Среда, 24 июля 2002 года
 
      Полицейские закончили работу в кухне супругов Вега. Кальдерон уже подписал протокол осмотра трупа; тело в мешке лежало на каталке. Его должны были погрузить в машину «скорой помощи» и доставить в Институт судебной медицины на проспекте Санчеса Писхуана.
      Члены следственной группы поднялись наверх, в спальню, и встали вокруг кровати, заложив руки за спину. Они смотрели на сеньору Вегу молча, как будто молились. Подушку убрали с ее лица, упаковали в полиэтиленовый мешок и поставили к стене. Рот Лусии был открыт. Верхняя губа и зубы застыли в горьком оскале, словно она ушла из жизни с чувством обиды. Нижняя челюсть смещена в сторону.
      — Ее ударили один раз справа, — объяснил Кальдерон. — Челюсть вывихнута… Возможно, от удара она потеряла сознание. Судебный медик считает, что били скорее ладонью, чем кулаком.
      — Время смерти?
      — То же, что и у мужа: три — три тридцать утра. Точнее он сказать не может.
      — Сеньора Хименес рассказала, что Лусия пила снотворное, две таблетки за ночь: перед сном и проснувшись на рассвете. Должно быть, она как раз проснулась, и пришлось ее оглушить, прежде чем душить. Пока не просматривается что-нибудь общее в этой смерти и смерти сеньора Веги?
      — Отвечу не раньше, чем отвезу их в институт, — буркнул судебный медик.
      — Мы надеемся найти хоть каплю пота или слюны на верхней стороне подушки, — сказал Фелипе.
      — Это подкрепило бы вашу версию о неизвестном убийце, инспектор, — сказал Кальдерон. — Трудно представить, чтобы муж выбил жене челюсть.
      — Чужая семья — потемки. Что, если она проснулась, встала с кровати — и тут как раз вошел сеньор Вега, уже решившийся на убийство и самоубийство? Она могла что-то почувствовать, устроить истерику, и ему ничего не оставалось, как… Разве не могло так случиться? — спросил Фалькон. — Я стараюсь смотреть на вещи объективно. А… Призраки здесь есть?
      — Призраки?! — не поверил своим ушам Кальдерон.
      — Нечто, из-за чего место преступления выглядит «неправильным», не так, как должно выглядеть, — пояснил Фалькон. — У нас у всех возникло такое ощущение, когда мы осматривали тело сеньора Веги на кухне. А здесь как?
      Хорхе пожал плечами. Заговорил Фелипе:
      — Ее убили. Никто не пытался скрыть этот факт или выдать ее смерть за естественную. Осталось выяснить, кто ее убил. Сеньор Вега? У нас нет ни одного вещественного доказательства, кроме подушки.
      — Что говорят соседи? — спросил Кальдерон, отходя в сторону от остальных.
      — Их мнения противоречивы, — ответил Фалькон. — Сеньора Хименес знала сеньора Вегу в течение нескольких лет. Она не считает его способным на самоубийство. К тому же она упомянула, что он купил новую машину и собирался в отпуск в Сан-Диего. Однако сеньора Крагмэн показала мне недавние фотографии сеньора Веги. Они свидетельствуют: он явно страдает и, возможно, психически нестабилен. Вот, посмотрите, она дала мне обзорный лист.
      Кальдерон, хмурясь, просмотрел кадры.
      — Стоит босиком в своем саду в январе, — комментировал Фалькон. — А вот еще одна, он плачет у реки.
      — Зачем она такое снимает? — спросил Кальдерон.
      — Это ее работа, — сказал Фалькон. — Способ самовыражения.
      — Фотографировать страдания, которые люди хотели бы скрыть? — произнес Кальдерон, поднимая брови. — Она со странностями?
      — Утверждает, что интересуется скрытыми движениями души, внутренней борьбой, — сказал Фалькон. — Старается уловить и запечатлеть тот голос, о котором говорил сеньор Васкес. Тот, который никому не слышен.
      — На что это ей? — недоумевал Кальдерон. — Она же фиксирует лицо, а не голос… Я хочу сказать, какой смысл?
      — Голос звучит в голове и не слышен окружающему миру, — сказал Фалькон. — Ей интересно желание страдающего человека быть на улице… среди незнакомых людей. Выхаживать из себя боль.
      Они переглянулись, вышли из комнаты и направились в спальню Марио. Кальдерон протянул Фалькону обзорный лист:
      — Тебе не кажется, что это чушь?
      — Я только повторяю ее слова, — ответил Фалькон, пожав плечами.
      — Она таким образом что-то… компенсирует?
      — Ну еще бы! У нее на стене висит и моя фотография, — пробурчал Фалькон, все еще кипя от злости. — Увеличенный снимок. Я смотрю на реку с моста Королевы Изабеллы Второй.
      — Этакий папарацци эмоций, — поморщившись, сказал Кальдерон.
      — Фотографы — странные люди, — задумчиво проговорил Фалькон, который сам занимался фотографией. — Они оперируют совершенными мгновениями настоящей жизни. Определяют для себя идею совершенства, а затем гонятся за ней… как за добычей. Если повезет, находят образ, который усилит идею, сделает ее более живой… но в итоге ловят нечто эфемерное.
      — Призраки, внутренняя борьба, эфемерная добыча… — пробормотал Кальдерон. — Все это никуда не годится.
      — Дождемся вскрытия. Оно должно дать осязаемый материал для работы. А я тем временем хочу найти Сергея, садовника. Он находился ближе всех к месту преступления и обнаружил тело.
      — Еще один призрак, — заметил Кальдерон.
      — Мы должны обыскать его комнату и нижнюю часть сада.
      Кальдерон кивнул.
      — Я, наверное, схожу посмотреть на фотографии сеньоры Крагмэн, пока вы обыскиваете комнаты садовника, — сказал он. — Хочу рассмотреть снимки в нормальном размере.
      Фалькон смотрел, как судебный следователь спускается на первый этаж. Кальдерон переговорил с судебным медиком, катая в руках сотовый телефон, словно кусок мыла. Потом быстро сбежал по лестнице. Кальдерон казался странно уверенным в себе и оживленным.
      «Такая манера поведения совсем нетипична для него!» — подумал Фалькон и тут же отогнал от себя эту тревожную мысль.
      Хавьер отправился на поиски Сергея. Когда, обливаясь потом, он пересек освещенную солнцем лужайку, то заметил горку обугленной бумаги на решетке, стоявшей на мощеной площадке для барбекю. Верхний лист был скомкан, хорошо прогорел и рассыпался, когда Фалькон коснулся его ручкой. Бумаги, лежавшие снизу, огонь пощадил, на них можно было различить слова, написанные от руки.
      Фалькон вызвал в сад Фелипе, и тот явился со своим чемоданчиком.
      — Не многое из этого мы сможем спасти, — сообщил он, осмотрев полуистлевшую бумагу через специальные очки. — Да и сможем ли вообще?
      — Похоже на письма, — сказал Фалькон.
      — Получается разобрать только отдельные слова, но почерк округлый, похож на женский. Я их сфотографирую, пока все не рассыпалось.
      — Скажи, какие слова ты разбираешь.
      Фелипе прочитал несколько слов, подтвердив, что писано по-испански, и сделал несколько снимков цифровой камерой. Обугленный листок раскрошился, стоило ткнуть его ручкой. Разглядел обрывок фразы «en la escuela» — в школе, а больше ничего. В самом низу кучи Фелипе наткнулся на бумагу иного качества. Он выудил из черных хлопьев прозрачные останки.
      — Современная фотография. Они очень хорошо горят. Химическое покрытие пузырится, когда бумага под ним сгорает. Вот и все, что остается. Старые фотографии не так легко сжечь. Бумага плотнее, добротнее.
      Фелипе вытащил листок с завернутыми черными блестящими краями, но сохранивший в середине изображение. Он перевернул его и увидел черно-белый портрет девочки. Позади стояла женщина, чье присутствие обозначалось только рукой с кольцом, лежащей на плече девочки.
      — Ее можно датировать?
      — Профессиональные фотографы в Испании пользовались такой бумагой много лет назад. Но это может быть и любительский снимок. Или он сделан за границей, где такую еще используют. Так что… датировать сложно, — сказал Фелипе. — Прическа девочки выглядит немного старомодной.
      — Шестидесятые, семидесятые? — спросил Фалькон.
      — Вполне вероятно. Она не похожа на деревенского ребенка. И женская рука на плече явно не знала физической работы. Я бы сказал, что это обеспеченные иностранцы. У меня есть двоюродные сестры в Боливии, они примерно так же выглядят. Как бы сказать… немного несовременно.
      Они упаковали остатки фотографии, нашли тень и отряхнулись от пепла.
      — Старые письма и фотографии сжигают, когда наводят порядок в доме, — предположил Фелипе.
      — Или в голове, — сказал Фалькон.
      — Может быть, он все-таки покончил с собой, а мы невесть что накручиваем?
      — Зачем все это сжигать? — ответил Фалькон вопросом на вопрос. — Болезненные воспоминания. Часть жизни, о которой не должна узнать жена…
      — Или часть жизни, о которой не должен узнать сын, — сказал Фелипе. — Даже после смерти отца.
      — Возможно, этот материал мог стать опасным, попади он не в те руки.
      — В чьи руки?
      — Пока не знаю. Но согласись: такие вещи сжигают, если они несут боль, позор или опасность.
      — А если это всего-навсего детская фотография его жены? — сказал Фелипе. — Что бы ты на это сказал?
      — Родителей сеньоры Веги уже нашли? — спросил Фалькон. — За мальчиком действительно лучше присматривать им, чем сеньоре Хименес.
      Фелипе сказал, что поисками занимается Перес. Они прошли к дому садовника. Дверь оказалась не заперта. Две душные комнаты. Вещей практически нет. Матрас наполовину свисает с кровати, как будто садовник что-то под ним хранил и был вынужден спешно вытаскивать. Или просто выносил его наружу и спал на воздухе? Еще в спальне имелся перевернутый вверх дном ящик, служивший прикроватным столиком. В кухне — газовая плитка, работающая от баллона. Холодильника нет, в буфете только концентраты.
      — Не очень-то похоже на роскошные хоромы Веги, — протянул Фелипе.
      — Лучше жить так, чем в Трес-Миль-Вивьендас, — откликнулся Фалькон. — А вот сбежал он зачем?
      — Аллергия на полицию, — авторитетно заявил Фелипе. — У этих ребят начинается приступ астмы при виде цифр ноль-девять-один на стене телефонной будки. А тут труп… К чему болтаться рядом, нарываясь на неприятности? Резонно?
      — А может, он что-то или кого-то видел, — сказал Фалькон. — Он мог знать, что сеньор Вега жег свои бумаги. Мог видеть его стоящим босиком в саду. Мог даже видеть, что случилось прошлой ночью.
      — Я сниму несколько отпечатков и прогоню через компьютер, — пообещал Фелипе.
      Фалькон направился к дому, рубашка липла к спине. Он позвонил Пересу на сотовый.
      — Ты где? — спросил Фалькон.
      — Сейчас я в больнице, инспектор.
      — Я оставил тебя обыскивать гараж и двор вокруг дома.
      — Я обыскал.
      — Как насчет сгоревших бумаг на решетке?
      — Их сожгли. Я это записал.
      — Ты поранился?
      — Нет.
      — Тогда что ты делаешь в больнице?
      — Сеньора Хименес прислала горничную сказать, что у нее проблемы с мальчиком, с Марио. Она подумала, что ему лучше видеть знакомые лица, быть с бабушкой и дедушкой.
      — Ты говорил об этом судебному следователю Кальдерону?
      — Да.
      — Почему он не поставил меня в известность?
      — Его занимали другие вещи.
      — Какие?
      — Ну уж этого он мне точно не расскажет, так ведь? — ответил Перес. — Я видел, что он озабочен, вот и все.
      — Так объясни наконец, почему ты в больнице? — раздраженно осведомился Фалькон, который так за много лет и не привык к более чем необычной манере Переса выполнять задания и докладывать начальству.
      — Я прибыл в квартиру сеньоры и сеньора Кабелло, это родители сеньоры Веги, — начал Перес. — Им обоим за семьдесят. Они меня впускают. Я рассказываю, что произошло, и сеньора Кабелло падает. Я решил, что это шок, но сеньор Кабелло говорит, у нее слабое сердце. Я вызываю «скорую» и оказываю ей первую помощь. Она перестает дышать. Инспектор, мне приходится делать ей искусственное дыхание и массаж сердца. Приезжает «скорая»; на счастье, в машине оказывается дефибриллятор. Теперь она в реанимации, а я сижу здесь с сеньором Кабелло. Я позвонил другой его дочери, она приезжает из Мадрида скорым поездом.
      — Ты говорил с сеньорой Хименес?
      — У меня нет ее телефона.
      — С Кальдероном?
      — Его мобильный выключен.
      — Со мной?
      — Инспектор, но что же мы делаем сейчас?
      — Ладно, молодец, — сказал Фалькон.
      Фалькон вернулся в прохладу дома и почувствовал себя потерпевшим крушение. Все нетерпеливо толкались вокруг. Оба тела лежали, упакованные в черные мешки, в холле на носилках.
      — Чего вы ждете? — спросил Фалькон.
      — Нужно, чтобы судебный следователь Кальдерон подписал протокол осмотра трупа женщины, — сказал судебный медик. — Мы не можем его найти.
      По пути к дому Крагмэнов Фалькон позвонил сеньоре Хименес, рассказал о родителях Лусии и намечающемся прибытии из Мадрида ее сестры. Марио свалился от усталости, сказала Консуэло, теперь он спит. И пригласила Фалькона зайти — выпить стаканчик.
      — У меня еще много дел, — начал отнекиваться он.
      — Я буду здесь весь день, — сообщила она. — Не пойду на работу.
      Марти Крагмэн открыл дверь, потягиваясь, как будто дремал на диване. Фалькон спросил про Кальдерона. Марти указал наверх и побрел к дивану, босой, в спадающих джинсах. Фалькон пошел на звук голосов — говорили по-английски. Кальдерон говорил довольно свободно, с пылкостью подростка.
      — Да, да! — услышал его восклицание Фалькон. — Я это вижу. Ощущение остранения очень явное.
      Фалькон вздохнул. Иисус сладчайший, беседы об искусстве! Он постучал. Мэдди распахнула дверь с язвительной усмешкой на лице. Глаза Кальдерона за ее плечом были широко раскрыты, взгляд дикий, зрачки расширены. Это заставило Фалькона на секунду отступить.
      — О, старший инспектор! — воскликнула она. — У нас тут такой интересный разговор с сеньором Кальдероном. Не правда ли, сеньор?
      Фалькон извинился за вторжение, но судебный следователь должен подписать документы на вывоз второго тела. Кальдерон все никак не мог прийти в себя: на лице его явственно читалось усилие, словно бы ему пришлось склеивать себя по кусочкам.
      — Ваш мобильный выключен, — сказал Фалькон.
      Мэдди приподняла бровь. Кальдерон осмотрел комнату, проверяя, не оставил ли каких-нибудь улик. Он произнес до неловкости длинную прощальную речь, держа сеньору Крагмэн за руку, которую в конце поцеловал.
      Судебный следователь поплелся вниз по лестнице с покорностью школьника, но на полпути остановился.
      — Инспектор, а вы не идете?
      — У меня вопрос к сеньоре Крагмэн.
      Кальдерон дал понять, что подождет.
      — Вы должны идти и работать, сеньор следователь, — сказала Мэдди, помахав ему рукой.
      На лице Кальдерона отразилось множество эмоций. Надежда, восхищение, разочарование, тоска, ревность, гнев и смирение. Делать было нечего — он поплелся в дом Веги. Спотыкаясь, преодолел остальные ступеньки, ноги плохо его слушались.
      — Ваш вопрос, старший инспектор? — напомнила Мэдди. Лицо ее было спокойно, как море в глубоком штиле.
      Он попросил еще раз показать снимки сеньора Веги в саду. Она пошла в лабораторию и разложила снимки на столе. Фалькон указал на верхний угол фотографий.
      — Дым? — полувопросительно сказал он.
      — Он что-то жег, — подтвердила она. — Он довольно часто сжигал там бумаги.
      — Насколько часто?
      — С начала года… довольно много раз.
      — А все ваши снимки…
      — Этого года, — договорила она. — Хотя постоянно приходить к реке он стал не раньше марта.
      — Вы знали, что его что-то беспокоит, — пробормотал Фалькон. Она уже начинала его раздражать.
      — Я вам сказала: это не мое дело. И вы, похоже, сами не уверены, убийство это или самоубийство.
      Он молча повернулся и пошел к двери.
      — Очень умный и чуткий человек этот ваш коллега сеньор Кальдерон, — проговорила она.
      — Он хороший человек, — добавил Фалькон. — И счастливый.
      — Это редкость среди мужчин, которым за тридцать, — сказала Мэдди.
      — Почему вы так говорите?
      — У реки я вижу больше мужчин, чем женщин.
      — У женщин есть талант не терять связи с миром, — высказал свое убеждение Фалькон. — Им проще разговаривать.
      — Это не секрет, — согласилась Мэдди. — Это наш способ жить и выжить. Мужчины, такие, как Марти, например, выходят из игры, пытаясь найти ответы, которых не существует. Они пытаются усложнять и без того сложные вопросы.
      Фалькон кивнул и пошел вниз по лестнице. Она стояла наверху, прислонившись к стене и сложив руки на груди.
      — И почему же сеньор Кальдерон так счастлив?
      — У него скоро свадьба, — не оборачиваясь, ответил Фалькон.
      — Вы ее знаете? — спросила Мэдди. — Она хорошая?
      — Да, — ответил Фалькон и повернулся к двери.
      — Будьте веселей, — сказала она по-английски. — Hastaluego, старший инспектор.

       Среда, 24 июля 2002 года
 
      Фалькон прекрасно понял, что она имела в виду. Он в бешенстве шагал обратно к дому Веги и успокоился, только увидев горничную, идущую к улице Канзас-сити. Он догнал ее и спросил, не покупала ли она недавно жидкость для прочистки труб. Нет, никогда. Он спросил, когда она в последний раз мыла пол в кухне. Сеньора Вега панически боялась, что Марио нахватается микробов на грязном полу, и настаивала, чтобы пол мыли трижды в день. Марио уже ушел к Консуэло Хименес, когда она вчера вечером вымыла пол в последний раз. Фалькон как раз подошел к дому Веги и успел увидеть, как отъезжает машина «скорой помощи» с телами супругов. Парадная дверь была открыта. Кальдерон курил в холле. Фелипе и Хорхе кивнули ему, выходя со своими чемоданчиками и сумками для хранения вещественных доказательств. Фалькон вошел и закрыл за ними дверь, выталкивая жару наружу.
      — О чем ты ее спрашивал? — начал наступление Кальдерон. Официальный тон как ветром сдуло.
      — Я увидел пепел на решетке для барбекю и понял, что Вега жег бумаги. Хотел посмотреть, не запечатлела ли она, как он что-то сжигает, на своих снимках, — сказал Фалькон. — Так оно и оказалось.
      — И это все? — спросил Кальдерон тоном одновременно обвиняющим и насмешливым. Фалькон снова разозлился.
      — Ты от нее чего-нибудь добился, Эстебан?
      — Что ты имеешь в виду?
      — Ты пробыл там не менее получаса, выключив телефон. Я решил, что вы обсуждаете нечто, имеющее большое значение для расследования.
      Кальдерон глубоко затянулся сигаретой, со свистом вдохнул дым.
      — Она сказала, о чем мы говорили?
      — Поднимаясь наверх, я слышал, как вы обсуждали фотографии, — признался Фалькон.
      — Они очень хороши, — кивая, серьезно сказал Кальдерон. — Очень талантливая женщина.
      — Ты сам назвал ее «папарацци эмоций».
      — Это было прежде, чем она рассказала мне о своей работе, — отмахнулся Кальдерон зажатой в пальцах сигаретой. — За фотографиями есть идея, именно она делает их такими, какие они есть.
      — Значит, это не попытка перейти с чувствами на «ты»? — спросил Фалькон.
      — Очень хорошо, Хавьер. Я это запомню, — сказал Кальдерон. — Что-нибудь еще?
      — Поговорим, когда придут отчеты о вскрытии, — сказал Фалькон. — Сегодня вечером я встречу в аэропорту сестру сеньоры Веги и отвезу ее к сеньоре Хименес.
      Кальдерон растерянно кивнул, не зная, о ком говорит Фалькон.
      — А сейчас побеседую с сеньором Ортегой… Он тоже сосед, — заметил Фалькон, не в силах удержаться от сарказма.
      — Я знаю, кто такой сеньор Ортега! — набычился Кальдерон.
      Фалькон шагнул к парадной двери. Когда он обернулся, Кальдерон уже затерялся в лабиринте собственных мыслей.
      — Я сегодня утром говорил серьезно, Эстебан.
      — О чем?
      — Я думаю, вы с Инес будете очень счастливы вместе, — сказал Фалькон. — Вы очень друг другу подходите.
      — Ты прав, — сказал он. — Подходим. Спасибо.
      — Тебе лучше пойти со мной, — сказал Фалькон. — Я запру дверь.
      Они вышли из дома и разошлись на подъездной аллее. Фалькон заблокировал ворота с помощью пульта дистанционного управления, который взял в кухне. Увитый плющом вход в дом Ортеги находился слева от дома Веги. Укрывшись в тени плюща, Фалькон наблюдал за Кальдероном. Тот стоял в нерешительности возле машины и, казалось, проверял, нет ли новых сообщений на мобильном. Он направился к дому Крагмэнов, остановился, потоптался на месте, кусая ноготь большого пальца. Фалькон покачал головой, нажал на звонок Ортеги и пробормотал свое имя в домофон. Кальдерон сдался и пошел к машине.
      — «Так-то лучше, Эстебан, — сказал Фалькон про себя. — Даже и не думай!»
      Запах сточных вод Фалькон почувствовал еще от ворот. Зажужжал домофон, и Фалькон оказался среди такой сильной вони, что его чуть не вырвало. Большие навозные мухи, как тяжелые бомбардировщики, угрожающе носились в воздухе.
      Коричневые пятна расползлись по стенам на углу дома. На фасаде зияла большая трещина. В воздухе витал густой, горячий дух разложения. Со стороны дома, выходящей окнами на газон, показался Ортега.
      — Я не пользуюсь парадным входом, — сказал Ортега, он сжал руку Фалькона так, что хрустнули кости. — Сами видите, у меня проблема с этой частью дома.
      Пабло Ортега очень напоминал свое рукопожатие: он был плотным, непреклонным и ошеломительным. Длинные, густые, абсолютно седые волосы свисали ниже горловины рубашки без воротника. Усы были не менее внушительны, но пожелтели от дыма. Резкие, выразительные морщины, неожиданный слом бровей и — главное — затягивающий, гипнотический взгляд глубоких темно-карих глаз.
      — Вы совсем недавно переехали? — спросил Фалькон.
      — Девять месяцев назад… а через шесть недель случилась эта дрянь. Две комнаты дома были построены над коллектором, куда сливаются сточные воды из четырех домов вокруг нас. Прежние владельцы надстроили сверху еще две комнаты и за счет дополнительного веса через шесть долбаных недель после того, как я купил у них дом, крышка коллектора треснула, стена просела, и теперь дерьмо из четырех домов сочится из-под пола.
      — Ремонт недешево обойдется.
      — Мне придется снести эту часть дома, отремонтировать коллектор, укрепить, чтобы он выдерживал дополнительный вес, и построить дом заново, — сказал Ортега. — Мой брат прислал сюда кого-то… подрядчика, кажется. Тот сказал, чтобы я готовился выложить миллионов двадцать или около того. В евро, мать его растак!
      — Страховка?
      — Я артист. Я не потрудился подписать жизненно важный клочок бумаги, пока не стало слишком поздно.
      — Не повезло.
      — По этой части я большой специалист, — сказал он. — Как и вы, насколько я знаю. Мы уже встречались.
      — Разве?
      — Я приходил в дом на улице Байлен. Вам было семнадцать или восемнадцать.