— Давайте сосредоточимся на очевидном, — сказал Кальдерон. — У вас, старший инспектор, под началом всего пять человек, и ваши возможности ограниченны. Вы шли доступными вам путями и неплохо продвинулись — например, получили вот этот фотопортрет. Но самая главная зацепка — это очевидная дерзость убийцы и его желание общаться с вами. Как вы говорили, он настолько самоуверен, что совершает ошибки, которые — как, например, на похоронах, — оказываются почти роковыми для него. Он что-то посылает вам. Он разговаривает с вами.
      — Надо ли понимать так, что, учитывая реакцию Консуэло Хименес на порнографический фильм, вы предлагаете исключить из рассмотрения нашего главного подозреваемого? — спросил Рамирес. — И подождать, пока убийца вновь выйдет на связь?
      — Нет, инспектор, Консуэло Хименес является фокусом расследования. Она единственное, что у нас есть. Мы считаем, что убийца был неизвестен жертве. Но на данный момент возможные мотивы есть у двоих: у Хоакина Лопеса, владельца сети ресторанов «Sinco Bellotas»,причем у него очень слабый мотив, и у Консуэло Хименес, у которой классический, почти стереотипный мотив. Реакция женщины на видеофильм, свидетелем которой был старший инспектор, ставит под сомнение, но не исключает ее виновность. Сексуальные запросы ее мужа и его ненадежность в бизнесе, вероятно, сильно ее раздражали. Она потрудилась достаточно, чтобы убедить вас в своей способности быть безжалостной. Но недостаточно, чтобы убедить меня в своей неспособности нанять кого-то для исполнения этого чудовищного преступления. Но если Консуэло Хименес действительно наняла его, а он теперь убил свою сообщницу, то она сделала неудачный выбор, потому что он, похоже, сорвался с поводка.
      — Вы полагаете, нам следует попытаться связаться с ним? — спросил Фалькон.
      — И что нам сказать этому подонку? — добавил Рамирес.
      — Давайте попробуем представить его себе… итак? — предложил Кальдерон.
      — Я уже сказал, что он дерзок и азартен, — начал Фалькон. — И, я бы добавил, имеет творческую жилку. Он выражает себя через фильм, через идею глаза, зрения и восприятия. Для него важно то, как мы смотрим на вещи. Насколько ясно мы видим или не видим их — отсюда наглядный урок.
      — И похоже, не последний, — вставил Кальдерон.
      — Еще для него важно, как мы преподносим себя обществу и насколько этот внешний имидж расходится с нашей тайной жизнью и, возможно, с нашим тайным прошлым.
      — Он проводит свое расследование, — заговорил Рамирес, — снимает на пленку семейство Хименес и узнает об изменениях в графике переезда в «Мудансас Триана».
      — Он, должно быть, не лишен обаяния, возможно, красив и понимает тех, кому не повезло в этом мире, раз сумел уговорить Элоису Гомес стать его сообщницей, — рассуждал Фалькон. — Женщине такого образа жизни визиты полиции ни к чему, а она наверняка знала, что они ей обеспечены, даже если парень сказал ей, что просто собирается кое-что украсть.
      — И чем же он занимается в жизни? — поинтересовался Кальдерон. — Откуда-то берутся деньги. У него есть доступ к камере, видеоаппаратуре и компьютерному оборудованию.
      — Он съездил в Мадрид, чтобы отправить по почте порнографический фильм, — добавил Рамирес. — Он не доверил это никому другому. У него есть время.
      — У всякого одержимого есть время, — возразил Фалькон. — Возможно, он работает в киноиндустрии, и это обеспечивает ему доступ к оборудованию, а если он свободный художник, то времени и денег у него достаточно.
      — Судмедэксперт сказал, что у него есть хирургические навыки.
      — Очень у многих хорошие руки, — заметил Кальдерон. — Вы, старший инспектор, назвали его одержимым.
      — Когда он позвонил мне во второй раз, то прямо заявил, что собирается рассказать нам свою историю. Голос у него был злой и, пожалуй, желчный.
      — Следовательно, мы могли бы выбить его из колеи своими комментариями, — предположил Кальдерон. — Можно заставить его совершить ошибку, разозлив еще больше.
      — Знаете, что творческие люди ненавидят больше всего? — спросил Фалькон. — Критику со стороны тех, кого они считают недостойными давать оценку. Поверьте мне, я знаю это точно, я видел своего отца в гневе.
      — Но его поступки, — пробормотал Рамирес. — эти поступки… какую им дать оценку?
      — Мы могли бы указать ему на его ошибки, — пояснил Фалькон. — Рассказать ему о салфетке с хлороформом, о том, что его засекли на кладбище. Поиздеваться над его непрофессионализмом.
      Кальдерон одобрительно кивнул. Фалькон влажными руками вытащил из кармана мобильник. На нем были два сообщения. Первым шло текстовое сообщение, которое он инстинктивно открыл, потому что ему их редко присылали.
      — Он опередил нас, — произнес он и передал мобильный телефон Кальдерону.
      Текстовое сообщение представляло собой загадку в стихах:
 
Cuando su amor es ciego
No arde mas su fuego.
Jamas abrira los ojos
Ni hablara con los locos.
En paz yacen sus hombros
Donde se agitan las sombras.
Ahora ella duerme en la oscuridad
Con su fiel amante de la celebridad.
 
 
Любимая ослеплена,
Уж не горит огнем она.
Вовеки не откроет глаз,
Безумных, не утешит нас.
Там грудь ее нашла покой,
Где тени движутся толпой.
Теперь она во тьме кромешной
Лежит с дружком своим сердешным.
 
 
      — Можете сказать ему, что его стихи — чушь собачья, это должно вызвать его раздражение, — посоветовал Кальдерон, возвращая мобильный телефон.
      — Он ее убил, — сказал Фалькон. — И сообщает нам, что спрятал тело в мавзолее Хименеса на кладбище Сан-Фернандо.
      — Звоните ему! — воскликнул Кальдерон. — Поговорите с ним.
      Фалькон вызвал номер Элоисы Гомес из памяти мобильника и нажал на соединение. Никакого ответа. Трое мужчин вышли из здания, сели в машину Фалькона и поехали вдоль реки на кладбище. Они уже катили по обсаженной кипарисами аллее к фигуре Христа с крестом, а Фалькон все не оставлял попыток дозвониться по номеру Элоисы Гомес. Подходя к мавзолею Хименесов, они услышали, как внутри надрывается мобильник. Фалькон оборвал телефонный вызов, и звонки прекратились.
      Достаточно было простого толчка, чтобы дверь мавзолея распахнулась. Вонь свидетельствовала о том, что разложение уже началось. Элоиса Гомес лежала на спине в нише под гробом Рауля Хименеса. На животе у нее белел конверт с надписью «Наглядный урок № 2», придавленный мобильником. Задранная юбка открывала черное нижнее белье и пояс с подвязками, к которому был пристегнут только один чулок. Вторая нога была голой.
      Ее голова тонула в залегшей в глубине маленького склепа тьме. Фалькон достал карманный фонарик и посветил им на ее тело. Ладони скрещенных рук стыдливо прикрывали груди. На шее виднелся глубокий вдавленный след и темные кровоподтеки. Лицо было раскрашено как для выхода на панель. На веках лежали монетки, и по тому, насколько глубоко они провалились во впадины, Фалькон мог с уверенностью сказать, что глазные яблоки отсутствуют. Его качнуло назад, он ударился о гроб покойной доньи Хименес, и фонарик выпал у него из рук. Он по стенке выполз наружу и на полусогнутых дрожащих ногах спустился по ступенькам.
      Рамирес звонил в дежурную часть полицейского управления. Просил прислать патрульную машину и экспертов-криминалистов, не беспокоя жандармского следователя, поскольку судебный следователь уже на месте.
      — Ну, как там? — спросил Кальдерон, заметив выражение ужаса на лице Фалькона.
      — Она мертва, — ответил Фалькон, — и глазные яблоки удалены.
      —  Joder! — воскликнул Кальдерон, явно потрясенный услышанным.
      — Наглядный урок номер два лежит под мобильником у нее на животе. Чтобы двигаться дальше, нужно ждать приезда криминалистов.
      Отойдя в сторонку, Фалькон сделал несколько глубоких вдохов. Он обогнул мавзолей и вернулся к Кальдерону.
      — Мы уже говорили о творческой жилке убийцы, — произнес он. — Здесь явно попахивает импровизацией. Мне почему-то кажется, что он действовал не по плану. Просто решил показать нам, насколько умен. По-моему, для него важно, чтобы мы это знали.
      — Но если она была его сообщницей, он ведь должен был заранее понимать, что ему придется ее убрать?
      — Именно таким образом? Я понимаю, что это звучит смешно, но вы представляете, как трудно пронести покойника на кладбище? Сюда нельзя просто войти с трупом на плече. Взгляните на эти стены. Ворота ночью заперты. Это сложное дело. А если она не была его сообщницей, то он не поленился выследить ее, убить, избавиться от ее тела таким хитрым способом и… как еще наверняка выяснится… вписать ее в свою тему.
      — Какую такую тему?
      — Зрения, восприятия, иллюзии, реальности.
      — Как по-вашему, он работает в одиночку?
      — У меня еще есть некоторые сомнения относительно Консуэло Хименес, и я согласен, что она в любом случае должна оставаться в фокусе расследования, иначе нам не от чего будет плясать. Интуиция подсказывает мне, что он действует сам по себе, но все же нельзя полностью исключить того, что он был нанят Консуэло Хименес, выполнил ее поручение, и ему понравился сам процесс, то есть процесс творчества. Я полагаю, для него это своеобразное произведение искусства.
      — Так, по вашему мнению, он художник?
      — Это по его собственномумнению он художник. А иначе к чему эти наглядные уроки, эти стишата и эти намеки на какую-то там историю.
      — Если она не была его сообщницей, — продолжил рассуждения Кальдерон, — а просто случайно попала в его фильм, и он решил, что ему следует с ней разделаться, то как он ее выследил?
      — Девушки с Аламеды сказали, что Рауль Хименес звонил дважды, потому что в первый раз Элоисы Гомес там не было, а он интересовался именно ею. Поэтому убийца, если он в это время находился в квартире, невольно услышал ее имя. К тому же он украл мобильник Рауля Хименеса. Там был ее номер. Но послушайте… это очень интересно. В его стихотворении есть строчка: «Где тени движутся толпой». А Элоиса, помнится, говорила, что девушкам ее профессии приходится опасаться теней.
      — Значит, он общался с ней, — заметил Кальдерон. — Он завязал с ней какие-то отношения.
      — А этого обычно не бывает между проституткой и клиентом.
      — Выходит, он действительнознал ее.
      — Если она с кем-то постоянно встречалась, то странно, что ее подруги не знали об этом, — сказал Фалькон. — Но тогда… я думаю, мы вели себя совершенно неправильно во время первой беседы с нею. Ведь мы полицейские. Они нас недолюбливают. И не расположены разговаривать с нами.
      — Вы полагаете, старший инспектор, — почти торжественно спросил Кальдерон, — что мы имеем дело с серийным убийцей?
      — Мы имеем дело с убийцей уже двух людей, причем убийство Элоисы Гомес все-таки больше похоже на спонтанный поступок, хотя, как я уже сказал, мы, вероятно, скоро выясним, что она вписалась в его тему, так что все зависит от того, как трактовать понятие «спонтанный». Это убийство не было запланировано и подготовлено, как убийство Рауля Хименеса. А были ли в нем определенная логика, метод и техника, пока нам остается только гадать.
      — Значит, вы думаете, что он снова совершит убийство?
      — Да… но вряд ли спонтанное. Полагаю, оно впишется в схему его действий. И было что-то, что вписало в нее Элоису Гомес. Какое-то из ее высказываний сдетонировало в извращенном мышлении этого убийцы.
      — Эти девушки, если подумать, наскребают себе средства на жизнь в мрачных и опасных закоулках. Они ежедневно наблюдают такие стороны человеческой натуры, с которыми редко сталкиваются обычные люди. Им необходима проницательность, чтобы не сгинуть при их подчас пугающих связях. Многие киллеры живут за счет проституток. Есть мужчины, которых эти девушки приводят в ярость тем, что заставляют их почувствовать свою убогость. Рауль Хименес казался безобидным богатым старикашкой, потворствовавшим своим слабостям, но нам известно, что и у него в мозгу был какой-то сдвиг.
      — Ну что ж, в отношении Хименеса инстинкт ее не подвел, — подытожил Кальдерон. — Но изменил ей при встрече с убийцей.
      — Этот парень заставил ее думать о себе. Он задел ее за живое. Она разговаривала с ним. Проститутки не страдают от своих клиентов, пока соблюдают дистанцию. Близость оказывается фатальной.
      — Никому не пожелаю жить в таком мире… где близость оказывается фатальной, — произнес Кальдерон, и Фалькон, до сих пор не сдружившийся в Севилье ни с кем из коллег, понял, что он ему симпатизирует.
      Патрульная машина осторожно двигалась по главной аллее кладбища, среди глыб черного гранита и белого мрамора вспыхивали ее синие огни. Кальдерон закурил сигарету и с отвращением затянулся ею. Фалькон вытащил свой мобильник и проверил второе, голосовое, сообщение, о котором начисто забыл в суматохе, последовавшей за первым посланием. Оно было от доктора Фернандо Валеры, который извещал, что записал его на прием к психологу в Табладилье.
      Подъехали Фелипе и Хорхе, те же самые криминалисты, что работали на убийстве Рауля Хименеса, и все они стояли кучкой в ожидании судмедэксперта. Ждать пришлось минут двадцать. Наконец появилась женщина-врач лет тридцати с длинными темными волосами, которые она быстро заправила под белую пластиковую шапочку. Осмотр тела занял у нее меньше пятнадцати минут. Она вышла из мавзолея, мимоходом передала одному из полицейских оброненный Фальконом фонарик и сообщила о результатах осмотра судебному следователю Кальдерону. Она считала, что смерть наступила рано утром в субботу, и так как трупное окоченение было полным, то тело, по всей вероятности, находилось там с выходных. Причиной смерти было удушение, а, судя по характеру отметин на шее, орудием убийства, вероятно, стал отсутствующий чулок. Глубина следа на горле свидетельствовала о том, что убийца набросил удавку сзади и приподнял на ней девушку, так что к его усилиям приложился вес ее собственного тела. Судмедэкспертша пока не могла ничего сказать относительно глаз, пообещав дать окончательное заключение после вскрытия в институте.
      Фелипе и Хорхе вошли внутрь мавзолея и обсыпали порошком мобильник и конверт, но отпечатков пальцев на них не оказалось. Они открыли конверт, опылили находившуюся карточку — опять все чисто. Криминалисты передали ее Фалькону, удивленно подняв брови.
 
       Рогque tienen que morir aquellos a quienes les encanta el amor?
      Почему суждено сгинуть тем, для кого любовь — отрада?
 
      На обратной стороне карточки стоял ответ:
 
       Porque tienen el don de la vista perfecta.
      Потому что они обладают даром совершенного видения.
 
      Фалькон прочел это вслух и осторожно сунул карточку в пакет. Судмедэкспертша совещалась с Кальдероном и его помощником, который делал записи. Рамирес раздумчиво повторил обе фразы.
      — Не понимаю, что это значит, — буркнул он. — То есть слова-то понимаю, но… а вы, старший инспектор, понимаете, что это означает?
      — Ну… возможно, это ирония, — ответил Фалькон. — Ведь для проституток любовь — не отрада.
      Едва произнеся это, он усомнился в своей правоте. Ему вспомнилась застывшая с распростертыми объятиями панда с печальными глазами в спальне Элоисы Гомес, и у него мелькнула мысль, что, возможно, убийца нашел путь и туда.
      — А дар совершенного видения?
      — Возможно, как вы и сказали, старший инспектор, — вновь вступил в разговор Кальдерон, — эти девушки очень проницательны.
      — Чулок, — произнес Фалькон. — Снятый чулок…
      — Вероятно, он усыпил девицу хлороформом, чтобы его стащить, — предположил Рамирес.
      — Да, очень даже вероятно, — согласился Фалькон, разочарованный тем, что это приземленное объяснение было очень даже правдоподобным. Он-то воображал, что между убийцей и Элоисой Гомес проскочила какая-то искра, возникла близость, и что в момент страстного соития, момент полного психологического раскрепощения, проявилась истинная суть этого чудовища.
      — Где ее убили? — спросил Кальдерон. — Должно быть, где-то поблизости, да?
      — И ему нужно было на чем-то ее перевезти, — добавил Рамирес.
      — Или они пришли сюда вместе, а потом он ее убил и спрятал тело. Тут наверняка нетрудно найти старую садовую тачку, — сказал Фалькон и велел Рамиресу раздобыть снимок девушки и поинтересоваться у привратника, не видел ли он ее. — Нам придется обыскать кладбище.
      Рамирес разговаривал по мобильному телефону, обозревая кресты и склепы, заполонившие огромное пространство до далеких пальм и кипарисов у кладбищенских стен. Фалькон обводил взглядом безвкусные цветочные композиции, бесчисленные имена, ряды мертвых истуканов, тянувшихся к голубому небу и перистым облакам.
      Санитарная машина ползла по главной аллее с подобающей месту скоростью; из-за тонированного ветрового стекла она казалась безликой и необитаемой.
      — Я поговорю с комиссаром Лобо и попрошу выделить людей для обследования кладбища, — сказал Фалькон. Рамирес кивнул, вытянул губами сигарету из пачки и закурил.
      — Глаза… — произнес Кальдерон. — Вы думаете, он удалил глаза тоже где-то здесь?
      — Один ревнивый муж, которого я несколько лет назад засадил за решетку в Барселоне, убеждал меня, что это не так уж трудно сделать, — заметил Фалькон. — Он наказал так свою неверную жену. По его уверению, глаза просто выскочили у него из-под больших пальцев, как пара птичьих яиц.
      Фалькон невольно содрогнулся, повторяя эти слова. Подошли криминалисты. У них уже был готов отчет.
      — Он убил ее вне мавзолея и втащил внутрь, — начал докладывать Фелипе. — Дверь слишком узкая, чтобы он мог протиснуться в нее вместе с ношей, поэтому ему пришлось волочить жертву по ступенькам, а потом приподнять и втолкнуть в нишу. Юбка у нее на заду помята и перекошена, оставшийся на ней чулок весь в дырках и зацепках, а задняя часть ляжки и икра голой ноги исцарапаны. Мы нашли множество ворсинок на краю ниши, о который он терся своим пальто, но ни крови, ни слюны, ни спермы нет. И различимых отпечатков ног тоже нет. Но в волосах жертвы мы кое-что обнаружили. Возможно, это облегчит поиски места убийства…
      Хорхе протянул им пакет с мешаниной из лепестков роз и хризантем, травяной сечки и листьев.
      — Обычный садовый мусор, — пояснил Фелипе, и криминалисты ушли.
      Кальдерон подписал levantamiento del cadaver.Санитары подняли и уложили тело в мешок, застегнули молнию и унесли мешок на носилках. Санитарная машина развернулась у фигуры Христа и покатила обратно по главной аллее с включенной мигалкой, провожаемая ошеломленными взглядами рассеянных по территории посетителей, озадаченных ее появлением в таком месте. Лобо выслал пятнадцать человек для прочесывания кладбища. К Фалькону подошел Кальдерон.
      — Эта строчка… «где тени движутся толпой», — сказал он. — Если бы вы боялись теней, неужели вы бы пошли на кладбище… хоть с кем-то, не говоря уже о клиенте? Это вообразить трудно.
      — Труднее представить, как можно перебросить труп через эти стены, — заметил Фалькон. — Я думаю, он задурил ей мозги… задурил достаточно сильно, чтобы она открыла ему дверь квартиры Хименеса и пошла с ним на кладбище.
      — Девушку убили рано утром в субботу, — сказал Рамирес, закончив разговор по мобильному телефону, — и нам известно, что убийца побывал здесь в то же утро, только чуть позже, на похоронах, где мы его засняли.
      — Возможно, он не знал, где находится мавзолей Хименеса, — предположил Фалькон, — но он тоже что-то снимал, так что у него были две причины присутствовать здесь.
      — Травяная сечка, — задумчиво проговорил Кальдерон.
      — Если он убил ее здесь, то спрятал тело под кучей скошенной травы, вероятно решив, что в выходные никто не будет вывозить садовый мусор. Если же он убил ее в другом месте и перебросил тело через стену, то ему наверняка пришлось везти ее сюда на машине, а надолго бросать машину под стеной кладбища он вряд ли бы захотел.
      — Тот спонтанный порыв, о котором вы говорили, доставил ему немало хлопот, — заметил Кальдерон.
      — Для него важно развитие темы, и он жаждет продемонстрировать нам свои способности, — ответил Фалькон.
      Кальдерон вернулся в здание суда на такси. Фалькон и Рамирес очистили кладбище от посетителей и закрыли его до конца дня. Приехал Лобо еще с одной группой полицейских из двенадцати человек, и к шести часам они уже прочесали все кладбище. Нашелся и черный чулок: он свисал с рукоятки сломанной шпаги в бронзовой руке матадора Франсиско Риверы. Гора скошенной травы, увядших цветов и листьев обнаружилась в мусорном контейнере, стоявшем рядом с ржавой железной калиткой в задней стене кладбища, за которой возвышалось фабричное здание. Здание отделял от кладбищенской стены узкий заросший бурьяном проход. Там стояли по стенам какие-то старые железные двери и лестница вроде тех, по которым на кладбищах поднимаются к высоко расположенным нишам с урнами. Бурьян в проходе была примят. Охранники, патрулировавшие промышленную зону, могли бы увидеть, что здесь творится, только специально заглянув сюда. Контейнер упирался в стену. Убийце не составило бы особого труда поднять очень маленькую Элоису Гомес наверх, перевалить через стену и скинуть в контейнер.
      — Второй раз он проделывает с нами такую штуку, — буркнул Фалькон.
      — Сбивает нас со следа? — уточнил Рамирес.
      — Да, это один из его талантов… тормозить процесс, — подтвердил Фалькон.
      — Нам всегда приходится делать двойную работу, — продолжил Рамирес.
      — Это то, что мой отец говорил о гениях: все вокруг них выглядит раздражающе вялым.
 
      В 6.30 вечера Фалькон и Рамирес уже были на Аламеде, но не нашли там никого из подруг Элоисы. Они отправились на улицу Хоакина Косты, туда, где жила Элоиса. Фалькон постучал в дверь толстой девушки, у которой был ключ от комнаты Элоисы. Она вышла к дверям в голубом халате из махровой ткани и в розовых меховых шлепках. Ее глаза припухли со сна, но она мгновенно встряхнулась, увидев перед собой двух полицейских. Фалькон попросил у нее ключ и велел поднапрячься и вспомнить, когда она в последний раз видела свою подругу, а заодно передать другим девушкам, чтобы они сделали то же самое. Ей не нужно было спрашивать, что случилось; она молча отдала ему ключ.
      За дверью их встретила все та же глупая панда. Мужчины осматривались, взирая на печальный итог короткой и тяжелой жизни. Рамирес стал перебирать дешевые безделушки на туалетном столике.
      — Что мы, собственно, здесь делаем? — спросил он.
      — Просто смотрим.
      — Думаете, он здесь бывал?
      — Слишком рискованно, — ответил Фалькон. — Нам нужен адрес и номер телефона ее сестры. Эта панда для ее племянницы.
      Рамирес перевел взгляд с панды на своего шефа и увидел другого Фалькона, потерянного и несчастного, ссутулившегося и одинокого.
      — На прошлогодней Ферии я выиграл похожую зверушку для своей дочки, — сказал Рамирес, кивнув в сторону безмолвной гостьи. — Она ее обожает.
      — Удивительно, как мягкие игрушки пробуждают инстинкт любви, — сказал Фалькон.
      Рамирес не воспользовался случаем завести более доверительные отношения.
      — А видение-то у нее не такое уж совершенное, — заметил Рамирес, глядя на пару контактных линз, валявшихся на ночном столике.
      — Она была с ним знакома раньше, — сказал Фалькон. — Я в этом уверен. Вспомните, сколько материала он отснял, чтобы сделать фильм «Семья Хименес». Он наверняка заметил, что Хименес снова и снова возвращается к одной и той же проститутке. И хотел узнать, почему.
      — Ну, может, она лучше всех в городе работала ртом, — грубо пошутил Рамирес.
      — Ведь есть же какое-то объяснение.
      — Она выглядит совсем молоденькой, — предположил Рамирес. — Возможно, это ему нравилось.
 
      — Его сын сказал, что он влюбился в свою первую жену, когда ей было тринадцать лет.
      — Да что б там ни было, старший инспектор, это всё одни догадки.
      — А на чем еще мы можем строить наши выводы? — ответил Фалькон. — При том, какие он оставляет следы, нам не нужны дополнительные улики.
      — Как считает судебный следователь Кальдерон, у нас по-прежнему есть главная подозреваемая, — напомнил Рамирес.
      — Я не забыл о ней, инспектор.
      — Если она кого-то наняла и развязала руки какому-то психопату, то, возможно, сама не чувствует себя в безопасности, — рассуждал Рамирес. — Я по-прежнему считаю, что мы должны как следует поднажать на нее.
      Подруги Элоисы прошли гуськом мимо двери, направляясь в комнату толстушки. Рамирес нашел записную книжку Элоисы. Они прошли по коридору в прокуренную конурку, где сгрудились девушки.
      Фалькон подробно рассказал им о том, что случилось. Единственное, что нарушало тишину, это щелканье дешевеньких зажигалок да втягивание сигаретного дыма. В ответ на его вопрос, встречалась ли Элоиса с кем-нибудь вне работы, послышались смешки. Он настойчиво попросил их подумать об этом, и они в один голос заявили, что тут и думать нечего. У нее не было никого, кроме сестры в Кадисе. Фалькон скользнул взглядом по их лицам. Они напоминали беженок. Спасающихся от жизни, застрявших на границе цивилизации, бесприютных. Он отпустил их. Осталась одна толстушка.
      — Был тут один, — сказала она, когда все ушли. — Не то чтобы постоянный клиент, но она с ним встречалась не раз. Она говорила, что он совсем другой.
      — Почему вы не упомянули об этом раньше? — спросил Фалькон.
      — Потому что думала, что Элоиса уехала. Она говорила, что собирается уехать.
      — Начните с начала, — попросил Фалькон.
      — Она рассказывала, что он не хотел заниматься с ней сексом. Ему нужно было только разговаривать.
      — Один из этих, — брякнул Рамирес, и Фалькон взглядом заставил его замолчать.
      — Он сказал ей, что он писатель. Чего-то там делает для фильма.
      — О чем они разговаривали?
      — Он выспрашивал у нее все про ее жизнь. Ну ничего не упускал. А особенно интересовался тем, что называл «переходом границ».
      — Вы знаете, что он под этим подразумевал?
      — Первый половой контакт. Первый половой контакт за деньги. Первый раз, когда она позволила делать с собой определенные вещи. Первая беременность. Первый аборт. Первые побои. Первый раз, когда мужчина угрожал ей ножом. Первый раз, когда мужчина наставил на нее пистолет…порезал ее. Такие вот границы.
      — И они всего лишь разговаривали?
      — Он платил ей за секс, но они только разговаривали, — подтвердила она. — А под конец вообще просто разговаривали.
      — Она рассказывала, как он выглядит? — спросил Фалькон. — Откуда он? Как он говорил? У него было имя?
      — Она называла его Серхио.
      — Это к нему она отправилась в пятницу вечером?
      Она пожала плечами.
      — Вы когда-нибудь видели его?
      Девушка отрицательно покачала головой.
      — Но она, должно быть, описывала его.
      — Мы не очень-то откровенничаем друг с другом… потом это может обернуться против нас, — ответила она. — Она только сказала мне, что он guapo. Может, своей сестре она больше рассказала.
      — И вы считаете, что раз она собиралась сбежать с ним, значит, питала к нему какие-то чувства?
      — Она говорила, что с ней никто никогда не разговаривал так, как он.
      — А он ей ничего не рассказывал о себе?
      — Если и рассказывал, то мне она ничего об этом не говорила.
      — Что вам известно об этом Серхио… помимо имени?
      — Я знаю, что он сделал одну очень опасную вещь, — ответила она. — Он подал Элоисе надежду.
      — Надежду? — удивился Рамирес, словно для него это слово вообще было пустым звуком.
      — А вы оглянитесь вокруг, — не выдержала полная девушка. — И представьте, что значит для вас надежда, если вы так живете.
 
      Фалькон и Рамирес вернулись в полицейское управление в восемь вечера, обыскав и опечатав комнату Элоисы Гомес. Они ничего не нашли. Просмотр записной книжки на найденном мобильнике Элоисы тоже ничего не дал: никаких упоминаний о Серхио. Фалькон свалил канцелярскую работу на Рамиреса, а сам отправился в Табладилью на прием к психологу. Он припарковался на противоположной стороне улицы и несколько раз прошелся взад-вперед вдоль своей машины, разглядывая таблички на нужной ему двери, внутренне не готовый к консультации.
      Ему вспомнился отец, который приглашал автомехаников ремонтировать мотор его «ягуара» даже тогда, когда тот работал идеально. Он всегда говорил, что это «на случай, если назревает поломка». Безумие. Фалькону действительно необходим был ремонт, но какой? Что за ужасную черную нить следовало вытащить из образовавшегося у него в мозгу колтуна? Распутается ли этот колтун? Ему представился он сам, ошеломленный, с отвисшей челюстью, вытаращившийся на двух санитаров в белом, которые натягивали на него хирургический халат. Один маленький надрез, и тебя отделяют от твоего прошлого. Он понимал, что совсем слетел с катушек, раз думает об операции на открытом головном мозге, хотя ему предстоит всего лишь разговор. Он вытер обе влажные ладони одновременно, зажав между ними носовой платок, и пересек улицу.
      Лестница была бесконечной, или бесконечным был его подъем по ней. Ему стоило немалых усилий заставить себя войти в дверь на верхней площадке. За столом сидела юная регистраторша.
      —  Hola,сеньор Фалькон, — бодро приветствовала его девушка, привыкшая иметь дело с людьми с неустойчивой психикой. — Вы пришли в первый раз, не так ли?
      У нее были светлые волосы и пухлые надутые губки. Она протянула ему бланк для заполнения, но он не взял его. На стене за девушкой висела картина его отца, на которой был изображен портал церкви Всех Святых. Осмотрев комнату, он обнаружил еще одну — из менее удачных абстрактных фальконовских пейзажей.
      — Сеньор Фалькон, — окликнула его девушка, уже встав; край ее юбки едва доходил до столешницы.
      Он знал, что не сможет этого вынести. Не сможет сидеть перед кем-то и обсуждать жизнь и работу своего отца. Не сможет допустить, чтобы кто-то копался у него в голове, выискивая складки и морщинки в ткани его мыслей и устраняя их. Он повернулся и ушел, не произнеся ни слова. За многие годы не было ничего, что он сделал бы с большей легкостью. Взял и ретировался.