Мне тебя просто не дотащить. Меня бы кто-нибудь понес! Но все равно мы поднимемся по этой гадкой лестнице, пусть бабушка знает, правильно?

— Правильно, — сказал Максик.

Он встал, согнул тоненькие ручки, как будто проверял бицепсы, потом обхватил меня и натужился.

— Ты что делаешь? Ой, щекотно!

— Я тебя понесу, — сказал Максик.

— Ой, Максик, какой ты лапочка! Только тебе в жизни не поднять такую здоровенную дылду, как я. Давай вот что, возьмемся за руки и будем по очереди тащить друг друга на буксире, хорошо?

Мы пошли дальше и скоро встретили маму — она побежала вниз посмотреть, не свалились ли мы в обморок по дороге.

Вита уже вовсю хозяйничала в спальне. Она захватила двуспальную кровать, разложила в шкафу свои футболки, шортики, платьице маленькой феи и наряд для дискотеки — по одному предмету на каждую полку. Да к тому же еще заявила, что Балерине тоже нужна отдельная кроватка.

Все-таки хорошо быть старшей сестрой — особенно такой большой, как я. Через две минуты Вита была полностью побеждена, подавлена и запросила пощады. Я распределила места в спальне по справедливости. Вите досталась половина двуспальной кровати и одна полочка в шкафу. Балерине все же досталась отдельная кроватка, потому что Максик стащил матрас на пол и радостно устроился там со своими обшарпанными медведями (нам пришлось тащить их всех с собой, уложив в большой пакет из прачечной).

У нас в номере была отдельная ванная. Мы покрутили краны — работают ли. Оказалось, что работают даже слишком хорошо. Мама, увидев нас, только засмеялась.

— Ничего! Раз уж вы все равно промокли, пошли в бассейн.

Бассейн был потрясающий — громадный бирюзовый прямоугольник с зелеными шезлонгами вокруг, а рядом — маленькое кафе на случай, если после купания захочется подкрепиться. Мы там проводили целые дни. Мама с бабушкой лежали на шезлонгах, мазались кремом для загара и читали толстые книжки в бумажных обложках, а мы с Витой и Максиком плавали по шесть раз в день. По правде говоря, Максик не плавал. Он лежал на животе в «лягушатнике», колотил ногами по воде и делал вид, будто плывет. Вита так расхрабрилась что полезла вместе со мной в большой бассейн только обязательно надевала надувные нарукавники и надувной круг на талию и визжала, если вдруг окуналась с головой. Только я одна умела плавать по-настоящему.

Я научилась плавать в школе. Это было такое мучение — все на тебя смотрят в купальнике и говорят разные гадости. Я ужасно стеснялась идти в общий бассейн при отеле, хотя мама купила мне новый синий купальник большого размера и утверждала, что я в нем выгляжу очаровательно.

— Ага, как очаровательный синий кит, — сказала я и печально посвистела, как делают киты.

Я думала, что все будут на меня таращиться, но там оказались еще двое или трое толстых детей, они бодро бегали в крошечных купальничках и плавках и ни капельки не смущались. Я решила, что тоже не стану думать о том, как я выгляжу, сбросила махровый купальный халат и прыгнула в воду.

Тут я сделала удивительное открытие. Оказывается, я хорошо плаваю! В школе я плавала только в ширину бассейна, а здесь стала плавать в длину. Стоило мне расслабиться и немножко привыкнуть, как я поняла, что могу проплыть не останавливаясь очень-очень долго и к тому же быстрее всех других детей, даже быстрее некоторых взрослых!

В школе нас учили плавать только брассом. Мне захотелось освоить какой-нибудь другой стиль. Я увидела, как один симпатичный папа учил своего сына плавать вольным стилем, но мальчишка был плаксой вроде Максика, он все ныл, что вода попадает ему в нос. Я не могла вспомнить, умеет наш папа плавать или нет. Вот бы он был с нами и учил меня, стоял бы рядом со мной, весь такой стройный и загорелый, с мокрой косичкой, прилипшей к коричневой спине.

Я стала повторять движения, которые тот папа показывал малышу. Он заметил, как я машу руками, словно ветряная мельница, и дрыгаю ногами.

— Вот-вот, детка! Ты все правильно делаешь! Просто отлично! Согни чуть сильнее пальцы, вот так.

В итоге он стал учить меня, а его сын Эдвард играл в мяч с нашим Максиком. Ни тот ни другой не могли поймать мячик, зато оба с удовольствием бегали за мячом.

Папа Эдварда сказал маме с бабушкой, что я настоящая русалка и мне бы нужно серьезно учиться плаванию. Мама меня обняла и сказала, что она мной гордится. Бабушка спросила напрямик, имеется ли у Эдварда мама, и была явно разочарована, узнав, что мама всего лишь ушла за покупками.

— Жаль, жаль, — сказала бабушка. — А я подумала, что вы прекрасно подошли бы моей дочери!

— Мама! — зашикала на нее наша мама, мучаясь от унижения.

Мама с бабушкой потом поругались из-за этого, когда мы ели мороженое.

— Перестань, пожалуйста, подыскивать мне женихов! Я же со стыда сгорю. Да и не нужно мне это.

— Нет смысла зря потратить свою жизнь в надежде, что Фрэнки вернется, — сказала бабушка.

— Он вернется, вернется, вернется, — одними губами прошептала я Вите.

Вита кивнула и беззвучно повторила то же самое.

Я пересчитала вишенки в своей порции сандэя. Одна — вернется. Две — не вернется. Три — вернется. Четыре — не вернется. Пять — ВЕРНЕТСЯ! Я засунула все пять вишенок в рот и чуть не подавилась, и маме пришлось хлопать меня по спине.

— Не набрасывайся так на еду, Эм. А сколько калорий в этом мороженом? Как же твоя диета? — спросила бабушка.

— Мама, успокойся! У нас все-таки отпуск! — сказала мама.

— Ну хорошо, хорошо. Просто жаль все бросать, когда только-только появился какой-то результат.

— Ты о чем, бабушка? — спросила я.

— Ты уже заметно похудела, солнышко, — сказала мама.

— Правда?

Я осмотрела себя. По-моему, я была еще очень даже китообразной.

Вроде живот чуточку меньше выпирает… Неужели это потому, что я перестала тайком жевать конфеты? Одной шоколадкой в день меньше… Ну, двумя или даже тремя — разве это так уж много значит? А ведь я удерживалась благодаря тому, что копила деньги на отпуск. Я не смогла оплатить маме поездку, зато я могу угостить ее обедом.

— Я всех приглашаю на обед в ресторан! — гордо объявила я.

— Зачем нам в ресторан? — спросила бабушка. — Мы обедаем в отеле, все уже оплачено.

— Я хочу вас угостить, — объяснила я. — Хочу порадовать маму. Смотрите, у меня куча денег! Я их мигом обменяю на евро и заплачу за всех.

Я полезла в рюкзак, переворошила кофточку, пляжное полотенце, «вьетнамки», тетрадку со сказкой про Балерину и три мои любимые книжки Дженны Уильямс и в самом низу откопала толстый конверт, в котором звякали золотые монеты. Я встряхнула его, как бубен.

— Господи ты боже мой, Эм, ты что, ограбила игральный автомат? — ужаснулась бабушка.

— Солнышко, ты копила карманные деньги! Несколько месяцев ничего не тратила! — Мама обняла меня изо всех сил. — Ну хорошо, милая моя, самоотверженная девочка, сегодня ты всех нас угощаешь.

Весь день мы загорали и плавали, а вечером переоделись во все самое нарядное. Я надела единственное платье, которое мне нравилось — темно-зеленое шелковое платье свободного рубашечного покроя. Мама заплела мне волосы и перевязала зеленой бархатной лентой. На пальце у меня сверкало колечко с изумрудом. Вита тоже вся сверкала в своем любимом наряде для дискотеки, а Балерине повязали на рожки розовые ленточки. Максик надел бейсболку задом наперед и категорически отказался заправлять рубашку в шортики, поэтому выглядел очень круто (по крайней мере, так ему казалось). Мама надела белое платье с серебряным поясом и свои замечательные серебряные босоножки.

Бабушка высмеяла нас и сказала, что не станет возиться с переодеванием, но в последний момент бросилась к себе в комнату и спустилась, одетая в розовый кружевной топик, розовые босоножки на каблуках не хуже маминых и черные джинсы, которые папа подарил ей на Рождество. Она их с тех пор не надевала ни разу. Мы и не знали, что она взяла их с собой.

— Что уставились? — спросила нас бабушка сварливо, но все-таки не удержалась и усмехнулась краешком губ. Она и губы накрасила розовой помадой!

— Какая ты красивая, бабушка! — сказала Вита.

— Прямо как тетя! — сказал Максик.

— Спасибо тебе, Максик, большое! Выходит, обычно я выгляжу как дядя? — спросила бабушка и сделала вид, что замахивается на него.

— Он хочет сказать, что ты выглядишь как роскошная красотка, — сказала мама. — Эй, сегодня мой вечер! Ты что же, решила меня затмить? Ты просто как будто мне не мама, а сестра. — Тут мама улыбнулась мне. — А ты такая взрослая и шикарная в этом зеленом платье, Эм, ты тоже как будто моя сестра.

Было ужасно приятно видеть маму такой веселой и оживленной. Белое платье подчеркивало ее загар. У меня даже дух захватило от мысли, что это я устроила ей праздник.

Но когда мы пришли по набережной в город, мне стало немного не по себе. Мы никак не могли найти, где бы поесть. Попадалось много закусочных с гамбургерами и чипсами и со специальными меню на английском, но там было немножко шумно и тесно, и бабушка стала фыркать по поводу туристов, которым не хватает ума попробовать экзотическую местную кухню.

Ближе к рыбному рынку стало больше ресторанчиков, где в витринах лежали на блюдах кальмары и осьминоги со скользкими извивающимися щупальцами и громадные рыбины со страшными мордами. Бабушка тут же примолкла, потому что такая кухня была для нас всех чуточку слишком уж экзотической.

Мы добрели до шикарных районов и нашли нормальный ресторан с белыми льняными скатертями, цветами на столиках и официантами во фраках.

Я уцепилась за мамину руку:

— По-моему, здесь замечательно, мам!

— Погоди минутку. Давайте посмотрим на меню, — сказала мама.

Я вытянула шею, чтобы заглянуть в меню, которое заслонял какой-то толстый дядечка в синей рубашке. Оно было написано по-испански, но цены понять было можно. У меня даже сердце застучало. Я-то думала, что я жуть какая богачка, а оказывается, денег у меня не хватит даже на обед для одного, не то что для пяти человек.

— По-моему, в этом пижонском ресторане ужасно неуютно, — быстро сказала мама. — Мне совсем не хочется туда заходить.

— Куда же мы все-таки пойдем? — спросила бабушка, глядя на часы. — Можно вернуться в отель. Закуски мы, конечно, уже пропустили, но, если поторопимся, успеем к главному блюду.

— Я могу обойтись сладким, — сказала Вита.

— Сладкое! Хочу сладкого! — Максик многозначительно потер себе живот.

— Тише, дети, мы все получим и сладкое, и главное блюдо, но сегодня мой вечер! — сказала мама, подталкивая Виту с Максиком, чтобы они не загораживали дорогу толстяку в синей рубашке.

Он улыбнулся Вите и кивнул Максику, тоже потирая живот.

— Нужно просто найти симпатичное местечко, где можно спокойно поесть. — Я старалась говорить бодро и уверенно.

— Довольно мы уже искали. — Бабушка вытащила ногу из розовой босоножки и, морщась, принялась разминать занемевшие пальцы. — Ясно, что само собой ничего хорошего не отыщется. Если бы мы хоть немного говорили по-испански, могли бы кого-нибудь спросить.

Толстяк обернулся и вопросительно ткнул в себя пальцем. Бабушка от неожиданности пошатнулась, стоя на одной ноге. Толстяк подхватил ее под локоть.

— Спасибо! — сказала она. — Прошу прощения… Грациас, сеньор.

— Всегда рад помочь, — сказал толстяк. Его голубые глаза блеснули.

— Вы прекрасно говорите по-английски! — воскликнула бабушка, надевая босоножку.

— Надеюсь! Я ведь англичанин, хотя живу здесь уже несколько лет. Я вас бессовестно подслушивал. Думаю, я знаю идеальное местечко, где вы сможете прекрасно пообедать в спокойной обстановке. Это настоящий семейный ресторан, и там очень хорошо принимают детей. Он совсем рядом, в соседнем переулке за углом. Показать вам дорогу?

— Да, пожалуйста, вы очень добры! — сказала бабушка.

Она болтала с ним без умолку, а мы плелись сзади. Бабушка спросила, живет ли его семья тоже здесь, в Испании, и сочувственно заахала, когда он сказал, что его жена умерла в прошлом году. Потом бабушка оглянулась через плечо и подмигнула маме. Мама посмотрела на нее с ужасом и прошептала:

— Боже, она уже опять меня сватает! Да что же это такое? — Мама заметила, что я нервничаю. — Не волнуйся, Эм, если этот ресторан окажется не в нашем стиле, скажем, что он нам не понравился. Я тут подумала, может, просто купим рыбы с картошкой да и съедим их прямо на пляже? Это было бы так весело!

Я знала, что мама просто боится, что ресторан, который так расхваливал толстяк, будет нам не по карману. Но оказалось, что это действительно замечательное местечко, маленький, уютный, очень дешевый ресторанчик. Там было уже полно местных семейных пар с детьми. Они сидели на деревянных скамьях, на столиках горели красные свечи и были постелены красные с белым салфеточки. Краснощекая дама в красно-белом клетчатом фартуке встретила нас, словно любимых родственников после долгой разлуки. Она заставила Виту покружиться, чтобы продемонстрировать свой наряд, пощекотала Максика под подбородком и погладила мои длинные волосы. Она сказала по-испански, что у меня очень красивые волосы, настоящее украшение. Толстяк переводил.

— Ах, если бы мы умели так хорошо говорить по-испански, да, Джули? — Бабушка улыбнулась толстяку накрашенными губами. — Вы такой умный! А не могли бы вы перевести для нас меню? Собственно говоря, почему бы вам не поужинать с нами? Мы будем очень рады, правда, Джули?

— Мама! — зашипела на нее моя мама.

— Ну-ну, не надо так смущаться. Если не захочет, он всегда может сказать «нет».

— Но я скажу — да, спасибо большое! — ответил толстяк. — Между прочим, меня зовут Эдди.

— А меня — Эллен. Это моя дочь Джули. Она разошлась с мужем, теперь свободная женщина. Джули, подвинься, дай место Эдварду. Эм, иди сюда, садись рядом со мной.

Я сердито глянула на бабушку. Я совершенно не желала сидеть с ней рядом. С чего этот Эдди будет лезть в мой праздник, который я устраиваю специально для мамы? Я демонстративно вздохнула и начала медленно подниматься со скамьи.

— Нет-нет, Эм, сиди, где сидишь, а я пристроюсь к твоей бабушке, — сказал Эдди, усаживаясь. — Так, а вы, Эллен, сейчас тоже свободная женщина?

— О да, я-то определенно свободна, — сказала бабушка.

— Я тоже свободная женщина, — объявила Вита, заранее зная, что это всех насмешит. — В нулевой группе у меня был парень, Чарли, но он не захотел играть со мной в домике, так что я его бросила, а в следующем году у меня было двое мальчиков, Поль и Микки, они все время дрались, я им велела помириться, а они не захотели, и я их тоже бросила, а потом…

Она болтала и болтала. Эдди вежливо посмеялся, потом обратился ко мне:

— Ну, а ты что скажешь, Эм? У тебя такая же бурная личная жизнь?

— Эм не интересуется мальчиками, она интересуется только своими дурацкими книжками, — сказала Вита и вздохнула — мол, что поделаешь, такая уж у меня убогая сестра.

— Я и сам настоящий книжный червь, — сказал Эдди. — Что же ты читаешь, Эм?

Я ответила:

— Я увлекаюсь Дженной Уильямс.

— А что она пишет? — спросил Эдди.

Невероятно: человек вообще не слыхал про Дженну Уильямс!

Не успела я его просветить, как снова встряла бабушка.

— Наша Джули тоже очень любит читать, вечно сидит, уткнувшись носом в книжку. Правда, Джули? Читает все подряд, даже классику.

— Ничего я не читаю, мама! Просто однажды полистала «Гордость и предубеждение», после того как сериал показали по телевизору.

— Она у меня такая скромница, моя Джули. Была отличницей в школе, могла бы поступить в университет, но… у нее были другие планы, — сказала бабушка и грозно покачала головой, глядя на меня.

— Я тоже не учился в университете. Бросил школу в шестнадцать лет, работал в строительстве, понемногу набрался опыта, завел собственное дело, неплохо зарабатывал, вот, а когда дети встали на ноги, продал свой бизнес, думал — порадуемся жизни в Испании. — Эдди печально покачал головой. — Но тут жена заболела, и все вышло совсем не так, как мы мечтали.

— Как грустно. Впрочем, никогда не знаешь, что для нас припасает судьба. — Бабушка улыбнулась и передала ему меню. — Итак, Эдди, мы в ваших руках. Что будем есть?

Я снова мрачно уставилась на бабушку. Я хотела дать меню маме и сказать, чтобы она выбрала, что ей понравится. Почему бабушка с этим Эдди тут распоряжаются? Эдди сказал, что мы должны попробовать настоящую паэлью. Бабушка объявила, что это прекрасная мысль, но и она немножко растерялась, когда нам принесли громадное блюдо, от которого валил пар, и оказалось, что это рис с морепродуктами. Пахло все это просто замечательно, но у каждого из нас мелькнула мысль — не прячутся ли там, в глубине, щупальца и скользкие кусочки рыбы?

— Фантастика! — решительно провозгласила бабушка.

Вита и Максик смотрели на блюдо с сомнением.

— Я это не хочу, — сказала Вита. — Можно мне чипсов?

— Чипсов! — подхватил Максик.

— Ну-ка без капризов! — сказала мама.

— Да пусть едят свои чипсы, если им так хочется, — неожиданно сказала бабушка. — Лишь бы только не скандалили!

— А ты, Эм? Будешь паэлью? — спросила мама, незаметно пожимая мне руку под столом.

В итоге я съела большую тарелку паэльи и гигантскую порцию чипсов. И то и другое было потрясающе вкусно.

— Приятно видеть, когда у ребенка здоровый аппетит, — сказал Эдди.

— Эм, она у нас такая, — сказала бабушка и даже не заикнулась о моей диете.

Я решила, раз так, нужно пользоваться моментом, и заказала себе на сладкое большую порцию мороженого. Эдди тоже. Вита с Максиком тоже стали требовать мороженого, но мама попросила официантку разложить им одну порцию на две тарелочки. Сама она не ела мороженого и вообще не захотела сладкого, хоть я ее и уговаривала.

— Неужели вы на диете, Джули, вы же и так худенькая, как тростинка, — сказал Эдди.

— Она немного похудела, потому что в последнее время у нее была довольно напряженная жизнь, — сказала бабушка. — Но теперь уже стало гораздо лучше, правда, дорогая? Но ей приходится много работать. У нее собственная парикмахерская — она у меня такой предприниматель! Джули, расскажи Эдди о своей фирме «Добрая фея».

— Мама, перестань! — сказала моя мама.

Эдди тактично извинился и ушел в туалет.

— Роскошный мужчина! — Бабушка подалась вперед, еще больше приоткрыв декольте розового кружевного топа. — Господи ты боже мой, Джули, не молчи, постарайся произвести на него впечатление. Видно ведь, что он сражен, но нужно его немного поощрить.

— Я не хочу, — сказала мама. — Сколько можно повторять, меня не интересуют другие мужчины. Да и все равно он слишком старый.

— Не старый, а зрелый. Как раз то, что тебе нужно: настоящий мужчина, солидный, ответственный, а не вечный мальчишка, который только валяет дурака и разбивает тебе сердце. Эдди еще в расцвете лет!

— И толстый.

— Просто крепкого сложения и, очевидно, любит поесть. Очень представительный мужчина. И одежда так ловко на нем сидит. Кремовые брюки прекрасного покроя, и рубашка его мне очень нравится, а тебе? Точно под цвет глаз.

Ты восхищаешься им только потому, что у него есть деньги, — отрезала мама.

— А разве это плохо, если у человека есть деньги? Подумай только, как может измениться наша жизнь! А ты вернешь ему интерес к жизни, подаришь радость и смех. Он и с детьми сразу поладил, будет для них прекрасным отцом.

— У нас есть отец! — разозлилась я. — Перестань, бабушка! Ты все портишь! Сегодня только наш праздник, я хотела угостить маму и всех вас. А теперь придется расплачиваться еще и за этого Эдди.

— Ни в коем случае, Эм, — сказала бабушка. — Собственно говоря, по-моему, Эдди как раз сейчас платит за всех по счету.

Я чуть не разрыдалась. Мне хотелось кинуться, оттолкнуть Эдди и расплатиться самой, но мама меня удержала.

— Ты нас угостишь завтра, Эм, — торопливо сказала она.

— А я думаю, что у Эдди на завтра другие планы, — заметила бабушка. — Может быть, он пригласит тебя на уютный ужин для двоих. Ни о чем не беспокойся, я посижу с детьми. Хватай его и держи, Джули!

— Мама, он мне не нужен! И вообще, по-моему, ты ошибаешься, я совсем ему не нравлюсь.

Но после того как мы поблагодарили его за чудесный ужин (я благодарила сквозь зубы), Эдди сказал, что был очень рад с нами познакомиться и надеется, мы еще встретимся до нашего отъезда.

— Как насчет завтрашнего вечера? — тут же сказала бабушка.

— Это было бы замечательно, — сказал Эдди, — но, честно говоря, на завтра у меня был на уме тихий, уютный ужин для двоих.

Бабушка торжествующе улыбнулась. Мама сильно покраснела и страдальчески посмотрела на Эдди. Но Эдди смотрел не на нее.

Он смотрел на бабушку.

— Поужинаете со мной завтра, Эллен? — спросил он.

12

Я не могла дождаться, когда же начнутся занятия в школе и мы увидимся с Дженни и Ивонной.

— Ни за что не угадаете, что у нас случилось! — сказала я.

— Твой папа вернулся, и вы поехали в отпуск все вместе? — спросила Дженни.

Я поперхнулась:

— Щас!

— Да уж, как я тебя понимаю, — сказала Ивонна. — Между прочим, я даже не знаю, хочу ли я, чтобы мой вернулся. Он без конца стонал и жаловался, как он устает из-за того, что моя новорожденная сестричка плачет по ночам. Только один раз и сходил с нами в нормальный бассейн, а так мы все должны были сидеть в скучном «лягушатнике» и нянчиться со скучной маленькой Бетани.

— А я каждый день плавала! Я теперь умею плавать вольным стилем и нырять умею, вот!

— Ты умеешь нырять по-настоящему? — поразилась Ивонна. — Прямо с бортика?

— И с вышки тоже!

— Ой, а меня научишь?

— Конечно, — бодро ответила я. — Давай вместе ходить в бассейн. И ты с нами, Джен.

— Ни за что! Ненавижу окунать голову под воду. Я за все каникулы ни разу не плавала, только шлепала по воде. Наверное, я трусиха.

— Но ты так здорово загорела! — сказала я. — А меня бабушка так обмазывала защитным кремом, даже и не скажешь, что я целую неделю провела в Испании, честное слово. Слушайте, что я вам расскажу про нашу бабушку! У нее завелся бойфренд!

— Что? Да она же старая! — сказала Ивонна.

— И такая сварливая командирша — извини, конечно, Эм, — сказала Дженни.

— И все-таки это правда! Удивительно, да? Он еще и моложе ее на пять лет, так что мы с мамой ее дразним, говорим — вот, связалась с мальчишкой. Я думала, она разозлится, а она нет, только краснеет и хихикает. И очень редко ворчит и почти не командует.

— Она часто с ним встречается? — спросила Дженни.

— Ну, он живет в Испании, но пока мы там были, она все время с ним куда-нибудь ходила, а теперь без конца ему звонит. Он собирается приехать осенью, а зимой она поедет к нему, — объяснила я.

— А ты видела, как они целуются? — захихикала Ивонна.

— В их возрасте не целуются! — сказала Дженни.

— Целуются, еще как! — возразила я. — Видели бы вы, как они прощались в аэропорту! Вита с Максиком делали вид, что их стошнило — ну, вы знаете, как маленькие дети себя ведут, — но бабушка с Эдди даже и внимания не обратили, только чмок-чмок-чмок, прямо как кинозвезды.

— Думаешь, они поженятся? — спросила Дженни. — Вот бы классно, ты была бы подружкой невесты.

— Ха-ха, представьте себе: я в розовом атласном платье! Я буду похожа на гигантское пирожное с кремом.

— У подружки может быть платье любого цвета. Тебе очень пойдет синее, Эм. Или зеленое.

— Ага, синий кит. Или зеленый великан.

— Это ты о чем? — спросила Ивонна. — Переживаешь, что ты толстая?

— Ивонна, воспитанные люди не говорят «толстый». Говорят «полный» или «крупный», — одернула ее Дженни. Потом обняла меня. — Вообще-то, Эм, ты уже совсем не такая полная, как раньше.

— Ага, я тоже подумала, что ты какая-то другая. — Ивонна подергала пояс моей школьной юбки. — Смотри, она тебе уже не жмет. Может, это у тебя просто был щенячий жирок. Ну, щенячья полнота!

— Ав-ав! — протявкала я, изображая громадного щенка.

Девочки засмеялись.

Я и правда продолжала худеть, хоть и не всегда соблюдала разные нудные диеты. Просто я больше не жевала без конца шоколадки.

И в бассейн начала регулярно ходить. В субботу мы пошли с Ивонной, отлично провели время. Брассом Ивонна плавала так же быстро, как я, но вольным стилем я ее побила! Еще я научила ее нырять, только мы не смогли как следует потренироваться, потому что сотрудник бассейна сказал, что во время общих сеансов нырять не разрешается.

— Но вы можете, если хотите, вступить в наш клуб «Раннее пташки» и тренироваться по утрам перед уроками.

Ивонну это не очень привлекло — пришлось бы слишком рано вставать. Я задумалась — имеет ли смысл записаться в клуб одной? Было бы замечательно хоть в одном виде спорта чего-нибудь добиться. У меня просто дух захватывало, когда я обгоняла других школьников. Я уже привыкла в любых соревнованиях приходить последней. Если буду упорно тренироваться, вдруг когда-нибудь приду первой?

Я спросила у мамы разрешения вступить в клуб «Ранние пташки».

— Ох, Эм, я по утрам и так ничего не успеваю. Водить тебя в бассейн, собирать Виту с Максиком в школу и бегом к первому заказчику — просто не представляю, как все это совместить.

— Мама, я и сама могу ходить в бассейн, правда, могу!

— Я знаю, конечно, что ты у нас в семье самая взрослая, но это наверняка не разрешается, — сказала мама. — Ладно, попробуем узнать.

В бассейне висело объявление: «Дети до девяти лет допускаются только в сопровождении взрослых».

— Все в порядке, мам! Мне уже больше девяти, значит, можно! — победно завопила я.

Все-таки в самый первый день мама отвела меня сама, а Виту с Максиком повела в школу бабушка.

На подходе к бассейну я начала нервничать. К тому времени как добралась до раздевалки, все внутренности у меня скрутились в тугой узел. Целая орава девчонок столпилась под душем. Все они были худенькие, не то что я. И все в таких красивых облегающих черных купальниках — настоящее спортивное снаряжение. Ни у одной не было здоровенного синего купальника в цветочек. Я подтянула его сзади повыше, чтобы лучше прикрыть попу. Втянула живот — от этого узел внутри свернулся еще туже.

Мама подошла со мной к самой воде. В бассейне уже плавало много детей. Они так и носились по дорожкам, такие спортивные, стремительные, с ума сойти можно. Все плавали в сто раз лучше меня.

— Я хочу домой! — зашептала я маме на ухо.

Я уже готова была шмыгнуть назад, в раздевалку, быстро одеться и сделать ноги, но тут меня заметила высокая блондинка в тренировочном костюме и подошла к нам упругой походкой, чуть ли не подпрыгивая на каждом шагу. Она весело улыбнулась мне. Она и сама была на удивление толстая, тренировочный костюм обтягивал ее не хуже купальника.

— Здравствуй, птенчик! Меня зовут Мэгги. Ты хочешь заниматься в клубе «Ранние пташки»? Посмотрим, что ты умеешь.

— Я мало что умею, — ответила я, глядя на детей, плескавшихся в бассейне. — Я не умею так быстро плавать, как они.

— Не волнуйся, я тоже не умею, во всяком случае, теперь! — сказала Мэгги. — Давай прыгай в воду и покажи, на что ты способна.

Я оглянулась на маму. Мама подняла вверх большие пальцы.

Я прыгнула в воду. От волнения забыла закрыть рот и тут же наглоталась воды. Я стала давиться и кашлять и сделалась вся красная.

— Ничего страшного, дорогая, — сказала Мэгги. — Сделай несколько глубоких вдохов, вот так. А теперь плыви!

Я поплыла, а она смотрела. Потом она кивнула.

— У меня получается хуже, чем у них, да? — спросила я.

— Пока да. Но у тебя есть потенциал. Если будешь как следует заниматься, к Рождеству ты у нас будешь плавать, как рыбка, а к следующему лету, может быть, станешь звездой «Ранних пташек»!

Я в этом сильно сомневалась, но занималась изо всех сил. Я ходила в бассейн почти каждый день перед уроками. Несколько самых хорошеньких стройных девочек хихикали и перешептывались, когда я принимала душ, но я очень старалась не обращать на них внимания. А из мальчишек некоторые нормально ко мне относились. Я помогла одному совсем маленькому мальчику открыть шкафчик, когда у него ключ застрял в замке, и он после этого стал ходить за мной хвостиком, как будто я его мама. Свою маму он вообще отодвинул: «Хочу, чтобы Эмили мне посушила волосы!», «Хочу, чтобы Эмили завязала мне шнурки!» В конце концов мне пришлось возиться с ним, как с Витой и Максиком, но я была не против. Он был довольно миленький малыш. А плавал так вообще классно — быстро и мощно. Я знала, что мне с ним никогда в жизни не сравниться, хоть он и был вдвое мельче меня. Но через несколько недель я уже здорово прибавила скорость, даже начала обгонять кое-кого из девочек помладше.

— Отлично, птенчик! — сказала мне Мэгги и пощупала мои руки выше локтя. — И мускулы появились, как у матроса Папая! Моя ранняя пташка Эмили быстро набирает форму!

Она просто шутила, хотела сделать мне приятное, но я и правда стала заметно более спортивной. В школе на физкультуре я по-прежнему была хуже всех, но, по крайней мере, уже не задыхалась. И похудела тоже! Правда, я все еще была толстая, но уже не такая жирная громадина, как раньше.

— Ты совсем как Нелли из того цикла Дженны Уильямс, — сказала Дженни. — Помнишь, «Подростки садятся на диету», она там ходит в бассейн? Слушай, Эм, а ты знаешь, что в следующую субботу у Дженны Уильямс встреча с читателями и она будет раздавать автографы?

— Правда?!

— Ага, об этом есть в Интернете, на сайте ее фан-клуба. У нее новая книжка выходит. Название та-а-акое классное — «Изумрудные сестры». В Ковент-Гардене открылся новый книжный магазин, называется «Эддимен», так Дженна Уильямс будет там весь день. Представляешь, я не смогу пойти, потому что мы уезжаем на выходные в Девон, к бабушке с дедушкой. Я маму просила, умоляла, а она говорит, я должна ехать с ними. Ничего не хотят понимать! Эм, если я дам тебе все мои книжки, ты попросишь Дженну Уильямс их подписать?

Я только глазами хлопала, пытаясь все это усвоить.

— В следующую субботу? Дженна Уильямс на самом деле там будет? Можно с ней поговорить? И получить автограф?

— Тебе можно, везучая! А у меня ничего не выйдет. Но ты возьмешь с собой мои книжки, да? Ну пожалуйста, Эм! Я тогда всю жизнь буду твоей самой лучшей подругой!

— Эй, это я твоя лучшая подруга! — пихнула ее Ивонна.

— Да, но если бы ты читала книги Дженны Уильямс, как мы с Эм, ты бы знала, что у человека могут быть две лучшие подруги! Как в той книжке, «Друзья навек», когда Эмма разлучилась с Али, но зато подружилась с Баночкой Джема! И вообще, можно очень хорошо дружить втроем, как Нелли, Марни и Надя в серии про подростков.

— Да хватит вам болтать про эту нудную Дженну Уильямс и ее дурацкие книжки. — Ивонна зевнула во весь рот: — Вы что, вообще ни о чем больше не думаете?

Мне было очень трудно думать о чем-нибудь другом.

Мне до смерти хотелось поехать в субботу в Лондон, на встречу с Дженной Уильямс.

Я дождалась, пока мама придет с работы и мы все сядем за стол. На ужин у нас был омлет по-испански. Бабушка теперь постоянно готовила испанские блюда. Мы только и ждали, что она завяжет волосы узлом, наденет платье с воланами и начнет танцевать фламенко.

— Я не люблю омлет по-испански. Хочу картошку! — сказала Вита.

— Я тоже хочу картошку, — сказал Максик.

— Прекратите! — сказала бабушка. — Ешь вкусный омлет, Вита, подай брату пример.

— Он такой противный! — Вита потыкала омлет вилкой. — И внутри какие-то гадкие кусочки напиханы!

— Это очень вкусные овощи, — сказала бабушка.

— Мерзкие овощи, — сказала Вита. — Вид такой, как будто кого-то стошнило в тарелку.

— Вита! Перестань безобразничать. Бабушка трудилась, готовила нам ужин… — сказала мама.

— Гадкий, мерзкий, гадкий, мерзкий… — завел Максик.

Мама сделала вид, что замахивается на него.

Она устало улыбнулась мне:

— Слава богу, хоть один разумный ребенок. Ты сегодня такая тихая, Эм. Что-нибудь случилось?

— Нет, все хорошо.

— Как дела в бассейне?

— Отлично! Сегодня Мэгги показывала мне старт прыжком, как на соревнованиях.

— Ты будешь участвовать в соревнованиях, Эм? — спросила бабушка, выскребая из Витиного омлета злополучные овощи.

— Пока я еще не так быстро плаваю, но если когда-нибудь меня включат в соревнования, буду уметь правильно стартовать.

— Гадкий, мерзкий, гадкий, мерзкий… — не унимался Максик.

— Максик, смени пластинку! — велела мама, потирая лоб.

— Гадкий, мерзкий, гадкий, мерзкий… — повторял Максик, давясь от хохота.

— Мам…

— Да, солнышко?

— Мам, ты знаешь такую писательницу, Дженну Уильямс?

— Да, а что?

— С ней будет большая встреча в Лондоне в субботу. Мне так хочется с ней встретиться, и я обещала Дженни, что попрошу подписать все ее книги. Я не могу ее подвести, она моя лучшая подруга, и вообще, мне самой ужасно хочется поехать. Можно, мам? Пожалуйста, скажи «да»! Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста!

— Ох, Эм. — Мама откинулась на спинку стула и снова потерла лоб. — Я понимаю, зайка, что тебе очень хочется поехать, но это будет в субботу. Я не смогу тебя отвезти. Тем более на этой неделе — у меня как раз назначена большая свадьба. Я должна быть в доме у невесты к завтраку и работать без перерыва до начала смены в Розовом дворце. Нельзя подводить Виолетту, нас ведь всего двое, а тут явится целая танцевальная группа, нужно будет им покрасить волосы в фиолетовый цвет для номера на музыку «Дип Пёрпл».

— Я все понимаю, мама. Но меня не нужно отвозить, я и сама доеду.

— Не говори ерунду, Эм, — сказала бабушка.

— Это не ерунда! Слушайте, я же хожу одна в бассейн, правда, и все нормально, и в школу я хожу сама, я уже очень много всего делаю сама, и до Лондона прекрасно доеду, там всего-то чуть-чуть на поезде, и я даю честное слово, что не буду разговаривать с незнакомыми людьми. Пожалуйста, мамочка, скажи «да»!

— Ты в самом деле говоришь ерунду, солнышко! — воскликнула в отчаянии мама. — Я ни в коем случае не отпущу тебя в Лондон одну.

— Но я же должна встретиться с Дженной Уильямс, мама, я должна!

— Ах, Эм, перестань. — Мама оттолкнула тарелку и закрыла лицо руками. — Если бы папа был с нами, он бы тебя отвез…

Она прошептала эти слова одними губами, но мы все равно услышали.

Максик прекратил свои вопли и сполз под стол. Вита схватила Балерину и сунула палец в рот. Я так сильно стиснула руки, что колечко с изумрудом впилось мне в палец.

— Без него обойдемся, — сказала бабушка. — Я отвезу Эм.

Мы все вытаращили глаза.

— Что рты раскрыли? — сказала бабушка. — Я что, не могу отвезти родную внучку на встречу с этой Дженной Уильямс? Я знаю, что для девочки это много значит. Вот я ее и отвезу.

— Ой, бабушка! — Я обежала вокруг стола и повисла у бабушки на шее.

— Тихо, тихо, отпусти, дурочка, ты меня задушишь, — сказала бабушка, но сама на мгновение обняла меня в ответ.

— Мама, а как же Вита с Максиком? Я не смогу взять их с собой, у меня ни минутки свободной не будет с этой свадьбой и с этими фиолетовыми танцорами!

— Эх, раз пошла такая пьянка… — махнула рукой бабушка. — Я и их прихвачу. Гулять так гулять.

— Да мы-то не хотим встречаться с этой Дженной Уильямс, — возразила Вита. — Я ее не люблю, а Максик вообще еще читать не умеет.

— Выберите себе другое развлечение, какое вам хочется, — сказала бабушка.

— Здорово! — взвизгнула Вита. — Тогда я хочу пойти посмотреть балет, и еще хочу на рок-концерт, и еще хочу пойти в большой-большой магазин и купить кучу одежды, игрушек и собственный телевизор, и еще хочу в зоопарк, покататься на слоне, и покормить тигров, и…

— Я тебя саму скормлю тиграм, жадная барышня! — засмеялась бабушка. — А ты, Максик? Чего тебе хочется?

— Хочу на спиральный спуск, — сказал Максик.

— Что? — переспросила бабушка. — Вот прекрасно! Где я, по-твоему, найду тебе спиральный спуск? Посреди Пикадилли? Просто цирк!

— Не хочу в цирк. Я не люблю клоунов, — сказал Максик и очень удивился, когда все засмеялись.

— Настоящий клоун — это я, что собралась ехать в Лондон с вами тремя, — вздохнула бабушка. — Уже начинаю жалеть, что предложила.

Я так и ахнула — вдруг она передумает? Бабушка увидела, какое у меня сделалось лицо.

— Не пугайся, Эм. Я обязательно тебя отвезу. Ты это заслужила.

Ночью я снова устроила себе в ванной гнездышко из полотенец и немножко переделала свою сказку про Балерину. Я вырвала несколько страниц, где говорилось о том, какая у Балерины вредная, противная старая бабка-олениха с косыми глазами и шишковатыми коленками, имеющая привычку колотить своих внуков рогами по голове.

— Эм? Ты там пишешь? — Мама проскользнула в дверь и присела на край ванны. — Как идет? Можно взглянуть хоть одним глазком?

Я показала ей вырванные страницы. Мама захихикала:

— Я бы их оставила, очень смешно! Знаешь что, Эм? Возьми-ка ты свою сказку с собой в субботу покажешь Дженне Уильямс.

— Правда? Нет, она подумает, что это чушь какая-то. Да все так и есть, чушь и чепуха, детские выдумки.

— А по-моему, очень здорово! Ты ей покажи, Эм, вот и все. Я уверена, ей понравится, что ты тоже сочиняешь.

— Даже не верится — бабушка согласилась поехать со мной! С чего это она вдруг такая добрая?

— Ах, Эм, подумай сама! Если бы не ты, она не познакомилась бы с Эдди. Какие они смешные, правда? Наша бабушка влюбилась, как подросток. А сама всю жизнь была такой мужененавистницей! Моего папу просто терпеть не могла.

— И моего, — сказала я. Помолчали. — Мам, а ты правда не хочешь больше ни с кем встречаться?

Мама протянула руку, намотала на палец прядь моих волос.

— Правда, Эм. Меня не интересуют другие мужчины. Даже если предо мною явятся Робби Уильямс и Дэвид Бэкхем и подерутся из-за того, кому пригласить меня в ресторан.

— Тебе нужно только, чтобы папа вернулся? — спросила я шепотом.

— Не знаю даже, хочу ли, чтобы папа вернулся, — ответила мама. — Но этого все равно не случится. Сколько раз ни загадывай желание!

Когда мама ушла, я еще долго шептала в подушку — загадывала желание. На руке у меня была Балерина, а тетрадку я прижимала к груди. Я никак не могла решить, показать свою сказку Дженне Уильямс или не показывать. Мысленно я подбирала, что надеть на субботнюю встречу. Лучше всего — то зеленое платье и колечко с изумрудом, ведь ее новая книжка называется «Изумрудные сестры». Новая джинсовая курточка выбивается из зеленой гаммы, но в магазине ее можно будет снять. Попрошу маму сделать мне прическу и вплести зеленую ленту.

Тут мне пришло в голову нечто еще получше. Не было сил ждать до утра. Я выскользнула из постели и прошлепала через лестничную площадку к маминой комнате. Мама сидела в постели и читала книгу под названием «Научись наслаждаться тем, что ты теперь одна».

— Эм? Что такое, солнышко?

— Мама, покрасишь мне волосы?

— Что-о? Ну нет, ты же сама знаешь! Во всяком случае, пока тебе не исполнится шестнадцать.

— Да мне не насовсем. Сделай мне изумрудно-зеленый оттенок на одну только субботу! Ой, пожалуйста, мамочка, пожалуйста, пожалуйста! Это будет так классно! Дженна Уильямс наверняка оценит!

— Сомневаюсь, что наша бабушка при всей своей новоявленной доброте согласится везти в Лондон ярко-зеленую внучку, — сказала мама.

В итоге она встала в субботу рано утром и выкрасила мне спреем одну прядку сбоку. Получилось та-ак классно!

Вита сразу потребовала себе такую же. И Максик за ней.

— Нет, это только для Эм. В конце концов, это ведь она у нас принцесса Эсмеральда, — сказала мама. — Так, прошу всех вас, ведите себя очень-очень хорошо и слушайтесь бабушку. Слышали меня? Не вздумай ей грубить, Эм. А ты не выпендривайся, Вита. И не устраивай, пожалуйста, истерик, Максик.

Мама поцеловала каждого из нас на прощание и ушла причесывать невесту со всеми ее подружками. Я насыпала Вите с Максиком кукурузных хлопьев, залила молоком, потом приготовила для бабушки чай с гренками, красиво разложила все на подносе, даже корочки обрезала и разделила гренки с джемом на аккуратные треугольнички. Они так и сверкали на фоне праздничного фарфора, синего с белым. Я срезала с хризантемы в горшке оранжевый цветок и пустила его плавать в стеклянной мисочке. Все это я очень осторожно отнесла в бабушкину комнату.

Бабушка еще спала. Без макияжа ее лицо казалось как-то мягче. Она чуть-чуть улыбалась во сне. Может быть, ей снился Эдди.

Проснувшись и увидев завтрак на подносе, бабушка нахмурила брови.

— Зачем это ты взяла мой сервиз с ивами, Эм? Еще разобьешь! И незачем обрывать цветы с комнатных растений, дуреха.

— Я просто хотела устроить тебе красивый завтрак, бабушка.

Бабушка села на кровати, пригладила рукой волосы. Ее лицо тоже разгладилось.

— Ах, Эм. Что ж, действительно, красиво. Даже жалко есть. Спасибо тебе, моя дорогая. — Тут она заморгала. — Эм, что у тебя с волосами?

Она совершенно не одобрила мою зеленую прядку, но этого уже нельзя было изменить.

Я сказала:

— Дженне Уильямс понравится.

— Значит, у Дженны Уильямс нет вкуса, — отрезала бабушка. — Просто преступление — портить краской такие чудесные волосы!

— Настоящее украшение! Так Эдди говорит, — объявила я, подпрыгивая на бабушкином матрасе.

— Осторожно, чай! Сиди спокойно, Эм!

— Не могу, я так волнуюсь! Я увижу Дженну Уильямс!

— Было бы из-за чего шум поднимать! Странный ты ребенок, Эм, — сказала бабушка. — Но все-таки приятно видеть тебя в таком хорошем настроении.

Перед выходом из дома мы немножко поспорили.

— Зачем ты тащишь с собой эти громадные сумищи? — спросила бабушка.

— В них все книги Дженны Уильямс. Я обещала Дженни, что получу для нее автографы. Ну, и мои книги Дженны Уильямс тоже.

Еще там лежала тетрадка со сказкой про Балерину, но я постеснялась сказать бабушке, что, может быть, покажу ее Дженне Уильямс. Я и саму Балерину с собой прихватила, но ее не нужно было укладывать в сумку — она сидела у меня на руке и помогала нести поклажу.

— Господи ты боже мой, не будешь же ты таскаться с такими тяжестями по всему Лондону! Пусть Дженни сама получает автографы на свои книжки.

— Она не может, бабушка, в том-то все и дело. Я обещала! Я не могу ее подвести, она моя подруга. А свои книжки мне тоже обязательно нужно подписать.

— Выбери одну свою книгу и одну из книг Дженни, этого будет больше чем достаточно. И ради Господа Бога, сними эту дурацкую игрушку, не поволочем же мы еще и ее в Лондон.

— Бабушка, Балерина — член семьи!

— Какая дребедень! Между прочим, это не твоя игрушка, а Виты.

С Витой я договорилась заранее, что возьму сегодня Балерину (в договоре фигурировали большой пакет конфет с шипучкой, мой серебристый лак для ногтей с блестками и моя фиолетовая гелевая ручка). Мне было позарез необходимо прикрыть колечко с изумрудом, иначе бабушка всполошилась бы, что я его потеряю. Кроме того, мне нужна была моральная поддержка Балерины, а то вдруг я онемею, когда буду разговаривать с Дженной Уильямс.

— Пусть Эм возьмет Балерину на время, мне не жалко, — сказала Вита сладким голоском милой маленькой девочки.

Бабушка погладила Виту и покачала головой, глядя на меня.

— Ну хорошо, Эм, если тебе так хочется выглядеть дурочкой с этим оленем на руке, ради бога. Но нельзя же в самом деле тащить с собой столько книг! Я их нести не буду — ты знаешь, у меня болят руки. Ты и сама заработаешь артрит, если станешь таскать такие грузы.

Я переменила тактику.

— Ладно, ладно, я оставлю сумки. Возьму только несколько книжек в школьном рюкзаке, его можно нести на спине.

Я кинулась в детскую и затолкала почти все книжки в свой рюкзак, еще и тетрадку про Балерину впихнула. Когда взвалила ранец на спину, чуть не ткнулась носом в пол, но я была уверена, что скоро приноровлюсь к весу. При бабушке я делала вид, будто рюкзак легкий, как перышко. К счастью, она не обратила внимания на то, как он раздулся.

До станции идти было десять минут. За это время мне стало дико жарко, я совсем выбилась из сил, а лямки рюкзака постоянно защемляли мои длинные волосы и чуть не выдирали их с корнем, если я наклоняла голову.

— Ты как, Эм? Не слишком тяжело? — спросила бабушка.

— Что ты, совсем не тяжело! — ответила я решительно.

В поезде я наконец-то с облегчением сбросила рюкзак и расправила ноющие плечи. Вита с Максиком стали меня передразнивать. Получился своеобразный сидячий танец: пошевелить левым плечом, правым плечом, левую руку вверх, правую руку вверх, ладони положить на макушку, помахать руками в воздухе и все сначала, пока не надоест.

Нам долго не надоедало. Сперва бабушка пыталась нас стыдить, говорила, что на нас все смотрят, но потом другие дети в вагоне стали за нами повторять, а там и их родители тоже присоединились. Бабушка подняла брови и вздохнула. Но она и сама разок проделала то же самое, когда поезд уже подъезжал к вокзалу Ватерлоо.

Бабушка сказала:

— Я заглянула на сайт Дженны Уильямс со своего рабочего компьютера. Она начнет подписывать автографы только в час дня, так что мы еще успеем погулять по городу.

Мы прошлись по набережной, посмотрели на большое колесо обозрения «Миллениум».

Вита стала клянчить:

— Ой, бабушка, можно нам прокатиться?

— Не думаю, заюшка. Тут такая большая очередь. Терпеть не могу очередей. Спина очень болит, когда долго стоишь на одном месте, и столько времени проходит зря, — сказала бабушка.

— Ой, бабулечка, ну пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста! — пристала к ней Вита.

Бабушка дрогнула.

— Ну…

Максик смотрел на них, как на сумасшедших.

— Нет! Не хочу, там высоко, страшно!

— Я думала, ты любишь спиральный спуск, — сказала бабушка. — Там тоже высоко и страшно.

— Там можно сесть к кому-нибудь на коленки.

Я сказала:

— Знаешь, Максик, давай постелем мою куртку на пол в кабинке, ты сядешь ко мне на коленки, и будет совсем не страшно.

Мы его уговорили и встали в очередь за билетами, а потом в другую очередь — к колесу.

— Ох, спинушка моя! — вздыхала бабушка. — Максик, может, и сядет, а вот я, наверное, лягу! Все-таки зря мы связались с этим колесом обозрения.

Может, она была и права. Мне вспомнилась книжка Дженны Уильямс «Флора Роза». Там маленький Ленни ужасно испугался, когда они катались на колесе «Миллениум». Мне тоже стало как-то не по себе. Колесо ужасно высокое. А вдруг оно застрянет, когда мы будем на самом верху, и сиди тогда в кабинке невесть сколько времени!

— Не хочу! — поскуливал Максик. — Страшно!

— Да нет, не страшно, — соврала я.

Хотела взять его на руки, но мне было не осилить сразу и Максика, и рюкзак с книжками.

Пришлось бабушке взять Максика, хоть она и вздыхала, когда он стал пинать ее светло-розовую юбку грязными ботинками.

— Не болтай ногами, Максик! И прекрати ныть, это действует мне на нервы.

Максик перестал ныть и заревел в голос.

— Господи ты боже мой! — сказала бабушка. — Слушайте, мы приехали сюда развлекаться, а вы себя ведете так, будто я вас мучаю. Может быть, пойдем дальше, Эм?

— Нет, нет, пожалуйста, покатаемся, я хочу покататься, так нечестно! — завопила Вита и тоже разревелась.

— Господи, перестаньте сейчас же, не то я вас возьму и стукну лбами друг об дружку! И зачем я только согласилась с вами ехать? — Бабушка со злостью посмотрела на меня.

— Потому что ты самая-самая добрая, хорошая бабушка, и я тебе ужасно благодарна! — Я не поскупилась на лесть.

— Да, я добрая и хорошая, только очень глупая, — сказала бабушка, держа за руки Виту и Максика, которые старались переорать друг друга.

Бабушка дернула их за руки. Они завыли еще громче. На нас начали оборачиваться.

— Прекратите! Прекратите немедленно, вы меня позорите! Если вы сейчас же не прекратите, мы пойдем домой, и никаких прогулок!

Я перепугалась:

— Все нормально, бабушка. Я побуду с Максиком, а вы с Витой прокатитесь на колесе.

Бабушка задумалась:

— Но тогда ты не сможешь прокатиться, Эм, а ведь ты единственная ведешь себя разумно. Тебе не будет обидно?

Мне ни капельки не было обидно, но я решила этого не показывать.

— Может быть, как-нибудь в другой раз покатаюсь, — сказала я, напустив на себя скорбный вид.

— Ты хорошая девочка, Эм. Вот! — Бабушка порылась в сумке и сунула мне в руку пятифунтовую банкноту. — Купите себе по мороженому, пока будете ждать нас с Витой.

Я давно уже была готова что-нибудь съесть. Утром я провозилась с завтраками для всех остальных и совсем забыла поесть сама. Я купила нам с Максиком по большому рожку «Девяносто девять». Максик уже доревелся до икоты.

— Лижи не торопясь, а то будешь икать еще хуже, — сказала я ему. — Смотри, Вита с бабушкой садятся в кабинку. Поехали!

Максик передернулся.

— Прости, что я не большой и храбрый мальчик, — сказал он уныло.

— Ты же не виноват, Максик. Не расстраивайся. Скажи, чего тебе хочется? Вита вот катается на колесе, и тебе тоже полагается какое-нибудь развлечение. Смотри, она нам машет. Ой, как они уже высоко!

Максик пригнул голову:

— Не хочу смотреть!

Я помахала Вите в ответ. Взяла вялую руку Максика и приподняла ее, как будто он тоже машет. Он машинально взмахнул и другой рукой, и мороженое шмякнулось на землю.

— Ай, мое мороженое!

— Ой-ой! Ну ладно, можешь доесть мое. Или, хочешь, я тебе еще куплю. Бабушка нам оставила кучу денег.

— А это уже и будет мое развлечение — другое мороженое? — спросил Максик.

— Нет-нет, развлечение ты тоже можешь выбрать.

— Спиральный спуск?

— Максик! Послушай, в Лондоне нет ни одного спирального спуска, я тебя уверяю. Они бывают только на пляжах. И даже если мы поедем на побережье и пойдем на мол, вряд ли тебе это так уж понравится. Ты можешь, конечно, сесть со мной на коврик, но тебе ведь не это нужно, так? Тебе нужен папа.

Максик зажал уши ладошками, липкими от мороженого, но я знала, что он все слышит.

— Я тоже скучаю по нему, Максик. Так скучаю… Все бы отдала, только бы он вернулся. Сто раз загадывала. — Я сняла Балерину со своей руки и посмотрела на колечко. — Хочешь, загадаем еще раз на моем волшебном изумруде?

— А сбудется? — Максик отнял руки от головы.

— Ну… Пока не сбылось. Может, на этот раз сбудется. Попробуем?

Максик взял меня за руку, и мы загадали желание про папу. Я долго бормотала про себя волшебные слова. Максик просто повторял: «Папа, папа, папа, папа, папа». Потом мы с ним оглянулись. Кругом были чьи-то папы, они смеялись, болтали, шутили, кого-то звали, корчили смешные рожицы. А нашего папы не было.

Балерина заползла на мою руку и погладила лапкой Максика по щеке. Максик отмахнулся — у него не было настроения слушать ее истории. Да и у меня тоже. Я расстегнула школьный рюкзак и прочла первую страничку своей тетрадки. Сердце у меня больно заколотилось. Сказка вдруг показалась мне такой дурацкой, совершенно младенческой. Неужели Дженна Уильямс захочет ее прочесть? Скорее всего, она скажет мне что-нибудь приятное, а про себя подумает, что я убогая, несчастная идиотка. Я затолкала тетрадку поглубже в рюкзак, под все остальные книжки.

Мы с Максиком сели на какие-то ступеньки и стали молча ждать. Кажется, целая вечность прошла, пока Вита с бабушкой вылезли наконец из своей кабинки и подошли к нам. Вита кружилась и пританцовывала.

— Так здорово на колесе обозрения! Я видела Букингемский дворец, королева помахала мне рукой! — пропела она сладеньким голосочком.

— Поразительно, так далеко видно! — Бабушка и сама чуть не пустилась в пляс. — Ах, боже мой, какие мрачные лица! Максик, что ты за дурачок! Ну, идем, прогуляемся по набережной.

Я забеспокоилась:

— Может, лучше разыщем тот книжный магазин?

— Не говори ерунду, Эм, твоя драгоценная Дженна Уильямс явится туда только через полтора часа. Мы зря там проторчим без дела. Нет, я хочу вам показать шекспировский театр «Глобус», до него всего пара минут — мы видели с колеса обозрения. Он построен как точная копия настоящего театра елизаветинской эпохи.

— Я выйду на сцену и буду танцевать! — Вита раскинула руки и самодовольно улыбнулась, как будто уже слышала гром аплодисментов.

И вот мы побрели по набережной. Рюкзачок с книгами становился все тяжелее и тяжелее, но жаловаться я не смела. Максик плелся рядом со мной, еле волоча ноги. Вита перестала прыгать и начала требовать мороженого, раз мы с Максиком его уже ели. Бабушке пришлось постоять на одной ноге, чтобы поправить ремешок от босоножки.

— Может быть, и зря мы пошли к этому театру, — вздохнула она. — Сверху казалось, что это совсем близко, а на самом деле выходит довольно далеко.

— Далеко, далеко, далеко, — уныло подтвердил Максик.

— Так нечестно, я хочу мороженое! — сказала Вита.

— Который час? Наверное, пора уже к магазину, — сказала я. — Я хочу быть первой в очереди!

— Я тебе сказала, у нас еще куча времени. Дойдем только вон до той большой трубы, хорошо? По-моему, это картинная галерея Тейт, раздел современного искусства. Я бы купила открыток, — сказала бабушка.

— Чтобы посылать Эдди? — спросила я.

— Может быть, — ответила бабушка. — Но мне бы не хотелось посылать ему какие-нибудь идиотские разводы, или дохлых коров, или что там рисуют эти современные художники.

Мы не стали входить внутрь, остановились во дворике, как зачарованные глядя на громадные скульптуры, установленные перед галереей. Это были четыре гигантские башни: красная, желтая, синяя и зеленая, вокруг них шли по спирали сверкающие серебряные желоба до самой земли. В каждой башне была дверь, а за ней — лестница, ведущая наверх.

— Спиральный спуск! — завопил Максик.

— Подумать только! Ну вот, Максик, твое желание исполнилось. Действительно, очень похоже на спиральный спуск, — сказала бабушка. — Только они ненастоящие.

— А с виду настоящие. Я хочу на красную! — сказала Вита.

— На них нельзя кататься, это скульптуры, — сказала бабушка.

— Нет, посмотри, бабушка, вон люди катаются. — Я показала на верхушки башен, где виднелись движущиеся фигурки.

— В самом деле! Ну что ж, почему бы вам тоже не прокатиться? — сказала бабушка. — Максик, иди с Эм.

— Нет, не с Эм. Я поеду с папой! — сказал Максик.

— Максик, папы здесь нет, — вздохнула бабушка.

— Он будет, будет! Мы загадали, и все сбылось, правда-правда! — Максик весь так и светился.

— Ох, Максик, — сказала я, а про себя подумала: «Вдруг папа все-таки ждет нас на одном из этих волшебных спиральных спусков…»

Мы с Витой и Максиком скатились с каждого из четырех спусков. Внутри не было темно, там сиял волшебный золотистый свет, а по стенам висели картины, мы их разглядывали, пока поднимались наверх. На картинах в красной башне были алые ленточки, клубника и розы, и Красная Шапочка; в желтой — бананы, плюшевые мишки, песочные замки и смеющиеся солнышки; в синей — голубые озера, ясное небо, васильки и младенцы; в зеленой — зеленые яблоки, травяные луга и целый Изумрудный город.

На верхушку башни все посетители выходили с широкими улыбками на лицах и весело съезжали вниз по блестящей серебряной горке.

Все, кроме Максика.

Мы поднялись на красную башню, потом на желтую, зеленую, синюю. Максик даже не посмотрел на картины. Он с отчаянием оглядывался по сторонам.

— Сдаюсь! — воскликнула бабушка, когда он начал всхлипывать. — Ребенок просит покататься на спиральном спуске посреди Лондона. Раз, два, три — четыре спиральных спуска появляются как по волшебству! И что, ребенок этому радуется? Нет, он ревет, как корова!

— Максик не виноват, бабушка. Он надеялся встретить… кое-кого.

Я подняла Максика на руки и прижала к себе, хотя вообще-то еле могла пошевелиться из-за неподъемного рюкзака с книгами за спиной.

Мне было неспокойно. Уже без двадцати час. Я не хотела опаздывать на встречу с Дженной Уильямс.

Минуту-другую я ковыляла с Максиком на руках.

— Господи ты боже мой, Эм, опусти его на землю. Ты не обязана тащить его на себе, — сказала бабушка. — Максик, немедленно прекрати распускать нюни. Встань на ноги и иди нормально.

Максику это было не по силам. В конце концов бабушка с тяжелым вздохом забрала его у меня.

— Понесу тебя одну минуточку, и все. Не вози ногами по юбке и, ради Господа Бога, не вытирай нос о мое плечо! Вот ведь счастье великое — внуки! — сказала бабушка.

Мы прошли назад по набережной и пересекли мост Ватерлоо. Бабушка пригрозила, что сбросит Максика в воду. Максик знал, что она шутит, но на всякий случай все-таки слез на землю и дальше двинулся своим ходом.

Теперь уже Вита начала приволакивать ноги и жаловаться, что ее почему-то никто не несет на ручках. Я уже совсем выбилась из сил. Мне казалось, что в рюкзаке у меня напихано не меньше сотни книг Дженны Уильямс, причем в твердых переплетах. На мосту дул холодный ветер, но мне было так жарко, что зеленое платье липло к телу. Я спросила:

— Далеко еще, бабушка?

— До конца моста, потом через дорогу и налево, — сказала бабушка. — Пять минут. Не ной, Эм. Мы придем вовремя. Ты увидишь ее одной из первых. Потом пойдем перекусим. Хоть бы присесть наконец, эти треклятые босоножки меня прикончат. И спина разболелась после того, как я тащила нашего десятитонного Максика через весь Лондон. Нет, я, наверное, с ума сошла.

Мы добрались до конца моста и увидели длиннющую очередь, растянувшуюся на половину Стрэнда.

— Что это тут столько народа, бабушка? — спросила Вита.

— Меня не спрашивай, — ответила бабушка. — Постой-ка, там, впереди, на здании театра, афиша мюзикла «Король Лев». Видимо, это стоят за билетами на спектакль. Наверное, так — в очереди много детей.

У меня сердце отчаянно заколотилось под зеленым платьем. В очереди, точно, было много детей. Очень много. В основном девочки, и все сжимали в руках книги Дженны Уильямс.

Мы дошли до начала улицы. Очередь здесь была еще гуще, она огибала площадь Ковент-Гарден. Ограждение тянулось до большого книжного магазина «Эддимен» на другой стороне площади. Очередь исчезала в дверях магазина.

В витрине были разложены книги, мигали изумрудные огоньки, под огромной фотографией Дженны Уильямс красовалась надпись: «Встреча с Дженной Уильямс начнется сегодня в 13.00!»

— Ужас какой! — сказала бабушка. — Невероятно! Не может быть, чтобы вся эта толпа пришла на встречу с Дженной Уильямс!

— По-моему, так, бабушка, — сказала я. — Пойдем встанем в хвост?

— Господи ты боже мой, Эм, мы же тут весь день простоим! Эта очередь на много часов! — сказала бабушка.

— Пожалуйста! — взмолилась я.

— Нет. Ты уж меня прости, но это не шутки. Мы и так без сил.

— Ой, бабушка, ну пожалуйста, мне обязательно нужно с нею встретиться!

— Обыкновенная тетка средних лет с нелепой стрижкой, — сказала бабушка, рассматривая плакат в витрине. — Что в ней такого особенного? Слушай, мы пойдем в другой магазин, и я тебе куплю ее новую книжку, хорошо?

— Она же будет без подписи! И потом, я так сильно-сильно хотела с ней поговорить! Ну пожалуйста, бабушка!

Я чувствовала, как у меня кривятся губы. Горячие слезы потекли по щекам.

— Ну-ну! Господи боже, мало того что Максик и Вита подняли рев, теперь и ты туда же, Эм! Ладно, ладно, пойдем постоим часок, посмотрим, как будет двигаться очередь.

— Ой, спасибо, бабушка, спасибо!

Я даже подпрыгнула от радости, несмотря на тяжеленный рюкзак.

— Да успокойся ты! Ох, дети, вы все как ненормальные, и я с вами заодно. Совсем свихнулась на старости лет!

Мы долго шли к хвосту очереди. Последним стоял полный улыбчивый мужчина и с ним хорошенькая девочка, ровесница нашей Виты.

— Здравствуйте! — сказал он нам. — Добро пожаловать в очередь! Прихватили раскладушки и термосы?

— Не догадались, к сожалению! — отозвалась бабушка. — Честное слово, это же курам на смех! Мы, наверное, свихнулись.

— Да нет, просто мы любим своих детей. — Дяденька погладил дочку по золотистым волосам, гладким, как шелк. — Это моя Молли. А вас, троица, как зовут?

Бабушка заулыбалась до ушей:

— Они мне не дети, а внуки! Вот это Эм, наша главная фанатка Дженны Уильямс. Это Вита, а это Максик — они пока не увлекаются чтением.

— Я увлекаюсь! — возразила Вита. — Я очень люблю ту книжку про вечеринки и подарки, там еще вредная девчонка описалась.

— Я тоже люблю эту книжку, — захихикала Молли. — И еще мне нравятся «Друзья навек». Там такая смешная собачка. Я люблю собак. У меня есть маленькая собачка, ее зовут Мейзи, ночью она спит в моей кровати.

— А у меня есть большая олениха, ее зовут Балерина, она тоже спит в моей кровати! — Вита сорвала Балерину с моей руки и заставила ее пожать лапками руку Молли.

Папа Молли засмеялся и стал восхищаться Балериной. Вита заставила Балерину исполнить танец, а потом дала ее Молли поиграть.

— А теперь я, теперь я! — заканючил Максик.

— Ты в другой раз поиграешь, — сказала Вита.

— Нет, пусть возьмет, он же маленький, — сказала добрая Молли. — Держи, Максик, будем играть по очереди, ладно?

Я сбросила с плеч тяжелый рюкзак и глубоко вздохнула от облегчения. Бабушка разговорилась с приветливым папой Молли и вроде была вполне довольна. Мне ни с кем не хотелось разговаривать, кроме Дженны Уильямс.

13

Мы стояли, и стояли, и стояли.

Прошел час. Вита и Молли страшно веселились. Вита обучала Молли какому-то современному танцу. Максик пытался им подражать, высоко вскидывая тоненькие ножки и попадая по окружающим людям. Бабушка схватила его и велела вести себя прилично. Максик разозлился и совсем было уже начал вести себя неприлично, но тут папа Молли его отвлек — достал из «дипломата» маленькие бутербродики, яблоки и печенье и всех нас угостил.

Прошел еще час. Вите надоело управлять Балериной, и она объявила, что теперь моя очередь. Я заставила Балерину рассказать сказку. Потом еще одну и еще. Молли, кажется, понравилось.

Ее папа спросил:

— Эти сказки из какой-нибудь книжки, Эм?

Я смутилась и покачала головой. Я и не заметила, что он тоже слушает.

— Неужели ты сама их сочинила?

— Ну… Некоторые придумал мой папа, — пробормотала я.

— Да уж, он у нас выдумщик, — хмыкнула бабушка. — Сейчас он не живет с нами, — одними губами сообщила она папе Молли.

— Но Эм и сама много сочиняет про Балерину, — неожиданно вмешалась Вита. — Она каждый день рассказывает нам новую сказку.

— Значит, ты очень умная девочка, Эмили, у тебя богатое воображение, — сказал папа Молли. — Ты бы записывала свои сказки.

— А она записывает! У нее есть такая специальная тетрадка. И картинки рисует, она мне показывала, — сказал Максик.

— Вы, должно быть, очень гордитесь своей внучкой, — сказал бабушке Моллин папа.

Бабушка улыбнулась и обняла меня за плечи.

— Да, Эм у нас умница, — сказала она. — Послушай, золотко, я тебе дам свой кошелек, сбегай, пожалуйста, вон в то кафе, — видишь, на той стороне площади? — купи кофе для папы Молли и для меня, а для вас, детей, сок.

Я с важным видом двинулась через площадь, пробираясь через толпу, глазевшую на представление бродячих артистов. Там был жонглер на высоком одноколесном велосипеде, фокусник в цилиндре и девушка в серебряной балетной пачке — она стояла на одной ножке на маленьком возвышении. Я сначала подумала, что это статуя, потому что волосы и кожа у нее тоже были выкрашены серебряной краской и стояла она совершенно неподвижно, не шелохнется. Но тут какой-то прохожий бросил в тарелочку монету, серебряная девушка улыбнулась ему и сделала пируэт. Другой прохожий бросил две монетки, девушка покрутилась два раза и снова замерла, словно статуя, вытянув в сторону одну ногу.

Я хотела тоже положить монетку, чтобы девушка покружилась еще, но не решилась тратить бабушкины деньги. Я накупила на всех напитки, хотя сама не понимала, как я все это донесу. Если я кого-нибудь оболью горячим кофе, бабушка сразу перестанет называть меня умницей! К счастью, в кафе мне дали картонный подносик.

Третий час тянулся значительно медленнее. Идея насчет напитков оказалась не очень удачной. Бабушке пришлось отвести Виту с Максиком в туалет на втором этаже книжного магазина. Я бы и сама пошла, если бы не боялась, что бабушке не захочется возвращаться в очередь и она потащит нас всех домой.

Появилась красивая мама Молли вместе с ее старшими сестрами, Джесси и Фиби. Они ходили по магазинам одежды. Они постояли немного с Молли, пока ее папа ходил размять ноги.

— Ты только ненадолго, пап! — с тревогой попросила она.

— Вернусь через десять минут максимум, — сказал ей папа.

И вернулся ровно через десять минут — я засекла время. Молли не смотрела на часы. Видно, и так ему верила.

— Папа! — сказала она, блестя голубыми глазами.

Она прислонилась к нему, а он сцепил руки, обхватив ее за шею, и пощекотал ей подбородок.

«Мне бы такого папу», — подумала я.

И загадала изо всех сил, чтобы у меня тоже был папа, который возвращается через десять минут максимум.

Вита с Максиком наверняка думали о том же. Они очень долго были смирными и послушными, а тут вдруг начали капризничать, хныкать и вертеться.

— Ничего не выйдет, Эм, им больше не вытерпеть, — сказала бабушка. — Да и я уже больше не могу, золотко. У меня все болит. Мне необходимо посидеть, иначе я просто рухну.

— Ой, бабушка! Пожалуйста, постоим еще немножко. Столько уже отстояли! Обидно уходить. Мы почти у самой двери.

У входа стоял симпатичный, приветливый человек с кудряшками, он всем помогал раскрыть книжки на нужной странице.

— Долго простояли? — сочувственно спросил он бабушку. — Мы сожалеем, что очередь такая длинная.

— Просто безумие какое-то, — сказала бабушка. — Но для вашего магазина это, вероятно, очень выгодно.

— О, я не работаю в магазине, — сказал он. — Я Боб, шофер Дженны. Просто мне нравится помогать читателям, если есть возможность.

— Значит, вы знакомы с Дженной Уильямс? — спросила Молли.

— Безусловно, барышня. О чем вы хотели бы спросить?

— М-м-м… Знаю! Я спрошу, есть ли у нее домашние животные, — сказала Молли.

— А я попрошу ее вставить в свою следующую книжку девочку по имени Вита, — сказала Вита и кокетливо улыбнулась.

— Я тоже! Я хочу, чтобы она вставила в свою следующую книжку девочку по имени Максик, — сбивчиво выговорил Максик.

Мы все засмеялись, и он страшно покраснел.

— Да ладно, Максик, про тебя и так написано в книге «Где водятся дикие чудовища», — сказала я.

— Максик, ты дикое чудовище? — спросил Боб. — Ай-ай, надеюсь, ты не очень страшный?

Он задрожал и попятился, притворяясь, будто ужасно испугался. Максик радостно захихикал.

Боб обратился ко мне:

— В этом громадном рюкзаке книги Дженны Уильямс? Мамочки! Видно, ты ее большая поклонница.

— Непременно захотела притащить сюда все эти книги, — сказала бабушка. — Частично они принадлежат ее подругам. Я ей говорила, что не нужно столько брать, но Эмили и слушать ничего не стала.

— А о чем ты хочешь спросить Дженну Уильямс? — спросил Боб, помогая мне вытаскивать книги из рюкзака.

— Не знаю, — смутилась я.

— По-моему, тебе нужно попросить у нее совета о том, как пишутся книги, — сказал папа Молли. — Эмили очень хорошо придумывает разные истории. Она развлекала ими малышей, пока мы стояли в очереди.

— Это же замечательно! — сказал Боб, помогая мне удерживать в равновесии стопку раскрытых книг. — По-моему, у тебя в рюкзаке осталась еще одна книжка. Давай-ка я ее достану.

— Ой, да это так, ничего, — заторопилась я, заталкивая красную тетрадку обратно.

— Это, случайно, не сказка про оленей? — спросил папа Молли.

— Ну… вроде того, — застеснялась я.

— Можно взглянуть?

— Ой, нет, она такая глупая. Не знаю, зачем я ее сюда притащила, — сказала я.

— А можно, я посмотрю? — попросила Молли.

Пришлось дать.

Ее мама и папа заглядывали дочке через плечо.

— О, Эмили, это просто чудесно! Я думаю, ты станешь соперницей Дженны Уильямс, когда вырастешь! — сказала мама Молли.

— Обязательно покажи ее Дженне Уильямс, — сказал папа Молли.

— Нет, ни за что! — перепугалась я.

— Ей наверняка будет интересно, — сказал Боб.

— Очередь опять двигается! — сказала Молли.

Очередь действительно продвинулась, и мы наконец-то оказались внутри магазина. Там было очень жарко и шумно, дети болтали, хохотали и галдели. Некоторым подарили воздушные шарики в виде животных, они ужасно пищали. То и дело кто-нибудь из малышей слишком сильно сжимал свой шарик, и тот лопался с громким «бум!».

— Мне здесь не нравится! — заныл Максик. — Я хочу выйти!

— Пожалуйста, Максик, постарайся еще совсем чуть-чуть вести себя хорошо, — умоляла я. — Мы уже почти пришли!

— Я стараюсь, но мне здесь все равно не нравится! — горестно ответил Максик.

— Мне тоже не нравится, — сказала Вита. — Все толкаются и пихаются, жарко и опять хочется пить.

— Ну, мы точно почти совсем пришли. Потерпите еще самую чуточку, я вас прошу!

Тут очередь снова дернулась вперед, мы завернули за угол, и оказалось, что мы действительно почти совсем пришли.

— Смотрите! — Папа поднял Молли на руки, чтобы ей было видно. — Вон она, Дженна Уильямс, — там, в уголке.

Я встала на цыпочки и вытянула шею.

Я увидела большой изумрудно-зеленый транспарант, тоже украшенный мигающими лампочками, стул, стол, накрытый переливчатой зеленой скатертью, и худенькую, коротко остриженную женщину, которая улыбалась всем подряд и подписывала книжку за книжкой. На ней были юбка и топ точно такого же оттенка, как и мое зеленое платье! И много-много колец на пальцах. «Интересно, — подумала я, — в этих кольцах у нее настоящие изумруды?»

Я сняла со своей руки Балерину и покрутила на пальце колечко.

— Боже мой, какое чудесное кольцо! — сказала мама Молли.

— С изумрудом, — сказала я. — То есть я так думаю.

— Самое подходящее кольцо для сегодняшней встречи, — сказала мама Молли. — Уже недолго осталось! Ну как, девочки, волнуетесь?

Молли-то, конечно, волновалась, она так и повисла на своем папе. Старшие сестры, Джесси и Фиби, тоже, по-моему, нервничали. Они прочли много книг Дженны Уильямс, когда были помладше. Теперь они передали свои книги Молли, но каждая сохранила у себя по одной, самой любимой, и теперь они принесли эти книги, чтобы Дженна их подписала.

Я покрепче ухватила свои книжки и книжки Дженни, зажала под мышкой Балерину, а рюкзак повесила на плечо. Я была сама не своя от волнения. Зря я не сходила в туалет, пока была возможность. Я старалась придумать хоть один умный вопрос. Хорошо бы выучить его наизусть, чтобы не опозориться. До чего же глупо, я всю жизнь мечтала познакомиться с Дженной Уильямс, я простояла несколько часов в очереди, лишь бы ее увидеть… И вот теперь струсила, непонятно почему.

А вдруг я не смогу выдавить из себя ни одного слова? Буду молча стоять и краснеть, как идиотка? А вдруг я уроню книги Дженни? Господи, что я буду делать, если Дженна Уильямс спросит, как меня зовут, а потом напишет «Эмили, с наилучшими пожеланиями» на книжках Дженни?

Несколько девочек, толпившихся вокруг Дженны Уильямс, вдруг направились к выходу, махая руками и улыбаясь. Молли с мамой, папой и сестрами подошли к столику. Они долго там простояли. Молли совершенно не стеснялась. Она все время что-то говорила, смешила Дженну Уильямс, а вся ее семья смотрела на нее с нежностью.

Папа Молли купил по экземпляру «Изумрудных сестер» для Молли, для Джесс и для Фиби. Вообще-то Молли была для такой книжки еще маленькая, а Джесс и Фиби — уже слишком большие. Потом он взял из блестящей зеленой стопки четвертую книжку.

— Это тебе, Эмили. Иди сюда, попроси ее подписать!

Я споткнулась, чуть было не уронила неустойчивую башню из книг. Вита прошмыгнула мимо меня и первая подскочила к столику.

— Привет, Дженна, меня зовут Вита! Я обожаю ваши книжки! — затараторила она. — А вы напишете в какой-нибудь книжке про девочку по имени Вита?

— Может, и напишу, — сказала Дженна Уильямс. — Вита — очень красивое имя.

— А я Максик. Мое имя уже есть в книжке про дикие чудовища, — сказал Максик.

— Знаю. Я люблю эту книжку, — сказала Дженна Уильямс.

Бабушка толкнула меня в спину.

— Иди тоже что-нибудь скажи, Эм!

Но я все топталась на месте, умирая от смущения.

— Господи ты боже мой, ты что, язык проглотила? Зря мы, выходит, мучились в этой ужасной очереди? — сказала бабушка и, покачав головой, обратилась к Дженне Уильямс: — А ведь она у нас ваша поклонница номер один!

Дженна Уильямс улыбнулась мне:

— А, так ты и есть Эмили, которая пишет сказки про оленей?

Папа Молли с улыбкой кивнул мне. Я покраснела до корней волос.

— Можно мне посмотреть твою сказку на минуточку, Эмили? — спросила Дженна Уильямс.

Она помогла мне пристроить на стол башню из книг, чтобы я могла залезть в рюкзак. В процессе я уронила Балерину.

— О, это та самая игрушка? Я слышала, ты замечательно развлекала детей в очереди. А мне покажешь?

Я надела Балерину на руку. Она была храбрее меня. Она ни капельки не стеснялась.

— Очень рада познакомиться с вами, Дженна Уильямс, — сказала Балерина. — Для меня большая честь, что вы захотели взглянуть на мою историю. Вот.

Она протянула тетрадку Дженне. Дженна начала читать, потом перелистала страницы.

— Это замечательно, Эмили! Придумано просто здорово! Смотри, вот возьму и использую твою идею в одной из своих книг!

— Мы с Эмили будем только рады! — сказала Балерина.

— Наверное, нужно будет написать на книге «Изумрудные сестры» сразу вам обеим: «Эмили и Балерине», — сказала Дженни Уильямс. — Эй, у тебя одежда идеального цвета. И мне так нравятся зеленые прядки в волосах!

— Это в вашу честь, — сказала Балерина. — Я хотела, чтобы и мне покрасили рожки в изумрудно-зеленый цвет.

— Я уверена, что тебе это было бы очень к лицу, — сказала Дженна Уильямс.

Она подписала книжку, которую купил для меня милый папа Молли, потом подписала все мои книги в бумажных обложках, а потом я осмелилась попросить, чтобы она поставила автографы на книги Дженни в твердых переплетах. Она снова и снова подписывала свое имя, кольца у нее на пальцах так и сверкали. Мне бросился в глаза перстень на мизинце, с большим зеленым камнем.

— Это настоящий изумруд? — прошептала я.

— Мне нравится воображать, что да, — ответила она и улыбнулась. — У писателей очень хорошее воображение. — Она протянула мне тетрадку. — Я думаю, когда-нибудь ты обязательно станешь писательницей, Эмили. Мне было очень приятно познакомиться с тобой. И с Витой, и с Максиком. И с тобой тоже, Балерина.

Балерина помахала ей лапкой, а я тем временем свободной рукой кое-как затолкала подписанные книжки в рюкзак.

Бабушка взяла меня за плечи и повела к выходу.

— Ну что, твоя душенька довольна? — спросила бабушка. — И стоило ради этого ждать так долго!

— Все-таки очень приятно, что Дженна считает, что Эмили тоже станет писательницей, — сказал папа Молли.

— Спасибо вам за все, — сказала бабушка. — Скажи спасибо Моллиному папе, Эм, за то, что он купил для тебя книжку, хотя мы непременно отдадим ему деньги.

— Нет-нет, это тебе маленький подарок за то, что не давала Молли скучать, пока мы стояли в очереди. А ты сама довольна, Эмили? Все твои желания сбылись?

— Почти, — ответила я, нащупала сквозь мохнатую шубку Балерины свое колечко и снова повернула его на пальце.

— Не надо, Эм, щекотно! — проворчала Балерина. — Не трать зря время на все эти загадывания. Неужели ты никогда не сдаешься?

— Никогда! — шепнула я в ее маленькое плюшевое ушко. — И вообще, помолчи хоть минуту! Надоело смотреть, как ты выпендриваешься на публике. Ты всего лишь перчаточная кукла, понятно?

Я зажмурилась и снова загадала желание.

— Смотри, куда идешь, Эмили, здесь такая толпа, — сказала бабушка, направляя меня через переполненный магазин. — Вита! Максик! Господи ты боже мой, что это вы все зажмурились?

— Ш-ш-ш, бабушка, мы загадываем желание, — сказала Вита.

— Загадываем, загадываем, загадываем, — подтвердил Максик.

— Сил моих больше нет! — воскликнула бабушка. — Давайте открывайте глаза сию же минуту, попрощайтесь с Молли и ее семьей.

Я так сильно зажмурилась, что, когда открыла глаза, в первое мгновение все перед ними расплылось. Я заморгала, стараясь сфокусировать взгляд. Мы выбрались на улицу, на яркий солнечный свет. Вита, хлопая длинными ресницами, бурно обнимала Молли. Максик протирал глаза. Потом широко раскрыл их.

Лучше бы не раскрывал! Человек с воздушными шариками в виде животных устроил представление для людей, стоявших в очереди. У него были мешковатые белые штаны, громадные башмаки и красный круглый нос.

— Клоун! — завизжал Максик и кинулся бежать.

— Господи, — застонала бабушка. — Максик! Вернись, дурачок! Эм, догони его скорее!

Я побежала за ним через площадь. Ножки у Максика были маленькие, тоненькие, как палочки, но страх подгонял его, и он летел как ветер.

— Стой, Максик! Вернись! Заблудишься! — кричала я.

Петляя в толпе, Максик выскочил к жонглеру на велосипеде, шарахнулся от него в сторону и вдруг застыл, уставившись на серебряную девушку.

Я подбежала к нему.

— Максик, ты с ума сошел, нельзя так убегать! — набросилась я на него.

Он меня не слушал. Он стоял, не моргая, и как зачарованный смотрел огромными глазами на серебряную танцовщицу, показывая на нее пальцем.

— Это просто тетенька изображает статую, Максик, — сказала я. — Пойдем к бабушке.

Максик оцепенел. Я не могла сдвинуть его с места. Он дико мотал головой и все показывал пальцем. Я посмотрела на серебряную девушку. Какой-то человек высыпал в ее тарелочку целую горсть монет, и теперь танцовщица все кружилась и кружилась, а этот человек восхищенно смотрел на нее и хлопал в ладоши.

Шея у него была обмотана шарфом. Вязаным разноцветным шарфом. Точно таким, какой я связала папе в прошлом году на Рождество.

Почему этот чужой человек надел папин шарф? Он и сам был похож на папу, только более худой, какой-то обыкновенный, со скучной короткой стрижкой ежиком.

Человек что-то сказал девушке. Она как раз собиралась снова замереть на месте в позе статуи, но от его слов не удержалась и захихикала. Это было очень похоже на папу.

Он наклонил голову набок, усмехнулся.

Это был папа!

— Папа! крикнула я. — Папа, папа, папа!

Я дернула Максика за руку, и мы оба кинулись к нему.

— Папа! — завопил Максик.

Папа вздрогнул, оглянулся, но нас не увидел. Он еще что-то сказал серебряной танцовщице и пошел прочь.

— Ой, папа, папа, подожди! — орала я, расталкивая прохожих.

Я ничего не видела, кроме папы, я страшно боялась, что он сейчас исчезнет.

Я начисто забыла про жонглера на одноколесном велосипеде. Я его даже не заметила. Просто врезалась в него на полном ходу, так что он чуть не улетел в мировое пространство. Максик с криком упал на колени. Я тоже покачнулась, не удержала равновесие с грузом книг за спиной, рванулась вперед, протягивая руки к папе и едва не сбив его с ног. Не дотянулась до него и упала носом вниз, машинально подставив руку.

Я подняла голову и позвала:

— Папа!

— Эм! Господи, Эм!

Он стоял рядом со мной на коленях, прижимал меня к себе, баюкая мою голову.

— Ой, папа, ой, папа, это правда ты? — всхлипывала я. — А где твоя коса?

— Солнышко, да ну ее, мою злосчастную косу. Что ты делаешь в Лондоне? Ты что, здесь одна?

— Я здесь, папа! — Максик, хромая и прыгая на одной ноге, налетел на папу.

— Максик, маленький мой! И тоже как из-под бомбежки. А где Вита?

— Я здесь! Папа, ах, папочка!

Вита с визгом подбежала к нам, за ней еле поспевала бабушка с босоножками в руке, подобрав юбку выше колен.

— Боже, это ты, Фрэнки! Я так и знала. Господи ты боже мой, что ты сделал с детьми? Максик, ты ушибся?

— Да! — ответил Максик, вцепившись в папу мертвой хваткой.

— Бедный малыш, — сказал папа. — А ты как, Эм? Ты так шлепнулась…

— Руку больно, — сказала я и расплакалась.

— Я тоже упал, а не реву! — похвастался Максик.

— Что с Балериной случилось? — завопила Вита.

Я посмотрела на Балерину, которая болталась у меня на руке. Ее рожки погнулись, нежный розовый носик вообще оборвался.

— Мы починим Балерину, не волнуйся, Вита, но сначала нужно починить Эм. Покажи-ка руку.

Папа осторожно потащил с моей руки Балерину. Я не сдержалась, заплакала сильнее.

— Прекрати, видишь ведь, ей больно! — Бабушка опустилась рядом с нами на колени. — Дай, я погляжу, Эм. Не плачь так.

— Да все нормально папа делал. Мне совсем не больно, — прорыдала я.

Папа тихонько покачивал меня, рассматривая мою руку. Она была согнута под каким-то странным углом и не хотела снова выпрямляться.

— По-моему, ты ее сломала, бедненькая моя, — сказал папа. — Не волнуйся, сходишь в больницу, тебе наложат гипс.

— Пап, а ты проводишь меня в больницу?

Папа замялся.

— Я тебя отведу, Эм, — сказка бабушка, отталкивая папу.

— Я хочу с папой! — закричала я.

Вита сказала:

— Это не твой папа, а мой.

— Мой папа, мой папа! — подал голос Максик.

У папы были слезы на глазах.

— Да, все вы — мои замечательные детишки, и я, конечно, отведу тебя в больницу, принцесса Эсмеральда. Я поговорю с врачами и медсестрами, чтобы они получше тебя лечили, и мы потребуем, чтобы тебе сделали изумрудно-зеленый гипс, хорошо?

— А можно и мне гипс, папа? — заныл Максик. — Я тоже хочу сломанную руку!

— Из-за тебя все вышло, Фрэнки, она бежала к тебе, — сказала бабушка.

— Я знаю. — Одна слезинка скатилась у папы по щеке.

— Не плачь, папа! Никто не виноват. Я просто упала. Я неуклюжая толстуха, вот и все.

— Ты совсем не толстая, малышка. Ты так сильно изменилась, просто ужас, я тебя едва узнал!

Папа крепко обнял меня, и Виту, и Максика. Он прижимал нас к себе, как будто был не в состоянии отпустить.

— Так и будем сидеть посреди площади, чтобы все на нас глазели? Хватит разыгрывать спектакль перед детьми, возьми лучше мобильник, Фрэнки, и вызови «скорую», — велела бабушка. — Нужно доставить Эм в больницу.

В итоге мы поехали не на «скорой помощи». Боб, шофер Дженны Уильямс, видел, как я упала. Он подбежал к нам.

— Моя машина стоит за магазином, у погрузочного люка. Я вас довезу до больницы за пять минут, получится быстрее, чем дожидаться, пока приедет «скорая». Ты здорово держишься, молодец, — сказал он мне и взвалил на спину мой рюкзак с книгами.

Папа и бабушка помогли мне встать. Мы обошли вокруг магазина и не поверили своим глазам, когда увидели роскошный серебристый автомобиль.

— Это «Мерседес»! — прошептала бабушка.

— Я как настоящая принцесса! — заявила Вита, подпрыгивая на кожаном сиденье.

— Я буду сидеть на коленках у папы в шикарной машине, — сказал Максик.

Папа сел сзади, с нами. Одной рукой он обнимал Виту, другой — меня, на коленях у него сидел Максик. Бабушка села впереди, рядом с Бобом.

— Большое вам спасибо, — сказала бабушка. — Прямо неловко, что из-за нас столько хлопот. Эм, у тебя кровь не идет, надеюсь? Не запачкай обивку!

Больница была не очень далеко. Я бы не прочь, чтобы Боб отвез нас куда-нибудь в Тимбукту. Мне хотелось только сидеть, прислонившись к папе, хоть целую вечность.

Я боялась, что папа уйдет, как только мы доберемся до отделения травматологии. Бабушка без конца твердила, чтобы он так сделал.

— Я остаюсь, — твердо сказал папа.

— Дай-ка сюда твой мобильный, я позвоню Джули. Эм сейчас нужна мама, а не ты, — сказала бабушка.

Папа дал ей мобильник, и она стала звонить. Мама, как услышала о том, что случилось, сказала, что уже едет. Я очень обрадовалась, но все равно не выпускала папину руку.

Я сказала:

— Мне нужны и мама, и папа.

— Мне тоже! — сказала Вита.

— Мне тоже! — сказал Максик.

Я повернула колечко с изумрудом на бедной своей руке, которую так и дергало болью, и снова загадала желание.

Папа заметил.

— Ты еще носишь свое колечко, принцесса Эсмеральда?

— Конечно, папа!

— Сними его сию же минуту! — приказала бабушка.

— Нет!

— Обязательно нужно снять. У тебя рука уже распухает. Если сейчас не снимешь, кольцо застрянет на пальце.

— Ну и пусть застрянет! Пожалуйста, бабушка, не надо его снимать! Ой!

Я хотела вырвать руку, и ее тут же пронзила жуткая боль.

— Тихо, тихо, не надо ее трогать! Успокойся, Эм. Бабушка права. Иди сюда, солнышко, я осторожно сниму твое колечко. Не расстраивайся, ты сможешь его носить всю оставшуюся жизнь, только пусть сперва твоя бедная рука заживет. — Папа осторожно покрутил кольцо и в конце концов стащил его с пальца. — У тебя есть карман?

— А можно, ты его положишь к себе в карман, папа?

— Ладно, я его поберегу для тебя, солнышко. А Балерину, Вита, мы отвезем в специальную оленью больницу, там ей поправят ее бедненькие рожки и сделают косметическую операцию — аккуратненько заштопают носик. — Папа посмотрел на Максика. — Как поживают твои фломастеры, малыш?

Максик не ответил, только уткнулся головой папе в бок, как будто хотел провертеть в нем дыру.

Я сказала:

— Они все кончились, потому что он без конца писал тебе письма.

Я думала, папе будет приятно, но у него стало такое лицо, как будто он сейчас опять заплачет.

— Да, поплачь, тебе полезно, — сказала бабушка с горечью.

Подошла медсестра и позвала меня на рентген.

Бабушка встала и начала оттаскивать Виту с Максиком от папы.

— Идите с сестрой!

— Нет, к сожалению, им туда нельзя. Только Эмили, и, может быть, папа пойдет с ней? — предложила медсестра.

— Ой, да, пожалуйста!

Так что мы пошли с папой. Он был со мной, пока мне делали рентген, а потом меня отвели в маленькую палату, и там мы стали ждать. Только папа и я.

— Ты теперь совсем взрослая, наверное, не захочешь посидеть у меня на коленях? — спросил папа.

— Никакая я не взрослая, — сказала я и забралась к нему на колени. — Только как бы мне тебя не раздавить.

— Да от тебя почти ничего не осталось, я же тебе говорю. Куда делись мои любимые пухленькие щечки? — Папа осторожно ущипнул меня за щеки большим и указательным пальцем. — Ну, хоть ямочки на щеках остались!

— Ты тоже похудел, пап.

— А-а… Это оттого, что я по тебе скучал.

Я обхватила его здоровой рукой за шею и осторожно потрогала колючие стриженые волосы на затылке.

— Давно ты остриг косу, пап?

— В прошлом месяце. Ханна меня без конца пилила, говорила, что это жалкое зрелище, когда старикашка вроде меня ходит патлатый, как какой-нибудь хиппи, вот я и постригся, чтобы она отстала.

— Ханна? — озадаченно повторила я.

— Моя подружка.

— Ее зовут Сара!

— А, да нет, мы с Сарой расстались почти сразу после того, как я приехал в Шотландию. Так что я вернулся на юг и в конце концов оказался с Ханной.

Я попыталась мысленно выстроить все это по порядку.

— Что, Эм? — спросил папа.

— Значит, ты давно мог прийти нас навестить? — спросила я.

— Я хотел, солнышко, я так этого хотел! Ты даже представить себе не можешь, как мне вас не хватало — и тебя, и Виты, и Максика… и мамы тоже.

— Так почему ты не пришел?

— Я знал, что меня не хотят видеть. Новый старт, помнишь? Так решила мама.

— Просто она очень обиделась на тебя, потому и сказала так. На самом деле она этого не хотела.

— Вы все на меня тогда обиделись. Я чувствовал себя ужасно. Подумал: может быть, без меня вам будет лучше. Я не хотел, чтобы все сердились и мучились. Честно, я думал, так лучше.

Я посмотрела на папу.

— Не смотри на меня так, Эм, я этого не вынесу, — сказал папа. — Ну ладно, ладно, на самом деле я так не думал. Просто не мог выдержать бесконечных скандалов, ругани и обид. Я люблю, чтобы все вокруг были счастливы, тогда и я счастлив. Вот я и постарался выкинуть вас всех из головы. Знаю, надо было хотя бы звонить иногда, надо было посылать маме деньги. Правда, я не так уж много зарабатывал. Вот и еще причина, почему я ушел, — я такой неудачник, у меня ничего не получается. Не везет мне, и все тут. Вот я и решил — новое начало, новая любовь, на этот раз у меня все получится. Только ничего не получилось.

— С Сарой и не могло получиться, она такая ужасная, — сказала я.

— Так ведь и я не подарок, — буркнул папа.

— А с Ханной как?

— Не знаю. Пока еще рано судить.

— Пап, возвращайся к нам.

— Мне этого хочется, Эм. Но все не так просто. Во-первых, твоя бабушка. Как известно, она меня на дух не переносит.

— У бабушки теперь завелся свой друг. Он живет в Испании, она думает переехать к нему насовсем. И на это Рождество поедет к нему, дома ее не будет.

— Боже, у бабушки друг сердца?! — изумился папа. — Не верю!

— Его зовут Эдди. Мы сначала думали, он хочет ухаживать за мамой, а оказалось, ему понравилась бабушка.

— Псих, наверное! — Папа помолчал. — А мама? У нее есть приятель?

— Ох, папа, маме не нужны никакие приятели. Ей нужен ты.

— Каким я был идиотом, а, принцесса Эсмеральда? Как бы это так устроить, чтобы все кончилось хорошо и все были счастливы? Как нам вернуть глупого короля Франческо к бедной, несчастной королеве Джулиане?

Он пустился рассказывать длинную-предлинную историю. Мне было трудно сосредоточиться, очень болела рука. И все остальное тоже болело — плечи, шея, голова. Как будто меня долго трясли в шейкере.

Я изо всех сил старалась верить папе, но не могла понять, всерьез он говорит или просто придумывает сказку. Я уже вообще не понимала, что настоящее, а что нет. Стоило мне закрыть глаза, оказывалось, что все мечты сбылись, папа обнимает меня, рассказывает чудесную историю, и все будет хорошо. А как посмотрю на него — он совсем другой, непохожий на нашего папу. Просто худой бледный человек с черными стрижеными волосами и в потертой джинсовой куртке рассказывает разные нелепости.

С закрытыми глазами было легче. Меня так измучили все эти невероятные события, что я начала помаленьку клевать носом.

— Правильно, солнышко, подремли, — тихо сказал папа.

Наверное, я и правда уснула, потому что мне приснилось, что я снова бегу за папой, а когда я бросилась к нему, он отступил в сторону, и я провалилась в какую-то дыру и полетела вниз, вниз, в черноту, и закричала.

— Эм, солнышко! Все хорошо, я здесь, с тобой. Рука очень сильно болит? — спросил папа. — Только что приходила медсестра, сейчас тебе наложат гипс.

Я уцепилась за папу — перепугалась, что будет больно. И правда, еще как больно было, когда мне мягко, но решительно выправляли руку.

— Вот так. Мы тебя мигом приведем в порядок, — улыбнулся молодой доктор. — Никаких осложнений, хороший чистый перелом. Скоро срастется, рука будет как новенькая. Считай, новый старт.

Я дернулась от этих слов. Доктор меня неправильно понял.

— Извини, малышка, почти уже все. Так, теперь тебе нужно принять важное решение. Какого цвета гипс ты хочешь? Можно сделать миленький розовый оттенок или красивый голубой… А может, лучше яркий, изумрудно-зеленый?

— Видишь, Эм, я тебе говорил! — с торжеством воскликнул папа. — Теперь ты будешь настоящая принцесса Эсмеральда.

Я нервно засмеялась — мне вдруг стало неловко, что папа говорит о принцессах прямо при докторе.

Папа еще что-то говорил о принцессе Эсмеральде, пока мне обматывали руку бинтом и нашлепывали сверху жидкий гипс. Я знала, что он просто хочет меня отвлечь, но почему-то это не действовало.

— Эм была моей принцессой Эсмеральдой с самого раннего детства, — рассказывал он медсестре. — Посмотрите, она и сегодня одета в зеленое. У нее даже волосы роскошного изумрудного оттенка!

— Это потому, что я ходила на встречу с Дженной Уильямс, папа, а у нее как раз вышла новая книжка, «Изумрудные сестры», понимаешь?

Папа все понял и печально кивнул.

— Ну-ну. Наверное, ты теперь слишком взрослая для моих сказок.

— Нет, папа, я не к тому! Прости, пожалуйста, — заторопилась я.

— Все нормально, солнышко. Кое-кому кроме тебя следовало бы попросить прощения.

И опять стало непонятно, о чем мы сейчас говорим. Трудно вникать в разные сложности, когда рука болит, и голова кружится, и ты ужасно устала. Я крепко ухватилась за папу здоровой рукой.

В дверь заглянула медсестра.

— Ну, как дела? О, почти закончили, хорошо. Эмили, твоя мама приехала.

— Мама!

Мама вбежала в кабинет, страшно бледная, с размазанным макияжем и растрепанными волосами. На папу она почти и не взглянула, сразу подошла ко мне и прижала мою голову к своей.

— Эм, солнышко мое, как ты?

Я сказала:

— Все нормально, мама. Я просто сломала руку, только и всего.

— Как это случилось? — Мама бросила взгляд на папу и снова повернулась ко мне. — Бабушка говорит, что папа сбил тебя с ног!

— Боже, что за женщина! — сказал папа.

— Я сама, мам, я увидела папу и побежала к нему, а потом упала. Папа совсем ни при чем! — сказала я.

Папа сказал:

— Джули, как ты могла подумать, что я ее ударил?

Мама покачала головой:

— На самом деле я так не думала. Я думаю, мама и сама в это не верит. Так что ты здесь делаешь, Фрэнки?

Папа как-то странно улыбнулся маме.

— Наверное, я вернулся, — сказал он. — Я по-прежнему люблю тебя, Джули. Я хочу быть с тобой и детьми. Примешь меня?

— Что? — Маму это как будто оглушило. — Давай пока будем заниматься Эм и ее сломанной рукой.

Она с извиняющимся выражением оглянулась на врача и медсестру.

— Не обращайте на нас внимания, — улыбнулась медсестра. — Мы тут ко всякому привыкли. У нас каждый вечер настоящая мыльная опера.

Она изящным жестом закрепила на перевязи мой новенький ярко-зеленый гипс.

— Готово, зеленушка! Отправляйся с мамой и папой.

Мы шли по коридору вместе — мама, папа и я. Мама обнимала меня, папа все еще держал меня за руку.

— Ну что, Эм, поехали домой, — сказала мама устало. — Только отыщем сперва нашу бедную бабушку. Надо думать, Вита с Максиком уже довели ее до ручки.

— Подожди минутку, не спеши так к ней, — сказал папа. — Давайте зайдем куда-нибудь, выпьем кофе, поговорим.

— Фрэнки, Эм совершенно вымоталась, и все мы тоже. Нам нужно домой, — сказала мама.

— Так я тоже с вами поеду.

Мама помолчала.

— Ты на самом деле этого не хочешь. Просто разволновался из-за Эм.

— Конечно, я разволновался, а что в этом плохого? Я так скучал по тебе, по тебе и детям.

— Спорим, ты о нас и не вспоминал, — сказала мама.

В ее голосе даже не было злости, одна только усталость.

— Я почти все время о вас думал!

— Ты много месяцев не давал о себе знать. Не присылал ни пенни на детей. Они могли бы умереть с голоду, тебе и горя мало, — сказала мама.

— Я понимаю, мне нет прощения, но я клянусь, я думал о них! Потому сегодня и оказался в Лондоне. Я хотел добыть экземпляр последней книжки Дженны Уильямс, с автографом, и послать его Эм по почте, как сюрприз.

— Вот уж действительно был бы сюрприз, — отозвалась мама.

— Что с тобой, Джули? Ты стала какой-то… жесткой.

— Видимо, закалилась наконец, — ответила мама. — Лучше поздно, чем никогда. Ладно, мы едем домой. Если захочешь нас навестить, это будет замечательно, особенно для детей. Но невозможно просто взмахнуть волшебной палочкой и притвориться, будто этого года не было.

— Его не было, — с силой произнес папа. — Мы прокрутим стрелки назад, вернемся в канун Рождества. Мы по-прежнему семья — ты, я и дети, мы любим друг друга, и все у нас будет просто чудесно, вот увидишь. Все получится, правда, Эм, стоит только пожелать изо всех сил?

Я заплакала.

— Не надо, Фрэнки. Не надо ее мучить. Ей и так трудно пришлось, — сказала мама. — Пойдем домой, Эм. Фрэнки, ты сейчас уйди. Пожалуйста.

Папа настоял на том, чтобы вызвать для нас такси. Сказал, не можем же мы ехать поездом. Мы все набились в машину, и папа тоже.

— Он больше не войдет в мой дом, — сказала бабушка. — Боже, что у тебя за вид, Фрэнки? Ты что, в канавах ночуешь? У тебя закончились дуры-подружки, поэтому ты снова хочешь сесть нам на шею?

— Я просто хочу убедиться, что моя семья благополучно добралась до дому, грымза ты старая, — сказал папа.

— Прекратите оба сейчас же, — яростно проговорила мама. — Подумайте о детях, пожалуйста.

Максик и Вита, полусонные, пристроились у папы на коленях. Я свернулась клубочком рядом с ним, положила голову ему на плечо. Мне так хотелось верить в чудеса, волшебство и магическое исполнение желаний. Вот бы такси превратилось в изумрудную карету и унесло нас в зачарованную страну, и мы жили бы там долго и счастливо… Но такси привезло нас к бабушкиному дому, и водитель потребовал так много денег, что папа не смог расплатиться, и бабушка снова принялась его язвить, доставая кошелек.

Мама сказала:

— Я сама заплачу за поездку.

Папа сказал:

— Завтра я пришлю тебе деньги, Джули.

— Да, будь так добр, — сказала мама.

— Ты мне не доверяешь? Я тебя не виню. Но ты увидишь. Поверь в меня один только раз, — сказал папа.

Он поцеловал на прощание Виту, Максика и меня. И маму поцеловал тоже. Она не обняла его. Молча пошла прочь, но, когда мы уже были в доме, я увидела, что она плачет.

В ту ночь я совсем не спала. Я не могла удобно устроиться в постели из-за больной руки. Лежала на спине, вся разбитая, и смотрела в темноту. Я не знала, можно верить папе или нельзя.

Я не знала, хочет он остаться со своей новой подружкой или вернуться к нам.

Я не знала, действительно ли он собирался подарить мне книгу Дженны Уильямс.

Я не знала, правда ли он думал, что в моем кольце настоящий изумруд.

Я не знала, получу ли вообще когда-нибудь свое кольцо обратно.

Я не знала, сбылось мое желание или нет.

14

В рождественский сочельник мы долго-долго не ложились спать. Мы все устроились на диване: мама, Вита, Максик или жевали конфеты «Кволити-стрит» из громадной жестянки с Рождественской картинкой на крышке. Я знала, что мама купила мне в подарок шикарные модельные джинсы. Они были большого размера, но все равно я жутко радовалась, что они на меня налезли. Завтра, конечно, втиснуться будет труднее, после такой кучи шоколада, ну и ладно. Я совала за щеку одну конфету за другой, хотя в последнее время я разлюбила шоколад.

Вита с Максиком почти уже спали, свернувшись, как щенята, и пуская шоколадные слюни. Я сделала на всех маленькие бокалы из разноцветных конфетных оберток, и малыши надели их себе на пальчики.

У мамы в руке был настоящий бокал с вином. Она чуть не целую бутылку уговорила в одиночку.

— Бабушке не рассказывай! — попросила она меня, когда я налила ей последние остаточки.

Я сказала:

— Бабушка, наверное, сегодня тоже хлещет вино со своим Эдди. Знаешь, я не хочу говорить о ней гадости, но без нее Рождество намно-о-ого лучше.

— Да, нам так хорошо вчетвером, — сказала мама, но голос у нее был не совсем твердый. Наверное, от вина.

— Не вчетвером. Впятером! — Максик принялся считать на пальцах. — Раз, два, три, четыре, пять.

— Максик, заткнись, — быстро сказала я.

Сил не было смотреть, как он все еще надеется.

— Мы четверо… и Санта-Клаус, — сказала мама. — Так что ложитесь, дети, поскорее спать, не то он не сможет сегодня к вам прийти.

Вита села, потягиваясь.

— А на самом деле Санта-Клаус есть? — спросила она.

— Конечно, есть. Как ты думаешь, кто оставляет для тебя подарки возле кроватки? — сказала мама.

Личико Виты сморщилось.

— Я знаю, кто приносит нам подарки, — сказала она. — Я знаю, кто принес мне Балерину.

Я прижала палец к губам и кивнула на Максика. Мы с мамой затаили дыхание. Вита подумала и решила, что ей нравится быть взрослой девочкой наравне с нами и хранить общий секрет. Она тоже приложила палец к губам, потом прижала к себе Балерину и потерлась носом о ее мягкую бархатную шерстку.

Балерину прислали нам по почте в большом пакете, выложенном розовой папиросной бумагой. Олениха была как новенькая — рожки ей выпрямили, а на мордочку пришили идеальный розовенький носик. На ней была надета новая розовая пижама в полосочку и розовый махровый халатик с крошечным носовым платочком в кармашке. При ней был еще чемодан, а в чемодане — аккуратно уложенное нарядное платьице, фартучек и ее собственная розовая балетная пачка.

Максик тоже получил посылку с новеньким набором фломастеров, целой пачкой конвертов и специальной бумаги для писем и кляссером с замечательными марками.

Я получила ценную бандероль — мне прислали мое изумрудное колечко в шкатулке с зелеными блестками. Когда я открыла крышку, заиграла музыка и маленькая балеринка начала кружиться.

Маме папа прислал красный бисерный кошелек в форме сердечка, битком набитый деньгами.

Он не пришел нас навестить, но он нас не забыл.

Глупо надеяться на большее. Вот такие у нас рождественские подарки в этом году.

Но мы все равно надеялись.

Мы не ложились, пока не услышали, как часы бьют полночь.

— С Рождеством вас, дорогие мои, — сказала мама и поцеловала нас всех по очереди. — А теперь в постель! Помоги-ка мне, Эм, я совсем пьяненькая. Господи, я никудышная мама!

Я кинулась ее обнимать:

— Нет, ты самая лучшая мама на свете!

Я взяла Максика на руки и погнала перед собой Виту. Мы втроем повалились в постель, мама легла рядом с нами поверх одеяла и поцеловала нас на ночь.

— Носочки еще пустые? — сонно пробормотал Максик.

— Пока пустые, — сказала мама. — У Матушки Рождество еще будет сегодня хлопот.

— У Санта-Клауса, глупенькая, — сказал Максик.

— Без разницы, — сказала мама. — Ну, спокойной ночи, мои хорошие. Сладких вам снов.

Она встала и пошатнулась.

— Мам, ты хорошо себя чувствуешь? — Я села в постели. — Давай я тебя уложу.

— Нет, нет, все в порядке. Просто я такая дурочка. Все загадываю желания, Эм, совсем как ты. Глупо, правда?

— Желания всегда сбываются не так, как задумаешь, — сказала я.

И тут мы услышали внизу какие-то звуки. Стук в дверь. Потом хлопнула крышка почтового ящика.

— Кто там? — Мамин голос прозвучал тоньше, чем обычно.

— Хо-хо-хо! — раздалось у двери.

Мы все четверо резко сели на кровати, а потом вскочили и ринулись вниз по лестнице. Похоже, рождественские чудеса все-таки случаются. Может быть, в этом году у нас будет самое лучшее Рождество на свете.

1

Старинная английская игра. Участники садятся на стулья, водящий встает в центре круга, ему завязывают глаза и раскручивают. Он не глядя садится кому-нибудь на колени и говорит: «Поросенок, визжи!» Участник визжит, а водящий должен по визгу угадать, на кого он сел.

2

Традиционное английское блюдо: яйца всмятку и узенькие гренки-"солдатики", которые макают в жидкий желток.