— Тогда, мне кажется, нам надо вызвать Консуэло Хименес и с пристрастием допросить ее насчет этих снимков… а вдруг под нажимом она и расколется, — заявил Рамирес. — Ведь она единственный близкий жертве человек, и к тому же у нее есть вся необходимая информация и определенный мотив.
      — На данном этапе я предпочитаю работать вместес Консуэло Хименес, а не против нее. Я встречаюсь с ней в полдень, чтобы разобраться со всеми деловыми партнерами ее мужа и посмотреть, у кого могли быть мотивы его убить, а у кого нет.
      — Разве это не позволит ей манипулировать следствием, старший инспектор?
      — Вовсе нет… потому что мы будем копать и самостоятельно. Вы займетесь Хоакином Лопесом из «Sinco Bellotas».С ним стоит побеседовать. Перес отправится в муниципалитет и узнает названия компаний, связанных со строительным комитетом «Экспо — девяносто два». Фернандес пойдет в лицензионное управление и вытащит из них все возможные сведения, а потом — в департамент здравоохранения и пожарную службу, и только опросив всех, вплоть до цветочниц, всучивающих букеты посетителям ресторана, забывшим о романтике, мы оставим сеньору Хименес в покое. Так что, хотя мы и сотрудничаем с ней, она постоянно будет под прессингом.
      — А как насчет местных рэкетиров?
      — Если бы их что-то не устраивало, они просто сожгли бы один из ресторанов, но не стали бы мучить и убивать владельца. Однако, думаю, нам стоит их прощупать.
      — А наркотики? — поинтересовался Рамирес. — Если учесть, что мы имеем дело с экстремальным поведением — с психопатической жестокостью.
      — Свяжитесь с отделом по борьбе с наркотиками и проверьте, нет ли у них чего-нибудь на Рауля Хименеса или кого-нибудь из его знакомых.
      Через пятнадцать минут подошли остальные члены его группы. Фалькон устроил в кабинете летучку, показал коллегам полученные с видеопленки отпечатки и каждого загрузил рутинной работой на весь долгий тяжелый день. У Серрано он спросил о хлороформе и хирургических инструментах; из больниц пока не было ничего нового, там всё еще проверяли свои запасы, и Серрано продолжил обследование лабораторий. Баэну Фалькон послал в «Мудансас Триана» пообщаться с рабочими и, в частности, выяснить, что они делали в субботу утром во время похорон Хименеса. Все разошлись, а Фалькон долго беседовал по телефону с судебным следователем Кальдероном, после которого позвонил еще и комиссар Лобо. Вообще-то Фалькон ненавидел долгие пустые разговоры, но сегодня и Кальдерон, и Лобо первыми стали прощаться. После этого он рьяно занялся канцелярской работой, чего прежде никогда не делал в понедельник с утра, особенно во время расследования, но, довольно быстро закончив, удалился на встречу с Консуэло Хименес.
      Они начали с просмотра присутствовавших на похоронах. Сеньора Хименес назвала их всех по именам и рассказала, какое отношение они имели к ее мужу. Неизвестных в толпе приглашенных не было. Затем они восстановили события последнего дня, а потом и последней недели жизни Рауля Хименеса. Встречи, обеды, приемы, совещания со строителями, со специалистами по садовому дизайну и по системам кондиционирования. Она передала ему список компаний, с которыми они имели дело в последние шесть лет: одни процветали, другие прогорели, третьи не выдержали конкуренции. После сообщения Рамона Сальгадо плохо верилось в то, что единственными врагами Рауля Хименеса могли быть поставщики мяса, рыбы, зелени и цветов, которые потерпели убытки на обслуживании его ресторанов. Консуэло Хименес все чаще посматривала на свои дорогие наручные часы, и Фалькон решил, что пришло время выложить главный вопрос.
      — А как насчет строительного комитета «Экспо — девяносто два»? — поинтересовался он. — Могу я ознакомиться с этими бумагами?
      — С какими бумагами? — спросила она.
      — С отчетной документацией вашего мужа.
      — Она не здесь, — ответила донья Консуэло и вызвала секретаршу, — и не в квартире.
      Услышав тот же вопрос, секретарша выдала хорошо отрепетированный ответ с таким видом, словно рассчитывала получить прибавку к жалованью. Сеньора Хименес стала торопить Фалькона, ссылаясь на то, что ее ждут дети. Фалькон, сидя в кресле, наблюдал, как она собрала свои вещи и встала у двери, барабаня ногтями по сумочке.
      — Наша встреча была очень продуктивной, — сказал он вполне искренне, потому что ее хорошо обдуманный визит к нему прошлым вечером и ее выборочное содействие сегодня утром дали ему первый повод заподозрить, что ее решимоость под влиянием честолюбия могла перейти в жестокость.
      Он приехал домой обедать. Энкарнасьон оставила ему большую кастрюлю астурианской похлебки — фасоль, chorizo, morcilla. Ему совсем не хотелось есть, но он надеялся, что жирная еда и два бокала вина нагонят на него сон. Фалькон прилег, мучимый сомнениями, правильно ли он ведет расследование. В животе — бульканье. В ногах — подергивание. Одним словом, фиксация еще большего возбуждения. Он молил о сне, но сон не приходил. Тогда он позвонил Рамону Сальгадо и, только не дождавшись ответа, вспомнил, что тот отбыл в Сан-Себастьян за сестрой, чтобы отвезти ее в Мадрид.
      Когда он ехал на работу, ладони мерзко липли к рулю, в кишках бултыхалось непереваренное сало, а язык был шершавым, как замша. Его ум упорно отказывался сосредоточиться на одной мысли и додумать ее до конца. Отчаяние, как попавшее в блюдо прогорклое масло, отравило его всего. Он притормозил у тротуара на проспекте Республики Аргентины и позвонил своему врачу, но тот мог принять его только утром. Ему предстояло перетерпеть еще одну ночь, что его страшно испугало, хотя он понимал всю нелепость этого страха. Он вспомнил, каким он был пять дней назад, как прекрасно, уверенно он себя чувствовал. От неожиданно выступивших слез у него защипало глаза. Он прижался лбом к рулю. Что же все-таки происходит?
      Фалькон вылез из машины, вытер глаза и встряхнулся. Потом зашел в ближайший бар и заказал то, чего никогда прежде не пил: бренди. То, чем успокаивают нервы во всех фильмах. Бармен стал перебирать названия — «Соберано», «Фундадор», бывшие для Фалькона пустым звуком. Он попросил любого и чашечку черного кофе, чтобы перебить запах.
      Одним глотком проглоченное бренди разодрало его легкие на части, и ему потребовалась пара минут, чтобы перевести дыхание. Он дотронулся до чашечки с кофе и вздрогнул, напуганный мыслью, что рука, опиравшаяся на стальную стойку, вовсе не его. Он потряс ею, посгибал пальцы, дотронулся до лица. Бармен наблюдал за ним, вытирая шеренгу стаканов.
      — Повторить? — спросил он. Фалькон кивнул, удивляясь самому себе. Янтарного цвета жидкость тонкой струйкой пролилась в стакан. Как он завидовал сейчас бармену, как ему хотелось такой же твердой рукой держать бутылку над краем стакана, не боясь расплескать ее содержимое! Он залпом выпил вторую порцию бренди, обжег рот горячим кофе, шлепнул купюру на прилавок и ушел.
      Сидя в машине на стоянке у полицейского управления, он немного успокоился и привел в порядок свои мысли, сильно сжав руками голову. В его кабинете горел свет. Рамирес стоял спиной к окну и что-то читал или говорил, обращаясь к тому, кто сидел за письменным столом.
      Поднимаясь по лестнице, Фалькон ловил на себе неодобрительные взгляды сотрудников. Он завернул в туалет и посмотрел на себя в зеркало. Там он увидел полыхающее лицо с покрасневшими глазами и всклокоченными волосами, похожими на волны в бушующем море. Воротничок его рубашки стоял торчком, а узел галстука не был подтянут. Его «скорлупа» дала трещину. Фалькон сполоснул лицо холодной водой, и вдруг у него схватило живот. Он заперся в кабинке. Пищевое отравление. Может, все, что с ним творится, — это пищевое отравление, подумал он в отчаянии. Обед Энкарнасьон вырвался наружу.
      Дверь в туалет открылась. Он услышал голос Рамиреса:
      — …насколько мне известно, он ее еще и трахает.
      — Кто? Старший инспектор? — недоверчиво спросил Перес.
      — Ему, наверное, одиноко после его развода. Потом наступила тишина. Видимо, они заметили, что в одной кабинке кто-то есть.
      Через пару минут они удалились. Фалькон вышел, вымыл руки, привел в порядок одежду и причесался.
      В его кабинете были те двое. На письменном столе лежал отчет из отдела судебной экспертизы.
      — Есть что-нибудь новое? — спросил он, указывая на отчет.
      — Ничего ценного для нас, — ответил Рамирес.
      — Что сообщил Хоакин Лопес?
      — Много интересного, особенно о жене, — сказал Рамирес, не скрывая своей антипатии к сеньоре Хименес. — Похоже, сеньор Лопес продвинулся в своих переговорах гораздо дальше, чем я думал. Закончились всяческие обсуждения и оговорили сумму. Юристы уже оформляли контракт.
      — И тут он встретился с Консуэло Хименес… — вставил Фалькон.
      — Точно… он встретился с женой, — продолжил Рамирес, — а она ничего не знала об этой сделке.
      — Полагаю, Рауль Хименес считал, что ему решать, продавать предприятие или нет, — сказал Фалькон.
      — Да, именно так он и считал, и так оно и было. Но оба — и он, и Хоакин Лопес — недооценили ее силу. Они договорились вместе позавтракать, чтобы Лопес познакомился с сеньорой Хименес. Лопес был поражен тем, как ведутся дела в ресторанах. Ну там декор и вся прочая ерунда, которой занималась жена.
      — Надеюсь, он не предлагал ей работу.
      — Он подумывал об этом. Собственно, завтрак был затеян для того, чтобы прощупать, понравится ли ей идея по-прежнему управлять ресторанами, или она готова заниматься этим лишь в качестве жены владельца.
      — И все пошло прахом?
      — Она его просто выгнала. Хоакин Лопес сказал, что все решилось еще до завтрака. Рауль Хименес выглядел как побитая собака. Сеньор Лопес даже не счел нужным ему потом перезванивать… он уже точно знал, что дело не выгорело.
      — Ну, и как, по-вашему, следует толковать эти обстоятельства? — спросил Фалькон.
      — По-моему, это она его кокнула, — ответил Рамирес. — Вам может показаться, что все слишком уж тщательно подготовлено, но в том-то и фишка. Жена добилась успеха, уделяя внимание мелочам. Она продумывает все от начала и до конца. Она ни в чем не полагается на волю случая: ни в обеспечении кухонь свежими продуктами, ни в планировании убийства собственного мужа.
      — А знаете что? — объявил Фалькон. — Я согласен, она, пожалуй, вполне на такое способна.
      Грудь Рамиреса невольно выпятилась. Он подошел к окну и оглядел стоянку для машин с таким видом, словно она стала его вотчиной.
      — Но возможен и другой поворот, — заметил Фалькон. — Сегодня днем сеньора Хименес милейшим образом делилась со мной информацией, которая гроша ломаного не стоит. А когда я спросил о документации, которая должна была остаться у ее мужа от времен его руководства строительным комитетом «Экспо — девяносто два», она заявила, что таких документов нет и велела секретарше говорить то же самое.
      — Бред какой-то, — сказал Перес. — Что-то наверняка осталось.
      — И еще: Рауль Хименес очень удачливый бизнесмен. У него крестьянская закваска, и, по мнению его сына, он был хладнокровным дельцом. Настолько хладнокровным, что тридцать шесть лет назад, когда его младшего сына похитили, чтобы за что-то отомстить, он предпочел не связываться с полицией и просто вывез семью из города, а затем методично стирал из памяти все, что так или иначе было связано с его ребенком. И поступил он так потому, что его поставили перед выбором: все потерять или потерять все, кроме богатства и положения.
      — Я не совсем понимаю, к чему вы клоните, старший инспектор, — сказал Рамирес.
      — Что помешало Раулю Хименесу продать эти рестораны? — спросил Фалькон.
      — Жена.
      — Без всякого убийства, правда? — сказал Фалькон. — Но, зная репутацию Рауля Хименеса, естественно предположить, что она прибегла к крайним мерам.
      — Пригрозила разоблачить его, — предположил Перес.
      — Рассказав о ребенке, украденном тридцать шесть лет назад? — буркнул Рамирес. — Чушь собачья.
      — Она, кстати сказать, ничего не знала. Я сообщил ей об этом после разговора с Хосе Мануэлем Хименесом.
      — Тогда чем она его шантажировала?
      — Чем-то связанным с «Экспо — девяносто два», — ответил Фалькон. — Она, должно быть, нашла его бумаги, свидетельствовавшие о злоупотреблениях, еще не виданных в коммерческой истории Испании.
      — Но зачем ей сейчас-то потребовалось скрывать эти бумаги?
      — А затем, что она получила то, что хотела, — сказал Фалькон. — Рестораны. И теперь давние делишки ее мужа могут ей очень даже повредить. Если будет установлена его причастность к коррупции, это ударит по ее бизнесу. Она может все потерять.
      — Тогда его смерть пришлась очень кстати, — заметил Рамирес.
      — А не логичнее было бы сеньору Хименесу убить свою жену? — предположил Перес. — Тогда он смог бы спокойно продать рестораны и избежать всяческих неприятностей.
      — Убийство происходит, когда отказывает логика, — заявил Рамирес, глядя на Переса так, словно тот изменил общему делу.
      — Надо собрать информацию о прошлом Консуэло Хименес… официальную и неофициальную, — сказал Фалькон. — Она говорила о какой-то картинной галерее в Мадриде, где она работала, и связи с сыном герцога, которая окончилась для нее абортом еще в восемьдесят четвертом году.
      — Она чиста, если верить полицейскому компьютеру, — сказал Рамирес. — Я тут пообщался кое с кем в Мадриде, и они проверили ее по своим каналам на предмет связи с наркотиками или проституцией.
      — А что там со строительным комитетом? — спросил Фалькон.
      Перес взгромоздил на его письменный стол коробку и начал вынимать из нее пачки бумаг.
      — Здесь названия и адреса всех компаний, принявших участие хоть в каком-то проекте строительства, имевшем отношение к открытию «Экспо — девяносто два». А это список компаний, чьи строительные работы за пределами территории выставки полностью или частично финансировались государством. В большинстве своем это жилые кварталы в таких районах, как Сантипонсе и Камас. И наконец, список компаний, ответственных за внутреннее оборудование павильонов: разные там дизайнеры, специалисты по освещению и звуковому оформлению, кондиционерам, настилке полов…
      — Зачем вы мне все это излагаете? — спросил Фалькон.
      — В этой маленькой книжице записаны адреса и телефоны всех, кто так или иначе причастен к обслуживанию или снабжению павильонов, ресторанов, баров, магазинов…
      Тут над Фальконом навис Рамирес.
      — Послушайте, старший инспектор, мы знаем, что и как там было. Все нажились на этом деле. Но это было десять лет назад, а нам известно, как все запутывается за считанные дни и даже часы. Так кого же мы ищем? Парня, который не разбогател? Где он может быть? Парень, которого ободрали? Где мы будем его искать? Откуда следует, что он есть в этих списках компаний и людей? А если и есть, то с чего надо начать? С поставщиков стекла? Или с мраморных карьеров? А может, с производителей черепицы? Это непосильная задача даже для специально подготовленной команды по борьбе с коррупцией, не говоря уже о нашей шестерке из отдела по расследованию убийств. Такие поиски возможны только по горячим следам.
      Фалькон в задумчивости поочередно щелкал костяшками пальцев. Выступление было что надо, хотя и не в духе Рамиреса. Во-первых, оно отличалось сжатостью, а во-вторых, объективностью. Рамирес был человеком субъективным и реактивным. Арестовать Консуэло Хименес и с пристрастием ее допросить — вот это его метода.
      — Итак, вы оба считаете, что нам надо собирать компромат на Консуэло Хименес?
      Рамирес кивнул, Перес пожал плечами.
      — Она крепкий орешек, — сказал Фалькон, — и пока мы не можем предъявить ей ничего такого, что бы хоть малость ее встревожило. Так что нам придется здорово потрудиться.
      — А как насчет наблюдения? — спросил Рамирес.
      — Я пока что не могу дать добро на такие расходы, — сказал Фалькон. — Нужны более весомые основания. Версия устранения мужа ради любовника провалилась, да и версия убийства из-за сделки с Хоакином Лопесом тоже не слишком убедительна, хотя ее и стоит отработать, не посвящая в это Кальдерона.
      — Во всяком случае, сеньор Лопес предложил нам свою помощь.
      — Не сомневаюсь.
      — А если отыщется что-нибудь интересное в Мадриде, вы установите за ней наблюдение?
      — Если она была причастна к убийству, тогда да, а если, к примеру, к магазинным кражам, то нет.
      — Чтобы действительно ее прищучить, нам надо доказать, что она связана с тем типом на кладбище, — сказал Перес, застопоривая разговор.
      — Что он там делал? Задайтесь таким вопросом, — сказал Фалькон. — Работу свою он выполнил. Если он действовал по чьему-то поручению, то зачем снимать на кинопленку похороны?
      — Может быть, он занимается съемкой, чтобы потом вымогать деньги? — предположил Перес.
      — По-моему, это уже перебор.
      — А исчезновение Элоисы Гомес не перебор? — спросил Рамирес. — Жена засекла ее на том самом видео, которое мы смотрели после того, как увезли труп ее мужа.
      — Мне кажется, связь между убийцей и Элоисой…
      — Возможно, жене не понравилось, что сообщник присутствовал при той сцене, — предположил Перес.
      — Скажите лучше, к чему он устроил эти игры с мобильным телефоном Элоисы Гомес? — заметил Фалькон. — Что значит эта фраза про «свою историю»?
      — Какая еще фраза? — спросил Рамирес.
      — Я же вам говорил.
      — Вы говорили про «Близко ли мы друг от друга?» и «Ближе, чем вы думаете», — уточнил Рамирес, — а ни о какой «своей истории» не упоминали.
      Фалькон был удивлен и обескуражен. Больше всего его испугало такое беспамятство. Видимо, во всем виновато бренди. Он рассказал им о том, что произошло на мосту.
      — Шутник, — сделал вывод Рамирес.
      — Псих, — дал свое заключение Перес.
      — Само по себе это лишено смысла, но если звонивший — человек с кладбища, это может означать, что он намерен действовать дальше, — сказал Фалькон. — Следовательно, мы должны быть абсолютно беспристрастны. Нам нельзя сосредоточиваться исключительно на Консуэло Хименес, отметая другие возможности.
      Рамирес в возбуждении заходил по кабинету. Фалькон отпустил их, но потом вернул Переса.
      — Я все-таки попрошу вас еще чуть-чуть повозиться с этими списками, — сказал Фалькон. — Вот, возьмите первые два и выясните, какие компании до сих пор существуют. Потом узнайте имена директоров, исполнительных и прочих, которые работали в этих компаниях с девяностого по девяносто второй год. Вот и все. На этом мы тему закроем.

16