Четверг, 12 апреля 2001 года,
       Здифисьо-дель-Пресиденте, квартал Ремедиос,
       Севилья
      Фалькон велел Рамиресу расспросить грузчиков из транспортной компании и прежде всего выяснить, в какое время они занимались вывозом мебели и оставался ли их подъемник хоть на пару минут без присмотра.
      — Вы думаете, он поднялся сюда на подъемнике? — спросил Рамирес, не способный повиноваться без разговоров.
      — Каждый посетитель этого здания фиксируется при входе и выходе, — объяснил Фалькон. — Поскольку, по свидетельству горничной, сегодня утром дверь была заперта на два оборота, существует вероятность, что, чтобы проникнуть внутрь, убийца воспользовался подъемником. Если нет, тогда нам придется тщательно изучить все пленки скрытой системы видеонаблюдения.
      — Какие же нужны нервы, старший инспектор, — сказал Рамирес, — чтобы просидеть здесь взаперти больше двенадцати часов.
      — А потом потихоньку выскользнуть наружу, когда горничная отперла дверь и обнаружила труп.
      Рамирес закусил нижнюю губу, сильно сомневаясь, что может найтись человек с подобной выдержкой. Он вышел из комнаты с таким видом, будто неразрешенные вопросы неудержимо тянули его вернуться назад.
      Фалькон сел за письменный стол Рауля Хименеса. Все ящики были заперты. Ключ, взятый им наобум из отделения письменного прибора, подошел к ящикам обеих боковых тумб, второй — к среднему. Тумбы почти не были заполнены: только в двух верхних ящиках обнаружились бумаги. Фалькон быстро пролистал пачку счетов, совсем свежих. Один привлек его внимание, но не потому, что был выписан за вакцинацию собаки, которой в квартире и не пахло, а потому, что он узнал почерк своей сестры, работавшей ветеринаром. Это его взволновало, непонятно почему. Опять случайное совпадение, на котором не стоит зацикливаться.
      В среднем ящике оказались пустые пакетики от «Виагры» и четыре видеокассеты. Судя по названиям, порнуха. В их числе была «Cara o Culo II»,вторая серия видеофильма, коробка от которого лежала на телевизоре. Тут Фалькон сообразил, что они еще не нашли порно, вдохновлявшее Рауля в его забавах с проституткой. Фалькон задвинул ящик и принялся внимательно изучать фотографии, висевшие за его спиной. Ему подумалось, что Рауль Хименес вполне мог знать его отца. Как-никак отец был прославленным художником, видной фигурой в севильском обществе, а Хименес, похоже, «коллекционировал» знаменитостей. Но приближаясь к концу осмотра, Фалькон понял, что в этой «коллекции» собраны знаменитости совсем другого рода. Там были: ведущий популярной программы «El Precio Justo»Карлос Лосано; герой корриды Хуан Антонио Руис по прозвищу Спартак; ведущая программы «Euromillon»Паула Васкес. Сплошь телеэкранные лица. Ни одного писателя, художника, поэта или театрального режиссера. Ни одного безвестного интеллектуала. Это была витрина Испании, тусовка журнала «Hola!».Дополняло ее сословие буржуа: полицейские чины, адвокаты и функционеры, облегчавшие жизнь Рауля Хименеса. Гламур и коррупция.
      — Вы нашли того, кого искали? — раздался за его спиной голос сеньоры Хименес.
      Она стояла, облокотившись на кресло с высокой спинкой, уже не в пальто, а в черном кардигане. Красноту ее век не мог скрыть даже подправленный макияж.
      — Жалею, что вы это увидели, — сказал он, кивнув на телевизор.
      — Меня предупреждали, — ответила она, вынимая из кармана пачку «Мальборо Лайтс» и беря со стола зажигалку «Бик», чтобы прикурить. Потом бросила пачку на стол: мол, угощайтесь. Фалькон покачал головой. Он привык к этим ритуальным пристрелкам. И не возражал. Ему тоже не мешало приглядеться повнимательнее.
      Фалькон видел перед собой даму примерно своих лет, роскошно «упакованную», пожалуй, даже сверх меры. Множество колец унизывало ее пальцы с чересчур длинными и чересчур розовыми ногтями. Серьги тяжелыми гроздьями свисали с мочек ушей, мерцая из-под шлема белокурых волос. Макияж был наложен слишком густо, разве что ей хотелось замаскировать красные пятна. Единственной простой вещью на ней был кардиган. Черное платье идеально подходило бы к случаю, если бы не кружевная кайма, которая, вместо того чтобы навевать печаль, наводила на мысли о сексе. У нее были прямые плечи и высокий бюст и при округлости форм — ни грамма лишнего жира. В ней угадывалась регулярная посетительница фитнес-клуба — по тому, как шейные мышцы очерчивали гортань, по рельефу икр под черными чулками. Женщина со статью, как сказали бы англичане.
      Она же видела перед собой подтянутого мужчину в отлично сидящем костюме, с полностью сохранившейся шевелюрой, преждевременно поседевшего, но не помышляющего о возврате ее первоначального черного цвета. Аккуратные двойные бантики на шнурках его ботинок привели ее к выводу, что он из породы людей, «застегнутых на все пуговицы». Носовой платок в его нагрудном кармане, предположила она, всегда был на месте, но никогда не использовался. Ей представилось, что у него полно галстуков и что он носит их постоянно, даже в выходные, а может, в них и спит. Она определила его как человека сдержанного, закрытого и педантичного. Это, конечно, могла быть профессиональная личина, хотя ей так не казалось. Она не нашла в нем черт севильца, во всяком случае коренного.
      — Вы сказали, донья Консуэло, что у вас с мужем почти не было друг от друга секретов.
      — Давайте присядем, — предложила она, указывая ему пальцами с зажатой в них сигаретой на кресло за письменным столом мужа. Сама же она, ловко крутанув одно из гостевых кресел, быстро села, привалилась к одному подлокотнику и закинула ногу на ногу так, что кружевная кайма вздернулась до коленки.
      — Вы женаты, старший инспектор? — спросила она.
      — Здесь идет следствие по делу об убийстве вашего мужа, — отрезал он.
      — Поверьте, это имеет отношение к делу.
      — Я былженат, — сказал он.
      Она курила и упражняла свободную руку, нажимая большим пальцем на костяшки четырех остальных.
      — У вас не было нужды посвящать меня в такие подробности, — заметила она. — Вы могли просто ответить «да».
      — Сейчас не время играть в подобные игры, — сказал он. — Каждый уходящий час точно на час отдаляет нас от момента смерти вашего мужа. Это самые важные для следствия часы. Гораздо важнее, чем те, что наступят дня через три-четыре.
      — Вы с женой в разводе? — спросила она.
      — Донья Консуэло…
      — Я сейчас кончу, — сказала она, махая рукой, чтобы отогнать табачный дым.
      — Да, мы в разводе.
      — И давно?
      — Полтора года.
      — Как вы с ней встретились?
      — Она прокурор. Я познакомился с ней во Дворце правосудия.
      — Ага, союз правдоискателей, — сказала она, и Фалькону послышалась в ее голосе ирония.
      — Мы топчемся на месте, донья Консуэло.
      — Я так не считаю.
      — Вы удовлетворяете свое любопытство…
      — Это больше чем любопытство.
      — Вы нарушаете процедуру. Здесь ядолжен задавать вопросы вам.
      — Чтобы выяснить, не я ли убила собственного мужа, — сказала она. — Или заказала убить.
      Молчание.
      — Ведь вы собираетесь просветить нас насквозь, старший инспектор. Вы будете копаться в делах моего мужа, залезете в его частную жизнь, разоблачите его мелкие грешки — его пристрастие к порнухе, к дешевым шлюхам, дешевым… дешевым сигаретам.
      Она потянулась к столу, взяла пачку «Сельтас» и с силой пихнула в сторону Фалькона, так что та соскользнула ему на колени.
      — И менявы не оставите в покое. Я буду у вас главной подозреваемой. Вы же видели этот компромат. — Она указала на стоявший за ее спиной телевизор.
      — Дом номер семнадцать по улице Рио-де-ла-Плата?
      — Вот именно. Там живет мой любовник, старший инспектор. Ведь вы, конечно, будете беседовать и с ним.
      — Как его имя? — спросил он, доставая ручку и блокнот и наконец переходя к делу.
      — Он третий сын маркиза де Пальмеры. Его зовут Басилио Томас Лусена.
      Она произнесла это с гордостью, или ему померещилось? Он записал имя в блокнот.
      — Сколько ему лет?
      — Тридцать шесть, старший инспектор, — ответила она. — Вы начали, не дав мне закончить.
      — Это и есть сдвиг с мертвой точки.
      — Она встречалась с кем-то еще?
      — Кто?
      — Прокурор.
      — Полагаю, это не…
      — Встречалась?
      — Нет.
      — Это тяжело, — сказала она, — по-моему, это гораздо тяжелее.
      — Что? — спросил он, злясь на себя за то, что попался на ее удочку.
      — Быть брошенным женой, потому что ей лучше вообще ни с кем, чем с тобой.
      Ее слова вонзились в него, как добела раскаленная игла. Он медленно поднял голову.
      Сеньора Хименес обводила взглядом комнату, как будто попала сюда первый раз в жизни.
      — Вы знали, что ваш муж принимает «Виагру»? — спросил он.
      — Да.
      — А его врач знал?
      — Полагаю, что да.
      — Вам, наверно, известно, какой это риск для мужчины за семьдесят.
      — Он был здоров как бык.
      — Но он сбросил вес.
      — По предписанию врача. Холестерол.
      — Он должен был очень следить за питанием.
      — Это я следила за его питанием, старший инспектор.
      — Но как ресторатору, при таком обилии всякой еды…
      — Весь штат ресторанов нанимается и управляется мной, — сказала она. — Работников предупреждали, что всякий, кто даст ему хоть одну лишнюю крошку, будет без промедления уволен.
      — И со многими пришлось расстаться?
      — Они севильцы, старший инспектор, а севильцы, как вам, возможно, известно, редко принимают что-либо всерьез. Мы лишились троих, прежде чем до них дошло, что это не шутки.
      — Я сам, между прочим, севилец.
      — Значит, вы долго жили за границей, раз так… посерьезнели.
      — Я двенадцать лет проработал в Барселоне и по четыре года в Сарагосе и Мадриде, прежде чем вернулся в Севилью.
      — Это похоже на понижение.
      — Отец заболел, и я попросил перевести меня сюда, чтобы быть поближе к нему.
      — Он поправился?
      — Нет. Он не дожил до нового тысячелетия.
      — И все-таки мы уже встречались с вами раньше, старший инспектор, — сказала она, смяв окурок.
      — Ну, значит, я не помню.
      — На похоронах вашего отца, — напомнила она. — Ведь ваш отец Франсиско Фалькон?
      — До сих пор вам в это не верилось, — заметил он и подумал: посмотрим, как ты теперь запоешь.
      — Это его вы искали на фотографиях? — спросила она. Он кивнул. — Не стоило трудиться. Он не принадлежал к тому кругу, в котором вращался мой муж. Он никогда не посещал ресторанов. Сомневаюсь, чтобы они вообще были знакомы. Я пошла на его похороны, потому что язнала его. У меня есть три его картины.
      Он представил себе отца в обществе Консуэло Хименес. Отцу нравились привлекательные женщины, особенно если они покупали его дурацкие художества… но эта? Возможно, именно такая и могла бы заинтересовать старика. Эффектная, малость безвкусная франтиха с острым, как бритва, языком и превосходно развитой интуицией. Обычные покупатели его картин всегда старались сказать о них что-нибудь «умное», хотя умного в них ничего не было. Консуэло Хименес повела бы себя иначе. Она не стала бы умничать перед отцом: возможно, высказала бы какое-то непосредственное суждение или даже попыталась описать свое впечатление, на что большинство поклонников, ослепленных лучами его грандиозной славы, никогда не отважилось бы. Да. Отцу бы это понравилось. Несомненно.
      — Итак, вы участвуете во всех делах вашего мужа? — спросил он.
      — А что стало с его домом на улице Байлен?
      — Там сейчас живу я, — ответил он. — Вам, вероятно, известно, были ли у вашего мужа враги.
      — В одиночестве?
      — Так же, как и он, — сказал Фалькон. — Ваш муж… должно быть, он поднимался наверх по головам людей. Есть ли в числе таковых кто-то, кто мог бы?..
      — Да, «в числе таковых» многие порадуются его смерти, особенно те, кого он подкупал и кто теперь освободился от необходимости выполнять свои обязательства.
      Она насмешливо указала пальцем на тот раздел фотогалереи, где были представлены функционеры.
      — Если вам что-то известно… это очень поможет.
      — Не воспринимайте мои слова всерьез. Я шучу, — сказала она. — Если там и давались взятки, я не была в курсе. Я занималась ресторанами. Я отделывала интерьеры. Я придумывала цветочные композиции. Я следила за тем, чтобы на кухню поступали продукты исключительно высшего качества. Но, даже не зная моего мужа, вы, наверно, догадываетесь, что я в глаза не видела ни единой песеты живых денег и не контактировала с теми властями, законными или противозаконными, которые давали Раулю разрешения на строительство, лицензии и гарантии того, что не возникнет никаких… непредвиденных осложнений.
      — Значит, вполне возможно, что…
      — Очень маловероятно, старший инспектор. Если в том департаменте запахнет жареным, вонь быстро дойдет до ресторанов, но я не чувствовала дурного запаха.
      Фалькон решил, что нечего ему больше цацкаться с этой женщиной. Пора ей наконец понять, что здесь произошло. Пора перестать воспринимать случившееся как очередную новость из хроники происшествий, не имеющую к ней ни малейшего касательства. Пора взглянуть правде в глаза.
      — В данный момент тело вашего мужа находится на вскрытии. В надлежащее время нам придется поехать в Институт судебной медицины для опознания. Там вы самолично убедитесь, что убийство вашего мужа совершено необычным способом, самым необычным из всех, какие встречались в моей практике.
      — Я видела кусочек шедевра, отснятого убийцей, старший инспектор. Чтобы таким вот образом шпионить за семьей, надо быть здорово сдвинутым.
      — Войдя в комнату, вы, возможно, застали несколько заключительных кадров этого самого фильма, но, скорее всего, не разобрали, что там было, — сказал он. — Ваш муж прошлой ночью развлекался здесь с проституткой. Убийца это запечатлел. Мы полагаем, что он пробрался в квартиру намного раньше, примерно в обеденное время, воспользовавшись для этого подъемником транспортной компании, спрятался тут и ждал.
      Зрачки ее расширились. Она выхватила из пачки сигарету, закурила и прижала пальцы ко лбу.
      — Я была тут вчера днем вместе с детьми, прежде чем уехать в отель «Колумб», — проговорила она, уже нервно ходя взад-вперед вдоль стола.
      — Мы обнаружили вашего мужа на таком же вот кресле, — сказал Фалькон, не сводя с нее глаз. — Его запястья, лодыжки и голова были прикручены к креслу проводом. Он был без носков. Убийца использовал их как кляп. Его принуждали смотреть на экран, на котором воспроизводилось что-то настолько ужасное, что он сопротивлялся изо всех сил, лишь бы этого не видеть.
      Договорив, он вдруг сообразил, что это только половина правды. Экранный ужас, вероятно, стал толчком для пробуждения ужаса реального. Но до настоящих конвульсий Рауля Хименеса довело мучительное осознание того, что маньяк отрезал ему веки. Тогда он, должно быть, понял, что терять больше нечего, и рвался, как пес с цепи, пока не отказало сердце.
      — А что же такое ему показывали? — в замешательстве спросила она. — Я не видела всего…
      — То, что видели вы, конечно, ужасно в личном плане. Узнать, что за вами шпионили, гадко, но не настолько, чтобы вы стали биться, калеча себя, лишь бы не смотреть.
      Она села в кресло, не откидываясь на спинку, сдвинув колени, как прилежная школьница. Потом согнулась и сжала руками голени, группируясь.
      — Не знаю что и думать, — проговорила она. — Ничего подобного и вообразить не могу.
      — Я тоже, — сказал Фалькон.
      Она затянулась и резко, будто с отвращением, выдохнула дым. Фалькон наблюдал за ней, стараясь уловить хотя бы малейший намек на притворство.
      — Что думать, просто не знаю, — повторила она.
      — А вам придетсяподумать, донья Консуэло. Вы должны восстановить в памяти буквально каждую минуту, проведенную с Раулем Хименесом, плюс все, что вам известно о его жизни до встречи с вами, и рассказать это… мне, и тогда мы вместе, возможно, сумеем найти маленькую трещину…
      — Маленькую трещину?
      Фалькон вдруг встал в тупик. О какой трещине он говорил? О расселине. О выходе. Но куда?
      — Ну да, что-то такое, что прольет свет, — ответил он. — Именно так, прольет свет.